На крыльях беркута роман

Олег  ГОВДА

НА  КРЫЛЬЯХ  БЕРКУТА


— Ах, какая ж это прекрасная небылица!
— Да, да,  деточки! Для нас это небылица, а когда-то правда была!
— А интересно, вернутся ли еще такие времена?
— Говорят старые люди, что когда-то еще вернутся, но, по-видимому,  уже только перед концом света…»
И. Франко «Захар Беркут»




Глава  первая
ЛЕТО 6679-го. 
РУСИНСКИЕ КАРПАТЫ

Неумолимой тенью ангела смерти завис над карпатскими лугами огромный беркут. И хоть уползающее за горизонт солнце уже едва освещало верхушки гор, острые глаза орла четко различали каждый стебель в высоких травах. Но суетливые мыши или ворчащие ежи не привлекали могучую птицу. Хищник высматривал настоящую добычу. Ту, что могла насытить желудок мясом, а взор красками горячей крови. В предчувствии этого мгновения зрачки беркута взблескивали алчным огнем, а горделивый клекот так и рвался из груди. Но ощущение: что добыча где-то рядом, требовало тишины.
Заметив какую-то лишь ему понятную примету, орел взмахнул крыльями и завис над верхушками вековых сосен, вскарабкивающихся северным склоном к самому краю небольшого плато.
В то же мгновение, насторожено принюхиваясь, из малинника, отрезающего лес от цветущей полонины, вышла молодая серна. Она беспокойно стригла ушами, раздувала ноздри, а ее деликатная головка, увенчанная короткими гнутыми рожками, непрерывно поворачивалась со стороны в сторону, — серна внимательно оглядывала опушку. Но вокруг томно покачались сочные травы, а ветерок, что веял в мордочку, не скрывал опасных запахов. Выждав еще немного, горная красавица грациозным прыжком вымахнула из чащобы. А вслед за ней, не менее жизнерадостно, выпрыгнул трехмесячный сосунок.
Детенышу серны было далеко до материнской грации, поэтому он не сумел правильно рассчитать силу и сиганул слишком далеко. Тоненькие передние ножки теленка не выдержали его веса и, жалобно мекнувши, сосунок сперва запорол носиком в траву, а там и кувыркнулся через голову. Подхватился и бросился к матери, громко жалуясь на этот гадкий и каверзный мир. Но та лишь ткнула его мордочкой в плечо, насмешливо фыркнула и продолжила пастись. Такое пренебрежение оскорбило детеныша, которому в это мгновение казалось, что ничего хуже не могло и произойти, поэтому телок еще раз жалобно мекнул и приподнял мордочку к небу, словно адресуя ему свое возмущение. Но вместо чистой, ласковой синевы увидел страшные когти и жуткий клюв. Невыносимая боль пронзила его широко распахнутые глаза, и все утонуло в безысходной тьме.
Беркут напал так тихо, так молниеносно, что серна, повернувшаяся хвостиком к малышу, даже ничего не поняла. И только услышав громкий хлопок крыльев, она инстинктивно сделала мощный прыжок, спасаясь от неизвестной опасности, и только потом оглянулась. Но в бликах, прячущегося за вершину соседней горы, солнца увидела лишь удаляющуюся странную тень. Серна беспокойно мекнула, метнулась туда, где травы еще пахли ее детенышем, но, уловив запах свежей крови, сорвалась с места и стремительно исчезла в чащобе. Только треск сухих веток указывал, куда понеслась охваченная ужасом осиротевшая мать.

*     *     *

Люди  всегда мечтают о крыльях. Особенно в горах. Там — где глазам все близко, а ногам — ой, как далеко. Казалось бы, вот она, соседняя вершина. Если хорошо размахнуться, камень добросить можно. А на самом деле — пока доберешься чащами да буреломами, обходя обрывы и неприступные скалы, не одна кварта пота сплывет. А то и вернешься обратно — потеряв надежду вскарабкаться. Потому что нет пути человеку туда, где пернатым раздолье. Вот и завидуют люди птицам. А чего, спрашивается? Так ли уж надобно везде соваться? В долине работы мало? Сказано ж: каждому — свое! Может, нарочно так задумано богами, чтобы не слонялись чрезмерно любопытные там, где им быть не должно?
Но Захар никогда не мог согласиться с этим. Умом понимал, что ни у него самого, ни у кого-либо другого из их большой семьи, или даже из всей Тухольской общины, никогда не вырастут крылья, что человеку сужено ходить по земле, но душа парня рвалась ввысь. Наверное, так же истово, как и у его славного пращура, от которого род Беркутов пошел. Тот тоже больше всего взлететь мечтал.
Густой бор высоко вздымался с обеих сторон едва заметной, утоптанной зверьем тропинки. Здесь, высоко в горах, вдалеке от человеческого жилья, деревья были особенно дикие и неприветливые. Притерпевшись кое-как к оленям и медведям, кабанам и волкам, эти суровые великаны, будто сердились на человека. Так и норовили сбросить ему на голову большую шишку, или сыпнуть за воротник рубашки добрую горсть сухой и колючей хвои.
На что уж привычный к горам был Захар, да и то притомился — третий день в дороге. Если ползанье по недоступным кручам и непролазным чащам считать дорогой.
Но предсмертное хрипение отца все еще раздавалось в его ушах, и никакая сила в мире не заставила бы Захара отказаться от задуманного. Пусть бы к скиту, где спасался старец Актиний, известный на всю Красную Русь умением лечить людей и животных, пришлось бы идти еще более тяжелой и опасной дорогой, парень не поворотил бы назад. Больше он никогда не будет стоять в изголовье умирающего — не в силах помочь, или облегчить страдание. Матушка поняла это сразу и словом не перечила, когда Захар объявил ей о своем решении: податься в науку к Актинию. Может, помогла слава об умении столетнего старца, которая докатилась и до их общины. А может, заглянув в сухие глаза сына, мать сердцем почувствовала его состояние? Кто знает. Но она, молча, благословила Захара и только попросила не уходить сразу, дождаться сороковин.
Унылый пейзаж — печальные мысли.
Захар решительно встряхнул головой, собираясь до наступления сумерек пройти еще хоть милю, но неожиданно увидел прямо перед собой старый и замшелый, но с виду еще крепкий пень. Кто умудрился именно здесь срезать вековой бук? И куда подевался громадный ствол дерева? Оставалось только гадать. Но хоть как мудруй, а здоровенный пень торчал посреди тропинки всего в нескольких шагах впереди. Будто только Захара и поджидал. Да такой удобный, что парень сразу почувствовал, как притомился.
— Ох! — вздохнул громко. — Раз так, то можно и отдохнуть. Заодно и поужинаю.
Присел на пенек, а как собрался развязать котомку с припасами, что матушка в дорогу собрала, смотрит — перед ним дедок стоит. Сам сухонький, личико сморщено, словно яблоко печеное, зато бородища аж до колен. Удивился Захар, даже испугался чуток, догадываясь: с кем в лесной глухомани встретился, — но виду не подал.
—  Доброго здоровья, дедушка!  —  поздоровался вежливо, а сам думает: «Вот повезло, что я сегодня еще ничего не ел, сказывали: голодного человека леший с пути не собьет».
А тот, ни здравствуйте, ни до свидания, — хап за сумку. Как тать какой. Да как взвизгнет. Назад отпрянул и на пальцы дует.
— Хитрый, — ворчит.
А Захар едва хохот сдерживает. Выходит, не зря строгал липовую веточку, да в котомку положил.
— Хитрый, — еще раз проворчал лесовик. — И стельки в лаптях, небось, повернул? —  поинтересовался.
— Как матушка велела, — согласился Захар.
— Умные все стали, —  покачал недовольно лохматой головой леший. — Не то, что раньше. Эх, — махнул рукой. — Бывало, закричишь, захохочешь. Мяукнешь! И мужик уже седой от страха. А теперь? Сидит передо мной сопля желторотая и едва в глаза не хохочет. Ну, погоди! — рыкнул сердито. — Ты еще не все видел! Растопчу!!!
И мгновенно дедок стал раздаваться, расти. Вот он уже вровень с парнем. Вот —  еще выше, — Захару, чтобы смотреть ему в лицо, надо задирать голову. Минуло немного времени, а вровень с глазами парня остались только огромные сапоги и кончик зеленой бороды.
— Ну, как? — загудело где-то над верхушками сосен. — Теперь страшно?!
— Эге, — признал Захар. Он и в самом деле немного оробел.
— Что ты там пищишь?! Громче отвечай!
— Страшно!
— То-то же! — прогудел довольно лесовик, и сапоги стали уменьшаться. И вскоре рядом опять стоял маленький смешной дедок.
— Людям такого никогда не учудить, — произнес надменно.
— Верно, — согласился Захар, — чудеса нам редко удаются.
— Ре-едко, —  фыркнул лесовик. — Что ты там мелешь? Какие такие чудеса вы можете делать? Ха!.. Давай, похвастайся. Может, посмеемся вместе? А я тебя за это с тропинки сбивать не буду. Сразу на скит выведу. Согласен?
— Хорошо, — ответил Захар и вынул из кармана несколько пшеничных зерен. — Знаешь, что это такое? — показал лесовику.
Дедок присмотрелся, на зуб попробовал, пожевал немного.
— Тоже мне загадка. Обычные семена. Но в моем лесу такое не растет. Могу у кума-полевика, спросить… Или прорастить и глянуть, что получиться… А? — он вопросительно глянул на парня. — Или сам скажешь?
— Скажу и покажу, — улыбнулся хитро Захар. Поискал немного в сумке, и вытянул из нее румяную лепешку. — Вот смотри, дедушка, что у людей из пшеничного зернышка получается. И могу спорить, что у тебя такой плод не вырастет.
Лесовик взял в руки лепешку, покрутил, понюхал. Откусил небольшой кусок и принялся жевать. Не заметил, как и проглотил. Откусил еще раз, еще... Да и съел всю, до крошки.
— Вкусно, — признал. — И как называется этот плод?
— Лепешка.
— Гм… — лесовик подергал себя за усы. — И ты говоришь, что у меня такая не вырастет?
— Уверен, — усмехнулся парень. — Здесь твоего колдовства маловато будет. Здесь наше, человеческое, умение надобно.
— Гм. А давай, попробуем, — потер ладони дедок. — Я, конечно, не полевой дух, но тоже кое-чего умею. Давай сюда семечко.
— Ой, дедушка, — встревожился Захар, уже и не рад своей шутке. — Это же четыре месяца придется урожая дожидаться. А я не могу столько. Мне к старцу Актинию нужно. Тому и так уже больше ста лет.
— Вот еще, — отмахнулся лесовик, — большая радость полгода с тобой на пеньке сидеть и лепешку ждать. Не бойся, хлопец, у меня мгновенно вырастет. Давай семечко, говорю! — закричал нетерпеливо.
Ничего не поделать.  Мысленно проклиная слишком длинный язык, парень стал копаться в кармане свитки. К счастью, нашел в шве еще одно зернышко.
Дедок быстро вырыл пальцем ямку, положил туда пшеничное семечко, потом добыл из-за пазухи небольшую сулейку и капнул из нее, туда же, несколько капель. Захар даже рот разинул. Прямо на его глазах проклюнулся побег и стал расти, расти. Парень только ресницами хлопал.
Времени минуло так мало, что ловкий едок и макитру вареников не ополовинил бы, а у пня уже гнулись к земле десять пшеничных колосков. Захару отроду не приходилось видеть их такими большими, полновесными. Не менее как по полсотни зерен в каждом. Да и зернышки одно к одному.
— Вот так-так, — вырвалось у него. — Это же если бы такой водицей всю ниву окропить, сколько бы хлеба уродило? Всей общине довеку хватило бы. Чем это вы, дедушка, зернышко полили?
— Живой водой, чем же еще, —  отмахнулся лесовик. —  Не отвлекай, сейчас лепешки попрут.   
— Боюсь, что не попрут, — покачал головой Захар. — В этом и живая вода не поможет.
— Шутишь? — встрепенулся лесовик и шасть рукой за пазуху. Выхватил сулейку и еще раз окропил колоски. Щедрее.
В то же мгновение зерно осыпалось на землю, выпустило новые побеги и ну опять расти. Не минуло минуты, как вокруг заколосилась целая опушка пшеницы. А лепешки так и не появились.
— Что такое? Почему? — бормотал растерянно лесовик, роясь за пазухой. — Может, еще раз спрыснуть?
— Не надо, дедушка, — сдержал его парень. — Пшеница вам удалась на славу. Я и не знал, что она такая красивая бывает. Но дальше — сколько ее не поливать — пшеницей и останется. А в лепешку не превратиться.
— Тогда сделай ты, — дернул лесовик парня за рукав. — Покажи свое умение. Может, и в самом деле ваше волшебство сильнее?
— И моей силы для этого маловато. Я мог бы колосья собрать, обмолотить. Даже размолол бы кое-как. Но к муке еще нужны яйца, молоко, опара. Да и спечь негде. Кроме того, к мужским рукам, чтобы хлеб по-настоящему хороший удался, еще женское умение надобно. И делается все это не так быстро, как я рассказываю. Чтобы из пшеницы лепешек напечь — надо целый день потрудиться. Да и то, если мука в мешке, а опара на печи.
Дедок внимательно слушал, и с каждым словом парня все с большим уважением посматривал на сумку. А когда Захар замолчал, спросил неуверенно:
— А у тебя найдется еще?
— Кто же в дорогу с одной лепешкой пускается? Конечно, есть.
— Угостишь? — уже совсем мягко сказал лесовик и приступил ближе. — Вкусно очень...
— Конечно, дедушка, угощайтесь на здоровье.
Он вытянул одну из трех, что еще оставались в торбе, лепешек. Разломал ее пополам и протянул больший ломоть лесовику.
— И я с вами, заодно, подкреплюсь. А к лепешке и кусок копченого мяса найдется. Да и луковицу матушка положила. Вот только с водой трудновато, я недавно всю допил, а на родник пока не наткнулся.
— Не беспокойся, —  засиял лесовик, довольный, что и его умение сгодится. — Доставай из сумки еду, а напитки мои будут. Вон гляди, — он указал пальцем парню за спину. И хоть Захар мог бы поклясться, что за плечами у него растет старая треснувшая сосна, теперь там красовалась развесистая береза. А между узловатыми корнями у нее примостилась красивая кадушка, почти полная душистого соку. Тот звонко скапывал туда из дырки в белом стволе. Еще и берестяной ковш висел рядом, на обломанной ветке. Диковина, да и только. Но парень уже немного обвыкся, не забыл: с кем трапезничать сел. На то и лесовик, чтобы каждое дерево ему повиновалось.
Захар не чинясь, зачерпнул из кадки полный ковш, выпил с наслаждением, еще и крякнул от удовольствия. Потом зачерпнул второй раз и перед старичком поставил. Лесовик промолчал, но видно было, что по нраву ему воспитанность парня.
Поели. Лесовик даже крошки смел в ладонь и в рот всыпал. Потом погладил себя по брюху, да и говорит:
— Ну, загадывай желание. Только побыстрее, потому что меня, после еды, всегда на сон клонит.
— О-ва, — удивился Захар. — Какое еще желание?
— Твое, дурень… — засмеялся лесовик. — Самое заветное! Должен же я как-то за угощение отблагодарить.
— Вот еще, — отмахнулся Захар. — Разве я ради благодарности угощал?
— Знаю, что нет, — успокоил его дедок. — Здесь другое. Ты стельки в лаптях повернул?
— Так матушка ж...
— Повернул, — продолжал дальше лесовик, неизвестно зачем наматывая бороду себе на руку. — Прутик липовый от коры ободрал и в сумку положил. А лепешкой со мной поделился. Почему?
— А разве можно по-другому? — удивился парень. — Сытый человек за милостыней руку не протянет. Сызмальства так учат.
— Только я не человек! — рассердился лесовик и топнул ногой! — Я — нежить лесная! Поэтому и спрашиваю теперь: почему?
— Что «почему»? — совершенно растерялся Захар. — Не пойму я твои вопросы, дедушка. Вот, лучше, еще соку напьюсь, — и потянулся ковшом к кадушке. А та, раз —  и пропала. Береза стоит, сок капает, а кадушка исчезла. Но, при этом капли сока в полуметре от земли тоже пропадают.
— Потом напьешься, — ворчит дедок за спиной. — Спрашиваю: почему от лесной нежити, то есть от меня, охраняешься тщательно и умело, а едой делишься?
— Так говорю же, — опять начал объяснять парень, — Матушка перед дорогой велели.
— Поделиться с лесовиком при встрече лепешкой? — удивился искренне дедок, и от возмущения даже бородою махнул. — Ой, не ври!
— Нет, — должен был признать его правоту Захар. — О хлебе матушка ничего не говорили. Но, я думал…
— Наконец-то, — облегченно вздохнул лесовик. — Вот мы и пришли к сути разговора. За то, что мать слушал, — окольными путями блуждать не будешь. А за то, что лесовиком не погнушался, с нежитью вместе трапезничать стал, собственного добра не пожалев — желание твое исполню. Говори: чего сильнее всего хочешь?
— Летать! — без раздумий пылко воскликнул парень. — Хотя бы раз орлом в небо взлететь!
— Тьфу! — сплюнул лесовик. — С дитем поведешься — глупостей наслушаешься. Другой бы денег просил, камней самоцветных. А этот — тьфу! Считай, что я не расслышал и  проси второй раз. Но, теперь уж хорошенько подумай! Третьего шанса я не дам даже такому юнцу.
— Ну, — приуныл Захар, — если нельзя летать, то хотел бы я уметь людей от болезней всяких спасать.
— Вот тебе, на! — сплеснул в сердцах ладонями дедок. —  Ты ему — стриженное, а он тебе — бритое! Уже и надоумливал, а дурень дальше свое правит. Ты что и в самом деле пустоголовый уродился? Почему денег не просишь? Я же очень много могу дать. Взгляни-ка.
Парень посмотрел, куда показывал лесовик, и земля будто расступилась перед его взглядом. И увидел он в сухой яме два огромных кожных мешка, полных золотых монет и самоцветов.
— Разве лечить людей — такая глупость? — отвернулся безразлично от предложенного богатства. — Смерти дорогу заступать — здесь великое знание нужно. За тем и иду к Актинию. Отцу моему еще и пятидесяти не было, а если бы я умел… — парень вздохнул. — Да и что я с теми деньгами делать буду? — продолжил чуть погодя. — Одежда на мне исправная. Голодным в общине не останешься, только не ленись. А с богатством — одна морока. Рано или поздно прознает о сокровище князь, или кто из думных бояр, вот тогда и посопишь, как с дружиной прискачут. Нет, без денег лучше. Спокойнее... — молвил твердо и окончательно.
— Там опять кадка стоит. Лучше пей сок и не мудрствуй. Еще и баклагу нацеди, в пути понадобится, — оборвал парня лесовик. — И коль ты уже такой неисправимый глупец, то иди здоров. Пусть все исполнится, согласно твоему желанию.
Захар послушно оборотился к кадушке, напился вволю горьковато-сладкого сока, набрал в баклагу, как велел лесовик, а когда хотел еще что-то спросить, то того и след простыл. А на пеньке, рядом с тем местом, где он сидел, осталось лежать орлиное перо. Покрутил парень его в пальцах, оглядел со всех сторон, но так ничего и не раскумекал. Обычное перо.
— Вот беда мне с этими загадками, о-хо-хо… — вздохнул сокрушенно.
Вздохнул, а перед ним опять дедок появился. Зевает недовольно и глаза кулачками трет.
— Ну, чего тебе еще? Едва задремал! Никакого продыху. Будто не в чащобе лесной живу, а на большаке.
— Не сердись, дедушка, — обрадовался его появлению Захар. — Но задал ты загадку не для моего ума. Перо оставил, а что с ним делать: не сказал.
— Сказал бы я тебе, что с ним сделать... — проворчал заспанный лесовик. — Но, если дашь еще одну лепешку, то так и быть: растолкую.
— Дам.
Захар добыл из сумки предпоследнюю лепешку и ломоть брынзы.
— Эта вам, а последнюю себе оставлю. Идти еще далече, но ничего, перебьюсь как-нибудь.
— Далеко, близко. Кому то ведомо? — пробормотал себе под нос лесовик, а вслух насмешливо молвил. — Приходилось тебе, хлопец, видеть как птицы летают?
Захар лишь кивнул не обижаясь. Старые люди любят временами потешаться над молодыми.
— Вот и ты так делай. Возьмешь по перышку в руки и маши, словно крыльями. А пальцы разожмешь — опять человеком обернешься. Понял?
Парень даже заикаться начал.
— Знач-чит, я л-летать буду?
— Летай, что с тобой поделаешь, коль ничего умнее не придумал.
— Но перо только одно? Как же я…
— Всему свое время.   
— А нельзя мне все-таки людей лечить научится? — все же переспросил Захар, как ни жаль было расставаться с мечтой о небе.
— Я говорил, да ты слушать не хотел, — топнул ногой дедок. — Лечить, летать… Взял бы деньги, и мороки бы не было. А так — одни вопросы. Ну, все — надоел! Сказано тебе: иди? Вот и ступай. Со своей тропинки одинаково не свернешь, а что суждено — встретишь и поймешь. — Сказал и шагнул в пень, будто в воду, исчезая вместе с ним. А как следом пропали и береза с кадкой, непроглядная лесная чаща расступилась, и перед Захаром открылась просторная опушка. С видом на стремительные склоны и острые вершины мрачных Горган.

*     *     *

Все еще размышляя над странным приключением, Захар вышел на опушку и даже попятился от неожиданности. Прямо на него, сжимая в когтях молодую серну, летел огромный беркут. Но мгновенная оторопь так же быстро и прошла. Парень привычным движением выхватил из сагайдака лук, другой рукой достал из колчана острую, оперенную серым гусиным пером стрелу и, почти не целясь, так близко был орел, выстрелил.
Мелкая птица падает камнем, а беркут вздрогнул, распластал крылья и тяжело опустился на склон, неподалеку от Захара. Даже не выпустив из когтей добычу.
— О-го-го-го! — вскричал парень и сломя голову ринулся к птице.   —  Э-ге-ге-гей! Попал! Попал!
Радость его было огромна и понятна. Не каждый охотник может похвастаться ожерельем из когтей беркута. Орлы летают высоко, а нападают молниеносно и неожиданно.
Беркут подыхал. Выстрел с близкого расстояния был такой силы, что стрела пронзила птицу насквозь, — окровавленный кончик острия торчал из спины.
Захар наклонился над крылатым хищником и попробовал высвободить из когтей еще теплую тушку. Но когти засели глубоко и не хотели разжиматься.
— Вот уцепился, — рассердился парень и дернул сильнее.
Возня вернула беркута на мгновение к жизни, и на юношу уставился наполненный болью и, как бы, укоризной глаз птицы. При этом взгляд орла был настолько человеческим — что Захар даже отпрянул и смущенно промолвил:
— Ну, чего вылупился? Тебе можно убивать, а тебя — нельзя? Извини... Носил волк овец, понесли и волка.
Но беркут не хотел смириться. Он в последний раз встрепенулся, попытался взмахнуть обессилившими крыльями, заклекотал, больше жалобно, чем грозно, и испустил дух.
И тут Захар от избытка чувств даже по лбу себя треснул!
Это же не просто так! Не спроста он подстрелил орла, едва вышел из лесу… Что говорил на прощание лесовик? О том, что второе перо Захар найдет сам. Так, может, уже? И второе маховое перо в оперении убитой птицы?! Надо всего лишь отыскать его?
От таких мыслей Захар словно ополоумел. Он быстро добыл из-за пазухи подарок лесовика и принялся примерять его к перьям в орлиных крыльях. А как только находил похожее, выдергивал его, сжимал в кулаке и начинал размахивать руками. Но, ни с первой, ни со второй, или, даже с десятой попытки ничего не получалось. Захар по-прежнему оставался человеком.
И — вдруг… Он уже сбился со счета: в который раз пытался взлететь, и устал так, что не сразу почувствовал нечто-то странное. Мир вдруг сделался больше, четче. Глазам парня открылась такая даль, что он и представить не мог. А тело сделалось легким и одновременно сильным, послушным каждому движению сильных крыльев.
Крыльев?!
Захар так удивился, что разжал пальцы и опять стал человеком.
— Чудеса… — прошептал изумленно. — Это ж я чуть в птицу не превратился!.. Вот так-так! Не обманул, значит, лесовик. — И не помня себя от восторга заорал на полную грудь.
 — Э-ге-ге-гей! Люди! Ау! Я могу летать! Летать!!
Захар наклонился, чтобы поднять с травы упущенные волшебные перья, и увидел распростершуюся ниц нагую женщину. Мертвую. А между лопаток у нее торчала стрела! И не так, как у беркута — на добрую пядь выперлась…
Впечатлений оказалось слишком много. Слабость окутала юношу, ноги подкосились, и он брякнулся на колени.
Захар, в свои двадцать, был не из пугливого десятка. Пришлось ему и с медведем один на один повстречаться. Видел он и чабанов, растерзанных волчьими клыками. И тех бедолаг, которые не смогли удержаться на крутой скале. Однажды помогал старшим вылавливать тела односельчан, утонувших в бурных водах весеннего паводка. А когда Захару исполнилось двенадцать, отец спас его от рыси. Зарубил зверя топором прямо на спине у сына. На память о том случае, у парня осталось несколько шрамов на затылке. Уцелел он тогда только благодаря расторопности отца и своему ангелу-хранителю: что не зазевался. Но сейчас перед Захаром лежал не зверь, а человек. Человек, которого убил он сам!
— Пить, — едва слышно прошелестело рядом.
Пока Захар пытался унять подкатывающуюся тошноту, женщина успела перевернуться навзничь и теперь просительно глядела на парня. В ее взгляде была боль, упрек и еще что-то… похожее на любопытство или насмешку. Показалось, наверно.
— Пить… — незнакомка повторила просьбу громче, и парень поторопился поднести к ее губам горлышко баклаги. Одновременно пытаясь не замечать древка стрелы, что торчало из левого полушария груди, рядом с алым соском, размеренно покачиваясь в такт дыханию.
Женщина напилась и тяжело передвинулась на правый бок.
— Вытащи стрелу, — попросила тихо. Слова и движения давались ей с трудом, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание.
Дрожащей рукой, стараясь не прикасаться к обнаженному телу, Захар обломал наконечник и остановился. Он мог поклясться, что стрела прошла через сердце. Как же ее вытягивать? О том, что странная незнакомка еще недавно была орлицей, он пытался не даже думать.
— Тяни, — попросила та опять. Но теперь в ее голосе прозвучала такая властность, что не подчиниться было немыслимо.
Юноша и не заметил, как взялся обе руками за древко, закрыл глаза и дернул. Стрела вышла на удивление легко. Будто не в человеческом теле торчала, а в мокром песке. От избыточного усилия Захар даже пошатнулся и едва удержался на ногах.
— Ох, — послышался негромкий стон. И все — тишина... Даже дыхания не слышно.
Захар какое-то мгновение постоял, не открывая глаз, страшась увидеть бездыханное тело, но заставил себя. Посмотрел и с удивлением понял: что хоть женщина лежит неподвижно и почти не дышит, от раны даже знака не осталось. Ее упругие, загоревшие груди ни единой царапинкой не отличались одна от другой.
Лесовики, ведьмы, оборотни, русалки и нимфы. Легенды и сказки…
Конечно, Захар, которого матушка, довольно часто оставляла под присмотром домового Кузьмы, не сомневался в существовании старшего народца. Но встретиться сразу с двумя нежитями подряд! Этого было чересчур и для взрослого мужчины.
В том, что рядом оборотень, Захар уже не сомневался. Кто ж еще смог бы выжить со стрелой в сердце? И неожиданно почувствовал не страх, а облегчение. Ведь был уверен, что убил человека! А оказалось — не человека и не совсем убил.
Между тем выздоровление шло своим чередом. Румянец вернулся на лицо женщины, восхитительное и молодое. И хоть Захару особенно не было с кем сравнивать, он знал: прекраснее ее нет во всем мире.
Как будто от прикосновения бросаемых парнем взглядов, незнакомка открыла глаза и улыбнулась.
— Испугался?
— Ну, да... — пожал плечами Захар. — Было немного. Пока не понял, что ты… — он замялся.
Женщина рассмеялась, словно зашелестела весенняя дубрава под слепым дождем, и потянулась.
— Не человек? Неужто совсем непохожая?
Захару кровь кинулась в лицо, и он спешно отвел глаза. А, чтобы скрыть стеснение, поинтересовался:
— Ты оборотень?
— Оборотень? — переспросила женщина и опять засмеялась. — Нет, молодец, я не оборотень. Я — Морена. Или Церера. А еще — Геката... У меня много имен. Но я предпочитаю первое. А тебя как звать-величать?
— Захарием, — ответил тот чинно. А сам аж изморозью изнутри покрылся.
Морена! Владычица Времени и Судьбы! Богиня, могущественнее которой были разве что Перун и Велес. Хотя и они поостереглись бы встать ей поперек пути. Имя Морены в их громаде произносили только шепотом и с трепетом. Да и как не опасаться той, чьи руки вьют нить человеческой судьбы. Это ж от ее глаз прячут женщины на ночь пряжу и кудели, чтоб богиня не осерчала и не наслала на семью неряхи болезни и бедность.
— Захарий, — протянула богиня, будто пробуя имя юноши на вкус. — Гм, ладное имя… Запоминающееся, — она опять хихикнула. — А скажи, молодец, с чего тебе заблагорассудилось меня подстрелить?
 Тот даже всхлипнул.
«Стрелец, чтобы тебя подняло да шмякнуло! Целил в птицу, а попал в молодицу. Теперь берегись! А что ты хочешь? Если б тебя пробить стрелой насквозь, простил бы? Вот то-то и оно. Попробуй, объясни, что не в нее целился. И то, что богиня бессмертная, дела не меняет. Все равно больно. Сам видел, как корчилась…»
Захар вздохнул еще раз. Молчание затягивалось, а это было не слишком учтиво с его стороны, да и не безопасно. Когда боги спрашивают, лучше поспешить с ответом.
— Потому что я хотел научиться летать, — брякнул первое, что показалось важным.
— Летать? — удивленно переспросила богиня. — А причем здесь я и твое, не так чтоб уж странное, но неожиданное желание?
Морена продолжала лежать на спине, и ее дивное тело невольно притягивало взгляд парня. И, чтобы не показаться глупцом или нахалом (знать бы еще что женщину, или богиню больше раздражает: когда на нее бесцеремонно пялятся, или когда отводят взгляд?), Захар принялся свежевать добычу беркута.
«Что и говорить, сегодняшний день оказался не самым легким в жизни. Сначала лесовик забавлялся в загадки. Потом подстреленная птица оказалась богиней. Хорошо хоть она воспринимает приключение с юмором».
Захар, снова украдкой бросил взгляд на Морену, нахмурил брови и засопел.
Ему приходилось купаться с обнаженными девушками, но те были свои, знакомые сызмальства, и тела их не вызывали грез, от которых сейчас так хмелеет голова. Да и изяществом, деревенские красотки, чего лукавить, во всем уступали богине. И хоть не такому, как он, заглядываться на богиню, но не глядеть на нее Захар не мог! Захар воровато взглянул на Морену. Но уйти от ответа не удалось и, не прекращая разбирать дичь, слово за словом, он пересказал сегодняшнюю встречу с лесовиком.
— И где же эти перья? — поинтересовалась богиня.
Захар ойкнул и плеснул себя по лбу. Узрев вместо птицы женщину, он так растерялся, что совсем позабыл обо всем на свете и теперь не отличил бы волшебные перья от других, брошенных в травы.
— Потерял?
Захар молча показал ей на кучу перьев, и такое отчаяние появилось на лице парня, что Морена, сдержалась от насмешек, причмокнула губами и дунула от себя. Миг и парень держал в руке два перышка, а все остальные попросту исчезли. Захар так крепко сжал их в руке, что ах косточки побелели. Это было бы слишком жестоко: получить возможность осуществить мечту и тут же ее потерять.
— Благодарю, — едва выговорил непослушными устами.
— Береги получше, подарок. А то в следующий раз может не посчастливиться. Богини не на каждом шагу встречаются…
Захар еще раз поблагодарил и захлопотал у костра. И часа не прошло, как он отужинал вместе с лесовиком, а от всех этих треволнений проснулся прямо волчий аппетит. И парень с нетерпением поглядывал, на неспешно жарящееся мясо. Если б только для себя, то Захар не чинясь, поддал бы жару и с удовольствием вгрызся зубами, хоть и в обуглившиеся куски, но сердить богиню лишний раз не отважился. Все, хватит на сегодня судьбу испытывать.
Тем временем, силы почти полностью вернулись к Морене, и она, пожалев парня, наколдовала себе муслиновую накидку, окутавшую ее от щиколоток и до подбородка. На ногах богини появились дивные туфельки из синей парчи, расшитые золотыми нитями, а пышные черные волосы собрались под играющую в отблесках костра ажурную диадему. Чтобы не лежать на земле, она накрыла ее пушистым и чрезвычайно красочным ковром. Правда, одежда красавицы оказалась неожиданно коварной. Если глядеть в упор — накидка была гуще ночного мрака. Зато, если бросить взгляд украдкой, муслин не только ничего не скрывал, а так подчеркивал прелести богини, что, неискушенный в подобных женских играх, Захар рисковал заработать косоглазие на всю оставшуюся жизнь.
Неизвестно как много лет было бессмертной богине, но какое это имело значение, если глаза парня утверждали, что перед ним юная красавица. Блестящее, как воронье перо, волосы. Тонкие брови. Острый и немножко курносый носик. Карие глаза. Капризно надутые, пухлые вишневые уста. Тонкая высокая шея. Полные, упругие груди. А талия такая тонкая, что легко поместилась бы в ладонях.
— Кажется, у тебя что-то горит? — невинно поинтересовалась Морена. — Вовремя, а то я уже проголодалась.
Захар дернулся к костру и негромко выругался.
Пока он любовался женской красотой, несколько кусков мяса упали вместе с перегоревшими прутиками в огонь и почти сгорели, а остальные — приближались к тому опасному пределу, за которым еда превращается уголь. Парень поспешно снял с огня мясо и нерешительно замер. Если б ему пришлось ужинать с кем-то своим, Захар положил бы его на траву. Но как поступить с богиней?
Морена усмехнулась, щелкнула пальцами, и перед ней повис большой серебряный поднос и два золотых бокала. А в следующее мгновение, прутики вырвались из рук Захара и сами скользнули на поднос. Туда же перебралась и последняя лепешка, вместе с начатой луковицей и ломтем брынзы, до этого смирно лежавшие в Захаровой котомке.
— Я слишком много потратила сил на оживание, чтобы наколдовать еще более-менее съедобное, — объяснилась богиня. — На сегодня нам хватит и того, что есть, а завтра… — не договорив, она решительно впилась ровными, белыми зубками в мясо. — Присоединяйся, — пробормотала чуть позже, уже с полным ртом, хватая второй рукой лепешку, — если не хочешь остаться голодным.
Еда с подноса и в самом деле исчезала с ошеломительной скоростью. Поэтому Захар не заставил просить себя дважды.
— Обычно, я ем гораздо умереннее и более манерно, — улыбнулась Морена, утолив первый голод. — Но переход от смерти к жизни такой изнурительный. Ты даже представить себе не можешь. Очень кстати, что у нас оказалась еда, а то пришлось бы тобой закусить.
Богиня весело рассмеялась, увидев, что Захар готов поверить всему, что она скажет и не в состоянии оценить шутки.
— Небось, слыхал от бабки с дедом, что злые ведьмы любят поужинать непослушными детьми?
Но очумевший Захар и глазом не сморгнул. Сказать по правде: растерявшись от изобилия невероятных событий, он уже и на это был согласен.
Когда с нехитрой трапезой было закончено, Морена взяла бокал и жестом предложила парню второй.
— Сок от лесовика замечательно утоляет жажду, но мясо лучше запивать вином. Попробуй, похоже, удалось именно то, что нам сейчас необходимо.
Захар послушно глотнул. Напиток оказался густым, терпким и чуточку кисловатым, — похожим на наливку из прохваченного морозом шиповника. А в теле возникло ощущение легкости, словно он опять начал превращаться в птицу. Мысли тоже сделались совершенно невесомыми и красочными, как бабочки, а затем дружно снялись и куда-то упорхнули ...
Ночь свалилась на горы как всегда неожиданно и мгновенно, будто камень в обрыв. Затрепетали, высыпавшие на низкий небосклон зори. Едва теплились угольки в еще недавно жарком костре.
— И как далеко ты собрался, Захарий? — нежный голос мягко вплетался в ночную тишину.
— В скит.
— В скит? — непритворно удивилась богиня. — Такой молодой? Неужели в столь юном возрасте жизнь уже успела разочаровать тебя? Или так сильна вера в Единого?
Захар даже не понял вопроса. Никакого Единого он не знал.
— Две или три сотни лет тому я ни за что не поверила бы, что учение римских рабов сможет прижиться и в вашем народе. Что ж, и богам случается ошибаться. Всего пара веков, и молодые, сильные парни не несут кровавых даров Перуну, а собираются уморить себя молитвами.
— Молиться? — парень наконец понял, что Морена имеет в виду. — Вот еще!.. Я иду к старцу Актинию в науку. Хочу научиться людей от болезней и смерти оберегать… — и запнулся на полуслове. Вспомнил: с кем говорит.
Морена, как почудилось Захару, облегченно рассмеялась. А затем, промолвила:
— Что ж, красивая мечта. А ты, похоже, именно тот, кому дано ее достичь. Не всякому смертному везет на ужин богиню подстрелить… — и она опять звонко расхохоталась. А Захар с удивлением заметил, что вторит ей.
— О старце забудь. Я сама стану учить тебя... Всему, что сможешь понять. А там посмотрим: что из этого получится…
Морена подвинулась немного на ковре, указывая место парню рядом с собой.
— Ну же, охотник, иди сюда. Мне холодно… — промурлыкала красавица томно. — Богам не только молитвы и дары желанны… Особенно — богиням.

*     *     *

Проснулся Захар от донимающего холода. Утренний туман лег такой обильной росой, что вся его одежда, промокла насквозь и вызывала неудержимую дрожь во всем теле. Не то что спать, лежать и то не удавалось. Парень вскочил на ноги и бегом кинулся за хворостом. Под густыми кронами влаги было меньше, и вскоре сухие ветки весело потрескивали в костре, а Захар с наслаждением протягивал к пламени окоченевшие ладони. Завистливо поглядывая на Морену, которая сладко посапывала, укутанная с головой в свою волшебную одежду. Совершенно сухую…
Через некоторое время парень согрелся. И чтоб отвлечься от излишних мыслей, бродивших в голове беспорядочной толпой, и, чтобы занять себя хоть чем-то, он вынул из-за пазухи заветные перья. Некоторое время колебался, но — любопытство взяло верх. Парень, отошел немного в сторону, крепко зажал их в кулаках и принялся взмахивать руками.
И вскоре вновь почувствовал легкость в теле, силу в крыльях, остроту глаз. А затем Захара поглотил непроглядный мрак!
Парень покрутил головой и с ужасом понял, что его укутывает какая-то ткань. Он отчаянно забарахтался в этом мешке, пуская в ход и острые когти, и крепкий клюв. Хлипкая материя не выдержала его безумного напора и с громким треском разошлась по швах, образовав широкую прореху. Захар поспешно вылез наружу и, дрожа от ярости, повернулся, чтобы увидеть коварно напавшего врага, горя единственным желанием: вцепиться в него когтями, бить крыльями и клювом, пока тот не околеет. И — остолбенел. Перед ним беспорядочной кучей лежала его одежда. Превращаясь в птицу, Захар не догадался раздеться и стал пленником собственной рубахи.
Оглядев себя от клюва и до хвоста, Захар удостоверился, что внешне беркут из него удался на славу. Не мелюзга… И ему тут же захотелось испытать силу таких мощных крыльев. Хотя и тенькнуло что-то в середке тихим и жалобным голоском, заблеяло: «Не спеши, не торопись…» Но парень лишь отмахнулся нетерпеливо: «Я чуть-чуть… Низко, над самой землей», — и взмахнул крыльями.
Колдовство лесовика послушно подняло его в воздух.
От неповторимых впечатлений сердце Захара сперва замерло, а потом как ринется догонять упущенное время. Застучало, затуркало… Голова у парня пошла кругом, и на какое-то мгновение он потерял ощущение: где верх, а где низ. Не в состоянии сделать ни одного движения, на распростертых крыльях, Захар плавно скользил вниз по склону горы, в нескольких метрах над землей. Случись ему на пути дерево — так бы и влепился в ствол, столь неловким и неуверенным был его первый полет. Но вскоре парень очухался. Осторожно шевельнул крыльями — один раз, второй.
Он летел! Не помня себя от восторга, Захар глубоко вдохнул и ликующе заклекотал!
Парень сильнее взмахнул крыльями, поднимаясь еще выше. В какое-то мгновение ему даже показалось, что солнце стало ближе и горячее. Однако его глаза теперь болезненно воспринимали яркий свет, поэтому он развернулся хвостом на восток и стал высматривать добычу.
Кусок истекающей кровью зайчатины был бы в сам раз. Хотя, не отказался бы и от толстого хомяка.
Призывный крик орлицы Захар услышал раньше, чем увидел ее. Радостно ответив ей, он ринулся навстречу. Но та легко уклонилась, ловко перевернулась в воздухе и в следующее мгновение очутилась на спине у Захара, отжимая его вниз. Он был значительно сильнее, массивнее, но не только у людей заведено повиноваться своим подругам. Парень опустился на землю и только тут вопросительно заклекотал. Но вместо ответа, получил такого пинка, что кубарем покатился по траве. Перья выпали из его рук, и в то же мгновение птица превратилась в изумленного Захария.
Парень никак не мог прийти в себя, а все хлопал веками и не переставал потирать кулаками глаза.
— Никогда не смей так делать! — воскликнула рассержено Морена. — Если тебе жизнь не наскучила!
— А что случилось-то? — сконфуженно переспросил парень, ничего не понимая. — Я хотел только проверить подарок лесовика.
— Подарок… — Морена уже успокоилась. — Твое счастье, что ты от восторга или растерянности не забылся настолько, чтоб разжать ладони.
Захар смотрел на нее так долго, пока сказанное не дошло до его сознания. А когда понял — побледнел и судорожно сглотнул. Расплющенное тело так четко представилось парню, что он даже зажмурился.
— Неистребимое человеческое безрассудство, — проворчала Морена. — Все, как один, мечтаете стать вровень с богами, а даже собственным умом не научитесь пользоваться.
Захар виновато потупился.
— Я не собирался долго летать. Хотел только убедиться: сумею ли. А там и не заметил: как увлекся...
Морена снисходительно улыбнулась.
— Неужели матушка никогда не наказывала тебе остерегаться коварства нежити?
Захар промолчал.
— О люди! Сначала сами порождают нежить, потом почти поголовно ее истребляют и умудряются наивно верить, что кусок черствой лепешки сможет настолько умилостивить сердце лешего, и он поднесет человеку подарок без какого-либо подвоха.
— А что? — встрепенулся парень. — Разве лесовик обманул меня? Но ты же вчера говорила…
— Могу и сегодня повторить. Но, есть пара пустячков, о которых я не успела упомянуть, а леший, наверняка, нарочно не стал тебя предупреждать. Первое, — перья нужно не только сжимать в кулаке, но как-то примотать, прилепить... Приклеить живицей, что ли. И второе — полеты должны быть короткими и не частыми. Уверена, что ты уже почувствовал желания, больше присущие птице, чем человеку? Так вот, запомни: каждое превращение будет уничтожать частицу твоей души, заменяя ее на орлиную. И если не побережешься, то настанет миг, когда даже выпустив из рук перья, ты останешься птицей!
— Вот так подарочек! — воскликнул раздосадовано Захар. — Чур меня с этими перьями! Больше ни за что к ним не притронусь! Нежить проклята! Чтоб ему пусто было.
— И вновь ты говоришь не подумав, — остановила его Морена. — Не такая уж и большая плата за умение летать. Тем более, ты сам об этом просил, хоть леший предлагал богатство. Ну, да хватит об этом. Ты предупрежден и больше глупостями заниматься не станешь. Да?
Парень понуро кивнул.
— Вот и хорошо. — Морена шагнула вперед и легко прижалась к парню всем телом. — Вчера ты меня ужином угощал, так почему бы мне не пригласить тебя на завтрак? Тем более, как я припоминаю: ты учиться хотел?
— Хотел, — подтвердил Захар.
— Ну, тогда бери перья в руки и айда за мной. Одежду можешь подхватить когтями, а хочешь — здесь брось. В замке мы что-нибудь подберем для тебя, более подходящее.
— Как? — удивился парень. — Ты же только что говорила...
— И еще много чего скажу, — кивнула богиня, — а твое дело внимательно слушать и быстро делать, как я велю. Иначе расстанемся прямо здесь!
— Согласен, согласен, — ответил Захар, торопливо отводя взгляд от ее груди, на которую невольно посматривал все это время. — Я буду слушаться каждого приказа. Но еще один вопрос, если можно?
Морена насупила бровки. Похоже, чтобы держать этого сорвиголову в шорах, придется прибавить своему виду добрых два или три десятка лет.
— Если только один, то спрашивай.
— Ты сказала, будто бы это люди породили лесовиков… Или ты имела в виду всю нежить? Как это понять?
— Хвала тебе, о невежество! — воскликнула богиня. — Только последний невежда, не имеющий представления ни о структуре Вселенной, ни о строении клетки, может задать подобный вопрос, искренне считая, что я тут же все ему объясню на пальцах. И это должно было стать одним маленьким вопросом? Не выводи меня из терпения.
Но парень смотрел на нее столь простодушно и преданно, что рассердиться по-настоящему Морена не смогла. А лишь покачала головой: мол, наберусь я с тобой хлопот, и закончила разговор:
— Тем более пора лететь. Чем скорее приступишь к учебе, тем скорее, надеюсь, поумнеешь…

*     *     *

Замок Морены, снаружи оказался обычной горой, вершина которой напоминала пудинг, надрезанный таким образом, что перед гладкой отвесной стеной возникло подобие балкона. На котором всепобеждающая воля жизни, позволила укорениться не только траве и редкому кустарнику, а и десятку кедров. Со столь причудливо изогнутыми стволами, словно деревья пытались взглянуть на солнце из-под низко нависших облаков. В выходящем на балкон, срезе скалы были прорублены двери и пара широких окон, сейчас прикрытых плотными ставнями, — такими же крепкими, как и створки дверей. Из потемневшей от возраста древесины лиственницы, что крепче мореного дуба, окованные позеленевшей медью…
Солнце уже собиралось полдничать, когда пара беркутов величаво опустилась на терраску.
Морена привычно кувыркнулась через голову и превратилась в юную красавицу. И Захар, в который раз, невольно залюбовался ее красотой. Тело богини казалось высеченным из самого дорогого каррарского мрамора, прославившегося теплым розоватым оттенком камня и как бы подсвеченным изнутри.
Если честно, то Захар до сих пор не был уверен, что не грезит во сне. Ведь его приключения можно было сравнить только с  удивительными сказками, которые любят рассказывать бабушки долгими зимними вечерами. Разве поверил бы кто Захару, вздумай он рассказать об  этом?
Парень так глубоко задумался, что вздрогнул, услышав недовольный окрик:
— И долго мне еще ждать, пока ты соизволишь стать человеком?
Опомнившись, Захар поспешил разжать ладони. А вернув себе более привычный вид, в первую очередь принялся натягивать изрядно пострадавшие от когтей штаны.
— Можешь не торопиться, — улыбнусь Морена, прикрытая только водопадом собственных волос. — Пока я не хлопну в ладони, мы все равно, что в пустыне.
— Так удобнее... — пробормотал парень, завязывая шнурок на поясе. — Привычнее.
— Понимаю, — согласилась богиня. — Ну, тогда и я оденусь. Сообразно моменту…
Она щелкнула пальцами и оказалась облаченной в рубашку из самого тонкого полотна, расшитого золотыми и серебряными нитями, подол которой заканчивался на уровне бедер. Еще и чуть подернулся вверх, поскольку рубашка была туго перехвачена в поясе ремешком из, разукрашенной бисером, змеиной кожи. Волосы богини аккуратно сплелись в толстенную косу и уложились под веночек из роз. А на высокой груди Морены переливались всеми красками три шнура изумрудных, рубиновых, хризолитовых, халцедоновых и сапфировых бусин. Зато ниже... Захар едва сдержал смех. Стройные ноги богини окутывали бесформенные, сшитые, вероятно, из десятка локтей прозрачной шелковой кисеи, шаровары, тогда как ступни тонули в опорках. С загнутыми носками и хрустальными бубенчиками на них.
— Что такое? — удивилась Морена, с видимым удовлетворением осматривающая наряд. — Разве теперь молодые женщины не так одеваются? Ага, — поняла, свою оплошность, дойдя до обуви, — здесь и в самом деле что-то не того... — Богиня пробормотала шепотом несколько слов и снова щелкнула пальцами. В то же мгновение опорки сменились чудесными сафьяновыми сапожками, чудного зеленого цвета, а вместо басурманских шаровар, ее бедра прикрыла расшитая мальвами праздничная бархатная плахта.
Увидев непритворное восхищение на лице юноши, Морена довольно улыбнулась.  — Ну, что ж, добро пожаловать в мою обитель, молодец...  —  и хлопнула в ладоши.
Захар и глазом не успел моргнуть, как у дверей, слово из-под земли, возникли два гнома. Ростом величиной с лесовика, только куда массивнее. И бороды у них имелись не зеленые, а огненно-рыжие. Гномы учтиво поклонились Морене и широко распахнули створки дверей.
Вокруг богини сразу же зароились оживленные летавицы. Эфирные красавицы, наряженные в полупрозрачные одежды всех расцветок, а то и вовсе обнаженные, но в неизменных красных сапожках, со смехом и веселым щебетом окружили ее, как дети любящую мать. Двое из них, в лентах золотистого цвета, учтиво подхватили Морену под руки, а остальные завертелись впереди, щедро посыпая ее путь лепестками цветов. А из дверей замка доносилась быстрая, плясовая мелодия в исполнении целого оркестра еще невидимых музыкантов.
Перестав чему-либо удивляться, Захар подтянул штаны и с независимым видом сунулся следом.
Летавицы тут же закружились вокруг, но прикасаться не стали. От того ли, что не ведали еще, зачем он здесь, то ли — красоток отпугивали сурово насупленные брови парня. Только гномы попытались было заступить парню путь. Но, наткнувшись на решительный взгляд Захара, уважительно расступились.
Переступив порог жилища Владычицы Судьбы, Захар очутился в просторном зале, по-видимому, служившем сенями дворца. И хоть оконные ставни по-прежнему оставались закрытыми, света оказалось предостаточно. Здесь светилось все… И громадные зеркала, обильно развешанные по стенам, и искусно вырезанные мраморные колонны, удерживающие гранитный свод. Даже невидимый потолок излучал что-то мягкое и бархатистое. Свет был рассеян повсюду, как в ненастное зимнее утро, когда и не поймешь, что именно разгоняет тьму: искрящийся на морозе снег, или — набитые ледяными, блестящими снежинками облака?
Все это Захар подметил на ходу, спеша поспеть за Мореной, которая быстрым хозяйским шагом пересекла прихожую и подошла к следующим дверям, угодливо распахнутым очередной парой гномов. Отличающихся от прежних привратников только цветом кожаных безрукавок. Что ж до лиц, то их, вероятно, путала и родная мать.
Зажигательная музыка сделалась громче, но музыканты так и не показались.
Этот зал оказался еще богаче, еще пышнее и торжественнее. А главное — здесь ждали гостей.
Гном в оранжевом поддерживал огонь в камине. Еще один, в пару ему — крутил над жаром нанизанные на вертел огромные ломти мяса. Посреди зала с десяток летавиц накрывали длиннющий стол, размерами предназначенный для обеда не меньше трех дюжин обжор. Бокалы, жбаны, кувшины с длиннющими шейками, тарелки и подносы, что словно из воздуха появлялись на нем десятками. Все из чистого золота и искусно расписанные разноцветными эмалями. Что до блюд, то на стол попало все, хоть однажды виденное Захаром, и во много раз больше такого, чему он и названия придумать бы не сумел. Парень с трепетом ждал, что вот-вот приоткроются еще одни двери, и в зал войдет толпа богов и богинь, так как и на мгновение не мог предположить, что вся эта роскошь предназначена всего лишь для обещанного Мореной завтрака. Но, с обоих концов стола гномы поставили только по одному креслу с высокими, ажурно вырезанными спинками.
Богиня, посматривая на Захара и улыбалась. Видимо, ей хотелось произвести впечатление. С другой стороны, что в этом странного? И тысячелетняя мудрость не чуждается мелких радостей.
Именно эта улыбка позволила Захару взять себя в руки, хоть все вокруг не давало забыть, что он в гостях у богини. Потому что улыбалась Морена, как обычная гуцулка. Поэтому, когда она царственно опустилась в одно из кресел, Захар, не дожидаясь приглашения, решительно двинулся к другому.
— Садись, садись, — с некоторым опозданием пригласила его богиня, которой понравилась демонстративная независимость парня. Она собиралась продержать его рядом пару-тройку лет. А послушание, хоть и приятно, но быстро надоедает. — Спудеи любят поговаривать, что пустое брюхо к науке глухо. Давай успокоим его, прежде чем начнем наполнять разум.
Воля хозяйки — закон. Голодать Захару не приходилось, но от старших людей ведал он, что это такое, и сызмальства к еде относился серьезно. Наедаться сверх меры не было в его привычке, но за любым столом он всегда пытался отведать всех блюд. Видя такое обстоятельное отношение к еде, летавицы пристально следили за тем, чтобы тарелка парня не оставалась пустой. А легкие вина — не исчезали из кубка.
— Нравиться мое угощение? — поинтересовалась через какое-то время Морена.
— Да, очень вкусно… — ответил Захар, старательно пережевывая мясо гусыни,  запеченной с яблоками и поданной с какой-то острой подливой. Поспешно проглотил, запил из кубка и продолжил. — А отец Иакинфий сказывал, будто бы боги ничего не едят. Им, значит, молитвы важнее…
Морена непринужденно рассмеялась.
— Да, это была великолепная выдумка. Единый до сих пор весьма благодарен за нее своим священникам... Олимпийцам хотя бы нектар и амброзию греки позволяли употреблять. А ты можешь себе представить тысячелетнюю жизнь без права на крошку еды и каплю вина? Это с какого перепою можно было подобный бред сочинить? Не удивительно, что Он, после такого издевательства, распылил племя иудеев по всему миру. Я бы и не такое с предерзкими, от ярости, сотворила. Хорошо, что вам нечто подобное не пришло в голову.
Захарий только глазами мигнул.
— Насытился? — уточнила богиня, видя, что парень больше не прикасается ни к чему.
— Да, спасибо.
— На здоровье.
Морена плеснула в ладони, музыка тут же умолкла, а слуги быстро освободили стол от посуды и остатков трапезы. Еще мгновение и зал опустел.
— Сейчас мне надо немного подумать, — промолвила богиня.— А ты пока поброди по замку. Посмотри: что к чему. Привыкай, одним словом. Такому невежде, как ты, долго придется здесь пробыть, пока ума наберешься. А неуком я тебя не отпущу и не надейся. Чтобы потом стыдно не было…
Морена улыбнулась, чтобы сгладить жесткость тона.
— А, чтобы не блуждал, дам тебе проводника. Он немного страховидный, но уверена: ты к нему быстро привыкнешь, — и богиня опять хлопнула в ладоши.
Хорошо, что она предупредила Захара, потому что чудище, которое ворвалось в залу, могло довести до икоты кого угодно. Было оно росту в сажень, полностью заросшее то ли волосами, то ли мхом. А на зверской морде, между этих зарослей, едва проглядывала пара красных буркал. Что до рук и ног, то даже для такого здоровилы они были чересчур громадны. Вдвое. Ладони — настоящие совки, а ступни ног и сравнить не с чем. Разве что с лопатами, которыми хлеб в печь сажают.
— Это ТотЧтоВСкалеСидит, —  молвила Морена. — Но мы зовем его Громыхало. И ты так зови. Он привык…
Захар кивнул.
— Громыхало проведет тебя везде, где захочешь. А что не сумеет объяснить, я потом сама поведаю. Ну, все, ступайте… — Морена удобно улеглась на мягком, обитом белой замшей, диване, в который превратилось кресло, и перестала обращать на них внимание.
Захар послушно шагнул к ближайшей двери, и прислужники гномы поспешно распахнули ее перед ним. Громыхало сунулся следом. Но на пороге парень остановился и нерешительно кашлянул, стараясь привлечь к себе внимание Морены.
— Что у тебя еще? — поинтересовалась богиня. — Опять какой-то вопрос спину мозолит?
— Не сердись, — Захар заколебался, не ведая толком, как должен к ней обращаться. Прошлым вечером они обходились почти без слов, а сегодня он больше слушал, чем говорил.  —  Не сердись, госпожа.
— Госпожа? — переспросила Морена. — Что ж, пусть будет «госпожа»… Так что ты хотел спросить, человек?
— Вот уже во второй раз ты упоминаешь, что люди что-то создают. Сначала о лесовике и прочей нечисти. Теперь, с твоих слов выходит, что боги едят только то, что мы им позволим. Я не понимаю… Отец Иакинфий сказывал, что весь мир создан Богом… — тут Захар вспомнил, с кем говорит, и еще пуще растерялся. — Прости, я слишком много хочу знать. Но ты утверждаешь, что все вокруг от людей. Кому же мне верить?
— А ты сам как считаешь?
— Конечно, богиня должна быть мудрее обычного священнослужителя и лучше разбираться в этом. Да и мне самому приятнее знать: что не просто так живешь, а чего-то стоишь в этом мире. Но, как-то не слишком верится.
Морена удовлетворено кивнула.
— Разумно… Приятно слышать, что я в тебе не ошиблась. Ну, а если я скажу, что истинное мое утверждение — поверишь на слово?
 Захар упрямо опустил голову, не решаясь возражать, но и не принимая такой ответ.
Морена  вздохнула и провела ладонью по лицу, будто стирая усталость.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — я попытаюсь объяснить. Слушай, но не переспрашивай. Если что не поймешь, значит так тому и быть, — вернемся к этому разговору года через два-три. Хотя, думаю, к тому времени, ты уже о подобных глупостях спрашивать не будешь. Весь мир — это всего лишь отражение Идеи, Мысли, Мечты. А люди, несмотря на то, что до сих пор об этом не догадываются, являются носителями этих первооснов. Поэтому, все, что только существует вокруг, призвано к жизни потому, что люди об этом думали. Мечтали или ужасались — это уже другой разговор, — но представляли себе четко! Вот, например, возьмем зори. Была над головами твоих далеких предков ночью темная, страшная черная бездна. И начал кто-то мечтать, что как было бы хорошо, если бы там хотя бы искорки от костра теплились, все же не так мрачно будет. Потом к похожей мысли еще кто-то додумался, потом — еще... Вот и возникло небо в праздничных блестках.
Захар не проронил и слова, но всем вид показывал, что не может поверить в рассказ богини. Еще бы, чья-то там мечта и — зори! К примеру, разве он, Захар, мало мечтает? И что, исполнилось хоть что-то? Хотя…
— Вижу, начала слишком сложно... — протянула недовольно Морена. — Ладно, попробую упростить. Скажи, у вас семья большая?
— Тридцать мужчин. Наш род не самый большой в общине, но крепкий. Женщины Беркутов по большей части мальчиков рожают.
— И вы все в одном доме проживаете?
— С чего бы это? Нет. Восемь дворов у нас.
— А как отделяетесь?
— Ну, как… — пожал плечами парень, не понимая зачем объяснять очевидные вещи. — Старший женатый сын, с детьми, может захотеть перейти под собственную крышу.
— Вот! Именно то, о чем я тебе толкую. Прежде чем браться за строительство собственного дома, он начинает о нем мечтать?
— А-то, — согласился Захар. — Бывает, что целый год разговоры об этом ведут.
— То есть вместе с ним о новом доме мечтают и невестка, и их дети?
— Невестка больше всех, — подтвердил Захар. — Ведь там она хозяйкой будет. А детвора, не знаю. Может и нет. Внукам без дедушки с бабушкой грустно.
— Но, тем не менее, думают о доме все. И дедушка с бабушкой, и сестры с братьями, и еще половина села родственников и товарищей, которые потом будут помогать его строить. Верно?
— Безусловно.
— И вот — в результате всех этих разговоров и размышлений, в вашем селении появляется новый дом.
— Ага! — фыркнул Захар. — Пока эта мечта появится, знаешь, сколько пота надо пролить?
— А представь себе, что ты вернулся из странствий и увидел дом сразу готовым? Словно бы он сам возник?
Захар задумался.
— Ну, если так посмотреть, то похоже... Но к чему ты клонишь?
— А ты подумай.
— Гм… Ага. Это что же, и звезды так? — протянул неуверенно. — Мы всего лишь не видели: кто и как их построил?
— Молодец! — хлопнула в ладоши Морена. — Все-таки я в тебе не ошиблась. Правильно. Именно мысль двигает развитием мира! Она созидает и разрушает!.. А вы — люди, носители Разума, единственном источнике, в котором они зарождаются. И только потому, что одним лишь вам свойственно мечтать!
— Значит, — запнулся Захар, — Мы… мы и вас... и это…
— С чего ты вдруг, добрый молодец, заикаться начал? — засмеялась Морена.
— Прости, — парень никак не мог выдавить из себя мысль, только что пришедшую в голову.
— Да говори уже! Не мямли…
— И богов?
— О-хо-хо… — Морена покачала головой. — Богов люди себе выдумали в первую очередь! Во Вселенной нужно еще поискать такую могущественную силу, как Человеческий Разум, и одновременно — так беспомощную. Вам гораздо проще выдумать кого-то, кто будет виноват в плохом урожае, чем самому проследить за всем, не покладая рук. Ну, это ладно, пускай... Коль вам так легче жить. Но зачем все время выдумывать что-то новое? Чем вам так не угодили прежние небожители, что возникла потребность в Едином Боге?
В ее словах столь откровенно прозвучала обида, что Морена, рассердилась и топнула ногой.
— Ты уберешься наконец-то? Все, на сегодня хватит вопросов! Уходи, пока я не приказала вытолкать тебя взашей! Громыхало! Ты меня слышал?! Пошли вон оба!
В этот раз Захар не стал задерживаться.

*     *     *

Двери, в которые Захар поспешно шмыгнул, вели в зал, залитый призрачным зеленым светом, который струился из волшебного хрустального шара, подвешенного высоко под потолком. И из-за этого все здесь казалось необычным и странным. Даже самые обыденные вещи.
Взглянув направо, Захар увидел огромный стол, вырезанный из одной гранитной глыбы. Дальше — тянулись бесконечные полки, заставленные склянками, странными круглыми прозрачными горшками с широкими, узкими и клювоподобными горлышками. Пустые и с разноцветным содержимым, помеченные непонятными надписями и без оных. Налево от входа, напротив полок высились такие же длиннющие старинные застекленные шкафы, загроможденные толстыми книгами и свитками старинных рукописей. При этом стол словно надвигался на незваного гостя, сильно отталкиваясь ножками. Паре передних умелые руки мастера придали подобие оленьих, а задние ноги явно принадлежали какому-то могучему хищнику. На деке, обитой красной замшей, лежала книга. Нет, скорее — Книга!!! Потому что фолиант этот был таким большим, объемным, что сдвинуть его с места на место можно было только усилиями не менее двух крепких мужчин. Правда, взглянув на Громыхаловы грабли, заменяющие чудовищу руки, Захар понял, что тот мог ее даже носить за Мореной, наподобие молитвенника.
Выбитая надпись на обложке из золотой фольги, в котором кириллица совмещалась с арабской вязью, восточными иероглифами и древними рунами, конечно, ничего не сказал неграмотному парню. А перед глазами Захара лежала «Летопись Жизни Прошлой, Нынешней и Будущего Веку», иначе сказать — Книга Судьбы! Конечно, чтобы заглянуть в нее, одного умения читать было слишком мало. Непосвященному, Книга не приоткрыла бы завесу, заслоняющую перед смертными будущее.
Но Захар ничего этого не знал, а потому лишь мазнул по огромной книге чуть удивленным взглядом  (воображение поражали сами размеры фолианта) и покачал головой.
«Ой, ой, ой! Это, же мне придется все это прочесть. А сколько их еще храниться в других шкафах. Да на такую учебу всей жизни мало будет!»
Чуть правее и сзади стола, на стене висел странной работы гобелен.
На красном шелке золотой дракон расправлял крылья, изгибался кольцом и пытался схватить зубастой пастью свой же собственный хвост. Гобелен, хотя и был достаточно большим, все же немного не достигал пола, и, проследив глазами по материи книзу, парень увидел, что там проступает край порога. Золотой дракон охранял двери!
Захар шагнул ближе, но в то же мгновение Громыхало решительно кашлянул у него за спиной, будто в бочку загудел. 
— Что такое? — поинтересовался парень.— Мне туда нельзя?
— Нельзя, — прогудел тот.
— Почему?
— Туда и Морена без Перуна не ходит.
— Так это замок Перуна?
— Нет. Замок Морены.
— Тогда, почему без Перуна нельзя?
— Там конь Перунов.
— Конь? — удивился Захар.
— Конь.
— Вот бы хоть одним глазком взглянуть, какой он из себя? — загорелись глаза у парня. — Ни разу не приходилось видеть, на каких конях боги ездят. Может, зайдем на минутку? Обещаю, я его не буду трогать.
И только теперь Захар понял, почему этому чудищу дали такое странное прозвище. Потому что оно неожиданно разинуло пасть, и оттуда послышались звуки, которыми сопровождается в горах сход лавины. Парень не сразу и понял, что это Громыхало так смеется.
— Ну, — переспросил Захар, когда грохот обвала немного поутих, — чего хохочешь?
— Ты… гур-гур-гур... обещаешь... гур-гур-гур… не трогать… гур-гур-гур… Пегаса?
— А это еще кто?
— Конь… гур-гур-гур… так зовется. Конь Перуна.
— Неужели он так страшен?
— Страшен? — посерьезнел Громыхало. — Не знаю. Я его никогда не видел. Но только это сама Смерть! И никто кроме Бога Войны не смеет даже приблизиться к нему!
— Как же его тогда кормят? — резонно поинтересовался хозяйственный юноша. — Чистят? Неужели Перун сам за конем ухаживает?
— Не ведаю. — Громыхало пожал плечами. — Но искренне тебе советую, человечек: если дорожишь жизнью, забудь об этих дверях навсегда.
Какое-то время Захар раздумывал, потом кивнул и отошел от запретной двери, мысленно пообещав себе еще вернуться к этому вопросу, когда разузнает обо всем происходящем здесь чуть побольше.



