1
Лайнер пошёл на снижение. «Соизвольте пристегнуть ремни безопасности!» – взывает авантажная стюардесса; благодарная улыбка – пример грубым проводникам. Быстро теряем высоту; голова нагружает кресло, позывает на рвоту. Минеральные Воды; удачная посадка превратит название в реальный факт. «Температура воздуха в районе аэровокзала плюс 35 градусов». В иллюминаторе непривычный ландшафт: островные горы типа лакколитов торчат посреди плоской равнины. Воздух сухой и горячий, вминается подошвами мягкий асфальт.
Навьючен как шерп. За спиной рюкзак в полсарая, на плече лямка велосипедного чехла, и при каждом шаге – негабаритом по икрам. Под присмотром зевак в ближнем сквере снаряжаем велосипеды. Восемь передач, задний и передний багажники, подрамные сумки и ёмкие П-образные баулы. В сборах застаёт непроглядная темнота. Катим с полной выкладкой в сторону речки, опасно слепимые встречным светом машинных фар. Должно быть пейзажи окрест картинные, да скрыл непроницаемый мрак. Звёздное небо, банное тепло, дальний рёв турбин в аэропорту. Дистанция невообразимого размера пролегла между нами и родными людьми.
2
На границе Кабардино-Балкарии и Пятигорья купаемся в горько-солёной воде Тамбуканского озера. Ноги вязнут в целебной грязи, что тоннами увозится в кавказские здравницы, в Москву и Ленинград. Широкая автострада в кайме густых лиственных крон. Среди деревьев частные летние пасеки: шеренги ульев, вагончик, автомобиль; на обочине подстава с мёдом для проезжих сластён.
Пройдя в первый день 60 километров, на реке Малка сходим с большака. Берега устланы голышами всевозможных размеров, частью окатанных до пасхального яйца. На противном берегу дотемна гомонят смуглые мальчуганы, наискось переплывают бурный поток. Выкупаться в горной реке не просто: пловца уносит течением. Сидишь у берега, обхватив недвижный камень, а тебя массирует упругая струя воды. В случае отрыва, плыви ногами вперёд, не то боднёшь головой подводный выступ. Выбраться на сушу вряд ли получится.
После ужина – в спальные мешки. Фонарь в изголовье, топор под руку. Велосипеды стоймя в пирамиду перед входом, замкнуты стальным тросом и укрыты полиэтиленом. Вещевые баулы используем взамен подушек. Над палаткой натянут широкий тент на случай дождя. Внутри очень душно, врата распахиваем. Спим чутко и неспокойно.
3
На двуглавый Эльбрус отворот на сотню километров. Нам туда не нужно, лихо въезжаем в Баксан. Дорога уклонная, и после обеда мы плещемся в реке Нальчик. Рядом пирует ватага полунагих кабардинцев. Подходит один и угощает нас шашлыком. «Спасибо, друг, мы сыты!» Он расторопно приносит два сочных помидора. Следующим заходом дарует нам четверть огромного арбуза. Через некоторое время приходит снова: «Попробуйте, ребята!» Принёс целую наливную дыню. Становится неловко, нам нечем ответить ихнему столу. Когда он подносит второй шампур шашлыка, делается тревожно. Сейчас вынудят пить водку, а мы за рулём, на автомобильной дороге с твёрдым покрытием. Отказать нельзя – кровная обида! Фотографируем щедрого горца, быстро грузимся и уезжаем.
Ночуем на реке Терек в Осетии. На покатом склоне горы выложен барельеф, хорошо видный с места стоянки. Почему до сих пор нет памятника «Ленин на велосипеде»? Солнце сваливается за увал, образ вождя пропадает в потёмках. Одна заря вгонит, другая – выгонит, не к ночи будь помянут!
4
В местечке Карджин уходим с главной трассы. Из подсумка на раме достаю фотоаппарат, отпустив руль, задаю экспозицию и на ходу снимаю. В кадре фрагмент дороги с пунктиром срединной разметки, нагнутые спины ребят, Главный Кавказский хребет вдали на горизонте и Алагир, последний город в предгорьях.
