(Из цикла «Слобода Кизияр: плебейские рассказы»)
«Я не люблю видеть в первобытном нашем языке
следы европейского жеманства и французской
утончённости. Грубость и простота ему более пристали».
А. С. Пушкин (из переписки с П. А. Вяземским)
Хутор Пятихатки находился в двадцати пяти километрах от городского предместья – слободы Кизияр. Собрались как-то кизиярские охотники туда на зайца. Набралось восемь человек: Павло Дрегваль, его сын Лёнька, Володька Кушнырь, Мишка Бражник, Сашка Пухлик, Денис Шиян и ещё каких-то два мужика. На хуторе с женой и восьмидесятивосьмилетней матерью жил Матвей Ляшко, закадычный друг Павла. К нему-то и направились.
Выехали рано – вторые петухи прокричали с полчаса назад (вторые петухи кричат в два ночи). Когда свернули с большака на просёлок, на заснеженном поле заметили что-то огромное (с медведя величиной) и тёмное. Подумали: что-то неживое. Но подводы приблизились – и это неживое оказалось живым. Оно задвигалось и припало к земле, распластавшись на ней чёрной кляксой. Стрелять не стали – мало ли что, а вдруг это и не зверь вовсе... Зверь бы бросился наутёк. Или, наоборот, ринулся б в нападение. Да и нет здесь зверей такой величины. Тогда что, если не зверь? Человек? Нет, и на человека не похоже. Может, какое-нибудь домашнее животное? Корова, скажем, или большая чёрная свинья. Но где вы видели коров и свиней, чтоб вот так умели плющиться?
Мужики только и промолвили: «Нечистая сила…» И было у них одно желание – как можно скорее проскочить треклятое место. Лошади сами пустились вскачь – и это нагнало ещё большего страху. И ещё сильней забегали мурашки по коже – а вдруг оно погонится за ними! Не погналось. Успокоившись, приняли соломоново решение: на обратном пути – благо будет светло – около этого места остановиться, подвергнуть его тщательному осмотру и тогда, может, по следам удастся определить, кого же они всё-таки видели.
Хутор Пятихатки в прямом смысле слова стоял в чистом поле – на пять дворов ни одного деревца. Лишь ровные полосы лесопосадок окаймляли огромный кусок степи. И в центре этого куска – хутор. Простор здесь ценили превыше всего – даже заборов не ставили. Никаких других построек – только хаты да сараи. Причём сараи были сложены из подстила, что подмащивают животным. Отработанный подстил – перебитая копытами солома вперемешку с навозом – прекрасный теплоизолятор: зимой в сараях было тепло, летом прохладно.
Матвей не спал – ждал; о прибытии «охотничьего десанта» был предупреждён заранее. Оставив коней, отправились в поля. Уже рассвело, и все заметили, что день стал портиться: набежал ветер, небо обложило тучами. И только Матвей проговорил: «Хоч бы снег не пишов…», как полетели снежинки. Похолодало. Но внезапный каприз природы никого особенно не огорчил – охотник ведь ко всему приучен и всегда ко всему готов.
Добрались до нужного места. Поле, стоявшее под озимью, охватили кольцом. Стали сближаться. Зайцы здесь водились – убили шесть штук. И это на одном поле! А их вон сколько, полей-то! Да вот незадача – снег падал всё гуще и гуще и становился помехой охоте. Когда рассредоточились на новом поле, рядом идущего загонщика уже было трудно различить – сплошная кипящая снежная каша. И всё же решили добить до конца и этот участок.
