Риторика: беседы с Иосифом
Чем богаче эстетический опыт индивидуума,
чем тверже его вкус,
тем четче его нравственный выбор,
тем он свободнее - хотя, возможно,
и не счастливее.
Иосиф Бродский
I
Для человека свободного и свободу эту всю жизнь какой-либо общественной позиции предпочитавшего, для человека, ушедшего в размышлениях своих гораздо дальше, чем коллеги, конкуренты, стяжатели и обыватели всех мастей и уровней устройства, - оказаться в эмоциональном одиночестве и интеллектуальном вакууме, так сразу и надолго – большая кара и испытание.
Ощущение это усугубляется не столько мыслью о том, что нет континуальной возможности к высказыванию, проявлению и кристаллизации обработанного, или реализации задуманного, сколько пониманием того, что деятельность эта не имеет никаких целеполаганий, кроме как существование и работа саморегулирующейся системы и только.
Единственное, что не может примирить вас с ощущением разорванности, тягостным чувством использования чужого для создания своего, это то простое соображение, что в силу лености, пустоты или творческого бессилия отсутствует интенция к творению и эксперименту. И не только по причинам, обозначенным Иосифом Бродским (причинам стилистическим), но и, прежде всего, смысловым и эстетическим «писатель не может говорить за писателя», а мыслитель не может соперничать с философом и творцом. Каждый, кто свободен – наслаждается своею свободою, как в равной степени и расплачивается перед несвободными за право обладания ею. Кто способен – говорит. Ибо это есть часть свободы, свободы нравственной и духовной. И говорит именно о себе и за себя. Ибо за кого он еще может сказать, если ему дадено говорить? В то же время «о чем невозможно говорить, о том следует молчать».
Многие тени смущают меня постоянно, и число их гораздо шире, чем у Иосифа. Витгенштейн и Моцарт, Гете и Лейбниц, Эйнштейн и конечно Мамардашвили… Но сам Бродский совсем не смущает меня. Напротив заставляет думать, мечтать и пробовать. И даже более, сознаюсь, именно он поощряет меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы суммой. Но суммой не «их» и не «его», а просто суммой всего лучшего, что было прежде и будет когда-то… Конечно, всегда меньшей, чем любая из великих теней в отдельности.
Возможно ли невозможное - быть лучше их на бумаге? Вряд ли. А вот в жизни следует. Сколь бы трагичны и горьки не были чьи-то судьбы - сожалеть о движении времени, это все что нам остается, если ты не посмеешь, не дерзнешь, не попробуешь… ввязаться в состязание с Создателем. В состязание кроткое, пассивное, познавательное. Так как бы мы не изобретали велосипед, он уже давно создан. И если тот свет существует, ты однажды поймешь, что желания твои тщетны, стремления узки и мелочны, а суетность мира безмерна. Ибо жалок и слаб человек в сравнении с абсолютом вечности – пространством, лишенным не только движения, но и всяких качественных оценок и категорий. Пространством первичного смысла, сути и данности.
Сколько бы не было названо судеб, дорогих сердцу, число это с годами меняется и, шлифуясь в деталях, сжимается в минимальную литеру. Уверен, сам Иосиф, который непременно входит в это число, назвал бы меньшую цифру, если бы речь его была бы ближе к финалу. Но он позволил себе… позволил… Ряд замечаний таких «нестройных» и «сбивчивых», озадачивших не только своей «бессвязностью», но и великолепием.
Что заслонит нас от «упреков в хаотичности» и, в неуемном желании высказаться? Что защитило его от клейма «окололитературного тунеядца»? «Время», - скажете вы… Нет. Категория времени, также не входит в понятие абсолютных величин как и «случайность средств», наполняющих само творчество.
Человек любой профессии редко претендует не только на «систематичность мышления и систему», но и вообще на что либо, кроме славы, денег и полуживотного покоя.
