ГЛАВА 2
ЗЕМЛЯ! В СМЫСЛЕ, ОБЕТОВАННАЯ
Давид Самойлович вышел из прохладного салона в пятидесятиградусную жару. Как был, в шляпе, пальто, костюме с рубашкой и утепленных ботинках. Его предупреждали пассажиры, что за бортом тепло. Но он не думал, что настолько. Хорошо, хоть кальсоны. Ну, да.
Но и без кальсон пот полил градом. Так спортсмены, наверное, сгоняют вес, чтобы вписаться в рамки своей весовой категории.
А вокруг все шли в светлых брючках, маечках и сандалиях на босу ногу. Многие даже в шортах. Некоторые – практически без юбок.
Давид Самойлович не выдержал. Он встал, не дойдя до здания аэропорта десяти метров, и начал один за другим стаскивать с себя предметы одежды. Складывать было некуда и приходилось все держать в руках. Но их, то есть рук, катастрофически не хватало. Предметы одежды вываливались. То пальто, то шляпа оказывались на асфальте. Вот тут Додик и обратил внимание, как чисто у них кругом. Тем не менее, все на нем было единственным. И наблюдать эти вещи лежащими на земле было крайне неприятно.
Пассажиры торопливо проходили мимо Жука, добродушно улыбаясь.
– Молодой человек, – раздался знакомый голос, – разрешите вам помочь.
Додик обернулся. Пейсатый в клетчатой рубашке протягивал руки. Додик, не раздумывая, отдал ему портфель и пальто. Только теперь ему удалось снять с себя насквозь мокрую рубашку и остаться в не менее мокрой майке, брюках и ботинках. В таком виде он и подошел к таможеннику. Сзади шел пейсатый. Таможенник что-то спросил у Жука. Тот ничего не понял.
– Он спрашивает, вы что, привезли эти вещи на продажу? – перевел пейсатый.
– Нет, – разволновался Додик, – скажите ему, что я в этом ехал. Вы же видели сами.
Пейсатый перевел. Таможенник опять что-то спросил.
– Вы болеете? – перевел клетчатый.
– Я здоровее всех вас, включая Голду Мейер, – ответил Додик.
– Он здоров, – перевел пейсатый таможеннику.
– Что он сказал про Голду Мейер? – насторожился тот.
– Что очень уважает ее, – сказал пейсатый, – за заслуги перед еврейским нацией.
– Проходите, – сказал таможенник, – наш гостеприимный народ ждет вас.
А гостеприимный народ в лице бабы Мани, Федора Петровича и Ирочки уже махал Додику руками.
Жук радостно прослезился. Или это пот заливал ему глаза. Он так устал в дороге и очень хотел горячей пищи.
– Давид, что за вид? – поинтересовалась Маня Арковна. – О, уже стихами заговорила.
– Помогите лучше, – тяжело выдохнул Жук.
Федор Петрович бросился к гостю дорогому и принял одежду. Только портфель остался в руках у прилетевшего. Он так и стоял, в майке, брюках от костюма и утепленных ботинках посреди пятидесятиградусной жары.
– Пить, – попросил Давид Самойлович.
Ирочка достала бутылку воды, всегда лежащую в машине. Организм обезвоживается, надо компенсировать водно-солевой баланс.
Гость, не отрываясь, выпил литр минеральной и только после этого сказал:
– Ну, шолом, мои дорогие. А вид что? Нормальный вид. Кое-что снял, больше нечего. Не ходить же в трусах и босиком. Ну что, давайте знакомиться. Давид Самойлович Жук.
– Федор, – представился Петрунько.
– Так вот кому, – улыбнулся Жук, – я трусы тащил за тридевять земель. Вроде бы с размером не ошибся.
– Ира, – протянула руку гостю Боровская.
– Как вы похожи на одну мою знакомую, – таинственно произнес Додик. – Ну, это мы с вами обсудим после тарелки супа в более интимной обстановке.
– Это дочка Федора, – шепнула баба Маня, – и у нее двое детей.
– У той моей знакомой было трое детей. И это не помешало нашей тесной дружбе. Маня, не напрягайся, я уже начал шутить.
– Ты не меняешься, Додик.
– Сколько можно! – чуть не завыл Жук. – Никогда, я прошу тебя.
– Если будешь шутить в таком же духе, ничего другого от меня не услышишь.
