17
Прапорщик Алексей Ласкари раскрыл зажмуренные от солнечного света глаза. Когда он вышел от Ирины, из полутемного помещения, на улицу, его глаза, привыкшие к полумраку ночи, еле выдержали первые солнечные лучи, которые показались ему ослепительно - яркими. Проведенная ночь его приятно утомила, и он с удовольствием бы еще понежился в ложе с красавицей, но воинская дисциплина, которую он и так нарушил, отсутствовав в расположении своей части в военное время, призывала его назад. Как ни как это попахивало трибуналом. Но он ни капельки не жалел о проведенном времени, жаркие объятья юной гречанки стоили того. На всякий случай он конечно подстраховался. Если что, его приятель подпоручик Логинов, должен был его тут отыскать. В глубине души, правда, кололи некие угрызения совести – там далеко, вдали от турецкой Анатолии его ждала Татьяна. Но он был уже «большой мальчик», и слабо верил в женскую верность солдату ушедшему на войну. К тому же в любой момент его могла убить шальная пуля, осколок снаряда, холодная сталь штыка. Чего только стоила мясорубка под Эрзурумом, когда в один день погибло… он даже не захотел вспоминать. А терять драгоценные минуты жизни в пустую, он не хотел. Ведь, наверное, надо прожить жизнь так, что бы стыдно было рассказать, но приятно вспомнить, часто думал он. Но сейчас ему хотелось курить. Он не спеша, спустился по ступеням вниз. Вдруг раздался непонятный шум. Инстинкт самосохранения сработал быстро: его рука быстро открыла кобуру и легла на ручку нагана, а сам он буквально вжался в не глубокую ложбину лестницы. Он был на территории врага. Пусть турки и оставили город, но надо было быть на чеку, ведь дома и стены помогают, а тут он был нежданный гость, враг. Тревога оказалась ложной - из зарослей винограда, окутывавших стену дома, выбежал облезлый серый кот, один из представителей той хитро-наглой породы кошачьих, которыми полон любой портовый южный город, будь то Стамбул, Неаполь или Одесса. Ласкари облегченно вздохнул и уселся на одну из нижних ступеней лестницы. Он был во дворе. Перед его глазами был обшарпанный двухэтажный дом, покрытый красной, нет скорее красно-серой черепицей. Стены дома были некогда желтого цвета, с большими грязно серыми полосами, которые оставляют дожди на стенах весной и летом, или тающий снег зимой. Узкие окна закрыты деревянными ставнями. Вдоль стены здания вела вверх узкая потемневшая от времени лестница. Ярко-зеленый вьющийся виноград, неестественно крикливо, смотрелся на этом мрачноватом пейзаже. Рядом виднелись такие же облупленные дома, и высокий рвущийся в небо шпиль минарета. Из-за гор вставало ярко-оранжевое солнце, бросая свои мягкие лучи, которые лизали крыши домов, мечетей, бань, медресе и редких в городе церквей. Курить. Курить. Крутилось в его голове – организм напомнил мозгу, что нуждается в никотине. Он достал подсигар, достал оттуда сигарету и закурил. Трапезунд… он уже был тут несколько месяцев. Он вспомнил, как это все начиналось. Тогда, как командование Черноморского флота, так и Кавказкой армии пришло к выводу, что Трапезунд необходимо брать, командующий, генерал Алексеев, относился к этому скептически. Тем не мнение штаб Кавказской армии решил усилить отряд генера¬ла Ляхова двумя казачьими пластунскими бригадами и пору¬чить ему захват города. При этом русское командова¬ние значительно преувеличило силы турок. Позднее выяс-нилось, что они имели в районе Трапезунда всего 14 бата¬льонов, а укрепления города были чисто символическими. Но русские задействовали в операции усиленный корпус, то есть примерно в 5 раз больше сил, чем у противника. Как всегда были бардак и несогласованность, помноженные на личные амбиции, которые отсутствуют в теории, но всегда бывают в реальной жизни. Только в теории или при планировании наступательной операции далеко от фронта, в тихом теплом кабинете, бывает все правильно и хорошо... Поначалу флот сделал свою работу. Он подавил слабые попытки немцев противодействовать операции, атаковав крейсер «Бреслау» и подводную лодку U-33, которым к слову удалось уйти. К тому же перебросил из Новороссийска две пластунские бригады.
Но турки, словно предчувствуя подлянку со стороны русских, перешли в наступление, и генерал Ляхов с трудом сдерживал их. Изматывающие удары турок, плохое снабжение, недостаток боеприпасов… Полуголодный, синий от холода Ласкари с горсткой солдат, с трудом сдерживал контратаку турок. Он на чем свет стоит, ругал все и вся, и в первую самого себя, что пошел на войну. Алексей снова и снова убеждался, что она оказалась не той пафосно-героической картинкой, с оттенком веселости, который был на открытках, рассказах, плакатах. Спасение православных сербов от иноверцев, оказалось совсем другим. Война была грязная, жестокая, беспощадная, в ее руках он был лишь жалкой игрушкой, маленькой песчинкой, которую кровавый Молох мог раздавить в любой момент. Это он понял быстро, но было уже поздно.
Тем временем Ляхов обратился к командующему войсками генералу Юденичу с просьбой доставить войска прямо к линии фронта в Хамуркан, так как марш по суше занял бы слишком много времени. Тот обратился к началь¬нику транспортной флотилии контр-адмиралу Хоменко с просьбой доставить туда 1 бригаду без обозов. Флотских, по-видимому, мало волновали проблемы сухопутных войск, и Хоменко наотрез отказался, заявив, что свою задачу он выполнил, и все переговоры Юденич должен вести с командованием флота. Все ссылки на тяжелое положение на фронте успеха не имели. Завершив высадку войск, 7 апреля в 17.00 транспортная флотилия ушла под охраной миноносцев. В Ризе остались только 8 «Эльпидифоров» и несколько мелких кораблей.
Юденич сначала попытался действовать дипломати¬чески, отправив в штаб флота радиограмму в которой фактически намекнул, что флот в разгар боев укло¬нился от выполнения своих обязанностей. Но даже ссыл¬ка на великого князя Николая Николаевича не помогла. Штаб флота имел в виду просьбы генерала. Тогда Юденич решил поставить моряков перед фактом. Так как начальник высадки его поддержал, в 23.25 штаб флота получил следующую ра¬диограмму:
«Вышел на «Александре Михайловиче» с первой брига¬дой пластунов на тральщиках в Хамуркан. К рассвету при¬шлите на короткий срок миноносцы и охрану. Юденич».
Морякам пришлось смириться. Штаб флота был вы¬нужден приказать миноносцам идти охранять «Эльпидифоры», а главным силам флота — прикрыть переход. На рас¬свете 8 апреля войска были благополучно высажены у цели. Опасаясь дальнейшей самодеятельности Юденича и Ляхова, командование флота приказало транспортам немедленно возвращаться. Теперь перед генералом Ляховым стояла задача непосредственного захвата Трапезунда. Разведка преподнесла ему неприятный сюрприз - по некоторым донесениям, в Трапезунде находились даже 5000 немцев, хотя откуда им было взяться в Турции?! Утром 14 апреля броненосцы «Ростислав» и «Пантелеймон» подошли к Хамуркану и приняли на борт сухопутных артиллеристов и открыли огонь по берегу. Ляхов, которому, видимо, не давали спать лавры Юденича отличившегося под Эрзурумом, не дождался окончания артподготовки и бросил войска в атаку. Хотя турки были отбро¬шены, войска понесли ощутимые потери. В этот день Лаксари смотрел смерти в глаза – его чуть не заколол в рукопашной схватке турок. Алексея спасла шальная пуля, неизвестно кем выпущенная. Пуля попала турку в голову, обрызгав его кровью и осколками плоти противника. За этот день русские продвину¬лись на 12 км и теперь находились всего в 15 км от Трапе¬зунда. Быстрое продвижение войск создало серьезные про¬блемы в управлении огнем кораблей. Вечером 15 апреля Ляхов отправил броненосцы в Батум, оставив при себе только миноносцы.
Генерал Ляхов планировал возобновить наступление 18 апреля при поддержке броненосцев. Но турки восполь¬зовались предоставленной передышкой, решили за благо ретироваться, спася тем самым живую силу и вооружение, и 16 апреля очистили Трапезунд. Вместе с войсками ушло и турецкое население. 18 апреля депутация греков, во главе с каким-то седобородым старцем, прибыла к генера¬лу Ляхову и сообщила ему об этом. Так от мирных жите¬лей командующий Приморским отрядом узнал, что Тра¬пезунд пал. На лице генерала мелькнула гамма эмоций, но довольным оно не было - Ляхов хотел не такой победы. Ласкари вообще казалось, что Ляхов сознательно задержал наступление и отослал корабли, чтобы ни с кем не делиться славой захвата вражеской крепости. Наверное, генералу хотелось взять город, положив тысячу - другую турок и своих солдат, захватить пленных, трофеи, знамена. Так или иначе, 19 апреля русские войска торжественно всту¬пили в Трапезунд. Броненосцы «Ростислав» и «Пантелеймон» стояли на рейде, присутствуя при этом историческом событии.
После захвата Трапезунда наступление на приморском фланге Кавказской армии было приостановлено. Штаб фронта решил использовать этот город в качестве своей главной базы снабжения. Но нужно было обеспечить оборону порта с моря и усилить гарнизон. Он к своему удовольствию остался в городе, а именно в охране порта. Не ахти, что, но хоть не на передовой. А чуть позже, когда появился Федор Успенский, со своей Византией, его иногда командировали к нему, что бы безумный ученый не натворил чего-либо, в военное время.