Мишка Бражник, как и положено, держал ружьё наизготовку. Зайцев всё не было и не было. Наконец справа боковым зрением он заметил что-то движущееся. Но это оказался не заяц – для зайца движущийся объект был слишком велик. Мишка протёр глаза, присмотрелся. Ба! Да это же собака. Да ещё какая! Овчарка! Но откуда она здесь? Чья? Овчарка хромала. «Кто ж это её так?! Сволочи! Неужто кто-то из наших?! Бедная собачка, несчастненькая, подстрелили тебя – вот г-гады… Иди ко мне, нах! нах! нах!» – Мишка ласково звал собаку, причмокивал губами, хлопал себя по ляжкам, постепенно приближаясь к ней. Животное на зов не реагировало, изо всех сил старалось дотянуть до лесополосы, едва видневшейся сквозь снежную пелену.
И вдруг до Мишки донёсся голос. Этот хриплый голос принадлежал соседу по оцеплению, что был от Мишки по правую руку, – Матвею Ляшку, хозяину приютившей их хаты. А вот и сам дядька Матвей выскочил из бурана. Для своих лет он довольно быстро бежал, потрясал ружьём в воздухе и истошно кричал: «Мышка! Мышка! Шо ж ты робыш, га? Т-туды т-твою матир! Зупыныся (остановись)! Ны смей пидходить! То ж не собака! То – вивк! Вивк, кажу! Стриляй ото краще, а не нахкай!». (Матвей почему-то кричал «вивк», а не волк и не вовк – то есть ни по-русски, ни по-украински).
Мишка остановился в недоумении. Рука не поднялась выстрелить – он ещё не успел осознать суть Матвеевой тирады и вообще всего происходящего. Ляшко не мог отдышаться, но всё орал и орал: «Та чи тоби позакладувало! Крычу, крычу, а ты не чуеш… Оглух, чи шо?.. Вивк це! Ранетый… Понимаеш? А ранетый вивк – найстрашнише, шо може буты! Йому тирять ничого – щё трошки, й кинувся б на тибя! Й хруснула б твоя шыя… як горех. Так якого ж хера ты сам до нёго у зубы лизытымеш, га?! Я б давно вже його прыкончив, та от боюся тибя, засранця, зачипить... Видимости-то, щитай, ниякойи (никакой)…».
Пока суд да дело, волк исчез – замешательство охотников помогло ему скрыться. На крик прибежали остальные мужики; они, несмотря на буран, принесли ещё семь зайцев. Как ни велико было искушение продолжить охоту, её пришлось прекратить: стрелять опасно, можно друг дружку перестрелять. Даже волка не стали преследовать. …И пошли обмывать «добыч». Какая она ни есть, «добыч», а обмывать надо – это святое. Стол был накрыт – Матвеева жена постаралась.
Самогон шёл отменно, хоть результаты охоты не очень-то радовали. Добыча явно мала – всего тринадцать зайцев. Оно, может, было б и ничего – в конце концов, не важно, сколько убили, важно, как провели время. Не зря же Павло говорил перед отъездом, что, мол, не убьём, так хоть пробздимся. Но это дурацкое число тринадцать! Чёртова дюжина…
После третьей стопки разговор, конечно же, упёрся в волка. Случай-то неординарный, не каждый день волки здесь разгуливают. В газетных сводках как-то писалось, что последний волк в южно-украинских степях был уничтожен ещё в 1927 году. Получается, врут газеты?
Все смотрят хозяину в рот – что же он расскажет о волке? И хозяин рассказал.
Недели две тому назад, ещё до снега, услышал он ночью, что в сарае возникло какое-то беспокойство: мычала корова, блеяли барашки, как-то по-особому – срывающимся на визг хрюком – подавали голос обычно молчащие по ночам свиньи. Он вышел из хаты – непонятная тень отделилась от сарая, метнулась в степь и исчезла во мраке. Матвей решил: чья-то собака. Собаки были у всех хуторян, и у Ляшков была, да вот уже двое суток как исчезла со двора – куда-то пропала.
Утром, когда рассвело, хозяин обнаружил подкоп, вернее дыру в задней стенке сарая, почти сквозную. И тут он призадумался: попытка проникновения в сарай через проделанную дыру никакого отношения к собаке не имеет – не тот «почерк». Так предательски собака людям вредить не может, ибо собака, извините за каламбур, – свой человек, даже если и чужая. И не лисица это, хоть их здесь предостаточно. Лисица всегда там, где прослеживается хитрость и осторожность. А где дерзость и отвага, где риск для собственной шкуры, там – волк.
