Несостоявшаяся свадьба

Алина Гром
 


У Даши Крутиковой умерла мать, когда ей было восемнадцать. Осталась она одна, потому что отца сдуло ветром еще в те времена, когда Даша под стол пешком ходила. Соответственно, она и не помнила его вовсе.  Осталась девушка одна, да не совсем. Была еще маленькая сестренка шести лет от последнего брака матери.

Отчим во всем положился на свою взрослую падчерицу и растворился за горизонтом не только в полном душевном спокойствии, но даже и в некотором духовном подъеме по причине сделанного им доброго дела, а также хронического непросыхания.
 
Этим  добрым делом, которое довелось ему выполнить за всю его сложную многотрудную жизнь непризнанного гения – талантливого фотохудожника, но отпетого неудачника, было то, что свою  однокомнатную квартиру он отписал маленькой девочке – своей последней дочке от шестого или седьмого по счету брака, а сам переселился к сожительнице, удивительно быстро нарисовавшейся  после похорон жены.

Даша привела квартиру благородного отчима в порядок, сделала ремонт и стала сдавать. На эти деньги они с сестрой и жили. Опекунские обязанности она разделила со своей  родной теткой, последней оставшейся от матери родней. Но от тетки в деле воспитания проку было мало, поскольку та целиком погрузилась в перевоспитание своего крепко пьющего, но горячо любимого супруга.

Пока суть да дело, новые обязанности и ответственность, внезапно свалившиеся на молодую девушку, ранее ничем не отличавшуюся от своих веселых и легкомысленных одноклассниц, а позднее и институтских подружек, полностью изменили не только всю ее жизнь, но и мировоззрение.
Дашенька как-то вдруг повзрослела, поумнела и сделалась гораздо серьезнее своих инфантильных сверстниц. Кроме всего прочего, смерть матери, совсем еще молодой женщины, умершей при загадочных обстоятельствах накануне Пасхи в квартире наедине с ее последним супругом, повлияла на ее молодую психику странным образом.
Девушка была сражена тем фактом, что никаких следов насильственной смерти матери от рук пьяного мужа найдено не было. Да и сам супруг, протрезвевший на утро, горячо оплакивал свою последнюю законную половину в полном недоумении от странной и неожиданной ее смерти, заливаясь слезами все оставшееся до похорон время и даже периодически впадая в истерическое состояние  на скромных немноголюдных поминках.

У Даши внезапно изменившаяся ее жизнь вызвала трагический интерес к символической смерти родного человека в пасхальную ночь, к мистическим обстоятельствам, нежданно-негаданно круто и бесповоротно поменявшим сложившийся уклад и совершенно по-новому расставивших жизненные акценты, кардинально поменяв привычные ценности и молодежные приоритеты.
В конечном итоге все эти мысли привели ее к религии, к вере в Бога, к Православной церкви.

У Даши постепенно сложилось представление, что в ее молодой жизни совсем не обязательно личное женское счастье, любовь и создание собственной семьи.
Все эти такие важные для любой девушки вещи она решительно отставила, убедив себя, что воспитание младшей сестры требует от нее самоограничения, сдержанности и самовоспитания в духе, если не полностью монастырском, то уж аскетичном  непременно, хотя некоторый любовный опыт был ей совсем не чужд, как и многим представительницам ее продвинутого поколения.

Так и потекла ее жизнь вместе с маленькой сестрой почти до двадцати пяти лет.  В то время, как почти все ее школьные и институтские подружки повыходили замуж  и обзавелись собственными семьями и детьми, Даша усердно занималась воспитанием и образованием сестренки, водя ее в разные развивающие кружки и секции, регулярно по воскресеньям посещая вместе с ней храм и церковную школу. Лето проводили они в Православном детском лагере, где Даша подрабатывала в качестве помощницы педагогического работника.
 
За время своей новой жизни она успела закончить институт и работала в церковном детском приюте для детей-сирот воспитательницей за очень скромные деньги. Квартира сгинувшего отчима была им с сестрой неплохим подспорьем.

Но, человек предполагает, а Бог располагает. В этом же лагере познакомилась Дашенька с молодым верующим парнем, приблудившемся туда неизвестно по чьей рекомендации в качестве физкультурника.
Парня звали Ильей, и был он не только хорош собой и физически развит, но к тому же оказался очень неплохим поэтом.
 
По ночам, уложив детей из православных семей спать, молодые люди частенько прогуливались по лесным тропинкам или сидели на берегу уснувшей речушки, посматривали на звездное небо и беседовали о воспитании молодого поколения в духе Православия, обсуждали нетрадиционные методы и подходы к проблеме религиозного просвещения молодежи, слегка критиковали царившие в лагере слишком ортодоксальные порядки, могущие отпугнуть от веры и храма  маленьких прихожан.
А потом Илья читал Даше свои последние стихи, написанные под влиянием красот окружавшей их природы, рассуждений о вечных ценностях, проникнутые пафосом горячей и истовой веры.

