Они пошли с пляжа, когда от солнечно слепящего огромного диска остался лишь край блюдца. Он, пронзительно посвечивая, тонул в море. Подувал вихревой ветер, их же схваченными волосами водил по обожженным плечам. Торговка бусами и магнитиками сворачивала лотки, черноголовые веселые пацаны мыли плиточную дорогу из шланга. Возле шашлычников уже не было никого, сизый дым затушен, сами шашлычники уютно сидели за одним столиком, попивая из кружек холодное пиво - надо же доесть шашлыки. У раздевалок гроздьями колыхалась очередь. Да ну их, раздевалки
- Давай, прячь книжку. Завтра почитаем.
Они читали Скибинскую на пляже, до чего страшная книга, про мертвых, совсем не подходила она для курорта. Но Валя боялась, без книг она болталась точно в вакууме, поэтому поддерживала интерес к искусству даже тем, что ей не очень нравилось..
Она не хотела задумываться о мире мертвых, но манера автора притягивала. Они пошли по дороге, еде поднимая ноги – а ведь утром эта же дорога была такой легкой, праздничной. А ту т силы нет, да еще милиционеры на прохожих цыкали, правительственные машины ждали. Ах да, тут же недалеко дача Путина… Так говорила их хозяйка.
- Ну и отдых, - вздыхала смуглый толстик Валя, встряхивая темными спутанными волосами. – Ты смотри, я уж задохнулась. Не пропустим свою улицу? Бамбуковая вроде.
- Так обожди, - вразумляла ее светленькая худощавая сестра Тоня. – Никто не гонит. Придем, кашу гречневую с маслом разогреем…
- А шашлык? Ты сейчас хотела б?- Опять дразнит, надо же.
- Тонь! Я сюда приехала худеть, ясно? Минус три! Мясо на ночь в десять вечера? Не хотела б.
- Ты такая стройная, - задыхаясь, бросила Валентина, она все же шла, старалась. - Ты тройняшка американская. И откуда ты такая русая и высокая? Мы с тобой не похожи на сестер… А я хотела б…
- Похожи, не волнуйся. Хозяйка ведь сразу сказала – «Так вы сестры!» Глянь, вон тот на тебя посмотрел.
- Какой? Да ну еще! – Валя боялась местных.
- Да вон, в машине сидит. Да не смотри ты.
- Да фу, перстни какие. Шашлычник.
Поравнявшись с машиной, они опустили головы, мокрые купальники выдавали их. Вид не очень. Гламурные красотки, идя с пляжа, меняли наряды и наводили макияж. Но сестры были неопытные отдыхающие.
А тот вдруг:
- Здравствуйте, нанэ.
Они кивнули и прошмыгнули.
- Ужас, нанэ - это ж бабка.
- Нашего возраста – и «нанэ». Нахал.
- Не кипятись, он же по-соседски. Для него мы и вправду бабки.
В родном дворике на Бамбуковой плакал ребенок. Он плакал все время, потому что ему был всего месяц, а при сорока градусах жары, при носках и шапке он уже успел понять, что такое адская жара. Боже, вот мученик… Пробежала в черной майке и шортах хозяйкина дочь Марго, мать новорожденного, заскочила в душ. О. Она еще и в душ ходит… А непохожие сестры, когда у них появлялись младенцы, стояли на цыпочках, качали… Молодые матери теперь другие.
Кухня была во дворе под навесом. Холодильничек. Диванчик. Столик, табуреточки. Хозяйкин муж тут и спал, на улице, когда загуливал... Все есть, даже плита... А по решеточке виноград. Жить бы тут и жить всегда, прямо на улице. Через забор правда, шла сварка, сосед из машины наваривал себе веранду на третий этаж. Он это делал каждую ночь, будто не понимая, что рядом люди приехали на курорт.
-Тонь, а Тонь. А если кашу с сарделькой? Такой голод от моря.
- С маслом хватит, – отрезала строгая Тонечка.. – Или огурцом. Я вообще буду только огурец.
Трещала каша на сковороде, трещала сварка за забором. Трещали сверчки, которые не замечали сварку. В саду заскулили собака, ей едой запахло.
Собаку, ажется звали Карат. Пес не понимал, зачем он нужен новым хозяевам. Карат смирился со сменой дома. Прежний хозяин умер, а хозяйка его не переваривала. Только посмотрев ей в глаза, он сразу понял – ему придется убраться. Но здесь, в этом тесном дворе, где сновали чужие людишки, он всегда на цепи или на толстой веревке. От тоски он грыз веревку, но толку. Кого тут охранять, от чего?
Карат был всегда голодный. Ловить мышей презирал. Но когда его изредка выводили ночью гулять, всегда на поводке, он стремился что-то поймать. Мощная стать Карата требовала еды. Ему не хвала одной миски на сутки.
От плиты одуряющее несло жаренным.
- Ой, а она хорошо привязана? – Валентина боялась собак.
- Привязана, привязана.
- Что-то я не вижу нашей хозяйки…
- Уехала куда-то, машины нет. И ее родичей тоже нет… Одни мы, хорошо, никто не стоит над душой.
На сестер напало умиротворение южной ночи. Еда на улице особенно вкусна.
Даже собака за сеткой примолкла.
Вдруг Валя, сидя спиной к дорожке, услышала сзади: «Х! Х!»
Это горячо дохнула на нее скотская пасть.
