Z-ТРИЗ. Дискуссия. 32. Письма близким, No 4
ПИСЬМА БЛИЗКИМ
Письмо 4-е. Пограничный столб на границе двух цивилизаций
Образ новой жизни маячит перед нами пока в предрассветном тумане. Мы чувствуем, что все прежние попытки устроить жизнь человечнее во многом порочны. Сообща мы наметили лишь первые опорные точки иной организации. Мы чувствуем, что жизнь может и должна стать лучше. Кое-кто из нас (и я в их числе) продумал эту тему довольно далеко.
Очевидную могущественность новой цивилизации придает, как мне представляется, объединение в систему трех, наиглавнейших моментов: стремления к совершенству (следовательно во всем), достижения независимости (следовательно и возложения на себя обязанности уважать права других), поддержание трудовой активности (на одних словах далеко не уедешь). Казалось бы, предложенное решение просто и примитивно. Но тогда что мешало найти его намного раньше? Сознание большинства людей обладает, следовательно, неким почти неисправимым пороком. Каким? По какой характеристике члены нашей секции (да, пожалуй, и ассоциации в целом) принципиально отличаются от других людей?
К совершенству, пусть не к разностороннему, пытаются стремиться очень многие люди. О желающих творить добро и говорить нечего – на этом желании зиждется Церковь. Да и трудолюбивых людей на свете немало...
Года три я ломал голову над этой проблемой – мне очень хотелось найти сердцевину нашего феномена. Ответ напросился в последние дни, уже после просмотра видеозаписи нашего «круглого стола». Думаю, этим живоносным источником является СОМНЕНИЕ.
К сожалению, найти подтверждение этой гипотезе на встрече в Петрозаводске я не мог за отсутствием тогда гипотезы. Но чем больше я над ней размышляю, тем больше убеждаюсь в ее верности.
За последние 30 лет жизнь сталкивала меня с великим множеством людей, занимающих весомое положение в обществе, в А-обществе. С крупными учеными в самых разных областях, с политическими и общественными деятелями, модными журналистами, бизнесменами... И каждого пытался совратить на участие в строительстве лучшей жизни или хотя бы на рассуждения на эту тему. И ни разу не встретил с их стороны ни малейшего интереса к этой теме.
В лучшем случае мои собеседники проявляли интерес к решению той или иной конкретной проблемы, но непременно без взаимосвязи ее с другими проблемами и явлениями. И стоило мне повернуть разговор в эту стороны, как мои собеседники теряли всякий интерес к продолжению беседы. И ведь не иногда – всегда, без исключений!
До 1968-го года я иногда пытался проявить настойчивость – дело кончалось чуть ли не разрывом отношений. Тогда я понял: если взрослый человек сам не проявляет интереса к вопросам глобальным, пытаться его совратить на это – гиблое дело.
Но что заставляет человека заглянуть дальше своего крошечного замкнутого мирка? И вообще, что заставляет человека шагнуть за пределы хорошо ему знакомого? Пожалуй, только одно – сомнение в том, что все тебе знакомое – есть наилучшее.
И действительно, с кем бы я за последние 30 лет ни встречался, какую бы информацию не потреблял, во всем просвечивала жесткая самоуверенность говорящего или пишущего в своей непререкаемой правоте. А если свое – наилучшее, то все другое – хуже, следовательно и никакой нужды что-либо знать о нем нет.
В детстве эта установка заложена в подсознании. И если по каким-то причинам не произойдет ее сбой, то необходимость в каждом последующем знании будет однозначно определяться знанием (в том числе и системой ценностей) предыдущим. А поскольку от рождения человеку даны лишь психофизиологические потребности, то при отсутствии сбоя именно они, по существу, управляют всем поведением человека.
В силу примитивности психофизиологические потребности четки и ясны для сознания, поэтому последнему нет нужды напрягаться, следовательно и развиваться. Освоение знаний и труд воспринимается как неприятная необходимость, что способствует консерватизму мышления. В свою очередь, консерватизм мышления не позволяет человеку задуматься над сущностью своего я, и потому консерватор не способен переизбрать свое я. По большому счету, консерватор ведет себя как заранее запрограммированный робот и, с точки зрения философской кибернетики, в принципе не способен ставить себе цели – его «цели» являются всего на всего лишь прогнозом его функции. Консерватор может лишь проявлять свои функции и в этом смысле подобен неразумному животному. «К счастью» для консерватора, его сознание не способно обнаружить ужасающую фундаментальную бессмысленность его существования. И до тех пор, пока сознание не породит внеинтеллектуальное явление, имя которому – сомнение, ни широчайший спектр чувств, ни высокоразвитый интеллект не сделают его способным истинно самому ставить себе цели.
Чтобы стать личностью, независимой от психофизиологической природы, надо научиться какой-то частью своего Я становиться над всем своим Я. При жесткой самоуверенности в совершенстве своего Я в этом нет никакой необходимости. И только сомнение позволяет рядом со своим «совершенным» Я поставить и его конкурента. А поставив, оно порождает и проблему оценки: какому из двух Я отдать предпочтение? На основе каких критериев? Понятно – на основе бесспорных истин. Но какие истины являются бесспорными?
Если мы не испугаемся применить принцип сомнения ко всем истинам, то что останется? Если совсем ничего, то это катастрофа! Ибо не остается ни единой точки опоры, не остается самого себя. Поэтому мы вынуждены «согрешить» и что-то – желательно, наименьшее, но в то же время и большее, чем просто психофизиологические ценности, – принять без сомнения. Для себя я этот вопрос решаю так: я ХОЧУ участвовать в совершенствовании мира. Это для меня первая несомненная и основополагающая истина.