– Все, молчу. Может, нас уже кто-нибудь повезет? Куда-нибудь, где прохладно и пахнет жидкой и горячей едой.
– Садитесь, – сказала Ира.
– Вы сами за рулем? Нет, та моя знакомая даже не знала, где находится дверная ручка. Можно мне сесть рядом с вами? Не волнуйся, Маня, я просто не хочу надолго разлучать вас с товарищем Федором. Ирочка, вы не курите?
***
Мне лично в данный момент интересно взглянуть на Маню Арковну в свете отношений с Федором Петровичем.
А свет их отношений самым прямым образом освещает жизнь близких им людей. И дочь Федора Ирочка чаще стала улыбаться, и муж ее Саша, несмотря на тяжелую работу, тоже два раза улыбнулся за последний месяц. И дети. Хотя детям смеяться и так положено. Уж если в детском возрасте не радоваться жизни без личных материальных проблем, то когда еще.
Параллельно семья Ривкиных. Нет, иногда семьи Ривкиных и Боровских (это такая теперь фамилия у Ирочки благодаря Саше) пересекаются. В отличие от параллельных прямых.
Первое пересечение произошло не так давно на дне рождения Федора Петровича. Его внуки Женя мальчик и Катя девочка немного старше Миши Ривкина. На два и четыре года соответственно. Поэтому Миша всем сердцем и тянулся к Жене и Кате, а те – наоборот. В силу разницы в возрасте.
А взрослые, то есть их родители, на дне рождения Петрунько впервые оказались в одной компании. Хотя и ненадолго. Потому что маленькую Риммочку пришлось взять с собой. Женщины постоянно сюсюкали над ней в отдельной комнате, пытаясь безуспешно уложить спать. Но Риммочка не согласна была на сон в незнакомых условиях. Отцы же, не обремененные грудным ребенком, пили водку с именинником и Маней Арковной. Гриша, как человек прагматичный, внимательно присматривался к квартире Боровских и после пятой стопки сделал вывод:
– Да, мать. Лучше вам с Федором жить у нас. Места больше.
Немая пауза возникла в ответ на этот спорный тезис. Но тишина тоже бывает многозначительной. Саша Боровский оптимистично подмигнул тестю, Маня Арковна покраснела, а Федор Петрович нервно дернул пуговицу на рубашке зятя. И как-то неудачно так дернул. Вырвал вместе с полоской материи.
Гриша посмотрел на это безобразие и добавил:
– Тем более, надо переезжать. Раз такие взаимоотношения сложные.
– Нормальные у нас отношения, – пробурчал Саша, снимая рубашку и надевая футболку.
– Абсолютно, – подтвердил Федор, пытаясь сунуть в руку зятю злосчастную пуговицу.
Но тот сопротивлялся. Типа, раз оторвал, значит, она тебе нужнее. Так пришей ее себе на. Вот именно.
Спор закончился ничейным результатом. Маня Арковна отобрала пуговицу и положила на полку.
– Мама, – опять оценил ситуацию Гриша, – ты имеешь влияние на Федора. Так что сам бог велел.
Вошли Юля и Ирочка. Риммочка, заснувшая в неравной борьбе с двумя взрослыми женщинами, дала им немного передохнуть. Боровская спросила:
– Ну, как вы здесь без нас?
– Уже хорошо, – ответила баба Маня.
И тут раздался резкий звонок в дверь. Эти звонки всегда раздаются в самое неожиданное время. Я помню, как-то лет одиннадцать назад рано утром тоже позвонили. И только через три месяца. Здравствуй, мама, воротились мы не все.
Старшая дочь Боровских Катя открыла дверь. Оттуда сразу, без всякой паузы, раздался заунывный, какой-то безнадежный крик:
– Морю мыши, крысы! Морю мыши, крысы! Морю мыши, крысы!
Это не меня заклинило. Это она три раза подряд прокричала.
Катя чуть не заплакала от испуга. Стоявшая рядом Ирочка закрыла дочку грудью.
– Что вам надо? – спросила Ира у женщины, выкрикивавшей свои странные призывы.
– Морю тараканы, муравьи! – сменила диспозицию странная гостья. – Морю тараканы, муравьи!
– У нас нет ничего, – выпалила Ира. – Идите, ради бога, не пугайте детей.