…Облака сплошным наволоком скрыли вершины окрестных гор, свисают хвостами тумана. Дорога всё круче забирает в подъём, ущелье сужается, обретая вид глубокого каньона. Река громкая и мутная, с взвесью размытого грунта. Мы поедаем невидный аллювий, готовя варево на проточной воде. Пережди до утра, и на дно котла осядет слой мелкого песка.
Ночуем в горах. Спать ложимся рано, устали, да начинается гроза – с громыханием, вспышками близких молний и ливнем. Вблизи грозно рокочет Ардон, отчётливо слышу, как бухают в водовороте уносимые валуны. Оррер!.. Воздушная тревога!.. Шквалистый вихрь с жутким посвистом ломится вниз по ущелью, треплет тент, пузырит и неожиданно валит палатку.
Выползаем в грозовое ненастье. Рваные стрелы молний, как блики ослепительной вспышки заливают ущелье ирреальным светом и разом погружают во тьму. Тент порван, выдернуло несколько кольев. Рискуя упасть с обрыва в дикую реку, скользкими глыбами придавливаем растяжки и хоронимся в спасительное сухое нутро. Дождь слабеет, ветер продолжает свирепствовать. «Палатку следовало ставить по штормовому», – замечает Эдуард Иванович. Стало быть, двускатно, без боковин, на укороченных стойках. «Кто ж знал?» – отзывается Серёжа. «В полный штиль ложились», – говорю я. «Авось не сорвёт!..» – резюмирует Володя.
5
Исчез асфальт. На взгорках и выщербленных участках дороги катим велосипеды руками. Голый камень и остроугольный щебень, водомоины и мусор от буревых потоков. Проходим три тоннеля с высоким сводом, общей протяжённостью метров триста. Тьма в них кромешная, гулкое эхо, задувает резкий сквозняк. Надрывно воя, обходит грузовик, тесня нас к обрыву над Ардоном. Слева – отвесная стена в трещинах и потёках. Нависы мрачных скал порождают трезвое опасение за жизнь. Теснина! Выбитая аммоналом дорога в горняцкие посёлки и опоры электролинии, как мета технического прогресса. «Территория Северо-Осетинского высокогорного заповедника», – извещают таблички за обочиной.
Практиками велотуризма средняя скорость не зря принята пятнадцать километров в час. Вчера проехали сто двадцать, сегодня и сорока не одолеть; тернистый, самый горный этап. Поздно к вечеру видим Мамисонский перевал, высшую точку Военно-Осетинской дороги. На индиговом мраке небес рисуется чёткий контур метеостанции. Правее чернеют скалистые пики, с фирновыми полями ледников. До перевала ехать и шагать, а мы в совершенном изнурении. Весь день, от рассвета до заката, движемся ввысь. Был сбой на ремонт стойки багажника и прокол колеса.
На восхождении к перевальному гребню накрывает студёный обвальный дождь, над пиками грохочет. Погода есть изменчивое настроение капризной природы. Над горой, куда мы одержимо стремимся, сгущаются свинцовые тучи. Внезапно дождь сменяется градом, величиной с разменную монету. Больно сечёт руки и лицо, стучит по дурной голове. Низвергаются в ноги бурливые ручьи. Мокрые велотуфли неудержимо скользят на скоплениях льдистых градин.
Перевальная точка открывается разом, 2819 метров над уровнем моря. Криком, взмахами рук нас приветствуют от метеостанции люди. Одна фигурка отделяется и скользит по крутому откосу навстречу. Девица, о! восторженная и симпатичная. Дорога отсюда далеко видна, нас ждали. Мокрые и озябшие въяве ощутили чуткое горское гостеприимство, делим кров с грузинами и латышами. Грузины строят новое здание метеостанции, похожее на крепость с прорезями бойниц. Латыши встречным курсом едут на мотоциклах в Орджоникидзе. Днём ранее прошли через перевал шесть девушек из Красноярска, неделю как – чех, доктор естественных наук. Странствуют люди…
6
Велосипеды размножаются почкованием. В основу положен единый принцип верчения педалей, но фантазия умельцев неистощима: водные, воздушные, складные и грузовые; с подвесными моторами и прицепными устройствами; тандемы, велоколяски, велоэргометры, педикебы… До войны зажиточный человек велосипед имел. Превалировали немецких марок: «Зимсон-Зуль», «Диамант», «Мифа», «Бренабор»; советские вошли в обиход позднее.