Алексей докурил сигарету и бросил ее на землю, раздавив окурок сапогом. Он хотел, было встать и идти, когда услышал тяжелые шаги, звук армейских сапог, гулко ступающих по сухой земле. Ранним утром, в полупустом городе, этот звук показался ему необычайно громким. Шаги приближались. На всякий случай Ласкари достал наган. Нет, османы, так бы не шумели. Через минуту, другую передним оказался солдат, лет двадцати с небольшим. Невысокий, коренастый блондин, несколько курносый.
- Луденый, ты? – зевая, спросил Ласкари.
- Да, вашеродие, - тяжело дыша, произнес рядовой.
- Что-то случилось? Турки высадили десант? Прорываются к городу?
- Не дай Бог, вашеродие.
- Так что случилось?
- Господин подпоручик просил Вам сказать, что бы вы были в этом, как его кремле через час. И вот просил передать записку.
Ласкари, обреченно вздохнул, предчувствуя какой-то, подвох. Когда не свет ни заря тебя почти выдергивают из постели женщины – это не предвещает ничего хорошего. Он взял из рук солдата запечатанный конверт, в котором было две бумаги. Он развернул первую и прочитал. Это был письменный приказ от его полкового командира, в котором сообщалось, что он и десять солдат батальона, в котором ему доводилось служить, командируются, на неделю в полное распоряжение профессора Ф.И. Успенского. Вторая от Логинова, в которой тот сообщал, что отмазал его, и что Ласкари ему должен несколько бутылок отменного коньяка. «Где ж его достать то в мусульманской стране!» - подумал Ласкари. Так же Логинов спрашивал, где ему найти девчонку, что бы хорошо отдохнуть, и напоследок прибавлял, что деньги у него есть. Прапорщик махнул рукой, подзывая к себе Луденого:
- Иди, присядь, курить будешь?
- Благодарствую, вашеродие, - сказал солдат, и неловко присел рядом с офицером. Он прислонил рядом с собой винтовку и сдвинул на затылок фуражку. Ласкари достал из кармана подсигар, открыл его и предложил солдату сигареты. Тот протянул грязную руку с длинными нечищеными ногтями и взял две сигареты. Одну засунул себе в рот, другую положил за ухо. Прапорщик с трудом подавил в себе чувство брезгливости. Оба закурили. Надо было что-то говорить.
- Как у тебя дела? - спросил Ласкари.
- Да так, ничего, - замялся Луденый, который, видимо, не знал о чем говорить с прапорщиком.
Возникла пауза, надо было что-то сказать. Алексей задумался - ему-то с этим рядовым действительно говорить было не о чем. Они были абсолютно разные люди, он в его глазах барин, Луденый, скорее всего, был крестьянином. Ласкари даже имени его не помнил. Только фамилию. Тогда Алексей спросил солдата, о делах.
- Что там у вас говорят. Что-то намечается.
- Вашевысокородие, вам лучше знать. Говорят на фронте вроде бы все более или менее. Начальства, которое должно приехать, тоже нет. Говорят, что нас куда-то отправят, сопровождать барина, с его помощниками, в горы.
- Какого это барина?
- Ну, того старого, с помощниками, как его звать, то я забыл. Того, что ходит по, этим как его, мечетям и говорит, что это церкви, заборы ставит, по развалинам лазит.
- А, понял…- зевнул Ласкари, - Федор Иванович, что ли?
- Во-во, Федор Иванович.
- Это большой ученый, историей занимается. Я скажу, пройдет лет сто, нас с тобой Луденый не будут помнить, а его, скорее всего, будут.
- Понял, - послушно согласился солдат, выпуская изо рта струйку дыма.
- Ну, что ж докуривай, и пойдем.
- Шас шас, - быстро затягиваясь, произнес Луденый.
Через пару минут они встали и пошли. Они пошли по узкими пустым улочкам, с уютными домами под черепичными крышами, мимо пустых мечетей со столбами минаретов, на которых не призывали муэдзины к молитве правоверных, проходили мимо маленьких, неожиданно возникающих площади с фонтанчиками посредине. Порой они встречали одиноко бредущих утренним городом, греков, армян, курдов, лазов, которые настороженно-приветливо улыбались им. Ласкари не достаточно хорошо знал город, поэтому он со своим спутником решил пойти по знакомой дороге – спуститься к порту, а оттуда уже подняться в цитадель. По мере приближения к порту усиливался аромат моря, смешанный с запахами порта, тухлой рыбы, нефти, мусора. Проходя мимо захламленных складов и мастерских, они встретили офицера, который мельком сообщил, что в тылу наших войск, каким-то образом оказался примерно батальон турок. Ласкари отметил, это про себя, хотя не придал словам особого значения. Вскоре они оказались у нижней крепости. Проходя мимо стен крепости, построенных из крупных тесаных камней, он как солдат отметил, что башни построены до появления артиллерии, так как они четырехугольные.
- Да, - пробормотал он, - я превращаюсь в заправского вояку, из потенциального ученого.
- Что, что, вашевысокородие? – переспросил Луденый.
- Да ничего. Это я так. Видишь стены под горой Бозтепе, нам туда, - указал на кажущиеся издали монолитными стены бывшей резиденции Трапезундских императоров, над которой развевался императорскй штандарт.
- …твою мать, как далеко! - выругался Луденый, и испуганно замолк.
Ласкари холодно посмотрел на солдата и пропустил его слова мимо ушей и молча направился к воротам Молоз-Капу. Луденый засеменил за ним.
- Интересное, название, «Молоз- Капу», почти наший «Мороз» - попытался как-то разрядить обстановку Луденый.
- Мелкие камешки по-гречески называют «молоз». На берегу же ты был, и, наверное, видел, что морское побережье этого квартала сплошь покрыто мелкой галькой. Наверное, поэтому ворота называют Молоз.
- Понял, - сказал Луденый и поправил винтовку на плече.
Они прошли мимо красивых зданий бань, дошли до Соборной мечети Хатунийе, и свернули на запад в сторону Соборной мечети Айя-София, бывшей некогда главным храмом Трапезундской империи, а затем через ворота в северной стене вошли в среднюю крепость. Ласкари остановился, раздумывая, куда идти сейчас и направился со своим спутником к Мечети Средней крепости. Мечеть, тоже много столетий назад была нарядным христианским храмом. Турки практически не перестроили церковь, разве, что пристроили к ней изящный минарет, достроив деревянные части из кипарисовых, ореховых и самшитовых досок. Они подошли к ней с восточной стороны, там, где располагалась площадка, выделенная для владык-султанов. В этот момент Алексей Ласкари и Луденый услышали отборный русский мат. Они оба остановились и удивленно переглянулись. Ласкари с солдатом, не мешкая, направились во двор мечети. Во дворе, возле келий медресе они увидел невысокого лысоватого человека, лет семидесяти с седыми усами и бородой. Именно в нем он узнал того человека, который был ему нужен, а именно Федора Ивановича Успенского. Ученый, несмотря на свой почтенный вид, и годы, ругался как пьяный сапожник, отчаянно жестикулируя руками. Рядом с ним находились несколько человек, по-видимому, русских: один лет тридцати в штатском, человека трое военных и двое мужчин сильно смахивающих на чиновников. Картину венчала массовка, состоящая с дюжины армян, греков и лазов.
- Как это понимать, … вашу мать! Дело переходило от районного начальника в строительную дружину и городскую думу, которые уклонялись от расходов по ремонту, хотя и располагали в своем бюджете суммой на охрану памятников. Чтобы облегчить разрешение вопроса, я заявил, что расходы принимаю на средства археологической экспедиции. Таким образом, первостепенный и в своем роде единственный памятник, к которому местное греческое общество не сможет иначе относиться как к национальному достоянию, предохранен был от угрожавшего ему разрушения на русские средства! Памятник обнесен по моему ходатайству железной решеткой, доставленной городским управлением из своих складов. И что? Все воруется! Решетку украли! Ломается причем вами же, местными жителями, вашу мать! – обратился он к одному из жителей славного Трапезунда и, откашлявшись, продолжил - А наши, еще хуже, они потворствуют этому, а порой и сами участвуют! Это мародерство!
- Федор Иванович, не нервничайте! Поймите правильно, сейчас идет война, - пытался успокоить его один из военных, в котором Ласкари узнал полковника Марковского. – Если мы, кого-либо поймаем, этот человек будет, судим, по законам военного времени.
Аборигены, равнодушно, с блаженными улыбками, смотрели, на брызжущего слюной и топающего ножками профессора, не понимая, по-видимому, ни слова из того, что тот говорил на Великом и Могучем языке. Со стороны профессор смотрелся довольно комично, и местные жители периодически переговариваясь, тыкали на него пальцами, и весело перебрасывались словами друг с другом. Ласкари не исключил, что возможно, кое-кто из присутствующих что-то спер и в этой церкви-мечети. Вообще, он видел, по внешнему облику участников сцены, а именно его соотечественников, что всем надоела, истерика ученого мужа. Всех волновали совершенно другие более близкие к жизни проблемы, нежели история и археология Трапезунда. Но никто в силу уважаемых седин Успенского, никто не смел его остановить.
- Вот эта мечеть некогда была великолепным христианским храмом! И мне приходиться бороться за нее на каждом шагу. Это наша история, истоки, б…дь.
- Федор Иванович, падших женщин вы вспомнили, не вспоминайте хотя бы нечистого! Вы же интеллигентный человек! – говорил полковник.
- Х… вам! – в азарте топнул ногой старичок. Полковник Морковский поморщился. Видимо у него был адекватный ответ. И будь профессор моложе, и не будь он профессором, полковник бы ему коротко и ясно разъяснил, что к чему. Но он с трудом сдержался, потупив глаза.