Риммочка, испугавшись, видно, за насекомых, проснулась и заплакала.
– Привороты, заговоры! – гостья не сдавалась. – Недержание, запоры!
– У нас все в порядке, – Ирочка попыталась вытолкнуть женщину в коридор.
Но не тут-то было. Такие просто так не сдаются.
– Счастливые лотерейные билеты, потенция до восьмидесяти лет!
– Ша! – вдруг от стола крикнула баба Маня. – Оставьте ее. Я уже иду.
Маня Арковна вышла в коридор и за дверью о чем-то недолго поговорила с коробейницей. Вернулась Ривкина довольная и что-то зажимала в руке. Потом положила это что-то в сумочку и села на свое место. Правда, ненадолго.
Вышла Юля с Риммочкой на руках:
– Нам пора. Ребенок извелся.
Ривкины засобирались. Ирочка разумно предложила подвезти. В машине разместились подвыпивший Гриша, Юля и дети. Федор Петрович и Маня Арковна решили прогуляться.
Оказавшись на берегу моря, они присели на парапете.
– Манечка, – спросил Петрунько, – если не секрет, что ты купила у этой торговки.
– Секрет, – ответила Маня. – Это тебя совсем не касается.
– Ну, она что-то там кричала про потенцию, – покраснел Федор, – вот я и подумал.
– Малахольный, – улыбнулась Маня. – Ну ладно, скажу. Это я для Гриши. Что-то он в последнее время из-за тяжелой физической работы перестал заходить в спальню к Юле. Я волнуюсь за семью.
– Это ты зря, Манечка, – сказал Федор, – он парень молодой. Все нормализуется.
– Так что ж теперь, – расстроилась баба Маня, – выбрасывать?
– Зачем же? Пусть себе лежит. Есть не просит. Главное – не перепутай с приправами. Мало ли, кто это скушает ненароком.
***
Машина Ирочки из аэропорта доехала до дома Ривкиных всего лишь за час с четвертью. Но эти семьдесят пять минут показались Ирочке вечностью.
Приведу некоторые тезисы из выступлений – монологов Давида Самойловича – для понимания.
– Неужели это все построили евреи? Если бы не увидел своими глазами, никогда бы не поверил. Нет, они, наверное, наняли кого-нибудь. Молдавских рабочих у вас нет? Ах, арабские. Тогда понятно.
– Это уже море? Какое-то оно у вас грязное. Вот я недавно видел в кино. Так море было голубое и прозрачное, как слабый раствор синьки. Это, наверное, туристы. Приезжают немытые со всего света, моются здесь, стираются. Сволочи.
– Смотрите, смотрите, арабы! Можно у них взять автограф? Мусе привезу, а то не поверит. Да, еще будут? А вдруг нет? А им тоже делают обрезание? Интересно бы посмотреть. Нет, это совсем не обязательно. Нет, так нет. Много есть другого познавательного на свете.
– Хотите анекдот? Бандиты поймали богатого армянина и привязывают к дереву в лесу. Деньги хотят от него получить. И спрашивают, тебя как привязать, лицом к дереву или спиной.
– Ша! – не выдержала баба Маня.
– Все, я уже молчу. Не надо так кричать. Ты пугаешь Ирочку, а она за рулем. Водителю вообще нельзя мешать. Да, Ирочка? Помолчим. Я как-то раз тоже ехал по Харькову в легковой машине, только очень шумной. А водитель очень нервный попался. Я почти всю дорогу молчал. Так, пару историй рассказал из жизни. А он чуть в трактор не врезался. И как заорал, типа, да заткнешься ты, наконец. Очень нервный. Двух слов не дал сказать.
– Почему так холодно? Маня, дай пальто и шляпу. Как у вас меняется погода. Только что была жара, и вдруг так похолодало. Что? Какой кондиционер? Прямо здесь? А если окно открыть? Как будто в духовку разогретую заглянул. С ума сойти. Вот это цивилизация. Израиль – передовая европейская страна. Такой комфорт. Снимаю шляпу. Не сейчас, когда приедем.
– Ирочка, а что вы делаете сегодня вечером? Нет, я не в том смысле. Может, заглянете к Мане? Посидим, выпьем за приезд. Маня, ничего, что я от твоего имени пригласил? Мужа? Конечно, берите, если он не занят. А может, футбол по телевизору? Не дай бог, пропустит.