Глава вторая
ГОД 6683-ий.
КАРПАТЫ. ЗАМОК МОРЕНЫ

Под стеклянной колбой величиной с доброе ведро, весело потрескивал жаркий огонь. Тихо журчала ледяная вода в прозрачных хрустальных трубках. Кипело, бурлило золотистое варево, и прозрачные, чистые как слеза капли неторопливо собирались в другой колбе, чуть поменьше.
Громыхало нетерпеливо топтался вокруг Захара, не вовремя подворачиваясь ему под руку. Наконец тот не выдержал и раздраженно рявкнул на излишне суетливого помощника.
— Или убирайся из лаборатории, или стой на месте! За огнем лучше следи, чтоб ровно горел.
— Да я же с него глаз не свожу, — обижено прогудел тот. — Захарушка, долго еще ждать?
— Глаз он не сводит, горе луковое… — проворчал Захар. — А уголь подкладывать кто будет? Еще и спрашивает… С таким помощником?.. До скончания веков не управимся…
Минуло чуть больше трех лет с того дня, как Богиня Судьбы Морена взяла Захара Беркута в обучение. Многое изменилось с тех пор. Сообразительный горец освоил грамоту, арифметику. А имея к своим услугам огромную библиотеку замка — в короткое время углубился в изучение и более сложных наук, проявляя особенные таланты в использовании азов алхимии. Что и пытался сегодня продемонстрировать с выгодой для себя. Пока хозяйки не было в замке.
Дни шли за днями, одни месяцы сменялись другими, а Захар так и не отказался от надежды увидеть коня Перуна. Понимал, что опасно, но это только подстегивало его любопытство. Морена упрямо не хотела ничего рассказывать, а когда Захар слишком уж надоедал расспросами, неохотно отвечала: мол, ему это без надобности. Поскольку пришел научиться тому, как людей от Смерти спасать, а не какими способами их лучше убивать.
«Оно-то так, — соглашался Захар, оставаясь при своем мнении. — Небось не повредит будущему врачевателю хоть одним глазом взглянуть: какова она собой — Смерть эта? И почему в лошадином обличии?..»
Но как спроворить дельце, если Морена сама не позволит, а в ее отсутствие за каждым его шагом Громыхало присматривает?
На помощь пришла наука…
Капли все медленнее скатывались в приемную колбу, уже больше чем наполовину заполненную бесцветной жидкостью.
— Наверно, достаточно, — пробормотал Захар. — Будем снимать пробу… — и довольно усмехнулся, заметив, как заблестели глаза чудища.
Он неспешно погасил огонь. Высвободил из зажима шейку колбы. Подождал пока Громыхало перекроет подачу воды и отсоединил холодильник… Взболтнул жидкостью, осторожно понюхал и остался доволен результатом. Запах алкоголя был едва уловим.
— Получилось, вроде. Не обманула книга...
Ректификата получилось довольно много. Кварты три. Осторожно перелил содержимое в медный кувшин и перенес на стол.
Громыхало меж тем притащил с кухни жбан охлажденного сока, ломоть сала, несколько лепешек и миску квашеной  капусты.
Захар вынул из ящика маленькую хрустальную рюмку и массивный кубок. Наполнил оба доверху и взял рюмку. Громыхало ухватил лапищей кубок.
— Ну, за науку, — произнес Захар. 
— Будем! — Громыхало крякнул и перелил самогон из кубка в пасть.
А Захар всего лишь губы обмакнул и то был вынужден спешно запить соком. Парню показалось, что ему в рот вылили живой огонь. А ТотЧтоВСкалеСидит только косматой головой помотал от удовольствия.
— Еще? — щедро предложил новоявленный алхимик.
— Угу.
Захар повторно наполнил кубок. Громыхало жадно проглотил и вторую порцию. Неведомый напиток явно пришелся чудищу по вкусу.
Уже давненько ученик Морены пытался напоить своего сторожа, чтоб хоть на полчаса освободиться от его опеки. Но до сих пор все попытки Захара были напрасными. Громыхало лакал вино ведрами и оставался несокрушимо трезв, как то место, на котором… вернее — в котором ему полагается сидеть. И вот однажды, просматривая старинные алхимические манускрипты, парень наткнулся на совет, как уберечь от скисания вино в долгой дороге. Неизвестный автор советовал использовать перегонку, чтоб разделить вино на легколетучую часть, которая сохраняет вкус и запах напитка, и обычную воду. Автор доказывал, что такое вино не мутнеет и не скисает, как бы долго не пришлось его хранить. А при перевозке занимает гораздо меньше места. Водой же полученный концентрат можно разбавлять после доставки. И тут Захар подумал: «А что, если не разбавлять? Может, крепкое вино свалит с ног чудище?»
Тайком от Морены он попробовал перегнать одну бутылку, и эксперимент удался. Оценил полученный результат и Громыхало. Попробовав «уплотненного» вина, он объявил, что Захар постиг глубины мудрости, поэтому вся последующая учеба будет пустой тратой времени. И стал предлагать свою помощь в последующих экспериментах. В роли испытателя полученного продукта. Еле-еле удалось Захару унять его энтузиазм и уговорить подождать, пока Морены не будет в замке.
И вот этот день наступил.
После четвертого кубка Громыхало замычал какую-то скальную песню, от чего в лабораторию сбежалось несколько гномов — узнать, что произошло и не нужна ли человеку помощь.
Пятый кубок настроил чудище на меланхоличный лад, и он стал жаловаться Захару на судьбу. Мол, все это сидение в камне ему уже поперек горла встало. А ведь у ТогоЧтоЗапрудыРвет совершенно иная жизнь! Как опостылеет все, так хоть повеселиться может. Это если не вспоминать о нескончаемом озорстве Прелестника.
Шестой кубок поставил точку на говорливости Громыхала. Он тяжко вздохнул, потом уронил голову на грудь и сполз со стула на пол. Однако Захар, из разумной предосторожности, вылил ему в раззявленную пасть еще и вместимость седьмого кубка.
Путь к заветной тайне был свободен!..

*     *     *

Отклонив гобелен с вышитым стражем, Захар осторожно взялся за толстую, бронзовую щеколду. Нажал, сдерживая дыхание, готовый мгновенно отпрыгнуть в сторону. Но ничего опасного не случилось. Тяжелые двери поддались довольно легко, открывая каменную лестницу, которая полого вела вглубь.
И тут Захар засомневался. Одно дело приоткрыть таинственную дверь и, в случай чего, быстренько захлопнуть. Ничего не видел, ничего не ведаю. И совсем другое — влезть с ногами. После не разведешь руками, что случайно ошибся дверью. Парень даже шагнул назад, но любопытство победило осмотрительность.
— Я на пару ступенек спущусь и сразу — обратно, — шепнул сам себе, для решимости.
И ступенька за ступенькой, шаг за шагом медленно двинулся вниз. Здесь было не так светло, как в остальных залах и комнатах дворца, но вполне хватало, чтоб не споткнуться о собственные ноги. Лестница, казавшаяся из дверного проема не слишком длинной, оказалась почти бесконечной. И Захар опять призадумался: стоит ли соваться дальше? Сказано ж: «не зная броду, не суйся в воду». Но, он уже зашел слишком далеко, чтоб возвращаться, ничего и не разведав. Да и свет в конце лестничного марша, внизу казался гораздо ярче, с красноватым оттенком. Но не таким зловещим, как в отблесках пожара, а мягким — напоминающим летний закат.
Каменные ступени закончились, и Захар очутился в еще одной пещере. Собственно, а чему удивляться? В сущности, весь замок Морены был, не чем иным, как одной громадной пещерой.
А когда глаза парня привыкли и к освещению, он увидел, в дальнем углу, прикипевший к потолку огромный сталактит, нависающий над большой чашей, вырезанной из горного хрусталя, своеобразной тиарой держащейся на голове громадного беркута. Скульптура была так искусно сделана, что казалось: мгновение — и в хризолитовых глазах серебряной птицы вспыхнет жизнь. Орел расправит могучие крылья, заклекочет и вырвется на свободу. Захару даже стало жаль его. Испытав радость полета, он теперь знал, как может страдать птица, навек посаженая в клетку.
Из искристого, словно усеянного бриллиантами или кристалликами соли, сталактита тяжелыми, медленными каплями в чашу стекала прозрачная жидкость. И собиралась она там довольно долго, потому что невзирая на собственную неторопливость и значительную вместимость сосуда, набралось ее почти доверху. Еще несколько кварт — и перельется через край, выплеснется на голову серебряного беркута.
Захар ступил ближе и поймал в ладонь одну капельку, которая как раз сорвалась с кончика сталактита. Поймал и тут же упустил. Капля оказалась тяжелее целого ведра воды. Ладонь сама прогнулась, и странная капля упала в чашу. Захар растерянно прикоснулся губами к ладони и почувствовал невероятную горечь и соленость, оставшуюся на коже.
Парень покрутил головой, и за неимением другого выхода присоединил это чудо к тем вопросам, ответы на которые он собирался при случае и под настроение выведать у Морены. Оставалось осмотреть другие двери, выходящие сюда. Захар сунулся в те, что были ближе.
В замке Богини он всякое повидал разное, но даже представить себе не мог, что бывают помещения таких размеров. Сколько Захар не присматривался, а так и не смог разглядеть, ни противоположной стены, ни потолка. И эта бесконечность почему-то вселяла такую тревогу, что он и не смог заставить себя переступить порог. А только из проема поглядел.
Слева, и справа от дверей, вдоль уходящих вдаль стен, тянулись высоченные полки, заваленные множеством клубков и пасм всевозможной пряжи. Причем сваливал их здесь кто-то совершенно бестолковый. Потому что пряжа перепуталась между собой таким невероятным образом, что нечего было и пытаться вынуть из этого месива какой-то один моток. Для этого его пришлось бы выпутывать из сотни других. Между обычной шерстью проглядывали разноцветные шелковые, и даже золотые и серебряные нити.
Постоял Захар, покачал неодобрительно головой, да и запер дверь. Даже среди ближайших родственников не заведено без разрешения хозяина слоняться по амбару.
Зато вторые двери вели в конюшню.
Боже, какой это был конь! Масти белоснежной, как саван! От кончиков ушей и до копыт. А грива и хвост еще белее. Так отличается выпавший снег от уже слежавшегося наста. Глаза — словно два жарких уголька! Змей, а не конь! Казалось, что он прямо сейчас дыхнет пламенем из ноздрей. Даже стойло для него соорудили не из жердей и бруса, а выдолбили в камне.
Сообразив, куда привело его излишнее любопытство, Захар со страхом попятился обратно. Потому что хоть лебединую шею скакуна окутывала такая цепь, что и трех бугаев сдержала бы, парень почувствовал: привязь лопнет мгновенно, если белаш захочет освободиться от нее. А попасть под его копыта — верная смерть.
— Вот ты где! — услышал Захар знакомый голос у себя за плечами и аж вспотел. — Все успел оглянуть?
Захару отлегло от сердца. Морена, похоже, не сердилась.
— Вот это конь, госпожа! Вот это конь! Такого никому кроме Перуна и не оседлать! Обычному человеку и подступится боязно.
— Вот и хорошо. Меньше желающих взнуздать Пегаса. И, чтоб ты знал: тот, кому удастся на него вскочить — весь мир покорить сможет, если в седле удержится…
Захар лишь глазами захлопал.
— Смотри, не вздумай пытаться! Ты не воин, хоть храбрости, а еще больше — безрассудства, тебе не занимать. Воином надо родиться! Да и самому смелому воину он без волшебной сбруи в руки не дастся. А каждый, кто без Перунового седла проехаться на Пегасе попробует, погибнет мгновенно. А ты парень умный, большая помощь от твоих знаний может людям выйти. Да и затраченного времени жаль… Поэтому, либо обещай мне, что больше никогда сюда не сунешься, либо мы с тобой прямо тут и простимся! Можешь убираться куда угодно…
И был ее голос таким холодным, жестким, что понял Захар: Морена не шутит. Что же оставалось делать? Пришлось пообещать. Зато, когда уже уходили, задержался еще перед скульптурой беркута.
— Можно спросить?
— Спрашивай.
— Почему вода в этой чаше, такая странная? Я даже след оставленный на ладони лизнул, и до сих пор уста немеют от горечи. А капля тяжелее ртути…
— Это не вода, Захарий, — ответила богиня. — Это горе, людское. Слезы безнадежности, страдания невыносимые. А каким им еще быть, если не горькой тяжестью, или тяжелой горечью?..
Услышав такой ответ, Захар невольно отшатнулся от серебряного хищника.
— А что чужое горе именно таким тебе показалось, радует меня,  —  продолжила богиня. — Не каждому оно таким кажется. Ой, не каждому.
Вроде бы уже достаточно было парню и тех новостей, но любопытство — зверь ненасытный.
— Горе, — повторил задумчиво. — А зачем его в чашу собирать?
Морена задержалась на ступенях и повернулась к парню.
— Тебе и это не терпится узнать? — она покачала головой. — Хотя, ты уже совсем не тот, каким был при первой встрече. Должен понять… — Морена немного помолчала. — Вот уже две сотни лет, как Старые Боги, проиграли битву за веру в сердцах и душах людей Богу Единому. Все могло сложиться иначе, но его учение пришлось по нраву князьям и боярам. Ведь Единый Бог их рабов послушанию научил. К счастью для всего мира, мы проиграли не навсегда, — многие еще вспоминают нас. Хоть изредка, но приходят поклониться уцелевшим капищам, задабривают идолов. И значит — у Старых Богов еще есть возможность вернуться. Два века тому, по совету Книги Бытия, Перун установил здесь эту чашу. Чашу Меры Терпения. Ибо написано в Книге следующее: «Когда переполнится слезой Чаша, окончится господство Бога Покорного, и поклонятся все тем Богам, что на рать вели. Потому что Воин из людского племени оседлает Коня, и Мир умоется кровью». Как ты и сам видишь, Захар — уже недолго ждать осталось.
— Смертный?  — переспросил Захар. — В Книге Бытия записано, что Пегаса оседлает обычный воин?
— В этом пророчестве нет ничего странного? В свое время на нем ездили и Аттила, и Тамерлан, и Чингисхан. Почему бы еще кому-то не попытаться оседлать Пегаса?..
— И там сказано, что мир умоется кровью?
Морена развела руками.
— Это не ко мне. Теперь за все призванный вами Единый Бог в ответе. Я людям зла не желаю, но Чаша Терпения должна переполниться.
Захар взглянул на венчающую серебряного беркута огромную тиару и вздохнул. Потому что хоть до краев оставалось не так и много, но не для горя и слез, имеющих вес гранитных брыл.




Глава третья
ВЕСНА 6727-го.   
КАРПАТЫ. ЗАМОК МОРЕНЫ.

Весело полыхали в золотых канделябрах свечи из ароматного воска, отбрасывая на стены призрачные тени. Молодая, чрезвычайно красивая женщина, одетая в платье из тонкой выбеленной шерсти, сидела возле письменного стола. И хоть в кабинете было достаточно тепло, почти жарко — Морена зябко куталась в пышную накидку из беличьего меха. А предмет, который вызывал непреодолимую дрожь в теле богини, лежал перед ней на столе, под караулом тех самых пятисвечников. Огромный, окованный серебром фолиант. Книга Бытия.
Этот космический хлад, который не могли прогнать ни теплый мех, ни горячий пунш, богиня ощущала каждый раз, когда приходила пообщаться с Книгой. Словно та, в оплату за свои услуги пила из Морены живительную силу. От Книги веяло первородной Силой, значительно превышающей всю мощь Богов. И Новых, и Давних. Да и общалась она с богиней так, как взрослые, задумавшись о важных делах, отвечают на вопросы детей. Мимоходом, даже не вникая в их смысл. Имеющие право и власть, вместо ответа, поставить непоседу в угол, чтоб не мешал. И Морена каждый раз колебалась: стоит или нет ее вопрос такой платы, но — любопытство брало верх над рассудительностью. Особенно, когда шла речь о том, чего она не могла увидеть в магическом зеркале.
С зеркалом было проще. Желая избежать участи многих своих сородичей и уцелеть, оно было покорно воле Богини, и торопливо показывало все, о чем не спроси. Но — только в реальном времени. Ни прошлое, ни будущее ему не открывалось.
Морена встала из-за стола, нарочно затягивая момент разговора с Книгой, и пройдя наискосок через комнату, остановилась перед большим овальным зеркалом из отполированного золота. В его идеально гладкой поверхности не отражалось абсолютно ничего. И даже вблизи оно казалось всего лишь дырой в стене.
Богиня подошла еще ближе и приложила к чуть прохладному, но по сравнению с Книгой, обжигающе горячему, овалу левую ладонь.
— Проснись!
В то же мгновение тьма пожелтела, а потом заиграла радужным переливом всех цветов и оттенков. Так Зеркало демонстрировало любимой хозяйке, свою радость от предстоящего общения.
Морена немного подумала и спросила:
— Покажи мне моего давешнего ученика Захара.
Неизвестно почему, но ей вдруг захотелось увидеть того юношу, который сорок лет тому умел так мило развеять скуку, непосредственностью, любознательностью, и... лаской. После того, как Беркут покинул горный замок и вернулся к людям, Морена долго колебалась: брать или нет еще кого-то в науку. Но, так и не случился больше никто достойный ее внимания и времени. Да и Единый за последних полвека настолько прочно сумел завоевать души и разум людей, что даже ее — Богиню Судьбы додумались перевести в разряд ведьм и колдуний. Сравнив с прочей нежитью и нечистью… Морена обиделась, и о новом ученике больше даже не вспоминала.
Зеркало понимающее мигнуло, потом сверкнуло золотом и, будто сквозь оконное стекло богиня увидела Захара.
Сначала она подумала, что зеркало ошиблось, или, что Захар где-то рядом, просто не попал в фокус, пока не поняла: что именно этот — еще крепкий, но уже совершенно седой, с изрезанным глубокими морщинами лицом, мужчина и есть ее бывший ученик. Храня в памяти образ двадцатилетнего парня, богиня совсем позабыла: что время более беспощадно к людям.
Богиня грустно вздохнула, и зеркало, уловив ее настроение, опять помутнело, а вскоре и вовсе подернулось темно- сиреневым покрывалом.
Морена уже пожалела, что поддалась воспоминаниям. А так как не любила раскаиваться в поступках — рассердилась. Хотя, это и к лучшему. Когда вопросы задавались именно в таком расположении духа, Книга отвечала более охотно и откровенно. Но свечи сгорели еще не на один вершок, пока Морена отважилась открыть ее.
Магический фолиант напоминал скорее плоский ларь, для хранения драгоценностей, чем привычную книгу.
Морена вставила в едва заметную щелку на корешке филигранный золотой ключик и дважды повернула. В середине Книги что-то пискнуло и, с тихим перезвоном хрустальных колокольчиков, веко ларя медленно поднялось. Внутренняя поверхность его осветилась и сделалась похожей на окошко, сквозь которое видно кусок утреннего, сероватого, неба.
Внутри ларя белел всего лишь один листок из неизвестного серебристо-синего материала, на ощупь крепче алмаза и мягче самого нежного бархата. Во всех четырех углах листа сияли крошечные звездочки.
Богиня положила на гладкую поверхность обе ладони и едва удержалась, чтоб не отдернуть их из-за ужалившего кожу, обжигающего мороза, что набросился на ее руки, как изголодавшийся зверь. Зато Книга — проснулась. Серое окошко распогодилось летней голубизной.
«Приветствую! Назовите пароль допуска!», — высветилась там первая надпись.
— Brevi manu.
Эту глуповатую фразу о коротких руках требовалось произносить каждый раз, если Морена хотела получить ответ. Иначе, Книга наотрез отказывалась общаться. Пару веков тому Морена случайно услышала, что именно так Перун заставляет Книгу подчиняться. Запомнила, повторила, и получила доступ к ее могуществу.
«Имя пользователя идентифицировано. Морена. Допуск открыт».
Это значило, что Книга готова отвечать.
Стужа донимала все сильнее. Казалось, что на руках уже нет пальцев. Но Богиня хотела знать...
— Смогут ли Давние Боги победить Бога Единого?
Огоньки в окошке мигали так долго, что она уже хотела повторить вопрос. Но ответ появился.
«В этой системе слишком много неизвестных. Линейное решение невозможно. Необходимо задать дополнительные условия».
— Какие именно?
«Назовите оружие или силу, на которую возлагаются наибольшие надежды».
— Конь Перуна!
«Результат не фиксирован. В системе возможные изменения».
— Какие еще изменения? Я ничего не понимаю...
«Вариант первый. Давние Боги передают коня своему избраннику:
а) избранник принимает подарок — Давние Боги побеждают в борьбе с Богом Единым;
б) избранник отказывается принять дар — Давние Боги проигрывают;
Вариант второй. Конь попадает в руки почитателей Бога Единого:
а) они догадываются о силе, которая кроется в нем, — Бог Единый побеждает;
б) не догадываются — сохранится равновесие;
Вариант третий. Конь нейтрализован (не достается никому) — продолжает сохраняться равновесие сил...»
— Следовательно, необходимо устроить так, чтоб Пегас достался именно нашему избраннику. Да?
«Да».
— А кто может помешать нам в этом?
«Тот, кого вы именуете Богом Единым».
— Лично?
«Нет. У него для этого достаточно сторонников, сил и слуг».
— Назови, кого остерегаться больше всего.
«Человека».
— Конкретнее! — Морена начинала терять терпение.
«Его еще нет в этом мире».
— А когда появится?!
«В 6728-м году».
— Имя! Имя назови!
«Найда».
— Я смогу его уничтожить?
Опять длинная пауза, в течение которой Морена поняла, что отморозила руки по запястья.
«В этой системе слишком много переменных...»
— Это значит: можно, но трудно. Что ж, поглядим. А переманить его на нашу сторону нельзя?
«Этот вариант имеет большой процент достоверности. Примерно как 80 к 20».
— Что именно позволит им манипулировать?
«Женщина. Любовь».
Морена улыбнулась. Об этом могла и сама догадаться, без подсказки. Что еще может интересовать мужчину? Деньги, власть и женщины...
— Какая-то конкретная, или вообще?
«Да, конкретная».
— Ты меня доведешь до бешенства... Назови имя!
«Чье?»
— Женщины, которая будет имеет влияние на Найду!
«Ружена».
— Насколько важна роль Найда в нашем противостоянии с Единым?
«Его вмешательство может нейтрализовать Коня».
— И тогда никто не победит?
«Не в этом тысячелетии».
— Почему именно он?
«Он избран».
Лед сковал уже и локти Морены. Дальнейшее общение с Книгой становилось смертельно опасным... С огромным усилием Богиня оторвала ладони, которые словно примерзли к серебристому листу. И в то же мгновение окошко на внутренней поверхности потемнело, высветив вопрос:
«Вы действительно хотите завершить работу с анализатором будущего?»
Морена повернула ключик в щели.
Книга высветила традиционную надпись: «Сохранение прошло успешно. Работа завершена» и сделалось непроницаемым, как небо в воробьиную ночь.

* * *

Шло время. Пламя тихо потрескивало на свечах, проглотив толстого воска больше чем половину. Морена спала.
Велес вошел в комнату, ступая, как для мужчины такого мощного телосложения, очень мягко и неслышно. Но удивлялся бы его походке лишь тот, кто видел Черного бога впервые.
— Опять общалась с Книгой? — прогудел густым басом, заметив, что Морена никак не реагирует на его присутствие. — Разве не говорил Перун, чтоб ты оставила ее в покое?
Морена мигнула и, недоуменно посмотрела на неожиданного гостя. Потом  все вспомнила, и слабо улыбнулась.
— Треклятая Книга высосала все силы. Я чувствую себя, как...
— Неистребимое женское любопытство, — насмешливо фыркнул Велес. — О, женщины... Даже будучи богиней, ты остаешься всего лишь бабой.
Глаза Морены зловеще блеснули.
— Назвать женщину женщиной — это обида? — сделал по-детски невинное лицо Черный бог. При его могучей осанке это выглядело так нелепо и смешно, что Морена не удержалась и прыснула смехом.
— Ну вот, — констатировал Велес. — Теперь ты больше похожая на себя, а не на овощ.
Морена подняла голову.
— Погоди веселиться, Книга утверждает, что у нас может ничего не получиться...
Велес вопросительно дернул подбородком.
— Начни сначала. Но прикажи поднести что-то для орошения уст. Судя по началу, разговор  явно длинный намечается.
Морена хлопнула в ладони, и в дверях кабинета сразу же появилась прелестная летавица, будто сотканная из солнечного луча.
— Слушаю, моя госпожа, — поклонилась учтиво.
— Ну, говори, чего подать? — обратилась к гостю Морена. — Чего желаешь?
Тот взглянул восторженно на прислужницу и значаще хмыкнул:
— К разговору о моих желаниях вернемся позже, ближе к ночи. А пока остановимся на большом бокале рейнского и нескольких хорошо прожаренных бараньих лангетах к нему. Только — хорошо прожаренных. До хруста.
Летавица поклонилась и перевела взгляд на хозяйку.
— А вам, госпожа?
— Мне? — Морена не сразу и сообразила: чего хочет, так далеко были ее мысли от пищи телесной. — Что же, можно и мне... глоток токайского и... персик.
Летавица еще раз поклонилась и выпорхнула из комнаты.
Велес подошел к столу и осторожно закрыл Книгу.
— Не люблю, когда она раскрыта, — объяснил. — Такое впечатление, что за мной кто-то наблюдает. Гораздо могущественнее. Тот, кто может в любое мгновение прекратить мое существование. И сделать Ему это будет легче, чем мне раздавить муху. Или — задуть людскую жизнь... Давай, выйдем из комнаты, а?
— Глупости, — дернула плечиком богиня. — Книга — всего лишь магическое устройство Предтеч. А его создатель, давно канул в Забвение. Раз люди ничего не помнят о той эпохе и происходивших в мире событиях, — следовательно и силы у Него быть не может.
— Согласен. И все же, Книга нервирует меня. Особенно, когда приходится видеть, какой ты становишься после общения с ней.
— Желание гостя — закон для хозяйки, — чуть улыбнулась Морена, давая понять, что эта тема не так важна, чтобы терять на нее время. — Куда предпочитаешь? Может, на балкон выйдем? Весенние Карпаты достаточно милы.
— Можно и на балкон.
Скальный выступ, укрепленный руками гномов и волшебством Морены, будто парил над пропастью, даруя ощущение полета. А вид открывался и в самом деле примечательный. В долинах уже во всю резвился апрель, а северные склоны Горган все еще оставались покрытые, слежавшимся до крепости панциря, чуть подтаявшим и прохваченным ночными морозами снегом. В лучах весеннего солнца они сверкали и играли всеми цветами и оттенками, словно были усыпаны наилучшими самоцветными камнями. Затмевая само светило радужными сиянием и ослепительными переливами.
Пока Велес любовался волшебной игрой света, прислужницы накрыли столик и расставили кресла.
—  Мило, — вздохнул Черный бог и опустился в кресло.
— Наверно, — как-то слишком уж безразлично согласилась Морена, надкусив бархатную шкурку сочного плода.
Велес удивленно взглянул на нее, глотнул вина и только после брюзгливо проворчал:
— Истинно — никто не ценит того, чем владеет... Нужно заманить тебя к себе,  под землю, эдак на пару-другую десятилетий. Может, тогда картина пробуждающихся от зимней спячки, гор станет немного милее.
Морена растянула губы в деланной улыбке, показывая, что оценила юмор гостя, но, не желает поддерживать эту тему. Велес кивнул и опять глотнул вина.
— Хороший год, — похвалил, беря из золотого блюда прожаренный почти до каменного состояния бараний лангет.
— Плохое богам не подобает, — ответила нетерпеливо Морена. — Ну так что, ты уже готов меня выслушать?
— Давай, вещай...
Велес удобно умостился в кресле и приготовился внимать.
— Я спрашивала Книгу, удастся ли нам победить Единого, используя Коня. А она в ответ сообщила, что вскоре должен появиться на свет какой-то Найда. И этот человек сможет сделать так, что Пегас потеряет свою смертоносную силу.
— Как это? — искренне удивился Велес. — Человек сможет побороть Смерть?
— Так сказала Книга.
Велес задумался над услышанным.
— А если подробнее?
— Я уже не выдержала...
— Гм... — Чорный бог потер подбородок. — Что ж, хоть и не люблю я этого, но, по-видимому, придется открыть Книгу еще раз...
— О, нет! — Морена зябко сощурилась под своей меховой накидкой. — С меня достаточно.
— Я о себе говорю.
— А недавно кто-то насмехался над женским любопытством.
— Не капризничай. Все это слишком серьезно. Глупо прозябать в забытьи еще несколько сотен лет из-за чрезмерной самоуверенности.
Он поднялся и прошел в кабинет к столу с Книгой. Сел в кресло перед ней и обернулся на Морену.
— Вставь ключ.
Морена проделала необходимые приготовления и стала с интересом смотреть. Она знала, что Книга подчиняется Велесу, но ни разу не видела его рядом с ней. В окошке высветилась знакомая надпись.
«Приветствую! Назовите пароль допуска!»
Велес положил ладони на лист фольги и грубо приказал:
— Давай без фокусов! Недосуг!
 «Пользователь идентифицирован. Велес. Допуск открыт».
— Отвечай: что за воин во враждебном лагере объявился?
«Еще не объявился».
— Не цепляйся к словам! Не с Мореной беседуешь! — проворчал Чорный бог. — Когда Найда будет доступен для наших слуг? Где? Как его уничтожить?
«В ночь перед рождеством Бога Единого. В 6729-ом году. Предместье Галича. Обычным способом. Вероятность смертельного исхода — 50 на 50».
— А позже?
«С каждым последующим годом вероятность уничтожения объекта падает на два-три процента. Зато возрастает вероятность переманить его на вашу сторону».
— Понятно...
Велес отнял ладони и закрыл Книгу, даже не поинтересовавшись, что там еще высветилось.
— Следовательно, зима 6729-го... У тебя есть кто-то в Галиче?
— Волколак, ведьма...
— Я думаю: для одного младенца должно хватить... А что до лошадки, то пусть Перун не полагается на помощь предсказателей, а займется им сам. Чтобы не вышло, как в прошлый раз.
— Кто меня вспоминал? — густой, рокочущий бас громыхнул так неожиданно, что заставил обоих богов вздрогнуть. Но увидев перед собой высокого крепкого мужчину с золотыми волосами и серебряными усами, они успокоились.
— Ты? Вовремя...
— А что? — Перун вынул с воздуха резную кружку, полную пенистого меда, отхлебнул треть и опустился в диван, который тоже выпрыгнул ниоткуда.
— Книга утверждает, что и в этот раз может не удаться... — чуть неуверенно сказала Морена, которая хоть и была уважаемой богиней первого списка, все ж в присутствии верховного правителя немного робела.
— Глупость... Я все обдумал. Ничего больше не станет у нас на пути. Монголы придут на Русь. Чаша наполнится!
— А если все-таки... — начал Велес.
Перун нахмурился и грозно сверкнул взглядом из-под лохматых бровей.
— Никаких если! Повеление самого Сульде монголы не посмеют не исполнить!
— Сульде? — удивленно переспросила Морена. — Что-то не приходилось раньше о таком слышать. Кто это?
— Их новый Бог Войны. То есть — я... — засмеялся Перун. — Они еще не совсем привыкли, но, думаю, за два десятка лет созреют. Того, что случилось с Чингисханом, — больше не повторится.
Перун брякнул в сердцах кружкой об пол.
— Кто же думал, что этот пастух окажется таким бешеным?..
— Хочешь сказать — неуступчивым и упрямым?
— Что хочу сказать, то и говорю, — рыкнул Перун. — Я рассчитывал на беседу с человеком. Жестоким, но подвластным таким простительным порокам, как желание славы, величия... А этот оказался просто диким зверем. Настоящим хищником! В его голове одновременно не удерживалось больше двух мыслей. Да и то одна из них — желание убивать. Просто так, ради удовольствия. А Поднебесная Империя была ближе, богаче и понятнее, чем христианский мир. И как враг, и как добыча. И убеждать Темуджина в противоположном — все равно, что пытаться оторвать волка от куска кровоточащего мяса обещаниями медового каравая. Но не беспокойтесь — с его потомком договориться легче.
— Ты о сыне Чингизовом мыслишь?
— Джучи?.. Нет... Этому хватит славы и проблем великого отца. Я о внуке. Вот этот уже все сделает, чтобы достичь славы деда. И поскольку на Восток его ничего не влечет, то и отправится он сюда. А мы ему дорогу подскажем и подтолкнем, в нужном направлении!
— В добрый путь… — благословила Морена.
— Боюсь, — опечалено склонил голову Велес, — этот поход никто не сможет назвать добрым...
— Сочувствие проснулось? — отмахнулся Перун. — Жалеешь?! Кого? Разве мы были для них плохими богами? Люди первые отреклись от прошлого! Все позабыли... И былую славу, и добро... Пусть! Кому суждено погибнуть — Судьба. Зато, каждый, кто выживет и от Единого отречется — будет счастлив. Их, я сторицей отблагодарю! Обещаю — дети лучше родителей заживут.
— Хорошо счастье, родительской кровью купленное.
— Не болтай глупостей! — рассвирепел Перун. — Я что, для себя стараюсь?..
— Не кипятись, Громовержец, — примирительно ответил Велес. — Вероотступники заслуживают наказания. Сомнения нет. И наказания жестокого. Но все ж как-то неприятно, призывать верную погибель на собственный народ. Согласись...
— Есть немного, — поубавил тон Перун. — Однако другого пути не вижу. Молчаливым невмешательством мы лишь отдаем Единому даже те крохи власти, которые еще оставлены нам. Ведаете ли, в кого мы превратились стараниями его священников?
Велес кивнул. А потом встал и вышел на балкон. Все эти разговоры ему уже надоели до тошноты.
— В бесов и ведьм! — продолжал тем временем бушевать Перун. — Ну, с нечистью еще как-то можно согласиться. Они хотя и темного, а все ж божественного происхождения. Но, чтобы Богиню Судьбы свести к уровню обычной ведьмы? Упоительную красавицу, от улыбки которой сам Ярило ярче светил, превратить в злобную, крючконосую старуху? Этого я не понимаю... Позор! Так что даже не пытайтесь изменить моего решения...
Морена зашипела, словно раздраженная кошка:
— Я им покажу ведьму! Надолго запомнят!
А Велес между тем глотнул рейнского, услужливо поданного золотоволосой летавицей, и промолвил обращаясь то ли к Горганам, то ли к богам:
— Собственно, нам не проклинать, а благодарить нужно Единого... Как и людей, которые призвали его. Иначе, чем бы мы, други, еще развлекались вот уже добрую тысячу лет?
А затем прибавил не так громко и пафосно, обращаясь к Морене:
— Надеюсь, ты не будешь возражать, сестрица, если я одолжу у тебя на время парочку прелестниц? А то у меня там один лишь вой и скрежет зубовный. А так хочется уюта, тепла и ласки.
Смех Морены был звонким и веселым. Как у того, кто наконец-то избавился от проблем и тревог. Или думает, что сумел...




Глава четвертая
ЗИМА 6729-го.
ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКОЕ КНЯЖЕСТВО. ГАЛИЧ.

Уже минула полночь, когда Опанас Куница проснулся из-за того, что кто-то упрямо и достаточно сильно дергал его за рукав рубашки.
— А? Что? Кто здесь? — пробормотал Опанас, через силу, выныривая из глубокого и сладкого сна. Кунице снилось, что он подцепил острогой здоровенного осетра, и Остапу не хотелось бросать такой улов.
— Да, просыпайся ты, одоробло саженное, — просипел кто-то около самого уха. Будто неизвестный стоял перед лежанкой на коленях. — Ну, просыпайся же! Вот еще мне канитель с тобой.
Сон с Опанаса как рукой сняло. Он узнал голос домового Митрия. А тот почем зря не стал бы будить хозяина.
— Митрий, ты что ли? Чего шебаршишь?
— Вставай, Опанас. Плохая ночь! Нельзя спать. На улицу выходи.
Ничего не понимая, Опанас заставил себя поднялся с лежанки. Сел, свесив к холодному полу ноги, обводя сонным взглядом стены горницы. И хоть в сплошной тьме можно было хоть что-либо разглядеть, глаза хозяина и по самым расплывчатым очертаниям легко узнавали привычные вещи. Белесый мутный призрак напротив — окошко, затянутое бычьим пузырем, — белеет от лунного света, играющего на мерзлом снегу. Чуть сбоку — большая темная глыба, это кабанья голова с золочеными клыками — подарок покойного князя. После той последней охоты. Перед походом на далекую Вислу. Охота, на которой Роман Мстиславович едва не простился с жизнью. Стрела Опанаса так и осталась торчать у вепря из глазницы. Князь приказал не вынимать, чтобы память была. И хоть уже почитай шестнадцать годов минуло, как нет больше Романа Мстиславовича, а Куница и сейчас с недоумением вспоминает свой выстрел. Потому что даже Никита Шпак, самый меткий лучник во всем Галицком княжестве, только свистнул, встав на то место, откуда Опанас попал матерому секачу в глаз. А после прибавил негромко:
— Похоже, что сам Перун направлял твою руку, Опанас! Обычному человеку такой выстрел не под силу…
Опанас и не спорил. Поспешно спуская тетиву, он сам не верил, что попадет в рассвирепевшего вепря, несущегося на князя, — слишком много веток было между лучником и целью. Но, видимо, еще нужен был тогда богам Роман Мстиславович. Потому что не приказывал жечь их идолов, и не подвергал наказанию тех, кто продолжал, невзирая на церковные запреты, ходить к старым капищам с подношениями. Вот и отвели смерть. Хотя, что с того: на охоте от клыков зверя уберегли, а спустя месяц, в бою — не защитили. А может, не смогли? В чужом краю — другие боги. К пришлым князьям гораздо менее благосклонные…
— Ты встанешь сегодня, или нет? — потерял терпение домовой и сердито топнул.
Опанас прислушался к звукам ночи. В Предместье было так тихо, что можно было различить привычный шелест Мозолевого потока. Даже псы не брехали по дворам.
— Ну, чего тебе? — пробормотал недовольно. Первая тревога схлынула, а под периной, да прижавшись к мягкому боку жены — и тепло, и уютно.  — Если не спится или нечем заняться, иди Орлика вычеши. Гриву ему заплети, или еще чего придумай, а меня не трогай. Только и радости зимой, что за весь год отоспишься. Исчезни.
— Вставай, Опанас, беда грядет, — повторил домовой. Опанас вздохнул. Митрий хоть и мал ростом, но упрямством не уступал самому здоровенному мужику. — Я знаю, я чую... — повторил тот и юркнул в мышиную норку, едва уклонившись от тяжелого сапога, брошенного крепкой рукой.
Опанас перевернулся на другой бок, ткнулся лицом в волосы жены, приятно пахнущие любистком и мятой, и попробовал опять задремать.
«Беда, беда… Нашел чем удивить, будто до сих пор одно добро вокруг... Вертишься с утра до вечера, как Марко Проклятый в аду, а толку — ни Богу свечка, ни черту кочерга…»
В псарне свирепо, как на чужого, взлаяли княжеские псы. Опанас опять приподнялся. Разбудил таки домовик, теперь не уснуть… Мысли вернулись к прошлому.
«Смык псов и кабанья голова на стене, вот и все, что осталось в Галиче от Романа Мстиславовича после гибели. Даже сына его строптивые бояре, подзуживаемые Володиславом Кормильчичем, из княжества прогнали. На Волыни княжит Данило. Но этот — вернется! Чтоб мне подохнуть без покаяния, если не вернется. Этот характером и отца загнет. Огонь, орел! Не то, что, хоть и рассудительный, но слишком мягкий и добрый Василько. Не с княжеским норовом уродился младший Романович. Такому только в митрополиты… Видно, всю волю и упорность только старший сын унаследовал.
Может, с оглядки на Данила Романовича, и велел Глеб Зеремиевич не трогать княжескую псарню? А заодно, и его, Опанаса, оставили бояре при ней,  как прежде?»
Рядом завозилась Христина. Садясь, муж обнажил ей плечи, и ночная прохлада потревожила сон женщины. Опанас бережно укутал периной жену и стал ногами на пол.
Моложе мужа на добрых полтора десятка лет, Христя еще и теперь была писаной красавицей. Почему остановила она свой выбор именно на нем? Чем пожилой, нелюдимый княжеский псарь приворожил девичье сердце, в Галиче не мог понять никто. И в первую очередь сам Опанас. Христя ж, в ответ на попытки выведать тайну, заливалась звонким смехом и отшучивалась: мол, сердце лучше знает, кто ему других дороже и милее.
— Не приведет к добру эта любовь, — шушукались украдкой слободские бабы. — Ой, не приведет! Боги завистливы и никогда не дают ничего просто так. Ой, как бы не пришлось горемычным, заплатить цену гораздо выше, чем дать смогут.
Шушукались, шушукались да и накаркали.
Двадцать лет прожили вместе Опанас и Христина душа в душу, а детский лепет так и не раздался в их доме. Трижды была при надежде Христя, трижды радость собиралась постучаться в двери к Куницам, но — так и не смогла ни разу доносить дите до срока. А теперь — уже и вовсе не тяжелеет. Может, и в самом деле не терпят небожители безграничного человеческого счастья? И дав что-то одно, тут же спешат забрать что-то взамен. От таких мыслей делалось муторно, обидно и хотелось крепко выругаться.
Опанас натянул штаны и сунул ноги в сапоги.
Он вырос сиротой и, ведя любимую к алтарю, мечтал о целом выводке детворы, которая наполнит его дом смехом и радостью. Но, не судились. Сколько свечей отнесла в церковь Христя, сколько молитв вымолили они вместе и по отдельности. Ничего не помогло. Хоть у Лукавого проси помощи. Или у давних Богов. Может, они, если не добрее Единого, то сильнее?
Опанас понимал, что только за одни такие мысли отец Онуфрий назвал бы его еретиком, богохульником и мог предать вечной анафеме. Но, «мокрый дождя не боится» — хуже не будет. Если некому оставить нажитое, тогда зачем жить? Чего ради? А все ж Куница сперва перекрестился на угол с иконами, и только после этого несмело приступил к кабаньей голове. Положил руку на тонкое древко стрелы. И то ли почувствовал, то ли пригрезилось ему, что оно будто ожило, затрепетало от прикосновения и тепла человеческой ладони.
— О, беспощадный и справедливый Перун! — взмолился истово. — Почему, даруя моими руками жизнь князю, ты не позволишь познать мне самому счастье отцовства? Это же так просто! Умоляю тебя, Громовержец, и тебя, Морена — сжальтесь над горемыкой! Неужели некому будет сомкнуть мне в последний раз веки? Если я не угодил вам чем-то, то лучше возьмите мою жизнь, но не мучайте так жестоко. Изберите другое наказание. Чтоб хоть жена из-за меня не страдала. Помилосердствуйте! Умоляю…
Если Опанас надеялся услышать что-то в ответ, то зря — ночная тишина не нарушилась ничем, кроме далекого и печального волчьего воя.
— Что ж, — горько вздохнул мужчина, — значит, правду говорит отец Онуфрий: божьи пути неисповедимы… Нет вам дела до рабов своих. — А затем прибавил, уже с обидой и каплей презрения. — Вы и Роману Мстиславовичу жизнь даровали лишь для того, чтобы отобрать.
Но боги упорно продолжали отмалчиваться. Видно, мольбы и проклятия мало тревожат бессмертных. 
Опанас еще раз вздохнул, сгорбил все еще могучие плечи, накинул не застегивая тулуп и вышел в сени.
Серые тянули свою зловещую песню уже где-то рядом с Предместьем, и свора лютых княжеских медельянцев и волкодавов, что давно не пробовавших горячей крови, с рычанием бросалась на крепкие стены псарни, а смык гончих — жалобно повизгивал. Так же, в ответ на завывание, из стойла доносилось тревожное фырканье жеребых кобыл, и лишь престарелый Орлик, любимец Романа Мстиславовича, которому не раз случалось было догонять и вытаптывать копытами волков, зазывно ржал. Даже древний беркут Василий, что уже и не взлетал, заслышав неподалеку голос большой стаи, проснулся на своей жерди и недовольно забил крыльями.
— Хоть ржи, Орлик, хоть молчи,— а больше тебя никто не оседлает. Стар ты уже. Дряхлый совсем… Куда тебе за волками гоняться. А вообще, я с тобой согласен. Совсем обнаглели серые, — Опанас сплюнул в сердцах и почесал широкую, словно двери, грудь, поросшую густым, седым волосом. — Вскоре прямо в дом, за стол влезать будут. Как оставил нас светлый князь сиротами, так и расплодилось этой нечисти, прости господи, будто мошкары летом. А боярам Галицким ловецкие забавы не по вкусу. Ну, да оно и не в диковинку. Разве ж с такими раскормленными телесами в седле усидишь? И отроки их больше к хмельной трапезе и белоголовой дичи удалые, нежели супротив медведя или кабана. Ничего, мыслю, недолго уже им жировать. Вскоре — все измениться. Поговаривают, Данило Романович на Волынском княжестве, как бы не лучше отца справляется. Даст Бог, вернется и к нам, в Галич. Ведь здесь его родина. Вот тогда боярской власти конец и наступит.
Опанас замолчал и опять прислушался к ночным звукам. Волки не утихали. Казалось, даже, что к их хору присоединялись новые голоса.
— Эк, запели! На мороз, что ли?
Всего несколько минут простоял Опанас на улице, а иней от дыхания уже густой изморозью прихватил его усы и бороду. Мороз не шутил. Вздрогнув всем телом, мужчина еще раз сплюнул и повернул к дому.
— Чтобы тебя, Митрий, хромая утка пнула, — пробормотал сердито. — И чего спрашивается,  не спалось?
Опанас уже взялся рукой за щеколду, как неожиданно почувствовал, что не сам во дворе. Быстро оглянулся и остолбенел. Прямо перед ним повис ангел. Точь-в-точь такой, как их изображают на церковных иконах. Миловидный стройный, еще не бреющий щек, юноша, в белоснежных одеяниях и с большими крыльями, похожими на гусиные, за плечами.
— Всевышний услышал твою молитву, — тихо, но выразительно сказал тот. — Не теряй времени. Иди в псарню и жди. Когда наступит момент истины, ты поймешь, что надлежит сделать. Время близится. Будь достоин милости Божьей. Блажен, кто верует!
Ангел поднял десницу, как для благословения. Опешив от неожиданности, Опанас склонил голову, — а когда дерзнул снова взглянуть на посланца небес, во дворе никого не было. Как и следов на снегу.
— Ангел! — прошептал растерянно. — Если я не сошел с ума, то только что видел ангела и получил от Него весть. Как в Писании. Бред... — Опанас чувствовал себя так, будто упал спросонья с лежанки. Вроде бы и не сильно ударился, а разобрать где, кто и что не удается.
Кто знает, сколько простоял бы еще так княжий псарь, когда б не услышал, как в мерзкий волчий вой вплетается еще один далекий и странный звук, — очень похожий на перезвон бубенчиков под дугой. Но, как не напрягал слух Опанас, перезвон не повторился.
— Почудилось, наверно. Кто ж, при здравом уме, пустится сегодня в дальний путь? Вчера еще и солнце не садилось, а морозище брался такой, что и сплюнуть нельзя: слюна к губам примерзала. Путникам в шубах еще так сяк, но лошадям — верная погибель. Хоть сразу прирезать. Легкие напрочь обморозят.
Из дел явных и понятных его мысли опять повернули на вещи странные, непостижимые и таинственные. Опанас задумчиво помотал головой.
— Что ж это за виденье такое было? Неужели, я и в самом деле сподобился увидеть ангела, велевшего мне ступать в псарню? И не пил ничего за ужином хмельного. Странно... И Митрий о какой-то беде болтал. Может и не зря будил меня домовой?
Волчий вой вдруг превратился в такой неистовый ор, что Опанас аж вздрогнул.
— Чисто шабаш! Не приведи Господи на такую стаю нарваться. Верная смерть! Волк — зверь будто и не очень сильный, супротив вооруженного охотника сам на сам никогда не пойдет. Даже — с отчаянной голодухи. Но коль соберутся в стаю — тут уже не до шуток. С десятком волков даже медведь не станет задеваться. А здесь их, судя по голосам, вообще невесть сколько...  О! — воскликнул озабоченно, — опять что-то чудится!
Но на сей раз веселый перезвон бубенцов так отчетливо прозвучал в морозном воздухе, что спутать его с чем-то другим было совершенно невозможно. И в то же мгновение, чуткое ухо охотника различило голос вожака, который повел стаю наперерез добыче. А еще чуть погодя со стороны тракта донеслось предсмертное конское ржание.
Понимая, что непоправимо опаздывает, Опанас подскочил к дверям псарни и выпустил всю дюжину беспощадных врагов медведей и прочих хищников — медельянцев. Каждый пес ростом с годовалого бычка. А вслед за ними — дюжину волкодавов.
— Ату серых! Ату! — крикнул громко и свистнул так, как всегда свистел, начиная облаву на волков. Псы с утробным рычанием сорвались с места и исчезли за городскими воротами. А Опанас опять замер неподвижно, продолжал прислушиваться к ночным звукам. И только услышав, как волкодавы сцепились с волками, метнулся к дому по одежду, лук и факел.
Действовал быстро, но и не спешил, — если путников можно было спасти, то натасканные на волков псы это сделают сами. К сожалению, лунный свет, отблескивая от наста, рассеивал ночной мрак достаточно, чтоб Опанас еще издалека понял, что помощь припозднилась. Слишком много было волков в стае. В неуверенном сиянии все казалось адским бредом безумного маляра, который решил отобразить на полотне собственный похмельный бред.
Огромный мохнатый клубок с визжаньем и рычанием катался по окровавленному снегу, оставляя за собой растерзанные волчьи туши и исходящие паром внутренности. Зверей было значительно больше, но большие, откормленные, и хорошо натасканные волкодавы и медельянцы брали гору. На их стороне была сила, выучка и толстые сыромятные ошейники, с острыми железными шипами, которые ранили волчьи пасти, не давая вцепиться в горло. Густая длинная шерсть, обрезанные уши и хвосты, — все это, вместе с большим весом, не оставляло поджарым, полуголодным волкам никаких шансов, даже в соотношении десять на одного. Умение и сила одолевали количество.
Оставив волкодавам делать то, ради чего их, собственно, и растили, Опанас бросился к крытым саням. Но хватило одного взгляда, чтоб убедиться, что здесь уже ничем не поможешь.
Кони неслись сломя голову, понимая, что лишь в быстроте ног, в стремительности бега, надежда на спасение. А подвел один-единственный обледенелый комок грязи. Коренник подвернул ногу, сбился с шага, запутался в постромках. Сани всем весом ударили его сзади, подбили. Пристяжные дернулись в стороны… Левая, из последних сил, спасаясь от волчьих клыков, оборвала сбрую — тут их всех и достали.
 А собралось волков, невероятное множество. За те несколько минут, что минули от того, как Опанас услышал предсмертный крик животного, и пока на выручку  примчались псы, звери успели растерзать и коней, и людей. В клочья!.. Кости и те разгрызли и сожрали. Только кровь на снегу, и лоскуты одежды.
Путников в санях было несколько. На это указывал растерзанный овечий тулуп — вероятно, извозчика. Богатая волчья шуба, на удивление, почти целая. Бахтырец, с искусанными и погнутыми пластинами. Когда-то пышный пуховый платок, куски бархатного платья. Все погрызено, изодрано, окровавлено,  изуродовано почти до неузнаваемости.
— Матерь Божья, Царице небесная! — воскликнул кто-то позади Куницы. — Спаси и помилуй души несчастных!
Опанас оглянулся и увидел своего соседа, Василия Муху, молотобойца из кузницы старого Непийводы. На поднятую вблизи города кутерьму понемногу сбегался разбуженный люд. Старшие, глядя на пустые сани, крестились и сокрушенно вздыхали, а мужчины, что помоложе — видя, что натворили волки — хватались за оружие и бросались с топорами и мечами добивать и раненых зверей и тех, что, сцепившись с псами, не смогли убежать.
— И куда ж им, несчастным, так спешно было? — прижалась к мужу Христина, подбежавшая вместе с соседями. — В такую лютую стужу, ночью. Убегали, от кого-то что ли?
— Или весть важную везли, — рассудительно ответил Василий Муха. — Хотя, на кой гонцам в таком разе баба сдалась? Греться в пути? — пошутил скабрезно, но тут же опомнился и виновато закряхтел.
— Раньше и в эту пору можно было безопасно до Галича добраться, — буркнул Опанас. — При Романе Мстиславовиче волки в такие стаи не собирались. И не разбойничали под самыми городскими валами. Совсем зверье страх потеряло. Эх, чего тут зря балакать. Без хозяйского пригляда, все портиться...
— Тише ты, сосед, — тронул Опанаса за рукав Василий. — Следи за языком, если не хочешь, чтобы твои слова до боярских ушей долетели? Твердохлиб, до сих пор в яме сидит. Половину здоровья человек потерял. И что — вступился хоть кто-то? А на тебя, бывшего княжеского псаря, и так все боярские прихвостни искоса поглядывают. Того и гляди — какую-то каверзу учинят. О жене подумай, если своей головы не жаль. Христина ведь пропадет одна…
— Молчу, молчу… — признал правоту соседа Опанас, понимая, что одними разговорами и в самом деле ничего, кроме неприятностей, не добьешься. — Но свое знаю. И дождусь!
— А вот это нужно уметь. Одни уже поторопились, — кивнул Муха на опустевшие сани. — И следа от людей не осталось. Неизвестно за кого панихиду заказывать.
Христина вздохнула и плотнее прижалась к мужу.
— Живет себе человек добрый или злой — безразлично… А потом — раз и все... Ни кто он, ни откуда родом, ни куда спешил? Бобылем век вековал или детей после себя оставил? А то, может, и род их навсегда прервался? — Муха виновато взглянул на бездетного Опанаса. Вот незадача, опять не то брякнул. А потом посопел неловко и отойдя в сторону, поторопился затесаться в другую кучку соседей.
А у Христины слезы так и потекли из глаз. Они у женщин и без того на мокром месте расположены, а тут — такое горе. Опанас и не пытался ее успокаивать. Пусть выплачется, — потом легче будет. Свою беду на людях стыдно показывать, а теперь и причина подходящая, — никто не удивится. Половина баб носами хлюпает, вот-вот в голос завоют.
Именно тогда из саней и раздался тихонькое похныкивание. Все, кто был ближе к месту трагедии, удивленно притихли, не веря ушам. Но словно в подтверждение, что им это не пригрезилось, — из вороха одежды, заткнутого под сидение извозчика, громко заплакало дитя.
— Ой, мамочка! — сплеснула ладонями Христина и мгновенно оказалась у саней. Поискала немного и вытянула на свет Божий годовалое дите.
— Сиротинушка ты моя, — всхлипнула Христя и, прежде чем кто успел хотя бы слово вымолвить, спрятала его у себя на груди, под полушубком, и со всех ног бросилась к дому.
Между тем побоище утихало. Без малого сотня волков укрыла трупом скованное льдом русло реки, скаля на людей в мертвой ухмылке уже нестрашные клыки. И мужчины, не любящие, чтоб добро зря пропадало, с тем же запалом, с каким ринулись в драку, принялись свежевать теплые туши. Кто ж откажется от теплой шубы из волчьего меха?
А Опанас потеряно бродил между людьми, вяло высвистывая псов, что умчались в лес, догоняя волков, и все бормотал себе под нос:
— Благодарю тебя, Всевышний, что выслушал мою просьбу, но лучше б я онемел, если б знал, к чему приведут эти молитвы… Столько смертей — за единственную жизнь. Дорогая цена.
А те, кому ненароком пришлось услышать его бормотание, удивленно глядели вслед и недоуменно пожимали плечами: мало ли что мужик плетет от смятения? Ведь никому и в голову не пришло связать воедино — ночную трагедию и бездетность Куницы. И уж тем более никто из хозяйственных соседей, озабоченных сниманием ценных шкур, не обратил внимания на то, как лютые княжеские волкодавы и гроза медведей — медельянцы, вдруг, все вместе выскочили из леса и, поджав куцые хвосты, сбились возле людей, жалобно повизгивая. Будто искали у них защиты от кого-то гораздо более сильного и опасного.

*     *     *

В стороне от кровавого побоища, на опушке леса, укрывшись от человеческих глаз густым кустарником, стоял огромный волк. Красные глаза его горели дикой яростью, а с острых оскаленных клыков стекала желтая слюна. Волколак еще какое-то время присматривался к происходящему перед городскими валами и только когда, женщина с найденышем исчезла в воротах Галича, неохотно двинулся вглубь леса. Сначала шаги его были медленны, будто зверь продолжал над чем-то обстоятельно раздумывать и никак не мог взвесить, насколько правильно поступает. Но вскоре припустил быстрее и серой молнией замелькал подлеском. И несся так, пока не выскочил на небольшую поляну, которая неизвестно откуда и взялась посреди дикого леса.
Была она зловещая, хмурая. Ни одному солнечному лучу не хватало силы пробиться сюда, сквозь густое переплетенье ветвей, и осветить вечный полумрак, — поэтому вечерние сумерки господствовали здесь даже в самый погожий день. Непролазные чащи со всех сторон так и напирали на клочок чистой земли, и только сильное колдовство сдерживало их за пределом.
Посреди опушки на неохватном дубовом пне «росла» хижина. Мастер, который возводил ее, наверно, решил сэкономить на фундаменте, — из-за этого казалось, что она стоит на одной ноге, будто огромный гриб.
Волколак остановился перед крыльцом, ударился о землю, и в то же мгновение превратился в сильного мужчину средних лет. Вся его ладно скроенная фигура, каждая мышца, перевитая толстыми жилами, выказывали огромную силу. Казалось — в человеческом подобии он был еще более беспощадный, чем в звериной шкуре.
Оборотень пощупал рукой под ступенями, ведущими на крыльцо и, вытянув оттуда сверток с одеждой, принялся торопливо одеваться, мелко содрогаясь всем телом, — декабрьский мороз донимал не шутейно.
Двери в хижине заскрипели, и на пороге появилось что-то взъерошенное, скрюченное и укутанное с головой в такое бессчетное число разнообразнейшей рванины, что невозможно было и распознать: что оно собой представляет.
— Это ты, Мара. Еще не сдохла?
— Я, Юхимчик, я, — прошепелявила в ответ беззубым ртом ведьма. — Кто же еще в моей хижине может жить? А Морены еще нет... Не прибыла еще, касатушка. А ты как управился? Все сделал, как было велено?
На этот простенький вопрос ведьмы оборотень свирепо щелкнул зубами и гаркнул:
— Сделал, не сделал. Не перед тобой, старая перечница, мне ответ держать! Лучше в избу зови, падаль лесная. Жрать хочу, спасу нет! — и он, в подтверждение, так бухнул себя в грудь, что загудело. — Камни готов грызть!
— Значит, не управился, — прошамкала ведьма и неодобрительно покачала ни разу не чесаной копной седых, похожих на паклю, волос. — Ой, не понравится это Морене, Юхимчик. Ой, не понравится…
— Молчи, Мара! — огрызнулся волколак. — Не зли меня! И так на душе муторно. Жрать давай! Добром прошу. Или пожалеешь! Мне и твои заплесневелые кости в горле не застрянут.
Ведьма хотя и хмыкнула презрительно, все ж отступила на шаг. С оборотнями никогда толком ничего неизвестно. В любое мгновение взбеситься могут.
—  Разве же я что? — отозвалась примирительно. — Угощайся... Только у меня, в избе, хоть шаром покати. Печь и та третий день не топлена. Нездоровиться мне. Стара я стала, немощна…
Дальше она не успела договорить, потому что двумя огромными прыжками оборотень очутился рядом и толкнул в грудь так, что ведьма кубарем влетела в хижину, а сам вошел следом. Неудача с ребенком все-таки обозлила его до предела, и он был рад сорвать зло на ком угодно.
Переступив порог жилища ведьмы, потерял бы аппетит и самый ненасытный обжора. Причем, для этого хватило бы одного его вида, уже и не вспоминая о «волшебных» ароматах, издаваемых кошачьим дерьмом, вперемешку с застарелым потом и еще чем-то таким, о чем лучше и не знать. Потому что вся хижина — и стены, и потолок, и единственное подслеповатое, не мытое веками слюдяное окошко, даже пол — как ковром была густо оплетена паутиной, по которой туда-сюда шастали или сидели неподвижно сотни, а, может, и вся тысяча — безобразных пауков. От маленьких — величиной с головку шведской булавки, до огромных, мохнатых кошмаров, никак не меньше гусиного яйца.
Но Юхим был разъярен, голоден и так напуган предстоящей встречей с недовольной богиней, — разочаровавшейся в нем как помощнике!  — Брр-рр… —  Юхим даже вздрогнул и поневоле втянул голову в плечи.               
Пробираясь по этому живому ковру к столу, оборотень молниеносным движением поймал одного из самых больших пауков и отправил себе в рот. Остальные мухоеды, увидев ужасную судьбу своего родственника, так и прыснули во все стороны.
На как попало сколоченном из необструганных досок, хорошо хоть не горбыля, столе паутины было меньше. Но и тут невесомое липкое кружево окутывало столешницу, единственную щербатую оловянную миску и заросшую по самые края разноцветной плесенью, глиняную кружку. Смахивало на то, что за столом у Мары не садились за трапезу с десяток, а то больше лет.
— М-да, — протянул волколак, тяжело опускаясь на скамью, которая аж застонала под его весом. — Со жратвой у тебя и в самом деле не густо.
— А я что говорила, — проворчала Мара, охая и постанывая. Потом громко закряхтела, подведясь с пола. — Третий день хво…
— Слышал, слышал, — оборвал ее жалобы оборотень. — Недомогаешь и все такое. Лучше не морочь мне голову, старое одоробло. В последний раз по-хорошему прошу! Сам ведь найду… Может, я и кажусь глупцом, но обоняния не потерял. Три дня она не ела. Хе-хе. Да ты и полчаса не просидишь спокойно — если какую-то косточку не пососешь, или пирожок не проглотишь...
Он повел дурным глазом по хижине и остановил взгляд на древней сове, которая мирно дремала на печи. От старости птица была уже совершенно глухой, поэтому даже поднятая в избе кутерьма не смогла потревожить ее сон.
— Начну с пернатой дичи. Она хоть и стара, как беда знает что, но мне не впервой. Пищей не перебираю. Мало будет — поймаю твоего Кощея. Уж кто-кто, а этот котяра, иного кабана толще. До сих пор удивляюсь, как мыши и крысы его самого на колбасы не переделали. А затем… — он тыкнул пальцем в старуху, — твоя очередь наступит, бабулька. Веришь — нет? — оборотень щелкнул зубами, что и в человеческом подобии были ничем не хуже волчьих. — Или, думаешь, я шучу?
— О-хо-хо, — зашамкала ведьма. — Ну, что мне, бедной, делать с таким гостем. Грабь, холера! Забирай последнее, что на тризну хранила. Чтобы ты подавился моей едой!
Согнувшись, кряхтя и проклиная оборотня на чем свет стоит, она полезла под лежанку возле печи. Но волколак только и ждал, чтобы ведьма указала тайник. Он тут же мигом очутился рядом с ней и запустил руку вглубь, не обратив внимания, что старая не слишком-то и опиралась. Резкая, жгучая боль острыми зубами впилась ему в запястье, и когда волколак понял, что произошло, то даже взвыл от бессильной ярости. Дернулся к ведьме, но та уже предусмотрительно отступила в самый дальний угол избы и лишь удовлетворено хихикала, потешаясь над беспомощностью сильного мужчины.
— Разорву! Загрызу! — зарычал оборотень и рванулся так, что утлая лежанка рассыпалась кучей щепы, зато новый, кованый на медведя капкан держал крепко. А толстенная цепь пряталась в полу и исчезала где-то снаружи. — Ведьма проклятая! Ну, погоди!  Выберусь — и косточки не оставлю! Шутить надо мной вздумала? Я тебе покажу забаву! А ну, освободи руку, карга стара! Кому говорю!  Не отпустишь добром, пожалеешь, что на свет появилась!!! На малюсенькие кусочки порву! У-у-у! — он взвыл от бессильной ярости на Мару и от досады на самого себя: что так глупо попался.
— Э-хе-хе, — закряхтела ведьма, — глупый ты, Юхим. Кто ж так в гости ходит? Нет — чтоб «здравствуйте, хозяюшка» сказать... Нет — чтоб гостинец бабусе преподнести. Ворвался бурей, все переломал. Меня, хворую, обидел. Всех сожрать пообещал. Даже теперь — на привязи сидишь, а все равно ругаешься, угрожаешь… А надо — с лаской, с извинениями. Видно, придется тебя поучить хорошим манерам. Хоть немножко… Потом сам спасибо скажешь.
Где и взялся кнут в руке старухи. Засвистел, зазмеился в воздухе и упал на плечи оборотня. Да еще с такой силой, что Юхима обратно на колени бросило. А рубец на теле сразу кровью прыснул. Завыл оборотень, заметался. Но не в силах был из сырого железа высвободиться. Не простой, знать, был капкан, — без ведьмовских заклятий не обошлось. И во второй раз свистнул кнут, вырывая вопль из оскаленного рта, и в третий раз...
Волколак поначалу выл, рычал, угрожал загрызть старуху, потом уже и добром просил, но не помогало ничего. Ведьма знай размерено взмахивала кнутом и негромко хихикала каждый раз, когда ее удар вырывал вскрик из уст мужчины. Юхим запоздало попытался оборотиться на волка, но что-то не давало, и он уже готов был заскулить от боли и унижения.
— Погоди, падаль старая, погоди...
Ведьма лишь улыбалась.
Такого наслаждения Мара уже давно не получала и не собиралась прекращать истязание. Правда, если б она могла выбирать, то ведьма предпочла б какую-то сдобную панночку, с белоснежной, шелковистой кожей. С длинными, волнистыми волосами, которые так замечательно потрескивают, когда поднести к ним огонь. Но и оборотень годится. На безрыбье и рак рыба.
Кто знает, чем бы все это закончилось, если б рука ведьмы вдруг не застыла в воздухе, а сама Мара не насторожилась. Нет, не послышалось ей. Над лесной опушкой, где-то в небе, раздался громкий клекот орлицы.
— Морена! — воскликнули в тот же миг оба.
Ведьма с некоторым облегчением, потому что понимала: если оборотень сумеет освободиться, — убьет без сожаления. А волколак — с ужасом. Даже издевательство Мары он с радостью согласился бы терпеть и дальше, лишь бы не держать отчет перед богиней.
И еще раз заклекотала орлица, уже ближе.
Они задрали вверх головы, будто сквозь закопченный, укутанный паутиной потолок могли увидеть в небе могучую птицу.
Загудело, завыло, загрохотало. Бухнуло в дымоход, аж туча сажи выметнулась из-под заслонки, на миг ослепив всех непроглядным мраком. Когда ж прочухались, протерли глаза, а сажа уселась, — увидели, рядом с печью молодую черноволосую женщину. При этом, ни одна пылинка не пристала к ее белоснежному платью. Морена — богиня Судьбы и Времени!
Морена удивленно оглядела обоих — оборотня, пойманного в капкан, и ведьму, с кнутом в руке, что даже помолодела и похорошела лицом. Хмыкнула и, изогнув бровь, бросила взгляд на скамью. Та тут же обернулась аккуратным, плетеным из лозы креслом и — бочком придвинулся к Морене. Богиня величаво села и только после этого поинтересовалась:
— И что это здесь происходит?
Но ведьма уже и сама поспешила навести порядок. Кнут исчез, как и не было никогда. Щелкнули, разжимаясь, зубы капкана. А сама она опять сгорбилась и привычно зашамкала.
— Пустое, Пресветлая. Юхимчик слишком раздраженный воротился из Галича, вот и пришлось привязать его, чтоб поостыл чуток.
— Раздраженный? — переспросила Морена и перевела взгляд на оборотня. — Почему? Что-то неладное случилось? Что с ребенком? Ты нашел его? Он мертв?
Волколак понуро молчал.
— Кажется, я вопрос задала… — нежный голос богини произвел на Юхима впечатление  пострашнее свиста кнута.
— Не успел я, Пресветлая... — заскулил оборотень, падая на колени. — Люди помешали... Смилуйся, госпожа. Мне всего минутки не хватило... А они набежали всем городом. Я не виноват!
Сильный мужчина стоял на коленях и рыдал, словно ребенок. Но в лесной хижине это никому не казалось ни странным, ни смешным.
— Хочешь сказать, что именно этой ночью в Галиче никто не спал? И в полночь оказался полный Пригород жителей? С факелами, да при оружии? Так что ли? — Морена говорила спокойно и тихо, но от звука ее голоса забились в щели даже пауки, а толстый Кощей, на всякий случай, нырнул в печь. Проснулась даже старая сова и растерянно захлопала круглыми глазищами.
— Именно так, Пресветлая госпожа, — совсем сник волколак и еще сильнее припал телом к полу.
— И откуда они там взялись? Неужто предупредил кто?
— Того не ведаю, госпожа. Но, говорю чистую правду, клянусь! Может, и предупредили.
— Предупредил? — Морена задумалась. — Но кто мог об этом знать? Мне сказала Книга. Тебе — я. Ну-ка, начни все сначала!
— Я сделал все точно так, как ты велела, Пресветлая госпожа. Правда, кони у них оказались очень хороши, и поэтому стая догнала сани только перед городскими валами. Однако серые все сделали мгновенно. Люди и за оружие ухватиться не успели. Я был уверен, что и мальцу конец. Волков почитай сотню в стаю собрал… Уже хотел сам удостовериться, как, откуда ни возьмись, подскочили княжеские волкодавы! Весь выводок, госпожа. От моего зверья только клочья полетели. Мгновенно оттерли волков от саней. Тут и народ посыпал — с оружием, с факелами. Будто весь город только и ожидал этого мгновения. А там — малой подал голос, — и какая-то молодая бабенка подхватила его на руки, и убежала за ворота. Ну, что я мог сделать? Ты же знаешь, Пресветлая госпожа, что в волчьем подобии мне в Галич дороги нет. Там несокрушима власть Бога Единого. Что я мог сделать?! — повторил просительно.
Морена молчала, и неотрывно глядела на оборотня. А тот, под ее  задумчивым взглядом, все больше ежился и пытался вилять несуществующим хвостом. И хоть в его груди клокотало рычание, изо рта вырывались только тихие стоны.
Сообразив, что пахнет нешуточной грозой, неслышно шмыгнула с хижины и Мара.
Морена пошевелила пальцами, и синие огоньки заплясали на кончиках длинных ногтей.
Юхим взвыл еще громче.
Богиня что-то зашептала, сперва медленно, напевно, а потом все быстрее и быстрее, пока не взвизгнула что-то невразумительное и тотчас порывисто указала на оборотня пальцем. Грохнуло! Сверкнуло!
Вурдалака завыл. Завоняло жженой кожей. Ведьма во дворе щелкнула зубами. Кощей рванул по дымоходу на крышу.
— То, что ты не справишься, я и так знала, — заговорила будто сама с собой Морена. — Но это не может служить оправданием. Мои приказы должны выполняться, чтобы там Книга не утверждала! Поэтому, Юхим, ты будешь примерно наказан. Я сделаю так, что ты будешь проклинать день, когда не использовал свой шанс убить Найду. Но и сам не умрешь, и мальца жизни лишить не сможешь. Потому, что теперь я желаю, чтоб он вырос и созрел для встречи со мной. А ты, Юхим, будешь приглядывать: чтобы Найда оставался целым и невредим до того часа, когда велю привести его в мой замок. А чтоб служил верно — не будет для тебя все эти годы ни женщины, ни волчицы! И помни: подведешь меня еще раз — придумаю такое наказание, что ты на собственных кишках с радостью повесишься, лишь бы его избежать. Веришь мне?
— Да, Пресветлая госпожа. Благодарю, тебя! — Юхим отвечал вполне искренне, потому что уже успел проститься с жизнью, и в сравнении с этим, — женская ласка, казалась ему таким пустяком. Живут же как-то и скопцы, и отшельники. Тем более, что это ж не навсегда. Можно и потерпеть, опосля слаще будет... — Я стану беречь его как зеницу в собственном глазу!
— Очень на это надеюсь. А теперь, возвращайся в Галич и ожидай моего или Перунового приказа! Этот малец слишком ценен для Кружева судьбы, чтобы хоть на мгновение выпускать его из виду. Обо всем, что покажется важном и, по твоему разумению, интересном или неожиданном — будешь извещать Мару. А понадобиться еще какая услуга — найду как сообщить.
— Все сделаю, как велишь, Пресветлая госпожа, — кивал усердно Юхим и пытался преданно заглянуть богине в глаза. За столь неожиданно подаренную жизнь, он готов был языком вылизывать ее сапожки. Уж кто-кто, а он хорошо знал, как за малейшую провинность богиня наказывает и самых преданных слуг. А уж, чтоб совсем помиловать…
— Ты уж, Юхим, и в самом деле постарайся, — неожиданно серьезно промолвила Морена. — Потому что есть в этом парне нечто такое, чего не может, объяснить даже Книга Бытия. И твоя сегодняшняя неудача только подтверждает это. И кажется мне: Старым богам придется по-настоящему столкнуться с тем, кто его оберегает и… желает нашего забвения.
 