Было у отца три сына и велосипед. Мать занимала багажник. Тягловый родитель – кончик седла; средний сын – между ними. Младший – на раме, а меня усаживали на руль. Немало с тех лет покрышек стёрлось, а твёрдый накат переднего колеса на мягкую пыль незабываем; задув ветерка в глазницы, ни проблеска боязни. Прелесть велосипедной езды многим неведома. Ждут на остановках общественного транспорта. Про мать мою говорят: «учительница, которая ездит на велосипеде». Он хорошо сберегает время. За год можно проехать 40 тысяч километров, кладя на сутки не менее ста десяти. Реальная одиссея чревата коллизиями.
1913 год. Анисим Панкратов переменил 52 покрышки, 30 камер, 9 цепей, 8 педалей, 4 седла, два руля и несчётно шариков и спиц. В сибирской тайге по страннику открыли стрельбу местные охотники, добро не особо прицельную. Приняв за беглого каторжника с покражей, напали под Курганом крестьяне. Турецкие жандармы, сочтя за шпиона, избили так, что лежал в госпитале. В американской пустыне, боясь укусов змей, ночевал стоя, опираясь на велосипедную раму; едва не умер от жажды.
1979 год. Ларри и Барбара Сэвидж. Зловоние, крысы и мухи; осаждают бродячие верблюды. Наскоро перекусив, покатили дальше. Нрав местных жителей стал задирист и жесток: свирепые взгляды исподлобья, визгливые требования бакшиша. Наседают, царапая ногтями, вцепляются, замахиваясь палками. «Добро пожаловать в Египет». Спешат подхватить с земли камень покрупнее и метнуть посильнее. Страх быть растерзанными неистовой толпой холодит кровь, вынуждая налечь на педали. Проехать деревню быстро мешает ребятня.
7
При движении вниз крутизна ощутимей. Спуск!.. Аллюр три креста!.. Постоянно на тормозах!.. Пикируем в Грузию, курсом на зюйд. Ослабил нажим, и гружёный велосипед лихо понесло, встряхивая как просев на ухабах альпийской грунтовки. Серебряная нить, заманчиво блиставшая в низине, на броде широкая речка, питаемая ледником. Мычу и блею от ломоты и прострелов в ногах. Мы словно в кратере обступивших хребтов и пиков. Серым пятном на сочной зелени склона различима отара овец.
В два часа дня выезжаем на асфальт курортного Шови и опрометчиво скатываемся через посёлок вниз. Так-перетак! Единственную столовую проскочили!.. Носатый нацмен за стойкой выдаёт по тарелке супа-харчо, люля-кебаб и минеральную воду. «Будь здоров, приятель!.. Не жалеть боевых припасов по русским!» От жгучего красного перца во рту ожог. Печень выкажет себя кинжальными коликами в подреберье.
На подходе к мосту через Риони, наш Вова вильнул поперёк шоссе. По-вез-ло! Водитель был с отменной реакцией: свинячий верезг тормозов, баллоны юзом; гортанная брань, индейская жестикуляция монтировкой. Усталость, боль и разбитость в членах, который день хомутаем километры. Ночью заснуть мешает физическое перевозбуждение. Сегодня тебе езда в тягость, завтра другому, вот утомлением сковало третьего. Разумное решение – встать на полуднёвку.
8
Слово за слово, зашла дискуссия о велотуризме: гонка или активный отдых?.. Норма на день – сто километров, иначе обесценим билеты на обратный вылет. В путь тронулись в привычном порядке: первым – Сергей, я – замыкаю. Реют на велосумках красные флажки, на моей нарисован дорожный знак восклицания «Прочие опасности».
Чем шибче скорость, тем уже кругозор, удел мыслителей – неподвижность, атараксия. Битум скворчит под шинами как яичница на сале. Второй день стремительным накатом по глади асфальта вниз. Воистину, бытие полосато, как матросская тельняшка. Отроком меня всегда манила даль, скрытая поворотом. Мечтам ребёнка свойственно сбываться. Полёт, плавание, скольжение; от вида локомоции зависит стойкость дорожных впечатлений. Ясно помню спины ребят: свободную посадку брата, принуждённую и неловкую Эдуарда Ивановича и слегка покривлённую в седле, конопатую спину Володи.