– Что, уже приехали? Маня, забери пальто и шляпу. Дай воды.
***
Когда машина подъехала, уже наступил вечер. На лавочках собрались все жильцы дома.
Давид Самойлович перед выходом из машины надел рубашку и пиджак. А что, человек сорок бывших сограждан с интересом наблюдали, кто же приехал к этим Ривкиным.
Федор придержал дверцу, и Жук с трудом выполз наружу. Затем отряхнулся и поднял руку над головой в приветствии:
– Товарищи! Привет вам с родины! Еще сегодня утром я гулял по городу Киеву. Температура воздуха была плюс пятнадцать градусов, товарищи. А у вас, конечно, это что-то. Как вы здесь живете? Вот когда я пролетал мимо ада в самолете, я так и представлял себе преисподнюю. Ну ничего, крепитесь, товарищи. С помощью Америки и у вас климат станет более благоприятным. Не надо оваций, желаю вам счастья, мирного неба и здоровья вам и вашим детям, товарищи.
– Додик, – зашипела баба Маня. – Оставь людей в покое.
– Мы еще увидимся, товарищи, – сказал Жук и прошел в подъезд.
Маня Арковна смущенно, когда неугомонный гость уже не мог слышать, доложила соседям:
– Ничего не сделаешь, артист, деятель искусств. Это Юлечкин папа. Родителей не выбирают.
Соседи сочувственно закивали. Они давно нигде, кроме походов в гости друг к другу, не были. Поэтому с интересом прослушали выступление Юлечкиного папы с Украины.
А он уже радостно целовался с дочкой и с зятем, и с внуками, принюхиваясь к запахам с кухни.
Внук Миша немного подпортил атмосферу праздника, когда важно подошел к Жуку и сказал, протянув руку для пожатия:
– С приездом, дедушка Моня. На фотографиях ты выглядишь старше.
Жук впервые отвлекся от изучения запахов съестного и удивленно уставился на Мишу:
– Как ты сказал? Какой еще Моня? Ты знаешь, как зовут твою маму?
– Юля, – простодушно ответил ребенок. Он уже начал понимать, что произошла ошибка, и разволновался. Всего-то восемь лет человеку.
– Твою маму зовут не просто Юля, а Юлия Давидовна, – серьезно так и четко произнес Жук. – А ну-ка, повтори.
Миша промолчал в ответ. Даже в школе ему не задавали таких сложных заданий.
– Давид, оставь ребенка в покое! – крикнула с кухни баба Маня. – Он от волнения перепутал. Редко видит дедушку, ничего удивительного. Идите мыть руки, кушать будем.
Эти волшебные слова Жуку никогда не надо повторять два раза, потому что он не мыл руки перед едой, и смысла сотрясать воздух не было. Но Миша внимательно наблюдал за дедушкой, который оказался не Моней, и заметил, что тот не выполнил распоряжение бабушки. А это было невозможно в их семье.
Поэтому Миша подошел к маме и шепотом заложил дедушку, который уже сидел за столом и внимательно изучал закуски.
Юля подошла к отцу и сказала:
– Вот тебе чистое полотенце.
– Зачем? – искренне удивился тот. – А, понял, как в самолете.
Жук попытался повторить манипуляции с салфеткой.
– В чем дело? Почему оно сухое и холодное?
– Папа, – вздохнула Юля, – в самолете это делается для того, чтобы не приходилось всем ходить умываться в туалет. У нас воды полно, хоть она и дорогая. Не хочешь ополоснуться с дороги?
– Я что, по-твоему, выгляжу грязным? Только позавчера я мылся в Харькове. И еще не пахну.
– Как хочешь.
Вошла сияющая Маня Арковна и крикнула:
– Барабанная дробь!
За ней следовал Федор Петрович. Он нес огромную утятницу, источающую бесподобные флюиды.
Оказавшись на подставке, ловко и своевременно сунутой бабой Маней, утятница притягивала взгляды и затмевала все вокруг себя. Жук от вожделения застучал руками по столу. Федор Петрович, выждав театральную паузу, открыл крышку.
– Гусь! – объявила баба Маня.
– В яблоках? – поинтересовался Давид Самойлович.
– Берите выше, – ответил Петрунько, – в манго и грушах.
– Не испортили? – разволновался Жук.