Глава пятая
ВЕСНА 6745-го.
«ВРАТА НАРОДОВ». СТАВКА САИН-ХАНА

Беспощадная вонь в юрте шамана-гадальщика и самого непривередливого заставила бы зажать ноздри и сломя голову броситься прочь, на воздух, — но важность ожидаемого пророчества удерживало на месте Вечного и Непобедимого джихангира монголов. Поэтому — и всем остальным приходилось терпеть. Хотя тошнотворные запахи давно уже вызывали непроизвольные спазмы в животах, переполненных, недавно съедено за обедом, жирной бараниной.
Растрепанный, перемазанный кровью и нечистотами, жрец Судьбы неистово ковырялся в бараньих внутренностях, — слишком долго даже для непосвященного в таинство гадания. Шаман тоже понимал это, но, помня о судьбе семи своих предшественников, не осмеливался встретиться взглядом с грозным и неумолимым Саин-ханом. А еще больший ужас на несчастного наводил единственный, всегда налитый кровью и яростью, глаз ханского аталыка - Субудай-багатура. Гадальщик давно бы уже поднялся с пола и предрек волю Богов, но именно сегодня безразличная Судьба упрямо молчала, не желая приоткрыть перед людьми даже краешек завесы, за которой, — будущее.
Время истекало. И как не медлил Бекки с ответом, повелитель ожидал, а значит, слова должны быть произнесены.
Медленно и обреченно он распрямился, взглянул в суровое лицо джихангира монгольского войска и бухнулся перед ним на колени, пытаясь поцеловать кончик сафьянового сапога.
— Слушаю тебя, уважаемый, — отозвался Батый, брезгливо отодвигая ногой шамана. — Что Духи велели передать нам?
— О Солнцеликий, сжалься над несчастным байгушем! – взмолился Бекки.
— Говори! — громыхнул Субудай-багатур. — Не испытывай терпения светлого хана!
— Боги молчат, о Уничтожитель всего живого! — едва слышно прошептал гадальщик, искоса посматривая на жестокого повелителя, и замирая душой, приготовился к самому худшему. И не ошибся в своих предположениях. Восьмой раз, от очередного гадальщика услышав тот же ответ, Саин-хан свирепо выругался, круто развернулся и выскочил из палатки. Следом за ним поспешили верные тургауды и юртджи. В шатре остался только Субудай-багатур — живое воплощение самого Эблиса — Духа Зла.
Сказать, что Субудай-багатур был разъярен, значит, ничего не сказать... Аталык джихангира, лучший темник Потрясателя миров, священного Чингиза, кипел от злобы. И не удивительно... В то время, когда Шейбани-хан уже покорил Булгарское царство, что на реке Каме, и его тумены празднуют победу, он — Раненный барс, кто вместе с Джебе-нойоном, Богурчи и Мухурти был одним из четырех копыт непобедимого Чингизового коня, — вынужден уже который день сидеть перед «Вратами народов», между Каменной грядой и Абескунским морем. Вместо того чтобы разорять чужие земли и пить из уст прекрасных пленниц сладкий напиток победы. А все из-за глупых гадальщиков, которым Боги пожалели подарить хотя бы нескольких крошек ума.
Субудай-багатур даже зубами заскрипел в сердцах.
Вот и Бекки, восьмой из этого безголового племени, лежит ниц перед ним. И ни один не догадался сказать Бату-хану того, что юнец мечтает услышать. Как будто это требует каких-то чрезвычайных знаний. Даже он, Субудай-багатур, сам, без всякого гадания смог бы предсказать удачу орде. Да и разве может быть иначе? В этом году на запад одновременно отправились десятки монгольских туменов, под знаменем внука славного Священного Правителя. А эти упрямые ишаки зарылись по уши в бараньем дерьме и, как один, бормочут: «Боги молчат! Боги молчат!..» Будто те вообще когда-то разговаривали со смертными. Люди узнают об их воле лишь тогда, когда уже ничего нельзя исправить. Что ж, безмозглого дурня и казнить не жаль... Все равно никакой пользы.
Субудай-багатур привычно щелкнул пальцами, давая знак великану Кинбаю, и обернулся плечами к жалкой, скрючившейся на грязном полу фигуре гадальщика. Личный охранник аталыка хорошо знал, что должен делать, а потому, не тратя попусту ивреиени, ухватил шамана за ноги, оторвал от земли, и уперев его челом в войлочную циновку, стал медленно пригибать жертве пятки к затылку.
Чувствуя на своем лице дыхание неумолимой и  жуткой смерти, гадальщик жалобно заскулил и, в поисках спасения, ухватился за последнюю мысль, которая неожиданно появилась в его охваченном ужасом мозгу.
— Погоди, Непобедимый! Милосердия! — прохрипел едва слышно, потому что горло уже сковывала судорога, а напряженный позвоночник вот-вот должен был треснуть, словно сухая ветка. — Я еще не все сказал!
Субудай-багатур, который уже взялся рукой за закопченный полог шатра, заинтересованно остановился. Наученный понимать хозяина с одного взгляда, Кинбай в то же мгновение подхватил гадальщика и поставил на ноги, — придерживая за воротник, поскольку у несчастного так дрожали колени, что сам он уже не мог стоять ровно. А ко всем предыдущим нестерпимым запахам добавились еще и неповторимые «ароматы» выпорожненного кишечника и мочевого пузыря.
— Ну! — гаркнул аталык. — Только не пробуй крутить, Бекки. Иначе следующая твоя казнь будет намного страшнее. И ты, сын шелудивой верблюдицы, сто раз пожалеешь, что не умер сейчас!
— Разве может презренный раб, о Безжалостный Барс, даже помыслить, чтобы попытаться солгать, перед твоим всевидящим глазом? — едва слышно пробормотал, не имея даже возможности вдохнуть полной грудью, несчастный гадальщик.
Ответ обреченного понравилась Субудай-багатуру. Как все жестокосердные натуры он любил лесть, даже такую неприкрытую, а страх, который вызывал у людей, охотно воспринимал за преданность и почет.
— Ты принуждаешь нашего Повелителя ждать...
Аталык говорил тихо, однако от звука его голоса вздрогнул даже верный Кинбай.
— Я поведал искреннюю правду, о Железный Барс, — затарахтел шаман. — Сегодня Боги не желали открыть мне будущее, но из увиденного я понял, что отхан-хатун Юлдуз, младшая жена джихангира, может дать совет, которым ты, самый Мудрый, останешься доволен, а войско сможет отправиться дальше.
Единственный глаз Субудай-багатура едва не вылез из орбиты от удивления. О Боги, он и сам думал, что нужно обратиться за помощью к любимой женщине своего воспитанника, и теперь услышал это от шамана. Вероятно, он поспешил засчитывать гадальщика к безголовому скоту. Если ему, пусть и перед лицом смерти, а все же приходят в голову подобные мысли, — то он еще не безнадежен и может пригодиться в будущем.
— Живи, — милостиво бросил счастливому Бекки и двинулся к выходу. А уже ступив одной ногой наружу, прибавил насмешливо. — Только в следующий раз, Бекки, шевели мозгами быстрее, а то можешь и не успеть... А Кинбая угости чашей хорошей арзы. Все-таки, он мог чуть-чуть поторопиться или нажать сильнее. Тогда ты уже ничего не прибавил бы к сказанному, и псы таскали б сейчас по степи твою падаль... Хе-хе...
Однако гадальщик и без напоминания уже целовал сапоги своему недавнему палачу, так как хорошо знал, что над рабом и панский пес господин.
Вскочив в седло своего гнедого, Субудай-багатур медленным шагом направил коня к ханскому шатру.
Наконец-то, все начало складываться одно с другим. Вдохновленный духом смерти, Бекки, дал хороший совет, и теперь только от него — военного наставника Великого хана, зависело, как долго будут стоять на перепутье, объединенные под бунчуком внука Чингиза, силы монголов.
Юлдуз-хатун была «черной женой» Батыя, самой молодой из тех семи, что их отобрала мать Саин-хана Ори-Фуджинь для своего сына в далекий поход. Остальные шестеро красавиц, из богатых родов, сначала с презрительной снисходительностью относились к хрупкой девушке, которая выросла в семье пастуха. Да и сам Батый, за ежедневными заботами и умелыми ласками других жен и наложниц, длительное время почти не замечал ее.
Однако маленькая Юлдуз выделялась среди всего ханского цветника острым умом и наблюдательностью. К тому же, ее верная служанка, китаянка И Лахе, к которой дочь пастуха относилась скорее как к сестре, чем как к рабыне, сумела подружиться с нелюдимой шаманкой Керинкей-Задан. С их помощью отхан-хатун первой узнавала обо всех важных и тайных новостях. И благодаря этому сумела спасти жизнь новоизбранному джихангиру, когда Гуюк-хан, наследник монгольского престола, с верными ему ханами попытался убить Батыя. Предупрежденный женой, Саин-хан не упал в яму-ловушку, вырытую изменниками под ковром. А «черная жена» с того дня стала его первой советчицей и любовницей.
И теперь, именно с ее помощью Субудай-багатур собирался заставить джихангира отбросить суеверия и немедля сдвинуть орду с места. Тем более что ее совет или пророчество должно было стать девятым, а значит — счастливым...
Перед палаткой джихангира неподвижно застыла охрана из «непобедимых», и сам Арапша Ан-Насир прохаживался рядом, в ожидании приказов повелителя. Он — первым увидел Субудай-багатура, и поторопился придержать ему коня, подчеркивая такой услугой уважение аталыку. Хотя, месту темника тургаудов джихангира, мог бы позавидовать и нойон не из рода чингисидов.
— Хан в шатре?
— Да, Раненый Барс...
— Один?
— Один... Примчался сломя голову. Ворвался в палатку. Никого к себе не зовет и сам не выходит. Случилось что-то плохое?
— Это хорошо... — задумавшись, невпопад ответил Субудай-багатур.
— Хорошо? — не понял Арапша.
— Что? А… Да, у меня есть новость, от которой наш повелитель вскоре опять позвеселеет. Кстати, пошли кого-нибудь в шатер к Юлдуз-хатун... Пусть приготовится. Могу поклясться, что вскоре хан пошлет за ней.
Арапша лишь кивнул на знак того, что все понял и приказ будет выполнен, а еще спустя какое-то мгновение Ору-Зан, один из доверенных охранников, уже спешил предупредить любимую жену джихангира.
Молчаливый раб из китайцев торопливо отклонил перед Субудай-багатуром завесу в шатер Великого хана. Аталык, хотя и не был должен, покашлял громко несколько раз и вошел внутрь, уважительно наклонив голову. Как учитель юного хана он пользовался многими привилегиями чингисида.
Саин-хан сидел на высокой куче беленых бараньих шкур, вперив невидящий взгляд в тонкую, вышитую золотом шелковую завесу, которая отделяла эту часть шатра от спальной. Пальцы его бессознательно забавлялись золотой пайцзой с вычеканенной на ней головой тигра, которую он получил в наследство от своего отца — славного Джуччи-хана — любимого сына Большого Воина.
— Чего тебе, учитель? — недовольно буркнул юный джихангир, выныривая из своих не слишком веселых дум. Оно и понятно — чему радоваться? Монголы поверили в его счастливую зарю, — объединились под его знаменами, выражая почет талантливому воину и любимому внуку Потрясателя мира. А он... Сидит около порога чужой страны и никак не может осмелиться на решающий шаг. Ожидает благословения богов и опасается без их согласия принять важное решение, как ребенок не отважится на самостоятельные поступки, не испросив разрешения у родителей.
— Ты слишком быстро ушел, Солнцеликий, — еще раз поклонился аталык. — И все, что предназначалось для твоих ушей, досталось мне.
— Эт, — пренебрежительно отмахнулся Бату-хан, и только теперь заметил, что держит в руке пайцзу. Уважительно коснулся устами реликвии и повесил ее на шею. — О чем еще можно было говорить... Похоже, добрые духи отвернули от меня свои лики. И даже бессмертный Тенгри, прародитель всех чингисидов не хочет говорить со своим правнуком...
— Можно ли быть в этом уверенном? А может, голос Тенгри раздается только в ушах достойных услышать его?
— Что ты хочешь этим сказать, учитель? — заинтересованно поднял голову молодой хан, потому что хорошо знал, — темник не принадлежит к тем, кто любит играть словами, и никогда не открывает рот ради красного словца. Он так устал от тяжелых дум, что был готов ухватиться и за самый невероятный совет — лишь бы высвободиться из сетей неразрешимых проблем.
— Вспомни, Надежда великого полководца, кто предупредил тебя о ловушке, которую, в день принесения присяги, устроил коварный Гуюк-хан? Не Тенгри ли тебя тогда остерег?.. Вот и мыслю я: что, если та, которая однажды уже смогла внять голосу Духа, услышит его и во второй раз?..
— Юлдуз? — подался вперед Батый.
— Да, повелитель молний?
— Возможно, возможно... — и Батый громко хлопнул в ладони.
Еще один раб, согнувшись так, что косичка волос касалась пола, вырос будто из-под земли.
— Позвать Юлдуз-хатун! Пусть поторопится сюда! Как есть! Не переодеваясь!
Раб так же молчаливо попятился из шатра.
Ожидая жену, Саин-хан опять беспокойно завертел в руках пайцзу.
Субудай-багатур верой в то, что маленькая Юлдуз может предвещать будущее, сумел заронить зерно надежды в его истомившуюся душу. Поэтому молодой джихангир едва не извелся от нетерпения. Он не сомневался в благосклонности богов и силе своего войска, но как передать эту уверенность простым воинам, если даже не все ханы согласились принять его сторону и признать превосходство. Даже невзирая на завещание самого деда! Проклятый Гуюк-хан, пользуясь тем, что приходится старшим сыном Великому кагану монголов, постоянно мутит воду и пытается отобрать власть у джихангира... Но это зря!.. Батый уже один раз показал наглецу его место, — сможет и сейчас. А нужно будет — не остановится и перед казнью ослушника! Завещание Потрясателя мира четко и недвусмысленно! Только он, Саин-хан, имеет священные права продолжить завоевания, начатые Чингизом.

*     *     *

«Седьмая звезда» вошла в палатку в сопровождении неизменной китаянки. Одетая в платье из золотистой парчи, украшенное, как это заведено в Поднебесной империи, драгоценными камнями. А в высоко зачесанные, густые смолистые волосы женщины, служанки умело вплели замечательные жемчужины. Чуть рябое лицо, последовав совету И Лахе, Юлдуз густо выбелила, а миндалевидные раскосые глаза подвела черной краской. От этого они значительно увеличились и выглядели особенно загадочно и таинственно.
Юлдуз-хатун приблизилась к мужу и уважительно поклонилась.
— Мой повелитель звал меня?
— Да, Зорька, — мягко, но нетерпеливо, ответил Батый, рукой маня женщину к себе. — Я ждал тебя.
— Мое счастье безгранично от того, что за заботами о благе монголов, мой повелитель не забыл об одной из наименьших жемчужин в своем ожерелье.
— Это невозможно, моя хурхе, — засмеялся Саин-хан. — Но прежде, чем я объявлю свою волю, присядь рядом... Русы говорят, что в ногах правды нет, и это действительно так.
Женщина подошла ближе и уселась возле кипы шкур, касаясь волосами синего бархатного чапана, в который был одет хан.
— А звал я тебя, Зорька, чтобы спросить, твое мнение о задуманном мной походе монгольского войска в западные земли?
— Я? — удивление женщины было совершенно искренним, потому что хоть ее и предупредили о возможном вызове к хану, — она даже успела привести себя в надлежащий вид, но причину не сообщили. А сама она разве могла хоть на мгновение допустить, что ее повелитель станет спрашивать у женщины совета в ратном деле? Чего угодно ожидала Юлдуз — пылких объятий, неожиданной немилости, даже — смерти, но только назначения на роль советника.
— Субудай-багатур заверяет меня, что тебе открыто будущее.
— Мне? — Юлдуз растерянно подняла на мужа карие глаза. — Но откуда у Одноглазого Барса возникло столь нелепое предположение?
— А кто предупредил меня о ловушке под ковром, в день избрания джихангира монгольского войска и провозглашения завещания Священного Правителя? Разве не ты, Блеск глаз моих?
— Так это же... — простодушно начала было объяснять Юлдуз, но остающаяся на чеку китаянка И Лахе дернула за край одежды свою хозяйку и быстренько прошептала:
— Госпожа, только не вспоминайте о Керинкей-Задан! Эта маленькая тайна вам еще понадобится, чтобы сохранить благосклонность хана! — пленная принцесса хорошо знала толк в искусстве интриги.
— Что ты хотела сказать? — нетерпеливо переспросил хан.
— Это... это сон мне приснился, — не растерялась женщина. — Вещий сон...
— Бывает, — согласился Саин-хан.
— Но лишь с теми, кому дух Тенгри желает их показать, — вмешался в разговор Субудай-багатур. — Мне, почему-то, вещие сны не снятся. Правда, — он насмешливо фыркнул, — мне вообще никакие сны не снятся...
— Мне тоже, — со смехом поддержал наставника Батый. — Поэтому и спрашиваю у тебя... Расскажи нам, Зорька, о чем говорят духи в ночной тишине? Будет ли наш поход удачным или придется ждать лучших времен?
— Но, Повелитель моего сердца, толкования снов, — это так сложно.
И Лахе опять наклонилась к уху госпожи, делая вид, будто поправляет что-то в ее прическе.
— Госпожа, попробуйте передать хану смысл той сказки, которую недавно рассказывала вам Керинкей-Задан... О белоснежном коне Сульде! Поверьте, господин будет рад услышать ее из ваших уст.
Юлдуз хотела было отмахнуться, мол, не до сказок. Но, глянув в лицо Батыя, на котором четко рисовалось выражение нетерпеливого ожидания, поняла, что именно в это мгновение решается ее судьба. И если она не сможет дать Саин-хану того, что он жаждет получить от нее, то на этом и закончится все недолгое счастье дочери пастуха. А  вскоре — и сама жизнь. Завистливые подруги найдут способ свести ее в могилу, как только убедятся, что милость мужа больше не простирает над ней свои крылья. А хан, раздосадованный слишком долгим молчанием жены, снова помрачнел и начал сердито хмуриться.
— Но если мой повелитель приказывает... — неуверенно начала Юлдуз, помня, что китаянка еще ни разу не давала плохих советов.
— Да! — требовательно произнес Батый, и Юлдуз еще раз убедилась, как близко была от смерти. — Приказываю! И хочу услышать это от тебя!
— Что ж... Да свершится твоя воля, Светоч глаз моих. Я буду рассказывать, что увидала во сне, а ты, Вечный и Умный, поищи там то, чего жаждет твоя душа...
— Мы слушаем.
Саин-хан был серьезен как никогда и, чуть прищурившись, от чего глаза его превратились в две щелки, пристально впившиеся в лицо жены, чтобы не упустить ни одного слова. А его железные пальцы с такой силой впились в ее руку, что женщина невольно присела от боли и застонала.
— Одно мгновение, повелитель, — отозвался Субудай-багатур. — Извините, что вмешиваюсь в разговор между мужем и женой, но Юлдуз-хатун верно заметила: объяснение снов — дело сложное, а потому не помешало бы позвать кого-то, кто в этом действительно понимает толк.
Джихангир сначала недовольно дернулся, но, признав разумность замечания старого учителя, спросил:
— Кого именно?
— Бекки...
Хан удивленно выгнул брови.
— Гадальщика? Этого пожирателя падали, который не может сложить вместе двух слов? А разве, он еще жив?
— Жив, мой Повелитель... Я осмелился отложить казнь этого байгуша. А кому как не гадальщику, толковать сны? К тому же, он — последний... Всех остальных мы отправили к праотцам.
— Безмозглые овцы, не стоящие и травы, которую выпасают, — пренебрежительно сплюнул хан. — Ну что ж, если судьба оказалась благосклонной к нему, и он еще жив, то пусть... Арапша!!!
Начальник тургаудов мгновенно ворвался в палатке, наполовину обнажив меч, но видя, что его хану ничего не угрожает, спрятал оружие и поклонился.
— Тащи сюда Бекки! Быстро!
Воин еще раз поклонился и выскочил на улицу.
— Начинай, Зорька, — погладил жену по щеке Батый, — мы внимательно тебя слушаем...
— А шаман?
— Его уже волокут сюда, успеет...
Увидев, что мужу не терпится, Юлдуз не отважилась медлить дальше.
— Твоя воля священна, мой повелитель. Слушай же, какой странный сон приснился мне прошлой ночью...
Юлдуз легко провела ладонью по глазам, будто стирала с них прикасание дня нынешнего и возвращалась взглядом в событии ночи, где господствуют лишь Духи и души умерших пращуров.
— Видела я, что остановился ты перед высокой горой. И в той горе чернеет большая пещера. Из нее веет злом и страхом, будто из жилья кровожадных мангусов... Перед пещерой стоит древний седой старец и держит под уздцы могучего белого скакуна. Коня подобной красоты мне еще не приходилось видеть, — сбруя на нем так и сияет, так и сверкает. А глаза — как у Духа Смерти. К такому коню не то чтоб подойти, — смотреть на него страшно. Однако мне ведомо, мой повелитель, что, оседлав его, ты станешь непобедимым! Твоей власти покорится весь мир, потому что конь этот — волшебный... И воин, подчинивший его себе, станет в бою равный богам! Дальше я вижу, как ты принимаешь уздечку из рук старого колдуна, хочешь вскочить в седло... — и  просыпаюсь. Просыпаюсь от громкого ржания. Мусук, моя кобыла, ржала так призывно и тревожно, будто ей тоже приснился тот сказочный жеребец...
— И это весь сон? — чуть разочарованно протянул Саин-хан. — Больше ты ничего не помнишь?
— Почти весь, повелитель... Вспоминаю лишь, что эта странная гора стоит на месте слияния двух больших рек. Обе такие широкие, что даже берегов не видно. Бурные, полноводные... А волны их зловещие и мутные. Сначала я даже приняла их за потоки крови… Но, это только еще одна загадка духа ночи, мой повелитель. Разве бывают такие реки в действительности?
— Шелудивый пес Бекки здесь? — повел глазами по шатру, вспомнив, что «толкователь снов» давно уже должен быть доставлен.
Вытолкнутый сильной рукой, гадальщик вылетел из-за одной из складок шатра и упал ниц.
— Ты слышал весь сон моей Юлдуз-хатун, раб?
— Слышал, Повелитель...
— Толкуй!
Гадальщик, пытаясь предать большего веса своим словам, сделал вид, будто глубоко задумался. Хотя в душе уже давно решил, что во второй раз не повторит прежнюю ошибку, едва не стоившую ему жизни, и скажет хану только то, что он захочет услышать. Даже, если в сказанном не будет и слова правды.
— Белый жеребец, что отхан-хатун видела во сне, так похож на Сеттера — коня самого Сульде, что ошибиться невозможно, о Всемогущий... А потому вполне разумно предположить, что старик, который подвел его тебе, — или дух Священного повелителя, или сам Тенгри — прародитель чингисидов...
— Дзе-дзе, — довольно причмокнул Саин-хан. — Если это так, то можешь рассчитывать на мою милость. Что еще можешь сказать?
— Реки, которые приснились Звезде моего повелителя, — это, разумеется, Итиль и Еруслан. А виденная Юлдуз-хатун гора, действительно стоит в том месте, где Еруслан впадает в Итиль.
— Ага, есть там гора, есть! — восторженно воскликнул Субудай-багатур, которому больше всего нравились пророчества, которые можно проверить. — Я сам ее видел… Она была названа в честь Урак-хана. Ты должен помнить, Бату, мы лишь вчера рассматривали ее на картах, нарисованных китайцами.
Саин-хан утвердительно кивнул.
— Что еще можешь прибавить?
— Еще? Да... В той горе живет тысячелетний колдун Газук... И он, мой Повелитель, сможет открыть тебе тайны будущего лучше всех шаманов, которых ты расспрашивал до сих пор.
— Он так могуч?
— Не в этом дело... — медленно ответил гадальщик, подбирая ответ, который и слова его объяснил бы, и самого не унизил в глазах хана. — Газук потому могущественнее меня, что постоянно живет рядом с богами тех земель, куда направляется твое войско. Следовательно, ему значительно легче договориться с ними...
Такой ответ устраивал Саин-хана. То, что человеческими судьбами в иных землях распоряжаются чужие боги, укладывалось в его голове, как закономерность правильная и понятная. Поэтому, он и пытался никогда не гневить иных богов попусту. Да и обращаться к ним с вопросами или за помощью никогда не колебался, если это было необходимо. Свои боги или чужие — безразлично, — все одинаково любят дары. И чем щедрее подношения, тем благосклоннее будут они к просителю. Ну, а джизхангир войска монгольского всегда найдет, чем задобрить их всех. Иблис тому свидетель...
— Следовательно… — чуть нетерпеливо прервал размышления хана Субудай-багатур. — Что теперь, Повелитель? Мы и дальше будем торчать здесь, или, наконец-то отправимся к берегам Итиль-реки? — за подобный тон казнили бы каждого, но Раненому Барсу прощалось и не такая бесцеремонность. Еще бессмертным Чингизом...
— Ты прав, аталык, — гораздо веселее ответил джихангир, которому сразу вернулась вся властность и строгость. — Мы отправляемся! Наши кони достаточно отдохнули. Время настало! В поход!
Сказав это, Саин-хан обвел взглядом собравшихся и увидел вокруг одни лишь улыбающиеся и счастливые лица.
Субудай-багатур, Раненный Барс, радовался, что наконец-то закончилось бесконечное ожидание, и он опять помчится на своей железной колеснице впереди непобедимой орды.
Юная жена хана, Юлдуз-хатун, была счастлива, что послушалась хорошего совета и снова сумела угодить своему мужу. Поэтому ей достанется еще одна капля его благосклонности.
И Лахе, маленькая китаянка присоединялась к радости госпожа. Все же, добрая госпожа — половина счастья даже для вольной прислуги. А для рабыни — мечта всей оставшейся  жизни...
А Бекки, старый ведун, радовался, что еще немного сможет наслаждаться солнцем и небом. Будет вдыхать ароматы трав и опьяняющий запах конского пота. Что горло его еще не раз увлажнится кумысом, а губы почувствуют сочную нежность молодой баранины...
О, каверзные Боги... Какая злая ирония! Решение, которое вскроет бесконечный поток бед и горя целым народам, прольет реки слез и моря крови, нашествие — которое славяне тысячелетиями будут вспоминать, как самые страшные годы своей истории, — сейчас принесло полудюжине людей крохи радости и немного счастья.



Глава шестая
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ  6745-го.
ПРАВЫЙ БЕРЕГ РЕКИ ИТИЛЬ. ГОРА УРАКА

Роскошный шелковый шатер непобедимого джихангира монгольского войска Саин-хана раскинулся около небольшого шумного ручейка, который весело сбегал склоном высокой и мрачной горы Урака. Замечательный гнедой конь бил копытом рядом с расшитым золотым гарусом пологом, который прикрывал вход внутрь. Ветер был ханским любимцем, и Батый редко позволял оседлать для себя другого скакуна. Вот и сейчас, услышав нетерпеливое фырканье, сам хан вышел наружу, с куском ржаного коржа в руке.
Невзирая на ужасающий ураган, который пронесся над рекой прошлой ночью, утро выдалось на удивление погожим, а чистое, словно вымытое небо мягкой голубизной предвещало хороший день.
Вокруг сжималось плотное кольцо из юрт тургаудов «Непобедимого» тумена, но Арапша неизменно выбирал место для стойбища так, чтобы шатер повелителя оказывался на пригорке, — и хан мог осматривать окрестности над верхушками юрт, оставаясь незаметным для глаз врагов.
Гора Урака высилась совсем рядом, и шаманы повелителя грома Хоходой-Моргона, которые обитали в ее пещерах, который день с ужасом взирали на море юрт и кибиток, что затопило берег могучей реки. Со страхом ожидая того часа, когда глаза джизхангира глянут в их сторону. И напрасно.
Отбирая все у половецких ханов, а их самих, с людьми, ставя в первые ряды своего войска, суеверный Саин-хан сурово запретил обижать шаманов, чтобы те не настроить против монголов своих богов. А теперь он готовился к встрече с прославленным прорицателем Газуком — желая выслушать его мнение, о тайне, увиденной во сне хурхе Юлдуз. Но все откладывал. Тысячелетний колдун вызывал в душе молодого хана какое-то смутное беспокойство, и он, незаметно для себя, снова и снова выискивал уважительные причины, чтобы перенести эту встречу на следующий день. Но сегодня его трусость уже была бы слишком очевидна....
Батый вздохнул и оглянулся — не заметил ли кто случайно, недостойное отважного батыра, поведение? Потом поднял голову и перевел взгляд на узенькую щель в горе, которая служила входом в пещеру Газука. Из этой норы, если верить тому, что говорят пленные половцы, колдун, вылетает каждую ночь в степь, обернувшись большой белой совой, чтобы оглядеть мир. Часовые и в самом деле видели на фоне неба какую-то огромную птицу, которая в полночь пролетала над стойбищем...
(Этой ночью Арапша даже хотел снять ее стрелой, чтобы разглядеть вблизи, но вовремя вспомнил запрет хана и опустил лук).
В темном отверстии будто блеснула пара глаз, и Саин-хан раздраженно дернул плечом. Вечером он неосмотрительно пообещал своей Звездочке, что сегодня она наконец увидит знаменитого колдуна, а хан привык соблюдать свое слово, даже брошенное просто так, впопыхах.
— Арапша, — промолвил, не оглядываясь, — знал, что телохранитель всегда рядом, — Юлдуз-хатун уже проснулась?
— Да, Повелитель... — услышал в нескольких шагах позади себя негромкий ответ воина.
— Передай, пусть идет в мой шатер, а сам пошли нукеров на гору — за колдуном.
— Слушаюсь, Повелитель, — поклонился Арапша, но на мгновение задержался, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
— Ну? — нахмурил брови хан, не терпящий никаких промедлений в исполнении своих приказов.
— А если он будет упираться? — выдавил из себя темник. — Могу ли я применить к нему силу?
— Будет опираться? — искренне удивился Бату-хан. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может перечить воле джихангира. Такое и монгольским ханам не прощалось, а здесь — какой-то половецкий гадальщик. Но на вопрос Арапши он не нашел причины рассердиться. Напротив, — молодец, что помнит о запрете обижать жрецов. И снизошел до подтверждения приказа. — Хоть за конским хвостом приволоките, но, чтоб сей же час был здесь!
Проведя тяжелым взглядом Арапшу, хан хлопнул ладонью по шее жеребца, от чего тот недовольно фыркнул и дернул головой, — круто развернулся и исчез в шатре. Плохое настроение опять начало захлестывать его. А это значило: если сейчас же никто не развеселит хана, то вскоре прольется кровь...
Сев на сафьяновые подушки, Саин-хан погрузил взгляд в огонь костра и задумался. Поход начался удачно, невзирая на упрямое высокомерие Гуюк-хана и тайное неповиновение благосклонных к нему мелких ханов. Войско непрестанно двигается на запад, и все больше земель вытаптывают кони монгольских воинов... Даже норовистая Итиль была вынуждена подчиниться его воле, и вот шатер джизхангира стоит на ее правом берегу. Дальше — земли уруситов и булгар... С каждым днем все больше драгоценностей приходится пересчитывать и перевозить его юртджи. А уверенности в своих силах и твердости, необходимой каждому военачальнику, Саин-хан почему-то так и не ощутил. Когда был рядом Субудай-багатур, Батый оживал и суровел, его поступки и приказы не разочаровали б и Потрясателя Вселенной; но оставаясь в одиночестве, — он погружался в водоворот досадных и тревожных мыслей. И тогда — лишь жестокая казнь, вид пролитой крови врага или предателя могли вернуть ему душевное равновесие. А еще — Юлдуз, его юная и нежная красавица-жена, своими сладкими ласками и милым слуху щебетом, как никто умела развеселить Саин-хана, вернуть покой его мыслям. Поэтому-то и шел он так часто в ее палатку, и оставался там на всю ночь.
Юлдуз… Звезда…
Полог шатра отклонился, и она вошла внутрь. Одетая в шелковую китайскую одежду, разрисованную пышными золотыми цветами лотоса, высокую бархатную шапочку, украшенную бисером, улыбающаяся и веселая, словно утреннее солнышко.
Увидев своего мужа и повелителя опечаленным и встревоженным, молодая женщина поклонилась до самого ковра, который устилал утоптанный пол.
— Доброго утра, мой любимый повелитель... — поздоровалась звонко. — Позволишь войти рабе своей? Мне сказали, что ты, о Счастье глаз моих, хотел видеть свою маленькую хатун?
— Заходи, Зорька, — мягко ответил Батый, и лицо его просветлело. — Присаживайся рядом. Вчера я обещал тебе показать половецкого колдуна… Страшного Газука... Того старика, который приснился тебе перед походом. Не забыла? Сейчас Арапша приведет его сюда. Посмотрим: в самом ли деле достоин старик той славы, которая идет о нем промеж половцев. А заодно — поинтересуюсь, где обещанный конь?
— Но, то был лишь сон...
— Сон моей хурхе стоит больше, чем все пророчества высказанные целой толпой чужих гадальщиков.
Молчаливые рабы поставили около ног хана низенькую лавочку, застелили ее белоснежным руном молодого барашка, а незаменимая И Лахе помогла хозяйке усесться на ней. И едва лишь Юлдуз примостилась, прислонившись щечкой к ноге мужа, как сначала послышался конский топот, потом тяжелые шаги — и внутрь ворвался запыхавшийся Субудай-багатур.
Чтобы извиниться за неучтивость, старый воин опустился на колени и коснулся челом пола.
— Куда ты так спешишь, учитель? — удивленно поинтересовался в аталыка Батый. — Случилось что-то?
— Прости, Непобедимый, — еще раз коснулся челом пола Субудай-багатур, — боялся, что не успею увидеть колдуна... Решил вечером осмотреть войско, и немного замешкался... Думал, он уже здесь...
— Что и ты тоже заинтересовался пророчествами? — улыбнулся хан. — Никогда б не подумал, что в теле славного воина, опоры Потрясателя Вселенной и моего учителя, нашлось место для женского любопытства...
Субудай-багатур зарделся, но смолчал, — хан забавлялся. Он не хотел оскорбить старого воина, а за притворной насмешливостью пытался скрыть собственную нетерпеливость и непонятную тревогу. Поэтому Одноглазый Барс только еще раз поклонился.
— Хорошо, хорошо, — сказал Саин-хан, к которому вернулось хорошее настроение. — Садись рядом с нами, учитель, думаю, долго ждать не придется... Сейчас его приведут. А пока, попробуй этого удивительного шербета...
И в самом деле, вскоре донесся торопливый цокот копыт нескольких коней. Потом послышались звуки какой-то возни, и двое нукеров втащили в шатер высокого худощавого мужчину.
На почтенный возраст незнакомца указывали лишь длинные седые, даже будто серебряные, волосы, к которым очень подходила густая огненно рыжая борода и усы, — такого же медно-яркого цвета. Зато глаза, на морщинистом темном лице, выражали одновременно и молодецкий задор, и зрелость ума. Держался загадочный колдун, как на свой тысячелетний возраст, на удивление осанисто, а в размахе широких плеч — до сих пор угадывалась огромная физическая сила.
Нукер толкнул его в спину, одновременно подставив ногу, и колдун поневоле распростерся ниц перед сапогами монгольского хана.
Некоторое время все присутствующие рассматривали его.
— Ты действительно тот, кого называют Газуком? — от имени хана спросил Субудай-багатур, а Юлдуз на всякий случай плотнее прижалась к ногам мужа и обняла их руками.
Колдун неспешно поднялся и кивнул.
— Не мотай головой, будто лошадь среди слепней! — громыхнул аталык. — Отвечай, когда к тебе, ничтожный червяк, моими устами обращается Покоритель мира!
Колдун с улыбкой взглянул на одноглазого воина, потом перевел взгляд на Саин-хана и вежливо ответил:
— Да, Повелитель, я именно тот, кого называют Газуком.
Голос у него был сильным и глубоким, больше подобающий мужчине в расцвете сил, чем древнему старику.
— И тебе тысяча лет? — сорвалось неожиданно с губ Юлдуз, что неожиданно осмелела, почувствовав доброжелательность в словах колдуна.
— Мне очень много лет, Нежный цветок ханского сада... Столько, что считать их слишком скучное дело, даже если в это время на меня будут смотреть такие дивные глаза, — поклонился молодой женщине Газук.
— Может, ты вообще бессмертный, — ехидно поинтересовался Субудай-багатур, прищуривая свой единственный глаз, — старый болтун?
Тот кто хорошо знал Изуродованного Барса, понял бы, что он готовит старику смертельную западню, и нужно быть очень осторожным, чтобы не попасть в нее. Но Газук легкомысленно позолил себя туда завлечь.
— Да, — ответил спокойно, не сводя глаз с Саин-хана. И было во взгляде колдуна что-то такое, от чего Батый недовольно поморщился и впервые, от начала разговора, откликнулся сам:
— Это можно легко проверить, дерзкий старикан... И тогда за бахвальство придется отвечать. Ты не боишься, предерзкий?
Газук не ответил, вероятно, поняв, что перегнул палку и теперь его уже ничего не спасет. Но отказываться от своих слов не стал, и глаз не отвел. Не позволяла гордость...
В шатре залегла такая глубокая тишина, что можно было различить дыхание каждого. И только немой поединок взглядов продолжался между монгольским ханом и половецким колдуном.
— Что ж, — вздохнул Саин-хан, — ты сам напросился... Я хотел всего лишь расспросить тебя, услышать какое-то пророчество, но теперь — не проверив правдивости прежних слов, — как смогу доверять сказанному дальше? Ведь так?
Ужас происходящего на ее глазах, дошел до сознания Юлдуз-хатун, и женщина тихо охнула, жалея понравившегося ей старика, но вмешаться не посмела. Словно ощутив ее сочувствие, Газук перестал меряться взглядом с ханом и посмотрел на нее. А потом мягко произнес:
— Благодарю тебя за заботу, Весенняя Ласточка, но все не так страшно, как кажется... — а после, обратился к Саин-хану. — Не сомневайся, Повелитель: у нас еще будет достаточно времени, чтобы продолжить беседу... И ты услышишь ответы на вопросы, которые хочешь задать...
Старик говорил с такой уверенностью, что Батый даже заколебался на мгновение. Но потом упрямо мотнул головой и щелкнул пальцами.
На поданный знак в шатер вошел Арапша в сопровождении двух тургаудов.
— Убей его, — несмотря на вспыхнувший интерес, хан приказывал с деланной ленцой.
Арапша выхватил меч и занес оружие над головой несчастного. Однако прежде чем острое лезвие коснулось шеи колдуна, тот успел вскинуть руку.
— Одна просьба, Повелитель!
— Ну, что еще? — улыбнулся Батый. — Ты передумал испытывать свое бессмертие? Похвальная рассудительность... Но, к сожалению, — запоздалая. Я никогда не меняю принятых решений. А кроме того, мне захотелось воочию убедиться в правдивости разговоров о вечной жиз...
На насмешливые слова Газук ответил столь гордым взглядом, что хан запнулся на полуслове.
— Я не передумал, Мунке-Сал, — молвил совершенно спокойно. — А всего лишь хотел лишь попросить, не отрубать мне голову, а заколоть или зарезать. Можно даже прямо в сердце. А прошу об этом по той единственной причине, что такая смерть меньше отнимет времени для оживления. Да и для женских глаз зрелище будет не столь отталкивающим. Вот и все...
Саин-хана, готового выслушать какую-то побасенку, о том, почему именно сейчас нельзя убивать колдуна, и почему обязательно нужно подождать другого, более подходящего часа, например полнолуния или еще чего-то такого, — поразило спокойствие Газука, и он кивнул Арапше:
— Сделай, как старик просит.
Воин поклонился, перехватил меч обеими руками, направляя острие в спину колдуна, подождал мгновение, но поскольку больше никто не задерживал его и не отменял приказ, сильно ткнул острием перед собой.
Колдун непроизвольно дернулся, когда окровавленная сталь показалась из его груди на добрую пядь, застонал, покачнулся и упал на колени. А после того, как Арапша вынул меча из его тела, Газук повалился набок и неподвижно застыл на полу, мертвый, как любая другая падаль.
Чуда, на которое надеялись все, не произошло. Колдун расстался с жизнью, — умерев так же легко, как и всякий смертный. Разве что более дерзко. Без мольбы о помиловании и душераздирающего воя. Но этим не удивить Покорителя Народов. Приходилось разное видеть...
Саин-хан помолчал немного, в душе сожалея о случившемся: ведь ему так и не удалось услышать ожидаемого пророчества, а потом промолвил задумчиво:
— Старик был тщеславен, но слишком глуп. И если тысячи лет жизни оказалось мало, чтобы набраться ума, то и прожил их зря. А все его слова стоят не дороже прелой шкуры...

*     *     *

— Уберите эту падаль! — приказал рабам Субудай-багатур, заметив, что хан повернулся к Юлдуз-хатун и притворно весело, стал рассказывать ей какую-то небылицу. Потрясенная бессмысленной гибелью знаменитого шамана, женщина натянуто посмеивалась шуткам мужа, даже не вникая в смысл слов.
Все в шатре хана пытались выглядеть беззаботными, хотя — ни деланная несерьезность Саин-хана, ни молчание покрытого морщинами и рубцами умудренного жизнью Субудай-багатура, ни смех юной Звездочки — не могли скрыть, что смерть Газука вывела их из равновесия. После пророчеств Бекки и Керинкей-Задан, они с нетерпением ждали встречи с ним, надеясь получить утвердительные ответы на все вопросы, которые так тревожили их этим летом. А прославленный провидец оказался самым обычным шарлатаном, даже в последний раз сумевшем обмануть всех. Коварством и хитростью заставил казнить себя легкой смертью, чтобы не выдать перед монголами собственного бессилия и невежества...
Больше других обманутым ощущал себя Субудай-багатур. Надежды, которые он возлагал на прорицателя, не сбылись, и теперь Саин-хан опять начнет сомневаться в собственных силах, медлить с походом. Тогда как зима уже приближается. Утренняя прохлада донимает все сильнее... А такое огромное войско не прокормить запасами, захваченными в половецких степях. Добыча слишком мала... Орде нужны богатые урусские города с полными закромами зерна, конюшнями скота, много теплой одежды... Все это могли дать христианские страны. Но выступать в поход надо немедленно, пока кони еще могут найти себе пропитание сами. Пока землю не устлали глубокие, непроходимые снега...
Мысли аталыка были тяжелыми и невеселыми, но вдруг что-то заставило его вынырнуть из этих мрачных глубин, и он недоуменно оглянулся, еще не осознавая, что именно его потревожило. И только перехватив удивленный взгляд Батыя, устремленный в сторону мертвого колдуна, Субудай-багатур понял: происходит что-то немыслимое.
Слуги, коим было приказано вытащить тело Газука, — перешептывались! Бессловесный скот, рабы, которые не смел громко дышать и передвигались шатром, как бесплотные тени, (их и не замечали вовсе) разговаривали! Осмелились открыть свои поганые рты в присутствии Повелителя мира! Пусть шепотом, но и этого более чем достаточно, чтобы заставить их сожрать, собственные языки. Мало того — эти гнусные создания, посмели не выполнить приказа Субудай-багатура, и бросились наутек, словно перепела от тени ястреба.
Взбешенный подобной дерзостью, хан, потемнев лицом от ярости, вскочил на ноги. Рукава его халата взметнулись хищными крыльями... Но слова неизбежного и безжалостного повеления так и остались не произнесенными... На Батыя пристально смотрел убитый колдун! И это был не стеклянный отблеск мертвых глаз покойника, а теплый человеческий взгляд. Твердый, серьезный и чуть насмешливый.
— Проклятие!
А в следующее мгновение, когда Газук пошевелил рукой и попробовал подняться, дико завизжали в один голос и госпожа, и служанка.
Губы колдуна искривились болезненной гримасой. Он осторожно, чтоб не тревожить рану, провел рукой по груди, внимательно осмотрел вымазанную кровью ладонь, попробовал ее на вкус кончиком языка. Довольно кивнул, каким-то своим мыслям и без посторонней помощи поднялся на колени. Потом, сделал еще одно усилие и, неуверенно покачиваясь, бледный словно смерть или дух ночи Иблис, выпрямился во весь рост. Здесь-таки, не сходя и на шаг с войлочного ковра, пропитанного его же кровью.  И… широко улыбнулся.
— Вот и все мое доказательство, Повелитель мира, — промолвил очень спокойно, но в этот раз в его словах явственно ощущалась насмешка. — Ты доволен, или попробуем еще что-то, не менее веселое?
— Жив... — прошептал растерянно Саин-хан. — С пробитым сердцем... Значит, не соврал… О, боги! Ваша милость безгранична...
Суеверный как все монголы, хан, на всякий случай, сложил пальцы рук в фигуру, прогоняющую злых духов. А к воскресшему колдуну обратился уже гораздо почтительнее.
— Скажи, о тот, который зовется Газуком, ты человек или дух? А может, кровожадный мангус?
Хан говорил спокойно, но капли пота, которые выступили на висках мужчины, показывали, ценой какого напряжения дается ему эта безмятежность.
— Наши шаманы тоже многое знают, но ожить после казни, еще не сумел ни один из них... Бог, которому ты служишь, должен быть очень благосклонен к тебе. Надеюсь, мы не рассердили его своей неучтивостью? Ведь ты сам решил именно так подтвердить нам правдивость своих слов.
— Не беспокойся, Повелитель, — поклонился уважительно Газук. — Боги не сердятся. Ведь я служу самому Сульде. А Богу войны не привыкать к виду крови. Но, если твоя милость будет столь безгранична, то позволь присесть недостойному стоять в твоем присутствии. Возвращение к жизни довольно изнурительно, а у моего старого тела запас сил и без того не слишком большой...
Газук вел себя так учтиво и угодливо, что очень скоро впечатление от невероятного чуда стушевались в сознании Бату-хана, и вместо колдуна он увидел умного немолодого человека. Больше похожего на факиха или имама, чем на злокозненного джина, — которыми матери пугают маленьких непослушных детей в монгольских юртах.
Хан хлопнул в ладони, и рабы, дрожа от страха, подсунули колдуну большую вязанку черных овечьих шкур, — напротив Батыя, но с противоположной стороны очага. Все-таки хоть какая-то защита от злого колдовства. Ведь всем известно, что только самые свирепые из джинов — ифриты могут проходить сквозь огонь, но и они брезгуют дымным пламенем.
— Подайте гостю кумысу, — прибавила от себя Юлдуз-хатун, заметив, что старик часто облизывает пересохшие губы. — Я вижу, тебя мучит жажда.
— Благодарю тебя, о Свежее Дыхание Ветра В Знойный Полдень, — искренне ответил колдун. — Это и в самом деле так... Мое тело потеряло много жидкости и теперь просит пить…
Газук взял в руки большую пиалу и жадно выцедил все ее содержимое, до капли.
— Еще раз благодарю... — повторил, прикладывая ладонь к еще влажному пятну крови напротив сердца. — Теперь я готов служить тебе, Повелитель мира, приказывай.
«Что же, — взвешивал между тем Батый, — Поведение его разумно. Даже бессмертный должен признавать силу монгольского войска. К тому же, недаром колдун просил не рубить голову... Должна быть причина! А если все же отрубить? И сразу сжечь дотла? А пепел развеять по ветру, или распылить над бурной водой? Тело, кстати, тоже можно сжечь... Интересно, как тогда ему удастся собраться воедино, чтобы ожить? Может, попробовать? Нет! — хан мысленно одернул себя. —  Хватит этих игр, а то я опять не получу ответа на вопросы... С этим можно и подождать. Куда он денется? Прикажу — и тургауды поволокут колдуна за конским хвостом — хоть в монгольские степи, хоть — в Московию. А то и к Последнему Мою»
От этих мыслей Саин-хан почувствовал себя гораздо увереннее и милостиво кивнул, а потом напомнил, глядя на Газука сквозь огонь:
— Я так и не услышал: кто ты?
— Я всего лишь человек, повелитель, — спокойно ответил колдун. — Старый факих, что тысячелетие тому решил обменять плотские наслаждения на изучение мудрости тех, кто жил века до нас. Спрятавшись от всего мира со своим учителем в безлюдную пущу, я изучал разные науки и набирался ума. То были благословенные времена. Я служил Сульде, и он щедро наделял меня силой. Птицы и зверье, травы и деревья — все подчинялось моей воле. И хоть я был всего лишь слугой у Богов, зато на земле не нашлось бы человека могущественнее меня. Но — ничто не вечно... Как оказался, это справедливо и в отношении Богов.
Бату-хан удивленно подвел голову.
— Именно так, Повелитель тумена туменов, — горько вздохнул странный старец. — Ты не ослышался. Боги — тоже уходят. Ибо их сила измеряется количеством людей, которые в них веруют.
Субудай-багатур недоверчиво покашлял.
— Неужели людей стало так мало? — удивился Бату-хан. — Потрясатель Мира, конечно, проложил кровавый след на своем пути, но много и выжило. К тому же, его воины, хе-хе, трудились как могли, улучшая и увеличивая поголовье покоренных народов...
— Хвала всемогущему Сульде! — воздел вверх руки колдун. — Женщины рожают щедро и постоянно. Живых всегда оставалось с избытком, даже после того, как многими землями кровавым потопом прошелся беспощадный Аттила.
— Кто это? — спросил Саин-хан, сурово насупливая брови. — Разве в мире был хоть один полководец, которого можно сравнивать с моим дедом?
 — Этот воин водил свои войска степями, когда я был моложе на несколько веков, — ответил Газук. — В память о нем осталось только имя данное реке. Итиль… Аттила… Но о нем, расскажу чуть позже, если захочешь послушать. Сначала — о Богах... — Он перевел дыхание, будто вздохнул. — Так вот: примерно тысячу лет тому родился новый Бог. У него много имен... Спаситель, Избавитель, Единый. Но, главное отличие этого Бога заключено в том, что он позволил убить людям собственного сына, для искупления ими же наделанных грехов. В чем здесь смысл, я до сих пор не понял. Но не обо мне речь... Остальные боги поначалу со всего этого комедиантства только посмеивались... А когда опомнились — оказалось, что сила Единого стала больше всех их, вместе взятых. И хотели б на старое повернуть, да не властны уже были ни над миром, ни над своей собственной судьбой.
— С людьми, которые имеют такого могучего покровителя, лучше не связываться, — пробормотал мрачно Субудай-багатур. — Тебе известно, где земли этого народа?
— Знаю, — кивнул Газук. — Но главная нелепость в том, что Единый не помогает своим последователям при жизни. Он ни во что не вмешивается, а только обещает, устами проповедников — наградить сполна, после смерти. В созданном им же Раю. Поэтому те, кого убедило его учение, умирают без сопротивления, в ожидании вечного блаженства.
— И не боятся, что их могут обмануть?! — удивленно воскликнул Саин-хан.
— Те, кто искренне верует, не боятся...
— Наверно, кто-то из известных людей, чьи слова заслуживают доверия, сумел вернуться после смерти и подтвердил обещание, данное Богом? — предположил аталык.
— Насколько мне известно — ничего подобного не происходило ни разу... — ответил Газук.
— Тогда я ничего не понимаю, — пожал плечами Одноглазый Барс. — Неужели в мире еще живут такие глупцы?
— Именно поэтому давние Боги и просмотрели Безымянного. Они тоже ни на мгновение не верили, что кто-то клюнет на подобную сказку.
Саин-хан немного помолчал, что-то взвешивая в мыслях. А затем промолвил задумчиво, но уверенной твердостью в голосе.
— Нет, я предпочту умереть счастливым, чем надеяться на счастье потом... Боги любят подшутить. Спохватишься, а изменить уже ничего нельзя...
— Хвала Сульде! Он не ошибся в тебе, Отважный воин! — низко поклонился хану Газук. — Ведь я здесь именно по его воле. И рад, что мы сможем прийти к согласию.
— Договориться? — удивленно переспросил Саин-хан. — Бог Войны хочет от меня какой-то услуги?
— Еще бы, — вмешался, хитро прищурив единственный зрячий глаз, Субудай-багатур. — Вспомни, Непобедимый, что минутой раньше сказал этот раб. Сила богов в количестве тех, кто верит в них! И именно здесь ты можешь оказать Сульде огромную помощь!
— Я не проповедник! — надменно распрямился юный джихангир. — Я — воин! Хан!
— Да, Мунке-Сал, и не какой-нибудь, а внук самого Чингиза! — поторопился вступить в разговор старик, предпочитая, чтобы Саин-хан узнал об условиях соглашения от него, а не от своего аталыка, который похоже, обо всем догадался. — И поэтому ты, лучше всех сможешь сократить число сторонников Единого. А кому, как не полководцу и правителю знать, что порой иметь меньше врагов лучше, чем — заполучить много друзей...
Джихангир пристально глянул на Газука и медленно кивнул. Такие доводы он понимал.
— Правда, это в моей власти и не унизит чести воина... Хотя, предпочитаю убивать тех, кто поднимет против меня оружие, нежели тех, кто отдается на милость победителя. Зачем портить собственное добро?
— Мудрые слова и достойные Повелителя мира, — опять поклонился Газук. — Рабов и не придется убивать. Достаточно тех, которые погибнут в битве. А когда твои тумены узнают, кто поддерживает их в бою, то число сторонников Сульде вырастет и без проповедей...
— Следовательно, — опять вмешался аталык, — если я еще не разучился понимать слова, речь идет о некотором соглашении... Саин-хан будет уничтожать сторонников Единого и числом своих воинов увеличивать приверженцев прежних богов, это понятно. А что предлагает за это джихангиру монгольского войска всемогущий Сульде?
Субудай-багатур был только воином, и поэтому все невероятное, волшебное, хотя и очевидное, вызывало у него подсознательное сопротивление. Он верил степям, резвому скакуну, острому булату в руке... Верил в победу и смеялся, когда видел последний ужас в расширенных зрачках врага. А все эти гадальщики, бессмертные колдуны, старые и новые боги, были ему непонятные и — подозрительные. И если бы не непреодолимая тяга его ученика к разным пророчествам, то Субудай-багатур уже давно приказал бы перетопить их всех одного за другим, а нажитое добро, обманом выманенное у других легковерных, — разделил бы между преданными воинами. Но Батый хотел их слушать, и приходилось с этим мириться.
Субудай-багатур украдкой поглядел на юного джихангира и тихонько вздохнул... Все-таки внуку далеко было до деда.
— Скажу... — лицо колдуна остепенилось, взгляд сделался пустой и темный, будто вода в глубоком колодце. — Но сначала немного пророчества. Ведь вы именно для этого меня позвали.
Газук возвел руки вверх и промолвил уверенно и твердо:
— Могучий и непобедимый Саин-хан покорит все народы, на которых упадет взгляд его глаз. Его слава сравнится со славой Чингисхана, а имя — веками с ужасом и почтением будут вспоминать те, чьи родители погибнут под мечами монгольских воинов, а их невесты и сестры станут рожать черноволосых, скуластых и смуглых байстрюков.
— Это значит, что мне покорится весь мир? — едва сдерживая возбуждение, восторженно произнес Саин-хан и бросил быстрый взгляд на своего учителя, будто приглашая его порадоваться вместе. — И я смогу напоить своего скакуна водой из Последнего моря? Сумею исполнить мечту деда?
— Это так, Острие меча непобедимых воинов, — медленно ответил колдун. — Войско твое будет продвигаться на запад, и нигде не найдется силы, которая сможет противостоять его победной поступи. И конь твой напьется из Последнего моря. Что до всего мира, то он слишком большой... Его и просто обойти — жизни не хватит, а уж завоевать…
— Эти слова не совсем тот ответ, которого я ожидал, но все равно их приятно слышать, — отозвался после недолгой молчанки юный хан. — Особенно, после того — он немного замялся, — как ты сумел убедить нас, что заслуживаешь доверия... Благодарю! Больше никакие сомнения не потревожат мою душу. И если имеешь еще что-то добавить, говори... Я слушаю.
Газук снова уважительно поклонился и, не подводя глаза, произнес:
— Я буду счастлив, если ты соизволишь принять один совет, повелитель...
— Совет? — немного удивился Саин-хан. — Я выслушаю его. И, обещаю, если он будет не хуже всего, сказанного тобой раньше — то непременно им воспользуюсь...
Газук перевел тяжелый взгляд на Юлдуз-хатун, и та невольно жалобно пискнула.
— Этот совет станет в то же время и благодарностью тебе, Наимудрейший, — за обещанную помощь Богам.
Джихангир слегка поморщился, но должен был признать, что дар, не плата. А преподнесенный Богами, не унизит даже чингисида.
— Насколько мне ведомо, Волшебный Цветок уже рассказывала тебе, Повелитель, сон о белоснежном коне, который приснился Керинкей-Задан? — неожиданно спросил колдун.
Юлдуз-хатун еще раз изумленно ойкнула и заслонила себе рот ладошкой. Газук и в самом деле был непревзойденным колдуном, если знал даже об этом небольшом обмане.
— Вижу, что рассказывала... Хорошо. Мне проще будет объяснить ценность подарка... Такой конь действительно есть, — продолжал дальше Газук. — Далеко отсюда, в Карпатских горах, стоит он в своем волшебном стойле под надзором когда-то могучей славянской богини — Морены. Оставленный там еще с тех пор, как в тех диких горах погиб предводитель гуннов Итиль-хан, о котором мы раньше вспоминали... Конь совсем застоялся, потому что вот уже несколько веков седло воина не касалось его спины...
— И все же я ничего раньше не слышал об этом, как ты уверяешь, прославленном воителе...  — перебил колдуна Батый. — И это мне не нравится!
— Тогда слушай, — легко согласился Газук. — Гора, которая возвышается над твоим шатром, названа именем его отца, хана Урака. Восемь веков тому Аттила-хан, воин, душой и телом, отказался стать зятем Духа реки Итиль. Потому что, хотя и любил его красавицу дочку, не мог согласиться с тем, что до самой смерти будет вести оседлый образ жизни. А с благословения Бога войны оседлал его боевого коня. Все гунны пошли тогда за ним, и многие земли повиновались могучей руке непобедимого полководца. Но, презренная в своих чувствах, покинутая перед самим венчанием невеста смогла отыскать его и у подножия Карпатских гор... Оборотившись прекрасной пленницей-княжной, она заколола непобедимого в бою воина на брачном ложе... А со смертью хана остановился и поход гуннов... Впоследствии этот народ совсем исчез с лица земли, смешавшись и слившись с бесчисленным океаном из побежденных и покоренных им же племен... А конь — остался без хозяина... И если Саин-хану, внуку Темуджина, удастся оседлать его, то... — Газук перевел дыхание и прибавил немного спокойнее. — Клянусь своим бессмертием, Бату-хан, к твоим ногам склонится Вселенная! И Сульде желает тебе достичь этого величия, как никому другому.
— В Карпатских горах? — переспросил Батый, потрясенный словами колдуна. — Что ж, когда юрты моих воинов раскинутся у их подножия, я найду коня  Бога Войны. Мои «непобедимые» и «бешенные» Субудай-багатура отыщут его, даже если придется перебрать эти горы камень за камнем. А славянская богиня? — спохватился вдруг. — Каким именем ты ее назвал? Морена?.. Она, согласится отдать коня мне добровольно, или придется взять его с боем?
— Согласится, повелитель! Более того, Сульде сам оседлает его для тебя, когда наступит время...
— Но почему боги не подвели этого коня Чингизу?! — не утерпел, все еще не доверяющий хазарскому колдуну, Субудай-багатур. Жизнь научила его, что самый страшный враг тот, который поет сладкие песни, а острый кинжал прячет в рукаве, а верить можно лишь тому, у кого нет возможности добиться успеха без твоей помощи. — Прости, Непобедимый, но пока я не пойму, почему Боги предлагают внуку то, чего не дали деду, я не могу советовать прислушаться к словам их посланца. Неужели, силы Единого так выросли за неполные тридцать лет?
На это неприкрытое недоверие Газук лишь улыбнулся и учтиво поклонился старому воину.
— С такими мудрыми и дальновидными советчиками, как Раненый барс, Бату-хан, ты завоюешь весь мир даже без волшебного коня. Замечание аталыка мудрое, потому я охотно объясню... Как всем ведомо: Богам дано зреть, что скрыто в сердцах и душах смертных. И Чингизу не предлагалась помощь, потому что тот не сумел бы заплатить за нее.
— Но-но! — сурово прикрикнул Саин-хан. — Не забывайся, старик! Разве дед был воином и полководцем хуже? И уж тем более, какого-то Аттила...
— Каждое слово твое, о Мунке-Сал, золото, — уклонился Газук. — Но я не о другом... Твой славный дед покорил всю Поднебесную империю. Поработил миллионы и миллионы людей! А сколько убил? То-то… Да и сторонники Единого на Западе, а не за Большой стеной. Боги были благосклонны к Чингизу, но дожидались именно тебя! И, чтобы развеять ваши сомнения, скажу еще... Единый Бог исчезнет, а могущество вернется к Богам давним лишь после того, как Чаша Терпения перельется через края. А кому же еще, славный потомок Священного правителя, как не тебе наполнить реки, которые вливаются в это море?
— Согласен, — кивнул аталык. — Это я понимаю. Чингиз и в самом деле предпочитал брать с побежденных выкуп, и редко, только для устрашения разрешал воинам порезвиться... Но объясни мне еще одно... Почему Саин-хан должен идти за конем сам? Почему Боги просто не приведут его сюда? Ведь именно в их интересах — как можно раньше начать кровавый поход...
— Что ж, можно поговорить и об этом, — согласился Газук. Он уже давно поднялся и, разговаривая с ханом, нетерпеливо похаживал по юрте. Конечно, это было некоторое проявление неучтивости к Правителю, но сегодня на такие пустяки никто не обращал внимания. Даже Субудай-багатур, который всегда ревностно требовал соблюдения традиций. — Дело в том, что конь Бога Войны — не просто магическое животное. Это — сама Смерть! И право оседлать ее, нужно сначала заслужить. Саин-хан должен проявить себя и как воин, и как полководец. Недостойного седока конь убьет прежде чем тот протянет руку к уздечке... Даже если стремя избраннику будет придерживать сам Сульде! 
Субудай-багатур потрясенно замолчал и только изумленно переглядывался с Саин-ханом, не зная, верить услышанному, или нет. А когда, наконец, оба обернулись к Газуку, то увидели, что за древним колдуном и след простыл.
— Куда он подевался? Аталык! Юлдуз! — воскликнул ошеломленный джихангир. — Куда пропал колдун?!
Но молодая женщина не менее удивленно смотрела на пустую кучу шкур перед очагом.
— Арапша!!!
Охранник ворвался в палатку с обнаженным мечом.
— Где старик!
Но тот только глазами замигал.
— Ты что — отходил от палатки?!
— Нет, мой повелитель! — побледнел тот. — Как можно?
Саин-хан задумался.
— И из палатки никто не выходил?
— Сова вылетела... Белая. Я сначала хотел ее подстрелить, но, как можно, без приказа?
Хан кивнул.
— Что ж... Наверно, старик все сказал, что хотели сказать мне его Боги... Оседлать саму Смерть?! Страшно... Но может ли быть большая честь для воина?! — произнес Батый задумчиво. А потом прибавил, обращаясь к Субудай-багатуру. — Ну что, учитель? Кажется мне, пришло время отправляться дальше? Поднимай тумены. Пора в путь! И еще... — джихангир неуверенно хмыкнул, — оставьте припасов для шаманов Хоходой-Моргона..
— Слушаюсь и повинуюсь, — подхватился на ноги старый воин. — Не беспокойся, повелитель…
— Вот и шевелись. Запрягай свою железную колесницу... Князья урусов вскоре покорно встанут перед нами на колени.
— Хвала Богам! — воскликнул Субудай-багатур. — Я снова слышу голос Повелителя.
—Да! Хвала им… Клянусь, памятью деда, что утолю жажду небожителей горячей человеческой кровью и горькими слезами! И пролью их столько, что Богам придется научиться плавать, чтоб не захлебнутся…


               
Глава седьмая
ЗИМА 6748-го.
ОКОЛИЦА ГАЛИЧА.