На проезжей части грузинских селений разлеглись флегматичные коровы. Поджарые свиньи, дочерна извалявшись в грязи, шныряют по улицам как борзые собаки. «Отмыть, да поджарить!» – ёрничает Серёжа. Придорожные склоны в кустах ежевики; видом малина, вкусом как виноград. Дымчатые гроздья его свисают по-над заборами; и хоть упейся свежей питьевой воды. Благодатный край, эдемские кущи! Плодородная сказочная земля, политая потом и кровью. Проносимся мимо.
9
Скверная дорога к вечеру вымотала, затмив вчерашние радости. Заголодал, нет сил, иду на злости. Выбоины, щебень, затяжные изматывающие подъёмы; езда опостылела. Деревня при деревне, не выбрать прогала для ночёвки; экзотизмы непроизносимых названий. «Сил моих нет, о-ух!.. Самоубийцы, каторжники шоссе!.. атрофированный мозг!.. добровольные вериги фанатика!..» Уместна пространная цитата: «Спорт и велосипедные гонки унижают человеческое достоинство упражняющихся, ибо ставят на первый план и в особенную заслугу участников грубую физическую силу, крепость мышц, сравнивая, таким образом, духовное существо с низшим животным».
Восемь вечера, через час сойдёт чернильная тьма. Мрак наступит разом, как по произволу электрика. Безнадёжно отстав, лезу извилистой улицей в гору, сивый от пыли, блестя солью пота; за день выпил декалитр воды. Давлю и вминаю горячие педали. Едва не теряю свернувшую за околицей группу. «Хорошо бы завтра выехать к морю», – вздыхает руководитель. Остальные молчат недобро, как астронавты шатаясь на ослабленных ногах. Девять ходовых часов, сто двадцать пять километров. Эдуард Иванович сетует на бессонницу, я требую день отдыха. На лице молчуна Володи остро горбатится пунцовый нос; глазницы главного устроителя запали. Вёрст десять, и будет Кутаиси.
Ужинаем в сумерках, чаёвничаем, запалив свечу. Дивное затишье, рай земной, недвижимый благоуханный воздух. Незыблемо горит, оплавляясь, парафиновая свеча, толкутся над пламенем мошки. Не жарко и не зябко, божья благодать снизошла на окрестность, в искупление за дневное понукание плоти. Подъезжает и неподалёку глохнет устаревшая «Победа». Двое местных жителей несут к палатке узкогорлую бутыль: «Выпьем, ребята, за встречу!» Антично сложенный пришелец лет сорока пяти разливает по кружкам пахучий виноградный самогон. Без прелюдий, озвучивает краткий тост: «За дружбу!» Крепкий взвар сушит гортань. После третьей чарки сбивчивую и громкую беседу уводит на здешний чай, произрастающий за ручьём на склоне.
«…неоспоримая заслуга грузинского – он всегда есть в продаже... качеству вредит план, чайному кусту уход нужен. Лучший чай вызревает, когда воздух недвижим, а растения овеяны источаемым ароматом... Свердловск город криминальный, загазованный, у меня свояк на Уралмаше токарем работал... что характерно, долгий перерыв в дождях повышает экстрактивные свойства... отборного листа снимают пять тонн вручную, министрам и небожителям... эхма! служили в роте два грузина. Наверняка вашего колхоза фамилии…»
По кружкам снова булькает чача. «У всех нас остались дома родные, – выспренно, с неистребимым акцентом серьёзно изрекает грузин, приятно искажая звуки при верном строе русских фраз. – Остались дома мать, отец, сын, дочь, жена…» – по убыванию значимости инвентаризует он, взметнув над свечным огарком помятую кружку. Признательные собутыльники внимательно слушают; выражение лиц скорбное. «Так давайте выпьем за тех, кто нас любит и ждёт!» – наконец восклицает красивый виночерпий. Звон бокалов, все запрокидывают головы.
