Солнечные лучи пронизывают кроны деревьев насквозь и останавливаются в изумлении на обнаженной девичьей коже, на руках, на оголенных плечах, на щечках. И эти руки, щеки, плечи принадлежат любимой женщине. Ради неё Сёма бросил все дела, пыльный размякший от жары город, протрясся на автобусе до понтонного моста, потом ещё пропёхал с километр по острову среди тополей и осин, чтобы добраться до, так называемой, базы отдыха. Добраться и увидеть, наконец, эти плечи, эти глаза, эти губы. Эти солнечные блики на них.
Чистейшая лазурь небес без единого облачного белого пятна, буйная летняя зелень деревьев и лиловые тени крон. От тёплой прогретой земли кверху идут невидимые глазу испарения. Если брести по траве они просто сводят с ума, пьянят. Всех без исключения: людей, зверей, птиц, букашек и мурашек, а влюбленных особенно.
Не мог не приехать, не мог не увидеть. Всё из рук валилось у Семена. Так говорят, а оно так и есть.
- Я приеду, - сразу заявил Сёма, как только узнал, что Лидушка уезжает на базу с дочкой.
- Ты сумасшедший… дочка увидит, отцу всё расскажет.
- Пусть…
- Скандал устроит… зачем нам это? - взывала она к его благоразумию.
- Да, знаю я, - целуя её ладони, говорил Семён.
- Ты же знаешь его, ревнивца… потерпим а, - то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала.
- Я не смогу три недели без тебя…
- Ну, хорошо… только осторожно сможешь?
Семён кивнул, потянулся к губам. Она прикрыла ладошкой его губы:
- Ты знаешь, как добраться… там такой низенький заборчик и сверху надпись из металлических букв «Привет».
- Название дурацкое…
- Хорошее название, смешливое… Как ты доедешь? Машина ведь в ремонте…
- Автобусом, а там пешком… не волнуйся…
Они слились в прощальном поцелуе.
Сёма терпел неделю, загружал себя заказами, но справлялся легко. Немножко бухал, немного отклонялся в сторону. Девушки славные, круглые попки, милые капризули. За эти полгода он успел отвыкнуть от их навязчивой доступности. Открытая связь, свидания на площадях, привычные тусовки – всё это ни шло, ни в какое сравнение со связью тайной.
Нет, только Лидушка могла наполнить его собой до края, только она была способна будить в нем мужские откровения. Эти токи сквозили каждый раз при соприкосновении. Невозможно без них. Смысл терялся. Ерундой всё казалось, чепухой незначительной все эти дела, заказы, приказы. А с ней, а для неё, ради неё – мост через пропасть любую возвёл бы Семён.
Нет, не смог больше недели продержаться. Зазнобило, как в песне диких цыган. На следующий же день бросил всё на хрен, шефа обманул, немного перестраховался, где смог, где не смог – просто послал. Сбежал, вырвался, а там ищи ветра в поле.
И вот Сёма у заветного заборчика с приветственной надписью сверху. Любимую ждёт. Как там, у Гарсиа Лорки: «обнял он жену чужую, а она клялась, что невинна». Лидушка не клялась, она была честна перед ним. Они доверяли друг другу, и только на такой основе можно было строить непростые отношения. Только глаза не обманут. В глазах - вся правда.
Дождался, выглянула Лидушка, бедрами поводя, прошлась от домика к столу под навесом. Шумнул Семён, свистнул слегка. Услышала, обернулась, ручками всплеснула. Легонько показала: иди, мол, поодаль ожидай, приду. Ждёт Семён, вскипает нутром. Ох, лето, ох небо, ох травы привольные! Вдали березняк густой увидел, затеряться бы там...
Лидушка навстречу спешит, быстрым шагом несёт своё тело роскошное в сарафане простом лёгоньком. Колышется всё у Лидушки, ходит само по себе, в руки просится. А под этим женским богатством сердце чуткое бьётся, любящее.
Подошла, прошептала горячим шепотом, за руку тронула, током пронзила Семёна. Ох, шибанула зарядом женским своим, природным. Вот кому дано, а кому и нет.
Семён обхватил милую, повёл. О чем говорили – не помнит.
В мареве зноя влекомый зовом древнейшим, зовом сильнейшим.