Впору скошенное и не пересушенное сено из лесных трав было пышным, как и косы женщины, лежащей на нем. А пахло так дурманящее, что мысли в голове путались, будто от крепкого меда. И в крови начинал бурлить такой вар, что целой зимней ночи оказалось мало, чтобы полностью остудить его. Нежные руки красавицы бессильно упали, словно перебитые крылья птицы. Зеленые глаза заволокло хмельным туманом. Но Найда никак не унимался, — будто догадывался, что все это безумное счастье даровано в последний раз… Пока Руженка не попросила пощады...
Он некоторое время еще пытался расшевелить подругу, но, не почувствовав ответного желания, разочарованно вздохнул и отодвинулся. Провел благодарно ладонью по бархатистой груди и бережно прикрыл тулупом. Ночь выдалась морозной, поэтому холод пронимал даже в глубине стога. Особенно теперь, когда они разомкнули объятия, и любовный жар постепенно угас. Потом сладко, до хруста в костях, потянулся и привалился под мягкий бочок возлюбленной, желая немного вздремнуть. А там — и вовсе уснул. Да так крепко, что не услышал, как захрустел хворост под тяжелым сапогом. И пришел в себя только после того, когда знакомый, но совершенно неуместный здесь и сейчас голос разъяренно заорал снаружи:
— Вылезай, голубушка! Покажи клювик из гнездышка! Долго веревка вилась, а все ж кончик оборвался!.. Больше не удастся, меня за нос водить!! Вылезай! Курва!!! Покажи глаза бесстыжие! Вылезай, говорю, подстилка подзаборная!
— Ой, мамочка! — подхватилась Руженка, разморенная спросонья, не понимая толком, что происходит. Снится ей все это, или в действительности? И суетливо взялась рыть в сене норку. Потом припала к отверстию и ойкнула осмысленно. Правда, не так испуганно, как раздраженно.
— Мало того, что сам приперся, он еще и полоумных братьев приволок! Мерин выхолощенный... Мог бы тогда уж и все Подгородье созвать.
Найда обеспокоено присвистнул. Юхим Непийвода таки выследил свою неверную женушку... И его — вместе с ней. Что ж, этого рано или поздно следовало ожидать. Вор и наказание — неразлучная пара... Именно так издавна приговаривают галичане. Хотя, в данной истории не так просто уразуметь: кто, кого и у кого украл первым? И Найда только воротил, пусть частично то, что ему принадлежало по праву…
Стараясь не подымать лишний шорох, парень принялся торопливо одеваться. Выйти на разговор к разъяренному мужу все равно придется, так лучше приготовиться. Хоть штаны надеть.
— А ты чего застыла? Одевайся, — прошептал Руженке, но молодка только сжимала руки и покусывала губы. Обычно решительная и упрямая, она в один миг потеряла весь свой нрав и превратилась в испуганного ребенка, которого родители поймали на плохом поступке. Накажут или нет, еще неизвестно, но уж отругают от души. Еще и при чужих людях краснеть заставят. Поэтому, Руженка не только кипела от бессильной ярости на собственного мужа, который поступил с ней так несправедливо (у женщины всегда виноват мужчина; не тот — так этот). Но еще и думала: как избежать молвы, чтоб не краснеть под пересудами соседок. И самым досадным и подлым во всем было то, что имея подобного мужа, ни одна из «праведниц» не смогла б соблюсти верность. Но разве признает которая? Разве изречет хоть одна кумушка слово в ее защиту? О, нет! Напротив... С еще большим наслаждением будет глумиться и втаптывать в грязь. Чтобы отомстить за собственную нерешительность. Успокаивая зависть! Хочется, небось, и самим вкусить запретного?.. Хоть разочек?.. То-то и оно…
Впервые попав в такой переплет, молодая женщина совершенно растерялась, не имея малейшего представления: что следует делать дальше?.. Каким образом достойно выпутаться из постыдной истории.
— Вылезай! — опять заорал разъяренный Юхим. — Вылезай, сука! А то сено подожгу!
— Опомнись, Юхим, — собравшись с духом, попыталась вразумить мужа Руженка. — Не делай из меня и себя посмешище. Возвращай домой. Я скоро приду... Тогда и поговорим... Тебе же, завтра, самому стыдно будет. Прощения просить станешь, но я уже не смилуюсь. Даже не надейся...
— Цыц, стервоза! — взвизгнул мужчина, почему-то перейдя с солидного баса на детский дискант.
Видимо, в глубине души он все же надеялся, что ошибся и что его Руженки нет здесь. Что она сейчас у подруги, а в стогу прячется чужая жена. Но явь безжалостно разорвала пустые надежды. Шалая кровь кинулась ему в голову, затмевая разум, а в разбитом сердце не осталось ничего, кроме неодолимого желания отомстить за кривду.
Юхим уже позабыл, что собственными руками вырыл западню, в которую так больно сегодня сверзился. Люди вообще легко забывают обиды, причиненные другим. Но та история давняя, чего зря прошлое ворошить?.. А нынешнее — перед глазами! Ярость едкая и пенистая, как испорченное вино, так безудержно хлынула в душу, что Юхим понял: еще мгновение, и он обернется волком прямо на глазах у братьев. Чтоб на одно-единственное мгновение почувствовать под своими клыками плоть татя, посмевшего посягнуть на его счастье... И пусть деется воля Божья! Шагнув за грань отчаяния, он уже не боялся ничего.
Юхим ощерил зубы и стал медленно приседать, горбиться, наклоняться к земле, когда увидел Найду!.. Найду!!! Того самого, которого должен был стеречь по приказу Морены! И у которого, несколько лет тому, по собственному почину, отнял Руженку, — чтобы отомстить за свое мужское бессилие. Ведь именно из-за этого сосунка Владычица Судьбы и Времени так жестоко наказала Юхима. О! Если б он мог знать, в ту зимнюю ночь, сколько придется выстрадать из-за этого безродного ничтожества, то Юхим бросился б к тем саням, несмотря на людей и собак. И лучше сам бы подох, но растерзал бы найденыша, как лягушонка! Если б знал...
— Ты? — спросил потрясенно. — Ты?! — и нервозно расхохотался. — Га-га-га!.. О-хо-хо-хо!..
Всем Судьба одарила Юхима Непийводу. И родительской кузницей, которая досталась ему в наследство, как старшему среди братьев. И умом Боги наделили его, — почитай всем, что отмерили на пятерых сыновей старого Нечипора. Да и силой не обделили — стальные подковы ломались в мозолистых руках Юхима, будто черствые калачи. А бесконечные ссоры между князьями и боярами, которые так донимали других ремесленников и купцов, обернулись для оружейника золотым ручейком. Потому как хоть бы кто, и по какому случаю не вынимал меч из ножен, то все равно прежде вынужден был его у Непийводы купить. И даже тот досадный случай в детстве, когда он, наевшись волчьих ягод, чуть не умер, потом вышел на добро. А как же... Выздоровев, благодаря очередной прихоти богов, Юхим стал оборотнем. Волколаком. Как же он гордился нечеловеческой силой, ловкостью, выносливостью... Наслаждался каждым ощущением, недоступным обычному смертному... Даже последняя немилость Морены не испугала его, не испортила вкус жизни. Так как речь шла лишь о сроке всего лишь длинной в человеческую жизнь. А сколько этому подкидышу отпущено? Можно и подождать...
Добросовестно выполняя приказ Богини, Юхим, не отказывал себе в небольших удовольствиях. Оберегая жизнь Найды от серьезных каверз, он пакостил ему по мелочам. Всюду, где только мог. Потешаясь украдкой, глядя: как парень постоянно ходит с ободранными локтями и коленями, в кровоподтеках и с разбитым носом.
А пять лет тому назад, узнав о нежной любви, которая зародилась между Найдой и Руженкой, по укоренившейся привычке, только чтоб подгадить, наплевать в душу парню, — оружейник Непийвода заслал к девушке сватов.
Сначала старые Крендели воспротивились его намерению, потому что ведали, кому отдала свое сердце внучка. Но хоть как любили, как лелеяли они рано осиротевшую девочку, в конце концов, под давлением бедности, не смогли устоять перед блеском золота. Да и то, сказать, давал Непийводченко за невесту столько дукатов, что можно было на них приобрести и пару коней, и полдюжины коров. Еще и на добрую одежду оставалось.
Но и Руженка была достойна каждой потраченной монеты. Что да, то — да...
Сватался Юхим, имея за плечами восьмую руку лет, а девушка только пятнадцатую весну встретила. Однако уже и тогда была она длиннонога и стройна, как березка. Округлая в бедрах, а полная грудь так и распирала пазуху. Лицом мила, а пышные косы, когда девушка их распускала, укутывали Руженку до самых пяток — будто соломенный стожок полевую нимфу. Или — как водопад русалку. За такую юницу можно было и побольше выложить. Причем — без убытку. Даже если не считать наслаждения, получаемого от мести врагу. Поддается ли подсчету и весу золотых монет миг, когда Юхим, по праву хозяина, обретет возможность задирать подол юной красавицы и знать, что где-то неподалеку корчится от истинно адских мук влюбленный Найда?
Но если б Юхим хоть примерно догадывался, какие хлопоты приобретает, то лучше выбросил бы тот кошель с дукатами в запруду и доживал бы век бобылем.
Стыдливая девочка, войдя в женскую силу, оказалась жадной к любви... О, Морена знала, чем досадить мужчине! Лучше бы она отрубила ему руку или ногу... Не проходило и дня, чтоб Юхим не посматривал на горы, ожидая приказа вцепиться в горло Найде. Вот тогда б Руженка получила сполна! С месяц держал бы ее в кровати! А то — и больше…
Возможно, Юхим и не влез бы в женитьбу. Мало ли других способов донять врага до печенок? Но после смерти матери дом Непийводченков остался без хозяйки. Надеяться на то, что невестку приведут младшие братья, было делом напрасным. Кто ж захочет вековать с недоумком? Даже при богатстве... А Юхимов изъян, был тайный, и — не навсегда... Вот и понадеялся, что обойдется. Постельные игры заменит нежность, забота, доброта и согласие. Оттого и брал за себя смело, хоть и писаную красавицу, но совершенно неопытную, глупую девочку.
И в самом деле, сначала Руженка держалась смирно и скромно. Хоть и не забывала девичьей любви, но понимала, что к былому возврат нет. Утешалась, глядя: как зажиточно зажили на старости лет ее дед с бабкой, и даже чувствовала некоторую благодарность к Юхиму. Правда, она как могла, избегала брачного ложа, но поскольку муж и не принуждал, то девушка постепенно привыкала к его присутствию в кровати. Казалось бы, что еще надо? Живите... Но судьба человеческая капризная и непостижимая, как женский нрав.
Прошло немного времени. Года три, или четыре… От зажиточной жизни Руженка еще больше расцвела, наслушалась разнообразных советов от языкастых соседок, завсегда готовых обсудить достоинства своих мужей и в работе, и на… другом поприще. Привыкла к Юхиму, так что больше не вздрагивала, когда муж ласкал ее волосы, или, расшалившись, засовывал руку под подол. А там и сама стала искать сближения. Радуясь, что жена оттаяла, Юхим охотно пускался в эти забавы. Утешаясь мыслью, что и Морена вскоре отдаст приказ: привести Найду, а он тем временем подготовит все для самой сладкой мести. Несчастный и не догадывался, что с каждой новой нежностью, приближается к настоящему аду... Гораздо более страшному, чем обещанный церковью.
Осознав, что ничего кроме поглаживаний и поцелуев от мужа она не дождется, Руженка сначала плакала в подушку, а потом снова начала избегать Юхима. Обходясь с ним и братьями, будто со скотиной. Кормила, присматривала, но даже без тех крох тепла и ласки, которые от хозяйки перепадают даже лошадям и коровам.
А этой осенью, под пятую годовщину брака, жизнь стала и вовсе несносна... Руженка расцвела, словно цветок, которым ее нарекли. Стала мягкой, приветливой. Все делала с улыбкой, с песней, но не реже, чем дважды в неделю, исчезала из дома вечером и возвращалась домой только под утро. Измученная, но счастливая… А глаза ее излучали такую радость, что Юхиму хотелось пойти, да и утопиться.
Не помогали ни просьбы, ни проклятия. А на его угрозу взять за косы и хорошо отстегать вожжами — Руженка ответила с нескрываемым пренебрежением.
— Разве я тебя гоню с брачного ложа, муж мой? Сам не хочешь... Ну, тогда хоть другим не мешай.
И сказала это так жестоко, так по-женски беспощадно, что Юхим ссутулился, сгорбился и пошел прочь из дома.
Сперва хотел сберечь семью, проследив, с кем жена встречается, и отбить прелюбодею всю охоту к ворованным сладостям, но — лес большой. Обернувшись на волколака он, конечно, легко нашел бы след изменщицы, но не хотел этого делать. Потому что ведал: в звериной шкуре не сможет сдержаться и загрызет не только обидчика, но и жену. А Юхим все еще рассчитывал добраться до ее прелестей. Заплачено дорого, так разве ж можно позволить таким деньгам зря пропасть? И хоть обиды Юхим не прощал никогда и никому, терпения ему тоже не занимать. Долго кувшин воду носит, а все ж и у него ручка когда-то оборвется. Еще за все плату стребует… И — сполна. Однако успокоительные мысли оставались всего лишь мыслями, а Юхим мучился, грыз кулаки, скрипел зубами. Сошел с лица, похудел на добрый пуд. И, видя его вечно нахмуренное, мрачное лицо, соседки зашептались о какой-то тайной болезни, которая гложет богатея...
И вот, Непийвода дождался. Сегодня вечером выпал на замерзшую землю первый снег. Он лег легкой, неуверенной скатертью, готовый растаять от первого же теплого прикосновения или самой слабой солнечной улыбки, но следы хранил. Достаточно отчетливо и достаточно долго, чтобы помочь ревнивцу. Руженка ж и не подумала об этом... А может, слишком уверенна была в безобидности мужа? Да и умение, путать следы, не входило в арсенал ее хитростей. Женщина все же, а не лисица...
Обо всем этом Юхим успел подумать, прежде чем Найда выпрыгнул из стога на землю и ступил шаг вперед. Поэтому и рассмеялся столь теперь. Руженка даровала ласку тому, у кого он сам пытался ее украсть. Пусть тайком, а все ж, проклятый подкидыш, сумел выхватить у него из-под носа самый вкусный ломоть.
Смех и для Найды оказался полной неожиданностью. Выбираясь наружу, он готовился к драке. Потому как, хоть и считал Руженку своей, все ж понимал, что перед Богом и людьми она принадлежит Юхиму. Ведь, в церкви своими губами ответила: «да!», на вопрос священника, — и этого уже не изменить вовек. Но держал эти мысли далеко от себя и старался не вспоминать. Напротив, делал вид, что все в их жизни началось этой осенью…
Ночи были еще по-летнему теплые, а зори чистые и высокие. Он встретил Руженку возле запруды. Шутя, взял за руку и — не отпустил. От прикосновения хрупкой ладошки, парня сначала бросило в жар, потом в холод, потом опять в жар... Потом... Он по-медвежьи неуклюже сгреб ее в объятия, опасаясь сердитого окрика или отчаянного сопротивления, но почувствовал под руками лишь податливую упругость девичьего тела. Увидел, в широко раскрытых глазах, счастливое недоверие и неумело, но крепко припал жаждущим ртом к ее, приоткрытым для поцелуя, сладким губам...
Первая любовная нежность поймала их в свою ловушку и выпустила, счастливых и испуганных, только когда уже ничего нельзя было изменить. Да, собственно, они и не хотели. Знали, что рано или поздно наступит расплата. Но легкомысленно отмахивались от грустных мыслей и встречались, чтобы окунуться в забвение.
Больше всего Найда волновался за Руженку. Для него, княжеского дружинника, и в наихудшем случае все обошлось бы мордобитием. Жестоким, кровавым, ан — не до смерти. Убийство ратника князь Данило не простил бы никому. Своих воинов князь судил сам, а тайные шалости с чужой женкой и за проступок не посчитал бы... А вот Руженке пришлось бы туго. Потому что именно в таких молодицах, бесталанных, но красивых, остальные женщины видит основную угрозу своему счастью и ненавидит их искренне, от всей души. Соответственно, и втаптывают в грязь с неописуемым наслаждением. Сплетни и пересуды пошли б гулять Галичем самые безжалостные.
Что ж до побоев, то в обучении ратному делу Найде доставалось и не так. Поначалу, он и домой не всегда мог дойти. Старшие товарищи, у которых перенимал науку боя, на руках относили... Готовя дружину, князь Данило на учебу не жалел ни труда, ни времени. Особенно придирался тысяцкий Дмитрий. Уж тот не давал спуску никому. Считал, что хороший дружинник должен владеть и мечом, и копьем, и луком, — как ложкой. Даже ловчее, поскольку от наличия ложки жизнь не зависит. А голыми руками должен уметь справиться с одним, а то и двумя вооруженными врагами. О драке, лучше не вспоминать. За каждый кровоподтек, полученный в общей шутейной свалке, воину полагалось три удара батогом. Была бы воля тысяцкого, он заставил бы каждого новобранца сойтись в поединке с медведем, чтобы посмотреть, чего он, рекрут, стоит. А за неумехами, растерзанными зверем, и не жалел бы, — сами виноваты.
Скрывая от людских глаз свои отношения с Руженкой, Найда даже мечтал порой, чтобы Юхим напал на него. Уж он бы тогда поквитался за все. А если б счастье улыбнулось, — может, и овдовела бы любимая. И это было бы справедливо. Потому, что Непийвода первым украл их любовь...
Воин не сомневался, что справится с оружейником, даже если тот сунется к нему со всем выводком своих братьев. Поэтому, услышав его голос, Найда даже обрадовался, а когда выпрыгнул наружу, готов был драться и убивать. Но хохот Юхима настолько сбил его с толку, что он на мгновение позабыл об остальных Непийводченках. А вот недоумкам были безразличны всяческие размышления и воспоминания.
Тяжелая дубина упала парню на голову раньше, чем Юхим перестал хохотать. И не успел Найда очухаться, как удары крепких кулаков посыпались на него со всех сторон. Дружинник только кряхтел и пытался вдохнуть, но тот, после каждого последующего удара, вырывался обратно с громким всхлипом, будто раздували горнило кузнечным мехом. Мир потемнел, ноги Найды стали мягкими, будто из теплого воска, колени подогнулись, и он рухнул лицом в сбитую сапогами снежную болтанку. И скорее всего, невзирая на княжеский гнев, ему пришел бы конец, — раззадоренные кровью, придурковатые братья Юхима готовы были растерзать на куски кого угодно. Какой с блаженного спрос? Но тут из стога выскочила Руженка. В чем мать родила.
— Стойте, нелюди! Стойте! Опомнитесь! Что вы делаете?! Юхим!!! Ты княжеского дружинника убиваешь!
Юхим заколебался. Теперь, убив Найду, ему пришлось бы избавиться и от Руженки. Ведь она таиться не станет, а значит, и отбрехаться: мол, не ведал, кого били, не удастся… И все закончиться плахой! Вот только, как сдержать разошедшихся братьев? Юхим ринулся вперед, но его вмешательство было излишним... Дурни, увидав обнаженную женщину, так и остолбенели, — не в силах оторвать глаза от прелестей невестки.
А тут и Юхим вспомнил, что ему приказала Морена. Князь, может, и помиловал бы умелого оружейника, а вот богиня уж точно не пощадила бы оступившегося во второй раз! Но гнев еще душил его и требовал мести. Хоть какой, а только чтоб поиздеваться, покуражиться всласть над обидчиком!..
— Вот и наша лебедь белая, — прохрипел, брызгая слюной, и сплюнул презрительно на парня, неподвижного распростертого ниц. — Настоящая мавка. Красавица...
Его братья только громко сопели.
Юхим поглядел на них внимательно, потом перевел взгляд на жену, все еще протягивающую руки, желая защитить полюбовника, и очередная вспышка безумной ярости исказила его исхудавшее от душевных мук лицо.
— А что, парни, может, и в самом деле? Не пропадать же добру, нашими мозолями оплаченному? Если чужаку можно пользоваться, так своим-то и подавно годиться... Дозволяю.
Приговор мужа был столь гнусным, что Руженка сперва не поверила, а восприняла его слова, как привычное начало к оскорблениям и издевательствам, которые она приготовилась выслушать, прежде чем Юхим возьмется за вожжи. Но когда муж повернулся спиной и пошел прочь, оставив женщину наедине с четырьмя придурками, у которых аж слюна изо рта капала, Руженка поняла, что пропала. И ее ожидает наказание, более жестокое, чем битье... Зная, что любые слова будут напрасными, женщина взвизгнула и попятилась. А мужики, что-то, бормоча и похихикивая, двинулись следом... И тогда она закричала. Тонко, пронзительно, как заяц в собачьих зубах...
Услышав этот вопль, Юхим остановился и дернулся назад, но так и не сдвинулся с места. Ярость на неверную жену была слишком жгучей, чтоб разрешить милосердию дойти до сердца.
Но тот же самый, исполненный отчаянья, крик, привел Найду в чувство вернее ледяного месива, в котором он лежал. Парень приподнялся, опираясь на руки, и невольно застонал от боли во всем теле. Да, вот так — безжалостно, насмерть — его еще не били...
Крик раздался и во второй раз, но теперь очень тихий, словно пробивался сквозь подушку или тулуп. Найда даже подумал, что почудилось.
— Нет!!! Не на...
Третий вопль рванулся и пропал на полуслове. Парень, сквозь туман и звон в ушах, удивленно оглянулся, но увидел только огромный стог сена. Шагнул к нему ближе, вдохнул его запах и окончательно пришел в себя.
— Руженка?..
В ответ из копны послышалось лишь глуповатое хихиканье.
Куда и подевалась слабость. Парень запустил руки в нору, которую они с Руженкой сами и вырыли, за что-то ухватился и одним рывком выволок наружу. Этим «чем-то» оказался Охрим — самый младший из братьев Непийводченков. Не разглядывая долго, Найда ударил его напряженными пальцами в кадык и отбросил в сторону.
Второй, Федор еще успел возмутиться, куда это его тянут, но мгновением позже охладел ко всему и смирно улегся рядом с братом. Таким ударом можно было и убить, но Найду сейчас это мало заботило... Он словно выполнял тяжелую, неприятную, но необходимую работу...
Третий Непийводченко был вытащен таким же манером и уложен рядышком с двумя предыдущими, еще быстрее.
— Не отпускайте ее! Глаза! — заорал неожиданно последний из братьев, взвыл не хуже волколака, и попятился наружу. Восемь кровавых полос с обеих сторон украшали его морду, а кровь так и струилась промеж пальцев. Удар по затылку двумя сцепленными в замок ладонями на время избавил его от мук.
— Руженка! — воскликнул Найда, сунув голову в нору. — Все хорошо… Все уже закончилось…
Женщина всхлипывала и торопливо одевалась.
— Руженка, что случи... — парень запнулся. — Что они с то... — он опять не смог закончить. — Как ты?
Но та и дальше молчала, и только движения ее стали торопливее.
— Что с тобой, Руженка? Почему ты не отзываешься?.. Любимая, родная, это же я...
Молодица вздрогнула и уставилась в лицо парня длинным тяжелым взглядом. В глазах ее уже не было слез, а лишь огромная усталость и неописуемая тоска.
— Чего тебе? Мало? Не натешился? Так давай, пока я еще не оделась…
Найде будто лошадь в грудь лягнула. Аж дыхание сперло. Он дернулся, но произнести смог только:
— Что с тобой?
— Может, я ошибаюсь? — зло продолжила женщина. — И ты с замужней бабой, для чего-то другого встречался? Может, не меня в сено втаптывал, пользуясь случаем? Все вы, жеребцы ненасытные, одним миром мазаные!.. Верно Палаша сказывала: сначала натешитесь, а после и... — она всхлипнула.
— Руженка, что ты несешь?! Опомнись!
Молодая женщина опять поняла голову.
— Опомнилась уже... Меня Юхиму венчали — вот ему и повинюсь. Он мой господин, — имеет право карать или миловать. А тебе, дружок — больше не обломиться... Уходи!
— Руженка! — воскликнул потрясенно Найда. — Руженка...
— Оставь меня, — ответила твердо, как отрезала. — Все закончилось... Больше не подходи, и не заговаривай... А то мужу пожалуюсь. Он тебе еще всыплет!.. — и молодая женщина так свирепо зыркнула на парня, что тот растерянно попятился.
Не отозвавшись больше ни одним словом к бывшему возлюбленному, Ружена выбралась из сена, отряхнулась и побрела в город. И такой чужой, такой далекой и непостижимой была она сейчас для Найды, что он не осмелился затронуть ее и словом.
Парень еще какое-то время постоял, почесывая затылок, а потом махнул рукой, ойкнул и согнулся от боли в поврежденных ребрах. Простонал зло, покряхтел,  выпрямился и тоже направился домой. Но другой дорогой. И уже не видел, как всего в нескольких шагах от опушки Руженку снова перенял Юхим.
— Ну как, женушка моя верная, понравились тебе ласки моих братьев? Если хочешь, то можем так хоть каждый вечер забавляться…
Руженка смолчала.
— Думаешь, это все наказание? — продолжал скрежетать зубами Юхим, не переставая при этом любоваться красотой Руженки и невольно думая, что мог бы быть счастлив, — если б мог... Мысли его воротились к Найде, а от него опять к приказу Морены. — Ты даже не догадываешься, какую кару я тебе придумал. Ну, ничего — скоро узнаешь…
Руженке вдруг все стало безразлично. Она поняла, что наступил конец всем мечтам, и к прошлому возврату нет. А выискивать надежду, выдумывать для себя что-то хорошее в будущем — не было ни силы, ни желания. Полное отвращение к жизни ледяным панцирем сковало ее тело и душу.
— Молчишь? — не утихал Юхим. — Ну, молчи, молчи... А я все-таки придумал для тебя кое-что доходчивее вожжей... Спасибо, Мара подсказала...
Он хищно улыбнулся и достал из пазухи небольшой мешочек. Расшнуровал и высыпал на ладонь что-то, похожее на сушеные ягоды.
Руженка будто со стороны глядела на все эти приготовления и равнодушно думала: «Это он, наверно, отраву какую-то раздобыл... Хочет меня убить... Вот и, слава Богу... »
— Глотай! — приказал Юхим, поднося те ягоды к губам Руженки.
Женщина послушно открыла рот и, морщась от брезгливости, собрала губами с потной ладони мужа все до единой черные горошинки и проглотила. Попрощавшись мысленно с жизнью и умоляя Бога: чтоб не мучиться.
А Юхим захохотал во второй раз.
— Глупая подстилка, ты думаешь: я отравил тебя? А дудки! Думаешь: опять удалось убежать от меня и уже навсегда? Даже не надейся... Я отпущу тебя только после того, как сам потешусь всласть, или когда красота твоя увянет и больше никому не будет нужна.
— Что же ты дал мне? — в голосе Руженки зазвенел ужас. — Приворотное зелье?!
— Зелье? — Ефим засмеялся еще веселее. — Да... Именно зелье. Но не приворотное, а — волчье! Это вернее! Потому, что отныне ты каждую ночь будешь волчицей и моей самкой... И никто в мире больше не будет существовать для тебя. Любого мужчину, который захочет притронуться к тебе, ты загрызешь…
— Нет! — в отчаянии воскликнула Руженка. — Нет! Не надо! Лучше умереть!
— А вот мы поглядим, — зловеще прошептал Юхим. — Смотри-ка, вот уже и одежонка твоя готова. Сам Велес хочет на тебя ее примерить.
Перед ними и в самом деле, из воздуха соткалась фигура могучего человека в красном как жар плаще, с длинными черными волосами, что густым смоляным дымом струились на его плечи. Такие же усы и борода делали лицо Черного Бога белее снега, а глаза казались выжженными ранами. В руках Велес держал волчью шкуру. Какое-то время бог любовался красотой молодицы, и нечто — словно колебание или осуждение — мигнуло в его глазах, но боги тоже вынуждены повиноваться обычаям.
— На колени! — приказал Велес Руженке.
Та хотела попросить милосердия, но слова так и не выбрались наружу, зато ноги женщины послушно подогнулись, и она с тихим рычанием опустилась на четвереньки.
Мгновением позже Велес накрыл ее волчьей шкурой.
— Носи, как собственную, — произнес повелительно. — Сегодня привыкай, а от завтра и до скончания века будет так: день — для мужа, ночь — для зверя! — и исчез. А вместо Руженки перед Юхимом возникла молодая, сильная волчица.
— Вот и все, любимая, — улыбнулся Юхим. — Давно следовало так сделать... Теперь ты только моя… и душой, и телом!
Волчица прижала уши, легла ниц и неумело, завиляла хвостом...

*     *     *

Домой Найда возвращался словно во сне. Все, что случилось с ним, — казалось каким-то страшным бредом. Руженку будто кто-то подменил. А поскольку парень не чувствовал за собой вины, то, поддаваясь уговорам извечного мужского самолюбия, готов был признать, что молодая женщина и в самом деле решила бросить его. От страха перед наказанием, или подчиняясь иному капризу, — не существенно. Но — бросить! И Найда чтобы не обезуметь от жгучих мыслей, стал убеждать себя в том, что, вероятно, люди правду говорят: «все женщины хвойды, и надеяться на их верность — пустое дело, — особенно, если они уже имеют в этом деле кое-какой опыт».
Отворив двери родной хаты, Найда облегченно вздохнул, так, словно все тревоги и неприятности остались за порогом. Но наткнулся на укоризненный взгляд матери, что так и придавил его к дверному косяку.
— Уже не спите? — брякнул первое, что пришло в голову.
Матушка неодобрительно покачала головой.
— Вот еще, — фыркнул раздраженно. — Маленький я, что ли?
— С малым было меньше хлопот.
— Мама, ну что вы такое говорите, — не сдавался Найда. — Неужто и погулять нельзя? Вы вспомните, как сами с отцом молодыми были. Тоже, вероятно, до зорьки прохаживались?
— Отца вспомнил! — всплеснула руками Христина. — Постеснялся бы, лоботряс! Отец твой на чужих жен никогда заглядывался? А ты? Совершенно от рук отбился! Да если б Опанас не болел, намял бы он тебе сейчас чуба! Бесстыдник! Коль самому на все плевать, хоть о нас бы подумал... Как людям в глаза смотреть? Перед Юхимом не стыд?
— Перед Юхимом?! — побледнел от ярости Найда. — А меня он пожалел, когда Руженку покупал? Ведь знал, что мне она обещалась! Все знали!!! Но продали... Теперь, еще и стыдят.
Матушка подошла ближе. Легко прикоснулась сухощавой ладошкой к широкой груди сына и промолвила умоляюще:
— Что же теперь сделаешь, Найдочко? Ведь повенчанные они... Грех жену у мужа отбивать. Терпи... Девушек много. Полюбишь еще которую... Ты же у нас парень видный. Любая с радостью за тебя пойдет. Не загуби себе жизнь несбыточным желанием... А Руженке — душу.
Найда горько вздохнул и обнял мать.
— Не беспокойтесь, мама... Окончилось этой ночью все... Больше — не будет глупых мечтаний... Спать хочу.
Тяжело ступая, будто удерживал на плечах пятипудовый куль зерна, парень прошел в свой закоулок и, не раздеваясь, упал на лежанку.
— О Боги! — прошептал еще. — Кто бы подсказал мне, как дальше жить?
По полу тихо зашелестело, и тоненький голос отозвался:
— Я могу, если захочешь выслушать?
Найда даже вздрогнул от неожиданности.
— Это ты, Митрий?
— Я, — ответил домовой и забрался на лежанку рядом с головой парня. Был он ростом величиной с кота. Но при потребности и в мышиную норку мог спрятаться.
— Скажи мне, Митрий, посоветуй... — попросил Найда, — потому что я обезумею от шальных мыслей. Неужто Руженка для меня потеряна навсегда?
— Ты еще и не знаешь всего, хлопче... — медленно промолвил тот.
— Господи! Что же еще? Над ней таки...
— Нет, но...
— Ну, говори же!
Домовой поерзал немного, усаживаясь.
— То, что она говорила с тобой сердито и зло, в голову не бери. Просто ей слишком много пришлось пережить. А вот то, что она мардагайлом стала, — беда. В подобии женщины-волчицы Руженка только одного мужчину будет признавать. Того, что волчьей сущностью ее одарил… Юхим для нее теперь не только супруг законный, но и вожак стаи. С полной властью над жизнью и смертью...
— О чем это ты, Митрий? — только и прошептал Найда. — Какой еще магарай?
— Не магарай, а — мардагайл... Женщина-волк. Когда-то в давние времена так боги карали неверных жен... Теперь семь лет подряд она ночью будет превращаться в волчицу, во всем покорную вожаку стаи, то есть своему мужу. И если днем еще, смотря по характеру, будет чуток ерепениться, то с наступлением темноты — и не подумает!
— О Господи! Когда же это случилось?
— А как ты домой поплелся... Юхим накормил Руженку волчьим зельем, а Велес оборотил ее на волчицу. Я, почему тебе рассказываю об этом, — чтобы предостеречь. Теперь ночью даже не пытайся приблизиться к ней — разорвет!
— Меня?!
— Любого мужчину.
— И ничего сделать нельзя?
— Можно, но не сейчас, — ответил Митрий. — Тебе придется запастись терпением и ожидать, пока не наступит подходящее мгновение.
— А как я узнаю, что оно уже наступило?
— Я дам знать... Сейчас чары Велеса слишком свежи и сильны, но он допустил одну ошибку. И это дает тебе надежду: изменить заклятие. Терпи, хлопче... Кто умеет выжидать, тот завсегда своего добьется. Что же касается ее сожительства с Юхимом, то не кручинься понапрасну: Непийвода и в волчьем подобии все тем же бессилием страдает. Хе-хе...
— Митрий! — взмолился парень. — Какую ошибку Весел сделал?..
— Ни Юхим, ни Велес не ведали, что Руженка... — домовой задумался. — В прочем, и тебе этого знать незачем, если до сих пор не замечал... Но твердо говорю, что в подобных случаях любые чары вдвое, а то и втрое слабее становятся. Поэтому, и расколдовать молодицу будет легче. А теперь — лучше спи, хлопче...
— О каком сне ты говоришь? — попробовал отмахнуться Найда, что и в самом деле не чувствовал сонливости.
— О, крепком и целебном... Доверься мне. Я знаю, что говорю. Твое время еще не наступило. Спи...



ИНТЕРМЕЦЦО         
(СОН  НАЙДЫ  КУНИЦЫ)

Лес спал. Столетние дубы и сосны укутанные толстым слоем инея, в снежных шапках, сугробах выше колен, тихо дремали, потрескивая от мороза, будто беспокойно ворочались во сне. Хрустальный глаз луны холодно осматривал его из черного бархатного неба и, вместе с мириадами мерцающих точек, заливал все мертвенным белым сиянием. От этого ледяного света мороз еще безжалостнее хватал за плечи, забивал дыхание.
Найда изо всех сил несся по лесу...
Точнее, бежала его, охваченная неописуемым ужасом, душа. Из последних сил, волоча за собой усталое, истерзанное тело, которое едва-едва переставляло ноги, проваливаясь в снежные заносы, — то по колени, а то и до подмышек. Он бежал, полз, карабкался, вытаращив ничего не видящие глаза. Каждая косточка его тела, каждая мышца, были устремлены вперед, прочь, подальше от кошмара, оставшегося позади. Там, куда все время дергалась взглянуть голова, но так и застывала при наималейшем движении, а ноги сразу же наддавали ходы. Льняная рубашка прилипла к спине, мокрая от ледяного пота, и человеком трясло, словно в лихорадке, а волосы шевелились под сбитым набок шлемом. Он знал, что неминуемо погибнет, но понимал также и то, что будет жить так долго, пока сможет бежать... С каждым шагом, выигрывая у смерти еще одно мгновение, еще один вздох.
Рот у Найды был широко разинут, и мужчина, вероятно, кричал бы от ужаса, если бы сжатое судорогой горло еще подчинялось мозгу. А так — лишь хриплый скулеж, жалостное щенячье повизгивание изредка нарушало покой сонного и безучастного леса.
Дикий, неистовый вой волка-одиночки, вышедшего на охоту, разорвал ночь, предостерегая каждого: чтобы не смели касаться его добычи.
Подстегнутый этим воем, Найда совершил огромный прыжок, зацепился об спрятавшуюся под снегом ветку, упал в сугроб и сильно треснулся лбом в невидимый под снежной одеждой пенек. Давно отстегнутый шлем спас его от смерти, однако сам слетел с головы и пропал в заносах.
Нет ничего доброго — что бы не вышло на зло... Или наоборот?
Воин медленно поднялся, встряхнул кудрями и сразу же поморщился от боли, но зато, в его обезумевших глазах, появился первый проблеск мысли.
Он стоял на небольшой опушке, перед очень высоким исполинским дубом.
Руководствуясь скорее инстинктом, чем трезвой мыслью, Найда подскочил к дереву и из последних сил покарабкался вверх. Пролез сажен шесть-семь, посмотрел вниз и, остался неудовлетворенным, после чего поднялся еще на несколько локтей и только там удобно примостился на толстой ветке. Однако, и этого ему показалось недостаточно, потому что Найда снял с себя длинный шерстяной кушак и крепко привязался к стволу дерева. И только после этого — перекрестился и облегченно вздохнул.
Безумие постепенно покидало его разум, и застывшая маска ужаса сползала с лица мужчины.
Он осознавал, что обречен. Потому что высидеть неподвижно на таком морозе, пока солнце развеет ночные ужасы, не удастся никому. Но эта смерть была проста, понятна и, если верить слухам, даже приятная... В отличие от той — страшной и неумолимой, что постигла всех его товарищей. И когтей и клыков которой он сам едва избежал.
Найда опять вздохнул и, прогоняя от себя кровавые воспоминания, начал молиться:
— Отче наш, иже еси на небеси, да славится имя твое, да придет царствие твое, да сбудется воля твоя святая, яко на небесах, тако и на земле. Хлеб наш насущный дай нам днесь. И оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от…
Не успел он вымолвить последние слова молитвы, как на опушку вышел волк.
О том, что это именно волк, можно было догадаться только из общего строения. Потому что стоящий перед Найдой зверь был раза в три больше обычного серого. И напоминал скорее ту огромную полосатую кошку — тигра, которую воину довелось однажды увидать при княжеском дворе. Был тигр невероятно лют, силен и ловок. Сотник Грива, что имея только нож, смело выходил один на один с медведем, хорошо разглядев движения зверя, отказался от поединка. И хорошо сделал, потому что выпущенный ради забавы на большого котяру здоровенный шатун трехлеток, не выстоял против твари и того времени, которое нужно курице, чтобы снести яйцо. Волкоподобное чудовище, которое стояло под дубом и принюхивалось, выглядело не менее свирепо... Но, не ужасающая, убийственная сила, которая была в каждом движении зверя, не огромные клыки, из которых до сих пор скапывала кровь товарищей Найды, вызывали непреодолимый ужас, а — глаза. Они полыхали таким багрово-красным огнем, будто весь жар ада содержался под черепом чудовища. Глянув зверю в глаза, мужчина упал бы с дерева, если бы предусмотрительно не привязался.
Могучая темная волна ненависти достигла и заполнила мозг человека, подчиняя себе тело и душу.
— Слезай! — гаркнул волколак. Теперь в этом уже не было сомнения, ведь даже в сказках настоящие волки не слишком охотно разговаривают на человеческом языке. — Слезай сам, жалкий червь, ибо пожалеешь, что на свет уродился, если мне придется тебя оттуда снимать!
Каждое слово, которое вылетало из ужасающей пасти, сопровождалось зловещим рычанием, и Найду то начинала трясти лихорадка, то неожиданно обдавало с ног до головы нестерпимым жаром.
— Отче наш... — почав было он опять, но волколака так ужасно зарычал, что слова молитвы застыли у человека на губах.
— Даже не пытайся, — угрожающе прорычал волколак. — А то я из тебя живого печенку вытяну...
Говорят, загнанная в тупик крыса бросается даже на пса... а человек? Огонь, хоть как сильно не пылает, но съев все топливо, должен угаснуть. Вероятно, то же происходит и со страхом. От запредельного ужаса и отчаяния в душе у человека что-то перегорает, и он, осознав, что терять уже ничего, неожиданно для себя делается решительным и отважным. Правда, не каждый может этим воспользоваться. Чаще — не успевает...
— Господи... За что? И так меня жизнь не ласкала, — пробормотал воин. — Ни роду, ни племени... Неизвестно, где уродился, а теперь — никто не узнает: где и погибнуть пришлось...
— Нечего скулить, — прохрипело чудовище. — Слезай, потому что я голоден... Вместо того, чтобы поужинать, как подобает, пришлось за тобой гоняться. Слезай, говорю!
Найде словно полуда с глаз упала. Как будто заклятие какое-то снялось. Прежняя бесшабашность, которой он так удивлял всех, опять вернулась в сердце воина, и зверь под деревом сразу сделался не таким уж и страшным, а собственная судьба — не столь безнадежной.
— И чего мы так испугались? — тихо прошептал сам себе. — Ну, оборотень... Ну — нечисть... Так и наши мечи церковью освящены, да и ножны у многих серебром окованы. Все из-за страха глупого...
— Чего бормочешь там, — рычал дальше волколак. — Долго я еще буду дожидаться?
 Его голос, несмотря на рычание, кого-то напоминал.
— Ах ты, щенок шелудивый! — вспылил воин. — Загнал меня на дерево и посматриваешь, как на мешок с требухой. Ну, жди, жди... И так умирать, и так — погибать... Ну, так я поучу тебя напоследок гопак танцевать!
Найда больше не думал о смерти, и силы опять вернулись в измученное тело. Ему уже ничего не требовалось, кроме исполнения одного-единственного истового желания — хоть раз полоснуть мечом по ненавистной морде, чтоб хоть так отомстить и за себя, и всех своих товарищей, — которые погибли, потому что не смогли перебороть ужас, навеянный взглядом оборотня.   
Не тратя попусту время на распутывание узла, в который затянулся кушак, Найда перерезал ткань острым ножом, потер ладони, возвращая замершим пальцам подвижность, и — полез вниз.
— О! — удивился волколак. — Да ты, вроде, драться со мной собираешься? Го-го-го... Ну, давай. Давай. Я даже подожду, пока ты меч свой найдешь... Га-га-га! Вон он — в кустах лежит... Ге-ге-ге! Мешал убегать?! Го-го-го!..
И чудовище действительно отошло на несколько шагов в сторону, давая человеку дорогу к оружию.
Найда даже зубами заскрипел от такого унижения, но решительности, тем не менее, не растерял.
Невзирая на некоторую одеревенелость мышц, он ловко спрыгнул с нижней ветки на втоптанный снег и одним большим прыжком оказался возле меча. Все-таки доверия к словам оборотня у человека не было и на грош. Холодное лезвие блеснуло в лунном сиянии, и воин облегченно улыбнулся.
— Готов? — поинтересовался волколак. — Или еще подождать? Не стесняйся... Может, до ветру сходишь? Ежели охота. Я подожду... Потом, меньше дерьма в тебе будет... Га-га-га! — захохотал не скрывая презрения и насмешки, хотя поначалу голос твари звучал почти сочувственно.
Этой, последней обиды оказалось бы достаточно, чтоб вывести из себя и более покладистого, и Найда так свирепо заскрипел зубами, словно жернова сдвинулись.
— Мы еще посмотрим, чье дерьмо здесь останется, — ответил горделиво. — И нечего паясничать. Мне показалось: здесь кому-то ужинать торопился? Чего же ждешь? Боишься, об кушанье клыки поломать? И правильно — остерегись, может, цел останешься!..
Найда широко перекрестился, взял меч обеими руками и короткими упругими шагами стал приближаться к чудовищу. А волколак, искренне удивленный подобной наглостью, так и замер с разинутой пастью. Впервые человек шел к нему, а не убегал сломя голову, — не разбирая дороги. И только в то мгновение, когда воин, коротко взмахнув мечом, едва не задел острием по носу, волколак молниеносно уклонился, и привычная ярость опять полыхнула в его красных зрачках.
Найда еще одним глубоким выпадом попробовал достать чудовище, вкладывая в удар вес всего тела. Когда б это ему удалось, то кто знает: как все могло бы обернуться дальше. Но волколак лишь мотнул лобастой башкой — и невероятная сила, словно перышко, вырвала оружие из рук человека, а следующий толчок, мордой в грудь, бросил воина на снег, — и огромные лапы прижали его к земле.
— Вот и все... Хе-херой... Время ужина...
Пасть раскрылась и сомкнулась на горле у человека...
Сомкнулась, да не до конца. Потому что едва лишь волчьи клыки коснулись кожи Найды, как в разрез кольчуги, из-под рубашки, вырвался зеленый луч и ударил в шею оборотню. Чудовище жалобно взвизгнуло, отпрянуло в сторону и удивленно вытаращилось на распростертого перед ним человека. В воздухе запахло подпаленной шерстью и мясом. А воин, который уже простился с жизнью, продолжал лежать неподвижно с закрытыми глазами, — удивляясь: почему смерть принуждает себя так долго ждать, и вознося молитвы, чтобы это произошло не слишком болезненно.
— Ну, ты... — буркнул волколак. — Долго еще прошлогоднюю падаль изображать будешь?
Найда открыл один глаз.
— Теперь еще в «моргалки» надумал поиграть?
Найда открыл и второй глаз. Провел руками по телу и сел, растерянно оглядываясь.
— Я еще живой?
— Дурень, — констатировал оборотень и качнул головой в такт мыслям. — А глупцам, как известно, везет... И чем они Богам так по нраву? Ты где амулет достал, пентюх?
— Амулет? — переспросил Найденыш. — Какой еще амулет?
— Ту вещицу, что у тебя на шее нацеплена, простофиля… — начал терять терпение волколак. — Или ты хочешь убедить меня, что сам не знаешь, какое сокровище за пазухой носишь?
Парень молча всунул руку под одежду и добыл на свет серебряную волчью голову, на шелковом шнуре.
— Этот? — спросил удивленно, но ответа уже не требовалось, потому что, увидав амулет, волколак отпрыгнул назад шагов на десять, прижал уши, припал всем туловищем к земле и завилял хвостом, будто шкодливый кот, что, хоть и признает силу и право хозяина, но не раскаивается в содеянном. — Так вот что это такое... — промолвил воин, и в глазах его блеснула такая лютая ненависть, что куда там зеницам оборотня. — Ну, пес дикий! Теперь мы с тобой иначе поговорим! За все посчитаемся... Ты уж не сомневайся...

*  *  *

Одним сильным прыжком Найда вскочил на ноги и... упал на пол с лежанки, в своем доме. После чего — воин окончательно проснулся и сел, вытирая с чела обильный пот.
— Вот так приснилось, — прошептал едва слышно. — От такого сновидения недолго и преставиться.
Митрий очутился рядом почти сразу же.
— Сон? Ты видел сон? Рассказывай быстро, пока не забыл. Я здесь поколдовал немножко над тобой. Сон вещий должен быть! Что снилось?
Найда покрутил головой.
— Такое в двух словах не перескажешь...
— А ты попробуй, — настаивал домовой.
— Ну, если в целом, то я с волколаком, гм…, дрался.
— Значит, все же оборотень, — кивнул Митрий, будто и не ожидал ничего другого. — Он не показался тебе знакомым?
— Знакомым? — переспросил удивленно Найденыш. — Ну, я вроде бы не имею среди оборотней товарищей. Хотя, погоди... Вот, когда ты спросил, я вспомнил, кого напоминал мне его голос. Непийводу!.. Ну, конечно, после того, что случилось... Разве кто иной мог мне присниться?
— Юхим? — повторил домовой. — И это сходится... Теперь скажи мне еще одно: кто из вас победил?
— Ну, волколак оказался сильнее, — я, хотя и не видел этого, но знал, что он всех моих спутников загрыз. А когда моя очередь умереть пришла, что-то вмешалось... Какой-то странный амулет спас мне жизнь.
— И это сходится. Добрый сон тебе приснился, хлопче. Теперь я буду за тебя спокоен. Об одном только попрошу, прежде чем будешь выбираться в дальнюю дорогу, поговори сперва со мной.
— В какую еще дорогу? — удивился Найда.
— О том не ведаю... Когда придет время, ты сам и расскажешь мне: куда собираешься.
— Ты можешь обойтись без загадок? — повысил сердито голос Найда. Но Митрия уже не было рядом.
Зато на дворе заскрипел под сапогами снег, и кто-то властно постучал в оконницу.
— Кто там? — встревожено отозвалась мать.
— Сотник велел собрать дружину, — послышался голос десятника. — Поторопись, Найда!
— Уже иду! — отозвался парень и вскочил с лежанки. А что ложился полностью одетым, то лишь сунул ноги в сапоги, набросил кольчугу, подпоясался мечом и шагнул к сенным дверям.
— Сынку! — вдруг позвала матушка.
— Что, мамо?
— Будь осторожен...
— А как же, — улыбнулся парень. — Расхристанный ходить не буду, сосульки сосать и снег горстями есть, тоже не стану.
— Сон я видела плохой, — прошептала Христина.
— Сон? И вы — сон...
— Волчий сон... Волки тебя из моих рук рвали, а я удержать не могла... Тревожно мне.
— Вот как?.. — протянул Найда. — Гм, что-то и в самом деле слишком много волков и волколак вокруг Галича развелось… — но обращаясь к матери, прибавил со всей нежностью. — Не беспокойтесь, матушка. Митрий говорил, что серым разбойникам я не по зубам, и мне почему-то кажется, что он не обманывает... — потом перекрестился на икону в углу и торопливо шагнул в ночь... Сотник зря не станет тревожить.



Глава восьмая
ЗИМА 6748-го.
ГДЕ-ТО, НЕПОДАЛЕКУ ГАЛИЧА

Пурга и снегопады, что почти неделю, не утихая, укутывали снегами замерзшую землю, наконец-то угомонились. Тяжелые свинцово-черные тучи побледнели и растаяли, будто никогда и не собирались, — и над всей Галицкой землей засияло солнцем, заискрилось снежинками и инеем — мягкое зимнее небо.
В лесу было тихо и спокойно. Лишь изредка с шорохом и буханьем сползала с гибкой ветки пушистая белая шапка, и звонко хрустел на морозе снег под конскими копытами.
Выполнив княжеское поручение и переждав ненастье, Найда неспешно возвращался домой. У парня было замечательное настроение, и в такт легкому конскому шагу он мурлыкал себе под нос какую-то рождественскую колядку.
Еще совсем свежие и болезненные воспоминания хоть и неторопливо, а все ж отступили куда-то на заплечье, а там и потерялись, смешавшись с новыми впечатлениями и заботами.
Даже сейчас, едучи обратно в Галич, Найда больше волновался о том, как поживают больной отец и старая матушка, чем маялся трагедией, произошедшей с любимой. Правда, в этом Руженка была сама виновата. Кто ж стерпит обиду, брошенную в лицо, к тому же совершенно безосновательно? Поэтому и молчало сердце парня, кутаясь в несправедливость обвинения, позволяя не думать о том, что бывшей возлюбленной, наверняка, гораздо хуже и во стократ тяжелее.
Люди охотно готовы оказать помощь другим, особенно, если это ничего не будет стоить. А когда приходится чем-то жертвовать, — предоставление помощи становится гораздо проблематичным. И уже совсем безнадежная ситуация, если благородный поступок требует принести в жертву собственную гордость, или самолюбие... В этом случае все прекрасные намерения сразу куда-то исчезают, — а послушная совесть молчит, будто ворона с орехом в клюве.
Вот и Найда неспешно ехал лесным шляхом, тихо насвистывал незатейливый мотивчик, миловался красотами зимнего леса, и никакие воспоминания не затмевали парню хорошего настроения…
Двух путников, что сидели, прислонились друг к другу чуть в стороне от дороги, на большом, вывернутом с корнем пне старого граба, Найда заметил не сразу. Они были так густо припорошены снегом, что совершенно не выделялись из тянущегося вдоль просеки кустарника. Такие же белые, и такие же неподвижные...
— Ау! Люди добре! — окликнул их Найда, подъехав ближе. — Вы еще живы,  или уже того?..
Люди слабо зашевелились, и на него взглянули две пары воспаленных, потухших глаз. Похоже, жизнь в них едва теплились.
— Ого! — парень присвистнул и мигом спрыгнул с коня. — Похоже вас, всерьез прихватило. Заплутали, что ли?
Приговаривая все это, он принялся тормошить их, пытаясь расшевелить закоченевшие тела. А когда люди застонали и начали слабо сопротивляться, Найда добыл из чересседельной сумы ломоть хлеба, разломал пополам, обильно смочил куски водкой и протянул обоим, — парню и девушке...
— Только не спешите глотать. Медленно пережевывайте. У меня пищи достаточно. Как первый голод утолите, еще дам. Потому что, если сразу — можно середку надорвать...
Те послушно надкусывали маленькими кусочками и долго пережевывали. Похоже, и сами знали о голоде не только из рассказов. А как управились с доброй половиной полученного хлеба, Найда дал им сделать по паре глотков из баклаги. Потом хлебнул и сам.
— Ну, что, ожили? — спросил чуть погодя.
— Да, спасибо, — тихо ответил юноша. — Если бы не ты, добрый человек, вероятно, околели бы к вечеру.
— Если б какой зверь не порвал нас раньше. Совсем отощали… — прибавила едва слышно девушка.
— Куда же вы направлялись?
— В Галич... — махнул рукой в том направлении, откуда приехал Найда, парень.
— В Галич? — переспросил удивленно тот. — Но, город совсем в другой стороне... Все-таки заблудились…
— В другой? — пришла очередь удивляться путникам. — Видно, пурга нас закружила...
— А чего ж пускались в дорогу, перед самим ненастьем? Неужели так спешно?
— Беда у нас. Помощь нужна... — ответила девушка.
— И что же случилось?
— Мара уничтожила все наши запасы еды и дров. Если никто не поможет — смерть от холода и голода ожидает весь поселок. Вот мы с Маричкой...
— Мара?
— Ведьма здешняя. Первая прислужница Морены...
— Так, так, — почесал затылок воин. — Ну, с пищей я еще могу понять — оно всяко бывает. Но дрова... Лес же вокруг. Неужели никто топор в руках удержать не может?
— Нам нельзя... — невнятно ответил парень.
— Мы не можем! — тверже поправила Маричка. — Мы же бортники... Не обижаем ни деревья, ни животных.
Найде приходилось слыхивать, что в лесах живут небольшие общины, члены которых убеждены, что души умерших людей переселяются во все живое, и потому никогда даже мураша не обидят. А в лесу не только ветки не сломают, но и листочек не сорвут. Питаются исключительно медом из пасек, ягодами, орехами, грибами...
— А хворост?
— Сначала собирали... Потом завьюжило... Люди отощали от голода. Нужна помощь. Мы хотели к ближайшему жилью добраться. А пурга все не прекращалась... Вот и…
— Ясно. Далеко до вашего селения?
— Не очень...
— Тогда садитесь на коня и показывайте дорогу... Только уж не плутайте больше. А то не поспеть нам.
Несчастные попытались подняться, но не смогли. Тогда Найда высадил обоих на гнедого, — удивляясь чрезвычайной легкости тел. Сам взял коня под уздцы и двинулся в том направлении, куда направляли его спасенные бортники…
Шли так часа три.
С каждым шагом лес делался выше и гуще. Но не мрачнел от этого, а наоборот — становился более приветливым. Деревья будто здоровались с людьми, словно радовались:  что те не потерялись в дороге, а возвращаются домой.
Наконец добрались и до небольшой опушки, густо заставленной, десятком обычных мазанок на две горницы, сени и пекарню. Два большие, общинные амбары чернели в стороне обгоревшими балками и стропилами. Нигде не слышно никакого движения, и ни из одного дымаря не вился дымок.
— Неужели опоздали, Юрку? — охнула Маричка, чуть ожившая, после съеденного каравая и хлебного вина.
— Не может того быть! — воскликнул юноша и начал неуклюже слезать с коня.
Оставив их одних, Найда быстрым шагом направился к ближайшей хижине. Натужно отворил прихваченные морозом двери и вошел внутрь.
На широком ложе плотно, будто дрова в поленнице, лежали люди, укутанные с головами одеялами и тулупами. И только по тому, что вся эта куча едва-едва шевелилась, можно было догадаться, что под ними еще живые люди, а не мертвые тела.
Крякнув в сердцах, Найда опрометью выскочил на улицу, прихватив в сенях топор. А еще за мгновение он принялся рубить останки обгоревших клетей, только щепки во все стороны полетели.
Растопив печь в одной избе, переходил ко второй и так по кругу... Рубил, носил, разжигал, подкладывал... Потом, уже только рубил. Носить стал Юрко, а подбрасывать Маричка...
Когда растаял первый казан снега, Найда вылил в него вино из запасной — большой, на две осьмушки баклаги, и этим почти горячим варевом юноша с девушкой принялись поить всех жителей. Малых и старых.
Во втором казане распустили до кисельного вида три ковриги хлеба, что еще оставались у воина, и стали обносить всех по второму кругу. В третьем — поставили набухать овес, отобранный у коня, и мерку пшена, которую каждый путник на всякий случай всегда берет с собой в дорогу.
Отрезав от куска сала, ломоть величиной в ладонь, Найда подкрепил им двух своих помощников, справедливо рассудив, что именно на них теперь вся надежда. Остальное, измельчив в труху, бросил в казан с упревающим зерном.
Как бы там ни было, а сегодня полсотни бортников уже не умрет ни от голода, ни от холода. А он еще что-то и придумает. Найдет, подстрелит... Наконец, зарежет коня. Хотя и княжеская скотинка, и ответ придется перед огнищанином держать, но для спасения людей не жаль...
Нарубил добрую кучу дров, чтоб дома опять не проморозило, пока будет промышлять, — потом забросил за спину колчан со стрелами, взял лук и направился в чащу. На что-то путевое надежды было мало, но двух-трех зайцев и с десяток тетеревов шанс подстрелить был. В крайнем случае, в суп и белки пойдут...
Серна выпрыгнула перед ним из-за густой ели так неожиданно, что парень даже замер от неожиданности. А потом быстро наложил стрелу и прицелился. Серна подняла голову и грустно взглянула человеку в глаза. На глубоком, выше коленей, снежном заносе у нее не было ни малейшего шанса спастись. И было в ее взгляде что-то настолько человеческое, что Найда поневоле опустил лук.
— Исчезни, — молвил сердито. — И быстро! А то передумаю. Там дети от голода умирают, а я с тобой страдания развожу...
Серна послушно, тяжело шагнула, потом прыгнула раз, второй — и исчезла... Только чуть заметно колыхнулись нижние, отяжелевшие от снега ветки.
— Размазня! — обругал себя шепотом парень, обернулся — и встретился взглядом с вепрем.
Большой, пудов на двенадцать, секач-одиночка, увязая с рылом в снегу, подслеповато мигал на него маленькими глазками, очевидно еще не понимая с кем ему довелось, случайно, встретиться, — и уже так и не распознал. Одна за другой свистнули стрелы, каждая точно в глаз, — и гора мяса и сала, что еще мгновение тому было живым существом, судорожно дрыгнула ногами, отдавая свою жизнь во имя спасения десятков других…

*     *     *

Через два дня Найда седлал коня, чтобы ехать домой. От множества забот и тяжелого труда, без сна и отдыха, он осунулся и не неизвестно даже — выдержал бы до конца или свалился, обессилив вконец. Но в самые трудные минуты приходила к нему Руженка... Это ее — бессильную, голодную и обиженную — спасал он от неминуемой смерти, добывая еду и топливо. А когда окаменевшее на морозе дерево звенело под ударами топора и отказывалось упасть, в его воображении, оно сразу же превращалось в ненавистного Юхима. И тогда руки парня наливались такой силой, что и булат не устоял бы...
Вскоре запасы топлива и еды были пополнены. Дней на десять. Подкормленные его стараниями, обитатели лесного поселения смогли встать на ноги. И хоть убивать зверей или рубить деревья и дальше Найде приходилось самому, остальные бортники делали своими руками.
Привычная к людям дичь легко давалась в руки парня. А после того, как он нашел медвежью берлогу, запасов мяса, а главное — жира, должно было хватить и на месяц. Кроме того, подростки собирали запасы с камор, подстреленных белок, а также сумели отыскать два дупла с медом... И чем больше втягивались люди в работу, тем сильнее убеждался Найда, что без злого колдовства и в самом деле не обошлось. Потому что эти люди и сами справились бы со своей бедой, если бы не лежали безвольно по домам, дожидаясь смерти, а сразу взялись за дело. Лишь навеянные Марой колдовские чары отобрали у них силы и волю к сопротивлению. К счастью, подоспел Найда и сумел разбудить, расшевелить упавших духом людей.
Странно только, что подчинив своей воле всех жителей хутора, ведьма не смогла заколдовать и Юрка с Маричкой. Наверно, беспокойство друг о друге дало им силы сделать хоть что-нибудь, и они сумели выбраться на просеку...
— Мы очень хотели бы отблагодарить тебя, галичанин, — проник в его мысли голос девушки. — Но ты и сам видишь, что все добро, кроме надетого на нас, Мара уничтожила огнем.
— Пустое... Главное, что все живы остались. Может, и вспомните когда добрым словом,  а моей душе, поджариваясь в аду, будет приятно вспомнить хотя бы один доброе деяние.
— Глупости говоришь, — неожиданно серьезно ответила девушка и даже зарделась от волнения. — Скажи, Юра.
— Конечно, — кивнул серьезно парень. — Пока хоть один человек из нашей общины будет жив, до тех пор родители будут пересказывать детям, о ратнике князя Данила, который спас их от неизбежной смерти.
— А на память... — Маричка сунула руку в пазуху и  сняла через голову камень на шнурке. — Вот, возьми. Это не драгоценность... Но, усиленный нашей благодарностью, он пригодиться тебе в трудную минуту. Не погнушайся. От всего сердца…
Найда признательно прижал подарок к губам и одел на шею. А потом, слегка озоруя, чтобы развеять горький осадок, остающийся от прощания, прижал к себе Маричку и крепко поцеловал девушку в тонкие губы. Хлопнул дружески по плечу Юрка и вскочил в седло.
— Держитесь, ребята, друг за дружку крепче, и не поддавайтесь никакой Маре, чтоб ей в болоте утонуть...