10
Перед Сухуми мимо проносится милицейская патрульная машина. Фары, мигалки, иерихонская труба мегафона; гром небесный посередь погожего дня: «Велосипедисты, остано-ви-тесь!..» Давим на тормоза, и оторопело скучиваемся на обочине. Навстречу уже несётся вихрь лакированных плоскостей, кортеж чёрных автомобилей. Слепя отблесками солнца, эффектно пролетают «Волги» эскорта, по центру широкая распластанная «Чайка» с теневыми стёклами, замыкает вереницу вторая машина с центурионами. Где власть, там штыки, комфорт и скорость. Нас обдаёт воздушной волной, больно сечёт гравием. Вся кавалькада молниеносно исчезает вдали. Кто?.. Загадка – неразрешимая. Власть материализовалась. После лобового столкновения с ней хочется отдохнуть.
11
Чёрное море. Одно из наиболее изученных на планете, незамерзающий резервуар тепла. Умиротворённо гляжу в сине-мглистую ширь. Земля не плоскогруда, она эротично закруглена на горизонте. Отдыхаем среди раздетой, курортной публики. Океану воды – сонм земнородных; флегма, апатия и лень; тела упитанные, тучные, худые; сколько угодно славянских физиономий. Накупавшись до озноба, раскидываю на каменном парапете отсырелую палатку. Благодушествую на берегу, погрузив натруженные стопы в само море.
«Господа-бициклисты» заняты делами. Вова снял переднее колесо и правит обод. Сергею не даёт покоя телефонизация всей страны, и заветный номер в Свердловске; надев штаны, отправился на переговорный пункт. Эдуард Иванович уплыл в море, без бинокля не видать. Обычные заплывы в академический час. Невольно переживаю за него:
– Вдруг акула слопает? Рентгенологи в дефиците.
– Поперхнётся!.. – Он усталый, в блёстках непросохших капель. – В Чёрном море нет акул. Кому я нужен?
– Страдальцам в лазарете. Палатку ты везёшь?..
Солнце палит нещадно. Оплываю как брикет масла в жаровне. Культ нагого тела: занят каждый квадратный дюйм. Разглядывая инертных лежебок, выхожу на берег. Зеленоватая взбаламученная вода утыкана головами как шляпка подсолнуха семенем. Будь внимателен, не то заедут вразмашку по зубам! Злые языки болтают, что вода летних пляжей на четверть из людской мочи. Каждый входящий незаметно помочится, выходя на сушу, непременно сплюнет. Медленно бреду до каната пляжного ограждения. Полулежу ниц, перебирая разноцветную, шлифованную гальку. Влажные окатыши блестят на солнце словно полированные. Высыхая, тускнеют, скрывая разные особинки, тотчас забываемые мною. Прибойная волна раз за разом щекочет пятки.
12
Самый респектабельный и процветающий град на побережье, с изысками современных зодчих. Сочинский район пролёг морским берегом на полторы сотни километров. Все надлежит проехать, имея по левую руку море, по одесную – нагорья, но прежде спешиваемся у сауны. Уютный холл: кресла, зеркала, цветной телевизор на подвеске, и нарядное божество – администратор. Вольна помыть иль отпустить по свету грязными. Лицемерно угодничаем: все билеты давно распроданы! Но мы не скупы и настойчивы. Взбалмошная царевна мочалки проникается симпатией к проезжим бродягам. «Просьба не опаздывать, мальчики!» – настигает излишнее напоминание.
…На ночёвку становимся на одном из пляжей. По фронту зеркально простёрлось затихшее море. Уныривая в тоннель, гремят с тыла змееподобные поезда. Прильнув к отдушинам окон, потные пассажиры тоскуют о свежести бриза. Мы же не учли обстоятельств места и времени. Едва стемнело, береговая охрана потребовала загасить костёр и свернуть палатку. Пограничная зона, по ночам вылезают из территориальных вод заморские диверсанты.
Подсвечивая фонариком, уходим за железную дорогу. В южном небе мириады блеклых точек. На свободном от зарослей пятачке, не занятом автотуристами, повторно разбиваем лагерь. Связываем велосипеды, разуваемся и – спать. Температура комфорта, тепло как в благоустроенной квартире, со всех сторон. Темнота вокруг палатки дышит, тревожат шорохи, писки, иногда чудятся тяжёлые шаги. Слышен шум поезда, надрыв двигателей на подъёме автотрассы и гренадёрский храп. Вова, как всегда, уснул первым. Завидное свойство, преходящее как юность.