Хозяин не стал заделывать дыру и убирать разбросанную солому, оставил всё, как есть, но со следующей ночи устроил «засидки» (засаду) – он был уверен: волк вернётся. И волк вернулся. На третью ночь. Матвей сел в засаду после того, как женщины задули лампу и легли спать. Сомнений не было: волк появится с той стороны, куда была обращена развороченная стена. Но когда крадущийся зверь, наконец, появился, у Матвея не хватило терпения дождаться, когда тот приблизится на оптимальное для гарантированного поражения расстояние, и выстрелил на подходе. Выстрелил – да не убил. Волк потерял равновесие и свалился на бок, но через мгновение вскочил и, ковыляя, убежал.
Днём Матвей метр за метром обследовал путь предполагаемого бегства волка – всё думалось ему, а вдруг удалось-таки «припечатать» зверя и тот, отскочив в раневой горячке, где-то поблизости издох. Но его надежда не оправдалась – даже следов крови нигде не обнаружил. Зато нашёл труп своей собаки – с распоротой шеей. И тогда он понял всё коварство волчьего замысла: заблаговременно убрать собаку, чтобы та своим лаем не разбудила хозяев и не мешала орудовать. Волк загрыз её, заманив в степь, – в степи волк правит бал, а не собака. Там – его стихия!
Стоило Матвею сделать паузу, как гости наперебой заговорили про утреннюю встречу с непонятным существом у развилки дорог. Матвей внимательно выслушал и вынес вердикт, что это и был тот самый волк, о котором идёт речь. Что он-де после того, неудачного выстрела бродил-бродил и добрёл до развилки. Каких-нибудь полтора-два десятка километров для волка, пусть и раненого, но стоящего на ногах – не расстояние. Волк – это ноги, а ноги – это вёрсты... Мимо как раз проезжали телеги Павла. Зверь крадучись увязался за ними – запах конского пота манил его, голодного, неудержимо. Так он снова оказался здесь, на хуторе. А Мишка… дурашка… решил приголубить его, приняв за овчарку. Ха-ха-ха!
Гости стали на дыбы: ерунда, мол, для волка то существо слишком большое и чёрное. Матвей, ухмыляясь, разъяснил им: «Ну вы ж, мабуть, у штаны понахезали, так шо ж вы хочете?! З переляку и кишка палтерою покажыться (с перепугу и кошка пантерой покажется)… Це вже хвакт!». После этого про волка больше не говорили, потому что гости втайне были согласны с Матвеем, что действительно «понахезали».
Короткий зимний день сменился длинным вечером. Пора было и честь знать. Планировали вернуться домой засветло, а засиделись допоздна. Распростившись, сытые и пока ещё весёлые гости двинулись в обратный путь.
После обильной выпивки вслед за периодом приятного возбуждения закономерно наступает тоска. Охотники приуныли и скисли. Денис Шиян, видя такое дело, произнёс, чтоб встряхнуть их: «Интересно, невжели воно доси (до сих пор) там сидить…». И именно в этот момент Павло схватился за грудь, почти у самого горла, дико вскрикнул жутким сдавленным голосом, тут же прервавшимся. В следующую секунду он открыл рот и стал громко дышать, потом захрапел, как во сне, и грузно повалился прямо на руки ошеломлённых спутников. Несколько судорожных подёргиваний – и всё. Его тормошили, пытались посадить, хлопали по щекам, растирали лицо снегом. Кто-то предложил расстегнуть на нём одежды и открыть доступ воздуха к телу – авось задышит. Безрезультатно. Наступило всеобщее отрезвление. Что делать – никто ничего не знал. Не заметили, как проехали то место, даже не взглянули на него – до того ли!