- Я буду жаловаться в Особый закавказский комитет. И буду просить внимания комитета, государственное значение коего постепенно для меня выясняется. По мере углубления в важнейшее дело, возложенное на меня правительством… Я, черт побери, занимаюсь в Трапезунде и его окрестностях археологическими памятниками и принимаю меры их к регистрации и охране, насколько это допускает военное положение в стране, и поскольку военные интересы не преобладают над требованиями археологи… Я б…дь, неоднократно приходил в тупик перед вопросом: как охранить предметы искусства, рукописи, книги и прочее от расхищения и порчи в то время, когда ключи от памятников — разумеются, черт побери, прежде всего, мусульманские мечети, обращенные в таковые из христианских церквей, — находятся не в ведении археологической экспедиции, и когда доступ в мечети, был открыт для всех уже в силу того простого факта, что двери в мечетях были сняты, ключей и запоров не было совсем, хотя двери поправлялись, и замки покупались уже несколько раз. Выламывались железные прутья в окнах, где представлялись трудности для взлома дверей. Воруют иконы XIV столетия, что делает охрана! Украли и выбросили молидивулы! Обрывки одного из них я нашел вот тут. Зачем это делать! Их и в отхожих местах нельзя использовать - пергамент, ж…пе больно будет и не вытеришься. Я ничего не понимаю!
Ласкари замешкался, подходить ли ему к оратору и группе стоящих рядом с ним людей или идти в цитадель, где ему и надо было быть минут через 10. Но полковник заметил его, и махнул рукой, что бы тот подошел. Ласкари ничего другого не оставалось делать, как подойти, что он и сделал. Он доложился. Успенский замолк тяжело дыша. Морковский представил ему прапорщика, и в сопровождении офицеров и чиновников, быстро удалился. Аборигены, видимо поняв, что спектакль окончен, рассосались в разные стороны. Они остались вчетвером - Успенский, Ласкари, Луденый и незнакомец. Старый профессор, тяжело ступая, повернулся, подошел к стоящей рядом скамье и тяжело опустился на нее. Остальные последовали за ним. Незнакомец протянул Ласкари руку и произнес.
- Сигизмунд Чарнетский, приват-доцент.
- Алексей Ласкари. Несостоявшийся доцент, – пожал руку Чарнетскому Алексей.
Успенский, тяжело вздыхая, закрыл лицо руками.
- Федор Иванович, - сказал Чарнетский.
Старик поднял голову, и Ласкари увидел, что Успенский плачет. В этот момент его циничная, жестокая, равнодушная душа, выкованная войной, дала слабину. Ему стало очень жалко этого далеко немолодого, беззаветно любящего науку человека, для которого история державы, давно сгинувшей Византии, была альфа и омега его жизни. Он понимал, что старик прилагает максимум усилий, для спасения драгоценных артефактов, творческого наследия давно ушедших поколений. Но это было абсолютно никому не нужно. Ни грекам и армянам, ни полковнику, ни командованию армии, ни Особому Кавказскому комитету, ни правительству, ни императору. Одних волновали вопросы, как выжить в это жестокое время, других решение тактических и стратегических вопросов армии, а иные уже делили мир. А он, сорвавшийся, на обыкновенную кабацкую брань от безысходности, просто пытался пробить головой глухую стену равнодушия и безразличия.
- Федор Иванович, - положил ему руку на плечо Ласкари, - чем я могу Вам помочь. Не все так плохо, если у человека есть хоть один единомышленник.
Плечо старика дрогнуло.
- Почему один? Два! – поправил его Чарнетский.
- Даже три! Луденый, ты с нами!
- А то, вашевысокородие! – ответил тот.
- Спасибо, Алеша, спасибо молодые люди. Я уже не молод, и уже не те силы, что бы пробивать стены, – грустно произнес Успенский - Я устал не успевать регистрировать вещи, которые моментально пропадают или гибнут.
- А мы будем их брать такие стены штурмом! – сказал Луденый.
- Кстати, знакомьтесь Алексей Ласкари, ученик Юлиана Кулаковского. Сигизмунд Чарнетский. Вчера прибывший мой сотрудник, - представил молодых людей Успенский.
- А мы уже познакомились, - сказал Чарнетский.
- Алексей, я понимаю, что вас направили в мое распоряжение. Но я просто по человечески вас прошу. Нам нужно съездить в Сумелу. Я по состоянию здоровья не могу и посылаю для ознакомления с объектом Сигизмунда. И прошу вас сопровождать его. Ведь очень близок фронт.
- Конечно Федор Иванович. У нас неделя. За сегодняшний день мы собираемся, а завтра с утра едем. Все будет хорошо.
Их маленький отряд выехал к цели путешествия на следующий день, ближе к одиннадцати. Он включал в себя Ласкари, как командира, Чарнетского, его помощника, а так же десять солдат и проводника грека Игнатия Саввиди. Ласкари, помимо сопровождения ученых, получил задание, как офицера владеющего местным диалектом, собрать данные относительно наличия турок в данном районе, и уточнить по возможности топографию местности в районе Мацуки.
Они двигались вдоль горной речки, в которой текла, не смотря на жару ледяная вода. Со всех сторон наседали горы, покрытые густым хвойным лесом. Алексей отметил, что в этих местах удобно устраивать засаду. Своим наметанным глазом он уже отметил с полдюжины мест, где на месте турок, можно было в минуту расправиться не то что с горсткой людей, каковыми были они, но и с целым батальоном или полком. Он в душе просил Бога, что бы они нормально съездили и вернулись. Ласкари попутно делал пометки в своей записной книжке и на карте. Сигизмунд пытался что-то рассказывать Алексею, но тот с трудом воспринимал его разговоры.
Монастырь святой Божьей матери Сумелы или Панагии Сумелы, они увидели ближе к вечеру, когда миновали горную деревню Мачака, которую Саавиди назвал на греческий манер Мацука. Они остановились у вырубленного в скале некоторого подобия алтаря, который находился возле горной дроги. В алтаре стояли огарки восковых свечей и грубо нарисованная закопченная икона, на которой можно было уже с трудом угадать облик какого-то святого.
-Сумела там, - сказал Игнатий Саввиди Ласкари, указывая наверх. Тот взобрался на обломок скалы, стоящий у дороги и увидел громадную шатрообразную гору, вершина и скалистые выступы которой были покрыты хвойным лесом. Вершина горы была в серых рваных тучах, а на левом склоне были два горба или седло. На одном из уступов, на высоте метров 300, казалось неестественно приклеенным серое многоэтажное здание.
- Это гора Мелас – сказал Саввиди.
- Игнатий, мы успеем добраться туда до темноты?
- А почему бы нет? – ответил Саввиди.
Когда одни добрались к горной тропе, вымощенной камнем, ведущей к святой обители, на землю стал опускаться туман. Ласкари почувствовал сырость и легкую прохладу. Алексей понимал, что с наступлением темноты станет еще холоднее. Солдаты, предчувствуя это, надели шинели. Они поднимались по довольно крутой тропе минут 30-40. Ласкари вспотел, и злился. Сигизмунд пытался с ним разговаривать, ведя беседы на исторические темы, и Алексей с трудом сдерживался, что бы его ни оборвать. И когда Саввиди сказал, что они почти пришли, указав на старинный акведук, смутно виднеющийся в туманных сумерках, Ласкари вздохнул с облегчением. Ворота монастыря оказались закрыты, и открывать им никто не собирался. Сигизмунд на ломаном греческом, пытался довести до ведома понтийских монахов, что у него есть рекомендательные письма от дюжины митрополитов. Но на гордых сынов Анталии это похоже слабо действовало. В конце концов, разозлившийся Ласкари прокричал по-гречески, что если их не пустят, то они зайдут сами, поскольку обитель находится в районе боевых действий. Только тогда раздался шум отворяемых запоров.
- Я их не понимаю. Почему нас не пускают, ведь мы же такие же православные, как и они, - вздохнул Чарнетский.
- Что ж тут понимать. Во-первых, они подчиняются вселенскому патриарху, а не нашим попам. Во-вторых, как ни странно, но при турках монастырь достиг своего расцвета. А в третьих, мы же рано или поздно уйдем, а турки вернуться. Они мстительны, что бы ни говорили про цивилизацию. Вырежут тут всех и баста. Им то еще надо жить.
- Не верю.
- Слышал, как армян режут?
Тем временем ворота со скрипом отворились, и они вошли на территорию монастыря. У ворот он увидел с дюжину монахов. Среди встречающих был и настоятель, который приказал разместить, нежданных гостей, а Ласкари и Чарнецкого пригласил к себе. Он предложил им сесть, а сам, одев на нос очки, углубился в чтение рекомендательных писем. В свете свечей белобородый старец, сидевший перед ними, чем-то напомнил Ласкари мудрого патриарха, из далеких библейских времен. Когда настоятель закончил чтение, он положил бумаги на стол, и снял очки. Старик посмотрел на нежданных гостей своими проницательными глазами и сказал неожиданно сильным молодым голосом, контрастирующим с его внешним видом.
- Мы никогда не отказываем в приюте путникам, какие бы они не были.
- Спасибо, святой отец, - в один голос сказали Чарнетский и Ласкари.
- Однако вы выбрали не лучшее время, для посещения. Мы рады гостям только с чистыми помыслами, а не людям которые держат камень за пазухой.
- Нам надо только ознакомится с манускриптами вашей библиотеки. Мы хотим лишь донести для мира те жемчужины, которые хранятся у Вас, открыть Вас Миру, - с оттенком оправдания в голосе произнес Сигизмунд.