13
Архаичные «велосиферы» приводили в движение толчком от земли, быстро снашивая редкостную обувь. Изобретение педалей динамику модернизовало. «Туклипс» (затяжная петля) позволил сочетать нажим с синхронным потягом. Всякий навык от практики, пилотируемый механизм осязаю целостно, не думая о процессе. Применяю технику педалирования двух видов. Для резкого ускорения и езды в подъём так называемую «танцовщицу». Стоя на педалях, поочередно гружу весом тела выпрямленную ногу. Давлю педаль правой ногой, левая рука отжимает руль вниз; ритмизованные движения.
Короткие подъёмы беру накатом, «тягуны», частя ногами, за счёт малых передач. На пологом спуске отдыхаю, на крутой спуск собранно уношусь. Два врача, килограмм медикаментов, да не всякое падение излечимо. Чтобы не выйти за радиус поворота, сдвигаюсь по седлу назад, загружая заднее колесо. Зорко отслеживаю рытвины, огибаю выпавшие на шоссе камни отлогой дугой, задним тормозом опережая зажим переднего. В теории можно перескочить помеху, взмыв от земли. Резкий прыжок вверх, подбирая велосипед за руль и педали. Известный способ для вскакивания на панель.
14
Завтракаем рисовой кашей, выпиваем горячий кофе. В восемь утра покидаем уютную ночевку под Дагомысом. Кругом холмы и горушки, из бархатной зелени торчат корпуса многоэтажных зданий. Вблизи палатки и по склонам строгими рядами укоренился краснодарский чай. Трава обильно смочена росой и как везде уйма полевых цветов. Развёртывается кинолента незнакомого шоссе.
Пятый день изматывающей дороги побережьем. Синусоиды изнурительных подъёмов и опасных спусков, серпантины, крутые повороты и виражи. «А я про всё на свете с тобою забываю», – привстаю с седла, начинаю вкручивать на очередной подъём. Зычный голос эстрадной дивы, с дивным тембром и колоратурами, вызывает чувственные ассоциации, придаёт энергии. «А я в любовь, как в море, бросаюсь с головой», – мотив пристал ко мне в Гудаута. «А ты такой холодный, как айсберг в океане», – огибаю скальную стенку, толчками посылая велосипед в зенит. Надсадно вкручиваю до перелома рельефа… «И все твои печали под чёрною водой!..» Глиссадой снижения мускулёт набирает стремительный аллюр. Плюхаюсь в седло, поджимаю тормозные ручки. Анданте – аллегро – престо! «А я про всё на свете…» Престиссимо!!! Орудийным снарядом лечу правой стороной шоссе, гася скорость перед закрытыми поворотами.
И опять затяжной тягун. Три, четыре, пять километров, и все – под крепким градусом в гору. Сергей далеко в отрыве, не видать. Может, подсел на попутную?.. Плюнь с велосипеда – угодишь в ветровое стекло: водители едут бампер к бамперу. Доберутся до пляжей, улягутся тело к телу. Эдуард Иванович сгорбился над рулём, вихляет потными лопатками как шатунный механизм. Вова пристроился впритык у него «на колесе». На солидной дистанции ниже изнемогаю я, тщусь нагнать уходящую пару. Рискуя, отыгрываю метры, не тормозя на спусках.
Силы у всех на исходе. Солнце припекает до жжения, как всегда в полуденный час. «Давай к морю!» – хрипит Эдуард Иванович, самый пресенильный, исчерна-загорелый; сорока семи лет. Мы с Вовой охотно поддакиваем, но Сергей неумолим, сытный обед и купание вволю запланировал в Лазоревском. Допиваем из фляжек тёплую воду, дружно валимся в траву на пятнадцать минут. «Собачьи упряжки, долгие крики, отдалённый пролай… Скрип снега в мороз под унтами, запах сыромятины и меховой одежды…» – полуночное видение, забытьё… Командор берётся за гнутый руль, докторальным тоном предлагает: «Взялись за руки, ай да?!..»
И снова горная дорога. Выписывает пируэты, петли, невообразимое! В мгновение съехал и минутой позже тем же склоном вверх, поглощая лёгкими выхлопную гарь; автомобили – благо и зловоние! Как из печки пышет жаром в лицо чёрный асфальт. Дорожное полотно, скалы, лес, отравленный воздух – насквозь прогреты палящим солнцем. Земная прохлада улетучилась до утра. Лютый, нестерпимый зной! Преисподняя, сорок градусов в собственной тени! От перегрева легко впасть в буйство и разбойничать, пока не усмирят дюжие санитары.