И Матвей, и его жена Марфуша – оба приехали на похороны. Матвей говорил у могилы речь. На поминках долго засиживаться не стали – до дома далеко, а зимний день короткий... Взгромоздившись на бидарку и сделав ручкой, они тронулись в обратный путь. Уже на ходу Марфуша крикнула убитой горем вдове, что на сорок дней обязательно приедут, на девять – вряд ли, а на сорок – будут. (На девятый и сороковой день по усопшим устраивают поминки). Параша (так звали вдову) кивнула головой и зашлась в припадке рыдания.
Первое, что сказала старуха мать, когда сын с невесткой вернулись домой, было: «А я вже переживаю – прям души нету! – бо ваш вовкулак знов объявился…». Оказывается утром, где-то уже в начале пятого, примерно через час как они уехали на похороны, старуха вышла, чтоб задать корма кабану, которого наметили днями резать. И вдруг – уже в самом конце дорожки – откуда ни возьмись, её настиг… волчий вой, тоскливый-тоскливый, долгий-долгий, ей показалось – бесконечный. Да ещё и с каким-то жутким завыванием. От неожиданности старуха пригнулась. Она так испугалась, что не могла сразу сориентироваться, что лучше: вернуться обратно в хату и задвинуть за собой засов или скорей заскочить в сарай и переждать вой там. В конце концов, оставила ведро во дворе и побежала куда надёжнее – в хату.
Старуха была не на шутку перепугана. Матвей успокоил её: «Ничо, мам, з вовкулаком как-нибудь разберёмся, не переживайте. Вот заколем кабанчика и разберёмся. Обещаюсь. Вы только по двору ходите з киячкой (с палочкой) – склизко. Та шкурку зайчачую до попереку (к пояснице) притуляйте, бо застудитесь».
Кабана зарезали в субботу, и целый день доводили его до ума. В воскресенье устроили «мартын». («Мартын» – ритуал угощения сельчан мясом только что забитого домашнего животного; особенно ценятся жареные внутренности – печень, почки, лёгкие, сердце). На «мартын» пригласили куму с кумом и ближних соседей. Самогон, горячая жирная свинина, всевозможные соления уничтожались в огромных количествах. Хлеба ели поменьше, чтоб больше влезло сала, мяса да разных потрохов. Быстро перепились и объелись, отчего отяжелели и начали дремать прямо за столом. В итоге часа через два разошлись по домам. А начали рано – часов в одиннадцать.
После ухода гостей у Матвея возникло желание взять ружьишко и немножко побродить окрест – протруситься. Может, зайчика подстрелит, а заодно по следам разведает, где там скрывается волчище серый хвостище.
В патронташе Матвея было десятка полтора патронов с заячьей дробью. Но он прихватил и три заряда крупной (волчьей) картечи. Прихватил так… на всякий случай. Сегодня он их использовать не планировал, ибо преследовать зверя не собирался, даже если бы и заметил его следы. Преследовать лучше не одному и не с переполненным брюхом и затуманенным мозгом, как сейчас, а хотя бы с кем-то вдвоём и в хорошей физической форме. И уж, конечно, на трезвую голову – волк всё-таки есть волк, тем более раненый и голодный. Время ещё терпит, никуда зверь не денется. Вот договорится с кумом, и пойдут брать.
Хоть преследовать зверя Матвей не собирался, случайной встречи лоб в лоб не исключал. Поэтому один ствол двустволки зарядил заячьей дробью, другой – волчьей картечью. Каждый получит своё: заяц – зайцево, волк (если что) – волково.
Волчьи следы нигде не попадались, и это показалось Матвею странным – не по воздуху же тот летает, в самом-то деле... Его обуял интерес – где же они, эти чёртовы следы? Матвей решил повернуть чуть правее и подойти к лесополосе – может, там? Подойти подошёл, но идти дальше не стал, так как его сильно скрутил живот, и потянуло на низ – переел-таки жирного. Но ничего, какие проблемы!