Глава девятая
ВЕСНА 6747-го.
ГДЕ-ТО В КАРПАТАХ. ЗАМОК МОРЕНЫ


— Думаю, что с полным правом объявлю тебе, о мудрейшая среди богинь, вечный шах, — словно напевая, сказал Велес и подвинул на одну клетку черную пешку в доспехах монгольского воина. — Прими это, как знак уважения твоему героическому сопротивлению. Без преувеличения должен признать — это была одна из лучших партий, что мне удалось сыграть в этом столетии...
Морена упрямо рассматривала шахматную доску, но и одного взгляда было достаточно, чтобы понять: пат объявлен вполне справедливо.
Зажатый в углу единственным черным воином, белый король, в одеждах славянского князя, не мог сделать ни одного хода... Справа и позади него заканчивалось игровое поле. Левее была клетка, что самой своей расцветкой напоминала об угрозе удара черной пешки. А прямо перед королем, нагло улыбаясь ему в лицо, пригнувшись как для прыжка и вынув наполовину кривой клинок, стоял вражеский воин. Для белого князя он не стал бы соперником, и тот смахнул бы пешака с доски одним ударом тяжелой булавы, но — увы... Неподалеку притаился черный всадник, готовый прыгнуть на эту же клетку. Князь оставался живой, но беспомощный словно младенец.
— За достойное сопротивление дарую тебе волю, — продолжал подшучивать Велес. — Плати дань и хозяйничай в своих владениях дальше...
Морена, хотя и сердилась за проигрыш, заставила себя оторваться от безнадежной ситуации и подарить Черному богу обворожительную улыбку.
— Сдаюсь на милость победителя...
— То-то же... — надменно произнес Велес. — Будешь знать, как наших задевать... — А потом не выдержал и рассмеялся: — Так что там, с выкупом?
Морена вздохнула.
— Как договаривались... — лукаво потупила взор богиня.
— Ах, да... — Велес потянулся до хруста в костях. — Одно желание... О-хо-хо-хо… Не награда, а пытка. Для смертного вообще сплошное мучение, — попробуй выбрать: чего тебе больше всего хочется… Оно ведь как обычно бывает? И вон того надо, и это бы не помешало. А у богов — другая тягомотина... Ну, скажи мне, раскрасавица, чего я не смогу такого, что можешь ты?
— Если хорошо подумать, — вмешался в разговор Перун, как раз входящий в комнату и услышавший последние слова Чорного бога, — то кое-что бы и нашлось. Мне так кажется…
— Фи, — притворно обиженно скорчила гримасу Морена. — Серебряная борода до колен, а мысли, — как у прыщавого мальчишки весной...
— Ага, — буркнул Перун. — Как раз я лишь о ваших женских прелестях только и думаю непрестанно... Намекал: что у каждого найдутся дела, которыми он сам не слишком охотно занимается...
— Книга Бытия! — подхватил довольно Велес. — Общаться с нею просто нестерпимо! Как я сам не сообразил?..
— О, нет... — взмолилась богиня. — Только не это.
— Учись выигрывать и не придется неприятную работу собственноручно выполнять, — наставительно произнес Перун, усаживаясь рядышком. — Между прочим, я проголодался. Эти монгольские кушанья доведут меня до язвы желудка. Но что поделать — Сульде не может пренебрегать едой своего народа. Только выдумки про обет немного позволяют ограничить потребление конины и баранины... Прикажи подать что-то более питательное и приятное для утробы. Да не наколдованное! От мнимых блюд ощущение, словно камень проглотил...
— Стареет наш Перун, — шепнула Морена Велесу, а сама хлопнула в ладони и приказала служанкам, что выпорхнули из другой комнаты: — Миску борща на сметане и три дюжины вареников в грибной подливе. А запивать чем будешь? — повернулась к Перуну. — Медку?
— Квасу, но, чтоб сладкого...
— А мне, — не утерпел и Велес, — то же самое, но не с квасом, а кружку холодного топленого молока...
Служанки поклонились и исчезли.
— Плотно кушать, долго спать — бог здоровье должен дать, — пропела насмешливо Морена.
— А что? — в тон ей ответил Перун. — Не все ж о спасении души молиться. Тело тоже пищи требует.
— К тому же, — Велес так напряг мышцы, что едва не разошлась по швам вышитая льняная рубашка, — хорошее тело требует и еды хорошей...
Морена насмешливо фыркнула.
— Единого люди своими постами вон как заморили — кожа да кости... — продолжил мысль Черный бог. — Ты бы и нас такими видеть хотела?
Четверо гномов внесли еще один стол, застеленный белоснежной скатертью. Летавицы тотчас заставили его тарелками.
— С чего начнем, коль уж все собрались? — поинтересовалась для видимости Морена, хотя заранее знала, что услышит... — О деле поговорим или трапезничать станем?
— Трапезничать, — прогудел Перун. — Еда остынет — вкус потеряет. А в Книге, что срочного? Такого, чтобы я не знал? Батый послушно двигается на запад. Еще в этом году его тумены будут под Киевом. Думаю, ближе к зиме. И оплот христианства на Руси исчезнет с лица земли. Потом — сюда, в Галичину завернет. За конем... А после, через перевалы и по Дунаю, — в Европу наведается. И конец вере в Единого! Тем людишкам, что живы останутся, уцелеют в непроходимых лесах, не до молитв будет. В лесных пущах они нас с вами скорее вспомнят!
Если бы не зажатая в деснице ложка, Перун выглядел бы страшно! Золотая борода растрепалась, усы встопорщились, глаза огнем горят, голос — гром небесный. Но самая обычная деревянная ложка делала его речь будничной, даже чуть-чуть потешной. Так и крестьянин, за обедом, может рассказывать: как он страшно отомстил соседу — передвинув камень со своего надела на его поле...
— Странно, что Единый ничего не предпринимает для защиты, — заметил Велес. — Видит же, как монголы покоряют, один за другим, народы, что ему поклоняются?
— Это и в самом деле странно, — согласился Перун. — Не может же он и сам верить в проповедуемые благоглупости, наподобие: «возлюби ближнего своего», или «подставь вторую щеку». Наверняка что-то задумал в ответ! Гораздо изощреннее и коварнее, чем мы ожидаем.
— Или полагается на Судьбу? А, Морена? — воспользовался случаем Велес, чтобы задеть богиню.
— Похоже, он упорно рассчитывает на Найду и связанное с ним пророчество... — задумчиво ответила та.
— Найду? — переспросил Перун. — А-а,  помню. Того подкидыша, что твой ручной волколак не смог сожрать... Парнишка и до сих пор жив?
— Жив, — ответила Морена. — Книга утверждает, что эту пешку можно с пользой для нас разыграть.
Тут Велес не выдержал и весело рассмеялся. Перун и Морена удивленно воззрились у него.
— Могу кое-что от себя прибавить... О жизни Найды. Но для такого рассказа сперва стоит пару глотков хорошего вина сделать.
— Плохое — богам не подобает, — ответила Морена и, щелкнув пальцами, выхватила из воздуха и брякнула на стол замшелый кувшин. — Так что там касательно Найды?
— А... Сейчас... — потянулся к кувшину Велес. — Сюжет приблизительно таков... Между твоим подопечным и приставленным к нему волколаком затесалась женщина. В смертных без этого — ни тпру, ни ну... Сама ведаешь. Я не интересовался подробностями, но понял примерно следующее: Найда ее любил, а под венец красотка пошла с оборотнем. Кстати, как он в дом Единого войти смог, не скажешь?
— Да упросила меня Мара помочь ему, прикрыть разок от глаз «всеведущих». Мол, смешно получится… — Морена прыснула.
— Смешно? Почему?
— Потому, что я проучила этого оборотня еще двадцать лет тому — отняв мужскую силу.
Велес невольно поперхнулся. А когда откашлялся, покачал неодобрительно головой.
— Это жестоко. Но тогда, зачем ему было жениться?
— Наверно, хотел: ни вам, ни нам, — решил Перун.
— Или, чтоб хоть как-то отомстить Найде, — предположила Морена.
— Возможно... Но вышло иначе. Парень оказался не промах и наставил твоему волколаку большие ветвистые рога. И, поскольку видел собственными глазами предмет их соперничества, — могу понять обоих. Представляете себе...
— Обойдемся без мужских комментариев. Я хочу, наконец, услышать суть дела, — поморщившись, прервала Велеса, богиня.
— Прошу прощения... Так вот, потеряв терпение, рогатый волколак, — кстати, новое слово в мифологии, — решил прибегнуть к колдовству, и превратил свою жену в мардагайла.
— Разумно... — одобрил Перун.
— Наверно... Во всяком случае — безопасно и надежно, — согласился Велес. — Я, собственно, и вручил красавице шкуру волчицы. Теперь она довеку рабой своему мужу будет. Но я не о том... Видел я мельком и Найду... — Велес посерьезнел, и от шутливого тона не осталось и следа. — Так вот — в нем ощущается Сила!
— То есть?
— Сила Бога...
— Хочешь сказать, что люди придумали себе еще одного бога? Почему же нам об этом ничего неизвестно? — даже привстал Перун.
— Нет, здесь другое... Сила в парня вложена без его ведома. И до поры до времени останется пассивной. Даже оборотень не сумел ее унюхать. Да и я едва почувствовал.
— Почему ты думаешь, что он не осознает своего могущества? — недоверчиво переспросила Морена.
— Потому что видел его без сознания, втоптанным в снег братьями твоего чудища. Скажите, стал бы кто-либо из нас, драться на кулаках?
Морена призадумалась.
— Похоже, придется мне лично им заняться. Пока он не стал настоящей проблемой.
— Если рассчитываешь на оборотня, то сразу забудь. Очевидно, тогда не было прямой угрозы жизни, и Сила не вмешалась в их поединок. Но, если дойдет до чего-то более серьезного, — от волколака и щепотки паленой шерсти не останется...
Морена нервно закусила губу.
— Ты что — оглох в своих подземельях? Я же сказала: займусь лично!
Велес промолчал. А потом прибавил задумчиво:
— Что ж, попробуй... Но мой совет: не делай этого в Галиче. Там слишком сильно влияние Единого.
— Может не стоит рисковать… — Перун серьезно посмотрел ей в глаза. — Я бы не церемонился. Мертвый враг лучше сомнительного союзника.
— Не беспокойся, — улыбнулась Морена. — Я выманю его сюда. В моем замке сила Единого ничего не будет стоить. Вот тогда и решим, что нам — с ним делать...
Велес удивленно возвел брови.
— Ты уверена, что он захочет по своей воле сюда прийти?
— Сам же говоришь, что у смертных всегда на первом месте женщина. Вот ею я его и приманю.
С подобным аргументом не мог не согласиться даже Велес.
— Гм... Вполне. Западня с такой наживкой должна сработать... Но советую поторопиться. Пусть все произойдет, прежде, чем он осознает, кем может стать в действительности.
— Согласен, это и в самом деле может получиться, — признал и Перун. — И хоть Морена помешала тебе объяснить, что собой представляет эта красотка, думаю: теперь нам следует на нее взглянуть.
Он хлопнул в ладони, и чародейское зеркало послушно снялось со стены, а затем выплыло на середину гридницы.
— Покажи нам ее, — не повышая голос, приказал Перун, и темный овал в то же мгновение исчез, а перед богами появился берег реки Луквы, густые ивняки и ...
Опираясь одной, правой, рукой на ствол плакучей ивы, спиной к ним стояла молодая нагая женщина. Она наклонилась через узловатый корень и, самими кончиками пальцев, пыталась выхватить из воды что-то похожее на платок или плахту. Светлые волосы ее, как и ветки дерева, почти касались воды, к сожалению, полностью закрывая лицо. Но и без того была в ее фигуре такая естественная грация и обольстительность, что Велес поневоле прищелкнул языком.
— Годится, — согласился со столь высокой оценкой Перун. — За такой придет. Без сомнения... Вот только б не вышло из этой затеи чего похуже?
— А мы у Книги спросим, — вмешался Велес. — Вот и будет у Морены повод проигрыш отдать... Но сначала я бы еще на орду глянул...
— Без меня, — поднялся с кресла Перун. — От этих косоглазых, натертых бараньим жиром морд меня уже тошнит... Я — лучше подремлю чуток. Потом расскажете, чего подсмотрели. Устал я. Скорей бы уже все закончилось. Надоела мне эта возня… — Громовержец развернулся и, тяжело опираясь на, услужливо подставивших свои плечи, гномов, двинулся прочь.
Морена и Велес провели его озабоченными взглядами и изумленно переглянулись.
— Чудит старик...
— А, не обращай внимания, — отмахнулся Велес. — Сама знаешь, что апатия на всех нас временами накатывает. Такова плата за бессмертие... Давай, лучше на воинов Саин-хана полюбуемся. И на этот раз не на шахматной доске.

*     *     *

Сыновья просторных безграничных степей не любили замкнутого пространства. Дома, амбары, клети, частоколы, — все это ограничивало обзор и злило. Но мрачный, совершенно непонятный, чужой и зловещий лес раздражал их еще больше. Потому, что ордынцы — боялись его. Непривычные для взгляда, обомшелые, повитые плющом суровые великаны, верхушки которых закрывали солнце, вызывали в воображении мифический край, где согласно легендам обитают самые страшные и кровожадные мангусы. Беспощадные злые духи, которые питаются кровью и душами монголов. И, выбирая из двух зол меньшее, сотник передового чамбула тумена Бурунди-бегадура Мухта Юсуф приказал воинам становиться на ночевку в только что захваченном селении.
Деревянные жилища гяуров еще продолжали гореть, и  странные тени, будто выпрыгивая из черноты ночного леса, навевали суеверным степнякам постоянное чувство беспокойства и тревоги.
Сотник был голоден, сердит и недоволен.
Голоден, потому что взятые с собой припасы закончились, а в клетях захваченного поселка закрома оказались пустые. Все добро, вместе с женщинами, скотом и детьми, русы спрятали в бескрайнем лесу.
Сердитый, потому что их мужчины, почему-то вернулись назад и почти сутки упрямо защищали никому не нужные пустые здания. До последнего воина...
Недовольный, потому что, понадеявшись на свежую добычу, приказал воинам не брать из лагеря пленниц. И теперь вынужден коротать ночь один, в холодной палатке.
Мухта Юсуф окликнул десятника Керима.
— Сколько было урусов?
— Почти полсотни.
— Сколько погибло воинов?
— Шестеро*... (*В войсках Батыя подсчитывали только погибших монголов. Воины из покоренных племен (кипчаков, половцев, славян), которые были удостоены «чести» первыми атаковать врага, во внимание не принимались).
— Почему так много? — недовольно возвел брови сотник. — Шестеро погибших и никакой добычи. Тысяцкий Муса Джалиль-оглы будет очень сердит!
— Урусский воин засел на дереве и стрелять стал только после того, как началась битва. В спины задних рядов...
— Поймали?
— Нет, он стал перепрыгивать с ветки на ветку, и нашим лучникам пришлось убить его, чтоб не убежал.
— Разве нельзя было только ранить?
— Так и сделали, мой господин, — опять поклонился десятник, но, упав с такой высоты, урус свернул себе шею. И оказался молодой женщиной...
— Женщиной? — удивился Мухта Юсуф.
— Да, господин.
— Тем более жаль, — недовольно покрутил головой сотник. — Пробовали отыскать следы других жителей?
— Следы есть, но в лесу быстро темнеет, поэтому нам пришлось прекратить поиски.
— Завтра продолжите, — потер руки сотник. — Без мужчин все они станут легкой добычей. И тогда кровь шести воинов окажется пролитой не зря.
— Да, мой господин.
— Иди, Керим, — милостиво отпустил десятника Мухта. От мысли, что завтра он будет иметь возможность взять добычу, у монгола улучшилось настроение. И он перестал замечать и холодную ночь, и черноту леса.
Сотник улегся лицом вверх, натянул до самого подбородок овечий тулуп и попробовал заснуть. Но какая-то нестерпимая вонь заставила его открыть глаза. Сначала Мухта Юсуф ничего не понял, чувствуя на себе чье-то горячее, тошнотворное дыхание. И только когда на губы капнула густая едкая слюна, а острые клыки сомкнулись на его лице, монгол все понял.
«Мангус урусов!» — хотел крикнуть он, но тихо забулькал, а его хрипы слились воедино с отвратительным хрустом черепа в челюстях неведомого зверя...

*     *     *

— Как? Что это? — даже подпрыгнула от негодования Морена. — Кто из наших слуг дерзнул напасть на нашего же союзника?
Чародейское зеркало вежливо молчало.
— Ничего не понимаю? — Богиня раздраженно дернула плечиком.
— Вот и вторая причина, чтобы заглянуть в Книгу, — спокойно промолвил Велес. — Хотя, я бы на твоем месте не слишком об этом заботился. Подумаешь, оборотень съел монгола. Может, он пришел на свое постоянное место охоты, а в поселке кроме ордынцев уже никого нет. Вот и вспылил бедняга. Да и не возвращаться обратно — голодному…
— Может, и так, но наказать все равно нужно. Чтобы в другой раз знал: где и на кого охотиться.
— Твоя воля, — безразлично согласился Велес. — Тогда — приступим?
В этот раз раздраженная Морена не стала медлить. Она быстро открыла Книгу, положила руки на ледяную поверхность и приготовилась.
«Приветствую! Назовите пароль допуска», — высветило окошко.
— Да гаркни ты на нее разок, — вмешался Велес, которого выходки Книги всегда выводили из терпения. — Что ты с ней возишься?
— А ну, без фокусов! — неуверенно попробовала повысить голос Морена.
«Пользователь не идентифицирован. Прошу повторить код допуска».
— Издеваешься?!
Поверхность внутренней стенки крышки сделалась малиновой, и на ней появилась золотистая надпись.
«Внимание! Пользователь не идентифицирован! Последнее предупреждение!»
— Brevi manu*, — сказала Морена. — Чтоб тебе пусто было...
«Имя пользователя идентифицировано. Морена. Допуск открыт».
— Вопрос первый. Кем был тот оборотень, который напал на монгола?
«Никакого оборотня. Обычный волк-одиночка».
Морена переглянулась с Велесом: не пригрезилось же им в действительности? Но, чувствуя всем телом неприятный, донимающий холод, не стала тратить драгоценное время на пустые разговоры.
— Вопрос второй. Склонит ли появление Найды в моем замке чашу весов в сторону Единого?
«Нет».
— Поможет ли Богам Давним поход Саин-хана?
«Нет».
— Даже, если Саин-хан оседлает Пегаса?
«Конь Перуна не будет передан Батыю».
— Как? Кто помешает этому, Найда?
«Морена».
— Я?! Это невозможно! Почему?
«Судьба сильнее своей Богини».
Увидев такой ответ, Морена настолько растерялась, что едва не отняла руки. Но Велес мгновенно прижал их своими ладонями. И уже сам поставил следующий вопрос:
— Если Найда останется среди людей, это принесет нам какие-то проблемы?
«Возможно».
— Чем он может нам угрожать? Остановит Батыя?
«Вариант первый. Сотня-другая отважных воинов во главе с посланцем Единого. Что страшнее для хорошо вооруженного и закованного в броню с ног до головы воина — медведь, кабан или рой диких пчел? Вариант второй...»
— Ясно... — Морена с усилием высвободилась, и оторвала закоченевшие ладони от листа и устало откинулась на спинку кресла. — Можешь не продолжать... — а потом повернула голову к Велесу.
— Похоже, здесь и размышлять не о чем. Пребывая в моем замке, Найда хоть вреда не принесет. Будем приманивать...
— Скажи лучше, что самой хочется ближе на такого молодца взглянуть, — рассмеялся Велес.
— Кто о чем, а кот о мышах, — хмыкнула Морена и выпятила губу, как надменная боярышня, которую осмелились заподозрить в симпатии к пастуху или конюху.



Глава десятая
ЛЕТО 6749-го.
ГАЛИЦКО-ВОЛЫНСКОЕ КНЯЖЕСТВО. ГАЛИЧ

В Подгородье готовились к косовице. Клепальщики вызванивали молотками, как в церквях на Пасху. Еще бы — июнь! Травы цветут. А кто не знает, что сено, скошенное в эту пору, самое вкусное, даже целебное. И зимой — съев его, корова не будет болеть, и станет давать благоухающее и густое молоко.
Молчали косы только на двух дворах. У Кренделей, что уже третий день оплакивали свою красавицу внучку, и — у Куниц. Старый Опанас еще с зимы не вставал с лежанки, а Найда... Найда, как пошел с кладбища на берег Луквы, туда, под ивы, где рыбалки положили выловленное из реки тело Руженки, так там и остался.
Долгое время парень сидел, уперев глаза в воду, будто чего-то ожидал, а потом упал лицом в траву и замер, — на двое суток кряду... Если б не конвульсии, что время от времени сотрясали его плечи, можно было бы и Найду посчитать умершим.
На мамины уговоры опомниться, он подвел на мгновение голову, но в пустых глазах сына Христина не увидела даже отблеска понимания. Кажется, сокрушенный горем парень даже не узнал, кто с ним говорит. Так минули еще одни сутки...
На следующий день придыбал к Найде, волоча взгляд по земле, будто все время боялся за что-то зацепиться, старый Крендель. Но и присесть рядом не успел. Должно быть Найда распознал его поступь. Потому что едва тот приблизился к ивам, как парень сам приподнялся. Увидев его лицо, почерневшее от горя, Крендель всплеснул руками и заплакал:
— Сынку, кто же знал? Да мы бы со старухой никогда...
Но Найда только сверкнул глазами и прошептал едва слышно:
— Идите, отсюда... От греха подальше... Добром прошу...
И старик покорился. Потому что нечего было сказать несчастному, — все правда? Ведь это именно его со старухой жадность сгубила Руженку. Разве ж был такой человек в Подгородье, а то и во всем Галиче, кто б не знал о тех чувствах, которые соединяли Найду и их внучку. Но, ведь и они не желали девушке зла... Не штука связать бедность с бедностью, — это большого ума не требует. А в руки шло такое богатство... Обеспеченная старость... Сытая жизнь... Вот и не устояли, на беду...
Последним, к вечеру третьего дня, приперся на берег Луквы темный, как ночь и страшный, словно грозовая туча, Юхим. Он остановился около Найды, расставив ноги, и стоял так над соперником, будто крепостная башня. Восемь пудов узловатых мышц и сплошной ненависти. Потому что хоть и богатей, но сызмальства около наковальни и молота хаживал...
— Это же что ты за глум придумал? — прорычал, а не выговорил. — Хочешь, чтоб люди и после смерти этой вертихвостки на меня пальцами показывали? Не достаточно я вытерпел при ее жизни насмешек, так еще и теперь должен выслушивать, как жалостливые соседки шепчутся за спиной: «Глянь, как Найда побивается! Видать, и в самом деле любил... А этому бугаю, хоть бы что... Довел лебедушку до погибели, а сам и морду не скривит». Так не дождетесь!.. Ха! Тебе есть по чем грустить. Еще бы, такую милку потерял! Задарма бабенка ласкала, нет? Вот и ухватился за нее обеими руками... Потому что на обычную продажную девку у тебя, голодранца, денег бы не хватило. А мне чего? Столько денег старым Кренделям выложил, а товар то приобрел подпорченный!..
Кто знает, что и сколько выкрикивал бы еще Юхим, но для Найды и этого было с лишком. Не помня себя от ярости и обиды за усопшую, парень сорвался на ноги и, что было мочи, пихнул коваля в грудь. Где и сила взялась в заморенном трехдневным постом теле. Юхим, будучи вдвое тяжелее, вероятно, устоял бы на ногах и сумел ответить ударом на удар, но как-то, будто случайно, позади него очутился Митрий, домовой Куниц. И, перецепившись за маленького человечка, здоровяк потеряла равновесие, отчаянно взмахнул руками, словно пытался ухватиться за воздух, и бухнул с берега в воду. Только плеснуло...
— О, — промолвил Митрий, — хорошо булькнул... Вероятно, всех русалок всполошит... — А потом взял Найду за руку, как когда-то в детстве. Только теперь уже для этого довелось встать на цыпочки. — Не трать зря время, хлопче. Руженки твоей давно здесь нет...
— Знаю, — тихо ответил Найденыш. — Сам могилу копал.
— Пфе, — отмахнулся домовой. — Разве я о яме...
— А душа ее в Раю должна быть. Нельзя же из-за любви в ад... Это не справедливо!
— Да у Морены она, — перебил Митрий.
— Мы же еще сызмальства любили друг друга... А ее, как породистую кобылицу, продали... — продолжал свое Найда, не вслушиваясь в слова, произнесенные домовым. — Отец говорил, что за измену должно быть наказание... А, разве, то измена, когда она меня любила? От того и руки на себя наложила... Не могла больше с нелюбом жить. Еще и в волчьей шкуре... Только кому о том расскажешь.
— Ничего ты не знаешь, от того и глупости мелешь, — шепотом сказал Митрий, и заметив, что его слова наконец начинают пробиваться к сознанию парня, прибавил быстро. — Вон, Юхим вылезает. Спровадь его еще немного поплавать, — чтобы не мешал разговору...
Найду и просить нужды не было. Он оглянулся и увидел голову Юхима, что как раз показалась над срезом берега. Не раздумывая долго, шагнул ближе и с размаха двинул ногой в ненавистное лицо. Тот вскрикнул и опять брякнулся в реку. А Найда вернулся к домовому.
— О чем ты говорил, Митрию? — переспросил недоверчиво, но с искрой надежды в глазах.
— Говорю, что не утонула твоя Руженка, — повторил тот. — Но, лучше, пойдем отсюда, потому что волколак не даст спокойно поговорить... А поведать я тебе должен многое. Знаю, что Морена не простит, но не могу спокойно на все это непотребство глядеть... Я ж тебя с пеленок...
Говоря все это, Митрий незаметно тянул парня за собой, — хоть для этого ему приходилось бежать, потому что на один обычный шаг Найды, приходилось три шажка домового. Он уже весь раскраснелся и запыхался, когда парень сжалился:
— Подожди, Митрию. Лучше давай я возьму тебя на плечо, и говори куда идти, потому что так дела не будет.
— И чего вы, люди, так к солнцу тянетесь, — пробормотал недовольно тот, удобно усаживаясь на плече Найды. — Давай-ка, правь к Галкиной могиле. Это святое место, и волколак — туда за нами не сунется. Лучше, конечно, было бы прямо к Успенскому собору, но там уже и для меня слишком намолено. Долго не вытерплю...
— К могиле, так к могиле.
Перебравшись по дамбе на другой берег и держась вдоль детинца, вскоре дошли они до высокого любовно ухоженного кургана.
— Ну, пришли… — произнес нетерпеливо Найда. Он и по пути пытался заговорить, но домовой все останавливал его, выразительно прикладывая палец к губам. — Вот и Галкина могила. Не мучай дольше...
— Теперь можно... — согласился домовой. — Не думай, что я трус, но ты еще не знаешь Морену. С ней не пошутишь...
— Какая еще Морена? — брякнул не подумав Найда, недовольный, что Митрий никак не начнет разговор о Руженке.
— Вот так-так! — даже подпрыгнул домовой. — Вы, со своим Единым уже совсем ополоумели...
— А-а, — протянул Найда, припоминая. — Древняя богиня... Ее идол, еще рядом с Перуновым стоял.
— Вот то ж и оно, — назидательно промолвил домовой. — Ты думаешь, что если вы перестали ей кланяться, так уже и нет Морены? Если бы... Вызывать богов к жизни легче легкого, а вот избавиться от них... Потому я сюда тебя и привел. Здесь много силы Единого, и Морене труднее будет за нами проследить. Да и оборотень сюда не сунется...
— Что ты заладил: волколак, да волколак. Какой из Юхима...
— Вот и выходит, что такой, — Митрий сварливо хлопнул парня ладошкой по губам. — Самый настоящий. И к тебе приставленный... Думаешь, ему Руженка нужна была? Специально купил девушку, чтобы тебе досадить. Чтоб за кривду отомстить...
— Что ты плетешь, Митрий? Юхим — мне?! За что? Я же дите по сравнению с ним. А родители наши — мирно жили.
— Ты слушай и не перебивай, — опять замахнулся на него руками домовой. — Знаю, что говорю... Юхим — волколак, и именно ему Морена приказала за тобой следить.
— Да что я из золота что ли? — попробовал отшутиться Найда.
Но Митрию уже надоели его глуповатые замечания.
— Вот что, голубь, — молвил сердито. — Либо ты слушаешь, что старшие и более мудрые повествуют, либо я ухожу, а ты продолжай дальше рыдать по своей, безвременно утраченной любви...
Услышав о это, Найда поневоле дернулся, но поняв, что домовой не шутит, взял себя в руки.
— Хорошо, Митрий, не сердись... Я буду слушать.
Тот помолчал, сосредоточиваясь.
— Ну, хорошо... Начну сначала...
— Митрий! — все-таки не утерпел Найда. — Я буду слушать все, что ты захочешь мне сказать. Молча и терпеливо. Но умоляю, сначала скажи: Руженка... жива? — на последнем слове парень запнулся, так как собственными руками опускал гроб в могилу. Но было в намеках домового что-то, позволяющее верить и в самое невероятное чудо.
— А то, — кивнул домовой. — Живехонька... Ой! Ополоумел? Больно же!..
Не помня себя от радости, парень так сжал лапку домового, что едва не раздавил.
— Прости...
— Безумец, — неодобрительно покачал головой тот, помахивая в воздухе пальцами. — Ну, готов? Можно рассказывать?
Найда удобно примостился на траве и кивнул. Если Руженка жива, остальное не важно. Но, если Митрий настаивает, — он может и послушать.
— Началось все лет двадцать тому. Морена, листая Книгу Бытия узнала: что человек на имя Найда воспрепятствует ее планам, которые должны ускорить падение Единого Бога. Кто этот человек, кто его родители, откуда он родом — Книга не знала, — так, будто он должен был явиться ниоткуда. Но то, что младенец появится вместе с родителями одним зимним утром перед воротами Галича, указала точно. Чтобы избавиться от неожиданного и нежелательного препятствия, Морена отдала приказ убить дитя. И Юхим, с послушной ему волчьей стаей, засел в леске близ шляха, ожидая путников...
С этого места Найда стал прислушиваться с большим интересом, так как историю своего появления  знал хорошо.
— Но, волколаку немного не повезло... Слуги Единого сумели вовремя предупредить Опанаса, твоего приемного отца, и он выпустил на помощь путникам княжеских волкодавов. Поэтому серые хоть и порвали взрослых, до тебя добраться не успели. А там уже и люди прибежали... Морена была очень разъярена. И в наказание за то, что оборотень не выполнил приказ, поразила Юхима мужским бессилием, а потом  — повелела не спускать с тебя глаз. Чтобы к тому времени, когда она надумает тебя испытать, ты был жив и здоров…
Домовой перевел дух.
— Вот и решай сам: был повод у Юхима на тебя зло затаить, или нет?..
— Если так, — протянул задумчиво Найда, — то вполне... Охранять того, кто повинен в наихудшем несчастье, какое лишь может свалиться на мужчину, — кого рад задушить...
— Именно потому, что убить тебя он не мог, а отомстить хотел, Юхим Руженку и засватал! Хоть сам не гам, так зато и недругу не дам...
— Глупо, — отмахнулся Найда. — В этом он мне и навредил. Руженка все равно моею стала.
— Это ты теперь такой умный... А пять лет тому, как считал?
 С этим Найда не мог не согласиться. Тогда он едва умом не тронулся. Даже, когда Руженка рассказывала о бессилье мужа, не верил. Думал: успокоить хочет. А теперь выходит вот оно как...
— Так где же она, Митрий? Не мучай более. Я уже, во что угодно готов поверить...
— У Морены, в замке...
— У Морены?! Той самой?
— Богиня Судьбы и Времени одна, — печально покачал головой домовой. — И с годами забытья добрее она не стала.
— Но, зачем она ей?
— Рыбу на червя ловят...
— Что ты плетешь? Какую еще рыбу?
— Ты же будешь искать Руженку?..
— Обязательно! — воскликнул парень.
— Ну вот. Морене и звать тебя не надо — сам придешь. В гости... А там она не спеша выяснит: что же ты собой представляешь, и какую напасть от тебя ждать. Ну, а понадобится — то и уничтожит... Больше не передоверяя это дело никому другому...
— Значит, в замок мне нельзя?
— Ни в коем случае.
— А Руженка там?
— Могу поклясться нашим очагом...
— И, чтобы я не тратил время попусту, Морена приказала тебе, Митрий, рассказать мне все?
— Тьфу, — от неожиданности домовой даже не обиделся. — Ты ему — бритое, а он тебе — стриженое. А не приходилось тебе слышать таких умных слов: что тот, кто вовремя предупрежден — считай вооружен?
 Найда недоверчиво хмыкнул.
— Или думаешь: лучше было тебе сохнуть еще какое-то время от безнадежности? Морена все равно нашла бы способ передать известие о Руженке. Кто знает, может, Юхим именно с этим и шел к тебе? Только тогда ты знал бы лишь то, что они захотели бы рассказать. А не всю правду...
— Так в чем же она — правда?
— А в том, что ты представляешь угрозу богам Давним, и они заманивают тебя в ловушку! Потому что здесь, в Галиче, Единый слишком силен.
— И что мне со всем этим знанием делать? Я ровным счетом ничего не понимает... Веришь, Митрий?
— Верю, потому что с колыбели тебя знаю... Но это ничего не значит. В людях бывают такие силы скрыты, что о-го-го! И когда наступит время...
— Думаешь и со мной так?
— Уверен... Но совета на этот счет, Найда, у меня нет, ни одного... Сказал бы — сиди тихо, так ничего не выйдет, — придумают, как выманить. Кто в забавы Богов замешан, дома за печкой не отсидится. Ну, и Руженке там не медом намазано, сам понимаешь...
— Издеваются?
— Нет. Думаю, так далеко не зашло. Но все же — крещеная душа, одинешенька среди нечисти... Там же, в замке Морены, и песиголовцы, и нимфы, и Перелес... Ой! Ну, всевозможные духи, одним словом...
— Значит, идти?
— Одно могу посоветовать, хлопче. Ищи себе сообщников. И хорошо бы — помогущественнее...
— Каких еще сообщников?
— Сам подумай, голова у тебя на плечах, или не кочан капусты? С кем хотят бороться твои враги? Вот то-то же... Сон помнишь?
Найда невольно оглянулся на крест Успенского собора.
— Думаешь?
— Уверен...
— Гм... Но я даже не знаю: как попасть в замок?
— Когда будешь готов к путешествию, объясню. Только не думай, что будет просто. Замок Морены далеко в горах и путь туда ой, как труден...
— Я и не думаю...
— Найда! — вдруг окликнул его Юхим.
Он стоял чуть в стороне, очевидно, и в самом деле не мог приблизиться к освященному месту.
— Найда! Нам нужно поговорить!
— А, что я говорил?! — довольно потер руки Митрий. — Вот и выслушаешь послание Морены. Интересно, что они придумали? Иди к нему без меня, я дома ждать буду. И гляди ж: что бы он тебе там ни наплел, что бы ни пообещал, чем бы ни заманивал — пока со мной не обсудишь, в дорогу не пускайся. Понял?
— Не маленький... — буркнул Найда и поднялся.
Юхим так и приплелся за ним, как выбрался из реки — совершенно мокрый. Даже с ряской в волосах. Видно, и впрямь важным да спешным был предстоящий разговор...
— Слушай, Митрий, — еще придержал Найда домового, уже готового улизнуть в траву. — А кого же мы похоронили? Кого оплакивали?
— То пустое, — махнул рукой тот. — Фантом, кукла... Не бери в голову.
— Ну, а как же все-таки они ее..., — начал было еще парень.
— Сынку! — вздохнул домовой. — Я ж битый час тебе толкую: с кем дело имеешь! Это ж — Богиня! Бо-ги-ня! Уразумел?
— Конечно, — процедил сквозь зубы Найда и двинулся навстречу Юхиму.
Оружейник поджидал напряженный, собранный, готовый к драке, хоть на лицо при этом нацепил кривую улыбку.
— Чего тебе? — мрачно спросил Найда.
— Говорю же: поговорить надобно, — с видимым усилием выдавил из себя Юхим, и ухмылка перекосилась еще больше.
— Ну, так излагай...
Найда готов был послушать Юхима в любом случае, но показывать этого не спешил. Оружейник, даром что глуповатый на вид, как это часто случается с большими и неповоротливыми мужиками, на самом деле был умен и мог что-то заподозрить, если б самый непримиренный враг вдруг превратился почти в приятеля. Тем более теперь, когда между ними встала смерть Руженки.
Юхим немного помялся с ноги на ногу и нерешительно предложил:
— Может, в корчму зайдем?
— Фьють! — присвистнул Найда. — И с какого это рожна я должен с тобой по корчмах ходить? — парень так вошел в роль, что даже сплюнул на землю между собой и Юхимом.
Обида была тяжелой. Коваль побагровел, а кулаки сжал так, что побелели костяшки пальцев. Но пересилил себя.
— Думаешь, я не знаю, что ты с Руженкой сотворил? Это же из-за твоего колдовства, из-за волчьей шкуры, которой ты ее наградил, она в омут бросилась! — продолжал выкрикивать Найда.
— Не хочешь в корчму, — пустил мимо ушей слова Найды Юхим, — тогда, может, ко мне зайдем? Разговор важный, поверь... Я и сам тебя не слишком люблю... Кабы она к тебе по ночам не бегала, так и не пришлось бы у Велеса помощи просить. Но здесь такое дело, что надо нам с тобой хоть на часик замириться... И потолковать...
— Ты еще перед тем, как покупал Руженку, знал, что ее сердце мне принадлежит, — не поддавался на уговоры Найда. — Вот и не удивляйся, что она ко мне вернулась...
Такой наглости не стерпел бы ни один мужчина. Со стремительностью атакующей гадюки метнулся вперед его кулак и с хрустом влепился парню в лоб. Будучи слишком убежденный в своей безопасности, Найда не ожидал удара и, взмахнув руками, брякнулся на траву.
— Держи за зубами язык, — прорычал Юхим, — если не хочешь лишиться и одного, и другого... Ради Руженки я готов говорить с тобой, щенок, но насмехаться не смей! Прибью... Не посмотрю ни на богов, ни на князя. А там увидим: кто князю Даниле важнее — обычный дружинник или умелый мастер-оружейник?
Столь неожиданная вспышка ярости привела в чувство и парня. Драка сейчас была совсем ни к чему. Тем более что сам спровоцировал Юхима.
— Ладно, — промолвил дружелюбнее. — Уговорил, пойдем к тебе... Там нам никто не помешает. А если что, то и ребра спокойно друг дружке посчитаем. Но пить с тобой я не стану...
— Небольшая потеря... — проворчал, переводя дух, Юхим. — Переживу, как-нибудь.

*       *       *

Кузница Непийводы работала и без хозяйского пригляда. Суетливо звенели молотки о наковальни, размеренно бухали тяжелые молоты. Надсадно фукали кузнечные меха, и в такт с их дыханием, пыхали дымом закопченные дымоходы. Чумазые по самые глаза, блестящие от пота люди, чертями носились по двору. То нагревая на очаге железные штабы, то закаляя готовые подковы, серпы, мечи, или еще какую утварь. Это была — железная кузница. А немного в стороне, прижимаясь одним боком к дому, стояла кузница «золотая». Именно здесь ковалось Юхимово богатство.
Отец его всю жизнь не отходил от горнила. Никто на целое Подгородье лучше него не подковал бы коня. А сделанная старым кузнецом коса или топор обычно переживала своего владельца и оставалась в наследство сыну. Но все равно, никто не назвал бы Непийводченков зажиточными. По-разному бывало: часом с квасом, а порой — с водой... И только Юхим сумел вырваться из бедности. Каким-то чудом поднакопил деньжат, заплатил вступительный налог в ювелирный цех, да и стал ковать золотые и серебряные украшения. А за смастеренный собственноручно панцирь для молодого князя еще и отдельное вознаграждение получил.
Все это вместе с немалыми деньгами приносило ему достаточно большой успех у молодых женщин. Но вмешался в его жизнь Найда... Неизвестно кто, неизвестно откуда… Но именно из-за него провинился Юхим перед Мореной, и начались с этого дня его муки... Чтобы не сделаться посмешищем среди Галицких женщин, должен был показывать из себя влюбленного до умопомрачения. Единственное, что приносило отраду, — сторгованную у старых Кренделей Руженку любил его враг. Сердце Юхима прямо пело на радостях, когда он шел под венец с юной красавицей, а Найда в это время, где-то в ивняках, грыз в отчаянье пальцы и рвал волосы. Ведь тогда еще парень не знал, что в Юхимовой Руженке будет спокойнее, чем в монастыре.
А затем пришла измена и наказание...
Мужчинам было, за что ненавидеть друг друга, и они и не скрывали этого.
Даже сейчас, сидя за столом, пожирали один другого пылающими глазами, едва сдерживаясь, чтобы сей же час не вцепиться врагу в горло.
— Ну? — выдохнул Найда. — Вот я здесь... Говори: чего звал?
Юхим на какое-то мгновение закрыл глаза, призывая в воображении грозную фигуру Морены, чтоб успокоиться, и только тогда отозвался.
— О Руженке пойдет речь... — промолвил неспешно.
— Чего уж теперь делить, — грустно и как бы нехотя ответил Найда. — Раньше нужно было толковать...
— Меня слушай! — оборвал его Юхим. — Живая она!
— Что?! — продолжая делать вид, что ничего не знает, вскочил на ноги Найда и ухватил оружейника за ворот рубашки. — Брешешь, сучий сын!!
Даже если бы Юхим и заподозрил что-то раньше то, преисполненный отчаянья, возглас убедил его, что парень ни о чем не ведает. Он осторожно, даже мягко разжал Найде пальцы и усадил на лаву.
— Успокойся... Пива выпьешь или —  меду?
— К лешему пиво, к лешему мед! — выкрикнул Найда. — Повтори, что ты сказал?!
— Обязательно... — Юхим все же выставил на стол, приготовленный заранее жбан с пивом. Быстро наполнил кружки, и протянул одну парню. — Все скажу и объясню... Но глотни сначала, — так и огневицу заработать не долго... А ты мне живой и здоровый нужен.
Перед глазами Юхима в который раз возник образ Морены, а в ушах зазвучал голос богини: «Приведешь ко мне Найду, верну — что забрала. Еще и добавлю немного, ха-ха... Как награду за страдания. Только смотри! Оплошаешь опять — пожалеешь, что на свет родился!». И Юхим знал: Морена сделает, как сказала. И никакие объяснения не смогут смягчить ее приговор.
Найда поддался на уговоры и пригубил кружку. А там и не заметил, как выпил добрую половину. Откуда и взялась такая жажда? Напился, отодвинул кружку и уставился на Юхима.
— Живая Руженка, — продолжил тот. — Ее Морена к себе забрала... В услужение, из-за красоты...
Найда удивленно вздел брови.
— Что еще за Морена?
— Богиня Судьбы… — не меньше его удивился Юхим. — Разве не знаешь такой?
— Я верую в Бога Единого — Отца Вседержителя, Сына Его — Иисуса Христа, и Пречистую Деву Марию — Матерь Божью, — ответил уверенно парень. — Других богов не знаю и знать не хочу...
— Вот как? — осуждающе прищурился Юхим. — А как же древняя вера, прародительская? Перун, Велес?
— Отец мой тоже в Святую Троицу верил. Перун же — бес, и Велес — тоже...
Юхим только головой покрутил.
— Перун — бес?.. Ох, не хотел бы я с таким бесом встретиться и попытаться свяченой водой его окропить... Слушай, так ты, может, и в оборотней не веришь?
— А с чего я должен в них верить, когда ни одного собственными глазами не видел? — подыграл ему Найда, догадываясь: чем разговор закончится.
— Ну, — засмеялся Юхим. — волколак не Перун, за этим задержки не будет, покажу. Но с одним условием...
— Каким?
— Сначала ты меня внимательно выслушаешь, даже если не поверишь. А после, когда увидишь волколака, согласишься с тем, что и остальной мой рассказ правдив. Согласен?
Найда сделал вид, что задумался, а потом ответил твердо:
— Согласен... Хоть я и удавил бы тебя охотно, но лжецом назвать не могу. Рассказывай, буду слушать...
Юхим довольно потер руки.
— Руженка теперь в замке Богини Судьбы и Времени, Морены. Тело ее живет и прислуживает богини, а душа — спит. Освободить ее из колдовского сна сможет только тот, кого она любит. А это, как бы мне не хотелось, ты!.. Но ты не найдешь дороги в замок. Зато я знаю, как туда добраться... Можешь ухмыляться, хотя — не советую, но я тоже люблю Руженку и не хочу, чтоб она навсегда осталась у Морены. Лучше пусть даже так, как было раньше: моя жена — твоя любовница. Тем более что с тобой мы еще потолкуем... после. А теперь, увы — порознь не справимся. Ну, так как? Составим союз? Я отведу тебя к замку, а ты попробуешь разбудить Руженку? Идет?
Найда отрицательно помотал головой.
— Как? — обозлился вконец Юхим. — Не хочешь освободить любимую? Значит, пока забавлялся, хороша была, а пришлось к делу — так в кусты?!
— Нет, — ответил спокойно Найда. — Просто, прежде чем что-то ответить, хочу увидеть волколака...
— Ах, это... Я и забыл. Ну, ну... — заулыбался Юхим и стал быстро срывать с себя одежду. — Только ты хлебни еще пивка. Чтобы заикой не стал... Хотя, этот изъян нашему делу не помеха…
Найда, сдерживая дрожь, что неожиданно возникла во всем деле, послушно взялся за кружку.
Юхим между тем разделся полностью.
— Ну, гляди... — промолвил, криво ухмыляясь, а потом кувыркнулся через голову...
Найда хоть и ожидал чего-то такого, мгновенно вскочил на ноги и забился в угол комнаты.
Перед ним сверкало адскими глазами ужасающее чудовище из его сна, что лишь отдаленно напоминала волка. Из оскаленной пасти капала на пол густая слюна, а клыки выглядывали такие, что и медведю впору.
— Ха-р-р... — прорычало чудовище и прыгнуло.
Его движение было столь быстрым и ловким, что Найда едва успел вытянуть перед собой в защитном движении руки. Тела сомкнулись. Прозвучал треск, что-то сверкнуло, пахнуло жженым мясом, и — оба разлетелись в стороны... При этом Юхима перевернуло обратным кувырком, и он стал человеком.
— Что?.. Что это было? — пробормотал растерянно. — Кто?.. Как ты это сделал?
Найда, сидя на полу, не менее удивленно поглядывал на собственные ладони.
— А разве это я? — переспросил глуповато.
— Не я же, — буркнул Юхим. — До сих пор в плечо жжет...
— Нечего было бросаться, — ответил примирительно Найда, продолжая растерянно поглядывать на руки. — Я и сам не понимаю, что произошло. Клянусь…
— Ладно, верю, — Юхим  пожал плечами, поднялся и стал одеваться.
— Ну, так как? — вернулся чуть погодя к прежнему разговору. — Убедился: что я не врал?
— Эге...
— И какое твое решение?
— А вот, если дашь мне правдивый ответ еще на один вопрос, то утром и отправимся...
— Спрашивай, — охотно согласился Юхим.
— Все рассказывают, что меня нашли в санях, на которые напала волчья стая. Всех путников тогда зверье загрызло. Я спасся чудом... И кто были те люди, куда и откуда направлялись, так и осталось неизвестно. Ты случайно к этому не причастный?
Не ожидая чего-то подобного, Юхим сначала растерялся, но быстро опомнился.
— Волколаком я стал давненько, врать не буду... Но могу поклясться чем хочешь, что ни на моих руках, ни на моих клыках нет ни капли крови твоих родителей. Кстати, откуда тебе известно, что Руженка мадрагайл?
— Думаешь, мы больше не виделись? — сделал удивленные глаза парень, проклиная себя в душе, за слишком длинный язык, но уже придумал, как извернуться.
— Врешь! — вскрикнул пораженный в самое сердце мужчина, который был уверен, что хотя бы последние месяцы на его семейное благополучие никто не посягал. — Она растерзала бы тебя!
— А днем?
Юхим скуксился.
— Да, это верно... Днем ты мог с ней говорить. Ладно, оставим прошлое… Но, если мы пришли к согласию, то зачем откладывать путешествие? Почему не отправиться сразу? Не стоит время тратить попусту? Кони готовы... Сейчас набросаем в дорожные сумки провизии, да и айда, в путь...
— Ты, кузнец, человек свободный. Можешь город покинуть, когда вздумаешь, а я — княжеский дружинник. Без разрешения сотника, не имею права... За непослушание и своеволие — смерть.
Юхим недоверчиво поглядел на парня.
— И все? Больше ничего тебя не задерживает?
— Что ж еще? Ну, с родителями проститься...
— Хорошо, пусть так и будет, — кивнул Юхим. — но сделаем иначе. Ты — домой иди. Готовься в дорогу, с родными прощайся. А с сотником я буду говорить. Думаю, у меня лучше получится...
— Это как?
— Ну, что ты ему скажешь? Что мертвую, да к тому же чужую жену из божественного плена освобождать собрался? А я объясню проще. Мол, в угринское королевство еду за золотом и охранника хочу взять. А, чтобы сотник сговорчивее стал, что-то и ему подброшу... Уразумел?
— А то...
— Ну и славно. На том и порешим... А теперь иди, Найда. Потому что хоть мы и замирились, а глядеть на тебя я дольше не могу. Пусть, уже с завтрашнего. Путь и так не близок. Кабы не Руженка...
Найда не стал выслушивать до конца, — его настоящие, а не притворные чувства ничем не отличались от Юхимовых. Кроме того, как ни прикидывался волколак, но предупрежденный Митрием, парень не поверил ни одному сказанному слову. Поэтому вздохнул облегченно, только после того, как закрыл за собой снаружи дверь. А потом еще раз с удивлением взглянул на свои руки...

*     *     *

Найда домой не шел, а летел. Благо и не далеко... Только перешел через дорогу, обогнул ригу Ивана Шпака, а там задами, задами выбрался на тропинку, что вела прямо к псарне.
Митрий ожидал его на крыльце. Домовой сидел на верхней ступеньке, и от нетерпения болтал ногами, время от времени швыряя камешками в курей, которые копошились в пыли посреди двора. Увидев Найду, так и подпрыгнул:
— Ну?!
— Все, как ты говорил. Хочет отвести меня в замок к Морене.
— А ты?
— А я согласился. Завтра и отправляемся.
— О-хо-хо, — вздохнул домовой. — Ну, не тебе говорить: от судьбы не убежишь. Присядь, рассказывай...
— Да, не о чем особо рассказывать… Начал с Руженки. Сказал, что без моей помощи не освободит ее. А, как я сделал вид, что не верю ни одному слову, в подтверждение сказанному, перевернулся на волколака.
— Ого, так далеко зашло?
— Ну, я сначала ему сказал, что знать не знаю никакой Морены, и что все те старые боги лишь выдумка. А он...
— И не кинулся на тебя? — тревожился домовой. — Оборотни, когда влезают в волчью шкуру, могут сотворит то, о чем в человеческом облике и не помышляли. А он же на тебя, ох, как лют...
— Хотел...
— И что?!
— Я и сам не пойму, — пожал плечами Найда, — все так быстро произошло... Он прыгнул, я выставил перед собой руки... Что-то сверкнуло — и нас разбросало в разные стороны...
— Ого! — щелкнул языком от восторга Митрий. — Все ж мой нюх меня не подвел. Сколько знаю тебя, сколько нянчу. А запах не тот, не тот. И не чужой, но и не вполне человеческий...
— Вот и он так сказал, — приуныл Найда. — Что же я такое, Митрий? Может, тоже — оборотень?
— А вот сейчас и выясним. Давно с твоим отцом поговорить собирался, да все не с руки было. Ну, а теперь, уже в сам раз... Пошли к старику. Пусть поведает, как тебя  нашел. Что-то мне в той истории не вяжется. Я ж и сам не ведал ничего толком. Разбудил лишь… А Опанас сразу к псарне ринулся, волкодавов спускать, — и домовой решительно поднялся. Глаза его были как раз на уровне Найды, и парень увидел у них такое искреннее детское любопытство, что не смог удержаться от улыбки.
— Тут неизвестно что деется, — обиженно забурчал Митрий, — может, судьба всего мира решается, а ему хихоньки... Не буду тебе помогать, коль такой умный. Сам все делай... — и крутнулся убегать. Но Найда ловко поймал малого за край свитки.
— Погоди, Митрий, что ты выдумываешь? Уже и улыбнуться при тебе нельзя? Не бесись... Я к тому веду, что оно совсем по-детски получается: «Папа, папа, а расскажите-ка, откуда вы с мамкой меня взяли?»
— Хе-хе, — хмыкнул Митрий и тоже улыбнулся. — Оно, может, и смешно кому показалось бы, если б ты — не был найденышем, — и решительно юркнул в дом. — Так что о аистах и капусте разговора не будет. Верь мне…
Опанас полулежал, полусидел на лежанке, которую Найда пододвинул к маленькому окошку. Сильный, как тур, Опанас прошлой зимой неожиданно упал во дворе, и больше уже не поднимался на ноги. Не помогло ни барсучье сало, ни битье крапивой, ни пчелиный яд, ни заговоры знахарские. Полный сил человек угасал на глазах. Бредил, сох, а вся та часть тела, что ниже пояса, стало как и не его, — хоть отрежь... Увидев Найду, он радостно улыбнулся. А парень смахнул с ресницы непрошеную слезу и присел на край лежанки, в ногах у отца. Только Митрий бесцеремонно вылез почти на подушку. Он всегда вел себя так с больным, и Опанас не обижался. В конце концов, что ж: все мы лишь гости в этом мире, так зачем своими горестями портить настроение остальным членам семьи. К тому же Митрий ухаживал за ним лучше кого-либо иного, потому что имел располагал временем и почти не спал ночами...
— Вот что, Опанас, —  приступил домовой сразу к делу. — Давай-ка вспомним, как все началось в истории твоего сына...
Больной непонимающее посмотрел сначала на домового, а после перевел взгляд на сына.
— Когда Найда нашелся, — нетерпеливо объяснил Митрий, — я разбудил тебя, но о волках ничего не говорил. Откуда ты узнал, что псов нужно выпустить?
— Ангел, — тихо ответил Опанас. — Мне ангел это посоветовал...
— Точно ангел? — переспросил Митрий. — Или, может, кто-то из более высоких? Херувим, серафим, престол? Хотя, какая разница... Да и не различаете вы их... Следовательно, ангел... А теперь, как волколак ринулся, молния блеснула... И Морена опасается... Ну, Найда, тепер и спорить не приходится — либо в тебе скрыта мощь Единого, или ты под его самым пристальным вниманием. И как же я, старый дурень, сразу не раскумекал? Хотя, чему здесь удивляться? Я уже столько лет живу среди людей, а у вас на каждом шагу следы присутствия Единого. И иконы, и дома святой водой окроплены... Долго ли нюх потерять? Ой, что будет!.. И ничего больше интересного он тебе не сказал? Ангел…
— Интересного? Да нет... Сказал, что молитвы мои услышаны, и, чтобы я шел к псарне. А как время наступит, то я сам догадаюсь, что делать... А дальнейшее уже сто раз говорено.
— И о ребенке ни одного слова?...
— Ни одного... Ты что-то разузнал, Митрий? — ничего не понимая, поинтересовался Опанас.
— А? — будто опомнился тот. — Да нет, ничего... Это я о своем... Вас, людей, не касается. Хотя, — хлопнул себя рукой по лбу, — можно ж проверить. Найда, ну ка, молись Богу! Живо!
— С чего бы это? — удивился парень.
— Живо тебе говорят, — даже притопнул тот. — А когда закончишь молитву, добавь: «Если отец не выздоровеет, я и шагу из дома не ступлю! Ни о каком замке и слушать не стану! Лично о старике заботится буду, как сыновий долг велит». Но так скажи, чтобы тебе поверили! Понимаешь?
И Найда понял. Не поверил, слишком неправдоподобной была задумка Митрия, но понял... Того, чтобы он к Морене в замок попал — похоже, не только она добивается! И если домовой не ошибается, у него есть возможность помочь отцу. Отблагодарить за все, что тот с матушкой сделали для чужого, найденного ребенка. Поэтому молился парень так горячо, как никогда до сих пор! Как будто Единый стоял перед ним, а он слово за словом произносил, глядя ему в глаза, свою заветную просьбу... А когда закончил молитву, показалось Найде, что посветлело на мгновение в комнате, будто солнце выглянуло из-за тучи, и одновременно с тем ойкнул и подпрыгнул на подушке Митрий.
— Есть! Был!
— Кто? — не понял Найда, что кроме света ничего не заметил.
— Уриил! Чуть не обжег меня... Ты добился своего! Единый согласился!.. Опанас, вставай! Думаю, ты уже выздоровел!
Но отец крепко спал.
— Гм! — хмыкнул Митрий. — Но я ж его собственными глазами видел. А царь ангелов просто так не посещает больных...
 Найда лишь с сомнением покачал головой.
— Ах, так?! — разозлился не на шутку домовой. — Ну, гляди! — Он развернул шкуры, которыми были укутанные ноги больного и больно ущипнул за одну. И произошло то, чего Найда не видел уже больше года. Отец проворчал что-то сквозь крепкий сон, поджал ногу под себя и перевернулся на другой бок. Слезы радости так и брызнули из глаз парня. Домовой тоже шмыгнул носом и отвернулся к окну.
— Спасибо тебе, Митрий, — растроганно прошептал парень.
— Ов-ва, а я здесь при чем? Бога своего благодари... Но не слишком спеши... Все они одинаковы. Кто и знает, какую еще службу придется за эту милость отслужить...
— Эт, безразлично, — безрассудно отмахнулся Найда. — Теперь, хоть в ад...
— Ну, у Морены веселее будет, — скривился как среда на пятницу домовой и вдруг прибавил. — Знаешь что, поеду и я с тобой!
— Нет, Митрий, нет, — неожиданно серьезно ответил Найда. — Тебе со мной никак нельзя. Юхим сразу что-то заподозрит. Посуди сам: где это видано, чтобы серьезный домовой, не погорелец какой-нибудь, по миру валандался?
— Гм... — хмыкнул неуверенно тот.
— И еще, — к Морене Юхим меня в целости доставит, потому, что такой у него приказ. А это значит: в дороге помощь мне не понадобиться. А в замке — Морена избавится от тебя быстрее, чем ты до пяти досчитаешь. Особенно, если мы прибудем вместе...
— Да, верно рассуждаешь. Вместе — и впрямь опасно... Никак нельзя. Здесь ты меня убедил. Ну, тогда, ты собирайся себе в свою дорогу, а я — не буду путаться под ногами. Дам лишь еще один совет напоследок: сходи к священнику, исповедайся... Кто знает, чем все там у вас закончится?..  Лишнее благословение, душу не обременит…
Сказав все то, Митрий махнул рукой и скрылся в мышиной норе, словно и не было его здесь. И только, беспокойно ворочающийся на лежанке, Опанас напоминал о чуде, которое произошло по его, Найды просьбе...

