Пролог
Семён Яковлевич Голощупов родом был из потомственных казаков села Треуши. В том смысле, что каждый из его предков в свое время страстно желал стать настоящим казаком, но каждый оставлял это дело на потом. Однако, за несколько поколений такого стремления род Голощуповых приобрел-таки немалый арсенал казацкого обмундирования, так что Семёну досталось солидное наследство: и шашка, и фуражка, и ремни, и наградные знаки с разных войн и кампаний. Жаль, не все это Семёну было впору – росту он был громадного и внешне напоминал английский танк времен первой германской, только в мучном исполнении. Впрочем, и не имел права натягивать все это на себя интересующий нас Голощупов, потому как официально в войско казачье зачислен не был.
Только когда после Гражданской казаки малость просели, Семён чуток осмелел и начал осваивать коллекцию предков – то фуражку как бы невзначай наденет, то – штаны с лампасами. Видит – ничего, никто не возмущается. Осмелел Семён Яковлевич еще больше, пошил мундир на свой размер, кое-какие награды к нему привинтил и стал называть себя подъесаулом.
Яков Семёнович Цифирь, его закадычный друг и односельчанин, внешность имел прямо противоположную: росту никакого, на вид невзрачен и, главное, непонятно – то ли кудреват, то ли лысоват. К тому же, поговаривали, кровью он был с евреями повязан.
Семёна, бывало, спрашивали:
- И как это ты, Семён Яковлевич, почти что богатырь русский, можешь с этим подозрительным Цифирём дружить?
Семён возражал:
- А чего? Яков – и выпить может, и сплясать, и поговорить – не дурак. С кем же мне еще дружить? Не с Недбайло же Гришкой – у него не только что ворота, у него душа завсегда на запоре.
Закадычная дружба Семёна и Яшки началась еще в отрочестве и укрепилась с женитьбой друзей на родных сестрах – двойняшках Осинкиных – Ангелине и Акулине. Жены их дружбе не мешали, поскольку и сами врозь долго быть не могли. Дома Цифирей-Голощуповых стояли рядышком, хозяйства, огороды – почти что перепутались, и целый день семейства их сновали туда-сюда, туда-сюда. Хозяйки меж собой были как две капли воды, даже мужья порой не могли с уверенностью сказать, которая чья. Через десяток лет дворы их понаполнились ребятишками, и – вот странность! – среди парнишек-цифирят попадались увальни, похожие на Семёна, а среди отпрысков Голощуповых кое-кто напоминал неказистого дядьку Яшу.
Семён, Яков и Гражданская война
В Гражданской войне ни Семён, ни Яшка толком не участвовали. Поначалу, как и все другие мужики – от мала до стара – с приближением к Треушам каких-либо войск прятались они в рядошных лесах; потом, устав бегать далеко, хоронились в доме – в погребе да на чердаке. Пошукав по дворам рекрутов, способных встать под ружье – белые ли, красные ли – часто уходили ни с чем. Ну, попадется тем-другим какой-нибудь любопытный переросток или полоротый дурачок деревенский – вот и вся мобилизация.
Как-то Семён не успел нырнуть в погреб – в сенях застучали сапоги. Набросив на себя старуший платок, сел он к люльке, пригнулся. В дом вошел белый офицер с двумя солдатами. Семён люльку качает, сам ни жив - ни мертв.
- Что, бабуля? – спрашивает офицер, - казак иль дивчина в люльке?
Семён молчит – голосом выдать себя боится.
- А много ли уж твоему мальцу исполнилось? – продолжает офицер.
Семён – ни гу-гу. Выручила Ангелина – подплыла к их благородию:
- Малец мой для вашей службы еще никак не пригодится. А бабку не пытайте – глухая она.
Так и ушли волонтеры ни с чем.