Только глаза зелёные, влюблённые. Только брови соболиные, только ямочки на щеках, только губы словами залепленные. Не нужны слова:
- Отойдём… не надо… люди увидят…
- Какие люди… спят все… едят, отдыхают, не до нас…
- Ну, не надо… погоди…
Слова, всё слова, а сама прижимается, льнёт.
Травами идут они луговыми, духмяными. Поцелуй сорвал долгий, жаркий. Нектара напился с губ, захмелел Семён. Какое вино сравнится… Приобнял за горячее плечо, солнышком нагретое, по груди рукой соскользнул. Колышутся груди её в такт шагов, сосцы сквозь сарафанчик торчат, приподнимают материю. Любо! Улыбка её светится, дорогу показывает вглубь березняка.
Тут трактор откуда-то взялся. Тарахтит, любовное чувство тревожит. Тракторист пьяный прёт прямо по кустам вдоль березняка. Пропустили лешего грохотулу.
И неможется уже им обоим, нахлынуло, захлестнуло, потянуло до невозможности друг к другу. Едва успели в березняк зайти, тут же на траву упали, покатились. Впились губами, зубами покусывая, да постанывая. Ох, любовь! Языком об язык, щека об щеку, нос к носу. За ушко ухватил, покушал, как пельмешку какую. Любо! Лидушка взвизгнула, раззадорила только. Рук не хватает пощупать везде. К груди потянулся, достал, пригубил.
- Обожди, - обмолвилась.
Приподнялась, за подол схватила, да и стащила сарафан с себя. Повернулась и побежала голенькая. Трусишки беленькие лишь остались. Груди прыгают.
- Ой, поймаю! – кричит Семён. Про всех забыли, про тракториста в первую очередь. – Ох, гляди у меня!
Бегут среди берёз, зайчики по спинам скачут солнечные. Сёма по ходу ремень расстегнул, догнал, повалил. Любо! Одним движением трусишки её сорвал, а она тоже у него в штанцах шарит. А там колышек упрямый, лихой хой! Просится, изнывает, горячится. Куда-то пристроить надо непременно, а то ведь так и будет торчать неугомонный.
Приник сзади, древняя позиция. Нащупал губёшки сочные... Ох, любо! Она берёзку обхватила, как в песне.
«Некому берёзу заломати, некому кудряву заломати, люли, люли, заломати». О сокровенном, однако, пели древляне.
Заелозил, задышал, наклонился, в волосах заблудился. А запах от волос… Сдавил бока крутые, стиснул, что есть силушки. Лидушка стонет, голыми грудями к берёзке жмётся. Ручками ствол обвивает.
Вышел из неё, повернул к себе. Она сарафан одной рукой держит. Бросила на землю, опустилась на него, легла. Семён всем телом приник к любимой, желанной. Вот она разрядка любовного напряга. Близость. Как без неё? Осязание каждой клеточкой. Обладание. Сто тысяч клеток созданных для любви.
Солнце играет лучами сквозь кроны деревьев. Тени лиловые светом пронзённые. Высь голубая бездонная высь. Зелень густая, тягучая, вольная. Золото нив, колосков многоликое, золото солнцем горячим облитое. Синие воды реки очень тихие, только у берега до дна прогретые. Тихо струятся волна за волною, что же ты делаешь милый со мною…
И полете-е-е-е-е-е-ели. И закричали. А-а-а-а-а-а-а! Невозможно, как хорошо…
Разве бывает такое…
«… Всего лишь нужна свобода, моя любовь человечья, которая терпит увечья в беспросветных воронках ветра.»*
Опять тракторист грохотулу обратно ведёт. Почти над самым ухом проехал. Пьяная бестия.
- Что это? – очнулась Лидушка.
- Ничего, милая, божья колесница… проехала.
Не помнят, как встали, не помнят, как вернулись на базу.
Дочка во дворике невинно играет. Благодатью повеяло, соразмерностью.
- Ну, всё, пойду я, - опустила глаза Лидушка.
- Родная моя… - вырвалось у Семёна.
- Любимый…
Отошла на шаг.
- Так через неделю, да?
- Да, я позвоню.
Два воздушных поцелуя подплыли друг к другу. Медленно, поблёскивая на солнце. Соприкоснулись. Пух!
«Там, под корнями в сердцевине ветра, так очевидна истина заблуждений».*
• - две цитаты из «Двойной поэмы Озера Эдем» Федерико Гарсиа Лорки.