Он повесил ружьё на сучок заскорузлой дикой яблоньки, притоптал снег, рассупонил штаны и сел – лицом к степи, спиной к лесополосе. Опроставшись первой порцией, почувствовал, однако, что полного облегчения не наступило. Остался в том же положении ждать нового позыва – куда торопиться! Влево метров на пятьсот шла стена высокого заснеженного кустарника, вдоль неё-то Матвей и намеревался пройти, поискать следы.
Но намерению этому не суждено было сбыться. За спиной жутким крещендо затрещали голые ветки, густо прошитые многолетним сухим бурьяном, и раздался кровожадный рык. Бедный Матвей, наверно, едва ли успел осознать происхождение этих звуков, как волк уже оседлал его, пролетев единым прыжком из лесополосы прямо ему на плечи. Впившись зубами в шею, он крепко сомкнул челюсти над атлантом – у самого затылка. (Атлант – первый шейный позвонок, имеет кольцевидную форму, сочленяется с черепом – как бы держит на себе голову; отсюда и название).
Матвея кинулись искать, когда начало смеркаться и возникло подозрение, а не случилось ли чего – мало ли, человек пожилой, изрядно выпивший… Искали всем хутором. Нашли только утром, с наступлением рассвета. Он так и окоченел – в «интересном положении». Но, как говорится, мёртвые сраму не имут...
Хуторские мужики – Оголь, Чапа, Арабей, Саша Булка – ходили по волчьим следам во всех направлениях – они прямо-таки горели жаждой мести. Но зверь как сквозь землю провалился. Матвея похоронили, так и не отомстив его врагу. Старуха мать измучила себя мыслью, что предчувствовала беду, да не отговорила сына от той роковой прогулки. Единственным её утешением было: «Та хиба ж бы вин миня послухав…».
Вскоре поползли слухи, что волк был ручной и принадлежал некоему старцу по фамилии Чумак-Жунь. И что старец этот служил колдуном при какой-то таинственной секте и получал за свою работу «самашечие» деньги. И что верхняя часть тела была у него Чумак, а нижняя – Жунь. Понять это трудно, но так говорили.
Он якобы приобрёл волка у цыган ещё молочным сосунком, выкормил-выпоил-выдрессировал и, потакая волчьей натуре, отпускал его по ночам в степь на подножные корма. А когда тот чем-нибудь нехорошим себя обнаруживал, и над ним нависала угроза расправы со стороны людей, прятал дома, пока улягутся страсти-мордасти. И все концы – в воду.
Должно быть, и на этот раз он выпустил волка погонять зайчиков, не предполагая, что тому захочется Матвеевой барашки. А Матвея, мол, он загрыз в отместку за то, что тот его ранил. И что у развилки, когда Павел с гопкомпанией ехали на охоту, был никакой не волк, а сам Чумак-Жунь, только в чёрной хламиде, чтоб его не узнали. Колдун тогда искал в степи своего любимца волка, который долго не возвращался домой – теперь-то известно, что он был ранен Матвеем и в каком-то логове зализывал раны.
Где живёт старец Чумак-Жунь, никто не знал. Да и заниматься расследованием было некому. Правда, Денис Шиян, науськиваемый роднёй обоих покойников, попытался, было, сунуться в милицию, но там ему сказали: «Пить меньше надо, тогда ничего не будет мерещиться» и ни про какого колдуна Чумак-Жуня не стали слушать, только посмеялись.
И действительно, «а был ли мальчик?..».
Летом Марфуша со свекровью навсегда перебрались к детям в какой-то затрапезный городок на Донбассе, и следы их потерялись. Отбытие этих женщин явилось прологом деградации хутора. Вслед за ними уехали кумовья, а потом и другие хуторяне – оставаться в Пятихатках стало, по их мнению, небезопасно. Версия о Чумак-Жуне и его дрессированном волке так и не была опровергнута и долго ещё вертелась на устах падкой до сенсаций черни.