Потом, уж на исходе Гражданской, одолела вдруг Голощупова совесть. Решил он тоже на фронт податься. Да вот только никак не мог решить – за кого ему биться идти? Все настоящие казаки вроде как до белых ушли, а кто попроще – до красных. С вечера, бывало, примерит казацкую форму и решит: все, утром иду к белым. А проснется – нет, уже передумал – у красных, пожалуй, сподручнее ему будет. Так прособирался Семен то к одним, то к другим, пока война не закончилась.
А вот Яшка после войны в победителях оказался, в красноармейцах. Воевал он, правда, всего только месяц, а и мобилизовали его хитро.
Прибыл в Треуши красный отряд, и командир его, товарищ Костенико, вдруг вместо обычного мобнабора объявляет об оказании населению добрых услуг: стрижка, бритьё, прачечная. Дескать, войне скоро каюк, победа – рядом, пора армии на мирные рельсы переходить. Народ растерялся, загудел. Обрадованные бабы узлами понесли на халявную стирку белье – рубахи, простыни, мужские кальсоны. Треушские старики да отроки повылезали из подполий, доверчиво потянулись к брадобреям да цирюльникам.
Поддался на эту замануху и Яшка Цифирь. Надо сказать, побрили его и постригли отменно. Потом вместе со всем остриженным мужским населением он проследовал слушать лекцию военврача о тифозной вше. Больше никто из них домой не вернулся. Как стемнело, отряд снялся с места и ушел в ночь – вместе с мужиками, рубахами, кальсонами и Яшкой Цифирем.
На его счастье, товарищ Костенико оказался прав, говоря о скорой победе – через месяц война и впрямь кончилась, белые бежали через Крым, а Яшка героем вернулся домой. На селе его зауважали несколько больше, а Семён – тот и вовсе был восхищен рассказами друга о славных боевых походах. Слушая Якова и, откровенно завидуя ему, покусывал он ус, смоченный бражкой и думал: «Эх, зря я тогда…» или «И почему только не я…»
Яков, Семен и экспроприация
Однако, жизнь в Треушах обретала новые, непривычно мирные формы. Часто в такие периоды население поражается проказой анархии. Кое-кто из бывших героев-победителей решает, что, коли он воевал и победил, имеет теперь право на все. Они вдруг начинают требовать дармового угощения, становятся охочи до чужого добра, до сторонних жен.
Случилось такое и с соседом Цифирей-Голощуповых, Родионом Разносольцевым. Промотавшись войну по красноармейским обозам, он вернулся в село гоголем-моголем и начал с того, что выгнал из дому жену – поповскую дочку. Потом зачал ходить по соседям-однокашникам и подбивать их на «экспроприацию экспроприаторов» или, как он это называл, делёж по справедливости.
Явился он и к Яшке Цифирю, и подбил-таки его на подвиг, как «красного соратника». Вдвоем уже пришли они к Семену Голощупову и уговорили его участвовать в дележе винных запасов Клима Надрезкина. Семен нарядился в подъесаульское, Родион уговорил его надеть через плечо ножны с шашкой.
Клим оказался на удивление сговорчивым и охотно поделился капиталом с пришедшими, выкатив каждому по бочонку трехлетнего вина.
Вдохновленные скорым успехом, а паче того – вишневым спотыкачом, подельщики уронили взор на тесовые ворота Григория Недбайло.
За воротами долго не отвечал никто, кроме собак, потом хозяин спросонья поинтересовался, «кого это там нелегкая…»
Дружным матом ответил ему экспроприирующий отряд и посоветовал «немедленно отпереть, а не то…»
Через пару минут ворота раскрылись, но вышел оттуда не Григорий, а три его дюжих сына да четыре не менее дюжих работника. Родиона тут же как ветром сдуло. Семен и шашку не успел достать, как и ему, и Яшке таких наваляли, что жены их, Ангелина с Акулиной, тридня после того их выхаживали: синяки отмачивали, ушибы отпаривали. Долго еще после того случая друзья были, как и их женки, на одно лицо – оба желто-зеленые, с распухшими, как у негров, синими губами.