Ради сокращения места и времени я вынужден опустить строгие доводы в пользу и второй несомненной истины – в верности друга. Я обязан это сделать даже в противоречии с логикой. Истинная дружба требует очень большого кредита доверия – большего, чем все мыслимые и немыслимые опровергающие обстоятельства. Известно множество примеров, когда из-за недостаточно большого кредита доверия рушились, казалось бы, крепчайшие ассоциации. Это значит, что сомнение в предательстве должно быть значительно меньшим, чем в любых других случаях. Иначе мы рискуем прожить всю жизнь в страшном одиночестве, в атмосфере постоянного ожидания удара в спину...
Перебирая в памяти множество разговоров с «великими» людьми за последние четверть века, я не припоминаю никого, кто бы не на словах (на словах-то сомневаться модно), а на деле поставил бы под сомнение любое свое знание или мнение. К счастью, мне повезло общаться с сомневающимися, хотя и с «невеликими» людьми. Таковой была моя бабушка. Когда запустили первый искусственный спутник Земли, она, истинная христианка, восьмидесятилетняя женщина, поставила под сомнение существование самого Бога – не могла она твердо верить в чудо, если это чудо никогда в ее жизни себя не проявило.
В высшей степени сомневающейся была и моя мама. Когда кого-нибудь обвиняли, она всегда находила лазейку для оправдания обвиняемого. Но с сомнением она относилась и к «безгрешным». Откуда это у них, у совершенно безграмотных женщин?..
Но в мире людей «ученых» я встречал только два цвета: черный и белый. Уж если коммунист, то это обязательно последняя сволочь (или, наоборот, сама благодетель).
«Ученые» люди не допускают разнообразия цветов в мире. Их Я «не может быть несовершенным». Это все другие несовершенны, потому все претензии только к другим, но никогда к себе. Поэтому их не интересуют мнения, которые не согласуются с их собственными. А собственные однозначны и потому убоги.
Вот почему я прихожу к выводу об обреченности А-цивилизации. Несомневающиеся люди неспособны строить иную жизнь, неспособны находить решения полноценные и гармоничные. Тем более, что большинство несомневающихся живет лишь ради удовлетворения психофизиологических потребностей, и потому любое сообщество таких людей в высшей степени противоречиво – этот род потребностей безграничен, но ресурсы-то ограничены и в расчете «на душу населения» их объем катастрофически снижается. И ни интеллект, ни научно-технический прогресс не спасут А-цивилизацию от катастрофы, ибо самые острые общественные противоречия не разрешаются, а усугубляются. При этом А-люди так и не доходят до мысли о необходимости пересмотра сущности человека или хотя бы взгляда на мир...
Когда в начале 1992 года я узнал о существовании движения ТРИЗ (от «Теория Решения Изобретательских Задач»), то увидел в этом надежду на спасение человечества. В самом деле, скорее всего (кстати, в годы «застоя» только по этой причине) тризовцем можно стать, если проявить неудовлетворенность уровнем развития одной из существенных составляющих человеческой личности – интеллекта (или, на моем языке, подвергнуть сомнению совершенство своего я). Таким образом, ТРИЗ ознаменовала собой массовый прорыв в старом самоограниченном мировоззрении. Пусть для начала не по всем сферам человеческого я, а только по интеллекту. Но это начало произошло! До этого по отношению к себе люди могли выражать недовольство только своими здоровьем, внешностью и знанием, но никогда большим – интеллектом, чувственностью, системой ценностей, мировоззрением... И потому, приглушая надежду, я воспользовался первой же возможностью встретиться с этими, так не похожими на всех остальных, людьми. И моя надежда оправдалась: пятая часть участников съезда только интеллектуальное развитие и только «себяразвитие» сочла недостаточным!..
Возможно, многие из нас еще не осознают, что этому событию они, скорее всего, обязаны когда-то закравшемуся в их сознание сомнению. И если кто-то пришел к нам помимо этого обстоятельства, все равно есть повод задуматься о значении сомнения.
Прежде всего, сомнение удваивает число возможных состояний системы. В самом деле, рядом с одним утверждением теперь стоит и другое. Но дело тут не просто в удвоении – мы позволяем существовать и тому, что ранее казалось невозможным. И это посущественнее, чем просто удвоение, мы раскрепощаем наше сознание, теперь мы позволяем ему видеть и то, что ранее было напрочь закрыто от нашего взгляда.
Заметим, что именно сомнение позволяло делать величайшие открытия в науке. Ведь чтобы сделать фундаментальное открытие, следует сначала усомниться в верности предыдущего представления о предмете – иначе человек даже в мыслях с места не стронется.
Принцип сомнения является основополагающим в моей методике изобретательства (не знаю, какое место ему отводится в ТРИЗ). Этот принцип требует от меня усомниться в том, что ТРИЗ самая эффективная изобретательская методология. Принцип сомнения требует от меня сомневаться в верности каждого моего собственного утверждения. Отсюда, между прочим, и «не сотвори себе кумира»...
В конечном счете, истина для меня – это то, что нравится мне, истина для нас – то, что нравится нам (а мы с вами не дураки, чтобы нам нравилось всё, что не попадя!). Все мое, с чем вы не согласны, то мое (критикуйте!). А все мое, с чем вы согласны, то это уже наше (радуйтесь!). Но только то, что «наше», уже не очень интересно – это уже этап пройденный. Но пока, «к счастью», мое – это еще не наше...
Вот такие пироги: не спешите обвинять, не спешите отвергать то, что не согласуется с вашими представлениями, не спешите кричать «ура»! Давайте сомневаться, давайте наладим наши отношения так, чтобы когда-нибудь отбросить сомнения в предательстве. У человека должен быть прочный тыл.
Виктор Сорокин
Париж, 6 августа 1993