II
Учит ли искусство «частности» человеческого существования? Несомненно. Что вообще стимулирует нас к инициации индивидуального начала, что заставляет распрямиться пружину уникальности, отдельности, превращая Homo sapiens из общественного животного в якобы венец творения? И является ли личность человеческая таковым венцом? С высоты позиций креационизма – да. Но все ли мы знаем о природе вещей или же знания человеческие, лишь малость в океане сущего? Осмелимся предположить, что результат божественного «превращения» лишь волевой процесс развертывания генетической детерминанты, способный к развитию в ежесекундном столкновении множества плоскостей частной условности и хаотичной случайности. Это и различает нас в начале и объединяет в конце. Ибо не каждый может даже помышлять о семантическом зерне того самого философского камня, что терзает лучшие умы человечества во все времена.
Понимающий это знает, что не только произведения искусства и литературы «обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения». Этот механизм всеобъемлющ и касается всех видов творческого мышления. Как то технического, психологического, экстрасенсорного или какого-либо другого вида деятельности, связанного не с процессами инновационных перестановок, но с инсайтом.
Нетрудно догадаться, что «ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости», все те, кто на месте решимости к действию «обнаруживают равнодушие и разноголосие, невнимание и брезгливость», находятся по другую сторону баррикад.
Внепарадигмальность человеческих знаний, порой, заставляет усомниться в очевидном. И если во вполне определенном материальном смысле мы понимаем «чем все это кончается», то никто еще не смог показать и доказать, что начинается после. Принимая во внимание, что набор инструментов для познания мира не так велик, приходится смириться с тем, что мы стоим перед диадой вечного выбора: «поиском» и «принятием на веру».
Как не печально осознавать, но генетическая детерминанта на старте изначально ставит нас в неравнозначные условия перед самим процессом развития и, порою, напрочь стирает какие бы то ни было интенции кроме плотских. И как бы ни было «досаднно израсходовать свой единственный шанс на повторение чужой внешности и опыта» великое множество душ человеческих с радостью готовы отдать свою музу с «лица необщим выраженьем» за пару блестящих бусин.
Трудно не согласиться с тем, что «язык и, думается, литература - вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации». Равно как и с тем, что язык, - это всегда «сегодня» и даже «завтра». Но что же тогда возможно объединить понятием «всегда»? И что вообще было (если было) до языка? Следуя нашим рассуждениям - нечто выходящее за рамки временного континуума. К тому же, как поступить с аргументацией и «ревнителей», и «повелителей» всех цветов и калибров: «Вначале было Слово»?
И снова мы осмелимся… Посмеем предположить, что в архетипическом понимании, если рассматривать данную строку писания НЕ буквально (как это зачастую принято), а в более широком, если хотите эсхатологическом смысле, то вполне приемлемо рассуждать о ЛОГОСЕ, то есть сути и смысле вещей. В таком случае, что может выступать несущей смысловой единицей ЛОГОСА? Ответ прост… Нечто не подверженное каким бы то ни было семантическим деформациям. Из всего набора существующих архетипических единиц наиболее уместно говорить об эмоциях. Именно эмоциях, как девственно незамутненных, семантически наполненных, бесконечно емких носителях информации. Современная лингвистика и психология не исключают эмоцию, как носитель информации в коммуникативном акте. Однако постулирование того факта, что она (эмоция) есть лишь второстепенный побочный носитель смыслового послания представляется нам не совсем верным. Именно эмоция есть основным (точным, емким и, следовательно, единственно верным) носителем информационного содержимого. А слова - язык и речь, лишь второстепенным.
Думается нам, что сам Иосиф вполне согласился бы с этой идеей, ибо нет в ней противоречий, как нет изъянов и в эмоциях, как таковых. Новое прочтение находит фраза «мысль изреченная - есть ложь». Ибо мысль - это не слово… Мысль - есть последовательность архетипических эмоций. «Где же их столько взять», - спросите вы? Ответим: «А нужно ли много?» ДНК к примеру состоит всего из сочетания двух пар азотистых оснований (А-Т и Г-Ц). Цифровое кодирование предполагает всего лишь два знака – точку… и отсутствие точки, то есть - ноль. Важно не количество символов (знаков), а уникальная последовательность цепочки. В свое время, задолго до того, как принцип работы этого безупречного механизма стал содержанием нашего сознания, об этом догадывался Лейбниц.