Старец проницательным взглядом смотрел не на него, а на Ласкари. Тот поежился, и инстинктивно втянул шею в плечи. Настоятель сделал знак, что аудиенция окончена. Чарнетский и прапорщик встали, направившись к выходу. Вдруг настоятель обратился к Ласкари:
- Останьтесь не надолго, сын мой.
Чарнетский обернулся, с интересом посмотрел на своего спутника и настоятеля. Наверное, его заинтриговало, то, что общего могло быть между прапорщиком русской армии и греческим монахом. Но делать было нечего, и он сделал шаг и исчез в проеме, закрыв за собой дубовую дверь.
Настоятель какое-то время молчал, пристально глядя на Алексея, стоящего у дверей, а затем тихо произнес:
- Вы знаете, что вас зовут так же, как и благодетеля монастыря императора Алексея? А фамилия у вас созвучна с именем другого греческого императора?
- Это совпадение, - так же тихо ответил Алексей.
Настоятель пристально посмотрел на Ласкари, и тот почувствовал себя, в полутемной комнате, совсем не уютно. Старик продолжил еще тише:
- И когда Он прибыл на другой берег в страну Гергесинскую, Его встретили два бесноватые, вышедшие из гробов, весьма свирепые, так что никто не смел, проходить тем путем. И вот, они закричали: что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий? Пришел Ты сюда прежде времени мучить нас…
- Мы не надолго святой отец – тихо почти шепотом, сказал Ласкари.
- Я человек старый и жизнь я прожил. Мне бояться нечего. Я забочусь о своей пастве и об этом монастыре. Я не хочу, что бы обитель, которая пережила многочисленные нашествия и разрушения, но возрождалась из пепла, окончательно погибла. Я не хочу, что бы тут замерла жизнь. У меня предчувствие, что мы доживаем здесь последние месяцы, и к этому причастны отчасти вы. Но мы приютим вас на столько, на сколько вам будет это нужно, поскольку вы тоже являетесь агнцами божьими. Что бы ни случилось, не изгоним вас отсюда.
- Спасибо, - только и нашелся сказать Ласкари.
- Ваш спутник… Ваш спутник, словом, …я желаю вам добра, и спастись из того ада, в который вы попадете.
Настоятель подошел к шкафу, находившемуся в его келье, открыл его, и недолго порывшись в нем, достал оттуда что-то. Он подошел к Ласкари:
- Вот ладанка, и иконка с мощами Варнавы основателя монастыря и крестик, – сказал настоятель и положил их в ладонь Алексею. – Носи их собой и может быть ты выживешь.
Ласкари, которого жизнь заставила, относится к религии, с долей иронии, который видел много служителей культа, но очень мало спасителей людских душ, почувствовал, большое уважение к старику. Он пропустил мимо ушей мрачную фразу монаха, но опустился на колени и искренне поцеловал его в морщинистую руку.
Выйдя от настоятеля, он глянул на его подарки: простой, но большой медный крест, маленькая иконка, в медном окладе, и ладанка. Он расстегнул китель, нательную рубаху и одел на шею, медный крест. Ладанку и иконку положил в нагрудный карман.
В течение последующих четырех суток, в сопровождении Саввиди, Луденого, и еще пяти солдат, Ласкари лазил по горам, отмечая на карте тропы, перевалы. Они выходили рано утром, а возвращались в монастырь запоздно. Возвратившись Ласкари моментально засыпал. Порой они встречали турок-крестьян, которые либо пытались скрыться при виде нежданных гостей, или вели себя крайне настороженно, почти враждебно. Следов пребывания вражеских солдат, Ласкари пока не обнаружил.
В последний утро их пребывания в Сумеле, выдалось туманным, как и вечер, их прибытия в монастырь. Он вышел из гостиницы для паломников и остановился, глубоко вдыхая сырой горный воздух. Он подошел к краю площадки и посмотрел вниз. Перед ним террасами спускалась лестница. Там внизу многочисленные монастырские помещения, построенные из местного камня, жались к практически отвесной скале. Эти строения, тут на высоте 300 метров над долиной, напомнили ему улей диких пчел, которые стоят свое жилище, высоко, казалось на самом не приспособленном месте. На небольшом монастырском дворе, не занятом застройками, под черепичными крышами, было движение. Среди монахов и немногочисленных местных жителей, он увидел расплывчатые силуэты своих солдат - они выходили из вырубленной в скале церкви. Алексей, решивший озадачить своих подчиненных, стуча начищенными сапогами по отполированной тысячами ног каменой дороге спуститься к ним. Возле церкви он увидел Сигизмунда и Луденого. Луденый бросился к командиру и в вольной форме доложил как, обстоят дела, и кто чем занимается. Ласкари выслушал солдата, и снисходительно махнул рукой:
- У вас времени до обедни. Что б были готовы выступать.
- Есть вашевысокородие, - сказал Луденый и отошел в сторону.
Ласкари повернулся к Чарнетскому. Тот стоял, скрестив руки на груди, и улыбался.
- Здорово, - поздоровался Алексей, - чего улыбаешься?
- Да смотрю на тебя и твоих солдат. И…
- И что? – настороженно спросил Ласкари.
- Да ничего. Где ты пропадал эти все дни? Я тебя не видел.
- Да как тебе сказать, любовался окрестностями, - дипломатично ответил Ласкари.
- А…- протянул Чарнетский и многозначительно посмотрел на прапорщика. – А я копался в старине. Тут и нашел тут много прелюбопытного.
Алексей с искренним интересом посмотрел на своего собеседника, вспомнив минувшие годы, когда он был причастен к изучению истории.
- Да посмотри хотя бы на этот храм.
Ласкари, хотя и пребывал достаточно долго в монастыре так и не дошел до церкви. И этому было оправдание. Он покидал монастырь рано утром и возвращался поздно вечером. Он сразу обратил внимание, на то, что наружная часть храма, а именно стена и абсида, пристроенные, к вырубленной в скале пещере была густо покрыта потемневшими от времени фресками. Такую церковь он видел впервые. Он подошел поближе и всмотрелся в творение старых мастеров. Это был шедевр. Алексей присвистнул.
- Ну как? – довольно спросил Чарнетский.
- Я такого не видел ранее. Я не специалист, по живописи, но, по-моему, это предтеча Ренессанса. Анатолийская предтеча.
- Посмотри, как авторы фресок изображают движение. Оно не скованное, как в средневековье, а настоящее, будто эти фигуры сейчас начнут двигаться. Почти чудо фотографии.
Алексей внимательно вглядывался в изображения.
- А сцены пребывания в саду Райском саду, да и вся Книга Бытия, выглядят здесь очень трогательными, притом чрезвычайно информативными, – говорил Чарнетский. - Например, Адам, Ева и змей, держа ответ пред Господом, столь красноречиво "переводят стрелки" на соседа, что никакого словесного пояснения не требуется. Интересно, херувим изображен не просто с пламенным мечом, но сразу с двумя ромфеями!
- Спасибо патриарху Фотию, который указал подходы к постройке храмов и к изображениям в них. По поводу последнего, не знаю.
- Зайдем внутрь, - произнес Сигизмунд и пошел внутрь храма. Алексея удивил тот факт, что Чарнетский вошел в церковь не перекрестившись. Алексей удивленно глянул, на своего собеседника. Тот, предупредив вопрос Ласкари, и улыбнувшись, негромко сказал:
- Я католик.
Ласкари, задался вопросом, не выгонят ли его из храма, и почему он говорил, что православный? Но вышедший из церкви монах не сказал ни слова. Они вошли внутрь. В церкви было пусто. Алексей опустился перед образом спасителя, пробормотав полузабытый «Отче Наш», и мысленно попросив Бога помочь ему выжить на этой войне. Попросил здоровья и долголетия близким, Татьяне…Он очень хотел их увидеть, но не знал, когда это случится и увидит ли он их вообще. Просить Бога простить за совершенные им грехи он не хотел. Он знал, что он большую часть смертных грехов он совершал, совершает, и будет совершать. Место в Аду ему заказано. Но только когда? Он знал, что если он не будет грешить, то не выживет в этом вихре. А жить ему очень хотелось. Сигизмунд молча стоял сзади. Когда Ласкари встал с колен, тот тихо произнес:
- Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. И так будь ревностен и покайся.
Ласкари вздрогнул. И пристально посмотрел на Сигизмунда.
- Что ты хочешь сказать? – хмуро сказал Алексей.
- По-моему ты давно не был в церкви.
- Не читай мне морали. От кого-кого, а от тебя, их выслушивать не собираюсь.
Чарнетский проглотил резкий выпад Алексея и срезу переменил тему разговора.
- Хочу обратить твое внимание на «Вознесение пророка Илии на огненной колеснице».
Алексей молча глянул на стены и потолок, расписанные древними мастерами. Он действительно никогда не видел такого.
- Тут очень много интересного, и загадочного. Давай пройдем в монастырскую библиотеку. Я хочу тебе еще кое-что показать.
Они вышли из церкви и через несколько минут, зашли в библиотеку. Сигизмунд видимо был там уже своим – его приняли там как старого знакомого. Он отпустил своего помощника, корпевшего над переписыванием какого-то документа, и указал Алексею на освободившийся табурет. Ласкари сел на него и вопросительно посмотрел на Сигизмунда. Чарнетский начал издалека:
- Алексей, мне кажется, что между нами много общего, и, наверное, мы в некотором роде сдружились в этой поездке. Ну, по крайней мере, стали ближе.
Ласкари вопросительно посмотрел на Сигизмунда, в ожидании дальнейших объяснений. Чарнетский поежился, словно ему было холодно, и продолжил.