– А ты попробуй, – предложила баба Маня. – Тебе, как дорогому гостю, любая часть на выбор.
– Ножку, гузку и крыло, – скромно попросил дорогой гость.
Баба Маня прикинула, что остается остальным членам семьи, и поняла, что обойдется без гуся. Добрая треть птицы перекочевала в тарелку Додика. Но желание гостя – закон, если даже и. Но не будем об этом. Пусть себе кушает на здоровье. Лишь бы молчал.
Но не тут-то было. Выпив полторы стопки водки и плотно закусив, Давид Самойлович пожелал поговорить сам с собой. Ему неважно было, кто сидел или стоял перед ним. Главное, иметь хотя бы одного слушателя. Пусть даже и глухого. Лишь бы кивал согласно и улыбался невпопад.
– Не верю своим ощущениям, – сказал Жук, откинувшись на спинку стула. – Неужели я в Израиле. Такое чувство, что вы никуда не уезжали с Украины, и я просто заехал к вам в гости в соседнюю область. А?
– Еще не поздно вернуться, – мрачно произнес Гриша. Он выпил уже грамм триста. Вообще, перейдя на стройку, Гриша начал регулярно делать две вещи. Пить водку и задерживаться с работы, чтобы пить водку. Попытка вернуть себе душевное равновесие тем фактом, что он снова стал строителем, себя не оправдала. Одно дело – быть евреем-прорабом на Украине, и совсем другое – русским разнорабочим в Израиле. Даже членство в партии «Наши люди в пустыне» не приносило никакого удовлетворения. За что здесь можно бороться? За права Бори Боркиса и сиамских близнецов Ноткиных? А где идеалы коммунистического общества, где моральный кодекс строителя этого общества? Которым и считал себя по праву Гриша Ривкин. До тех пор, конечно, пока его не лишили этого почетного звания на последнем партсобрании. И правильно сделали. Он бы тоже исключил себя, причем единогласно.
Так вот, Гриша сказал, что еще не поздно вернуться. Давид Самойлович посмотрел на зятя совершенно другим взглядом. Он о нем практически ничего не знал. Да Гриша Додика никогда особо и не интересовал. Когда Юля позвонила отцу в Харьков и пригласила на свадьбу, Жук долго вспоминал, сколько лет дочери и не нарушает ли она закон о запрете браков до достижения совершеннолетия. Потому что он не видел ее лет десять-двенадцать, а запомнил совсем маленькой девочкой.
Ривкин в роли жениха не произвел впечатления на тестя. Маленький, носатый, постоянно краснеющий. С дипломом строительного техникума.
– Юля, – строго сказал ей отец, отозвав прямо в ЗАГСе в сторонку, – может быть, ты еще передумаешь? У этого Ривкина ни рожи, ни кожи. Ни денег, ни положения в обществе.
– Папа, – вырвала руку невеста, чуть не уронив фату, – у нас регистрация через пять минут. И, к тому же, я его люблю. Подойди лучше к маме, поздоровайся. Вам с ней рядом придется постоять.
– В чем дело? – к ним подошла Маня Арковна. – Давид Самойлович, что случилось?
– Последнее отцовское напутствие, дорогая сватья. Иди, дитя мое, не подведи род Жуков. Да, последний я в нем остаюсь.
– Мама тоже фамилию не сменила, – шепнула невеста.
– Она больше не родит мне мальчика. Сколько я просил ее. Муся, говорил, Мусенька, у нас могут быть такие красивые мальчики.
– Ты хотел сказать, Зина.
– Что? Ах да, конечно. Пойдем, тебя твой Григорий заждался.
***
Второй раз Жук видел своего зятя в день проводов семьи Ривкиных в Израиль. Тогда он показался ему еще и пьяницей. Еврей-пьяница? Нонсенс! Такие обычно разумные, взвешенные люди. Пьют мало, едят много и вкусно. А Гриша какой-то неправильный. Надо бы порасспросить Маню, с кем она его сотворила. Хотя внешний вид не давал повода сомневаться.
Встреча на земле Израиля только подтвердила поначалу, что Ривкин – никчемный человек. Работает разнорабочим, по-прежнему пьет водку. Как бедная Юля с ним живет?
И вдруг эта фраза: «Еще не поздно вернуться».
Давид Самойлович посмотрел на зятя совсем другими глазами.