На том их карьера налетчиков закончилась.
Родион же не успокоился и стал подбивать односельчан на дележ церковного имущества. Мало ему, вишь ли, изгнания из дому поповской дочки показалось – решил он и тестя бывшего развести.
А тут как раз случилось батюшке отбыть в соседнее село, к своей куме, да и задержаться там безо времени.
Родион и воспользовался этой отлучкой.
- Айдате, - агитировал он народ, - батюшка уже сбежал за границу. Скоро и церковь туда же перевезет. Пожалеете тогда, да поздно будет.
Собрался народ возле церкви, шумит. Случился тут же и Яшка Цифирь. По причине слабого телосложения придвинула его толпа вплотную ко храму, вознесла на крыльцо. Попытался Яшка вырваться, воздуху вдохнуть, о крылечко ногой зацепил да камень из крыльца ненароком выворотил. Плохо, видать, этот камешек в ступеньке держался.
Народ, как это увидел, будто с цепи сорвался. Кинулись на церковь все разом и разнесли ее по кирпичику. Все – и кладку, и решетки, и иконы – по домам растащили. Колокол, правда, на месте оставили, и на части колоть не решились.
Приезжает батюшка от кумы с больной головой, а тут – на тебе! – церкви нет как нет. Как ему теперь перед епархией отчитываться? Пошел по селу, учинил расспрос. Прихожане – говорить с ним охотно говорят, только взятое никто назад не возвращает. Прошел поп по всей цепочке – кто же первый ковырнул кладку? Вспомнили тут все Яшку Цифиря.
Покачал батюшка головой:
- Нет, как хотите, есть в этом Яшке что-то иудейское.
Яков, Семён и коллективизация
Докатились до села вести об обязательной коллективизации. Собрались треушцы на сход, курят, «будущую жисть» обговаривают. В зачинщиках опять же Родион, но держится не особняком – на Якова да на Семёна кивает.
Обсуждают, как новую колхозную артель назовут.
- Надо, - кричит Родион, - чтобы обязательно какой-нибудь «путь» был. Во всех соседних селах так называют.
- «Путь вперёд», - предложил кто-то.
- «Вперед» уже есть. У двуушан. – объявил Родион.
- Так че, назад, что ли?
- «Назад» нельзя. Это уже контра.
Стали предлагать разные варианты: и «направо», и «налево», и даже «в сторону».
Яшка предложил назвать «вкривь», Семён – «вкось».
Эти предложения были отметены поганой метлой как уклонистские вместе с любопытствующей чернявой собачонкой. Страсти накалялись.
И тут кто-то выкрикнул:
- «Путь вослед»!
Все замерли.
- Вослед чему? – ревниво прицепился Родион.
- Ну, этому, этим… Марсу и Энглицу…
Вопрос был решен.
Официальное название треушского колхоза «Путь вослед Марксу и Энгельсу» было занесено в протокол.
Остро встал вопрос о председателе.
Предложили кандидатуру Яшку Цифиря, но отклонили как подозрительную. Семен взял самоотвод. Родиона никто не предлагал, как он ни пыжился.
И тут опять кто-то выкрикнул:
- А давайте Недбайло позовем! Григория!
Сход одобрительно зашумел:
- А чего? Он мужик работящий, и артель потянет.
Родион было пытался возражать, но его перекричали. Яков с Семёном сидели молча. Решили – после схода идти всем к Недбайло, просить его сесть в председатели.
Долго обсуждали, что и сколько вносить в колхоз – все до ниточки или же по возможности. На первый раз решили ограничиться минимумом: скотина – одна голова, птица – две.
Матвей Сыромяткин предложил отдать колхозу свою жену. Матвею отказали.