Таким образом, данное представление вещей не входит в диссонанс не с двоичной системой координат (на чем стоит вся компьютерная техника), не с биохимией, не с литературой в принципе. Как писатель, с грустью в сердце замечу, что сам язык как таковой слишком громоздок для трансляции первичного смысла. Как ученый, возрадуюсь безграничной возможности мгновенной, точной передачи больших информационных блоков без каких-либо деформаций и потерь.
Лишь наполненный и обогащенный точной правдивой эмоцией, силою гения, любой текст можно превратить в априорно-классический. И чем ближе message к своим архетипическим началам, тем он сильнее. Ярким подтверждением этого есть емкие строки Бродского, Пушкина, Ахматовой… Хотя и здесь есть обширное поле для бесплодных, псевдонаучных, спекулятивных рассуждений…
Но это не новость… Когда-то и Земля «стояла» на трех китах, и Солнце «ходило» кругом. Следуя описанной логике, легко озадачить себя вопросом: разве данную гипотезу нельзя опровергнуть? Видится нам, что на данном уровне развития цивилизации, это вряд ли представляется возможным. Также как невозможно задушить свободу мысли и здравый смысл… Можно убить, растоптать, опорочить, превратить описанное в синдром Питера Пена. Растерзать, забыть, предать анафеме и даже развеять в пепел - сколько угодно просто, а вот предложить что-то более осмысленно-вразумительное… Попробуйте… Мы не в силах ограничить свободу и силу как ни своей, так и вашей мысли…
«Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных». Да. Но какие же задачи возлагает на себя литература в контексте дефиниции «частных эстетических переживаний»? И какова природа (механизм) трансформации человека в «лицо еще более частное» при встрече со «всякой новой эстетической реальностью»? Делая блестящие выводы, равно как по смыслу, так и форме изложения, увлекшись (что понятно) обсуждением взаимоотношений между тоталитарной системой и личностью, Бродский не озадачивает читателя данной проблематикой.
В контексте рассуждений, касающихся генетического детерминизма и возможности взаимоотношений индивидуума с коллективным бессознательным, возможность ответа на данные вопросы обнаруживается. Дабы не утомлять читателя излишней детализацией заметим, что духовно-эстетическое богатство индивидуальности определяется не только и не столько частотой соприкасания с различными эстетическими реальностями, сколько желанием и возможностью их в себе адсорбировать. Таким образом, набор разрозненных, семантически наполненных, минимальных архетипических комплексов коллективного бессознательного может кристаллизоваться в индивидуальном сознании в большие, более-менее законченные формы. Но это в идеале. На самом деле, все гораздо сложнее и многообразнее. Мы далеки от мысли нивелирования индивидуальных особенностей и социального усреднения. Не случайно так живуча и популярна старая истина о звездах, отразившихся в луже и, собственно, самой луже. Если рассматривать вопрос эстетических взаимодействий несколько шире чем плоскость вербальной репрезентации (а мы рассматриваем его именно так), то любая лужа или камень могут выступать в роли «новой эстетической реальности».
Хочется отметить, что рассуждения Иосифа Бродского о «клише» в бытийном языке и бегстве литературы (искусства) от повторений, лишь подтверждает наши предположения относительно прямой!!!!!!!!!! связи между архетипически наполненным message и качеством «эстетической реальности» (в данном случае литературной, конечно же). Вторым выводом-подтверждением - есть факт, касающийся трижды рассказанного анекдота. Именно в силу различного (но точного) эмоционального наполнения, всякий раз рассказ будет звучать удачно. Ибо именно эмоция и ничто другое как эмоция - есть основной носитель семантического содержания message, а не коннотативный, как принято полагать.