– Кто еще так думает? – спросил Додик.
– Я! – поднял руку Гриша.
– Это я уже понял, – махнул рукой Жук. – Еще есть товарищи, солидарные с твоим мнением?
– Я бы съездил на Украину, – почесав голову, сказал Федор.
Но тут же, увидев взгляд бабы Мани, поправился:
– Так, на денек-другой, из любопытства. Почем там водка, к примеру, узнать.
– Это не считается, хотя и похвально, – отметил Давид Самойлович. – Григорий, нам нужно с тобой пообщаться наедине.
– Зачем это? – насторожилась баба Маня.
– Что, двое взрослых мужчин не найдут, о чем поговорить? – строго спросил Жук. – Особенно, если один из них женат на дочери другого? Что за матриархат?
– Да! – крикнул Гриша.
– Да говорите вы на здоровье, – махнула рукой Маня Арковна.
А Юля покачала головой, сомневаясь, что разговор с отцом прибавит здоровья Грише.
***
После ужина Ривкины с гостем вышли прогуляться. Ну, такая традиция в Израиле у эмигрантов из бывшего Советского Союза – прогуливаться вечерами по набережной, встречая бывших и нынешних соплеменников.
Кайф-Ата, городок, где и происходили эти незатейливые события, ничем примечательным не отличался от других аналогичных городков. Как пятнышки на спинке божьей коровки. Впрочем, этот тезис мы уже приводили.
Большая пешеходная зона. Вообще, невиданная свобода для передвижения пешеходов. Полное отсутствие светофоров. Переходы как святое для всех, кто за рулем. Хоть собачка будет перебегать по «зебре», хоть кошка. И этот рефрижератор, груженый под завязку, и «Мерседес» последней модели встанут перед шавкой, как вкопанные. И ни одного блюстителя порядка в пределах видимости. Приучены.
Семейство выстроилось в шеренгу, как и все остальные вокруг. Маня Арковна под ручку с Федором Петровичем, Юля с коляской, в которой Риммочка, плюс Миша, держащийся за поручни. Давид Самойлович под ручку с Гришей.
Постоянные «здрасьте» с вежливыми кивками и поклонами.
– Наш гость из Харькова, Юлечкин папа.
– Какая радость семье. Как там Харьков?
– Почти не меняется. Только все чаще украинская речь. Особенно в городской управе.
– Да, Украина в большом долгу.
– О, знакомьтесь. Семейство Ноткиных. Лева, познакомьте нас со своей женой.
– Издеваетесь? Уеду сейчас же в Жмеринку!
– Левушка, ну, не нервничай ты так. С твоим желудком это очень вредно. Наум, успокой его.
– Я спокойнее твоего Наума, Сусанночка, в сто раз. Это он регулярно выбегает из твоей спальни в слезах, а не я!
– Лева, что ты при посторонних? Не обращайте внимания, товарищи. Он просто стесняется своего положения бывшего мужа. Но это только на людях. А дома, в кругу семьи…
– Какой семьи? Я к вашей семье не имею никакого отношения. Вы – Манделькакеры, а я – Ноткин. Присвоили мою фамилию и за это наливают мне в благодарность тарелку супа. А лучшие кусочки курицы всегда достаются Науму. А я, между прочим, на питание даю шекелей больше каждого из вас.
***
Ривкины давно прошли дальше, а эта троица все стояла и стояла, разбираясь в своей непростой жизни.
Сусанна, вся в слезах, одновременно гладила по головам обоих членов партии «Наши люди в пустыне». А они стояли друг напротив друга и спорили, кто больше матери-родине ценен.
***
– Забавные люди, – сказал Давид Самойлович Грише, специально замедляя шаг, чтобы пообщаться без свидетелей. – Им бы с этим номером в цирке выступать. Большой успех могли бы иметь.
– Как вы так можете! – отстраняясь, возмутился Ривкин. – У людей весь смысл жизни в этих отношениях, а вы иронизируете.
– Гришенька, я тебя умоляю. Смотри с юмором на жизнь, и будет гораздо легче переносить ее трудности. Ты что-то говорил за столом, что еще не поздно вернуться. Ты это серьезно?
– Абсолютно. Вот, смотрите, он всегда со мной.
Жук вздрогнул, испугавшись, что зять сейчас начнет расстегивать штаны. А что еще может всегда быть с мужчиной?