И все больше в его стихах чувствовала Дашенька созвучные ей мотивы, все глубже проникала в душу симпатичного ей молодого человека, все смелее заглядывала в возможное будущее рядом с таким тонким и понимающим единомышленником и единоверцем.
Короче, полюбили они друг друга, как и положено молодым симпатичным душевно и духовно близким людям. А к концу лета решили пожениться.

Как и на что они будут жить, пока не обсуждалось. У Ильи постоянной работы не было. Стихи его регулярного и сносного дохода не приносили, хотя он и печатался иногда в различных журналах и поэтических альманахах.
Доходов с квартиры отчима на обустройство молодой семьи Даша касаться не планировала, полагая, что эти деньги по праву принадлежат ее маленькой сестре и должны тратиться только на ее нужды. Смотрела любовно на своего Илью, крепко сложенного спортивного парня, и думала, что уж он-то не пропадет, а с ним и она, как и положено православной жене.
Найдет атлет какое-нибудь дело, могущее обеспечить их семейное благополучие, а стихи всегда останутся при нем, чем бы не пришлось ему в жизни заняться.

По приезде в столицу стали готовиться к свадьбе. Решили не очень шиковать со свадебным застольем, обойтись без свадебного путешествия. Разве только в паломническую поездку отправятся по недалеко расположенным святым местам, да и то, в осенние каникулы младшей сестренки.
 
Илья целыми днями пропадал в поисках достойной работы, появляясь только к вечеру, оживленно и красочно рассказывая Дашеньке о своих дневных приключениях и впечатлениях от встреч и переговоров с работодателями. Оба очень смеялись и веселились, сидя на кухне за небогатым, но обильным и сытным ужином, приготовленным поднаторевшей в домашнем хозяйстве Дашей, уложившей спать младшую сестру.
 
Так рассказывать, подмечая подробности и легчайшие, еле заметные нюансы, Дарья не умела. А поэт был настоящим мастером слова. Работы, предлагаемые будущему кормильцу, отвергались одна за другой, как не соответствующие духу верующего человека.
То предлагали ему заняться продажей и распространением табачной продукции, то рекламой спиртных напитков, а то и еще круче – противозачаточных средств.  А однажды даже предложили работу в ночном мужском клубе, соблазнившись его великолепными физическими данными.

Потом Илья раскладывал на той же кухне раскладушку и укладывался спать, крепко закрыв за собой стеклянную, замазанную белой краской дверь, чтобы не видеть и не слышать шаги любимой девушки, совершающей свой вечерний туалет.
 
Своего жилья у поэта не было, вернее, остался в какой-то дальней калужской деревушке полуразвалившийся дом от бабки, до которого, по их общей задумке, у них когда-нибудь должны будут дойти руки после упрочения семейного благосостояния и окончательного определения семейного статуса.
 
Засыпал красавец Илья на своей раскладушке сладко и спокойно, сотворив вечернюю молитву, прося у Бога не посылать ему до времени сновидений даже с законными супружескими радостями, дабы сохранить предбрачную чистоту.

Время шло, приближался срок назначенной свадьбы и венчания. Приглашенные немногочисленные друзья-единомышленники усиленно обдумывали подарки молодой православной паре, а с работой у Ильи по-прежнему не складывалось.
Так же весело и беззаботно он рассказывал за ужином об очередных отвергнутых им предложениях своей будущей супруге и читал ей новые талантливые стихи о забавных дневных похождениях, пронизанные тонкими и глубокими наблюдениями над несовершенством социальной действительности и над испорченностью и порочностью слабой человеческой натуры.

Дарья начала понимать, что вряд ли ко дню свадьбы их материальное положение резко изменится, и, скорее всего, придется ей взять на себя все свадебные расходы из отложенных на черный день скромных сбережений от сдачи квартиры вконец спившегося отчима.

 Прикидывала она и выгадывала, и получалось, что денег на венчание после всех необходимых и неизбежных трат ей немного не достанет. Вернее, не на само венчание в церкви, прихожанками которой они с сестрой являлись, а на великолепный церковный хор, который всенепременно по ее мечте должен был сопровождать это значимое событие в начинающейся их с Ильей счастливой семейной жизни.
 
Когда до назначенного срока остался один день, а денег от Илюши так ни копейки и не прибыло, не в пример его веселым и остроумным рассказам и вдохновенным поэтическим наброскам, Дарья решилась на серьезный разговор с женихом.
Она созналась ему, что не мыслит своей единственной на всю жизнь любви и узаконивающей ее перед Господом  церемонией венчания без любимого церковного хора, который в обязательном порядке должен сопровождать переход к новой счастливой жизни.
Все участники хора уже предупреждены, регент лично будет им дирижировать, многим певцам  пришлось изменить ради знаменательного события свои личные и всякие другие планы, а остановка только за оплатой их нелегкого духовного певческого труда.  И что ответственность за это целиком и полностью возлагается на будущего молодого супруга – Илью, который просто обязан взять на себя решение этой задачи, поскольку финансовые возможности невесты полностью исчерпаны другими сопутствующими свадьбе расходами.

Илюша не мог не согласиться с доводами Даши и клятвенно обещал, что завтра же все необходимые средства будут им добыты во что бы то ни стало. На этом они и порешили, разойдясь по своим углам, он – на раскладушку на кухне, а она в комнату, смежную с комнатой младшей сестренки.