Адов труд, иезуитская пытка!.. Километр идём нормально, потом начинаем лосниться и блестеть. Вислые капли пота сливаются в струйки, стекают по животу, спине, едким выпотом застит и разъедает глаза. Я исчерпал ресурсы своего организма! Загнанно хватаю ртом нагретый воздух, топчу и тяну прижатые к ступням педали; на арго велоспорта – «педаляж». От него сушит горло, пульс частит, как у схваченной птицы. Ва-а-ах, помираю, как Том Симпсон предаю, испускаю дух!.. Пускай ребята водрузят при дороге велосипедные рога. Он гробанулся на тринадцатом этапе «Тур де Франс», главной многодневки профессионалов. На выходе к перевалу Ванту велосипед накренился и гонщик упал. Когда подбежали доброхоты из машин сопровождения, Том скрёб пальцами щербатый асфальт. «Посадите меня в седло», – внятно потребовал он. Просьбу лидера незамедлительно исполнили; той же минутой он умер. Том Симпсон любой ценой хотел выиграть престижную гонку и навсегда оставить большой спорт. Мечтали с женой заиметь домик на Корсике. В крови гонщика был допинг.
Нескончаемый педаляж… Соразмерно усталости копится бризантная злость. Мне не надо домик на Корсике, и не нужен коттедж на Кавказе. Зашвырните меня обратно в Россию! Докучный, безмерный педаляж, изумлённые глаза из обходящих машин. Мозаична реакция созерцателей: «Откуда, ребята?.. О-го-го!.. Молодцы!.. Зачем вам это нужно?..» – кому в интерес, кому в забаву; другой не удостоит взглядом. Пеший по конному пихаю гружёный велосипед в гору. Трафаретный оттиск на пропотелой футболке выдаёт нездешнее происхождение. «Мда-а, парень! Далеко же тебе шагать…» Иной гиббон дураковатый (фимоз ему на крайнюю плоть!) уразуметь не может. «Еканутые!..» – невозбранно из кабины кричит.
О, гадство!.. Глобальное крушение, захолонуло в утробе! Не вписываюсь в поворот на спуске. На полном ходу, на скорости под семьдесят, вылетаю с асфальта. Держите меня ангелы!.. Отпускаю тормозные рукояти, иначе падения на гравии не избежать. Тряско несусь, тра-та-та!.. почти задевая плечом корявую скалу. «…Уф!.. с нами крестная сила…» Вымахиваю на спасительную бровку, казня себя за опрометчивую дурь. «К дьяволу спешку, к бесу лихие виражи по кромкам обрывов! Лучше не поспеть, чем пропасть; вернуться домой не в носилках…» Поумнел, и еду осмотрительней. Вскоре я снова в азарте велогонки.
15
Многое пока за окоёмом. Встречи, недостойные пера, травмы от случайных падений. Противоборство с ветрами в степи, злое недовольство другими и громкая ругань. Проймут меня частые поносы и острая зубная боль. Полторы тысячи велосипедных километров, двадцать ночёвок, семнадцать значительных рек. Поворот с моря и шелушащаяся кожа от купания в пресной воде. Свежий кофейный загар до отлёта на Урал.
Случится неповторимое утро, замкнётся кольцо велосипедного пробега. Мы оставим приютивший Кавказ без сожаления. Осознание невозвратимости этих дней впереди. Мышцы полны усталости, очи – небесной лазури, зудят надсаженные колени и стёртая промежность. День вчерашний памятен физическим утомлением, опасным соседством автомобильного колеса. Но ляжет пробел необратимого времени, каждый из четвёрки спохватится и вздохнёт: «Как было хорошо!» Пройдёт ещё месяц, минует год, и со щемящей грустью вспомнится: «Как было всё прекрасно!.. Посадите меня в седло!»
На этом ставлю точку, дату, подпись. Спускаюсь во двор и ухожу, скрытым промельком звонко натянутых спиц. Велосипед для меня сапоги-скороходы, как вольному казаку доброезжий конь. Увидите на маршруте, махните мне рукой.
Путевая запись 1985 года.