- От Вас как от образованного человека, коллеги, я хотел бы найти понимание. Тут очень много интересного и загадочного. Этот анклав, отделенный от цивилизованного европейского мира содержит…- Чарнетский сделал неясное движение руками, словно пытаясь, что-то объять.
- Я это уже понял.
- У меня маленькая просьба…
- Если остаться тут, еще на какое-то время – то исключено, – холодно перебил его Алексей. - Мне самому интересно это место. То, что я увидел, меня поразило, и я хотел бы еще раз сюда вернуться, но в мирное время. Сейчас война и мы на оккупированной территории противника. Мы рискуем жизнью, не говоря о том, что вдобавок мне грозит трибунал, за невыполнение приказа командира.
Произнеся последние слова, Ласкари, вспомнив в ласки гречанки, и ему очень захотелось назад в Трапезунд. Сигизмунд, тем временем, захрустел костяшками пальцев и замотал головой как китайский болванчик.
- Нет. Мне очень хотелось бы тут остаться, но я понимаю невозможность этого. Помимо всего прочего, здесь уникальное собрание рукописей. Некоторые из них поистине бесценны.
Чарнетский сделал паузу.
- И? – нетерпеливо спросил Ласкари.
- Дело в том, что в свете происходящих событий, многие из них могут погибнуть, так и не дойдя до научного мира, для людей. Их хранят не совсем удовлетворительно. Кроме того - война. Если она коснется этого места, тут все погибнет.
- То есть, Сигизмунд, нужно поговорить с настоятелем, что бы забрать некоторые рукописи?
- Да. Я говорил с ним. Я предлагал ему деньги, убеждал. Но он тверд как камень.
- Его случайно зовут не Петр?
Сигизмунд вместо этого взял пергамент, который переписывал его помощник и протянул его Ласкари.
- Вот письмо Михаила Палеолога Трапезундскому Василевсу Мануилу Великому.
Ласкари всмотрелся в выцветшие от времени буквы, с трудом пытаясь вникнуть в текст.
- Я скопировал это. Но таких документов тут много. В монастыре. Тут каким-то образом оказалось крайней мере часть императорского архива.
Ласкари, на минуту задумался, почесав затылок. В нем вдруг проснулся азарт ученого, который борется над загадкой, которую ему поставила работа.
- Вы же грек, как он. Он не откажет, если его попросит грек, - продолжал его убеждать Сигизмунд.
Ласкари повертел в руках документ и оглянулся на монаха, повернувшегося к ним спиной. Что-то ему подсказывало, что настоятель никаких документов им не даст. Он и так уже пошел на многое, тем, что приютил их. С одной стороны, можно было, и украсть документ. Неизвестно, уцелеют ли они во время войны, и монастырь вообще. Преступление во благо, наверное, не преступление. Нет, на это он не пойдет. Ласкари положил пергамент на стол и твердо сказал:
- Нет.
Чарнетский посмотрел на Ласкари каким-то особенным взглядом. Казалось, его что-то мучает, не дает покоя, и он на перепутье, мучаясь над тем, что ему делать. Он решился. Чарнетский открыл папку, лежащую на столе и достал оттуда пачку исписанных бумаг.
- Вот, - заговорщически, почти шепотом сказал Сигизмунд.
- Что это? – взял в руки бумаги Ласкари.
- Вы слышали о Трапезундской Хронике Панарета?
- Если это Хахановская 1905 года, то, по-моему, читал, очень интересный документ, во многих отношениях.
- Это более полная и интересная версия истории Империи. Но не только это. Я просмотрел ее и отдал копировать помощнику. Сам же в это время просматривал другие документы. Она состояла из нескольких свитков. Так вот, на тыльной стороне одного из них был набросок карты, а та тыльной стороне еще одного надпись, очевидно относящаяся к этой карте. Гляньте.
Ласкари попытался вчитаться в тщательно скопированные архаические греческие буквы, и почувствовал, как краснеет. Чарнетский увидел его реакцию и зашептал:
- Вот. Вот. Я прошляпил. Я его нашел случайно среди каких-то старых экономических документов. Я ее сразу описал и отдал на копирование. После копирования хроники оригинал забрал монах из библиотеки. Но приписки, небыли скопированы. Я бы не обратил внимания на их содержание, если бы не их отсутствие. Попросил эту хронику снова, кое-что скопировал, а кое-что не успел. Монах вернулся и забрал свитки. И на мои просьбы дать посмотреть их еще раз, главный библиотекарь, говорит, что ничего не знает. Настоятель тоже разводит руками…
Ласкари, слушая Сигизмунда, открыл планшет, болтавшийся у него на боку, достал оттуда карту, положил ее на стол. Затем положил рядом с ней листы с приписками и стал внимательно изучать их. Чарнетский склонился над ними.
- Ну что. Ты что-то понял?
- Помолчи, - рявкнул Ласкари и Сигизмунд покорно умолк.
Алексей перевернул один из листов копии, взял перо, обмакнул в чернильницу, поглядывая на карту и бумаги лежащие на столе, стал что-то рисовать. Минут через тридцать на листе была нарисована карта. Чарнетский в восхищении смотрел на результат работы Ласкари.
- Это да…Я надеюсь, что это останется между нами.
- Сюда надо еще раз вернуться, что бы изучить оригинал - сказал Ласкари.- Тут что-то не так, чего-то не хватает, что-то тут не так.
Ласкари почувствовал, как болят его глаза, как в них появилось чувство сухости. Смочил слюной пальцы рук, и приложил их к уголкам глаз. Он почувствовал прохладу на веках и с силой зажмурил глаза.
18
Игорь открыл глаза. Солнце светило прямо ему в лицо и пожалел что на нем нет солнцезащитных очков. Игорь встал, вошел в комнату и сел рядом с телефоном. Первой мыслю у него было набрать номер Федора Павловича, но решил это отложить на более поздний срок. Звонить в таком состоянии! Старик не правильно поймет. Он зевнул и счел за лучшее пока лечь и поспать.
Константин смутно помнил, когда и как добрался домой. Единственное, ясное воспоминание оказалось то, что на улице было еще светло и достаточно людно. Попав в квартиру, он снял обувь, и, не раздеваясь, упал на диван. Вскоре он уснул. Константин несколько раз просыпался, от тошноты. Костя вставал, ковылял в туалет и склонялся над унитазом – его рвало. Константину казалось, что его выворачивает на изнанку. Затем он отпускал белый фаянс унитаза и обессиленный садился на холодный кафельный пол. Константин закрывал глаза, и тяжело дыша, вытирал остатки не переваренной пищи на своих губах.
- Проклятый виски - повторял он, вновь и вновь, - больше не буду пить.
В этот миг он думал, что дает себе этот обет совершенно искренне. Но где-то там, в глубине души, он понимал, что он еще не раз будет напиваться. Не на следующий день, разумеется, а через неделю, две или месяц. Он вставал, шатаясь, шел в ванную, с трудом умывался под струей холодной воды, затем прикладывался своими губами к гусаку крана, и жадно пил отдающую хлором воду. Потом, он, покачиваясь, возвращался в комнату и вновь падал на диван. Так повторялось несколько раз. В последний раз его просто выворачивало - желудок был пуст - и Константину казалось, что он рвет желчью.
Его глаза открылись от юного утреннего света. Было около четырех утра. Его мучило похмелье, или попросту бодун. В голове была тяжесть, в животе неприятна тошнота, во рту мерзкий привкус. К тому же его слегка «вело». На лицо типичная картина легкого отравления алкоголем. Он начал вспоминать события вчерашнего дня, и со злостью понял, что в его памяти появились белые пятна. Он пошел в кухню, открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды и приложился к ее горлышку. Но холодная влага лишь ненадолго утолила жажду. Бодун снова напоминал о себе, доказывая, что он хорошо «погулял» на кануне. Его начали мучить угрызения совести за свое безобразное поведение и пьяное состояние. Сразу возникла мысль, не натворил ли он чего-либо плохого? Но здравый смысл взял вверх и он стал ожидать, что бы чувство посталкагольной вины скорее прошло.
К семи утра он смог дрожащей рукой побриться. Правда, в двух местах, Костя ухитрился порезаться, но в восемь он вышел на работу, куда и добрался к девяти. Он мрачно сидел у компьютера, обложившись папками, и вяло стучал пальцами по его клавишам. Изредка он делал глоток-другой остывающего растворимого кофе, плескающегося в белой кружке с картой Крыма. Он кривился, когда его пил – кофе был бурда, как каждый растворимый, но, тем не менее, давал иллюзию бодрости. Сотрудники стали появляться ближе к десяти. Коллеги, с удивлением спрашивали, почему, тот пришел так рано, на что Костя неудачно отшучивался. В 10.10 у него в комнате зазвонил телефон. Константин поднял трубку – звонила секретарь директора. Она сухо пригласила его на прием к шефу. Костя не ожидал от разговора с начальством ничего хорошего, но расправил плечи и бодрым шагом пошел на «ковер». В приемной он встретил Олю, которая о чем-то щебетала с секретаршей. Девушка была одета в серый костюмчик, который облегал ее фигуру – пиджак подчеркивал достоинства ее груди, а юбка, длиной несколько выше колен, обнажала ее стройные ноги.
- Здравствуйте, - с показной веселостью сказал Константин и сел на один из казенных офисных стульев, предназначенных для посетителей. Он механически уставился на ноги девушки. Секретарь, тем временем, сухо кивнула головой и подняла трубку телефона. Оля развернулась и пошла к выходу и помещения. Проходя мимо Константина, она даже не взглянула на молодого человека, лишь холодно бросила: «Добрый день». Константин затормозил с ответом – здороваться ли еще раз? Пока он думал, девушка удалилась, оставив за собой шлейф духов отдававших земляникой.