На другой день Дашенька вернулась с работы сразу после обеда, еле дотащив до дома многочисленные подарки от воспитательниц приюта, и большой букет белых роз, подаренный ей администрацией ко дню предстоящей свадьбы.
Сестра уже пообедала, вернувшись из школы, и делала уроки в своей комнате. Даша прошла на кухню, отворив плотно закрытую дверь, и остановилась на пороге пораженная открывшейся перед ней картиной.

Напротив ее суженного, расположившегося за кухонным столом с кружкой горячего чая и разложенными перед ним баранками, сидел молодой послушник в черном не совсем свежем подряснике и пил чай из блюдца, оттопырив пухлый изогнутый мизинец. На полной груди, плавно переходящей в живот, золотился крест на толстой цепи. Волосы послушника, стянутые в хвост, выпадали из него по обеим сторонам круглого лица пегими прядями.
Оба оживленно взглянули на молодую женщину.

- Дашуня, здравствуй, милая! Вот наш спаситель! – привстав с табурета, воодушевленно воскликнул будущий супруг. – Знакомься, Дашуня: брат Илларион. Он нам поможет. Благословение мы уже взяли у его духовного отца!

Даша не поняла, на что было получено благословение, и почему незнакомый неопрятный человек в черном является их с Илюшей спасителем.

- А в чем, собственно, дело? – настороженно спросила она, обращаясь к обоим. – Чем этот брат во Христе может нам с тобой помочь?

Илья споро нагнулся и поднял с пола деревянный ящик на прочном шнуре с прорезью для подаяний. На белой бумажке, приклеенной к ящику, было написано: «На венчание нуждающимся православным христианам Илье и Дарье».

- Мы уже все утро собирали с братом Илларионом, - возбужденно и радостно сообщил Илья, - а сейчас зашли отдохнуть и перекусить. Потом дальше пойдем…

- Побираться? – сухо спросила Даша.

- К вечеру будет полная сумма! Вот увидишь! – убежденно заверил ее Илья.

Послушник хранил таинственное улыбчивое молчание, прихлебывая чай с баранкой.

- Где вы познакомились? – еще суше спросила Дарья.
- Увидел с утра у входа в наш храм это замечательное доброе лицо и подошел. Просто разговорились, я все рассказал ему о нас с тобой, о нашей проблеме с деньгами, и брат вызвался нам помочь. Заехали к нему в монастырь, взяли благословение и отправились…

- Побираться нам на свадьбу! -  жестко резюмировала Даша.
- А вам не все равно, сестра, откуда придет помощь? - нарушил наконец молчание брат Илларион. – Смиритесь и примите.

- Милостыню? – Даша не находила слов, – Илья с руками и с ногами. Молодой, сильный, здоровый! Вон, в магазине напротив грузчики требуются. Всякую пьянь берут подработать. И сумма нам требуется не ахти какая большая…

 - Это гордыня в вас говорит, сестра. Гордыня! – строгим тоном произнес человек в черном, отложив недоеденную баранку.- Подаяние тоже надо уметь принять. Для упражнения в смирении…

Даша замолчала и ненадолго задумалась. Но потом резко сказала:
 - Так. Я все поняла. А ну-ка, оба вставайте и вон отсюда! Оба! И не задерживайтесь, пока я щетку половую в руки не взяла. Давайте-давайте, поторопитесь! А ты, Илья, забудь мой адрес и телефон! Не вздумай звонить или забегать ко мне. Отныне дверь моя для тебя навсегда закрыта! Поищи себе жену в другом месте. А здесь тебе больше делать нечего!


Так и расстроилась Дашина православная свадьба. Так и не состоялась. Замуж она так и не вышла, а когда сестре исполнилось восемнадцать, ушла в монастырь, где вскоре стала образцовой игуменьей.

Илья продолжал понемногу печататься в разных журналах, бомжевал по российским городам, сидел даже в тюрьме по никому неизвестной причине, правда, недолго. Подвизался трудником в дальних монастырях за пропитание, одно время заторчал было на Валааме, но окончательно осел в сторожах на престижной вилле под Пензой, где вскоре и женился на местной хозяйственной пейзанке с собственным преуспевающим фермерским хозяйством.
 
Говорят, долгими зимними вечерами, лежа на печи, он пописывал тонкие умные стихи, где всегда пара строк завуалированно посвящалась его несостоявшейся далекой любви, а утром декламировал их своей неискушенной в поэзии законной половине, ненадолго присевшей передохнуть в просторной избе после утренней дойки, и восторженно взирающей на своего ненаглядного красавца Илюшеньку, на которого зарились все нестарые бабы в деревне, по-черному завидуя ее бабьему счастью.

Много лет подряд на мобильнике игуменьи высвечивался его номер, но матушка-настоятельница Досифея никогда  в разговоры с поэтом не вступала и терпеливо ждала, когда умолкнут звонки вызова, почему-то не занося его в «черный список» и глядя непонятным для сестер взором на засветившийся зеленоватым светом экран.
 
На долгих монастырских службах мобильный всегда отключался.