*     *    *

Стараясь не думать о Руженке и обо всей остальной путанице, Найда медленно брел темными улочками еще сонного княжеского города. До утра оставалось несколько часов, и только незлобивый, так — для порядка, собачий лай сопровождал его. В предутренней мгле едва-едва угадывался берег Днестра, в основном закрытый домами Подгородья. Судоходная река рядом с городом бежит, а княжеский детинец — на горе, вместо рва, Луквой охвачен. Только через мост из Подгородья в сам Галич дорога ведет. А мост на цепях. Подняли — и кукуй до утра над речкой...
Как будто и не спал парень этой ночью, осмысливая все услышанное и увиденное за вчерашний день, а стук десятника услышал сквозь сон. Усталость взяла свое...
— Что случилось, Петро? — поинтересовался сквозь окошко шепотом, чтобы не будить родителей.
— Воевода из Киева прискакал, — так же шепотом ответил десятник. — Поторопись... Сам знаешь, Дмитрий шутить не любит.
— Всю дружину созывает? — обеспокоился Найда, понимая, что княжеский воевода не просто так приехал.
— Там узнаешь, — ответил Петр и поспешил дальше, будить остальных.
Не медлил и Найда.
У ворот в княжеский двор его остановили часовые. Окликнули еще издалека, услышав шаги. Что значит, воевода неподалеку! А вчера и не почесались бы, наверное? Не война, в самом деле…
Найда узнал говорившего по голосу и отозвался немного насмешливо:
— Не надрывайся, Стецько... Это я, Найда.
— А-а-а, — протянул часовой. — Куница... Ой, братику, достанется тебе наверно сейчас, как бедному в котомку...
— С чего бы это? — насторожился парень, потому что с Рыжим Стецьком они приятельствовали, и тот не стал бы пугать его без повода.
— Ничего точно не знаю, но сзывает Дмитрий сорвиголов из всей дружины. И не похоже, что вы понадобились ему, как компания для пира.
— А еще что слыхать, Стецько?
— Вот, хоть побожусь, — перекрестился широко Рыжий. — Кроме того, что они заперлись с сотником вдвоем еще с вечера, ничего не известно. А теперь — ратников созывают...
— И Одарка тоже ничего не видела, ничего не слышала? — не поверил Найда.
— Ха, Одарка... Этот дьяволенок в юбке, может, и выведал чего... Так разве ж скажет. Сам попробуй у нее что-то выспросить...
— Да, от нее и в самом деле никогда не знаешь чего ожидать. То сама тараторит, хоть уши затыкай, то надуется, как мышь на крупу, и тогда — слова не вытащишь, — согласился Найда и двинулся во двор.
— Приказано идти в трапезную! — крикнул вслед Стецько.
— А ты говорил, что не знаешь, чего зовут, — улыбнулся Найда. — Похоже, воеводе и в самом деле, грустно без меня медок попивать.
— Тьфу на тебя! — сплюнул в сердцах Стецько и прибавил, обращаясь к своему товарищу по страже. — Этого черти в аду на вертеле над огнем будут крутить, а он станет просить, чтоб не спешили переворачивать, а то корочка еще не запеклась, не хрустит...
Призадумавшись над тем, что появление Дмитрия может помешать ему, отправиться на поиски Руженки, Найда вошел в боковое крыло замка и стал медленно подниматься на второй ярус. Но только лишь поставил ногу на ступеньку, как из левой галереи выскочила сломя голову служанка, и столкнувшись с ним, едва с ног не сбила.
— Ей, опомнись! — воскликнул он в сердцах, хватая девушку за плечи, чтобы не упасть самому и удержать ее. — Куда прешь, будто ослепла? Горит где-то или мышь за пазуху упала?
— Куда нужно туда и тороплюсь, — буркнула та. — Тебе что?
— О, — удивился Найда, определив по голосу, что держит в своих объятиях именно дочку ключницы, Одарку. — Волка вспомнишь, а он — тут как тут...
— С кем же ты, вояка, посреди ночи обо мне балакал? — засмеялась девушка, пристальнее приглядываясь. — И вообще, ты кто? Что-то не признаю...
— Тьфу, на тебя, Одарко. Это же я, Найда...
— Найда? — переспросила та, почему-то всхлипнула. — А говорили, что ты разум потерял... За Руженкой побиваясь.
Найда промолчал.
Девушка снова всхлипнула. И парень поневоле провел рукой по ее волосам.
— Не надо... Как-то будет...
Растревоженный девичьим сочувствием и слезами, парень неожиданно и сам ощутил некую неуверенность. Все эти небылицы были очень интересными, но ведь он собственными руками опускал гроб с телом Руженки в землю, за кладбищенской оградой. (Подозревая молодую жену Юхима в самоубийстве, священники наотрез отказались погребать ее по христианскому обряду). И еще вспомнил Найда, как однажды, где-то перед Зелеными праздниками, он встретил ее случайно одну, близ запруды, на которую женщины сходилась стирать. Руженка тогда протянула к нему руки и сказала умоляюще: «Найдочко, милый, дорогой, я так больше не выдержу!» Но, когда он хотел приступить ближе, испуганно отшатнулась и сломя голову бросилась наутек. Что ж до рассказов Юхима и обещаний Митрия, — все они остаются только словами... Кто знает, где эта Морена, со всем своим замком? Да и существует ли вообще?
— Слушай, Одарко, — попробовал прогнать от себя смурые мысли Найда. — Ты, случайно, не знаешь: чего Дмитрий нас созывает? — спросил не особенно рассчитывая получить ответ.
Но девушка неожиданно ответила.
— В полночь носила воеводе и Афанасьевичу трапезу и поняла, что они очень обеспокоены...  А еще слышала... краем уха... — прибавила она, немного помолчав и, как будто колеблясь, — …как тысяцкий Дмитрий сказал: «...на такое дело нужно самых отчаянных сорвиголов, и в то же время — самых верных. Хотя, скорее всего, даже из них не каждый согласится!». Вот как... А теперь — пусти, не задерживай. Некогда мне лясы точить. Воевода мед ждет. И тебе не лишне будет поторопиться. Там уже почти все собрались…
Поскольку Данила Романович перебрался со всей семьей в Киев, а впоследствии туда же выехали и князь Василько с воеводой Дмитрием, то в княжеском замке сделалось голо и пусто. В когда-то ярко освещенных галереях и коридорах горело едва по одному факелу, а жгли их лишь в трапезной и людской. Да и вообще — весь замок как-то притих, будто пес, который неожиданно остался среди чужих людей, без хозяина.
Не задерживаясь нигде больше, Найда быстро дошел до дверей трапезной, тихонько отворил их и проскользнул внутрь. Здесь, около самого порога, уже толпился с десяток его товарищей, поэтому прибытие еще одного ратника осталось незамеченным. Во всяком случае, воевода не подал виду, что обратил внимание.
Могучий, высокого роста воевода Дмитрий был похожим на медведя. Та же мягкость и нарочитая ленивость в плавных движениях. Тихая, чуть ворчливая манера говорить... И только острый блеск в твердом взгляде умных серых глаз предупреждал: этот мужчина может быть смертельно опасен, — врагам лучше поберечься.
Он сидел за дубовым столом на главном месте, опирая локти на столешницу, подперев подбородок кулаками, слегка шевелил длинными половецкими усами и рассматривал дружинников, что растерянно переминались перед ним по другой конец длинного зала.
Сотник Трофим Клин, или Афанасьевич, как звали его за глаза все в Галиче, стоял немного позади и справа грозного воеводы и злорадно улыбался. Он умышленно не предупредил воинов: зачем тот хочет их видеть, а даже наоборот — пустил слух, что дела их плохи, потому что припомнятся все выходки и достанется каждому сполна. Сотник не был злым, но эти смутьяны таки въелись ему в печенку. Все же — созванные, как один, были из той породы, что за ними на вербах золотые груши растут. Хотя, надо было признать, в ратном деле — рубаки умелые и отважные. А Дмитрий молчал и смотрел так пристально — будто взвешивал душу каждого на ладони.
Под его взглядом ратники обеспокоено сопели и потели, перебирая мысленно все свои провинности. И медленно, словно невзначай, пытались спрятаться за плечи товарищей. Поэтому минуло не так уж и много времени, как они, незаметно для себя, выстроились в колонну с Найдой во главе. Потому что лишь тот не прятал глаз, а спокойно ожидал, когда скажут: чего звали. И больше размышлял над тем, как это увязать с необходимостью оставить Галич. Потому что хоть Юхим придумал достаточно уважительную причину, но и воевода — не Афанасьевич. Если не захочет, то и говорить не станет с каким-то ковалем, пусть даже оружейником и золотых дел мастером.
— Как звать? — проворчал Дмитрий, и голос его эхом  отразился от стен трапезной, такая господствовала в ней тишина. Когда-то воевода знал всех княжеских дружинников по имени, но теперь, когда под его рукой была многотысячная киевская рать, не диковина, что лица галичан стали забываться...
— Найдой, родители кличут... — неспешно ответил парень, уважительно кланяясь.
— Найдой? — переспросил Дмитрий и прибавил более грозно. — Не прячешь глаза передо мной, голову не клонишь... Безгрешный что ли? Не чувствуешь за собой никакой вины? Не верю! Сотник таких ангелочков сюда не звал!
Парень пожал плечами. Зачем зря боярина раздражать?..
Тогда воевода сорвался с места и треснул кулаком по столу.
— Чего молчишь? Языка проглотил? На дыбу велю поднять — все скажешь! — и впился в парня пылающими зрачками.
— Перед князем вины не имею, — твердо ответил Найда, и глаз не отвел.
— Остальные тоже невинные ягнята? Дитятка небритые? — набросился и на других ратников Дмитрий, чтобы не выказать, что остался доволен немного дерзким, но честным и смелым ответом дружинника.
— Отец воевода, — загудели все вместе, выпихиваясь из-за спины Найды. — Ну, мы... конечно, это... того... Но перед князем — в любом случае! Разве ж можно?.. Афанасьевич, скажи за нас слово! Не дай обижать... Безобразничаем понемножку... Бывает... Так то ж со скуки... А за нашего князя, за Данила Романовича — хоть в ад!.. Ты же знаешь! Сотник, скажи...
— Знаешь? — поинтересовался воевода, переводя взгляд, в котором уже проблескивали искорки смеха, с ратников на сотника.
— Правду говорят, — важно подтвердил Трофим, хотя и не отказал себе в удовольствии выждать некоторое время, будто раздумывая. Глядя на то, как белеют и краснеют лица самых больших сорвиголов города.
— Галичанам от них покоя нет... Если ни тот, то другой что-то учудить должен. К драке слишком охочие... Девицам от них покоя нет.
— Что ж, — подобрели глаза воеводы, и он неожиданно для всех улыбнулся. — Говоришь, перед князем вины не имеешь? — переспросил у Найды.
— Истинно так!
— Хорошо... Любо...
Дмитрий еще раз смерил всех острым взглядом и неожиданно рявкнул, да так, что забренчали стекла в окнах:
— Одарко!! Меду!!
Выряженная служанка, словно ожидала за дверью (а может, так оно и было?), сразу вошла с подносом, заставленным высокими берестяными кружками, а следом за ней топал нескладный прислужник, неся обеими руками перед собой небольшой бочонок.
Все это было поставлено на стол. Пахолок, быстро и умело выбил чип и легко, будто из небольшого жбана, стал разливать мед по кружкам. Да так умело, что ни одна капля дорогого напитка не пролилась на белоснежную скатерть, которой был накрыт стол. Вскоре кружки оказались наполненными, и две из них Одарка поставила перед воеводой и сотником.
Дмитрий поднял свою, а свободной рукой сделал приглашающее движение.
— Здоровье Данила Романовича!
— Здоровье! Здоровья светлому князю, Данилу Романовичу!!! — искренне, как один гаркнули дружинники и, выждав пока воевода пригубит мед, припали к своим кружкам, как младенцы к материнской груди. И только Найда, сделав умеренный глоток, присел около стола на лаву, не выпуская кружку из руки.
Мед и пиво варили почти в каждом Галицком доме, но только князь и бояре имели возможность сделать настоящий нектар, соблюдая верные пропорции, — такие, что требовали не менее чем десятилетней выдержки. Поэтому он и цветом, и вкусом, а главное крепостью отличался от простого медка, прошлогодичного разлива, которым обычно угощалась городская беднота. А Найда хотел сохранить ясность мыслей.
— Что так? — поинтересовался воевода, лукаво улыбаясь, хотя взгляд оставался холодным. — Мед не вкусен, или здоровье князя не слишком важный повод, чтобы осушить чару?
— Таким напитком и Боги не погнушались бы, — ответил Найда. — За здоровье Данила Романовича могу хоть гарнец смолы горячей выпить... Но мыслю, воевода, что не только для угощения ты нас позвал. Вот и хочу услышать, сказанное тобой, не сквозь шмелиное гуденье в голове… А на донышко кружки, я всегда успею посмотреть.
— Согласен! — загудел довольно воевода и пригладил усы. — Любо-дорого слышать умные слова, похоже, быть тебе вскоре десятником.
— Гм... — хмыкнул на эти слова тихо сотник, но чуткое ухо воеводы уловило его сомнение.
— Имеешь что-то против этого молодца, Трофим? Говори сразу, пока еще поправить можно...
— Молодой еще, зеленый...
— Ну, — улыбнулся воевода, — это такой изъян, который с годами проходит. Молодой, да ярый... Воздержан…
— К хмелю да, но не в женщинах... У почтенного горожанина жену соблазнил. Поговаривают, что от этого она даже жизни себя лишила.
Найда даже побелел от неожиданной обиды. Еще мгновение — и он бы не сдержался, выкрикнул что-то безрассудное, но в это мгновение послышался полный возмущения голос Одарки.
— Ложь! И как только язык поворачивается человека порочить. Да ведь Ружа лишь его одного любила. А Непийвода купил ее у стариков. А она терпела, горемычная, нелюбимого сколько могла, а как не стало мочи, так и утопилась. Батюшка-воевода! — прибавила, умоляюще складывая на груди руки, — Не дай обидеть невиновного. Его и так судьба боком обошла.
— Ого! — не сдержался Дмитрий, и обвел внимательным взглядом всю троицу. — Видать, парень, еще тот удалец из тебя — коль мужчина обвиняет, а женщина на защиту становится... Но, однако, недосуг мне в те дела вмешиваться... Люди поговаривают, что из хорошего жеребца и конь хороший будет, — промолвил негромко, будто себе самому. — А девушки пусть сами сторожат свои подолы. Верно, Одарко? — спросил насмешливо, не оглядываясь, на служанку, которая притихла, как мышь под веником. Уже и не рада, что рот открыла. — Не до этого нам сейчас... Другая беда грядет — орды Батыя! Дед басурманина не дошел до нас, а вот внуку, похоже, больше удастся. Земли стелются под ноги хану, словно все бесы ада собрались под его бунчук. И если монгольские тумены ступят на Галицкие земли, девицам уже некому будет жаловаться... Если в живых останутся...
Была в этих словах и горькая правда, и грусть, и неуверенность в собственных силах, ибо кому, как не воеводе знать, что ни одному войску еще не удалось выстоять супротив монгола.
Воевода окинул Одарку оценивающим взглядом и помрачнел еще больше.
— Оставь нас, — промолвил неожиданно резко, так что служанка даже вздрогнула и, не понимая чем прогневила боярина, испугано засеменила прочь, — за Одаркой, словно тень, потянулся и глуповатый силач-прислужник.
— Орды монголов стремительно движутся на Киев, и за ними остается лишь пепел от городов русских... — продолжил чуть погодя воевода. — Данила Романович поручил мне возглавить оборону города... А сам отправился в Пешт, попытаться убедить угринов: выступить сообща на Батыя. Даст Бог — остановим... Сюда не дойдут. Однако советую готовиться к самому худшему. Галицкую дружину усилить нужно. Смердов вооружить... Сюда вскоре князя Василька ожидайте. Под его рукой обороняться будете. А может, и Данила Романович с помощью подоспеет... Монголы еще далеко. Месяц или больше минует, пока сюда докатятся.
Воевода помолчал немного и глотнул меду. Остальные охотно присоединились бы к нему, но их кружки давно были пусты, а налить себе собственноручно не дерзнул ни один. Найда же будто позабыл о меде, нетерпеливо ожидая, когда воевода скажет: ради чего созывал их посреди ночи.
— Все мы здесь искренние христиане, — тихо сказал Дмитрий, будто извиняясь, и слова эти показались столь неуместными, что дружинники поневоле переглянулись. — Верим в Бога на небесах, но на земле больше полагаемся на собственные руки. Если б довелось мне самому год или два назад услышать небылицу, которую собираюсь вам пересказать, я рассмеялся бы, да и только, но перед битвой жестокой, лишь глупец отказывается от помощи. Откуда бы та не пришла... — он провел ладонью по лицу, будто стирал усталость и неуверенность. — Уверен, и вы со мной согласитесь...
Кое-кто из ратников кивнул, но воевода даже не посмотрел в их сторону. Казалось, он самого себя пытался убедить в собственной правоте.
— Готовясь к смертному бою с ордой, каждый должен сделать все, что в его силах... Данила Романович ничего об этом не знает, и приказывать его именем я не могу. Поэтому мне нужны те, кто по собственной охоте согласится рискнуть жизнью, и скорее всего — зря… Хотя, кто ведает: где теперь человеку безопаснее? За стенами замка — ожидая нашествия монголов, или в диких горах — среди зверья...
Воевода повел взглядом. Пока еще никто не отводил глаз, даже, напротив — к почтительному вниманию добавилось любопытство.
— Не сомневайся, воевода, — отозвался в общей тишине Грицко Василек, самый старший среди присутствующих ратников, прозваний так за светло-голубые очи. — Что бы ты нам не поручил, мы исполним. Тем более, если от этого, хотя бы немного аукнется Батыю. Старшие среди нас были у Калки. Помним еще...
Дмитрий поднял голову и встретился глазами с ледяным взглядом воина.
— Это хорошо, что помните... — прибавил значительно. — Такого надругательства Руси вовек не забыть, а стыда не смыть.
— Измена то была! — воскликнул пылко Грицко.
— Может, — опустил голову воевода. — Может и измена... Только нам о настоящем мыслить надобно. Поэтому, слушайте... — он еще раз обвел всех взглядом, увидел пустые кружки и прибавил, — но сначала нальем еще по глотку.
Дружинники не заставили просить себя дважды.
— Начну издалека... В Киевской Лавре живет схимник. Дед Шемберко... Борода до земли, лет не меряно, и знахарь умелый. Думаю, что и на гадании знается, потому как не раз Даниле Романовичу хорошие советы давал. Правда, князь наш не всегда к ним прислушивался... Но, не об этом сейчас...
— Как наш Кандыба, — шепнул кто-то тихо позади Найды, так, чтобы не мешать воеводе.
— Так вот, на Архистратига Михаила пришел Шемберко ко мне. Сам пришел! А нужно вам знать, что старец этот лет уже пять как из Лавры вовсе не выходил! Даже, на солнце не показывался...

*     *     *

Когда Дмитрий увидел перед собой седого схимника, то весьма удивился, — тем боле, путь дался старцу трудно. Он напряженно, хрипло дышал и обеими руками опирался на крепкую клюку.
— Слава, Господу нашему! — промолвил тихо, тяжело переводя дыхание.
— Навеки слава, — ответил уважительно Дмитрий. Кто в Киеве не знал деда Шемберка. — Ты ко мне, дедушка?
— К тебе, сынку... К тебе.
— Чего же трудились? Надо было передать каким монахом или послушником, я и заглянул бы к вам в свободную минуту. Или в воскресенье, сразу после богослужения...
— Того и приковылял сам, Дмитрий, чтобы у тебя, к словам моим, больше веры было, — тихо ответил тот, все еще натужно сопя. — А мне очень важно, чтобы ты поверил. Для всех нас важно...
— Неужели такую несусветную околесицу нести станете? — попробовал пошутить воевода, но, встретившись с серьезными и подернутыми печалью глазами схимника, спрятал улыбку. — Шучу... Поверю, дедусь — чтобы ты не поведал, поверю сразу. В твоем возрасте уже не остается времени на глупости...
— Сам рассудишь... — ответил тот наставительно. — Но я присел бы сначала, с твоего позволения, и так вся сила ушла на дорогу...
— Конечно, садись, дедушка, — спохватился Дмитрий и подвел старика к удобному креслу.
Тот уселся, уложил на колени бороду, чтобы по полу не волочилась, и промолвил:
— Веруешь ли ты в Господа Бога нашего, Единого?
— Конечно... — даже растерялся немного воевода. — Крестили родители. Не басурманин...
— А Давних богов чтишь? — продолжал выспрашивать дальше схимник, а глаза так и сверлили насквозь.
— Это ж которых? — не понял сразу Дмитрий.
— Перуна, Велеса, Морену?
— Какие ж они боги, — пожал плечами боярин, — бесы...
— Что ж, пусть и бесы... Главное — знаешь. Легче поймешь, о чем речь поведу.
— Если о бесах, — снова недоуменно пожал плечами Дмитрий,  — то напрасно трудились. Я воевода, а не священник... Бесов изгонять не обучен.
— Ты слушай, слушай. А касается тебя или нет — потом судить будешь... Так вот, в день именин Архистратига Михаила, воеводы Божьего, пришел я к тебе, воевода земной, с предупреждением! Страшная угроза повисла над всем христианским миром. К коню Перуна подбирается Батый! А если он сумеет накинуть на него уздечку, то уже не найдется в мире силы, которая смогла бы остановить монголов. — Старик произнес это так торжественно и напевно, будто молитву прочитал.
— Какой еще конь? — удивился Дмитрий.
Он быстрыми шагами смерил комнату и остановился у высокого окна, которое выходило на валы. Бросил глазом на работных людей, от которых аж роилось там, и вернулся к старику.
— Что Саин-хан разоряет Русь, мне ведомо. Что те не щадит ни малого, ни старого, — тоже знаю. Но к чему здесь твоя присказка?
— А ты еще послушай... — старик говорил уверенно и не походил на сумасшедшего. — В Карпатах, где-то неподалеку Горган, под охраной Морены, в волшебном стойле, дожидается седока конь Бога Войны. И имеет он такую чародейскую силу, что воин, которому удастся оседлать его — станет неуязвим, а полководец — непобедимым в битве. Как и войска, что под его рукой будут сражаться.
— Гм... — почесал затылок Дмитрий. — Перунов конь... В стойле у Морены?.. Гм?..
— Не веришь?
— А должен?
— В рассказе моем нет ничего, что могло бы ослабить киевскую дружину, если ты мне поверишь. А вот, что будет, если конь такой и в самом деле существует? Вообрази себя или Данилу Романовича на нем? Конец Батыю!.. А Галицко-Волынское княжество всю Русь объединить сможет!
— Красивая мечта... — вздохнул Дмитрий. — Как и каждая сказка, где справедливость всегда торжествует.
— Уста Вестника, который оповестил меня, не произносят лжи... И подтверждением сказанного, станет моя смерть на Пилипов день. Так сказано. Вспомни, когда поклониться придешь. Но, лучше, забудь о моем бренном теле, найдется, кому гроб в землю опустить, а поспеши коня найти.
Дмитрий сначала пропустил мимо ушей слова старика о смерти, — все они собираются умирать почти каждый день, а там, глянь, еще и многих молодых переживают. Но было в голосе его что-то такое, что заставило воеводу переспросить:
— Кто же вестник?
— Ангел...
— Ну, — протянул чуточку насмешливо Дмитрий, — если ангел, тогда, конечно... К его словам обязательно нужно прислушиваться, — и прибавил, притворно озабоченно, — Только, вот где мне того коня искать?
— Ты плохо слушал меня, Дмитрий. Здесь он где-то, в наших горах...
— В горах? А подробнее неизвестно? Не позавидовал бы я тому, кто в поисках одной пещеры должен все склоны Карпат облазить. Мы же с князем сами из Галича родом, поэтому досконально ведаем, что такое горный край. А тем паче — дикие Горганы…
— Кому дано, тот и море аки посуху перейдет... И еще одно скажу тебе, воевода: Бог постоянно говорит со всеми нами, но не каждый его голос слышит. Не торопись с решением, но вспомни наш разговор, как Пилипов праздник настанет...
С теми словами старый Шемберко поднялся и поковылял прочь. В дверях еще задержался, осенил Дмитрия широким крестным знамением, словно архиерей, и прибавил:
 — Бог с нами, воевода. Внемлем же слову его!

*     *     *

— А на Пилиповку старик умер... — закончил рассказ воевода Дмитрий. — И вместе с его смертью развеялись все мои сомнения. Тем более, что Саин-хан все ближе подступает к Киеву. Нужно было сразу ехать в Галич, но Данила Романович назначил меня воеводой и доверил оборону города. Сам направился в Унгрию — за подмогой... Не было у меня ни одного свободного дня. Нет и сейчас. Как разговор закончим — тотчас в обратный путь. Но забыть рассказ схимника не могу...
Он не докончил, умолк на полуслове, увидев, как ратники стали переглядываться промеж собой и коситься на Найду.
— Черт возьми! Вы что же, сучьи дети, — моему слову не верите?!
Воевода хотел было громыхнуть кулаком по столу, но почувствовал почтительное прикасание к локтю. Резко оглянулся и встретился глазами с серьезным взглядом сотника.
— Не горячись, воевода. Никто не сомневается в твоем рассказе. Я бы сказал — наоборот...
— Что, наоборот? — немного остыл боярин.
— Это касается Найды... — сотник явно не знал, с какого конца начать.
— Да говори уже, что ли... Не тяни за душу! После всего, что я наговорил, выдумать историю более невероятную будет затруднительно. Начинай...
— Двадцать лет тому назад вот этого молодца, рекомого Найду, нашли в санях в предместье Галича. Младенец был единственным, кто выжил после нападения на путников стаи волков. А взрослых звери разодрали в клочья. Не удалось найти ни единой косточки… Парень так до сих пор и не узнал: какого он роду-племени.
— Слышал немного о той давней истории, — воевода сочувственно взглянул на ратника, что по-прежнему не отрывал взгляд от стола, — Но какое отношение эта трагедия имеет к моему рассказу?
— Наш Галицкий дед-всевед, когда Христина, женщина, что усыновила Найду, принесла младенца к нему, погадав, сказал: «С волками — первый раз, а на белом коне — во второй».
— Именно на белом! — воскликнул Дмитрий. — Я забыл сказать, что конь чародейский именно белый. Словно саван смерти... Знать, хлопче, тебе суждено спасти нашу землю от врага. Два пророчества, говорящие об одном и том же, это слишком, чтоб оказаться ложью!
В это мгновение сильный порыв ветра с грохотом распахнул оконные рамы и обдал людей таким жестоким холодом, будто на дворе был не июнь, а январь. Потом прогудел насмешливо под потолком и вылетел в дымоход над очагом. Окна же захлопнулись сами по себе, будто из комнаты дунуло еще сильнее, чем с улицы.
— Вот так… — серьезно промолвил Дмитрий. — Знать, не всем по нраву наше желание опередить Саин-хана в поисках.
 И здесь будто проснулся Найда. Из всего, рассказанного воеводой, он понял лишь одно: таинственный конь находится в замке Морены. А, следовательно, все рассказы об этом замке не выдумка! И Руженка тоже может оказаться там... Поэтому пусть мир провалиться, а он должен попасть в этот замок. Тем более, по словам Митрия, Богиня сама ищет с ним встречи.
— Воевода, — сказал негромко, но твердо. — Не сомневайся, если отыскать того коня в силах человеческих, я жизнь положу, но найду. И в руки Саин-хана он не попадет. Поручи мне поиски... Головой присягну, что не раскаешься в своем выборе!..
Задумался над его словами Дмитрий. И долго молчал. Очень долго... А тогда решительно кивнул.
— Согласен!.. Действуй от моего имени и с моего благословения... Когда думаешь отправиться?
— Завтра.
Дмитрий удивленно вздел брови, но не сказал ничего.
— А сколько ратников с собой возьмешь?
— Никого, воевода.
— Разумно ли это?
— Сон я видел вещий... И открылось мне в нем, что все, кто пустятся со мной в путь, погибнут. Не хочу я этого... Да и не в количестве сила. От зверя лесного сам оборониться сумею, а от всех монголов — и сотня дружинников не защитит. Да и на городских стенах от тех ратников больше толку будет.
— Сон? — на какое-то мгновение в голосе Дмитрия зазвенела насмешка, но воевода сразу и спохватился. — Что ж, наверно все именно так и должно быть, если вспомнить о чем разговор, и с чего все началось… Поступай, как знаешь, парень. Здесь я тебе не указчик и не советчик.
Он еще немного помолчал, а потом поднялся.
— Ну, все — светает... Пора и мне в путь... Будем прощаться. Идите с Богом... И помните, обо всем, что здесь услышали — ни пары с уст.
Дружинники поклонились.
— А ты, Трофим, пригляди: чтоб парня в дорогу подобающе снарядили.
— Не беспокойся, боярин, — заверил воеводу сотник.
— Ну, идите… а ты, Найда, останься еще на пару слов.
Воевода подождал, пока все выйдут, а тогда поманил парня к себе.
— Садись...
Найда послушно опустился на лаву. Дмитрий наполнил два кубка и подал один парню.
— Пей.
Тот так же послушно выполнил и этот приказ.
— А теперь рассказывай, откуда знаешь дорогу в замок Морены. И чего тебя туда так тянет. Только не сваливай все на вещий сон. Не поверю...
И парень стал рассказывать воеводе все по порядку. Как сам знал...
Дмитрий слушал внимательно, не перебивая ни одним словом, и только когда Найда изложил все, молвил задумчиво:
— Если говорить искренне, то на твоем месте, я и ради королевской короны не высунул бы нос за стены Галича. А еще лучше — зашел бы на двор Успенского собора и поселился там до самой смерти... Или в каком монастыре спрятался. Ты же собираешься к смерти в зубы. Неужели не страшно?
— Страшно, — кивнул парень. — Но сидеть сиднем еще хуже. Почти наверняка, я погибну, но — хотя бы попытаюсь что-то сделать. И если вся эта история о споре Богов не выдумка, то и у меня должен найтись, хотя бы один сообщник, не менее могущественный, чем враги.
— Да, — согласился воевода. — Это должно быть так. Иначе, зачем бы именно к тебе они прицепились? Ну, что ж, если молитва сможет помочь, то и в Успенском соборе, и в златоглавой Софии колокола будут звонить за твой успех. Обещаю! И пусть счастье тебе сопутствует, сын человечий...
Найда хотел уже подняться, но неожиданно Дмитрий еще задержал его на мгновение.
— Вот что, хлопче... Приходилось мне как-то бывать в Тухольщине. Подати для князя собирал… Так вот... тамошней общиной один мудрый старец руководит. Разговаривал я с ним... Захарием Беркутом зовется. Думаю, для него в горах тайн нет. Если будешь рядом, навести, — поговори с ним. Если жив еще… Совет этот, конечно, малого стоит, но больше ничего не придумаю. Ну, бывай... И — удачи…
Найда поклонился в пояс, как отцу, и вышел.

*     *     *

Как не торопился Найда, а отправиться в дорогу сразу не удалось. Как душа, ни кипела, не тянулась к Руженке, здравый смысл подсказывал, что нужно выждать. Пусть все идет своим чередом. Поручено Юхиму завлечь его в замок, вот — пусть и старается.  Зачем врагу знать, что он и сам туда с нетерпением рвется? Лучше, чтобы все видели в нем глупого ягненка, готового подставить горло под жертовный нож. Тем легче потом зубы оскалить будет.
С самого утра Юхим Непийвода носился городом, как ошпаренный...
Первым делом — поспешил к сотнику.
Предупрежденный воеводой, Трофим немножко помялся для виду, но как только купец посулил добрый гостинец, сразу подобрел и согласился отпустить одного дружинника для охраны товара, а за отдельный приварок, еще и разрешил Юхиму самому выбрать в дружине того, с кем купцу приятнее путь коротать. И сделал вид, что не удивился, услышав, что тот хотел бы взять в попутчики и охранники Найду.
«Забыв» на столе у сотника кошель с несколькими золотыми и десятком серебряных монет, Юхим поторопился к Куницам. Прихватил по пути жбан хорошего меда, и еще с улицы так искренне стал произносить здравницы Опанасу (тот сидел на завалинке) и поздравлять Христину с выздоровлением мужа, что в стариков и капли сомнения не зародилось. На что уж материнское сердце бывает вещим, но и оно в этот раз промолчало. Да и чего там лукавить, пять серебряных и обещанный, после удачного возвращения, целый дукат, никоим образом не были лишними в подупавшем, за время болезни Опанаса, хозяйстве.
Потом начались сборы в дорогу…
Нужно было купить у цыгана пару добрых коней под седло. И так, чтобы не желать после, переплатив, или выторговав — но таких одров, которые упадут после первого десятка миль. А к верховым — еще и пару вьючных кляч... Заготовить припасы. Дать наказ домашним и рабочим на время отсутствия. Да, много еще чего иного, на что в обычный день и внимания не обратишь, а вместе — затратил весь день...
Зато на следующее утро выехали, как и хотели, почти с рассветом.
Солнце еще и в Днестр не окунулось, как они наметом вынеслись за земляные валы Подгородья и выехали на большак.
Поскольку не знали толком, о чем разговаривать, гнали сначала таким галопом, будто везли спешную весть, и только когда у лошадей стало жалобно поекивать в середке, сжалились над животиной и перешли на шаг.
Дорога змеилась лесом и, если вспомнить, кем был спутник Найды, на душе становилось жутковато. Тем более, молчанка тянулась так долго, что уже вошла в привычку. Можно было, попробовать о чем-то поговорить. Но что бы не приказывала Морена или какие бы не лелеял надежды Найда, Руженка стояла между путниками стеной. Хоть живая, хоть… не совсем.
Юхим никак не мог успокоиться, что уплатил за красавицу деньги родне, кормил, поил, одевал, а развлекался с ней — вор! И чем такой тать лучше разбойника или конокрада? Неужто конь дороже жены? Почему тогда конокрадов без разговоров забивают киями или подвешивают на ближайшей ветке, а соблазнителей чужих жен и вовсе не осуждают? Справедливо это? О, Юхим сумел бы призвать к ответу обидчика, если бы не приказ Морены... И раздосадованному ревнивцу оставалось утешаться, что Богиня со временем поквитается с подкидышем и за Юхимову кривду... А может, она отдаст парня в его руки, и тогда он натешится страданиями вора, прежде чем перегрызет ненавистное горло...
Найда тоже лелеял в душе чувства не менее «теплые» и такие же «приятные». Поэтому, когда Юхим заговорил с ним, указывая на здоровущий камень, стоящий на перепутье, парень даже вздрогнул, и не сразу сообразил, о чем тот ему толкует.
— А?
— Говорю, сколько раз уже приходилось здесь проезжать… И самому, и с обозом... А так и не ведаю, что на этом камне написано.
— Так надо было прочитать, — рассеяно ответил Найда, продолжая думать о своем.
— Кому? — Юхим придержал коня. — Я что, собираясь за товаром, должен с собой монахов возить? А среди смердов или ратников много ли грамотеев? И для кого оно здесь написано?
Найда хмыкнул.
— Если очень интересно, то могу прочитать. Отец Онуфрий учил меня немного.
— В самом деле? — обрадовался Юхим. — Прочитай, человече! Так мне охота знать, что аж печет, как заноза в пятке.  Ты не думай, я заплачу... — прибавил поспешно, вынимая из-за широкого кушака тугую мошну. Купец был искренне убежден, что чтение дело весьма тяжелое и вредное для здоровья. Поэтому никто даром глаза портить не станет. В любом случае, монахи, прежде чем написать какую писульку или прочитать письмо, всегда требовали оплаты. И немалой...
— Ладно, — согласился не слишком охотно Найда, потому что хоть и знал буквы, но читал не слишком умело, и спрыгнул из коня. Подошел ближе к каменной плите, соскреб ножнами грязь и принялся читать. Старательно произнося каждый слог.
— «На пы-ра-во по-йи-де-ошь, жи-зы-нь у-ты-ра-ти-ишь. На ле-во по-йи-де-ошь, ко-ня по-те-ря-ешь». Вот, что здесь написано — вздохнул так, будто воз дров переколол и вытер тыльным боком ладони вспотевшее чело.
— Ов-в-ва, — развел руками Юхим. — А мы все время тем правым боком и ездим. Это же путь на Холм. И ни разу ничего не случилось. Ну, как-то шатун раз выскочил, Василия Хмару помял маленько... Но и тогда никто не погиб... И зачем врать? Хорошо, людишки читать не умеют, а то б смеялись...
— Сие древний камень, — заступился за надпись Найда. — А кто его ведает, как тогда было? Может, и поджидало какое-то чудище на путника, а камень его предостерегал... Все ж лучше коня потерять, чем жизнь.
— Ну, тогда, считай повезло, поскольку нам как раз на лево и надобно, — ухмыльнулся Юхим. — Так что будет возможность убедиться, насколько надпись верна. Но, может, сперва отобедаем? Кто знает, как дальше путь ляжет? А что, если и в самом деле придется пешком? Тогда, лучше уже на сытый желудок. И на плечах меньший груз нести придется... Ты как, пристаешь на такое мое предложение?
— Это ж каким путем мы к замку будем пробираться? — воспользовался случаем Найда, что давно уже хотел спросить об этом.
— Тухольским... А что?
— Да так, спросил просто.
— Ну, каким бы не ехали, а в замок к Морене я тебя отведу... Можешь не сомневаться...
— Я и не беспокоюсь, — искренне ответил парень, узнав, что Тухольскую общину не обойдет стороной. Помнил совет воеводы…
Поскольку против того, чтоб подкрепиться Найда не возражал, — Юхим снял с вьючной пары переметные сумы, расседлал своего коня, стреножил всех и пустил пастись. То же сделал с четвертым и воин. Поскольку это Юхим вроде бы нанимал Найду, то и о еде он позаботился с купеческой обстоятельностью и аппетитом кузнеца. На придорожном камне, застеленном попоной, появился белый каравай, копченое сало, медвежья ветчина, брынза, квашеная капуста и пузатая фляга с вином.
Мужчины расселись напротив. Глотнули по очереди из фляги, а потом принялись наминать: кому, что больше нравилось.
Кушанья исчезали, вино тоже. Солнце припекало...
Отвернув голову в сторону, чтобы глянуть за лошадьми, Юхим протянул руку за вином и неожиданно наткнулся на пальцы Найды. Хотел было засмеяться и свести все к шутке, но встретившись с горящим ненавистью взглядом парня, даже подавился куском каравая. Помолчал немного, а когда прокашлялся, заговорил так:
— Знаешь что, голубь... Нас ожидает путь дальний и, не скажу, что безопасный. А потому мне совсем не хочется постоянно ждать: когда ты воткнешь мне нож в спину. Или не подашь руки, если я оступлюсь с горной тропы в бездну.
— Я тоже об этом думал, — согласился Найда.
— Так, что же нам делать?
Найда пожал плечами... Помолчали еще немного.
— Вот что я предлагаю, — отозвался еще спустя какое-то время Юхим. — Нам нужно отвести душу. Дать выход злобе.
— Хорошо бы... — согласился ратник. — А как?
— А давай подеремся? Без оружия и всяческих чародейских штучек... А? На одних кулаках? Чтоб не до смерти? Ты — хорошо обученный княжеский дружинник, парень ловкий, да и меня — силой не обделили... Что скажешь?
Вместо ответа Найда стал снимать перевязь с мечом.
— Э, нет, — сдержал его Юхим. — Так не годится... Сначала надо присягнуть, что победитель не воспользуется преимуществами и не прибьет соперника, если тот потеряет сознание.
Найда должен был признать правильность рассуждений Юхима.
— Чем же клясться будем?
— А самым дорогим...
— Гм, — парень на мгновение задумался. — Что ж, клянусь, что не убью тебя теперь, или пусть мне не сужено обнять Руженку.
Юхим прищурился.
— Хе-хе! Как ни странно, но и я поклянусь тем же... Я уже даже представляю, как она пищит в моих руках...
Промолвил, и покатился в траву от сильного удара в зубы, — в который Найда сразу вложил всю свою ярость. Другому, уже и добавлять не пришлось бы, но Юхим даже в человеческом подобии скрывал звериную выносливость и живучесть. Он только встряхнул головой и медленно поднялся.
— Ну, голубок, — прохрипел угрожающе. — Если я сначала собирался всего несколькими зуботычинами обойтись, то теперь ты у меня по-настоящему кровью умоешься...
— Угрожал один ежу голым задом — раздавлю, как сяду… — фыркнул парень. — А на земле ты полежал, а не я. Ну, подходи! Чего топчешься вокруг, как стреноженный?
Юхим сплюнул розовую слюну и двинулся к противнику, готовый разорвать его голыми руками.
Найда был более ловок, но зато Юхим гораздо сильнее. Так они и дубасили друг друга, используя каждый свое преимущество. И если кузнец мог зацепить парня лишь раз на пять попыток, так зато и донимали его удары Найду гораздо чувствительнее, чем тычки парня — Юхима.
Когда б Найде приходилось только обороняться, то у неуклюжего оружейника не было бы никаких шансов побить его. Но парню и самому хотелось посчитать ребра противнику. Поэтому, должен был нападать, приближаться и время от времени открываться встречному удару. И вот — один из них, таки достал его всерьез. Пытаясь врезать Юхиму в живот, он неосторожно подставил голову, и будто обухом топора, получил в лоб. Мир потемнел в глазах, и Найда, словно подкошенный, брякнулся наземь. Юхим же, словно не понимая, куда подевался соперник, постоял, шатаясь, еще чуток над ним, пытаясь разлепить затекшие глаза, а затем и сам рухнул рядом...



Глава одиннадцатая
ЛЕТО 6749-го
ЗАПАВШАЯ ДОЛИНА.  ТУХОЛЬЩИНА

Захар Беркут уже дремал, когда услышал сначала шорох орлиных крыльев, а затем чьи-то легкие шаги. Двери летом он никогда не закрывал, поэтому и не удивился, что в дом кто-то мог войти без стука. Гораздо любопытнее и тревожнее было то обстоятельство: что он понадобился кому-то посреди ночи.
— Кто здесь? — отозвался, не вставая с лежанки. — Что за срочность?
— Это я, Захарий, — услышал в ответ. И от этих трех слов сердце забилось в груди по-юношески часто и гулко.
— Морена? — произнес одними губами, не веря, что это не сон.
— Узнал, — в голосе богини прибавилось мягкости. — А я думала, что позабыл уже… за столько лет.
— Юность не забывается, — грустно ответил Захар. — Особенно, когда жизнь прожита почти до порога... Погоди, я зажгу свечу.
— Не надо, — остановила его Морена, присаживаясь рядом на лежанку. — Так посидим...
— Пусть, — легко согласился Захар, понимая, что по-прежнему молодая и красивая богиня не хочет видеть результат того, что годы сотворили с его лицом и телом. Ничего не поделаешь — без малого сотня прожитых лет никого не красят, хотя он чувствует себя едва не на шестьдесят.
Некоторое время они молчали и лишь по слегка ускоренному дыханию могли догадываться, что каждый мысленно вернулся в те годы, когда молодой и дерзкий юноша умудрился подстрелить неосторожную богиню.
— А я к тебе с просьбой, Захарий, — первой нарушила молчание Морена.
— Слушаю, — просто ответил тот.
— Сюда идет монгольское войско...
— Ведаю. Мы готовимся встретить его.
— Не надо... Пропустите монголов через долину… Обещаю, они не тронут никого из Тухольской общины... Они идут ко мне...
— Конь? — Захар все-таки приподнялся. — Ты хочешь отдать Батыю коня Перуна!?
— Сульде... Они зовут своего бога войны — Сульде... — ответила Морена. — Но ты правильно догадался. Перун собственноручно хочет вручить его Саин-хану...
— Но зачем?! — Захар непроизвольно повысил голос. — Он же наш враг?!
— Разве ты забыл о Чаше? А монгольский джихангир — храбрый воин. Оседлав коня, он быстро наполнит ее.
— Чашу Терпения! Морена! Батый наполнит ее человеческими страданиями и горем?!
— Это не продлиться долго. Обещаю, как только закончится власть Единого Бога, мы поможем вам избавиться от Батыя. И следа не останется, точно так, как сгинул со своей ордой Аттила... Ну, что? Договорились?
Старый Беркут долго молчал и потом заговорил, осторожно подбирая слова. Все же помнил: с кем говорит.
— Нет, Богиня. Не сердись, но я не могу этого допустить. Даже, если б захотел. Люди, общество не послушают меня.
— Почему? Вместо того, чтоб быстро пропустить орду в чужие края, вы заставите их задержаться здесь, и тем самым вынесете себе смертный приговор. Захар — ты говоришь глупости! Общинному атаману это не пристало. Подумай еще раз, хорошенько взвесь...
— Возможно — и глупости, — ответил Беркут. — Но, как мы будем смотреть в глаза детям, зная что в этот час, за перевалом, их ровесники погибают в вместе с матерями только потому, что наши воины — крепкие, ловкие мужчины — расступились перед врагом? Нет, Морена, ты просишь невозможное...
— Я ничего не прошу, Захарий! — в голосе богини зазвенела сталь. — Я требую!
— Ты требуешь невозможного, Морена, — спокойно поправился Захар. — Прости…
— Человече! Ты, наверно, позабыл с кем разговариваешь? — богиня уже не говорила, а шипела. — Вот только не хватало еще одного глупца, решившего встать мне поперек дороги... Захарий, в счет старой дружбы, я дам тебе время на размышления… до следующей ночи. Потом — берегись! Ты знавал меня добрую и ласковую, но, если очень захочешь, то получишь возможность узреть — какова я в ярости.
— Морена, почитаемая и любимая мною богиня, Владычица Судьбы и Времени, — попробовал объяснить свой отказ Захар. — Пойми, это не вызов твоему могуществу... Просто, я не могу поступить иначе... Порой приходит мгновение, когда веление совести ставит человека в такую ситуацию, что умереть значительно легче, проще и достойнее, чем совершить подлость. И особенно отчетливо начинаешь это понимать, когда достигаешь возраста, в котором уже ничего не ждешь от жизни, — кроме возможности оставить в сердцах родных и близких, добрую память. Надеюсь, ты верно поймешь меня и не будешь сердиться...
Ответом старому атаману Тухольцев — Захарию Беркуту стал шорох крыльев за окном и грозный клекот разъяренной орлицы.

*     *     *

Небесная синь вливалась в долину вместе с невысоким водопадом и растекалась по ней таким же тихим прудом, только более прозрачная и более глубокая, заполняя ее вплоть до самого неба, резко очерченного отвесными скалами. Что более глубокая, в том нет сомнений, а о прозрачности, можно поспорить. Особенно в те дни, когда в горах не бушевали грозы, и стремительные потоки не сносили в озеро размоченную глину. В солнечные, ясные дни большие янтарно-желтые пструги* (*форель) мельтешили между придонными камнями, как испещренные красным точками стрелы. Большие, толстые рыбины так жадно бросались на каждую мошку, которая неосмотрительно приближалась к водной поверхности, что невозможно не залюбоваться их сильными и ловкими движениями.
Спрятавшись в тени большого обломка скалы, что каким-то чудом еще держался за берег и не бухнул в запруду, старый Беркут нацеплял на крючок большую навозную муху. Несмотря на свой почтенный возраст, он все еще оставался крепким, сильным мужчиной с упругими мышцами и ясной головой.
Вечно голодную прожорливую рыбину достаточно легко поймать, если вести себя тихо, соблюдая необходимую предосторожность: пструги очень пугливые, и достаточно упасть на воду, хоть самой незначительной тени — все рыбины мгновенно исчезнут, и никакой приманкой не вытянуть их из глубины.
Эту науку горцы познают в детстве, и с годами становятся такими ловкими рыбаками, что приходится только удивляться тому, что пструги еще остаются в горных водоемах... Обычно рыбалкой занимается детвора, не пригодная к тяжелому труду хлебороба, но сейчас Захар умышленно пришел до рассвета на запруду, чтоб в тишине спокойно поразмышлять. А ничто так не дисциплинирует мысль, одновременно убыстряя ее бег, как пламя костра или течение воды. Особенно, когда думы серьезные и не слишком приятные...
Захар сокрушенно вздохнул и легко, без всплеска, забросил крючок с нацепленной приманкой. Большая зеленая навозная муха, хоть и была проколота острым железом, продолжая негодующе жужжать, ляпнулась прямо перед мордой рыбины. И пструга проглотила ее быстрее, чем человек мигнул... Оставалось подсечь, и добыча, достаточная, чтоб насытить двух мужчин, оказалась бы пойманной. Но старый рыбалка даже не заметил ничего этого, хотя вглядывался в глубину так пристально, будто на дне пруда был спрятаны ответы на все вопросы, которые мучили его. Получив шанс на спасение, форель, что уже укололась об острие, широко разинула морду, сильно ударила хвостом и исчезла среди увитых водорослями камней...
Беды, как известно, по одной не бродят, а носятся плотными табунами. И уж если прижмут кого, то и не отбиться. Хуже голодной волчьей стаи зимой.
Первая беда упала на Тухольцев вместе с боярином Тугар-Волком. Собственно, он и стал этой бедой... Нежданно-негаданно поселился на их землях по велению князя Данила Романовича, который будто даровал ему всю Тухольщину. Как мужественному и верному соратнику. Относительно мужества боярского, у старого Беркута сомнений не было — боярин был рьяным рубакой, и на медведя шел с одним боевым топором, будто к поленнице дров нарубить... Но разве ж то невидаль?.. Только лишь в их общине проживал добрый десяток охотников, что при встрече с мохнатым «вуйком», хозяином Карпат, и не подумали бы уступить медведю дорогу. Так почему же все они вместе с детьми и женами навсегда должны были из-за какого-то боярского мужества стать холопами закованного в железо вояки?
Правда, боярин, зачитав обществу княжеский указ, только тем и ограничился. Вероятно, догадывался, что горяне не пара низинному люду, и подмять их под себя будет не так просто. Поэтому, на первую беду еще можно было не роптать. А подождать, дать возможность новому «хозяину» выказать свою натуру и только после этого ответить надлежащим образом. Время покажет... Но не в Захаровом обычае было бездеятельно полагаться на добрую долю. Он хотел заранее знать, какую беду ожидать от Тугар-Волка, чтобы иметь возможность подготовиться и встретить напасть во всеоружии... Этим и занимался ночью его младший сын с товарищами.
Делая вид, будто выслеживают волка-одиночку, который повадился вырезать овец из отары, парни должны были присмотреться внимательнее к жилищу боярина, недавно построенному вблизи села. И Максим охотно согласился выполнить отцовскую волю, рассчитывая встретиться с Мирославой.
И это была третья напасть. Потому что Захарий не видел ничего хорошего в увлечении сына боярской дочерью. Да — третья... Потому что второй — Беркут все же считал лесного зверя. Беды от возможной любви лишь брезжили, а ненасытная зверюга ночь в ночь нападала на отары и стада, которые выпасались на полонинах, и убытки общества уже шли на десятки овец и пару телят. А что самое странное — лютые, огромные волкодавы, которые обычно надежно охраняли скотину не только от волков, но и медведей-шатунов, при появлении этого зверя, жалобно скулили и сбивались в кучу. Повизгивая, будто молочные щенята. Видя такой испуг своих верных охранников и товарищей, не осмеливались напасть на волчару и пастухи, совсем молодые ребята, которые не доросли еще и до юношеского возраста.
Зверь появился в их краях одновременно с Тугар-Волком, и старый Беркут даже хотел пойти с просьбой к боярину, чтобы тот устроил облаву. Все равно у него не было более важного занятия. А в отплату — отправить ему в помощь нескольких мастеров для постройки дома, но впоследствии передумал. Потому что просить боярина о защите было равноценным, признать его опеку над общиной... Да и молодые охотники никогда не простили бы ему такого пренебрежения их умением. В первую голову — вспыльчивый Максим. Разве поняли б они мудрость Беркута, который думал свести в поединке две беды, и таким образом избавиться хотя бы от одной... И как было хорошо задумано: убьет боярин волка — без риска для громады, удастся защитить отары; наоборот — громада избавится от досадного соседа, а волка сама изведет. А в самом лучшем исходе дела — один из них погибнет сразу, а второй, смертельно раненый — скончается чуть позже... Но чистые в своих помыслах, даже по отношению к врагу, молодые горцы с презрением отнеслись бы к подобным измышлениям, и  Захар даже не пытался заговорить об этом с другими. Вот и бродили молодые охотники по горам, выслеживая сразу двух врагов...
Беркут оторвался на мгновение от своих размышлений и удивленно покрутил перед глазами голый крючок. Потом умело нацепил вторую муху…
То, что обнаглевший волк-одиночка пришел в Тухольщину следом за боярином, могло быть случайностью, но могло — и не быть...
Молодежь, которая быстро перенимает все новое и насмешничает над старыми обычаями, подняла бы на глум и эту догадку девяностолетнего Беркута. Но он был убежден, что зверь насылается на громаду теми, кто благосклонно отнесся к первым Тухольцам и позволил им поселиться здесь. Потому что появление Тугар-Волка оскорбило Богов, а молчаливое согласие сельской громады — рассердила. Поэтому и хотел Захар, чтобы с этим волчарой встретился боярин, а не молодые охотники. Чувствовал — за возвращение покоя в долину заплатить придется кровью.
Была еще и четвертая беда... Монголы!
Вот уже какой год разоряли они Красную Русь. И не было до сих пор силы, что могла остановить их. Хруст костей на берегу реки Калки достиг и Карпатских гор... Одна была надежда, что прожорливые степняки не осмелятся лезть в чужие для них горы и обойдут Тухольщину так же, как обходили до сих пор ее — не менее алчные бояре и воинственные князья, удовлетворяясь умеренными податями. Но, Морена забрала и эту надежду — орда придет. Прольется кровь и в Запавшей Долине…
Погруженный в тяжелые думы, старый Беркут и не заметил, как после тревожной ночи, его сморил внезапный сон. Просто закрыл на одно мгновение уставшие глаза, да так и задремал. Сидя на берегу пруда, прислонившись спиной к обломку скалы…



ИНТЕРМЕЦЦО
(СОН ЗАХАРА БЕРКУТА)

Захарий провел тыльным боком ладони по глазам, словно стирая невидимую полуду, и обернулся, услышав позади шорох легких шагов. Поступь сына он распознал бы и сквозь сон. А еще понял, — Максим крайне взволнован и встревожен.
Позабыв о рыбалке, Захар порывисто поднялся. Тень его упала на воду, и пугливые пструги так и прыснули во все стороны, прячась, кто где.
Из торопливых неуверенных шагов сына, из того шума, который он, обычно легкий на ногу, поднимает при ходьбе, старый Беркут догадался: весть парень несет необыкновенную и аж кипит от нетерпения и желания поделиться.
— Ау, отец, ты где?! — позвал Максим издали.
Захарий поднял руку и показался из-за камня.
Сын его вырос в достойного продолжателя рода Беркутов. Остальные семеро тоже были мужи ничего — шире самих себя в плечах, но самый младший все-таки удался еще и пригожим. Сильный, словно тур, о чем свидетельствовал разворот груди. Ловкий, будто форель, — потому как тонок в поясе. А благодаря острому глазу и неутомимым ногам, Максим не знал себе равных среди одногодков и на охоте. Да и не только среди ровесников.
— Доброго вам здоровья...
— Здоров будь, и ты, сынку... — и прежде, чем Максим заговорит, спросил о важном. — Все уцелели?
— Все, отец. Я их в нашем доме запер.
— Запер?! — удивленно переспросил Захар, которому показалось, что он что-то не расслышал.
Запыхавшийся од излишних чувств, парень только кивнул в подтверждение.
 — Что ж они набедокурили-то?
— Отец, — начал серьезно Максим, и тревога поневоле зазвенела в его голосе. — Мы принесли такую весть, что я попросил ребят не расходиться, пока не увижусь и не посоветуюсь с тобой. Уважая твой ум и мудрость, они согласились не рассказывать пока никому о том, что видели. И ожидают твоего решения...
— Ого, — протянул Захар, — тогда говори. Видимо, вы что-то важное разведали. Ну, так я слушаю...
— Отец, — Максим схватил Захария за руку. — Хоть верь, хоть нет, но Тугар-Волк — оборотень! Волколак!
Услышав это, старый Беркут остановился так порывисто, словно натолкнулся на невидимую стену и посмотрел вверх, ища глазами солнце, которое как раз поднялось на небо и показалось над верхушками гор. Следовательно, если молодежь не обманулась, — сбывались наихудшие предположения, которые он гнал прочь даже от самого себя. А чувствовал же! Наука у Морены не минула зря... Что-что, а нечисть научился распознавать. И еще при первой встрече увидел, что с боярином что-то не ладно... Но спасительной надежды, что ошибается, не прогонял до конца. Поэтому, и теперь переспросил:
— Вы уверены? Обложную сплетню между людей распустить легко, а потом что?
— Уверены, отец! Я тебе все поведаю, как есть — а ты уже сам решай... Следы волка начинаются около их двора и там же исчезают... Разве, это не удивительно?
Старый Беркут покачал головой, в знак согласия, но не произнес, ни слова.
Максим, некоторое время выжидающе глядел на отца, и не утерпел.
— Ты не удивлен, отец? Ты догадывался об этом еще вчера, когда посылал нас следить за боярином?
— Совсем не так, — твердо возразил Захар. — Имел подозрение...  Но, надеялся, что оно не подтвердится... Вернее, я догадывался, что зверь этот не совсем обычный волк. И о боярине подумывал. Но твердого убеждения у меня не было. Да и, как ни крути, все сходится к одному, — Давние Боги сердятся на нас. Я давно уже чувствую их недовольство, в особенности Перуна. И то, что Тугар-Волк оказался волколаком, конечно, досадно, но не является чем-то таким, чего нельзя было предвидеть. Тем более что, может, это и к лучшему?..
— Объясни, отец, — мотнул головой Максим. — Чего хорошего в том, что боярин оказался оборотнем?
— Вообще ты прав: хорошего мало, но зато — все стало проще... От волколака необходимо избавиться. А убив его, мы решим две мороки сразу: и отары наши спокойно будут жировать на пастбищах, и ненужного соседа, который хотел попрать наши вольности, не станет... Князь же, хотя и суров, когда заходит речь об убийстве его ратников, а тем более боярина, — узнав правду, не станет карать Тухольцев. Но и Тугар-Волка ославить не позволит. Вот и не скоро отыщется кто, желающий с такой общиной связываться, на наши земли посягать. Особенно, если от боярских хором одно пепелище останется...
— А Мирослава?! — вырвалось у парня.
— О девушке иной разговор, — неторопливо ответил Захарий, с неудовольствием замечая по изменившемуся лицу сына, что и третья напасть не замешкалась. Правда, теперь и тут упрощалось. Кому нужна боярская дочь, без приданого, без имения, еще и с недоброй славой об отце (пересуды и княжеским указом не остановить — он только подогреет злые толки). Похоже, у Максима появился шанс. Да у ж, людское счастье иной раз такими дебрями и кручами бродит, что как только голову на плечах сохранить удается… — Но к нему вернемся позже... Сначала, я хочу переговорить с другими охотниками. Может их мнение о Тугар-Волке будет другим?
Если Максим и обиделся на недоверие, высказанное отцом к его словам, то вида не подал, а наоборот, кивнул и прибавил:
— А как же... Две пары глаз всегда подметят больше чем одна. Правда, все мои товарищи видели одно и то же... — а потом добавил, неожиданно. — Мирослава о волчьей сущности отце ничего не знает. Клянусь!
— И откуда такая уверенность?.. Ой, гляди, Максим, — рассердился Захар. — Ходишь к ней? Невзирая на мой запрет?
— Ну и что? Ведь все знают, что она моей быть обещалась...
— Да не о том я, сынку, — вздохнул Захарий.
— А о чем?
— Не поймешь... Молодость слепа и глуха... Что видит — не понимает, а к добрым советам — не прислушивается. Тем более, когда в глазах васильки и лютики цветут. Не хочу и начинать.
— Тогда, давай дождемся моей старости, — улыбнулся Максим.
— Придется, — в тон согласился Захарий. — А о непричастности Мирославы, сынку, придется очень убедительно доказать всему обществу. Иначе боярышне не позволят здесь остаться. Сумеешь?
— Не знаю, — насупился парень. — Но я сердцем чувствую: правда — на моей стороне! Не может такое чистое существо быть ведьмой или оборотнем.
 Захар только улыбнулся, вспоминая какой впервые появилась перед ним Морена. Ему тогда тоже было почти двадцать, и он легко позволил бы отрубить себе руку, если б кто-то согласился принять ее, как доказательство, что помыслы Богини чисты и безгрешны.
— Я буду защищать Мирославу, как только смогу. От всех!
— Ладно, — согласился отец. — Может, и в самом деле твоя правда... Сердце редко обманывает. Когда наступит время, я научу тебя: что сказать и сделать... Надеюсь, хоть тогда поверишь: что родители вам, одного лишь добра желают...
Разговаривая, оба Беркута и не заметили, как подошли к собственному дому.
Полвека тому пятистенок с прирубом строился с расчетом на большую семью. Такой она долгое время и была. Однако года шли, сыновья вырастали. А вырастая, перебирались на собственное хозяйство. Теперь в старом гнезде Беркутов, из трех просторных комнат, светлой кухоньки, соединенных крытым переходом с просторным амбаром, и широкого крыльца, проживало всего двое мужчин. Поджидая вскоре, молодую хозяйку. И, как уже можно догадаться — из боярского рода...
Захар Беркут поднялся на крыльцо и отворил двери, ведущие в сени. Из комнаты, которая служила местом сбора выборных в холодные зимние вечера, доносились возбужденные голоса. Захар на мгновение задержался, прислушиваясь к поднятому шуму, но сам же пристыдил себя за недостойное намеренье и решительно нажал на щеколду...

*     *     *

В большой горнице было не продохнуть от табачного дыма. Бес его знает: почему с трубкой во рту легче думается? Но мысли и в самом деле быстрее шевелятся от чертового зелья. Да все такие умные, убедительные... А помозговать было над чем...
Оборотень! Волколак!
Старики утверждали, что в те времена, когда их деды под стол пешком ходили, такой напасти было, хоть пруд пруди, а все-таки люди как-то справлялись. Знали, значит, способ... Потому что если б не знали, то не удивлялось бы так нынешнее поколение, встретив волколака.
— А трясця его матери! — хряпнул по столу кулаком старый Охрим, что уродился раньше Захара на дюжину лет, и считался в селе самым старшим жителем. — Волколак!.. Спятил ты, Беркут, если веришь этим сопливым охотникам? Да они и козьего следа от кабаньего не отличат на глиняной тропинке после дождя! Волколак, а?.. Моя матушка, царствие ей небесное, и то уже стеснялась пугать нас этими небылицами. Все более о песиголовцах рассказывала...
Захарий хмыкнул тихо, но сурово, сдерживая парней, возмущенных высказанным пренебрежением, — чтобы не смели вмешиваться в разговор.
— Не горячись, Охрим... То, что на твоем веку волколак не попадался на глаза, ничего не значит. Да и откуда им было взяться? Людей в наших горах мало, все на виду... И родители их, и деды... Из медведя что ли? А вот в городах больших, где народу, словно в муравейнике, всяческой нечисти плодиться, как раз сподручно.
— Это верно, — вынужден был признать правоту Захара старый Лис.
— А боярин-то именно оттуда и прибыл. Я не утверждаю, что это сам Тугар-Волк оборотень, но что кто-то из его двора — никаких сомнений? Откуда нам знать: что это за люди? Какого роду-племени?
— Да, все так... Верно говоришь, — кивнул Охрим. — Приблуда — он везде приблуда... От такого — чего угодно ожидать можно.
— И ребят наших зря обижаешь. Им, конечно, далеко до тебя... Ты и на скале недельный след заприметишь... По перу птицы — и возраст, и вес, узнаешь...
Сначала Охрим охотно кивал, тем более, что в словах Захария все было чистой правдой, вот только — десятилетней давности. Теперь глаз старого охотника хватало едва, чтобы в стене двери увидеть. Поэтому он лишь грустно отмахнулся...
— Но учил их ты, Лис! Так неужели и в самом деле полагаешь, что твои ученики все такие бестолочи?
Услышав куда завернул Беркут, старый Лис, только крякнул, но не найдя чем крыть, должен был признать, хоть и весьма неохотно:
— Твоя правда, Захар. Погодок Максима, Карасев Юрко, очень неплохим следопытом станет... Еще немного опыта, и меня переплюнет. Он был с ними, когда волка следить ходили?
— Был, дедушка, — отозвался из группы парней худощавый, темноволосый и кареглазый юноша, который даже зарделся от неожиданной похвалы.
— Чего?! — громыхнул старик. — Как ты меня обозвал, собачье ухо?
Теперь уже и Захарий едва сдержал смех.
— Перестань, Охрим... Ты, конечно, еще человечище крепкий, но от внуков своих отрекаться не будешь?
— Гм... — обеспокоено почесал затылок старик. — Оно, конечно. Лета... Никак не привыкну. Дедушка, а ведь и в самом деле — дедушка... Бабкой, благодарить Бога, никто не назовет... Если так, то рассказывай, Юрко, что видел. Только не бреши. Потому что я хотя и подслеповатый, а пойду, проверю. Носом землю стану рыть, а все вызнаю.
Парень кашлянул в кулак, прочищая горло. И оглянулся на остальных товарищей, беспокойно толпящихся позади, ожидая приговора старого следопыта. И только Захар, который верил сыну даже больше, чем Лис Юрку, глядел в окно, раздумывая над другими заботами.
— Видел следы боярина Тугар-Волка. Он вышел со двора и направился к Медвежьему оврагу. Шел налегке, только с мечом. Под Грицевым дубом человеческие следы обрываются, а начинаются волчьи... Очень большого волка, пудов на семь...
— Так сразу?
— Нет. Под дубом возня какая-то была. Будто боролся боярин в траве сам с собой.
— А, может, под дубом на него волк напал?
— Кровь была бы, деда... Лоскуты одежды, клочья шерсти... Нет, не так все было…
— А как?
— Пришел боярин под дуб. Разделся. Покачался в траве... А дальше — пошел огромный волк. Под утро, волк вернулся. Сытый, уставший... Покачался по росе с другой стороны дуба, подремал немного. А затем человек, оставляющий следы боярина, оделся и пошел назад, к острогу Тугар-Волка. Через несколько шагов вспомнил, что забыл меч, возле дерева. Вернулся. Меч в траву сполз, может, поэтому боярин его и забыл...
— Странно для воина — не правда ли? — заметил Беркут.
Лис промолчал, выжидающе поглядывая на парня.
— Все… — закончил тот. — Боярин поднял оружие и пошел домой, нигде не останавливаясь и никуда не сворачивая.
Старик почесал затылок еще раз и вынул изо рта потухшую трубку.
— Еще спрашивали мы у пастухов... — прибавил Максим. — Вчера, на Семеновой верхней поляне опять овца была задрана...
— Если бы не ты, Юрку, мне это рассказывал, я бы посмеялся с глупца, которому нечто такое — либо с дурных, либо с пьяных глаз показалось, а Захару сказал бы, что под дубом спал сытый волк, который заслышав шаги боярина, спрятался в чащу. А Тугар, увидав его, опомнился, потому что был легко вооружен и решил, от беды подальше, вернуться домой. На остальное вообще не обратил бы внимания... Но тебе, Юрку, я могу верить... Хотя очень не хочу! Твоя правда, Захар — либо сам боярин, либо кто-то из дворни...
— Следы боярина были, — не дал сбить себя с толку парень. — Он при ходьбе носок левой ступни немножко в сторону выносит и из-за этого на каждом пятом шаге землю пальцами чиркает. Едва-едва... Ни из его дворни, ни в нашей громаде никто больше такого знака не оставляет.
— Верно, — подтвердил Захар, который как-то тоже приметил эту особенность походки Тугар-Волка. — Вот что я думаю, Охрим, может, нам самим к Грицевому дубу сходить? Хоть глаза уже и не те, а в солнечный полдень что-то разглядим? Чтобы не терзать себе сердце потом думами, что затеяли эдакую канитель, полагаясь на слова сопляков. Чай, о судьбе человеческой идет речь?
— Не нужно, Захар... — неожиданно твердо ответил старый Лис, который до сих пор лишь сопел, пожимал плечами и недоверчиво мотал головой. — Я и Максиму твоему поверил бы... А малый Карась следы видит так, что можешь считать, будто он сам все время на том дубе просидел. Собирай общий сход!
— Что ж, по правде, и я так думал, — сразу согласился Беркут. — Но прежде, чем баламутить народ, решил посоветоваться с тобой.
— Отец! — не утерпел Максим. — Дед Охрим! Позвольте несколько слов сказать? От всех нас...
Парни дружно загудели, поддерживая ватага.
— Говори, — согласился Захар. — Вы оборотня выследили, вам и честь.
Максим шагнул вперед и тряхнул непослушным чубом. Отец поневоле залюбовался парнем, такая уверенность в собственных силах была в его движениях и такая решительность сверкала в остром взгляде глаз.
— Зачем людей зря тревожить? Мало ли у общины других дел и забот? Вы, оба, входите в Совет... Все люди к вашим словам прислушиваются... Поэтому, все равно, будет так, как вы вдвоем сейчас решите. Не правда ли, дед Охрим?
— Вообще-то...
Охрим Лис медленно натоптал трубку, раскурил ее от, уважительно поднесенного одним из парней, уголька и задумался. Люд в их горном селе, хоть и не из пугливых, но весть о том, что неподалеку завелся оборотень и что придется посылать мужчин, чтобы его убить, могла вызывать среди Тухольских женщины такой переполох, что о каком либо сохранении тайны нечего было и мечтать. А выступать против такого чудовища, когда оно предупреждено, значило пролить вдвое, а то и втрое больше крови.
— Мы с твоим отцом, Максим, никогда нашей громаде ничего плохого не советовали. Оттого и прислушиваются люди к словам, нами сказанными... — начал издалека Охрим.
Максим поневоле улыбнулся, прячась за плечами у товарищей. Кроме признанной мудрости обоих старых мужей, была еще и другая причина для послушания... Из девяти членов совета двумя были Захар Беркут и Охрим Лис. А кроме них — два старшие братья Максима и шестидесятилетний сын деда Охрима. А Максиму, за свои два с половиной десятка лет, еще ни разу не приходилось слышать, чтобы в семье Беркутов или Лисов кто-то посмел ослушаться старшего. Поэтому, в любом случае пять голосов будут за то, что задумают двое старейшин.
— И хоть общий сход созывается для того, чтобы как можно больше людей могло выразить свое мнение и никого не обидеть, мыслю, Захар: в этот раз стоит прислушаться к твоему сыну. А потом, по окончании дела, если ты со мной согласен — будем просить у людей прощения...
— Я согласен и с тобой, и сыном, Охрим, — кивнул Захар, сурово нахмурив брови. — Зверь в норе, охотники наготове, поэтому не будем делать ничего из того, что могло бы насторожить его и дать время приготовиться к отпору или побегу... Хотя, в душе не могу не желать, чтобы за ним и след простыл. То, что мы собираемся сделать, не посоветовавшись с громадой, нарушает все наши законы и традиции, но и оборотни в Карпатах не каждый день встречаются... Верю — люди поймут, что мы хотели поступить как можно лучше, для общего добра... А нет — что ж, не до смерти нам в совете заседать. Не глупее нас мужи подрастают. Как-то обойдутся...
— Тогда, так и решим... — кивнул Охрим. — Молодые охотники, боярина выследили, — им и честь с него шкуру снять. Ты этого хотел, Максим?
— Этого, дедушка... Нас здесь шестеро. Все не раз били и волков, и кабана. Половина с медведем глаз к глазу сходилась. Неужели с этим паскудством не справимся?
— Справитесь, да и мы научим... — тихо сказал Захарий. — Или ты мыслишь, сынку, что сможешь зарубить оборотня обычным мечом или подстрелить как куропатку?
Слова отца обеспокоили парня. Вообще-то он знал из стариковских рассказов, что волколака обычное железо не берет, но считал те небылицы обычными байками. Да и не было времени, чтобы подумать обо всем как следует.
— Так это не выдумки? — переспросил невнятно, но старики его поняли.
— Что волколака простое железо не берет? — хмыкнул Лис. — А кто ж это, сынку, может, точно знать? — пожал плечами. — Отважишься проверить? — и, увидев, как гордо выпрямился Максим, прибавил неодобрительно. — Верю, что отважишься... Молодость глупа в своей храбрости, а мертвые стыда неймут... Только, как мы — те, что живыми останутся, другим в глаза будем смотреть?! А?! Родителям, которые смерть детей своих пережить должны?! Над этим ты, неоперившийся орленок, не задумался?
Максим, которому и в самом деле не приходило в голову: посмотреть на все, еще и с такой стороны, — а следом и его товарищи, устыдившись, опустили глаза.
— Вот когда начнешь, — продолжал неспешно излагать Охрим, — это и будет свидетельствовать, что ты уже зрелый мужчина, а не дите... А предание о неуязвимости волколака перед железным оружием, должно быть правдой... С давних пор пересказывается в наших семьях, что против оборотня годиться только огонь и серебро.
— Огонь! — воскликнул долговязый Игнат Кравец.
Был он старшим в большой семье Михаила Кравца, который умер от раны в груди, нанесенной татарской стрелой в битве под Калкой, когда он был еще княжеским дружинником. Оставшись без отца, вот уже восемь лет, сын Михаила хозяйствовал сам, поэтому чувствовал себя достаточно взрослыми, и в поведении Игната уже не было того робкого почтения перед старшими, что у парней, которые жили под отцовской крышей.
— Сжечь оборотня — и весь разговор! Двери-окна подпереть, а огонь под крышу! Сегодня же, ночью... Как только успокоятся! А пепел — ветер развеет...
От возбуждения Игнат даже поднялся и шагнул на середину горницы, размахивая руками. И только там, увидев себя в центре внимания, опомнился, стушевался и отступил на свое место, под одобрительный гул парней. Предложение Игната победить чудовище, не подвергая себя опасности, пришлась по вкусу большинству.
— А что, — прибавил тот уже со скамьи, воинственно посматривая на старейшин. — Разве я что-то не так сказал? Плохой план?
— Плохой, — неохотно отозвался Охрим. — Настолько плохой, парень, что и сказать стыдно...
— Конечно, плохой, — прибавил Максим, считая, что может помочь опомнится товарищу. — Огонь не только волколака убьет. Остальные люди за что погибнут? За какую провинность ты хочешь такой свирепой казни их подвергнуть?
— Людей... — проворчал зло Игнат. — Говори сразу, что о девке своей беспокоишься!
Максим запнулся, будто вместо воздуха глотнул полную грудь воды. У него даже слезы выступили на глазах от несправедливости. Ведь ни для кого из товарищей, да и всего общества не тайна: что дочка боярина полюбилась ему еще прошлой зимой, что ради нее он рисковал жизнью на той медвежьей охоте, — зачем же сейчас плевать в самую душу?
— И Мирославу тоже, Игнат, — вступился за сына Захар Беркут. — Отец, каким бы злым или хорошим он не был — одно, а дети — совсем иное... Вон, о твоем отце, о Михаиле, хоть и резким в суждениях часто бывал, никто злого слова не скажет. А ты, как я вижу — другую тропу в жизни выбираешь... Гляди, чтобы не завела она тебя на окольный путь.
— Что ж! — опять вскочил с лавы парень, которому обида, хоть и заслуженная, залила кровью глаза. — Вижу, вам жизнь каких-то приблуд дороже крови односельчан! А я так скажу: без решения общего схода на поединок с чудовищем не согласен! Кто мою семью будет кормить, если погибну, а общество решит, что мы своевольничали?! Без согласия всего села — убивать оборотня не пойду!
— Ну и обойдемся! — запальчиво воскликнул Юрко. — Трус! Жаль, что товарищем звался! Убирайся прочь!
— Я?!.. Я... — Игнат пытался выдавить из себя слова, которые должны были сразу все объяснить, но они, как обычно, блуждали где-то в другом месте, и парень, не стерпев несправедливого упрека, прежде чем Захар успел остановить его, выскочил за двери.
— Верни его, Юрку! — приказал старший Беркут.
— Хоть карайте, дядьку Захар, — выпрямился надменно юноша, — а с трусом ничего общего иметь не хочу...
— Трус... Не слишком ли быстро о других судить берешься? — укоризненно сказал Захар. — Каждый имеет право на собственное мнение... Тем более, когда в его словах так много правды. А как общество и в самом деле решит, что был нарушен закон? Тогда заботу о семьях погибших придется на себя взять тем, кто живым останется! Потому что нам с Охримом не так много отведено, как хотелось бы...
— Вот и затевай что-то с сопляками, — сплюнул в сердцах старый Лис. — Уже и не знаю: хорошо ли мы делаем?.. Может, и в самом деле лучше сход собрать? Пока еще не наломали дров? Хлебнем мы с ними беды, Захар, попомнишь мои слова...
Беркут сопел сердито и мерил взглядом Максима и Юрка.
Те опустили глаза и приуныли. Стычка с товарищем уже казалась глупой и лишней.
— Дядя Захар! Дед Охрим! — зашумели остальные парни. — Мы все будем делать, как вы скажете... Обещаем даже рот не раскрывать!.. Верьте нам! Мы не осуждаем Игната... У него и в самом деле еще четверо младших на руках... Да и матушка болеет часто... Юрко плохо поступил, что обидел его, но мы, позже, попросим у Игната прощения. Все вместе. Вот, как только выйдем отсюда, так найдем его и попросим прощения. Помиримся! Впервые, нам, что ли сорится? Вы только испытайте — не пожалеете!
— Да, действительно, — задумчиво протянул Охрим, — может и в самом деле так, только лучшее выйдет? Каждого жаль, а сироту — вдвойне... Ганка совсем бы умом тронулась, если б еще и сына... Чего молчишь, Захар? О чем задумался? Отзовись хоть словом!
— Прикидываю, — спокойно ответил Беркут, — где нам серебра на меч достать. И какую небылицу для кузнеца придумать, чтоб лишнего не спрашивал?
— Разберемся, отец, — отозвался обрадованный Максим, видя, что грозовая туча боком прошла. — Серебра мы с ребятами еще до вечера насобираем. Тем, кому можем верить, в ком уверенны, что молчать будут, правду приоткроем. Другим — скажем, что дед Охрим придумал что-то весьма важное и нужное для общества, о чем сам и расскажет, на следующем сходе... Так что даже обманывать не придется... Ни нам, ни вам... А люди все отдадут, если дед Охрим просит.
— А кузнецу что расскажете? — поинтересовался старый Лис, который опять клюнул на льстивую приманку.
— А кузнецу скажем, что вы с отцом хотите избавиться от соседства Тугар-Волка… Как именно, мы не знаем, но догадываемся, что меч из чистого серебра должен помочь...
— Вот, чучело, — одобрительно захохотал Охрим. — Как завернул. Башковитый... Ну, прямо как ты, Захар, в молодые лета. И не соврал, и правды не сказал…
— Гм, гм!... — покашлял Беркут.
— Ага... ну, да, — спохватился Лис. — К кузнецу мы с Захаром сами наведаемся. А вы, как соберете серебро, идите, отсыпайтесь. Остальное скажем, когда меч будет готов. Да пошевеливайтесь. Солнце вон, как высоко...
Парни, только и ожидали этого приказа, — вылетели из дома, так что дверь всего один раз и скрипнула. А до старейшин уже со двора донеслись распоряжения Максима.
— Юрку, мы с Петром начнем от нашего дома и вверх, а ты с остальными дуй на нижний конец села. Если встретите Игната, то извинитесь... Ты же знаешь его, сумасбродного. Чтоб еще какой-то глупости не натворил... А если кто не поверит в нашу придумку, обращайте все в Купальскую шутку. Не забыли, какая ночь близится?.. — голоса отдалились.
— Волколак… — задумчиво произнес Охрим. — Говорим, парней к бою готовим, а все равно не верится. А тебе, Захар?
— Наши предки знали, что оборотни существуют, почему я должен сомневаться? Старые Боги еще не оставили наш мир. А с ними и всякая погань затаилась...
— Говорят, Захар, что ты все еще на старое капище, к Перуну ходишь?
— А тебе, Охрим, не хочется?
— Не знаю, Захар... — вздохнул старик. — Окрестился я вместе со всеми. А священник говорит, что поклоняться идолам — грех смертный... Давних Богов в проповедях бесами называет. А они молчат... Выходит — его сила? Не те у меня уже лета, чтобы грешить... И так жизнь нас не слишком ласкала, чтобы еще и в загробном мире вечно мучатся...
— А как же наши деды и прадеды? Они же в Давних Богов верили? И что их, как грешников, вероотступников, — всех в ад? Справедливо это?
— У родителей своя судьба и дорога. У нас — своя. Встретимся еще — радость огромная. А нет — пусть простят... Если б я точно знал, что они муки терпят, ничего бы не пожалел, чтобы облегчение им добыть, а так — хоть о себе позабочусь. Да и то — без определенности... — старик еще раз вздохнул. — На волколака на рассвете нужно идти, когда силы ночи уже ослаблены. Тогда он ни человеком, ни зверем, в полную силу не сможет быть. А блеск росы в первом солнечном луче вдвое действие серебра умножит...
Захарий молчал, лишь головой покачивал, и по невозмутимому его лицу невозможно было догадаться: осуждает, или соглашается с побратимом.
— Меч, чьим рукам мыслишь доверить? — чуть погодя спросил Охрим.
— Максиму! — твердо отрубил Беркут. — У меня он не единственный. Если что — обществу не придется сирот кормить!
— Тоже верно, — согласился старый Лис. — Если беды не миновать — то лучше беду с мечом в руках встретить, чем с рогатиной...
Правда, эти слова он прошептал себе в бороду, а вслух прибавил:
— Сегодня Купалова ночь...
Беркут даже вздрогнул.
— Вот старый дурень! Совсем из ума выжил! Как же я мог позабыть?! Ведь в Купальскую ночь силы Зла непобедимы! И, чтоб мне с места не сойти, если оборотень сегодня охотиться не выйдет! Да не на овцу!.. Что делать станем, пень трухлявый?
— А что тут сделаешь? Праздновать молодежи не запретишь... Да и о волколаке  договорились молчать, чтоб не вспугнуть... О добром оружии для парней надо стараться. И предупредить: чтобы внимательнее были. И от костров далеко не отходили.
— Была бы моя воля, я и чучело Морены запретил бы жечь. Она и так на нас сердитая. Незаслуженно мы ее обижаем.
— Запретить, наверно, не удастся, а придумать что-то можно. Попрошу своих внуков, чтоб украли его и спрятали. Наплету, что удальцы, совершившие такой чин, будут героями в глазах девушек. Клюнут…  А там, глядишь, Морена и в самом деле отблагодарит хлопцев... Так и в традицию войдет. Ловко придумал, а?
               