Высокая Тоня, запевая под нос тропарь Царю Николаю "Радуйся, Живоносный", обернулась от плиты со сковородкой и застыла. Не меняя голоса и мотива, она протянула:
- Тихо, собака…Пришла… ты замри…
- Хрр.. Урр…- прозвучало над ухом, да так близко, что не убежать.
Рокот рычания был неагрессивный, бархатный, с вибрацией, но от такой вибрации только завыть.
Валя задохнулась. Конечно, умереть от какой-то собаки… но пока умрешь, она тебя размочалит до ошметков. Волкодав же… полтора метра высоты. Сейчас возьмет за шею и все. А Тонечке опять хорони…Она и так всех хоронит… За всю родню отслуживает…Чистый хлопчатый халат тут же пристал к телу, стал колючим. Хр, хррр!..
- Что делать? Сидеть до утра? – прошептала Валя, слыша на шее чужое смертельное дыхание.
- Сиди…Сиди… Тихо сиди.
Тоня плавно обошла сестру, и ласково сказала:
- Ну, идем Карат. Гулять, понял? Иди…- и ее голос тоже дрожал.
Собака потопала за ней, как бегемот. Понимая, что Тонька героически уводит от нее собаку, а сама не знает, что с ней делать, Валюха просто вросла в табуретку. Она услышала издали:
-Карат, Карат. Иди, иди… Марго! Эй, выйдите кто!
Света во дворе не было. В глухой черной мякоти, с корой слилась черная овчарка, послышалась возня, рык и падающая тяжесть. Неужели кинулась?! Почему так затошнило? Не надо было ехать. Говорили ей дома – пропадешь. Вот и … А девчонки, девчонки-то Тонины… Полный чемодан еды наложили, чтобы значит…похудела…Ну, что там такое? Никаких признаков жизни.
Потом пошло какое-то время, не имеющее времени. Глушь, темень, тишина и дрожь. Онемение как после удара током. Ощущение пропасти и конца. Страх страшен тем, что не кончается! Только сварка пыхала.
Потом шаги. Это идут за ней? Или… Тоня?
– Там Марго вышла со второго этажа и кликнула двоюродного. Тот загнал пса на веранду. А ты что? Сильно испугалась?
Валентина молча плакала. Гадкая дрожь облепила ее ненавистно промокшим халатиком, ей хотелось разбавить, размыть эту животную дрожь.
- Ты спасла меня. А сама что. Ты какая… Всегда ты на себя берешь как старшая…Потому и старшая.
- Ты что тут, с ума, что ли, сошла за десять минут? Валь, Валь. Я никакая не старшая. Просто сидеть и умирать не по мне. Я вообще сторожем ночным столько лет была. Свой страх перемогла. Давай ты поешь и успокоишься?
- Нет, я не хочу.
- Ну… Можешь даже не есть кашу, одну сардельку, да? Вон какая сочная, даже еще не остыла.
- Нет, не могу. Отдай Маго, пусть Карата покормит. Он, может, ничего бы и не сделал, если б мы ему сразу еды бросили.
Тоня взяла в одну руку чайник и в другую Валину руку, как маленькую. И они пошли длиной мощенкой вдоль забора в дом, тихо пошли, и в небе летел цветной дождь от сварки. И еще долго не ложились, сидели на терраске, молчали. Они сюда ехали с таким трудом. Даже не верили что доедут. А тут тоже не Анталья. А жить надо. Надо насильно заставлять себя отдыхать, чтобы не сбрендить.
Где-то к двенадцати приехала хозяйка, худенькая, с папироской, тоже в шортах. У нее была фигурка подростка и старое личико с выжженными глазами. «Простите девчонки, это соседи заразы…Мы собаку-то от соседей держим, не от вас же…» Мать Марго долго извинялась. Ее тоже было жалко. Но сделать было ничего нельзя: деньги за проживание были заплачены вперед. Мать Марго мучила совесть, она наказал следить дочери, но у той кричал младенец, до того ли ей было.
Сестрам что оставалось? Они изо всех сил подкармливали овчарку, пытаясь как-то загладить конфликт.
- А помнишь, как ты ко мне приезжала? – помолчав, шопотом спросила в какой-то прострации Валентина. – Я уже работала, а ты мне все умудрялась кофты назнеможнные вязать. Ни у кого таких не было.
- А ты помнишь? Как моя старшенькая родилась, и ты ее качала всю ночь?
- Да это ладно, а вот что ты родителей тяжелых на себя взяла. Я бы умерла…
- Брось, у тебя своя свекровь лежала…
- Прости меня!
- За что? – Тонечка даже испугалась.
- За то, что я тебя тогда ударила, помнишь, мы подрались, еще в школе?
- Фу, глупая. Когда это было? Сто лет назад.
- …Спасительница. – взяла ее руку, погладила.
Тоня выдернула руку.
- Ну все, спать пошли. Завтра в семь на пляж и пробежка.
- …Самая родная. Самая дорогая. Сколько каратов в тебе? А?
- Да ну тебя! И Скибинскую надо дочитать! Поняла?
Ничего особого не было сказано, но настроение стало другим, как-то поверилось в лучшее. В то, что завтра уже все наладится, и они поймут , как надо отдыхать правильно и зря не волноваться.
- Да…да.
Сварка стреляла новогодними блестками. Над Бамбуковой плыла густая черная ночь.