Дабы избежать спекулятивно-демагогической критики уточним. Анализ дискурса (литературы и текста в принципе) позволяет нам выявить несколько больше качественных характеристик взаимодействия фактического семантического содержания послания и его коннотаций, чем это принято в современной лингвистике и психологии. А именно, на наш взгляд, следует говорить об амбивалентной природе эмоционального наполнителя. Коннотативная (эмоционально-архетипическая) составляющая любого message несет в себе черты (на разных уровнях анализа, конечно же), как вспомогательного источника информации, так и первичного.
Однако мы выражаем глубокие сомнения и позволим себе не согласиться с позицией Бродского, касающейся «вздорности использования писателем в своих произведениях языка улицы». И, как говорил классик, «чтобы нас правильно поняли наверху» добавим. Граница здесь тонка, но очевидна. Для тех, кто способен уловить разницу между произведениями представителей «новой драмы» и, скажем, социально ориентированными шедеврами Михаила Шолохова, вопросы отпадают сами собой.
Не вызывает сомнения и факт соотнесения «эстетики, как матери этики, предваряющих категории «добра» и «зла». Но именно потому, что «количество цветов в спектре ограничено» и количество архетипических комплексов в коллективном бессознательном также имеет свой установленный предел. Равно как и «несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему» есть результат «узнавания» (распознавания, но не декодирования) эмоционально окрашенной архетипической цепи.
Понимание этики, как философского исследования сущности, целей и причин морали и нравственности вполне созвучно с представлениями Бродского о человеке и литературе, как о первичном продукте видового развития. «Поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель», - говорит нам Иосиф. «Да!» – отвечаем ему мы. Ибо «в антропологическом смысле человек (действительно) является существом эстетическим прежде, чем этическим».
Но стоит ли и вправе ли мы ограничивать «видовые цели» Homo sapiens лишь литературой? Ведь этические принципы, рассматривающие индивидуальную мораль, наполненную комплексом психологических защит, блокирующих критический анализ подсознательных установок, есть ни что иное, как бегство индивидуума от архетипического начала.
Следовательно, если ступить в своих рассуждениях на шаг дальше, то становится понятным, что для человека «частного», эстетически продвинутого, способного к непосредственному контактированию с коллективным бессознательным, не имеет смысла ни этическая субстанция, ни общественная мораль в принципе. Ибо наличие посредника (каковым есть этика в социальном представлении и религия в теологическом) между абсолютом и индивидуумом совершенно необязательно. Скорее наоборот, этическое присутствие в сознании такого рода и уровня развития личностей выступает тормозящим фактором к дальнейшему глубинному погружению в «совершенные начала абсолюта».
Мы далеки от мысли, что данная формула приемлема и одинаково применима в социальном плане. Ибо именно социум (как общественный организм) и выдвинул религиозно-этическую комбинацию для урегулирования и стабилизации отношений «несовершенного сапиенса», как микросистемы и социума, как системы макро.
На наш взгляд, утверждение Бродского о равенстве между читателем и писателем в момент «частного разговора» и наоборот (независимо от того, великий он писатель или нет) можно принять с некоторой оговоркой. Равенство это возможно и безусловно возникает… Но, только!!!!!!!! в случае полного их писатель-читательского семантического совпадения. Мерилом этого совпадения есть резонанс. И наличие этого резонанса приводит читателя в восторг неописуемый. «Да, это мой автор», - говорит себе читатель. «Как хорошо, что мы нашлись», - как бы отвечает ему писатель. Соответственно и количество конгруэнтных пар (читатель-писатель) не так велико. И не столько сам «роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя», сколько безумное желание этих двоих - НАЙТИСЬ!!!!!!!!!
Опять же, если посмотреть несколько шире, то становится понятным бесконечный поиск комплементарной пары во всех сферах существования человечества. Трудно опровергнуть дефиницию о счастье, как о состоянии контактирования и взаимного обмена с человеком тебя понимающим. Именно этот и только этот факт является основной мотивацией к созданию данного текста.
III
Суммируя все вышесказанное, остановимся несколько подробнее на главном. Попробуем ответить на вопросы: в каком соотношении находится индивидуальное сознание личности с содержанием коллективного бессознательного, что заставляет нас с таковым содержанием контактировать и, собственно, каким образом содержание коллективного бессознательного становится содержанием сознания? И только потом можно приступать к обсуждению малодоступного, к фактическому научному изучению (но не исследованию) механизма трансформации мысли «лица частного» в слова, стихи и тексты.