Тем временем секретарь пригласила его в кабинет шефа. Константин встал, подошел к двери, открыл ее и вошел внутрь. Войдя в кабинет, он сразу почувствовал неестественную, но бодрящую прохладу работы кондиционера, которая оказалась для него очень кстати. Шеф сидел, развалившись на мягком кожаном офисном кресле за большим столом, стоящим в конце кабинета. Сдвинув узенькие очки на нос, почти на расстоянии вытянутой руки он читал какой-то документ. Стол напоминал баррикаду - был заставлен факсом, несколькими телефонами, папками, какими-то сувенирами. Венчала рабочую композицию табличка, в виде тонкой пластины сделанная из какого-то поделочного камня, на которой золотистыми буквами посетителей встречала надпись «денег не дам».
Шеф, сделал вид, что не заметил или просто не обратил внимание, на приход посетителя. Константин остановился в ожидании, скрестив руки на животе. Так прошла минута, полторы, которые показались Константину необычайно длинными. В конце концов, он даже хотел кашлянуть, или подать какой-то знак о своем присутствии, но не решился сделать это. И не потому что боялся, или волновался, просто сейчас он вспомнил один из эпизодов «Театра» Моэма, и поэтому решил держать паузу. Первый нарушил молчание Шеф. Он небрежным движением он положил лист бумаг на стол, чуть приопустил, голову и посмотрел поверх очков на Константина сверлящим взглядом своих карих глаз. Шеф не предложил Косте присесть, не сказал, какую либо преамбулу, а сразу перешел к делу:
- Ну, - холодно сказал он, - ну, явился.
- Да. Я к вашим услугам, если что-то надо сделать…- несколько старомодно, без энтузиазма в голосе сказал Костя.
- Ты ничего не хочешь сказать? – оборвал его Шеф.
- Ну, я не знаю.
- «Ну не знаю» - хорошо сказал. И как ты ходишь на работу, друг мой? – сказал он неожиданно ровно и спокойно.
Константин инстинктивно помялся с ноги на ногу. Это спокойствие его неприятно озадачило. Он почувствовал какой-то подвох.
- У меня были проблемы, но я исправлюсь, я их почти решил.
- Твои проблемы это твои проблемы. Ты помнишь, что я тебе сказал, когда брал на работу?
Константин, нервно наморщил лоб, пытаясь вспомнить события многолетней давности. В его мозгу всплывали какие-то расплывчатые воспоминания, как полупрозрачные облака, в весеннем небе сливающиеся с небесной бирюзой. Но ничего конкретного он не мог вспомнить.
- Я тебе напомню, - продолжал Шеф. – Я сказал, что студенческая свобода и разгильдяйство кончились. Пришла работа. Свобода закончилась.
Начальник всегда прав. Если он не прав смотри пункт один. Костя понял, что спорить бессмысленно и решил просто согласиться. Зачем будить в Шефе зверя?
- Я был не прав. Я все учту и справлюсь. Я буду приходить вовремя.
- Ты меня не понял. Если бы ты работал в каком-то убогом НИИ за маленькие бюджетные деньги, и писал бесполезные и на фиг никому не нужные отчеты, а я сидел бы на откатах - это одно. Мы же работаем по капиталистическим правилам. Мы делаем кому-то нужный и конкурентно способный продукт. То есть работу, которую должен получить клиент. Он за нее платит деньги, и немалые. И эту работу нужно выполнить в самое короткое время в самом лучшем виде. Если мы это не сделаем, то будем в убытке, клиент уж в этом постарается. А если не дай Бог клиент еще и уйдет. Тогда это отразится на зарплате. И твоей, и моей, и других людей. Ты понял?
Шеф говорил без эмоций, без криков, почти лениво, со спокойным как у удава выражением лица. Со стороны, не слыша разговора, могло показаться, что он ведет какой-то обыкновенный банальный разговор, о погоде, например.
- Да конечно, - потупил глаза Константин.
- Нотации я тебе читать не собираюсь. Если ты забухал, от тебя, кстати, перегаром как из пивной бочки разит, или трахал телку все ночь - это твои дела. Твоя жизнь, ее личный и моральный аспекты, меня волнуют меньше всего. Если есть работа - ее нужно сделать, где и как ты сделаешь работу мне по-фиг. Но сделать ее надо в срок. Если не можешь - найди замену или выворачивайся по-другому. Одним словом, твои проблемы - это твои проблемы. Если тебе нужно их решить бери отпуск.
- Я понял. Можно я возьму отпуск, - выдавил сквозь зубы Костя.
- Без проблем. Я подпишу.
- Большое спасибо. Можно идти?
Шеф кивнул. Константин повернулся, собираясь уйти, когда начальник громко щелкнул пальцами.
- И еще, пойдешь к секретарю, и напишешь заявления об уходе по собственному желанию. Но без даты. Оставишь его секретарю. Свободен.
Константин вышел из кабинета, и, попросив два чистых листа бумаги, написал оба требуемых документа. Он не долго думал, с какого числа брать отпуск, и твердо вписал в заявление на отпуск завтрашнее число. Его переполняли эмоции, и злость. Шеф в его глазах в этот момент, был уродом, ублюдком и циничным эксплуататором. Он не хотел кого-либо видеть сейчас, а желал побыть в одиночестве. Поэтому, не мудрствуя лукаво, он пошел не на рабочее место, а в туалет. Ему повезло, там никого не было. Он с яростью несколько раз стукнул кулаком правой руки об стенку, отделанную светлым кафелем, и почувствовал острую боль в костяшках пальцев. Как ни странно боль успокоила его. Константин открыл кран и опустил травмированную руку под льющуюся воду. Острая боль начала стихать, превращаясь в ноющую. Константин облокотился на столик, в который были вмонтированы умывальники, и долго стоял, смотря в свое отражение в большом зеркале, укрепленном на стене. Видок у него был еще тот: поцарапанное бритвой лицо, взлохмаченные волосы, синяки под глазами.
– Ничего, прорвемся, - вслух сказал он вслух. Эти слова казалось, придали ему оптимизма, и он пошел на рабочее место. Он шел по коридору, громко здороваясь со своими сотрудниками, будто ни в чем не бывало. Зайдя к себе, он вновь уселся за компьютер. Костя пытался работать, но работа не шла. Ему пришла мысль, что надо расслабиться. Константин щелкнул компьютерной мышкой на ячейку Internet Explorer. Когда Интернет загрузился, попытался зайти на сайт «Одноклассников». С загрузкой были проблемы. Попытка открыть свою страницу в «Контакте» тоже закончилась неудачей. Тихо ругаясь, он посмотрел почту. В первом же письмо открытое им, оказалось, от одного из своих коллег. Тот жаловался на то, что админ заблокировал эти сайты в их конторе. К письму были приложены карикатуры на админа. Константин закрыл почту и пощелкал кнопкой мышки. День явно начался неудачно! Он вскочил и выругался. Видно их Шеф в серьез взялся за свой коллектив, случай с ним это лишь акция устрашения или верхушка айсберга. Пометавшись по комнате, Константин достал из сейфа текст приписки, а так же листок со своими наметками и комментариями, относительно определения места и времени скрытия мифических сокровищ. «Какая работа, если он завтра идет в отпуск?» - подумал он. Константин вновь вернулся к компьютеру, нашел в Интернете карту географическую Крыма, а так же карту размещения поселений, крепостей-исаров, монастырей в Средневековом Крыму и углубился в размышления над текстом, периодически делая простым карандашом пометки на листочке с комментариями. Для маскировки он открыл какой-то длиннющий документ, с которым работал пару дней назад, и свернул его. Он углубился в изучение головоломки. От размышления его оторвал телефонный звонок. Звонили с проходной. Вахтер сообщал, что к нему посетитель. Константин устало ответил, что бы того пропустили, и он его ждет. С раздражением Костя развернул маскировочный документ, и попутно открыл пару каких-то папок лежащих на столе. Он надеялся, что имеет вид тяжело работающего офисного сотрудника. Каково было его удивление, когда минут пять, в проеме двери он увидел Марину. Она была одета в темный костюм и белоснежную блузку, несколько пуговиц которой, были расстегнуты, слегка обнажая грудь – девушка в очередной раз эксплуатировала свою сексуальность.
- Привет, красавчик, - сказала она со знакомой легкой хрипотцой в голосе.
- Приветик, - удивленно сказал Константин, встав ей на встречу.
- Что-то ты выглядишь, не очень.
- Да, - махнул рукой Костя, - зато ты само очарование. Как ты меня нашла?
Марина оглянулась вокруг, и, заметив стул, присела на него. Удобно устроившись, и закинув ногу на ногу, она произнесла:
- Это ничего, что я присела? Или мне попросить у тебя разрешения присесть?
- Да конечно. Так как ты меня нашла?
- Ты же меня как-то нашел. Вот и я тебя как-то нашла. Пусть это будет моей маленькой тайной. Хотя, зная о тебе все или почти все это было нетрудно сделать.
Константин так же присел, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Он был абсолютно не рад ее видеть, тем более здесь, на работе.
- Да. У тебя тут ничего, - сказала тем временем Марина, с оценивающим видом оглядываясь по сторонам.
- Зачем ты пришла. Что ты хочешь?- без энтузиазма поинтересовался Константин.
- По-моему мы не договорили.
Константин сразу подумал о деле и предположил, что эта беседа, возможно, даст шанс вернуть Хронику, которую он с позором оставил Марине. У него также возник вопрос о том, что же девушка хочет от него? Марина тем временем немигающим взглядом смотрела на Костю.
- Может быть – сказал он.