*     *    *

Игнат выбежал на окраину села будто ошпаренный. Обида за нанесенную кривду, превратилась в лютую ненависть к приблудному боярину, из-за которого, его — Игната Кравца, обозвали трусом!
«Боярин! Ха! Чудище с волчьим нутром! Оборотень треклятый! — метались в голове парня отчаянные и злые мысли. — Берегись! Сжечь все гнездо! Чтобы и духу от него в наших горах не осталось... А Максим — хорош!.. Вместе росли, вместе отары выпасали... Первого медведя вместе убили. Кто знает, смог бы Максим удержать рогатину, если б я тогда «вуйку» стрелу в глаз не вогнал… Из-за какой-то девки?! Разве ж я ему зла хочу? Ну, сорвалось с языка... Чего так обижаться? Дружбу нашу забыть?  Мирослава — красавица писаная, так что? Погибать парням из-за ее карих глаз!.. Тем более что ее бы вызывали из дому. Выманили, связали, чтобы не путалась под ногами. А когда б все закончилось — старики объяснили бы... Нет, не верю я, что она ни о чем не догадывается. Столько лет с оборотнем под одной крышей прожить и ничего не заметить? Для этого слепой надо быть... Не верю, хоть режьте! В нашем доме, чтобы нож кто с места на место переложил, как матушка уже знает, что кто-то его трогал. Да и остальное женское семя такое же...»
Взбудораженный шальными мыслями, Игнат пер вперед, не разбирая дороги, и когда увидел сквозь ветви частокол боярского двора, то даже остолбенел на мгновение. Он если и собирался куда пойти, то уж точно не сюда.
— Чур, тебя, — перекрестился истово. — Не иначе, как Лукавый меня сюда привел. На грех подбивает...
И опомнился бы парень, вернулся к товарищам, потому что злость понемногу утихала, а несправедливость забывалась, — как забывается и прощается совершенное сгоряча... Но судьба распорядилась иначе. Сделав еще несколько шагов в сторону жилища Тугар-Волка, Игнат увидел Мирославу.
Девушка сидела под разлапистой кривой липой, которая росла у тропы, и вычесывала косу. Глаза закрытые, на устах блуждает мечтательная улыбка... Девушка грезила, — о чем-то желанном, заветном. И с мечтами этими, она пришла к тропинке, — той единственной, что вела отсюда в Запавшую долину, к дому Беркутов.
«Какая краля! — парень поневоле залюбовался. — Как пригожа!»
В девушке было столько изящества и очарования, что не заглядеться на нее мог разве трухлявый, замшелый пень.
«А Максим-то наш, не дурного отца сын, — неожиданно для самого Игната возникла в голове злая, чужая мысль. — Лакомый ломоть решил отхватить... Вон, чего удумал... И сама, словно писанка, и боярского роду... Приданое, наверно, и в два воза не влезет... А отца, что против их союза сопит, не сегодня, так завтра черти ухватят с нашей помощью! Потому и перечат Беркуты против поджога, что о добре, которое в их руки попасть должно, заботу имеют. Жаль свое жечь. Хитро придумал... А чем я хуже?»
Мысли парня, ловко направленные неведомой волей, незаметно свернули в то опасное русло, которое толкает человека к бездне. В другой раз он спохватился бы, но ярость с новой силой закипела в груди и, вместе с уязвленным самолюбием, уже не оставила времени оглядеться, опомнится.
«Чем хуже, спрашиваешь? — продолжал нашептывать голос. — Да тем, что твоего отца убили монголы, и он не успел выбиться в старейшины, как Беркут с сынками. Поэтому тебя объявили трусом, а Максиму достанутся все галушки со сметаной... Не тушуйся, ты еще всем покажешь: чего Игнат Кравец стоит! Немного храбрости — и Мирослава твоей станет! — голос уже не шептал, а вопил. Убедительно, неоспоримо... — Как захочешь, так и будет!.. И тогда ты, — ты, а не Максим, на боярских перинах поваляешься!..»
Игнат провел ладонью по лицу, и отдернул руку, обжегшись о холодный и мокрый, словно тающий лед, собственный лоб. Будто не испариной он покрылся, а — инеем.
«О, Господи! О чем это я? Обезумел, не иначе!..»
На душе стало так мерзко, что он готов был врезать самому себе. Еще мгновение — и ангел-хранитель, который всегда рядом, мог победить лукавого, но опять вмешалась вертихвостка Судьба.
Мирослава, вдруг вскрикнула, вскочила на ноги, ухватилась рукой грудь и принялась быстро расплетать шнуровку, стягивавшую пазуху. И как только рубашка стала чуть посвободнее, девушка быстро спустила ее с плеч, обнажив налитые, упругие груди, и …осторожно сняла с левого полушария какую-то букашку.
Что именно укусило или испугало девушку, Игнат не разглядел, да и не пытался. От увиденного, у него пересохло во рту, а кровь бухнула в голову, туманя взор и отнимая последние крохи разума.
Мирослава между тем засмеялась тихо, помусолила палец и протерла укушенное место. Она была одна в безлюдном месте, солнце уже припекало, — и девушка не спешила одеваться. Наоборот, прогнулась, потягиваясь, запрокидывая лицо и подставляя белое тело жарким лучам.
Все мысли Игната упорхнули, будто встревоженные воробьи, и он, почти не понимая, что делает, ринулся вперед.
Мирослава, как только услышала треск сухих веток, мигом подхватилась, оправила на себе одежду, еще и собрала в горсть воротник, а десницей схватилась за короткий, под ее руку, меч, что до этого лежал в сторонке.
— Кто здесь?!
«Бой-девка!» — похвалил про себя боярышню Игнат и показался из-за кустов.
— Игнат? — удивилась девушка.
Ей часто приходилось видеть этого мрачного парня рядом с Максимом, и Мирослава знала, что они хорошие друзья.
«Прямо сейчас! Задури ей голову, схвати, заткни рот, свяжи... — подсказал услужливо незнакомый голос. — Потом, сам знаешь, что делать... И девушка твоя! Куда ей деться? Кто поверит, что она не сама к тебе пришла... Ну же, не теряйся — действуй!»
Игнат шагнул вперед.
«Погоди! — вдруг передумал советчик. — А если не удастся по-быстрому? Начнется возня? Девушка успеет поднять крик. Набежит челядь... Нет, так не годится... Не торопись, сейчас что-то придумаем. Не зря ж ночь Купалы впереди... Так, так. Да, именно так лучше всего будет...»
Чужие мысли вихрем проносились в голове парня, а он только сопел и глупо улыбался.
Эта молчанка встревожила девушку. Она опять наставила на парня острие меча и еще плотнее стянула рубаху на груди. При мысли, что Игнат мог видеть ее обнаженной, Мирослава зарделась и разозлилась. Острое слово уже просилось на язык, все ж — боярышня!
— Меня Максим прислал! — бухнул, как с моста в воду, Игнат, видя, что еще мгновение, и девушка либо пырнет его мечом, либо поднимет крик.
— Максим?! — переспросила Мирослава радостно, опустив оружие. Но вдруг встревожилась. — Что-то случилось?
«Вот, спасибо!» — мысленно поблагодарил парень неизвестного за неуклюжий совет, и принялся плести все, что услужливо зашептал ему тот, пытаясь задурить девушке голову.
 — Повезло мне, что на тебя наткнулся! А то сидел бы здесь в кустах, не знаю и сколько... А Максим говорит, — тарахтел быстро Игнат, не давая ей опомниться, и пожирая глазами стройную фигурку, вишневый рот, пышную копну волос, обольстительно круглые бедра, васильковые глаза и..., — хоть девушка продолжала придерживать ворот, он-то уже видел! От сладкого воспоминания, Игната, опять бросило в пот, и он почувствовал, что не сдержится, а прямо сейчас схватит Мирославу и заключит в объятия.
 «Терпи, казак — атаманом будешь!.. — успокоил голос. — Терпи! Уже не долго! Обещаю, еще этой ночью твоей станет!»
— Беги к Мирославе и передай… — продолжал бубнить скороговоркой парень, видя, что девушка внимательно слушает, — передай, что буду ожидать ее, как только зажгут первый Иванов костер, под нашей липой...
О липе парень прибавил от себя в последний момент, догадываясь, что не просто так пришла девушка именно под это дерево. И увидев, как зарделись щеки Мирославы, понял, что угадал.
«Молодец! — похвалил голос. — Соображаешь!»
Игнат ухмыльнулся хищно и бросил украдкой взгляд на примятую траву около ствола.
— Под нашей липой... — повторил невольно, мечтая уже о своем. — Скажи, что сейчас прийти не могу, но очень нужно перемолвиться еще до завтрашнего утра. Как солнце в пруду искупается — поздно будет. Вот!
Произнеся то все, Игнат настороженно замер, будто волк, что на рассвете забрел в деревню.
«Если скажет, что не выйдет, хватай сразу! — обеспокоено присоветовал голос. — И будь, что будет! Вон, она уж и меч отложила... Если пойдут сегодня убивать боярина, другого случая может не подвернуться! Сумеет с Максимом встретиться — проворонишь не только девушку, но и боярское наследство!..»
А Мирослава действительно сомневалась, — все же, не настолько они с Максимом были близки, чтобы он мог назначить ей встречу ночью, в лесу, еще и  передав через другого. Хотя, с другой стороны, она при всем народе и при отце обещалась ему в жены. Сказала: будет или его, или ничьей. Какой радостью вспыхнули тогда глаза молодого Беркута! Отец злится и поныне. И зря, — Максим вырвал ее из когтей смерти не для чужих же объятий... Правда, он тогда об этом еще не помышлял, да и она тоже. Но, как осталась живой, решила сразу и твердо... Значит, должно случиться что-то действительно важное, коль деликатный и немного застенчивый Максим обратился с такой просьбой...
— Хорошо... Скажи Максиму, что выйду. Но пусть не задерживается. Отец и так на него зол... А последние дни на самого себя не похож, встревоженный какой-то, неспокойный. Мгновения на месте не усидит. Но, скажешь, что приду обязательно. Что бы там ни было. Если вдруг замешкаюсь — пусть дождется...
И будто в подтверждение слов девушки, послышался голос боярина.
— Мирослава! Где ты там бродишь?!
В голосе Тугар-Волка слышались нетерпение и раздражение.
Радуясь случаю, Игнат, резко повернулся спиной, чтоб глаза не выдали хищным блеском, и пошел прочь.
— Игнат, — окликнула парня Мирослава. — Благодарю... Ты настоящий товарищ, — и отозвалась уже во весь голос. — Я здесь, батюшка! Уже иду! Ау!
Парень дернулся, будто его ударили в затылок сложенными в замок руками, и побежал. Слова девушки болезненно ранили его, но броня, склепанная из зависти и обиды на Беркута, успела закрыть его душу. И ни добрый ангел-хранитель, ни простая человеческая совесть, уже не могли достучаться к ней. А желание завладеть пригожим телом и не менее заманчивым приданым закрыло плотными шорами и глаза. Поэтому, отбросив сомнения, Игнат прикидывал лишь: как и где приведет в исполнение свой замысел — и как быть дальше?.. А еще — где ему бы отсидеться до темноты?
— Как это где? — удивился самому себе парень. — Разве я зверь загнанный, чтобы от людей прятаться? Или у меня своего дома нет? Или дорога к нему заказана? Что за глупости, в самом деле, в голову лезут? Совсем голову потерял?
«Будет еще и так, погоди!» — начала издалека совесть, но опять не смогла завладеть вниманием Игната, помешал голод. Парень ел еще вечером, а все эти поиски следов оборотня и сегодняшние треволнения вымотали вконец. Ему казалось, что если сейчас не съест хоть что-нибудь, то начнет грызть камни.
Игнат отбросил на время все думы и зашагал шире, чтоб как можно быстрее добраться до родного дома.
— Ой, братику! — кинулась наперерез ему десятилетняя Ксения. — А к нам твои хлопцы заходили, серебро спрашивали... Говорят, дедушка Лис его по всему селу собирает! Для громады... И все дают. Это тайна, да?.. А, может, ты знаешь?
— Оборотня убить, — буркнул, не задумываясь, Игнат. — Серебро... Откуда оно у нас? Пока отец ратником был, то водилось, а теперь… — он безнадежно махнул рукой.
— А мамка нашла, — обиженно надула губки Ксения: мол, зачем дуришь, какой еще оборотень?.. — Сказала: «если для громады, то и мы последнее отдадим...». А про оборотня ты пошутил, правда? Они же только в сказках бывают…
Но брат уже не слышал.
— Что мать им отдала?! Что?! Говори!
Он не замечал, что изо всех сил тормошит сестренку, и в его сильных руках хрупкая девочка болтается, словно тряпичный лоскут.
— Сумасшедший!! Что ты делаешь?! Опомнись! Ребенку шею свернуть хочешь?!
Игнат оглянулся на голос и увидел мать.
— Чем перед тобой ребенок провинился? За что над сестрой издеваешься, изверг?! Повырастали лоботрясы! Отца на вас нет! Он бы тебе показал, как младших обижать!
— Отца?!
Игнат выпустил из рук сестру и шагнул к матери, темный лицом, словно грозовая туча.
— Что вы отдали, мамо? Тот серебряный карбованец, которого князь за отца заплатил? Да?!
Мать отступилась, не сводя глаз с перекошенного яростью лица сына, и неуверенно ответила:
— То ж для общества... Старый Лис просил...
— Громады?! Лис?! А если они завтра попросят свой дом сжечь? То вы тоже послушаетесь?.. — рявкнул, не помня себя Игнат. — Сначала громада забрала у меня отца, а теперь украла и последнюю память о нем!
— Опомнись, сынку, — умоляюще протянула к нему руки матушка. — Это ж наша община! Наши люди, наш семья, род... Что мы без них? Сироты... Разве ж можно так говорить?.. Разве ж то их вина, что твоего отца монголы убили... А сколько других мужчин больше не увидели родных?
— Не виновные? Конечно, нет! Отца на реке Калке мечами секли, а они дома сидели, в совете заседали! А теперь — у вдовы, у детей-сирот единственный талер из дома забрали... Ну, берегитесь: я вам все припомню!
Игнат крутнулся на пятках и сломя голову ринулся назад, откуда пришел, и уже не слышал ни крика Ксении — зовущей братика назад, ни вскрика, ухватившейся за сердце, матери — предчувствующей беду. Ему уже не было места среди людей, и парень несся к лесу, чтобы в темноте, под густыми ветвями укрыть свою боль, свою кривду, свою обиженную гордость и взлелеять ненависть.

*     *     *

На двор кузницы цыгана Михея старый Охрим вошел вместе с Захаром, который нес в котомке собранное по деревне серебро. То, что у громады нет никаких сокровищ, оба старика знали заранее, — сами отправили все князю Даниле, когда тот собирал рать на монголов, но была надежда, что кто-то, что-нибудь, да оставил на черный день, или на память... Так оно и вышло. Но в целом парни принесли такой мизер, что и сказать стыдно... Для саксонского ворона и то нужно было собрать еще трижды по столько. И шли деды к кузнецу, потому что надо было идти, возлагая всю надежду на его умение и смекалку.
Черный, словно уголь, что дымился в его горниле, цыган Михей вышел встречать старейшин на улицу, а четверо самых молодых цыганят выставили чумазые, взъерошенные головы из-за дверного косяка. Только Иштван, который уже помогал отцу как молотобоец, вел себя по-взрослому и остался внутри. Мол, если во мне нужда будет, так позовут, а ежели нет, то и суетиться нечего, тоже невидаль — старейшины пожаловали...
Цыган шагнул навстречу и поклонился низко, уважая возраст, но — неспешно, потому что и кузнец в селе не кто-нибудь, а абы кто… Не всякая община может похвастаться собственной кузницей.
До недавнего времени и Тухольцам приходилось за каждую железяку платить в несколько раз дороже, покупая на ярмарке.
Еще и ехать, такой конец, в сам Галич. Но прошлой осенью шел мимо из Венгрии табор. Постояли несколько дней неподалеку, да и подались дальше, прихватив с собой нескольких овец, а взамен (так шутили позже) оставили Михея… Умирал бедняга. То ли от какой-то плохой еды, или болотной воды, или еще от чего-то, но горела сердешному утроба, и ссохся человек, осунулся, пожелтел весь. Мир ему сделался не мил, а о том, чтоб кочевать дальше, нечего было и думать. Как лежал неподвижно, то терпел, а в кибитке, в пути — будто кто острым ножом ковырялся во внутренностях. Тягостно прощался с Михеем табор, а больше всего голосила его жена Карма, которой цыган строго приказал уходить с табором. Смерть свою видел мужчина и не хотел, чтобы дети его от табора отбились. Одинокий цыган, как рыбина на мели — для каждого легкая добыча.
Ватаг, седобородый, крепкий мужик, что не улыбался, наверно, с момента появления на свет, соглашался с Михеем, потому что и сам видел: не жилец цыган. Может и протянет несколько дней, но дожидаться его смерти было не с руки — зима в горах приходит внезапно, занесет перевалы, а тогда беда, погибель... Не будет ни людям убежища, ни коням пищи.
Сходил цыганский ватаг в долину и договорился с Лелечиной Настей, вдовицей, одиноко доживающей век, чтобы ухаживала за больным... Михею между тем цыгане вырыли удобную землянку. Хотел или нет, бедолага, а должен был оставаться там, чтобы не занести в село какую заразу. И, спев умирающему прощальные песни, табор двинулся дальше.
Может, и пришел бы Михею конец, если б не сообразила Лелечиха привести к нему Беркута. Тот осмотрел больного, похмыкал, покачал головой и принес спустя какое-то время небольшой жбан густого варева, что так и заполнил всю землянку густым сосновым духом.
— Пей, человече, столько, сколько тело будет принимать. А как справишься с этим, я еще принесу...
Михей послушно попробовал глотнуть отвару, но тот был такой горький, такой тошнотворный, а он настолько ослаб, что едва заставил себя сделать маленький глоточек. Меньше наперстка для вышивания... И все равно показалось больному, что огонь пронесся его телом, выжигая внутри все гнилое и лишнее. Аж застонал цыган. Обильный пот оросил его, уже похожую на пергамент, кожу, и в изнеможении откинулся Михей навзничь.
— Будешь жить, — промолвил Захар и вздохнул облегченно, потому что до этого мгновения и сам не был уверен, что лекарства помогут, — слишком запущенной была болезнь. — Если сумел проглотить и вспотел, значит, будешь жить. Только пей то, что я тебе дал... Тело сам подскажет, как часто и поскольку... Но, не ленись. А как осилишь два таких жбана, то я сам поймаю тебе форель...
Обещанную рыбину пришлось дожидаться десять дней. А еще через два дня после этого вернулась к мужу Карменсита с детьми. Не удержали ее в таборе и самые суровые приказы ватага. Любящее женское сердце вещало, что муж жив, и что она ему нужна... Еще через неделю Михей вышел из землянки на воздух, исхудалый, будто сосновая щепа, бледнее самой смерти, но голова уже не кружилась, и во впалых глазах искрилась радость. Мужчина учился во второй раз любить жизнь.
Так в Запавшей долине, в Тухольской громаде появился кузнец, а у Захара Беркута еще один сын, названный...
— Долгих лет вам, отцы! — поздоровался первым кузнец.
— Здоров будь и ты, Михей! — ответил Охрим, присаживаясь на завалинку.
— Здравствуй, сынку, — отозвался и Захар. — Почему не заходишь? Детвора твоя почти каждый день забегает, а тебя давно не видел.
— Не гневайтесь, отец, — спрятал под кожаный передник широкие кисти кузнец. — Много работы. Едва успеваю. А в воскресенье собрались уже, так упросили меня малые, чтобы с ними в лес сходить. Говорят: «Мы и сами можем, но с вами веселее!». Не гневайтесь...
— Да, чего уж там, — похлопал его Захар по зачерненному сажей плечу. — Это я так спросил. Зимой будем по гостям ходить, да медком с наливками угощаться... А, коль у тебя молодого времени нет, то зато у нас — старых, его сколько угодно...
— Летал и я орлом-беркутом, — вздохнул Охрим.
— Вот и пожаловали сами, — продолжал Захарий, будто и не слышал товарища, опасаясь, чтобы тот не затеял пустую болтовню, погрузившись в старческие воспоминания, — на дворе и так смеркалось. — Правда, пришли мы не на угощение, а по делу. Весьма важному и срочному...
— Слушаю, отец, говорите, — кивнул кузнец. — Ради вас и общества сделаю все, что в моих силах.
— Серебро ковать умеешь?
— Серебро? — переспросил цыган и засмеялся. — Ну, вы  и спросили... Умеет ли курица нести яйца? Умеет ли орел летать? А вы что, самородок нашли?
— Меч серебряный выковать сможешь? — вел дальше Беркут.
— Меч? — удивление цыгана стало еще больше. — А зачем он кому-то понадобился? Такими игрушками, только княжеские да боярские недоросли пробавляются?
— Так, сумеешь?
— А-а, — решил, что догадался, Михей. — Хотите от боярина ценным подарком откупиться? Скую, конечно, коли найдется из чего...
Вместо ответа Захарий протянул кузнецу узел с серебром, еще раз отмечая ее невыносимую легкость.
Михей перенял котомку, развязал ее, заглянул внутрь, потом взвесил в руке и хмыкнул:
— Из этого? Меч?
— Да, Михей, — сокрушенно вздохнул Охрим. — Больше у громады нет ни крошки.
Михей, молча, завязал узлом концы тряпицы и вернул ее Беркуту.
— Я  кузнец, а не волшебник. Из всего вашего серебра и кинжал хороший не выйдет... Лучше отнесите Тугар-Волку как есть. Боярин возьмет, не сомневайтесь — абы серебро... Только не тот это зверь, чтобы с отары только шерсть стричь. Он и мясца захочет...
Охрим с Захаром переглянулись, и Беркут тоже опустился на завалинку, показывая, что разговор не завершен.
— Присядь, Михей, и ты с нами... В ногах правды нет, — произнес важно старый Лис. — Поговорим немного...
Кузнец развел руками, мол, я бы охотно помог, но не в моих силах. Однако послушался старейшину, присел.
— Ты, Михей, прижился в нашей громаде недавно, — издали начал Охрим. — Может, опять снимешься с места и пойдешь кочевать, этого мы не знаем, но здесь тебя никто не обижал. Правда? Поэтому надеемся, что и ты к нашим людям хорошо относишься. Вот и пришли, как к своему, родному… Беда у нас! — прервал он плавную речь так резко и жалобно, что даже Захар встрепенулся. — Помощь твоя нужна, цыган...
— Берите, берите все! — вскочил на ноги кузнец, и глаза его жарко сверкнули, словно раскаленная полоса, — Жизнь мою возьмите! Для общества! Для отца Захария! Ничего не пожалею!.. Какая беда?! Говорите сразу! Что Михей может, Михей сделает! Что не может — тоже сделает! — потом решительно мотнул кудрями и ударил себя кулаком в грудь, аж загудело, и прибавил тише. — Но меча — не выкую. Простите, отцы... Никак не хватит вашего серебра... Совсем мало.
Страстные слова цыгана могли показаться нарочитыми, если бы не искренность, с которой этот сорокалетний мужчина их произнес.
— Оборотень объявился в наших горах, Михей, — устало промолвил Захар Беркут. — Волколак... И нет на него другой управы, как серебряное оружие...
— Волколак? — непонимающе посмотрел цыган сперва на одного, потом — на другого. — Что это за зверь, отцы? Медведь — слышал, рысь, волк, кабан, косуля… — видел. Волколак — что такое?
— А его, Михей, слава Богу, до сих пор никто из нас не видел. Только деды давным-давно рассказывали, что бывают такие чудовища: днем обычные люди, а по ночам волками становятся. И не берет их никакое оружие, только огонь и серебро...
— Вервольф! — воскликнул Михей и обеими руками ухватился за голову. — Вуй-вуй-вуй!.. Вервольф! Тогда беда... Ой-ой-ой!.. Действительно беда! Убегать нужно. Всему обществу убегать!
— Да перестань, человече, — буркнул Охрим. — Ты ж не баба… Чего голосишь, словно молотом по пальцам бухнул?
— Вы не знаете! Вы не понимаете! Там... — он тыкнул пальцем в направлении перевала, что вел в Венгрию. — Там, когда приходит вервольф, исчезают целые села и городки! Его нельзя убить! Нужно убегать! Иначе он вырежет всех…
— Есть и на него способ, — спокойно ответил Охрим. — И наши предки знали как оборотню век укоротить.
— Серебряный меч? — воскликнул цыган. — Кто ж осмелится с вервольфом сразиться? И не пытайтесь — верная смерть! Тем более, что из того серебра, я даже кинжал не сделаю, да и тот пришлось бы на стальную основу накладывать. А оружие надо такое, чтоб на расстоянии убивало!
— А если наконечники к стрелам сделать? — предложил Захар. — На дюжину наконечников должно хватит.
— Стрела лучше. Но вервольф невероятно быстр и не даст времени на прицельный выстрел, тем более — на второй…
— Копье?
— Перебьет лапой древко, — покачал отрицательно головой цыган. — Это не медведь, это адское чудовище. У него сила трех медведей, быстрота рыси, а ум человека...
— Что же нам делать? — растерялся Охрим. — Должен быть способ? Неужели только огонь остается?
— Да, — кивнул кузнец. — Сжечь, самый надежный способ.
— Но тогда много невинных людей погибнет...
— А если вервольф уцелеет — пропадут все.
— Топор, — бросил коротко Захар. — В умелых руках бартка* (*гуцульский боевой топор) лучше меча будет, а топорище из вяленой акации и медведю не перешибить.
— Верно, — обрадовался Охрим. — Почему мы сразу не подумали? Конечно, топор! Делай, Михей, бартку! На нее серебра хватит! Правда?
Коваль взвесил еще раз котомку в руке, вздохнул и … кивнул.
— Тогда поторопись. К рассвету, чтоб готов был!
— Еще до полуночи сделаю, — заверил коваль.
— Вот и хорошо... Тогда я в полночь к тебе Максима пришлю, ему и отдашь. И гляди, чтобы о нашем разговоре ни одна живая душа не узнала. С третьими петухами, как все угомонятся, пойдем оборотня бить. Очень важно, чтобы он ни о чем не прознал раньше времени...
— А, если, наоборот? — предложил Михей. — Пусть узнает, что его тайна раскрыта, что общество к схватке готовится? Может, убежит? Переберется туда, где спокойнее?
— Нет, Михей, — твердо ответил Беркут. — Предупрежденный, он сильнее будет, получит время приготовиться. А если живым его отсюда выпустить, сколько вреда другим сделает? Ты сможешь спать спокойно, зная, что чудовище, которое мы могли убить, где-то еще людей пожирает?
Цыган опустил голову. Потом порывисто встал и посмотрел пристально в глаза сначала Захару, потом Охриму, — еще раз кивнул, пошел в кузницу.
Там присел на скамью обок остывающего горнила и задумался.
Уже и старейшины ушли, уже и дети, сообразив, что отцу не до них, убрались в дом, а Михей продолжал сидеть, уставившись в затоптанный глиняный пол, и не двигался.
Уже и солнце спряталось за горой. С запруды стали доноситься голоса молодежи, которая сходилась праздновать Купалу. Зажегся на берегу первый костер, — а коваль все думал. А потом встал и решительно подошел к тяжелой дубовой колоде, на которой была пристроенная наковальня. Взялся обеими руками, кряхтя и сопя, сдвинул ее набок, стал на колени и принялся разгребать в том месте землю. Добыл глиняный горшок с плотно подогнанной крышкой. Поднял и осторожно высыпал все на подстеленную дерюгу. Тут хранился скарб их рода. С прадеда собираемое на черный день добро, чтоб в лихую годину купить детям кусок хлеба. И хоть тех дней было уже достаточно, но как-то обходились, последнего не трогали. Был здесь и серебряный карбованец, самый первый, отложенный про запас, уже черный от времени... Был и кованый браслет, который носила еще прапрабабка Михея, сломанный серебряный нож, украденный кем-то на богатом дворе. И еще кое-какой хлам, не пригодный ни к чему, ценный только серебром. Михей взвесил в руках все свое добро, которое на сегодня равнялось паре лошадей и телеге в придачу — и еще раз вздохнул. Потом решительно смешал с том, что собрало общество, и принялся раздувать огонь.

*     *     *

Бывает мгновение, когда весь мир превращается в подобие театральных декораций, а человек возвышает себя над людьми, над законами и обычаями. Для него уже нет ничего невозможного или запретного…
Проходя мимо двора Беркутов, Игнат вспомнил, что так и не пообедал. Не колеблясь и мгновения, он завернул к дому прежнего товарища, а теперь — худшего врага. Не спрашивая: есть кто дома или нет никого. Да и безразлично это было Игнату. Войдя в горницу, он взял с деревянного подноса, прикрытого чистым полотном, пышный корж, подумал немного, а потом взял и второй. А с миски, также прикрытой полотенцем, ухватил ломоть копченой медвежатины.
«Наверно еще, из той медведицы, что на Мирославу напала…», — подумал мимоходом и вышел из дома.
На дворе у Беркутов почти около порога росла старая груша. Молодой Захар, странствуя миром, принес с собой откуда-то из Венгрии прищепу. Привил на дичку, и принялась новая порода. Все лето груши были такими невероятно твердыми, что и в шутку никому не приходило в голову их срывать. Зато к концу осени, перед первыми заморозками, каменные плоды приобретали мягкость и едва растрескивались от переполняющего их медового сока. А еще груши были хороши тем, что вовремя сорванные, могли лежать в сене, хоть до весны. Захар никому не жалел ни семян, ни привоя, поэтому теперь более молодые родичи этой «старушки» росли почти в каждом Тухольском подворье.
Взглянув на большие и твердые плоды, Игнат ухмыльнулся, выбрал парочку наиболее подходящих за размером, сорвал и кинул за пазуху.
— Для любимой ничего не жаль, — пробормотал и засмеялся, хрипло, неприятно, как ворон прокаркал.
Пока он шел селом, никто не встретился ему по пути. Будто люди и в самом деле исчезли куда-то из этого уровня бытия, на который переместился Игнат. Или его самого турнули прочь...
Зато лес принял парня, не задавая никаких вопросов, как своего... Как дикого зверя. Молча укутал прохладой, дал напиться ключевой воды и постелил мягкое ложе. Скалам, горам и деревьям, столько всего пришлось повидать на своем длинном веку, что человеческие радости или беды казались им чем-то вроде детского озорства, когда нанесенные обиды, забываются быстрее, чем высыхают на щечках замурзанные потеки от слез...
Короткие послеобеденные часы незаметно промелькнули над головой жаркими и тревожными снами. Когда парень разлепил глаза, был поздний вечер. Да и что за ночь летом, в июле? До полуночи еще светло, а после полуночи — уже светло.
Какое-то мгновение Игнат лежал неподвижно, не понимая: где он и что тут делает? Отдых вымыл с души парня горечь несправедливости и посеянную ярость. Ему стало даже стыдно, что он был таким несдержанным, что не сумел найти слов, которыми должен был объяснить товарищам свое решение. Они бы все поняли, должны были понять...
Первым порывом было: бежать в село, найти Максима и помириться с ним... Но перед внутренним взором опять возникла Мирослава... Пышная грудь, соблазнительные уста, и все добрые намерения парня исчезли, не оставив и следа.
— О-хо-хо... — простонал Игнат и обхватил голову руками. — О-хо-хо…
— Ну, наконец-то, — услышал вдруг рядом негромкий голосок и оглянулся. — А я думал, что не догадаешься позвать.
Парень вскочил с земли, и увидел перед собой маленького старичка с длинной зеленой бородой. Тряхнул головой, прогоняя виденье, но тот — не только не исчез, а даже наоборот — весело расхохотался.
— Следовало тогда трясти кудрями, когда я тебе советы давал, а теперь чего? Лепешку, надеюсь, принес?
— Лепешку? — парень никак не мог опомниться. — Ты кто, кикимора?
— Я тебе дам кикимору, — обиделся старичок. — Лесовика от ведьмы отличить не можешь? Лепешку, спрашиваю, принес?
Парень кивнул.
— Так давай, угощай... Чего тянешь?
Игнат так же, молча, вытянул из-за пазухи корж и протянул лесовику. Тот мигом набил полный рот и с довольным бормотаньем принялся жевать.
— Так ты лесовик?
— Угу...
— И ты мне советы давал? Там — около кривой липы?
— Угу...
Парень задумался.
— И думаешь: общество простит?
«Девица, позабывшая о стыде, готовая ночью прийти в лес к парню, заслужила наказание... — сразу же прозвучал в его голове тихий ответ, хотя лесовик при этом не переставал жевать корж и рта не открывал. — Вот ты, Игнат, его и исполнишь».
— А если Мирослава все равно выйдет за Максима? — поделился главным сомнением Игнат.
— И что?.. — ответил вслух лесовик. —  Будет молчать до самой смерти, а ты получишь над ней полную власть. Навсегда... Побаиваясь, чтоб о ее позоре никто не узнал, она еще не раз выйдет к тебе… хе-хе, добровольно. Хоть до замужества, хоть после. А захочешь — и деньжат принесет... не обеднеет. Хе-хе... И пожаловаться не посмеет. Кто ей поверит, что сама не хотела?..
— А как не удастся? Как откроется правда?
Чем больше сгущалась темень, тем сильнее Игнату становилось не по себе.  Тревожнее...
— В ночь на Купала и не такое случалось. Разве тебе не известно, что этот праздник берет начало от любви брата к родной сестре... Поэтому, в Купальскую ночь не считается преступлением, если парень настолько потеряет разум, что не сможет удержаться. И девушка, — а о безумии навеваемом цветущим папоротником матери объяснили каждой, едва только титьки надуваться начали, — которая решит остаться с милым наедине, сама будет виновата, во всем, что может случиться. Для этого и жгут костры, чтобы хоть немного колдовство ночи развеять... А чучело Морены сюда уже священники Единого Бога приплели. Потому как, хоть жги его, хоть топи, а ни смерть, ни любовь, от этого никуда не исчезнут. Так что не сомневайся. В ночь на Ивана Купала одинокая девушка в лесу — это дичь, на которую разрешено охотиться каждому.
Промолвив все это, лесовик крутнулся вокруг себя и исчез.
Убедив себя, что он всего лишь пользуется удачно подвернувшимся случаем, Игнат поспешил к назначенному месту. Шел так, словно подкрадывался к норе барсука. Чтоб нигде и травинка не зашелестела.
Мирослава ждала.
Прислонившись спиной к шершавому стволу липы, положив руку на рукоять меча, девушка всматривалась в темноту и насторожено прислушивалась, надеясь услышать шаги любимого. Она не принадлежала к разнеженным, избалованным боярским дочкам, что без помощи прислужников и в карету сесть не могут, — так ведь и подкрадывался к ней не тать с большака, а охотник…
От сильного рывка за косу, девушка от неожиданности, невзирая на настороженность и готовность к опасности, оцепенела на мгновение. А когда, опомнилась и открыла рот, чтобы позвать на помощь, что-то плотно заткнуло его. Девушка почувствовала, как ее зубы застревают в вязкой мякоти, и что она уже не только крикнуть, но и пошевелить челюстями не может. Попробовала сжать зубы крепче, чтобы раскусить, но те лишь увязли еще крепче. Зато во рту появился привкус неспелой груши.
Осознав, что помощи не будет и ей надо самой защищаться, Мирослава вспомнила о мече, но — слишком поздно. Крепкий тычок в живот заставил ее согнуться, а от недостатка воздуха руки и ноги сделались, будто соломенные. Девушка еще пыталась оказывать сопротивление, но на ее слабые потуги напавший даже внимания не обращал. Умело и быстро связал за спиной заломленные в локтях руки, стянул лодыжки, а потом, согнув девушке ноги в коленях и подтянув пятки почти к ягодицам, другой конец шнура обернул вокруг талии и затянул узел. Бычок, которого связывают прежде, чем зарезать, чувствует себя свободнее.
Вся эта возня, которая Мирославе показалась вечностью, не заняла и пары минут. Парень присел рядом и уверенным движением победителя погладил пленницу по щеке, ощущая под заскорузлой ладонью бархатную нежность кожи. Девушка непокорно дернула головой, от чего рука Игната скользнула ей на плечо. Рассмеявшись, парень повел кончиками пальцев дальше, пока не натолкнулся на твердый бугорок. Мирослава засопела, забарахталась, но поскольку все ее движения только туже затягивали узлы, она вынужденно угомонилась и только всхлипывала от обиды и унижения. Она все еще не знала, кто на нее напал, и надежда на спасение не оставляла девушку. Ее мог похитить и кто-то из соседей-бояр. И когда ее освободят из пут, Мирослава покажет, чего стоит дочка Тугар-Волка...
«Ну, что? — поинтересовался у Игната невидимый лесовик. — Плохо я присоветовал? Не стоила охота пойманной дичи?»
«Стоила», — так же мысленно ответил парень, улыбаясь в ночную тьму.
Теперь, когда девица была полностью в его власти, Игнат не спешил. Мирослава чувствовала, как твердые пальцы сжимались на ее груди, впиваясь клещами в соски, будто хотели раздавить. Так сильно, что аж слезы выступили... Невзирая на боль, которую наносили ей путы, она снова и снова пыталась бороться. А когда ладони неспешно поползли ниже, девушке показалось, что она сейчас задохнется от омерзения. И горькие слезы от несправедливой, неожиданной и незаслуженной обиды потекли уже неудержимым потоком.
Мирославе было и стыдно, и больно... Но кляла она незнакомца не за то, что потерял голову и совершил подлость, а за то, что проделывал все это слишком бесцеремонно, грубо. Возможно, если б он был не так нагл, сказал пару нежных слов... Девичье сердце склонно к жалости и сочувствию, и вполне вероятно, нашло бы оправдание даже этому — самому мерзкому поступку. Легенда о безумии, которое окутывает мужчин на Иванову Ночь, помогла бы. Но тот, кто совершенно игнорировал ее чувства, потому что видел перед собой лишь лакомый кусок, — заслуживал самой жестокой мести. Женские мысли никогда не плывут серединой раздумий и поступков, а обязательно прибиваются к одному из берегов. И если это не всепрощающая любовь, то — испепеляющая ненависть.
Легкий шорох неподалеку встревожил парня, напомнив, что он напал на боярскую дочку всего в нескольких шагах от жилища. И что Мирославу могут начать искать в любую минуту.
Игнат быстро вскочил на ноги, забросил на плечо добычу и рванул в чащу, руками придерживая девушку за бедра, чтобы не соскользнула. От этого прикосновения парня бросило в жар, но он только мотнул головой, изгоняя соблазнительные видения, и прибавил ходу.
Вовремя. Раскачанные ветви не успели успокоиться, как из ближайших кустов к старой липе вышел Тугар-Волк.
Еще с вечера боярин заметил, что с его дочкой что-то происходит. Мирослава была невнимательна в разговоре, а за трапезой не обращала внимания на то, сколько кубков выпил отец, хотя раньше всегда хмурила брови и неодобрительно покачивала головой уже после второго. Зато в окно девушка посматривала тем чаще, чем сильнее смеркалось на улице.
Зная нрав Мирославы, Тугар-Волк не стал ни о чем расспрашивать, но глаз с дочери решил не спускать. Догадывался, что не обошлось без ненавистного молодого Беркута. И даже — обрадовался! Жертва сама шла ему в руки. Кто осмелится упрекнуть отца, если тот проучит наглеца, посмевшего покуситься на честь дочери? Даже Захар отречется от сына, когда узнает за что того постигла такая кара. Не поможет и ссылка на праздник Купалы, — кстати, запрещенный церковью, как языческий. А, следовательно, Беркутам придется умерить пыл и сдержать самолюбие, потому что позор ляжет на весь их род.
Тугар-Волк выскользнул за ворота одновременно с девушкой, но так что Мирослава ничего не заметила. Сначала хотел взять и слуг, но рассудил: что те могут помешать. А, кроме того, слова Мирославы станут лучшим доказательством. Врать дочь не умела сызмальства.
Будучи не только воином и охотником, боярин заметил парня еще задолго до того, как тот подобрался к липе. Он только удивился: почему Максим подкрадывается? И решил дождаться развязки.
Нападение незнакомца оказалось для Тугар-Волка не меньшей неожиданностью, чем для самой Мирославы. Он уже даже было ухватился за меч, когда другая мысль остановила его и заставила криво улыбнуться. Получалось даже лучше, чем он хотел… И без кровопролития клин между влюбленными вбивался такой, что ни о какой свадьбе не могло быть и речи. Не то, чтоб Тугар-Волк колебался — убивать или нет Максима?.. Но ему очень не хотелось делать этого на глазах у дочери и навсегда потерять ее любовь. Кроме того, выйдя ночью на встречу с любовником, Мирослава тем самым отреклась от родительской опеки. Больше того — встречаясь тайком с тем, кого ее отец не может терпеть (а она об этом хорошо знала), девушка не только позорила семейную честь, но еще и демонстрировала непослушание. Следовательно, должна быть наказана и очень сурово! Чтобы на всю жизнь запомнила! А что можно придумать страшнее того, что сейчас с девушкой происходило? Конечно, он не собирался допустить надругательства, но пережитой страх пойдет Мирославе на пользу.
Тугар-Волк тихо засмеялся. Напуганная девица навсегда позабудет о ночных прогулках. А пущенный слушок отобьет у Максима желание ухаживать за «обесчещенной» боярышней... Уточнять «подробности» парень не осмелится, — а если и наберется дерзости, то искренний ответ Мирославы положит конец их отношениям. Ну а негодяй, который решил, покусится на честь боярской дочери, скоро пожалеет, что вообще родился.
Боярин зловеще ухмыльнулся и стал раздеваться.
«Месть, дело благородное... — словно оправдываясь, подумал он. — А мне так хочется настоящей крови...»
Это была последняя мысль Тугар-Волку, пока он еще находился в человеческом подобии, потому что мгновением позже под липой сидел огромный зверь, который одним своим видом испугал бы до смерти любого, самого стойкого воина.
Волколак поднял морду к небу и хотел завыть, но остатками разума вспомнил, что добыча рядом, и не стоит предупреждать ее о своем приближении. А звериное чутье подсказывало: где искать беглеца. И уже в следующее мгновение оборотень шустрой тенью заскользил в ту сторону, куда удалился Игнат с пленницей.

*     *     *

Серебряный топор Михею удался на славу. Мягкий металл, которым нельзя было покалечить и младенца, выглядел грозно и теплил мысль, что может на что-то серьезное и пригодится. Насаженный на крепкое, длинное топорище из специально вяленой, древесины молодой акации, он хорошо лежал в ладони и был удобным, хоть для работы, хоть для боя.
Посмотрев, как Максим с ним управляется, цыган довольно щелкнул языком и промолвил, похлопывая парня по плечу:
— Не хотел бы я быть твоим врагом. А будь в твоих руках стальной топор, — я бы за дверь кузницы и голову не высунул. Клянусь старой подковой, которую вчера мой Ромул нашел на большаке. Кстати, еще довольно целую...
Смутившись от шутливой похвалы, Максим немного покраснел и перестал вымахивать серебряным оружием. А Михей вдруг остепенился и протянул ему на ладони, заскорузлой и совершенно черной от въевшейся угольной пыли, маленькую серебряную подковку, да такую махонькую, что парень не сразу сумел разглядеть подарок.
— Надень на шею, брат, когда к чудищу пойдешь...
— Что я красная девица, цацками обвешиваться? — пренебрежительно хныкнул Максим.
— Это не украшение, — наставительно произнес цыган, не выказывая обиды. — Ты ж крестик носишь?
— То крестик, — неуверенно ответил парень. — Его отец Александр свяченой водой окропил...
— Мой народ такие подковки не меньше ценит... Они нам счастье приносят... Возьми, Беркут, от всего сердца дарю! Твой отец мне вторую жизни подарил, и я брату названному хочу хоть чем-то помочь!.. Возьми, Максим, — попросил почти умоляюще. — Может и не будет тебе от этого пользы большой, но и помехой уж точно не станет...
С такими доводами Максим не мог не согласиться. Да и Михея обижать не хотелось.
— Благодарю, брат, — ответил просто и нацепил подковку на один шнурок с крестиком. — Даренное от всего сердца, и в самом деле повредить не может.
— Вервольф очень быстр, — молвил тихо цыган, будто обращался к самому себе. — Когда будет находиться от тебя на расстоянии в десять шагов, готовься так, будто он стоит рядом. Не дай захватить себя врасплох, потому что и сила у него такая, что второго удара ему не понадобится... Лучше всего, если в то мгновение, когда решишь напасть, кто-то сможет чудовище отвлечь. Одно мгновение рассеянности вервольфа подарит тебе жизнь...
— Откуда ты, Михей, про оборотней так много знаешь? — воскликнул удивленно Максим. — Неужели сам видел?!
— Да… приходилось... Но ничего приятного в тех воспоминаниях нет. Лучше и не ворошить прошлое.
Кузнец как-то неуверенно дернул плечом и пошел в кузницу. Причем шел он так тяжело и медленно, будто нес на себе непосильный груз.
— Михей! — позвал парень. — Погоди! Расскажи еще хоть что-то! Я же о них только из бабушкиных сказок знаю, а пойди, разбери, сколько в тех небылицах правды... Отец же и хотел бы помочь, так тоже ничего не ведает. Говорит о Богах Давних, и о гномах с лесовиками, летавиц и нимф вспоминает, даже какого-то Громыхалу приплел, а вот с волколаком, ни разу дел не имел.
Цыган обернулся в самих дверях.
— Наш табор стоял в Венгрии... Давно это было, я еще макушкой и до конской морды не доставал. Ночью пришел вервольф. Много наших самых храбрых мужчин вышло ему навстречу. Теперь их нет... табор ушел... Мой отец тоже хотел убить вервольфа... Он был сильный мужчина, подковы ломал. Быка мог кулаком убить. Отца больше нет среди живых…
Михей еще больше ссутулился.
— Прости, Михей, я не знал... — вздохнул Максим и чуть помолчав, продолжил. — А меня другая печаль гложет. Это ж не какой-нибудь приблудный оборотень, а — отец Мирославы! И значит, должен я отца любимой убить!.. А кровь — не водица... Не встанет ли она потом между нами? Как считаешь?
Кузнец промолчал.
— Вот и я о том…
Максим развернулся и направился на берег потока. Туда, где Тухольская молодежь уже разжигала костры, собираясь всю ночь праздновать Ивана Купалу, и ждать, когда Ярило окунет свой лик в воды запруды. Погруженный в невеселые мысли, он не заметил, что какая-то фигура, держась в стороне и прячась в темноте, крадучись двинулась за ним.
Веселый гомон становился все выразительнее, и парень решительно повернул в сторону. Не то настроение, чтоб озорничать вместе со всеми. Тем более что и Мирославы там нет. Не пустит боярин дочку к смердам. Домой идти — неохота, и дол рассвета еще изрядно. Даже полночь не миновала... Его друзья прыгали через пламя, смотрели: чей венок к какому пристал. Ворожили, гуляли, целовались с девушками. Может, все-таки к ним пойти? Нет, не хочется…
Держась в стороне — так, чтоб не доставали отблески пламени и, чтоб хоть немного избавиться от неприятных мыслей, Максим решил искупаться.
Выбрал уютное место. Сложил на камне одежду, разбежался и бухнул в прохладную воду...
Дед Охрим и отец советовали ему оскорбить Тугар-Волка и довести до поединка. Надеясь, что при дочери и слугах тот не станет превращаться в зверя, и тогда у парня появится шанс. И хоть боярин рубака знатный, но все-таки: сражаться с человеком, не с чудовищем сойтись... Дворня, может, сначала и не поверит Тухольцам, но потом — все на явь выйдет. Сказывают, оборотни после смерти или в труп волка, или в колючий куст превращаются. Вот тогда и поймут все, что по-другому поступить нельзя было. И Мирослава тоже... поймет. Но, простит ли? Приходилось полагаться на мудрость старого Лиса и отца. Особенно, если хотел, чтобы общество приняло дочку волколака, как его жену. Потому что победитель сможет право потребовать особого почета и … вознаграждения!.. И лучшей наградой станет их с Мирославой спокойная жизнь среди людей.
Прохладная купель привела в чувство очумевшего от раздумий парня, и из запруды он выбрался, ощущая уверенность и успокоение. Одевшись и продолжая думать о любимой и ее проклятом отце, Максим и не заметил, как ноги вынесли его на знакомую тропинку. Он шел и размышлял над тем, как в жизни все переплетается: вот и теперь, те самые руки, что недавно спасли от смерти в медвежьих когтях боярскую дочку, вынуждены убить ее отца... Попробовал отвлечься, но мысли упрямо кружили вокруг предстоящего поединка... Опомнился парень только когда остановился под заветной липой.
А тут и ветки на дереве, и травинки у корневища — решительно все напоминало о счастливых минутах, проведенных с любимой. Вон, даже меч ее лежит, посверкивая в лунном свете мелкими самоцветами, коими украшено оголовье рукояти и ножны.
Меч?! Мирославы! Здесь?
Весь дурман выветрился из головы, освобождая место тревоге, быстрее, чем порыв ветра сдувает легкую паутину.
Максим, осторожно, чтобы не затоптать следы, приблизился к дереву и внимательно осмотрел землю вокруг. Ночь умела хранить секреты, но и того, что разглядел приметливый глаз охотника, было достаточно, чтоб тревога усилилась. На Мирославу напали!
Заметив одежду, с противоположной стороны дерева, Максим даже вздохнул с облегчением. Если по следу разбойника идет оборотень, — бедняге оставалось только посочувствовать. Похоже, в некоторых случаях, не так плохо быть дочерью волколака.
Полная луна давала достаточно света, чтобы Максим смог двинуться следом. Тем более что ни тать, ни Тугар-Волк не таились. Спешили. Оба… Беркут не стал торопиться, доверив наказание родительским рукам. Вернее — клыкам... И только крик, наполненный неописуемым ужасом и болью, заставил его забыть про осторожность.
Максим недаром считался одним из лучших охотников, и лес знал не хуже своего двора. Сначала увидел темную, массивную фигуру зверя, с глухим рычанием раздирающего что-то в траве. Максим не испытал к неизвестному татю сострадания, а стал взглядом искать Мирославу. Девушка лежала чуть в сторонке. Подбежал, присел рядом, и стал разрезать затянутые намертво узлы.
— Чтоб тебя черти с вил не снимали, тварь…— приговаривал. — Гнида...
При этом Максим помнил, кто у него за спиной, и как только разрезал последний узел, развернулся к волколаку. А тот уже стоял в нескольких шагах от парня и внимательно наблюдал, как он освобождает от пут Мирославу.
Теперь, когда Максим имел возможность подробнее разглядеть Тугар-Волка, ему сразу стала понятна глупость и невыполнимость задуманного старейшинами плана. Чудовище напоминало бычка двухлетка, с внешностью волка. Соответствующего размера была и пасть. Но страшнее мощных мышц, страшнее смертоносных клыков — были глаза оборотня, один взгляд которых отнимал всю храбрость и мужество у жертвы. Чувствуя, что еще мгновение и он, как напуганный заяц, ринется прочь, не разбирая дороги и ломая кусты, Максим облизал пересохшие губы и хрипло выдавил из себя:
— Я сам охотно убил бы подлеца. Кто это?..
— Ха, — негромко проворчал волколак. — Откуда я знаю… Можешь сам взглянуть... Хотя, я уже подпортил ему личико... немного.
Максим, помня наказ цыгана и стараясь не повернуться спиной к твари, сделал небольшой круг и приблизился к растерзанному телу. Но только по одежде и сумел распознать недавнего товарища.
— Игнат! — прошептал растерянно. — О, Господи! Как же это?
— Знакомый? — заинтересовался волколак.
— Да... — не скрыл правду парень. — Даже побратимом считался… когда-то… — и, не удержавшись, Максим плюнул на останки.
— Хе-хе, — прокомментировал этот поступок Тугар-Волк и поинтересовался. — Ну, а ты откуда тут взялся? Не к тебе ли Мирослава ночью вышла? Правду говори! — прорычал угрожающе.
— Почему Мирослава оказалась в лесу, — неспешно ответил парень, — мы у нее самой спросим, когда очнется. А здесь я, боярин, чтоб тебя убить.
Сначала Максим не хотел говорить об этом, но лукавить не умел и решил рассказать все, как есть. А дальше будет видно. Тем более что после всего пережитого и увиденного, зла на оборотня парень больше не держал. Больше того, возник вопрос: если он такое чудовище, так почему до сих пор ни разу не напал на людей, и довольствовался одними овцами и телятами?
— Меня убить? — хрипло засмеялся оборотень. — Уж не этим ли? — мотнул пренебрежительно мордой в сторону топорика. И мгновенно, очутился рядом с парнем, — тот даже дернуться не успел, а перекушенное топорище, уже упало под ноги. — Серебро, хе-хе...
Вурдалака не сильно ткнул тяжелой головой парня в живот, и тот тяжело рухнул на землю.
— Глупый ты, Максим, хотя храбрец... да…
— Боярин, — неожиданно для себя искренне попросил парень. — Убирался бы ты отсюда, а? Люди все равно не захотят терпеть рядом с собой такого соседа. Подгадают момент и сожгут вместе с усадьбой!.. О дочке подумай! Как ей жить потом? Это, если вместе не сгорите...
Волколак с интересом присматривался к Максиму, но молчал.
— Боярин, — продолжал дальше Максим, — мы с Мирославой любим друг друга. Ты и сам слышал, как она обещалась, что только моей будет. Благослови нас, а сам уходи в те края, где тебя не знают.
— Мирославу? Тебе? — рыкнул свирепо волколак. — Смерд! Не забывайся!
Могучая лапа молнией мелькнула в воздухе и опустилась на голову парня с такой силой, что тот свалился без сознания...
 — А что ты на это скажешь, Захар? — спросил оборотень, вглядываясь в ночь. — Может, убить сопляка?
И Захар, который был уверен, что надежно затаился, понял, что Тугар-Волк знает и о его присутствии. Унюхал, наверно, волчара…
— Ну, чего молчишь?
— Не думаю, что это пойдет кому-либо на пользу, боярин, — выдавил из себя Беркут, благодаря школе Морены. Там всякое пришлось повидать. — Убийство Игната я могу понять. Наверно, поймут и люди... Что ж до Максима...
— И что? — прорычал оборотень. — В чем разница? Этот покусился на честь дочери, а твой сын — на меня руку поднял.
— Девицу обидеть — дело подлое. И такого изувера от справедливого наказания никто не станет защищать. Даже на Купалу... А вызвать на поединок чудовище...
— Хе-хе... А ты не думал, старик, что у чудовища может быть другое мнение... К тому же, громаде скоро не до меня будет. Десять тысяч монгольских воинов идут сюда Тухольским шляхом... Пета и Бурунда — лучшие бегадиры Батыя, ведут их в наши горы. Может, считают наш перевал более близким путем в страну угринов, а может — по другой надобности...
— Знаю...
— Вот и хорошо... Поэтому занимайся своими напастями, а меня оставь в покое. И о Мирославе забудь... Не для твоего сына я ее растил...
Захар решил, что сейчас лучшее не противоречить оборотню. Да и зачем? Жизнь все сама расставит на свои места.
— Так и быть, — прибавил, еще немного поворчав и подумав, Тугар-Волк. — Оставлю я твоего щенка живым. Пусть... Все равно монголы вскоре здесь всех вырежут...  Только постарайся вбить в его дурную голову: чтобы о Мирославе и думать позабыл! А не послушает доброго совета, следующая наша встреча, станет для него последней. Это я тебе обещаю, можешь и не сомневаться!
 Волколак ухватил зубами дочку за одежду, а потом легко и бесшумно, будто держал в пасти не человека, а полевую мышку, исчез в дебрях.
И как только Тугар-Волк прыгнул в чащу, на противоположном  конце поляны, снял с лука стрелу и ослабил тетиву Михей. Единственную стрелу, для наконечника которой ему хватило серебра. Потом облегченно вздохнул, потому что никогда не отличался излишней храбростью, и поспешил к лежащему ничком Максиму...
Не замечая Захара. Будто того и вовсе там не было...