Если рассматривать счастье, как процесс и результат понимания одной «частностью» другой, желание «найтись» и выступает движущей мотивирующей силой к чтению (у читателя) и к письму (у писателя).
Как мы помним, всякая «эстетическая частность» (индивидуум), приходя в этот мир, ограниченная генетически обусловленным фрэймом, предоставлена агрессивному влиянию не зависящим от нее факторам. Не увлекаясь деталями лишь перечислим эти агенты – среда обитания (семья и социум), влияние случайных факторов (удача, случай и прочее). С течением времени в более-менее осознанном возрасте актуальность и сила влияния этих факторов меняется полюсами, и личность либо продолжает свое развитие, преодоляя сопротивления, как среды (в том числе и государства, как системы) так и случайности, либо замедляет (останавливает) его. В последнем случае следует говорить о ригиности и депривации.
Как бы там ни было, любому из «сапиенсов» предоставлено право выбора в использовании одного из трех методов познания: аналитического, интуитивного и инсайтного. Но не следует думать, что «возможность» эквивалентна фактическому использованию. Любое «право» в его теоретическом аспекте, всегда размежевывается с реальным его воплощением, использованием и влиянием. Вот здесь-то и впору вспомнить о целях и задачах искусства вообще и литературы в частности. Как следствие этого на первый план выступает личность писателя (ученого) как лица, помогающего преодолеть барьеры познавательных процессов. Недоступные многим интуитивный и инсайтный методы познания, легко преодолеваемые гениями, пророками и литераторами (в лицах лучших своих представителей, как то сам Иосиф) приобретают черты доступности и обладания, без какой-либо возможности воспользоваться ими самостоятельно. И это прекрасно.
Однако такая форма обладания «прекрасным», способ встречи с «новой эстетической реальностью» несет в себе огромную опасность. Доверившись всякому «автору», как посреднику встречи (обмена) с содержанием коллективного бессознательного, индивидуум вольно или невольно попадает в сети «чужого» опыта, «чужой» этической системы координат, принимая ее НА ВЕРУ. Любое принятие информации «на веру» выскабливает индивидуальный опыт познания мира, угрожая «частной личности» подменой. Подменой истинного архетипического начала, «началам» и пониманию этих начал «автором». В результате реализуется формула попадания индивидуума в «сор чужих мыслей».
Становится понятным значимость этических принципов проводников наших (авторов) на пути к бессознательному. Условная пара «читатель» - «писатель» связана взаимонаправленным вектором желаний «найти» (в первом случае) и «найтись» во втором. Окрыленный процессом «ускорения сознания, мышления, мироощущения» писатель всегда!!!!!!!! подвержен соблазну властвования над читателем. Как метко заметил Иосиф: «Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя». Но тот же Иосиф забыл напомнить, что данный императив, в той же степени соотносится и с читателем, страстно желающим испытать резонанс «НАШЕДШЕГО».
Теперь нам проще справиться с эпиграфом, справедливо соотносящим богатство эстетического опыта и твердость вкуса с «несчастливостью». Вполне логично, что счастье (в его высших формах проявления) непременно связано с ощущением контакта с НАЧАЛОМ.
Индивидуум, находящийся в подобной «наркотической» зависимости от процесса «поиска» (создания), мы полагаем, и называется поэтом (креэйтором во всех формах художественного и научного творчества). Личность же императивно-зависимая от результата «поиска автора» называется читателем. И лишь некто, лишенный всякой зависимости, в то же время имеющий возможность соприкосновения с абсолютом (эдемом, ноосферой, коллективным бессознательным, если хотите), сохранивший интенцию к созерцанию и размышлению, может называться человеком. И не просто человеком, а человеком свободным.
Всем, кто способен понять, посвящается…
ВАДИМ НЕСТЕРОВ
19 августа 2010г.
© Nesterofff.com