Гриша действительно начал расстегивать штаны. У него был сделан потайной карман в таком месте, что вытащить его содержимое можно было только, расстегнув брюки.
Додик тактично отвернулся: «Да, похоже, у него просто с головкой не все в порядке. Конечно, таскать тяжести на таком солнцепеке».
Молния на карманчике постоянно заедала. Грише ведь самому пришлось заниматься портняжничеством. Не просить же Юлю или бабу Маню. Объясняться пришлось бы.
– Может, отойдем в сторонку? – участливо спросил Жук, взглядом пытаясь найти дочь и остальных членов семьи. Но уже стемнело, и плохо было видно. – Люди же кругом ходят.
– Нет, – стиснув зубы, шипел Гриша. – Я все равно его достану.
– Да мне и неинтересно, Гришенька. Оставь ты его в покое. Не дай бог, повредишь. Или натрешь. А ты еще молодой парень.
– Ничего, я аккуратно. Вот в самолете, когда доставал, у одного морячка нож пришлось попросить. Но теперь-то он у меня на молнии. Заело только что-то. Так я его редко достаю, необходимости нет. Последний раз где-то месяц назад одному коллеге показывал.
Додик вздрогнул и опять начал отчаянно искать родственников. Он даже потихоньку, по полшажочка, отходил от зятя, пока не оказался на расстоянии метров десяти и спрятался в толпе.
– Есть! – заорал Ривкин. – Есть! Давид Самойлович, где вы?
Жук увидел, как Гриша чем-то размахивает в темноте. Неужели? Додик подошел поближе. Волна тошноты подкатывала к горлу. А что, треть гуся еще не до конца усвоилась в организме. Плюс салаты, рыба и так далее.
– Вот вы где, – обрадовался зять. – Ну? Кто еще смог перевезти его через границу?
«Боже! – подумал тесть. – У него очень запущенная психика. Бедная Юля. А я ведь ее предупреждал».
– Вот, – Гриша что-то торжественно пытался сунуть в руку Давиду Самойловичу. Это что-то шуршало и ничем не напоминало то, что привиделось гостю из Украины. Тогда что же это? Какой-то документ. Членский билет коммуниста Ривкина Григория Семеновича. Ну, ни фига себе. Так у него с головой еще хуже, чем я думал! Первый вариант гораздо безобиднее.
– Гришенька, – осторожно приступил к прощупыванию зятя Жук, – как тебе живется здесь, дорогой мой?
– Плохо, Давид Самойлович. Хреново даже. Так отвратительно, что вы даже представить себе не можете. Достаточно?
– Конечно, конечно, дорогой. Не волнуйся ты так. Вон, давай присядем на скамеечку. Подышим морским воздухом. А я, между прочим, в первый раз море вижу, и никаких эмоций. Почему бы это?
– Старый вы уже, Давид Самойлович. Вот и никаких эмоций. Море надо видеть впервые в детстве, тогда на всю жизнь останутся незабываемые впечатления. А так. Соленое, грязное, с берегами, забитыми толпами туристов. И что в этом такого, что может вызвать восторг пожилого еврея?
– Ничего, Гришенька. Ты прав. Можно задать тебе откровенный вопрос?
– Давайте.
– Я очень хочу, чтобы вы вернулись домой. Ты ведь тоже не против?
– Давид Самойлович, вы затронули самое больное место в моей жизни. Но как это сделать? Юля и мама не хотят даже слышать об этом.
– Раньше ты был один, Гриша. А теперь мы с тобой вдвоем. А это уже сила. Как говорится, два еврея – это уже революционная ситуация.
– Нет, не так. Один еврей – Нобелевский лауреат. Два еврея – шахматный турнир. Три еврея – революция. Четыре еврея – скрипичный квартет, а пять евреев – цыганский ансамбль «Ромэн».
– Смешно, но мы же с тобой можем откорректировать ситуацию под наши возможности. Кому еще можно доверять? Как насчет Федора?
– Петрунько под каблуком у моей матери, хотя мужик хороший. Но нам с вами он не помощник. Может сдать.
– Значит, будем работать вдвоем. И параллельно искать соратников в борьбе. Что это за сиамские близнецы Ноткины?
– Я с ними в одной партии состою. Под названием «Наши люди в пустыне».
– Что же ты молчал, Гришенька?