- Так поговорим? Тут или выйдем куда-то?
- Давай тут, для начала.
Она ни словом не обмолвилась об их предыдущей встрече, небрежно улыбнувшись, мягко произнесла:
- Какие у тебя планы на вечер?
- В смысле? – переспросил Константин.
- Ты занят сегодня после работы?
- Как занят? – еще больше удивился он.
- Сегодня евреем буду я. Отвечай на поставленный вопрос, - почти весело сказала Марина.
- Ну, пока, особых планов нет, - осторожно произнес Костя.
- Как ты смотришь, если мы сегодня вечерком пройдемся где-то в центре, сходим в клуб, в боулинг, покатаем шары, играя в бильярд, или на худой конец посмотрим фильм кинотеатре?
- Спасибки. Я только одного не понимаю, как после того, что между нами было, ты решила меня пригласить? – поинтересовался Константин, и механически взял со стола лежащую папку.
- А разве между нами что-то было? – с показным удивлением спросила девушка.
- Нет.
- А ты не допускаешь, что я могу чувствовать к тебе симпатию?
Константин ожидал чего угодно, от ее появления у себя на работе, только не этого. На его лице отобразилось искреннее удивление. Он ждал жесткого давления, хитрых подходов в поисках его слабостей, делового предложения, словом чего угодно, только не этого. Теперь Марина напрямую, без всяких намеков и оговорок приглашала его на свидание, и добавок говорила, что он ей нравиться. Костя почти поверил, в ее слова. Однако наученный горьким опытом своих недавних приключений он попытался включить весь свой скептицизм.
- Если честно, то я верю тебе на 80 процентов.
- 80 процентов – это не так уж мало, для третьей встречи, или у нас четвертая?
- Если с самого начала то пятая, - подсказал Константин.
- Тем более пятая.
Марина осмотрелась вокруг блуждающим взглядом, и забарабанила по ручке офисного стула пальцами. Возникла неловкая пауза. Было видно, что она еще что-то хочет. Константин вспомнил слова Игоря об оригинале Хроники. Он, хотел, было сказать, об этом, но вовремя остановился.
- Может, договоримся, когда и где встретимся? – спросил Константин.
Марина снова пристально посмотрела на него своим немигающим взглядом. И он в который раз почувствовал, то чувство, когда мужчина хочет женщину, но шансы обладать ею, призрачны. Не отдавая себе отчета, он сказал:
- Я могу пригласить тебя к себе, за одно увидишь, как я живу…
Он сам испугался своей наглости и умолк. Марина продолжала молча смотреть на него. Она только слегка, улыбнулась, не разжимая своих пухлых губ.
- Не бойся. Я приставать не буду, - робко продолжил он.
- И что мы будем делать? Коллекцию марок смотреть или фотографии?
- Давай тогда, поедим суши, или сходим в какой-то клуб?
- Потусим?
Константин заерзал на стуле, вновь почувствовав себя неловко в ее присутствии. Он еще раз в глубине души стал ругать себя за то, что тушуется.
- Ладно, посмотрим, - двусмысленно сказала она, словно давая Константину почву для различных догадок и предположений, - значит договорились. Будем на коннекте?
- Да, конечно, – подтвердил Константин, и после минуты замешательства добавил. – Можно еще один вопрос.
- Какой? – спросила Марина, поправив руками свои густые черные волосы, спадавшие по плечам, словно, обращая внимание на ее прекрасную прическу. Костя положил руки на щеки и слегка их потер, почувствовав пальцами гладкость выбритых щек.
- Он несколько деликатного типа.
- И…?
- Словом, не могла бы ты мне вернуть оригинал Хроники?
Марина с показным удивлением посмотрела на него, и Константин быстро добавил:
- На время конечно. Ты не подумай ничего такого.
- Зачем?
- Это разговор. Тут не совсем удобно об этом говорить.
- Хорошо. Я тогда пойду.
Она встала и подошла к Косте. Он встал ей на встречу и протянул ей руку. Марина взяла ее, и Костя почувствовал своими пальцами мягкость кожи ее рук. Марина слегка пожала ладонь, сделала пол шага вперед и прикоснулась своими губами к щеке Кости, почти коснувшись уголка его губ. Костя почувствовал, что краснеет, и понял, что несмотря на прошлые события, он все равно хочет ее. Одной рукой он обнял ее за талию, и прижал к себе. Он почувствовал своим телом, ее упругую грудь. Она была нежно-упругая, словно в ее бюстгальтере были два небольших теплых мячика. Инстинктивно другой рукой он провел по ее бедру. Девушка прижалась к нему сильнее и положила подбородок на его плечо. Константин отклонился назад, свободной рукой отодвинул парки и бумаги, лежащие на компьютерном столе и облокотился о его край. Марина не обняла его, но коленом слегка раздвинула его ноги и прижалась к нему ближе. Константина снова охватило возбуждение, и он пожалел, что дверь не закрыта.
- Тут не место этому, - произнесла она.
Константин почувствовал то, что в народе называют большим обломом, и отпустил ее. Марина сделала шаг назад, и с улыбкой посмотрела на молодого человека. В этот момент раздался стук в дверь. Константин мгновенно взглянул на дверь, а Марина повернула свою голову. Дверь открылась и в комнату вошла Оля. Константин мысленно выругался, и подумал, что сегодня у него явно неудачный день. Оля остановилась и с некоторым смятением взглянула на присутствующих. Однако вскоре нерешительность и удивление прошли, и взгляд стал скорее оценивающий, и стал тем взглядом, которым обмениваются женщины, впервые увидев свою соперницу.
- Костя, - несколько ехидно сказала Оля, - простите, Константин Владиславович, к вам можно, или я не вовремя?
- Да нет. Вовремя. Заходи, – выдавил из себя Костя. Он встал, прошел несколько шагов и остановился между девушками, с ярко выраженным кислым видом
– Знакомьтесь. Это моя очаровательная сотрудница, настоящий профессор в своей специальности – Оля, – жестом указал в сторону вошедшей девушки, Константин. Затем он сделал аналогичный жест в сторону, Марины и произнес:
- Это Марина, коллега, просто прекрасная девушка и очаровательный человечек.
Обе девушки молча посмотрели друг на друга, и Марина, видимо решив не затягивать этот дурацкий спектакль, произнесла:
- Спасибо большое, Костик, я, наверное, буду идти.
Марина театрально взяла в свою руку ладонь Константина, нежно погладила пальцами его запястье, отпустила его руку, невозмутимо улыбнулась, взяла свою сумочку, и направилась к выходу из комнаты. На ее дороге, перегородив проход, стояла Ольга. Марина остановилась перед Ольгой, и девушки внимательно посмотрели в глаза другу друга. Константин не видел взгляда Марины, зато видел глаза Оли. Ему показалось, что такой же взгляд у боксеров, смотрящих друг на друга после взвешивания, перед чемпионскими или рейтинговыми боями. Девушки несколько секунд смотрели друг на друга, затем Оля сделала шаг в сторону и пропустила Марину. Та, шагая походкой «от бедра», слегка задела Ольгу рукой, дошла до двери. Марина открыла ее, изящно повернулась, и шаловливо помахав рукой, скрылась за дверью. Оля проводила потенциальную соперницу холодным взглядом, и с плохо скрываемым раздражением спросила Константина:
- Что это за лахудра, и что она тут делает?
- Это, моя знакомая коллега, и она зашла ко мне по важному делу, - стал неловко выкручиваться Костя.
- Как-то странно ты представил мне эту коллегу, - язвительно заметила Оля, - мне показалось, что коллега это я.
- Ты коллега и она тоже, – нервно запинаясь, оправдывался Константин. - Просто ты на работе, и мы вместе с тобой работаем. Поэтому ты моя коллега, и я тебя именно так представил. А она - моя коллега по образованию и виду работы. Но она тут не работает, и тут частным образом, и она не может быть моей коллегой в полном смысле этого слова.
Оля оперлась рукой о стенку, и наморщила лоб. Она раздражено улыбнулась и прищурилась. Вокруг ее рта образовались складки, а возле глаз образовались гусиные лапки, мгновенно, состарившие ее лет на пять. Сейчас, она ему напомнила стерв, из третьеразрядных фильмов и мыльных опер для домохозяек.
- Ты издеваешься?
- Ты что, Котик.
- Помаду сотри со щеки.
Константин механически потер рукой щеку.
- Нет, другую, и поближе к губам, – поправила его Оля.
Костя последовал ее указаниям и усилено потер противоположную щеку.
- Ты идиот, что любезничаешь с девками на рабочем месте. Ты и так получил по-первое число сегодня. И тебе этого мало? Рабочее место ведь не для этого.
- Ты что ревнуешь? – приходя, в себя Константин.
- Нашелся, еще такой. Ты, что Бред Пит или Джордж Клуни, что бы тебя ревновать.
Оля оттолкнулась от стенки и быстрыми шагами прошла по комнате к окну облокотилась о подоконник и посмотрела на Константина.
Константин подозревал, что сейчас начнутся между ними выяснения отношений. Будут разборки полетов, которые, безусловно, наберут обороты. Будут повышенные тона, неконтролируемые высказывания, эмоциональные поступки. Это, конечно, легко могли услышать проходящие по коридору коллеги и сотрудники. Кто-либо мог случайно или нет, заглянуть к нему в кабинет и стать свидетелем происходящего. Выносить свои отношения, далеко не вкладывающиеся в плоскость делового общения сотрудников по работе, он не имел ни малейшего желания. Оле наверняка это тоже не было нужно, он это хорошо запомнил, из их недавней беседы. Но сейчас, она с виду явно плохо контролировала себя. Для начала Константин решил изменить тему разговора и спросил:
- Откуда ты знаешь, что я получил нагоняй от шефа?