- Жену, - сказали ему, - ты и так обязан в колхоз привести. Коли ты колхозник, то и она – тоже колхозница. А отдай ты взнос в виде козы своей, Рюхи.
- Да она ж безрогая! – упирался Сыромяткин.
- Колхозу не рога нужны, а пух и вымя!
Цифирю присудили привести в колхоз петуха с курицей, Голощупову – овечку и шашку с ножнами.
- Шашку не отдам, - набычился Семён, - это боевая семейная реликвия.
- Отдашь, - отвечали ему, - знаем мы, какая у вас она боевая. А в колхозе с ней пастух будет ходить, колхозное стадо от волков оборонять.
Григорий Недбайло, когда, наконец, понял, чего от него хотят, долго молчал, потом махнул рукой:
- Как хотите. Председатели так председатели. Но чтобы у меня – ни-ни! – погрозил он кулаком. – Завтра с шести утра принимаю вашу скотину по списку. Список очередности будет висеть на воротах.
На следующее утро к дому Недбайло выстроилась вереница треушан с блеюще-ржуще-кудахтающим добром. Каждый, передавая дюжим сыновьям Григория свое имущество, почему-то сам за нее и расписывался в новенькой амбарной книге.
Расставшись с добром, они долго толклись у ворот, не зная, что им делать дальше. Наиболее назойливых Недбайло отправлял домой с наказом:
- Нужен будешь – позову.
Однако, дни шли за днями, а новый председатель коллективного хозяйства «Путь вослед…» никого так и не позвал. Мало того, в два дня дюжие работники обнесли внезапно разросшееся подворье Недбайло двойным забором.
Долго терпели треушане, с надеждой поглядывая в сторону тесовой крепости председателя.
Терпение лопнуло как осколочная бомба. Меньшой сынишка Цифиря пробегал мимо недбайловской усадьбы и вдруг встал как вкопанный, увидев, что младшая дочь Григория облупляет крашеное яичко. Само по себе, вроде, не удивительно. Но дело в том, что только цифирская курица-пеструшка умела нести такие вот крашеные яйца.
- Отдай! – пошел малец на девчонку. – Это нашей курицы яйцо!
- На-кось, выкуси! – нырнула та за ворота. – Была ваша, а стала наша!
Парнишка – в рев, побежал жаловаться отцу-матери. Яков вскипел, побежал к Семёну. Тот с болью вспомнил семейную гордость – боевую шашку, вместе двинули по соседям.
Вскоре возле дома Недбайло ульем гудело все село. Треушане колотили в ворота ногами и палками, кричали матом и плевались в сторону окон.
Тут же бесновался и Родион Разносольцев.
- Петуха мироеду! – кричал он. – Красного петуха лже-председателю! Говорил я вам, нельзя выбирать этого буржуя!
Дело завершилось до смешного просто. Недбайло из засады затребовал властей – председателя сельского схода – Митрофана Грызлова. Ворота узенько растворились, пропуская Митрофана для переговоров. Минуты через три тот вышел обратно, за ним брякнули пудовые засовы.
- Все, братцы, - сказал Митрофан, - колхозу кирдык.
- Как так? – зашумели вокруг. – Пусть вертает добро!
- Шиш нам, а не добро! – отрезал Грызлов. – Вы, когда курей-лошадей отдавали, расписывались?
- Ну, расписывались…
- А знаете, в чем вы расписывались? – Захохотал вдруг Митрофан. – В том, что вносите добровольную без-воз-мезд-ную помощь особо бедствующей семье Недбайло, и претензий к возврату своих взносов не имеете…
Народ на мгновение замер, а потом вдруг тоже разразился спасительным, дружным смехом. От дома Григория шли всем гуртом, хохоча и ёрничая друг над другом, долго волынились по улицам. Кое-какие сходки перешли в гулянки, тут и там взревели гармони, полился самогон.
Народ гулял тризну по не родившемуся колхозу «Путь вослед…»
Продолжение следует...