– Не знал, можно ли вам доверять, Давид Самойлович. А теперь вижу, что можно.
– Ты еще плохо меня знаешь, дорогой зять. Я хочу побывать на собрании вашей партии. Проводишь?
– Завтра вечером устроит?
– Меня все устроит. Ты чего засуетился?
– Магазин. Не возражаете, если я зайду?
– Иди, а я пока покурю на воздухе.
***
Гриша и Жук вернулись домой поздно. Все остальные члены семьи смотрели программу новостей. Кроме Миши и Риммочки, спавших в своих кроватках.
– Где вы были? – задала общий наболевший вопрос баба Маня.
– Пиво пили, – ухмыльнулся словами рекламы Гриша Ривкин.
– А мы уже думали, что террористы взяли вас в заложники, – сказала баба Маня. – Давид, ты находишься в чужой стране. Надо быть осторожней.
– Так я ж не один. Со мной Гриша. Зря вы волновались. Мы сидели у моря, вспоминали жизнь на Украине. Твой сын плакал. Чудно пообщались. Можно стакан чаю? Без сахара.
– Гриша, ты пил? – на всякий случай поинтересовалась Юля.
– Разве это называется «пил»? Я глотал слезы ностальгии. И не я виноват, что ностальгия настояна на спирту!
– Молодец, Гриша, так держать, – шепнул Давид Самойлович, показав зятю большой палец. – Где моя постель?
– А чай? – спросила баба Маня.
– Если не трудно, доставьте чай в мою спальню, – зевнул Жук. – Я надеюсь, что стены у вас звуконепроницаемые?
– А что?
– Храплю я очень. Не хочу доставлять кому-нибудь беспокойство.
Общий вздох. Спокойной ночи, Додик. Остальные чутко прислушивались к его шумному дыханию. Работающий трактор был бы легкой пародией на храп гостя из Украины.
– Федя, – сказала Маня Арковна, – пойди, растолкай его.
– Неудобно как-то, гость все же.
– А ты как-нибудь незаметно. Чтобы он не увидел, кто его будит. Палкой толкни и спрячься.
***
В одной спальне крепко спали Гриша, его сын Миша и его дочь Риммочка, и не спала его супруга Юля, сквозь слезы слушавшая звуковое сопровождение сновидений своего отца и стоны мужа. «На Украине милой», – стонал Григорий.
В другой спальне с открытыми глазами лежала в темноте Маня Арковна, ожидавшая с секретного задания друга Федора.
В третьей спальне крепко спал Давид Самойлович, которому снился приятный сон. Во сне Жук лежал в шезлонге на берегу Средиземного моря. Подруга Муся помахивала над ним веером, отгоняя мух. Будто в сцене из популярного советского фильма про Шурика. Ну, и концовка эпизода такая же. «Так не доставайся же ты никому», – крикнула во сне Муся. Она очень нервничала по поводу того, что Додик подмигивал всем проходящим мимо него девушкам. Он почему-то во сне был загорелым, молодым, накачанным парнем, и девушки, конечно, заглядывались на него и спотыкались о песок. И падали у его ног. Ну, и у Мусиных, конечно. И Муся каждый раз била Додика за это веером, сделанным из газетки, по голове. Вместо того, чтобы просто отгонять мух и тех самых девушек. Била она все больнее и больнее, а Додик так увлекся происходящей картиной, что не реагировал на ее удары. Только просительно так ныл: «Ну, Муся. Ну, Муся. Ну, перестань». А она все била и била газеткой местной на русском языке. Хотя Додик эту газетку еще не дочитал. Ну, в общем, видя, что никакой реакции, Муся взяла и сбросила своего накачанного дружка с шезлонга. Так, легко приподняла один край, и он свалился в песок.
Бум! Додик очнулся один в темной комнате. Ни Муси, ни моря. Только Федор прятался за шкафом с газеткой в руках. И тишина. Приснится же такое. Раз уж проснулся, надо воспользоваться моментом. Опорожниться и покурить. Жук поднялся с пола и включил свет. Какая-то тень сзади мелькнула и скрылась за дверью.
– Муся! – почему-то крикнул Давид Самойлович. Хотя какая здесь Муся? Показалось.
Пока он два раза курил и два раза посещал туалет, второй раз контрольно, семья успела заснуть.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/09/02/293)