- Ты должен знать, что все подобные новости разлетаются из нашей приемной со скоростью звука.
- Да…- вздохнул Константин.
- Ты не вздыхай и не съезжай с разговора.
Оля развернулась к нему спиной и стала смотреть в окно. Константин решил попытаться поставить точки над i в данном разговоре, поскорее закончить его, поэтому сбивчиво заговорил:
- Помнишь, тот случай, когда я к тебе пришел, и ты меня спасла. Виной этому один старый или не очень старый документ, точнее его копия. Я случайно его купил у бомжа, который в свою очередь, украл его у Марины, даже не украл, но как-то взял его. Дело не в этом, а в том, что меня из-за этого документа избили, можно сказать, чуть не убили. Я с Лешей и еще с одним своим другом Игорем, пытаемся доказать подлинность этого документа. Мы даже вышли на потенциального инвестора этого проекта. Он с Западной Европы. Ему нужен оригинал этого документа, Хроники. Если у нас получится доказать, то я смогу заработать денег и решить ряд наших финансовых проблем. А я к своему стыду, глупости, умудрился отдать этот документ, Марине, как бывшей его владелице. Сейчас мне нужно его вернуть, и я договорился о встрече с ней. Мы решали деловые вопросы, связанные с …ну ты поняла. В нескольких словах это все. У меня одна мысль, что бы ты все правильно поняла. Если кратко, то все.
Марина обняла себя за локти, и почти прижалась лбом к стеклу окна.
- То есть, ты хочешь мне сказать, что получил по морде из-за этой девушки. Затем ты пришел ко мне за помощью.
- Ты не правильно поняла.
- Переспал со мной, пожил у меня, попользовался мной.
- Ольчик, все не так. Я действительно получил по морде, но не из-за Марины, а из-за каких-то чертовых бумаг.
Константин подошел к ней и попытался положить руку на плечо. Девушка обиженно вывернулась, и Константин бессильно опустил свои руки. Он сделал еще полшага вперед, повернул голову, прижал ее к стеклу и посмотрел ей в лицо. Глаза девушки были полны слез. Казалось, сейчас эти маленькие капельки страдания польются из глаз девушки солеными ручейками. Константина охватило странное чувство. Он понимал, что не любит ее, но сказать ей прямо он не мог. Его сердце сжималось при виде ее слез. Ему в этот момент было ее жалко, очень жалко. Сейчас он готов был ей сказать все, что угодно, хоть пообещать завтра пойти в ЗАГС, лишь бы подарить ей лучик надежды. Пусть этот лучик будет и призрачный, а надежда ложной, и пусть все завтра рассыпаться как карточный домик. Только ему хотелось, что бы сейчас на ее лице появилась улыбка, и она ушла в нормальном настроении или с маской его. «Предыдущий разговор, часть вторая? Или третья?» - подумал он.
- Хочешь, я поклянусь тебе всем, чем я могу?
- И ты сейчас, с ней целовался.
- Ольчик, нет, нет, и еще раз нет.
- Костя, ты чувствовал, себя трахнутым, когда тебя поимели нагло и цинично?
- Нет, я не хочу, что бы ты говорила такие слова.
- А у меня именно такое чувство.
- Оля!
- Что Оля?
Константин тяжело вздохнул.
- И не закатывай глаза! – тихо, но твердо сказала Оля.
- Теперь выслушай меня.
- И что ты хочешь сказать? – со злой иронией спросила Ольга.
- Хорошо, я скажу тебе правду. Только не обижайся. Бывают такие ситуации, когда человек ты слышишь то, что хочешь слышать, и видит то, что хочет видеть. И эти слова напрямую относятся к тебе. Ты хочешь видеть во мне измену тебе. Но я тебе не изменял с этой девушкой. Ну не спал я с ней. Поверь мне!
Константин со всех сил старался выглядеть убедительным и выкладывал ей чистую правду. У него ведь действительно не было секса с Мариной, а о поцелуях и подобном он решил не говорить. Это ведь - это не измена! Вон генеральные секретари тоже целовались, успокаивал он себя.
Ольга молча слушала его, слегка шмыгая носом.
- Еще, что очень важно между нами нет доверия. Если его нет сейчас, то, что будет дальше? Я, например, тебе доверяю, причем доверяю каждому слову. А дальше так пойдет, то будут конфликты, споры, скандалы. И чем дальше, тем сильнее. Общение с нами превратиться в один большой спор.
Константин поднял руки и осторожно положил их на плечи девушки. Его ладони ощутили мягкую шероховатость ткани ее пиджачка.
«Скорее бы она успокоилась и ушла, а завтра я в отпуске и мне все будет по барабану», - думал Константин.
- Знаешь, что Константин Владиславович, ты меня видел в последнее время целующейся к каким-то молодым человеком? Или что бы я флиртовала с кем-либо? Не молчи, отвечай, пожалуйста!
- Нет.
- А я тебя видела. И это чувырло, откровенно с тобой флиртовало, а твое лицо было очень довольно. И ты всем видом, показывал, что тебе приятно. В этот момент появилась я для того, что бы тебя поддержать, и как оказалось, пришла совсем не вовремя.
Она резко повернулась лицом к Константину, и он увидел ее красные от слез глаза. Костя поднес ладонь к ее щеке и осторожно стер две слезинки. Оля, быстрым движением отодвинув его руку, вытерла руками глаза, слегка размазав тушь возле глаз.
- Олечка, давай прекратим разговор и пообщаемся на эту тему в другой раз.
- Ты меня просто избегаешь.
- Да нет. Так складывались обстоятельства.
- Что нет! У тебя всегда какие-то обстоятельства. Между нами проблемы, но у тебя нет времени о них нормально поговорить!– сказала она возмущенно.
Константин в очередной раз тяжело вздохнул.
- Все. Дай мне лучше какой-то платок или салфетку. Как мне в таком виде идти от тебя? Что люди подумают?
Костя не нашелся, что ответить. Он не говоря ни слова, подошел к шкафчику, стоящему в углу помещения, открыл его и извлек пачку, сервировочных салфеток.
- Подойдет? – спросил он, показывая ей свою находку.
- Пойдет, - ответила Оля.
Он вскрыл пачку и поднес ее девушке. Та, достав сразу несколько штук, спросила его:
- У тебя зеркало есть?
- Да нет.
- Ладно, - шмыгнула носом Оля и стала аккуратно вытирать вокруг глаз потекшую тушь.
Как-то сразу сжавшаяся, шмыгающая носом, вытирающая глаза простой сервировочной салфеткой, Оля показалась Константину очень хрупкой и несчастной. В этот миг она была маленьким красивым человечком, который требовал защиты, помощи, покровительства, ласки. Константин, вновь ощутил, сильное чувство жалости, к этому, безусловно, хорошему человечку.
- Ты сейчас успокоишься, пойдешь на рабочее место, а потом мы встретимся и поговорим обо всех наших проблемах.
- Ты все равно не придешь. Зачем говорить это.
- Клянусь.
- Даже если будешь клясться здоровьем своей матери.
- Ну, Оля, - обижено сказал Костя.
- Извини, что я тут тебе устроила истерику и помешала твоему деловому общению.
- Да все нормально.
- Просто я тебя люблю.
- Олечка, ты замечательный, очаровательный, самый лучший в мире человечек!
- Но ты не говоришь, что любишь меня, и не когда не говорил. Да и не любил ты меня никогда.
Она скомкала салфетку, подошла к мусорному ведерку и выбросила ее.
- Еще раз извини. Я не буду бегать за тобой как брошенная собачонка. Если ты захочешь, то позвонишь сам. Только знай, может быть ко времени твоего звонка, я могу тебя разлюбить. Тогда не обессудь.
Оля посмотрела на него, видимо ожидая от Константина какой-то реакции, на ее слова. Тот стоял молча, стараясь не смотреть в ее глаза. Тогда девушка развернулась и тихо вышла из комнаты. Константин с облегчением вдохнул и опустился на стул.
- День выдался неудачным, - пробормотал он.
Он не курил, но в этот момент ему захотелось потравить свой организм никотином. Надо было выходить из комнаты, и стрелять сигарету. А ему это делать не хотелось. Он подошел к шкафу, открыл его и достал початую бутылку коньяка. Он подержал ее за горлышко, размышляя, над почти гамлетовским вопросом: пить или не пить. Затем уверенно открыл ее и сделал несколько глотков прямо из горлышка бутылки. Коньяк был дешевый, и, следовательно, не лучшего качества. Он это определил сразу, по вкусу, даже не глядя на упаковку. Он поморщился и пожалел, что ему нечем закусить.
- Гадость, - вслух сказал он и вновь сделал несколько глотков бодяги.
Какое-то время он просто молча посидел. Он пил на голодный желудок, и ободряющее действие горячительного напитка он почувствовал минут через пять. Жизнь начинала налаживаться. Он встал, закрыл бутылку и поставил ее на место. После этого он вернулся к компьютеру. На мониторе во весь экран распростерлась карта Крыма, а именно тот участок Южного Берега, который располагался от Севастополя до Мисхора. Рядом с клавиатурой, лежал перевод приписки, и лист бумаги с его наметками и комментариями, относительно анализа текста. Он задумчиво уставился на бумаги, лежащие перед ним бумаги. Увидела ли их Марина. Скорее всего, да, когда он слегка потерял голову. Безусловно, Марина была далеко не дура. Она получила намек. И притом хороший намек. Пока он ей проигрывал по всем статьям. Вопрос состоял в том, какую иргу играла брюнетка, и что ожидать от нее сейчас.