Глава одиннадцатая (продолжение)
ИЮНЬ 6749-го.
ЗАПАВШАЯ ДОЛИНА. ТУХОЛЬЩИНА

Проснулся Захар, помня каждое слово из своего странного и тяжелого сна. Он и на мгновение не засомневался, что не обошлось без колдовства. Возможно, Морена хотела убедить его, что противиться ее воли — себе дороже. Так кто бы сомневался? Во всяком случае, не Захар, после четырех лет в Карпатском замке. Но что делать, если не только у него душа не лежит к такой подлости, но и Тухольцы не согласятся освободить проход монголам. Не для удобства завоевателей строили они, вместе с другими громадами, в горах этот шлях. Могут и погибнуть... Но рабами не станут никогда! Ни княжескими, ни монгольскими, ни самого Перуна...
Захар зачерпнул ладонями ледяной воды и хлюпнул себе в лицо, окончательно смывая с век остатки сна. Потом поднялся и посмотрел на солнце, что как раз показалось над мрачными верхушками вековых сосен, будто и со своей стороны прилагало усилия, чтобы помочь человеку взять верх над кошмаром ночи. Сколько уже было в его жизни таких рассветов, а он все не мог насладиться... И каждое утро приветствовал светило с ласковым трепетом в душе, словно спешил на второе свидание.
Шаги Максима он, как и в колдовском сне, узнал издали. Да и могло ли быть иначе.
— Здорово, отец, — подошел ближе тот. — Как рыбалка?
Захар улыбнулся.
— Ты лишь за тем, чтоб о рыбе меня спросить, так торопился?
Улыбнулся в ответ и Максим.
— За этим тоже, но и с новостью. Гости к нам в долину пожаловали...
— Гости? Откуда?
— Кто ж их знает? Мы им еще не показывались и не здоровались.
— А как выглядят?
— Один из них, похож на княжеского дружинника. А второй — больше купца напоминает. Хотя, утверждать не берусь. Здоровущий очень дядька. А еще — кузницей и окалиной от него попахивает. Даже издалека слышно... Странно, правда?
— Чего гадать?.. — пожал плечами Захар. — Так или иначе, надобно гостей привечать... А почему ты их в горах держишь? Веди в село.
— Так в том то и суть, отец, — развел руками Максим,  — что этого купца-коваля Страж не пропускает!
— Страж?! — обеспокоено и удивленно переспросил Захарий. — Ты сказал: Страж не хочет пропустить в долину чужака?
— Именно так, отец, — хмыкнул Максим. — Слово в слово. Что-то ты к старости туговат на ухо стал…
— Нишкни! Помнишь ли ты, что это значить?
— А кто ж того не знает, — дернул плечом парень. — Поскольку Страж защищает нашу громаду от каверз Морены, то чужак должен быть либо ее слугой, либо каким-то иным образом представлять опасность для наших людей. Но об этом старейшинам судить... Поэтому, я и пришел за тобой.
— А второй?
— К воину Страж относится благосклонно.
— Гм, враг и приятель приходят одновременно... Что ж, пойдем. Ты прав, на такое надо взглянуть собственными глазами, — и старый Захар довольно прытко направился к проходу в долину.
Тухольский шлях, который вел из Красной Руси через Карпаты к Венгерским землям, был построен горцами после того, как путь Дуклянский из-за непомерно высокой пошлины, стал слишком дорогим не только для простого люда, но и для малых купеческих караванов. И не было теперь в горах более удобной дороги, да и короче — только головокружительные козьи тропки.
Этот путь обходил Тухлю чуть стороной, и чтобы свернуть с него в долину, нужно было пройти под огромным камнем, который и в самом деле, будто Страж нависал над проходом. Да так опасно, что лишь привычные жители Тухольской общины, могли проходить под ним без трепета в душе. Что же касается приезжих купцов или гонцов, то они предпочитали обойти его стороной. И без неотложной надобности в долину не потыкались. А Тухольцы верили, что именно в эту брылу когда-то, давным-давно, оборотила всесильная Морена Короля Гор, который не хотел пойти к ней в услужение и слишком часто заступался за людей. В особенности за тех, что поселились в Запавшей долине... Но и в каменном подобии Страж не пожелал смириться и был готов раздавить всякого, в ком заподозрил бы слугу Морены, или желающего зла Тухольской громаде. Достаточно было лихому человеку приблизиться к входу в долину, как каменный Страж начинал наклоняться, угрожая упасть и расплющить его.
Вот и сейчас…
Как только Юхим пытался приблизиться, как скала начинала шататься, а на дорогу, у подножия Стража, градом ссыпались большие глыбы и малые камни. Кони из-за этого встревожено фыркали, приседали на задние ноги, и всадникам еле удавалось сдерживать их в узде.
В конце концов, видя, что нет другой возможности, им пришлось спешиться, и, взяв коней за уздечки, попробовать провести их под нависшей над тропинкой скалой. Но опять, едва лишь Непийвода подходил ближе, чем на десять шагов к Стражу, как огромная брыла наклонилась над дорогой так, что лишь чудом удерживалась на своем месте.
Когда напуганный конь в очередной раз вырвался из рук оборотня и, задрав хвост, унесся обратно, Юхим не сдержался и зло выругался.
— А, чтобы тебя болотная лихорадка скрутила, волчья сыть! Стой, проклятая тварь! Найда, держи его!
Тот уже и сам собирался вскочить в седло, когда сзади и немного выше кто-то многозначительно кашлянул.
Оба подняли головы и увидели над собой, возле «беспокойной» скалы, седого, словно лунь старца, что опирался на крепкий суковатый посох. А рядом с ним — нескольких парней, вооруженных луками, мечами и бартками.
— Не беспокойся, — промолвил старик. — Конь никуда не убежит. Сейчас мои хлопцы его воротят. Но сперва надо выяснить, почему Страж не хочет впускать тебя в долину? Кто ты, кем будешь? Откуда и зачем к нам пожаловал?
— Какой еще стражник? — буркнул сердито Юхим. — Да и сам ты — кто таков?
— Не стражник, а Страж, — назидательно произнес тот, не выказывая гнева за очевидное пренебрежение, прозвучавшее в голосе купца. — И такое имя носит вот эта скала. — А я, чтобы ты знал, один из здешних старейшин, — следовательно, должен интересоваться: кто и с чем пожаловал в мое жилище.
— Прости чрезмерную горячность моего спутника, отец, — почтительно отозвался Найда. — Но, когда конь вырывается из рук посреди диких гор, трудно сохранить спокойствие. А что до нас, то оба мы из Галича. Он, — парень указал на Юхима, — купец и оружейник Юхим Непийвода, а я — княжеский дружинник, Найда Куница. Он — по торговому делу странствует, а я — для охраны. Позволишь ли узнать твое имя?
— Охотно, — улыбнулся старейшина, поскольку учтивые речи всегда производят благоприятное впечатление. — Меня кличут Захарием. А родом я из здешних Беркутов.
— Захарий? Беркут? — переспросил чересчур торопливо Найда, не в силах укрыть свою радость от неожиданной, но столь желанной встречи. — Тот самый Захарий Беркут?
— В здешних горах другого Захара Беркута нет… — удивился старец, услышав в голосе воина гораздо большее, нежели обычную вежливость. — Никак виделись уже? Что-то не припоминаю?
Но Найда уже взял себя в руки, вспомнив, что Юхиму лучше ничего не знать о напутственном совете воеводы, и ответил небрежно:
— Нет, отец, не доводилось нам раньше встречаться, но слышал от людей много доброго. Знают тебя в округе, как человека умного и прямого, — поклонился парень, будто передавал старейшине поклон от тех, кто рассказывал Найде о Тухольском ватаге. — Но, мне кажется, что разговаривать удобнее, когда смотришь человеку в лицо, а не запрокидываешь голову к облакам. Как считаешь?
— И где мой конь? — прибавил Юхим, который никогда не забывал о своем добре.
— Коня уже ведут, — ответил Захарий. — И поговорить, воин, я готов с тобой охотно. Но как быть с купцом? Страж не пропустит его.
— Страж! Страж... — опять вспылил Юхим. — Что вы там плетете? Тоже мне диковина, камень по склону скатиться норовит... Гляньте, как он нависает! На честном слове держится!
— Ты прав, купец. Именно на нем он так уже не одну сотню лет стоит... И благодаря нему каждый, кто не замыслил против нашей громады зла, может свободно войти в Долину. Страж даже не шевельнется. А тем, кто с плохими намерениями придет, — лучше судьбу не испытывать!
— Вот напасть! — сплюнул Юхим. — И чем я мог провиниться перед вашей громадой? Когда и тебя самого, и Стража вашего впервые в жизни вижу?
Захарий сделал вид, что задумался.
— Что ж, есть и этому объяснение. Слугой Морены Страж ненавидит еще больше...
От таких слов Юхим растерялся, обеспокоено взглянул на Найду, но отрицать не посмел.
— Что ж, пусть так. Все мы в разный способ служим Богам... Кто-то больше уважает Бога Единого, кто-то поклоняется Перуну, а я — Морене. Но клянусь жизнью, честью и именем моей Богини, что не замыслил ничего плохого против вашей общины. И помогаю этому парню попасть туда, куда он сам стремится.
— Неужто в замок Морены?! — голос Захария поневоле дрогнул.
— Ты ведаешь о ее замке? — в свою очередь пристально взглянул на старца Непийвода.
— От того, кто всю жизнь прожил в горах, они не скрывают свои тайны, — пространно ответил Беркут. — Воин, неужели ты и в самом деле, вознамерился туда добраться?
— Да, уважаемый.
— Что же, вольному воля... Видимо, имеешь на то причину... И я рад буду принять тебя своим гостем на этот вечер.
— Только меня одного? — переспросил Найда.
— Спутника твоего мой сын проведет в долину другой тропинкой. Но она значительно длиннее. Поэтому раньше полуночи его ждать не  приходиться.
— Лазить целый день по кручам из-за какой-то каменюки? — возмутился оборотень. — Вы, что спятили тут все?..
Захарий опять сделал вид, что не услышал обидных слов.
— Вольному — воля, а спасенному — Рай... — повторил во второй раз. — Тебе никто не препятствует пройти более удобный путем. Попытай счастья, коль смелости хватит...
Юхим зарычал от злости, опять сплюнул и решительно зашагал по дороге. Но чем ближе подходил он к проходу, тем грознее шумела внизу вода, и гуще становился град камней, что так и посыпался от подножия Стража. А сама глыба будто застонала и явно покачнулась. Волколак сначала замедлил шаг, а затем испугано попятился. И сразу же все затихло.
Захарий не проронил даже слова. Всем все было и так понятно.
— А мне можно попробовать? — поинтересовался Найда.
— Я уже говорил, — пожал плечами Беркут. — Мы никого силой к себе не тащим, и никого не прогоняем. Попробовать каждый волен. Хочешь? Иди...
Легко послав коня коленями, Найда медленным шагом приблизился к тому месту, где скала уже начинала сердиться на Юхима, и ... ничего не произошло. Найда проехал еще несколько шагов. Страж по-прежнему не обращал на него ни малейшего внимания, продолжая безмятежно нависать над проходом, неподвижный, как и остальные скалы вокруг. Еще мгновение, и парень, миновав Стажа, очутился на дороге, сбегающей в долину. Но дальше не поехал, а развернулся и направил коня обратно. И в этот раз ни один камешек не сдвинулся со своего места.
Юхим свирепо дернул себя за мочку уха.
— Что ж, — промолвил неохотно. — Похоже, и в самом деле нет у меня другого способа, как обойти боком вашего чересчур привередливого часового. Не ведаю, что такого могла сделать ему моя Богиня, но надеюсь, что ненависть заслуженная. Иначе, из-за чего я должен мучиться? Ваша взяла, хозяева, ведите меня в обход.
— Не так быстро... — повелительным жестом остановил его Тухольский ватаг. — Поскольку ты немил Стражу, то и нам не слишком хочется принимать тебя в своем доме.
Юхим чуть воздухом не поперхнулся от обиды.
— И изменим свое решение только в том случае, если Найда и в самом деле нуждается в тебе...
— Очень нуждаюсь, отец, — поторопился подтвердить Куница. — Без Юхима я не доберусь до замка Морены... Не найду дороги.
— Ну, это еще как сказать... — проворчал Беркут. — А кроме этого?
Найда неуверенно пожал плечами.
Захарий кивнул.
— Хорошо... Пока отдыхай здесь, слуга Морены. Мой сын Максим вскоре придет за тобой и покажет другую тропинку. О конях не беспокойся, пусть пасутся. Найдется, кому за ними приглядеть. А ты, воин, езжай в село… Мы рады тебе…
Подождав пока Найда скроется за склоном, ватаг скупо кивнул Юхиму, стукнул посохом, повернулся и исчез за срезом скалы, оставив волколака наедине с неподкупным Стражем.

*     *      *

Захар не спешил с беседой, ожидая пока ратник насытится. Поклон, переданный ему от воеводы Дмитрия, означал, что разговор будет серьезным, и ватаг не хотел перемежевывать его чавканьем. Захар хорошо помнил воеводу, — как человека рассудительного и доброго воина. Конечно, боярин, не одобрял самоуправления Тухольцев, предпочитая держать любую общину в крепком кулаке. Для чего в Запавшую Долину и прислал князь Тугар-Волка. Но, в тот раз, собирая дань, Дмитрий не требовал лишнего, не пользовался силой и должностью, чтобы получить еще что-то сверх начисленного. Для себя лично… Поэтому воина, который привез от воеводы поклон, стоило принять надлежащим образом и внимательно выслушать.
Наконец Найда сыто отодвинулся от стола и прислонился плечами к стене.
— Вот спасибо, — поблагодарил искренне. — Теперь можно опять дня три поститься.
Захарий кивнул, мол, благодарю на добром слове, но этот пустяк не стоит внимания. И поинтересовался:
— Что еще, кроме поклона, велел передать мне Галицкий воевода?
— Киевский...
— Кто? — не понял Беркут.
— Киевский. Дмитрий теперь Киевский воевода. Князь Данила Романович поручил ему оборону Киева, — объяснил Найда. — Покуда сам к угрицкому королю отбыл… А просил воевода, чтобы вы помогли мне найти замок Морены. Вроде, он где-то здесь, в Карпатах.
— Морена... — промолвил тихо старец. — Богиня Судьбы и Времени. Давняя Богиня... Даже в наших горах, где время течет медленнее и с годами все меняется не так торопливо, как в долинах, уже немногие вспоминают о Морене, Велесе, Перуне... Почему же Дмитрий послал тебя к ней?..
— Именно из-за Перуна.
Захар удивленно покрутил головой, а потом встал из-за стола.
— Пойдем, со мной. Коль разговор зашел о богах, то и место для него должно быть соответствующее.
Найда хоть и удивился, но виду не подал, — он в гостях и должен уважать волю хозяина. Особенно, если тому столько лет. А Захар повел его в сторону от села... По шаткому подвесному мосту они перебрались на другой берег стремнины и углубились в лесную чащу... Найда уже хотел поинтересоваться: как долго еще? Когда вышли на поляну, посреди которой стоял большой, потемневший с годами, идол. Из толстой, в мужской обхват, дубовой колоды умелой рукой была вырезана голова великана. Лицо сурово, брови нахмурены, уста плотно сжаты, а взгляд грозный и … насмешливый.
— Ну, вот тебе и Перун, — торжественно сказал старый Беркут и уважительно поклонился идолу. — Здесь его самое давнее капище... Кто знает: сколько поколений наших пращуров приходило сюда, чтобы отдать почет Громовержцу Карпатских Гор.
Найда, чувствуя какую-то внутреннюю потребность, тоже уважительно поклонился идолу.
— Мыслю, не повредит, если Перун тоже послушает, о чем говорить станем?
Парень еще раз взглянул на суровое лицо бога.
— И тебе полезно, — прибавил Беркут. — Привыкай. В замке Морены кого-либо из Древних богов повстречать проще, чем с медведем в горах столкнуться...
Честно говоря, Найда был уже не настолько уверен, что ему хочется туда попасть.
— Теперь рассказывай все... Без утайки, — продолжил Захарий. — И почему воевода Дмитрий хочет, чтобы я указал тебе дорогу к Морене? И почему ты идешь туда вместе с оборотнем-волколаком? И причем здесь Перун?
— Волколак? — переспросил Найда. — Но откуда вам известно, что Юхим оборотень?
— А кого еще мог распознать в нем Страж? — ответил Захарий просто. — Велеса? Ну, начинай... Мы слушаем.
Парень еще раз поглядел на мрачного идола с золотыми волосами и серебряными усами, и сам не заметил, как слово за слово и пересказал ватагу Тухольцев все, что сам пережил за последние дни. И про оборотня, и рассказ воеводы о Коне для монголов, и даже про Руженку...
— Монголы, — промолвил задумчиво Захар, когда юноша умолк. — Следовательно, Морена не отступилась... Что ж, ее тоже можно понять. Слишком долгое ожидание надоедает и богам. Тем более, когда в твоей конюшне...
— Вы и в самом деле верите, что он существует, конь этот? — воскликнул Найда.
— Верю ли? Смешной вопрос для того, кто видел Пегаса собственными глазами... Но почему Морена хочет, чтобы ты пришел к ней? Ведь похищение Руженки — не что иное, как приманка. Если она боится, что ты каким-то образом сумеешь помешать ее планам, то почему сдерживает оборотня? Простое любопытство? Желание посмотреть вблизи на того, кто может поступать наперекор ее воле? Что ж... Возможен и такой вариант... В конце концов, по своей сущности, она всего лишь женщина… — Захар задумался. Да так надолго, что Найда уже решил, что Беркут позабыл о нем и по-старчески задремал. Но Захар не спал...
 — Нам обоим не избежать ее ярости... Но, я помогу тебе, парень. Конь Перуна не должен достаться Батыю. Тут и думать нечего... Я не верю, что тебе удастся привести Пегаса Даниле Галицкому. Собственно, положа руку на сердце: и не хотел бы этого. Никто не должен владеть такой мощью. По моему мнению, его мог бы оседлать воин с чистым сердцем и душой, а среди знати таких нет. Да и среди не знатных… вряд ли кто сыщется. А помешать монголам, нужно попытаться... Каким образом тебе это удастся, не ведаю, но надеюсь: силы, которые посылают тебя, смогут подать дельный совет. Возвращаемся... День к вечеру, а надо еще указать тебе ту вершину, в которой спрятан замок, и — научить летать...
Захар говорил все тише, будто обращался не к парню, а разговаривал с собственными мыслями. Поэтому, его последние слова Найда едва расслышал и решил: почудилось...
Дорога назад всегда значительно короче, почему-то. Вот и теперь, не успел Найда как следует обдумать все услышанное от старца, а уже вышли из леса. И сразу поняли: что-то случилось. Люди в селе суетились, будто на пожаре, напоминая мурашей в растревоженной медведем куче.
— Что происходит? — ухватил ватаг за рукав подростка, что пробегал мимо.
Паренек остановился и, надсадно дыша, просипел:
— Монголы, деда Захарий! Дозор прискакал!.. Много их!.. Один отряд в переходе от села. А войско, говорят, уже над Опором стоит!..



Глава двенадцатая
ЛЕТО 6749-го.
ЗАМОК МОРЕНЫ.  РУСИНСКИЕ КАРПАТЫ

Задыхаясь от восторга, страха и еще целой кучи доселе неизведанных ощущений, Найда немного покружил над отсеченной вершиной и осторожно опустился на площадку перед потайной дверью, которая, со слов Тухольского ватага, вела в загадочный замок, принадлежащий не кому-нибудь, а самой Морене. Богине Судьбы и Времени.
С тех пор, как здесь побывал Захар Беркут, минуло все семь десятков лет и зим, но и доныне ничего не изменилось. Все те же, потемневшие от времени створки, окованные позеленевшей медью. Те же окна, застекленные горным хрусталем. Только кедры потолстели, а верхушку одного надломал какой-то из неистовых шквалов, что порой берутся сотрясать горные вершины.
Но, если Беркуту, которого пригласила в гости сама хозяйка, все казалось восхитительным и интересным, то Найде, ожидающему поединка, везде мерещилась опасность...
Двери походили на пасть неизвестного чудовища. Темные доски навевали мысль о крови невинных жертв, которыми их пропитали, творя черную волшбу. А хрустальные стекла взирали на парня, ледяными глазами мертвеца...
Найда тряхнул чубом, гоня прочь тревожные мысли, что так и норовили отнять остатки храбрости, и, чтобы вернуть себе злое мужество, призвал в воображении лицо Руженки. Грустное и заплаканное... Помогло. Не сразу, но все же... Парень оделся, подпоясался мечом и решительно шагнул к входу...
Двери с громким скрипом широко открылись... Но выпустила не враждебных песиголовцев, а дюжину веселых красавиц, которые со смехом запорхали, закружились вокруг Найды в озорном хороводе. А следом за сказочными, ярко разодетыми или — полураздетыми прекрасными девушками, что откровенно заигрывали с парнем, на терраску шагнула пара крепких, как боровики, приземистых гномов. Эти уважительно поклонились и расступились по сторонам, давая возможность гостю пройти внутрь горы.
Найда не колебался ни мгновения, — решительно раздвинул летавиц, что так и прыснули во все стороны, заливаясь звонким хохотом, и шагнул через порог. А там его уже ждала другая пара гномов, которые со всей почтительностью подхватили парня под локотки и повели дальше.
Зала, в которой Морена решила принять Найду, ослепляла изобилием бриллиантов, золота и хрусталя. Казалось, достаточно было зажечь одну-единственную свечу, и отброшенный ею лучик, повторенный множество раз в зеркалах, витражах, кубках и остальной посуде, а также в блестящих латах и щитах, мечах и алебардах, — смог бы осветить огромное помещение не хуже десятка люстр и канделябров. Здесь же горело не менее сотни свечей, и это сияние разило глазам с беспощадностью острого копья.
Если великолепием тронного зала богиня хотела поразить и ошеломить парня, то добилась  совершенно противоположного эффекта. Опасаясь ослепнуть, Найда невольно зажмурился и не увидел, как Морена появилась на ажурно вырезанном из красного дерева, троне прямо из воздуха. Тем самым впечатление от торжественности пропало зря. Потому что когда парень вновь открыл глаза и увидел богиню, то даже не догадался, что всего мгновение тому, ни ее самой, ни трона в зале не было.
— Кто ты, смертный? — голос Морены прозвучал тихо, но от холодного тона, которым она задала вопрос, потухла не одна дюжина свеч.
— Тот, кого ты хотела видеть, богиня… — на удивление спокойно ответил Найда. Даже сам удивился, откуда оно взялось. Но тем, ни менее, никакого страха или беспокойства не было и в помине. Разговаривая с воеводой Дмитрием, он и то больше волновался.
 Как в том кошмарном сне о схватке с оборотнем, ступив за грань, воин почувствовал себя гораздо увереннее. Богиня, конечно, недруг очень серьезный, но коли она его до сих пор не устранила, то или он ей действительно нужен, для чего-то важного, или она — попросту, не в состоянии это сделать. И неважно, почему? Главное, у него есть возможность поторговаться. И, если повезет — то и не без личной выгоды.
— Я? — Морена продолжала играть в недоумение. — Ты самовольно появляешься на пороге моего замка, и вместо того, чтобы вежливо представиться, смеешь нагло утверждать: будто я тебя сюда приглашала? Неслыханно!
— Что до моего имени, то прошу прощения... — чуть насмешливо поклонился парень. — Просто я не думал, что для всеведущей богини человеческих Судеб важен такой пустяк... Тем более, что настоящих родителей и имени своего я не знаю... А приемные назвали Найдой... Потому как отец с матерью нашли меня в санях, отогнав волчью стаю. Теперь, что до приглашения в гости... Мне почему-то казалось: если слуга ведет кого-то в дом своей хозяйки, то вряд ли он делает это без ее ведома и согласия.
— Слуга? — Морена уже поняла, что выбрала неверный тон, и что таким образом ничего от парня не добьется, но упрямо продолжала гнуть свое. — Кого из моих слуг ты имеешь в виду? И где он?
— Вот именно, что он, а не она... — улыбнулся Найда невольной оговорке богини. — Оборотень-волколак, именуемый людьми Юхимом Непийводой, вел меня сюда. Но остался около Запавшей Долины. Страж не пропустил его дальше. Поэтому, к замку мне пришлось уже самому добираться...
— Ты так спешил попасть ко мне в гости? И по какой же надобности? Можно узнать?
Но Найде уже надоела эта игра.
— Мне никогда прежде не доводилось разговаривать с богами, поэтому прости за бесцеремонность, но давай оставим пустую болтовню. Хотела ты меня видеть или нет, но я здесь. Поэтому, либо поговорим о вещах действительно важных. Либо — прикажи слугам выставить меня вон... 
Морена подалась вперед и выражение холодного, безразличного презрения исчезло с ее лица.
— Вы, люди, становитесь все более нахальными...
— Более смелыми.
— Бесцеремонными...
— Более настойчивыми.
— Помолчи!.. Интересно, это от неверия в могущество Древних богов, или ваша жизнь стала такой несносной, что вам не жаль ее потерять? Я даже не могу решить: рассердиться, или — одобрить?
— Попробуй последнее, — ответил Найда, учтиво кланяясь, чтобы загладить резкость высказываний. — Рассердиться и наказать успеешь всегда. Я же в твоем замке. И в полной твоей власти...
Морена сделала вид, что призадумалась.
— Верно. Наказать тебя я и в самом деле еще успею. Даже не сомневайся. Иначе наглое поведение станет человеческой традицией... — она сделала паузу, давая понять, что говорит совершенно серьезно. — А теперь начни еще раз, с самого начала. Да так, чтобы мне захотелось тебя выслушать!
— Было бы глупостью с моей стороны пытаться что-либо скрывать от богини. Но с чего именно начать? Не от рождения же…
— С самой важной причины, из-за которой ты оказался здесь...
— Конь... Меня послал князь Данила Галицкий, чтобы отыскать и привести к нему коня Перуна. — Найда замолчал, пытаясь понять какое впечатление произведут на Морену его слова.
— Продолжай.
— Ведь правда, что он находится в конюшнях твоего замка?
— Откуда людям это стало известно?
— Из легенд, сказаний... — пожал плечами Найда. — Мне воевода не объяснял. Я — ратник. Приказали искать коня — и я здесь. А дальше — не моего ума дело.
— Князь мог бы и сам озаботиться. Не большая цаца... — хмыкнула Богиня. — Или поклониться мне — для Данилы слишком унизительно? Вот, что я тебе скажу, ратник: если он такой гордый, то пусть еще походит пешком! Авось, спеси и поубавится.
— Князь — христианин. А согласно нашей вере, прости, — тебя нет... Как же прикажешь поклониться той, кого нет?
— Ну, уж если даже меня нет, — развела руками Морена. — То коня, и подавно...
Найда понял, что перебрал меру.
— Прости еще раз за необдуманные слова, но в том, что люди забыли Давних богов, вашей вины не меньше.
— Интересно? — вскинула брови Морена. — Это как?
— Монголы разоряют нашу землю, разрушают храмы... Где же ваша помощь?
— Они разрушают не наши храмы. Наши капища — сравняли с землей и осквернили вы сами. Что ж теперь удивляетесь, когда, отрекшись от нас, не получаете поддержки? Твой князь, вон, — коня просит. А что мы получим взамен?
— Любовь людей! — горячо воскликнул Найда. — Если мы победим монголов с помощью коня Перуна, то клянусь честью, все узнают об этом. И тогда не останется такого города или деревни, где бы люди не поставили твоего или Перунового идола.
— Сладкие слова, — вздохнула Морена. — И скорее всего, словами и останутся. Благодарность человеческая проходит быстро. Да и жрецы Единого не позволят людям, Раз взятую власть никто не отдаст по доброй воле. Нет, это не подходит... Конь выполнит это обещание. Но твои слова и добрые намерения я запомню. Как окончится все, мы еще вернемся к нашему разговору.
Найда глубоко вздохнул.
— Остерегайся Богиня... Благодарность человеческая и в самом деле бывает короткой, зато ненависть...
— Что?!
Морена вскочила и резко выпрямила перед собой руки, целясь напряженными пальцами в лицо парня. Оглушительно громыхнуло... Сверкнула молния. Но, в последнее мгновение богиня немножко отвернула в сторону, и Найду лишь обдало жаром. А в гриднице запахло, как после грозы...
Морена опять опустилась на сидение трона, а не успевший даже испугаться, парень только растерянно моргнул.
— Следовательно, ты утверждаешь, что Единый справедливее Богов Давних, так?
Найда решил, что лучше промолчать.
— О, святая наивность, — рассмеялась Морена, которая уже чуток успокоилась. — Как легко вам можно заморочить голову.
— А что? — таки не утерпел парень. — Разве это не вы ведете в наш край монголов?
— Не в ваш, юноша, а — через ваш... Это, во-первых. Монголы давно поглядывают на запад. Поднебесная империя слишком покорна и не дает утолить жажду хищника. А дальше — океан, который им не преодолеть. Поэтому, если не в этом десятилетии, то в следующем, — если не с внуком Чингисхана, то с правнуком, — но орда повернула бы коней вслед за солнцем.
Найда хотел было что-то возразить, но Морена властным жестом остановила его. Когда она говорила серьезно, то не принимала возражений.
— А во-вторых, как смеешь ты обвинять тех, в кого, большинство из вас, не верит? Нас — нет... Да, образно говоря, дом горит. Но не наш дом, и не мы его подожгли. Вы поклоняетесь Единому? Так пусть он вас и спасает. Сколько еще он собирается прятаться за спинами покорной паствы? Да если б он выставил против Батыя только своих служителей, то и этого уже было бы достаточно, чтобы запереть орду навеки за Воротами Народов. Но ему безразличны ваши страдания. Более того, он отбирает мужество у воинов обещанием принять в Рай тех, кто страдал... Страдал! А не сражался...
По лицу Найды Морена видела, что он не согласен с ее словами, но не давала себя остановить.
— И еще... Относительно нашего бессердечия и попытки вернуть себе власть и прежнюю силу, залив мир реками слез и крови. Скажи: а разве не упоминается в Ветхом Завете о том, как ваш добрый боженька сначала выгнал людей из Рая, только из-за того, что они осмелились украсть в его саду яблоко? Да если бы родители выгоняли из дома каждого ребенка, который дерзнул нарушить какой-то запрет, то человеческих жилищах вообще не осталось бы детей? А Содом и Гоморра? Два города, размерами не меньше Галича, были сожженные небесным огнем из-за каких-то смертных грехов? В твоем городе ведь тоже есть блудницы, пьяницы, воры, убийцы, плуты. Но что бы ты сказал, если бы из-за них должны были погибнуть все галичане? Неужели в тех городах совершенно не было чистых душ? Хотя бы детей?.. Младенцев... В конце концов, еще не рожденных. Что скажешь? Или Единому так сложно отделить одних от других, что он убил всех?
Теперь Найда и сам не спешил с ответом.
— Ну, и на сам конец — Потоп! Знаешь ли ты, пылкий юноша, что однажды ваш Единый, и это отражено в церковных летописях, уже уничтожил целый мир?! Помиловав одного лишь праведника. Смею заметить, что после Батыя людей останется в живых значительно больше. Так что — будем сравнивать дальше? Давние Боги всегда были к людям справедливы. Виновных, если и наказывали, то только их самих, а не всех родных и близких. Убил как тать, нарушил клятву — отвечай, но сам, своей головой и судьбой. И уж тем более — никакого седьмого колена...
С каждым, произносимым богиней, словом парень все больше опускал голову.
Воцарилось молчание.
— У тебя открытая душа и мужественное сердце, — отозвалась Морена спустя какое-то время. — И лишь поэтому, я все это говорила. По той же причине дам тебе и совет... Не суйся в дела, в которых ничего не смыслишь. Разве дети вмешиваются в споры взрослых? Отпущенных вам лет слишком мало, для того чтобы различить хотя бы собственную нить в хитросплетении Вселенной. Что ж вы беретесь судить обо всем кружеве?.. — она еще немного помолчала, задумавшись. — В тебе есть что-то от молодого Беркута, и потому я, наверно, отпущу тебя живого. И любимую верну...
Глаза у Найды невольно блеснули радостью.
— Но не просто так. Даже в ваших сказках, герой должен выполнить определенные условия. Так зачем же нарушать хорошие традиции? — Морена лукаво и как-то по-доброму улыбнулась. — И сам о мировых проблемах позабудешь, и меня развлечешь. Согласен?
— А у меня есть выбор?
— Нет, — из взгляда богини исчезло тепло. — Но не будем торопиться. Сегодня отдохни. Наберись сил. Остынь... А назавтра, как вернется Перун, — начнем забаву.
Морена щелкнула пальцами, и двое низкорослых, но гораздо шире Найды в плечах, практически, квадратных гнома стали по обе стороны от парня. На плече у каждого лежала тяжелая железная булава. И было видно, что эти ребята умеют пользоваться своим оружием.
— Проведите дорогого гостя в его комнату.
Не зная, что можно еще сказать, Найда лишь поклонился.
— Советую хорошо подумать о нашем разговоре. Возможно, это облегчит твою дальнейшую жизнь. Да и не только твою.
— А как же... — Найда хотел еще спросить о Руженке, но на троне уже никого не было, а стража подступила ближе.
— Беда с вами... ведите, — подчинился парень. — Надеюсь, у вас не только разговорами угощают? С утра и маковой росинки во рту не держал.
— Не беспокойся, — глухим баском отозвался один из пещерных жителей. — Все будет, как подобает. Похоже, ты пришелся по душе нашей хозяйке, потому что...
Но второй гном, многозначительно хмыкнул, и первый запнулся на полуслове. И не отзывался больше до самых дверей в гостевую или тюремную комнату, выделенную для Найды.
— Здесь тебе велено дожидаться. Выйти даже не пытайся. Двери слушаются только Морену. И без ее согласия, не впустят и не выпустят никого. Возникнет нужда, какая — скажи вслух или подумай громко. Кому надо — те услышат. Если разрешено — сделают...
Гномы легко подтолкнули Найду к арке, завешенной тяжелой бархатной гардиной. Тот невольно вытянул перед собой руки, чтобы оттолкнуть тяжелую ткань. Но занавесь сделалась прозрачной, пропустила сквозь себя парня и сомкнулась у него за спиной.

*     *     *

Найда лежал навзничь на большом, мягком ложе, устланном медвежьими шкурами, заложив руки за голову и, сквозь дремоту, которая упрямо смыкала ему веки, пытался собраться с мыслями.
Во всей этой сказочной кутерьме самым важным было то, что Морена действительно существует, и он в ее замке. А значит и Руженка должна быть где-то рядом... Жаль, что Морена так быстро ушла, и он не успел расспросить ее. Может, на эти вопросы богиня отвечала бы не так скупо?
Мыслями об испытаниях, которые ждали его, Найда не забивал себе голову. Что можно придумать, чтоб испугать воина, когда он смерть готов принять? Хочет богиня позабавиться за его счет? Пускай! Лишь бы Руженку освободила!
— Эх, — потянулся парень, — увидеть бы ее хоть разочек, а там пусть деется воля Божья. Может и зря не взял с собой Митрия… Он бы мигом все разузнал...
Найда оглянулся на шорох... и вскочил. У входа стояла Руженка. В вычурной, полупрозрачной и излишне красочной одежде летавиц. Но по-прежнему родная, милая и желанная.
— Ружа! — вскрикнул Найда, подскочил к любимой и заключил ее в объятия. — Ты?!
Руженка приложила палец к устам. Но парень не обращал внимания на ее жесты. Он сперва упал перед любимой на колени. Потом подхватил ее на руки и понес к ложу. Она и не сопротивлялась. Напротив, радостно прижимала его лицо груди и нежно голубила растрепанные волосы...
...Немного погодя, угомонившиеся и уставшие, они сидели за столом. Из гобелена, на котором был искусно выткан пейзаж за окном, лился колдовской свет, будто из настоящего окна. И в этом освещении женщина казалась еще прекраснее, волшебнее и загадочнее.
— Я даже не думал, что так соскучился. Спасибо Морене, которая позволила прийти тебе сюда.
— Морене? — Руженка пренебрежительно хмыкнула. — Она и не знает, что я здесь.
— Не знает? — удивился парень.
— Конечно, — подтвердила Руженка и подозрительно взглянула на парня. — Она бы не позволила бы нам повидаться. А что?
Найда почувствовал, как по спине потянуло ледяным холодом.
— Но эта завеса на двери… кроме богини никого не пропустит. Как же ты смогла войти?
— Вот болтуны! — сердито сказала женщина, и с силой опустила хрустальный кубок на стол, расплескав вино. — Надо было Велеса послушать и языки всем отрезать...
Найда пристальнее присмотрелся к Руженке и с ужасом заметил, как сквозь ее лицо проступают черты Морены.
Верно истолковав растерянность в глазах парня, богиня весело рассмеялась и перестала притворяться.
— Удачная вышла шутка, ведь правда? Надеюсь, я тебя не разочаровала?
— Но, но... зачем? — пробормотал Найда.
— Ну, что ты как маленький… причин много, — спокойно ответила Морена, выбирая виноградинку. — Прежде всего, мне было интересно посмотреть, как сильно ты ее любишь. И должна признать — здесь без обмана. И потом, я же упоминала, что хочу развлечься!.. А приди я сюда в своем облике? Получила бы кучу смущения и никакого удовольствия. И вообще — это был мой каприз, — богиня говорила спокойно, продолжая методически отщипывать от грозди по ягодке и вбрасывать их в рот. Из-за это ее голос делался то громким и наставительным, то утихал до интимного мурлыканья. — А женская прихоть, поверь на слово, — серьезный повод для чего угодно...
Парень почувствовал, что у него пунцовеет даже затылок.
— Ну, ну, не стесняйся. Все было просто великолепно. Даже завидую... А, может, для богини мы придумаем еще что-то? — и она так игриво повела глазами, что Найда даже... отпрянул.
— Та я же... Оно-то... Не думал... А Руженка?..
Он хотел объяснить: что не может ублажать Морену, думая о Руженке; что любит лишь ее одну; что предложенное богиней, и чем они собственно уже занимались, является изменой по отношении к Руженке... И если б он догадывался, кого в действительности держал в объятиях, то никогда бы не посмел... Ну, не то, чтоб не посмел, просто считал бы поступком недостойным и бесчестным, — предательством собственных чувств. Но, как обычно бывает в такие мгновения, голос отказался повиноваться, мысли путались, и парень невнятно «акал» и «якал».
Однако, даже из его растерянности Морена все поняла сама. Правда, не совсем так, как Найде хотелось бы.
— Угу, — протянула задумчиво и прохладно. — Вижу, что для меня лично у тебя ничего в душе не найдется. Что ж, так мне и нужно... Размечталась... Опять приняв зори, отраженные в луже, за те, которые сверкают на небесах. Пусть... Одежду с чужого плеча никогда не носила. О том, что было, забудь, как о глупой шутке. А что до развлечений, могу тебя заверить, они еще не закончились!.. Боги слов на ветер не бросают! Тем более — богини.
От ее ледяного тона, парень окончательно сник, хоть и попробовал еще все уладить:
— Умоляю, не сердись! Возможно, у богов это происходит по-другому, но у людей жизнь слишком коротка, чтобы успевать менять чувства. Мы уж если любим, то до смерти, а если...
— Не сомневаюсь, — прервала его пылкую речь Морена. — И вскоре попробую в том убедиться.
Богиня поднялась и величественно поплыла к выходу.
— Сжалься!
В голосе парня звучала такая мольба, что Морена поневоле остановилась.
— Ну? — бросила вполоборота, все еще демонстрируя презрение, но уже гораздо мягче.
— За невзначай нанесенную обиду, казни, но только умоляю — скажи: моя Руженка и в самом деле не умерла? — от избытка чувств у Найды сел голос, и последние слова, он почти прохрипел.
Услыхав слова парня, Морена даже опешила. Она-то ждала совсем других слов и просьб. А потом сочувствие и понимание промелькнуло в ее взгляде.
— Живая, — ответила кратко. — Только, она не твоя… Боги Давние не столь лицемерные, как Единый, но и им нужно доказать, что у тебя на эту женщину прав больше, чем у того, кто отступное заплатил... Да и во время свадебного обряда, клятву верности она Юхиму принесла добровольно... Поэтому, кто знает, что там еще с вашей любовью было бы, если бы я оборотня мужской немощью не наказала... — и, заметив испуг в глазах парня, добавила. — Вот то-то же... Подумай и об этом, пока еще есть время.

*     *     *

Арена была не слишком большой. Шагов десять в поперечнике. Округлое углубление, вокруг которого разместились зрители. Достаточно много, аж рябило от пестрых одежд. Но Найда видел только троих. Морену. Высокого, могучего телосложения мужчину, с волосами, будто грозовая туча, а лицом — бледным, словно всполох зарницы. И крепкого седоголового старца с длинными усами и бородой, сверкающими позолотой.
— Ну, вот и пришло мгновение, воин, когда ты сможешь перед лицом богов проявить свою доблесть и доказать правоту, — промолвила Морена.
Найда молчал и лишь внимательно присматривался к седому богу, вспоминая, где он мог совсем недавно видеть его лицо. Суровое, умное, но — безразличное. Будто все, происходящее вокруг, занимало его не больше, чем могучий океан мог заинтересоваться щепкой, принесенной одной из рек, впадающей в его беспредельные воды.
«Перун!» — узнал Найда. Тот резчик, что делал идола для Тухольцев, наверняка должен был видеть бога, настолько умело были переданы черты Громовержца.
— Трижды мы будем испытывать тебя, — продолжала Морена. — И если выйдешь победителем — вернешься домой, как я и обещала — живой и с любимой...
— А Конь?!
Морена запнулась. Перун заинтересовано повернул голову. А Черный Бог неожиданно весело расхохотался.
— Молодец! Покажи себя в ратном деле, и я приму твою сторону.
— О Пегасе и речи быть не может, — серьезно ответила Морена  — Но поскольку ты проявляешь столь огромное желание остановить монголов, мы дадим тебе способ испытать судьбу. Сейчас, в Запавшей Долине Тухольская громада пытается закрыть дорогу туменам Петы и Бурунды, которых Батый выслал за Конем. Мы, конечно, могли бы вмешаться и в один миг закончить битву в интересах орды, тем более что монголы пришли в горы по приглашению самого Перуна. О чем я сама предупреждала Тухольского ватага и велела Беркуту пропустить ордынцев. К сожалению, он не захотел послушаться. Так вот... Мы могли бы вмешаться, но там, — она тыкнула пальцем вниз, словно на арену, — погибает и наш народ. Есть еще среди людей и те, что не отреклись еще от Давних Богов. Поэтому, положимся на Судьбу... И пусть все произойдет согласно воле Того, кто имеет право судить.
Морена немного помолчала, переводя дыхание, и продолжила.
— Традициям Священного Суда — столько же, сколько самому человечеству. Ты сойдешься в поединке с монгольским воином. Победишь — орда в долине над Опором будет уничтожена... Победит монгол — погибнет Тухольская громада.
— А если я не соглашусь?
— Ты уже избрал свой путь. Отказ от поединка приравнивается к поражению. Значит, смерть Тухольцам… — и показалось Найде, что в глазах богини промелькнуло что-то похожее на ехидство. Мол, не хотел по-моему, попробуй теперь по-своему разумению...
Найда пожал плечами.
— Что ж, коль нельзя иначе, пусть будет... Давайте противника... Ну, и оружие... Если вы не надумали меня с голыми руками против монгола выставить.
— Никаких «если», — отозвался Велес. — Все честь по чести. Оглянись.
Найда обернулся и увидел позади себя что-то похожее на неглубокую нишу, в которой было разложено разнообразное оружие и рыцарский доспех.
— Выбери оружие по руке, а мы тем временем подберем для тебя достойного противника.
Перед богами развернулось чародейское зеркало...
...Монгольский лагерь был разбит в огромном четырехугольнике и окопанный глубоким рвом. На каждой стороне этого четырехугольника было по входу, около которого постоянно стояла стража. Все время быть настороже — главное войсковое правило монголов. Часовые постоянно перекликались между собой, а каждого, кто приближался к лагерю и не мог ответить на вопрос, могли встретить десятки стрел. Среди воинов, поставленных на стражу, один ордынец выделялся истинно богатырским телосложением и особо свирепым видом...
— Этот, годится? — спросил Велес и, получив утвердительный кивок от Перуна, щелкнул пальцами.
В то же мгновение зеркало исчезло, а на арене появился здоровяк ордынец. На короткое мгновение его лицом мелькнуло выражение растерянности, но глаза по-прежнему сверкали решительностью и злобой. Рука, которая сжимала тяжелое копье,  побелела от усилия, а круглый, обтянутый конской кожей, плетеный из ивняка щит мгновенно был заброшен за спину, прикрывая воина от удара сзади.
— Приветствие воину дорогого нам внука Темуджина, — отозвался по-монгольски Перун. — У Саин-хана славные богатыри. И это говорю тебе я — Сульде!
Услышав священное для каждого монгола имя, великан упал на колени, сложил перед собой оружие и коснулся челом пола.
— Встань. Назови себя.
— Десятник Керим, о Дух Войны!
— Славное имя! Я дам тебе возможность прославиться в веках, Керим. Все воины будут потеть от зависти, услышав его, а женщины в юртах станут рассказывать детям легенды о твоем подвиге.
— Приказывай, и я умру возле твоих ног, — радостно ответил ордынец.
— Умирать как раз не нужно! Перед тобой княжеский воин. Если сможешь его убить — Бурунда-бегадир сможет пройти коротким путем через Карпаты, не потеряв ни одного воина. А ты сам будешь держать стремя священного коня, когда его оседлает Саин-хан.
С удивительной для такого сильного тела быстротой и ловкостью, монгол, как-то по-змеиному вывернулся и молниеносно метнул копье в Найду, который совершенно не ожидал нападения, поскольку ни слова не знал по-монгольски и не мог понять, о чем разговор.
Наверно, поединок на этом бы и закончился, если бы не случайность. Что-то укололо парня в ногу, и он пригнулся одновременно с броском... Со свистом копье мигнуло у Найды над головой и впилось в стенку арены с такой силой, что даже треснула толстая сосновая доска.
На досадный промах монгол отреагировал диким ревом и ринулся к Найде, будто разъяренный тур, безумно вымахивая кривым мечом. Но на этот раз ратник уже был наготове.
Найда ловко уклонился от острия, которое мелькнуло в воздухе, отступил шаг в сторону и ударил вдогонку своим мечом по широкой спине врага. Удар был не слишком сильным, но распорол кожаную безрукавку над поясницей достаточно глубоко, чтобы задеть лезвием и за живое тело. Однако ордынец будто и не заметил ничего. Ступив еще несколько шагов по инерции дальше, он развернулся и двинулся на Найду уже медленнее. Прикрываясь щитом и выставив лишь жало меча.
Теперь и парень изменил тактику. Поскольку монгол, который стал осторожнее, потерял преимущество большего веса, ратник смело двинулся ему навстречу. Когда врагов разделяло менее шага, молниеносным движением ткнул остриям меча в глаза ордынцу, заставив того невольно приподнять щит, а сам упал на одно колено и нанес скользящий режущий удар по выставленной вперед ноге монгола, метя в сухожилие под коленом. Но тот уже сталкивался с подобным приемом, потому что успел отпрыгнуть и даже черкнуть своим мечом по шишаку шлема Найды. А после решительно отбросил только мешающий ему щит и напал, высоко подняв кривую сталь над головой.
Найда ослабил удар, сделав маленький шажок вправо, а меч поставил так, что рука монгола не встретила на своем пути твердой опоры, а лишь направляющую. И великан поневоле подался всем телом вперед, догоняя оружие, которое вырывалось из ладоней.
Режущий удар Найды был словно легкое поглаживание, но шел снизу вверх, против движения врага и задевал по пути запястье левой руки, щеку и глаз. Не смертельно, но чувствительно... Кровь залила лицо ордынца. Он как-то неуверенно дернулся и неуклюже повернулся к противнику, прикрываясь мечом. Хоть нанесенные ему раны были достаточно опасными, Керим еще мог продолжить поединок, если б Найда дал ему шанс. Но княжеский ратник уже достаточно разозлился, чтобы начать воспринимать все всерьез. Поэтому, не останавливая кругового движения своего меча, он резко ударил сверху в незащищенное левое бедро соперника, пытаясь зацепить лезвием жилу или сухожилие. И на этот раз ему удалось... Потом отступил полшага назад и в сторону. А когда монгол, истекая кровью из перебитой артерии, был вынужден упасть на колени, сильно рубанул по незащищенной доспехом шее...
Ордынец захрипел, судорожно выбросил вперед и вверх, будто к молитве, мускулистые, но уже беспомощные руки, и безвольно распростерся ниц во весь гигантский рост.
Морена подхватилась и сделала движение, будто хотела ринуться на арену и попробовать поднять ордынца, чтобы заставить его драться дальше.
— Все честно, — тихо, но веско произнес Велес. — Никакого колдовства я не заметил. Силы не вмешивались.
— Судьба, — только и промолвил Перун. — Похоже, что с Конем Батыю придется обождать...
Он тяжело поднялся, словно человек, замученный непосильным трудом, а потом добавил:
— Сообщите Батыю, через гадальщика, чтобы высылал другой отряд на поиски... В обход Тухольщины… — и исчез.
Следом за ним исчезла и Морена. Лишь Велес, добродушно улыбаясь, произнес, обращая свои слова к победителю:
— Жаль, что такие искусные воины погибают небольшими дружинами по всей Руси, вместо того, чтобы, объединившись в одно войско, разбить монголов вдребезги. Раз и навсегда… Иди, отдыхай... Сегодня ты хорошо себя показал. Не дай маху и в завтрашнем поединке...
Потом, присмотревшись внимательно, спросил:
— Тебя что-то беспокоит?
— Да, господин...
— Говори, я слушаю…
— В самом ли деле Тухольцы теперь победят?
— Можешь не сомневаться. Хотя, смотри сам — заслужил... Без тебя им было бы значительно труднее. Невзирая на помощь Короля Гор.
Велес сделал странное и вычурное движение обеими руками, и перед Найдой зависло то самое чародейское зеркало, глядя в которое боги выбирали для него соперника.
...Монгольское войско стояло длинными рядами, по колени в воде, унылое и беспомощное... И это понимал каждый ордынец, в первый раз встретив на своем пути силу, которую не мог преодолеть ни собственной доблестью, ни послушанием командиру, ни верой в непобедимого и грозного Бату-хана...
— Ну, что? — поинтересовался вскоре Черный бог. — Ты доволен? Все честно? Без обмана?
В голосе бога Найда уловил насмешливые интонации и искренне ответил:
— Я и не сомневался. Зачем могущественным богам обманывать простого смертного? Проще убить... Но всегда приятно взглянуть своими глазами…
— Хорошо, — одобрительно улыбнулся Велес. — Похоже, ума тебе не занимать. Одно задание ты уже выполнил. И хоть князь твой Перунового коня не получит, так и Батыю, пока, на Пегасе не ездить… Постарайся так же и завтра. Второе испытание только тебя и  Руженки касается. Но не думай, что от этого оно будет легче или проще. Даже при всей моей симпатии. За счастье нужно побороться...

*     *     *

Спал или не нет Найда этой ночью, но минула и она. А вскоре, без всякого предупреждения, Найда опять очутился на арене. Зрителей было не меньше, чем в прошлый раз. Пустовало лишь кресло Перуна. Он не любил созерцать гладиаторские бои: насмотрелся на них вволю, еще в свою бытность Юпитером.
— Вчерашнее испытание ты прошел с честью, — торжественно начала Морена. — И, оставив на время дела общественные: вспомним, что привело тебя сюда на самом деле...
Богиня пошевелила пальцами, и возле пустующего трона Перуна возник мягкий диван, в котором, дремала Руженка. Тело женщины было полностью расслаблено, головка склонена на плечо. Глаза закрыты, и, — как показалось Найде с арены, она даже улыбалась сквозь сон.
— Поскольку вам с Юхимом миром не разойтись, мы решили дать возможность завершить этот спор в нашем присутствии. А почему бы и нет? В конце концов, сколько существует мир, самцы устраивают турниры из-за приглянувшихся самок...
Юхим возник на арене быстрее, чем богиня завершила вступительную речь. И она, не делая паузы, продолжила уже для него:
— Победитель в этом поединке получит женщину, которая будет любить его до самой кончины. Обещаю… Найда — хорошо обучен, молод и вооружен. Юхим — волколак. Поэтому, шансы почти равны, и пусть удача будет на стороне более достойного! Ага, чуть не забыла... Дополнительной наградой для Юхима будет восстановление его мужской силы, даже, с надбавкой, как и обещано. А для Найды... Гм? Что бы такого предложить, молодому парню?
— Я думаю, — промолвил Велес, подмигивая ратнику, — что приданое вдовы золотых дел мастера, будет достаточным вознаграждением и для самого прихотливого. А наши хлопоты: позаботиться, чтобы люди и Ружену, условно умершую, обратно приняли и его самого никто не заподозрил в убийстве кузнеца. Ведь многие видели, как они вместе выехали из Галича.
— Ну, во-первых, пусть Найда сначала победит… А во-вторых, спишут на монголов, — отмахнулась Морена. — В такое время еще одна смерть никого не удивит...
— Без почтенных свидетелей подозрение останется... — не согласился с ней Черный бог. — Что ж это за охранник, который сам сумел выжить, а патрона потерял? Нужно будет заручиться, поддержкой Беркута... Думаю, ты сумеешь объяснить ватагу, что он должен княжескому дружиннику, вместе со всей Тухольской громадой.
Морена неохотно кивнула.
— Вот и хорошо. С вдовушкой сложнее, но мы и здесь чего-то сообразим. Я так думаю?
Боги продолжали вполголоса обсуждать детали, а Юхим между тем зло прищурился и процедил сквозь зубы:
— Вот и все, парень. Пришло время платить по счетам... Давно я ждал случая, когда смогу задушить тебя собственными руками. Перемирию нашему конец, — оба мы в замке, и Руженка — тоже.
Найда, не тратя попусту слов, добыл меч.
Он знал, с кем предстоит иметь дело. И все начиналось почти, как в том сновидении. Он опять очутился один на один с чудовищем. Только тогда был зимний лес, а теперь — арена. И  чья-то кровь должна была окропить пол на потеху бессмертным. Но ничего не изменить... Его жизнь, будущее Руженки, все то, о чем мечтал, оказалось на острие меча и зависело от выучки и умения.
Юхим кувыркнулся через голову, и напротив парня замер, готовый к прыжку, жуткий зверь. Помня о силе и ловкости волколака, воин, стал медленно пятиться, рассчитывая на то, что как только чудовище прыгнет, он успеет упереть рукоять меча в стену, и, следовательно, использует массу врага против него самого. И если б Найда имел дело лишь со зверем, то прием этот наверняка б удался. Но у этого чудища был ум человека. Поэтому он не стал прыгать, а скаля страшные клыки в ехидной улыбке, неторопливо шагнул к ратнику.
— Все... — прорычал. — Прощай. Я передам, при случке, Руженке, что умирая, ты помнил о ней.
Найда не выдержал издевки и яростно рубанул мечом, метя в голову чудовища.
Но оборотень был ловчее и, неуловимо быстрым для человеческого глаза движением, сумел уклониться. А когда меч впился в пол, коротким ударом передней лапы выбил оружие из рук воина. Вторым ударом волколак свалил Найду с ног. И ужасающая пасть нависла над лицом парня, слепя смертельным блеском желтоватых клыков. Он еще успел краем глаза заметить Руженку, продолжающую крепко спать, даже не подозревая, что происходит на арене. А затем...
А затем поднялся и удивленно вытаращился на щенка, который злобно рычал и неистово дергал его за рукав свиты.
Не менее удивленны были и зрители.
— Что у тебя за пазухой? — первой опомнилась Морена. — Вынь и брось сюда!
Найда достал бечевку с крестиком и прицепленным рядом речным камешком, который получил на память от лесных людей.
«Пригодиться в трудную минуту...» — вспомнил слова Марички.
Какой-то из гномов передал все богине, и та удивленно оглядела нехитрый амулет.
— Совершенно никакого колдовства... — пробормотала растерянно. — Может, Единый вмешался?
— Нет, — твердо заверил Велес, — я бы почувствовал его присутствие.
Найда наклонился и взял щенка на руки. Тот сразу же цапнул человека за палец. Больно, до крови. А потом требовательно тявкнул и замахал хвостиком.
— Убей его, — приказала Морена.
Воин удивленно посмотрел на богиню.
— Согласно условию, арену покинет лишь один из вас. Если ты не убьешь Юхима, я верну ему прежний вид, и тебе придется снова иметь дело с оборотнем. Мы не можем считать тебя победителем, пока твой враг жив.
Найда перевел взгляд с сурового лица Морены на щенка, что помахивал тоненьким хвостиком и жалобно скулил. Задумался на мгновение, а тогда твердо ответил:
— Пусть.  Моя жизнь в вашей воле... Но женщин и детей не убивал никогда. Даже собачьих...
— Оставь, — отозвался со своего трона Перун, который неизвестно когда и объявился там, но так, чтобы слышала лишь Морена и Велес. — Того Юхима больше нет. И никто из вас не сможет превратить этого щенка во что-то другое. Какая-то сила все-таки оберегает парня. И мой совет — отправить его отсюда и как можно быстрее. Дело даже не в Едином. Здесь нечто-то другое, более мощное и более древнее… — потом взмахнул ладонью, и Найда, все еще продолжая держать в руках щенка, очутился в своей комнате. Замковой…

*     *     *
— И где это мы лазим? — послышался ворчливый голосок из-под ложа, а немного погодя оттуда выбралось что-то маленькое.
— Митрий, это ты? — опешил от неожиданности Найда.
— Нет, моя покойная бабушка...
— Но я же тебя в Галиче оставил?
— Только к собачьей конуре забыл привязать, — хмыкнул тот. — Ног у меня нет, или ходить не умею? А ты, какого рожна Юхима на руках носишь? — и, присмотревшись внимательнее, воскликнул. — Вот так-так?! Не знаю, как тебе удалось такое коленце выкинуть, но молодец... Между прочим, а как здесь с ужином? Очень люблю делиться важными новостями за трапезой.
Найда неуверенно посмотрел на стол, потому что и сам пока не знал, не придется ли ему ложиться спать голодным... Но тот, как и прежде, ломился от кушаний и напитков. Какой бы не была госпожа замка сердитой на него, но морить голодом не собиралась.
— Тогда, прошу...
Но Митрий уже и сам примостился и потянул к себе здоровенный ломоть ветчины. Глядя на домового, почувствовал, голод и Найда. Он выпустил, наконец, щенка, бросил и ему кусок, а сам подсел к столу.
Митрий какое-то время глядел, как парень насыщается, а потом начал рассказ:
— Новости для тебя такие. В благодарность Беркуту, за переданную им водку, Громыхало поведал мне, как можно оседлать Пегаса.
Найда только подбородкам дернул. Схватка с волколаком вызвала у него прямо, гм... волчий голод.
— Если выбраться из зала, где арена, сквозь двери, что налево от возвышения, то можно попасть в гридницу. Там повернуть направо, в средние двери. Из них — в кабинет Морены. За гобеленом — лестница. Лестницей вниз... Там всего трое дверей, так что не заблудишься. Ага, справа от гобелена с драконом — шкаф для одежды. В ней должен быть белый, расшитый серебром, плащ с капюшоном. А на дверях развешена сбруя. Укрывшись этим плащом, ты сможешь подойти к Пегасу достаточно близко, чтобы надеть на него уздечку. В ней конь станет послушней, только не вздумай вскакивать ему на спину. Погибнешь так же верно, как если бы ринулся из скалы в бездну. Просто выведи его за собой шагом.
— А дальше?
— Этого не ведаю. Что сумел, узнал, а дальше пусть хранит тебя за пазухой тот, кто до сих пор помогал.
— А что с Руженкой будет? Морена ж мне еще и третье испытание готовит.
— Пустое... Что она может такого неимоверного придумать? — отмахнулся пренебрежительно Митрий. — Скорее всего обернет девушку и десяток летавиц на что-то отличающееся от человеческого подобия, а тебе прикажет узнавать, которая из них Руженка.
— И на что именно?
— А я знаю? Цветы, птицы, рыбки...
— Как же я узнаю?
— Ну, во-первых — твоя Руженка всегда теплая, в отличие от летавиц. А, во-вторых, слепым нужно быть, чтобы среди девушек беременную женщину не распознать, — пожал плечами домовой.
— Бере... какую?
— Бере… такую, — фыркнул Митрий. — Или ты не знал, что от подобных забав, коими вы столько времени развлекались, женщины имеют странную привычку рожать детей?
— Когда? — не придумал ничего более умного Найда.
— Когда, что? Ладно, ладно… Еще не скоро. Ведь половину времени она волчицей была, а тогда ребенок не рос. В замке же вообще время останавливается. Думаю, она сейчас, месяце на четвертом. Сразу в глаза не бросается, но если присмотреться, то заметно. Особенно в сравнении с пустыми летавицами…

*     *     *

Морена стояла на балконе и кормила крошками стайку белоснежных голубей. Найда, со щенком на руках, мрачно стоял в стороне и ожидал, когда Богиня наконец-то соизволит обратить на него внимание. Вот уже почти час минул, как привели его сюда гномы-охранники, а Морена и словом не обмолвилась, — будто и не замечала парня.
— Ну, как? — отозвалась она неожиданно. — Выбрал?
— Что? — не раскумекал Найда.
— Не что, а кого... Руженку.
Тот только головой тряхнул от удивления.
— Ты же ничего не говорила.
— Мог бы и сам догадаться. Раз так сильно любишь. А теперь уже и некогда задумываться. Время, вон, — она кивнула в сторону большой клепсидры, в верхней части которой жидкости плескалось — чуть на донышке, — уже заканчивается. А по условию, у тебя был целый час на размышления. Придется твоей любимой еще немного у меня пожить. Век-другой...
Голуби, которым Богиня перестала бросать крошки, наконец, уселись на поручни балкона и принялись чистить перья.
Воды осталось едва несколько капель...
И тогда, вспомнив слова Митрия, Найда ткнул пальцем в той, что показалась ему самой толстой.
— Вот она! Я угадал?
Но ответа не пришлось ждать, потому что перед ним возникла, удивленно мигающая глазами, Руженка, а Морена, сделав недовольную гримасу, порывисто отвернулась и убралась с балкона. Проигрывать никто не любит, а тем более боги… Да, еще и простым смертным.
— Найда! Ты? — вскрикнула молодая женщина, и они бросились друг другу в объятия. Но парень, только на одно мгновение прижал любимую к груди, а потом, прижав палец к губам, тихонько повел ее прочь. Пока о них не вспомнили…

* * *

Руженка недоверчиво рассматривала серебряную птицу с большой короной в виде чаши на голове. Из короткого рассказа Найды она уже немного понимала, что происходит, но все равно воспринимала, как сновидение. Ведь с той самой зимней ночи, когда Черный бог накинул на нее волчью шкуру, женщина не жила, а бредила. Дни в Юхимовом доме, ночи в лесу... Странный замок, летавицы, гномы, боги... Все это тянулось одним бесконечным кошмаром. Страшным, но интересным. Увидев перед собой Найду, Руженка сначала решила, что наконец проснулась, но как выяснилось, ее радость оказалась преждевременной. Сон продолжался...
Одетый в вычурный плащ, похожий на рясу митрополита, Найда возился с уздечкой возле коня, что благородной статью и белоснежной мастью был достоин лишь боярина, а то и самого князя.
Отвечая на поцелуи парня, Руженка слышала, как он говорил ей что-то о Перуне, Велесе, Морене, князе Даниле, тысяцком Дмитрии и Батые. Что-то о Тухольской громаде и битве в Долине. Но все это было такое далекое, что женщина не слишком и прислушивалась к словам любимого. Ей было хорошо в его объятиях, а остальные — не женского ума дело. Лишь при имени Юхима, Руженка встрепенулась, но, не поняв причем тут щенок, пропустила мимо ушей и все прочее объяснение.
— Ну, вот, — промолвил Найда, выводя коня из стойла. — Знать бы только, что дальше?
— А ничего, — услышала Руженка властный женский голос и оглянулась.
На лестнице, которая вела вверх, стояла богиня из ее сновидений.
— Дальше ничего не может быть, Найда, даже не пытайся. Если бы я ведала, что Захар все тебе рассказал, то не допустила бы и этого сразу. Слишком много надежд связано с Пегасом, чтобы я позволила тебе отдать его Единому. С ним самим я, может, и не справилась бы, но тебе не поможет ни амулет, ни неизвестная сила. Поэтому, либо ты отпускаешь уздечку, либо умрешь. Причем — немедленно! Я и до трех считать не стану... Ну!
Найда разжал пальцы и отступил в сторону.
— Хорошо, — похвалила Морена. — Слушался бы меня с самого начала, давно б уже нежился со своей милкой дома, в Галиче... И помни, с этого момента я уже не шучу и не развлекаюсь. Ты влез в дела слишком серьезные, чтобы надеяться на помилование. Бери женщину и ступай в конюшню.
Найда покорился.
Морена вошла следом за ними. И никто из них не обратил внимания на то, как  Пегас, мягко ступая по устланному мхом полу, подошел к Чаше и стал жадно пить.
— Видишь дверь? — показала прямо.
— Да.
— Это выход из замка. Я обещала отпустить вас? Слово сдержу. Ступайте... А дальше пусть заботится о вас тот, кто сюда направил...
Найда успел еще заметить злорадную улыбку на устах богини, но не стал терять времени на размышления. А просто взял Руженку за руку и вышел за дверь. Вышел и остолбенел... Потому что очутился на узеньком скальном выступе. И над головой у него была отвесная каменная стена, которая поднималась куда-то бесконечно вверх, а под ногами — бездна. Обернулся назад — гладкая скала и никакого входа.
— Вот и верь после этого кому-то на слово, — пробормотал безнадежно и тяжело опустился на нагретый солнцем камень. — Присядь, Руженка... В ногах правды нет... Если она вообще, хоть где-то, есть...
Сверху что-то зашелестело и несколько мелких камней, прокатившись мимо них по склону, сорвались в бездну.
Найда задрал голову — и пригрезилось ему, или увидел в действительности, но высоко над ними, на краю скалы стояла серна. Что делала она там, как забралась и зачем, оставалось только гадать. А еще — сверху, медленно кружа, спускались два орлиных пера. Найда лишь ладони подставил, как они сами послушно легли в руки. В то же мгновение серна сделала большой прыжок вперед, в бездну и... скрылась с глаз быстрее, чем парень сумел ужаснуться или провести ее падение взглядом. Словно растаяла в воздухе...

*     *     *

Заложив руки за спину, и позабыв о почтенном виде, резвым шагом Перун нервно похаживал светлицей и время от времени нервно пощипывал губами длинный ус.
— Все пошло прахом... — бормотал он. Останавливался, сердито поглядывал на притихшую Морену и опять продолжал вышагивать взад-вперед.
— И как ни крути, а именно ты сделала так, что взамен Ужаса смерти, на котором ездил Бог Войны, в нашей конюшне весело ржет крылатый жеребенок... Пегас! Который теперь пригоден исключительно для того, чтоб на нем катались комедианты и рифмоплеты.
— Как Книга и предупреждала, — напомнил Велес.
— Помолчал бы, — огрызнулась Морена. — Я ли не видела, как ты постоянно ему подыгрывал.
— А что? — пожал плечами Велес. — Между прочим, хороший парень, смелый, честный, готовый на самопожертвование. С такими людьми и богом быть приятно. Да и женщина красивая. Ему под стать...
— Вот, вот... С того бы и начинал. Кому что, а коту сметана!
— Тихо! — прервал назревающую перепалку Перун. — Что бы мы не думали теперь, а время вспять не течет. Придется принимать случившийся казус, как свершенный факт.
Из его интонаций исчезла растерянность, и зазвучали нотки уверенности.
— Тем более, что никакой трагедии не произошло. С годами Чаша наполнится новой квинтэссенцией горя, и эра Богов Давних опять вернется. Кто бы не помогал при этом Богу Единому! Не через век, так через два, три, — в другом тысячелетии, но наступит День, и люди опять вспомнят: и о Морене, и о Велесе, и обо мне. Кроме того, с годами, прошлое станет еще привлекательнее. И с тем, новым — грядущим поколением, нам будет гораздо легче договориться... А что для бога пара столетий? Тьфу, мгновение! Короткое, как вспышка...


Эпилог

Оксана проснулась с каким-то тревожным ощущением. Что-то было не так. Не как всегда. Забившись в угол на широкой кровати, она завистливо поглядывала на мужа, который сладко храпел, не тревожась никакими пустяками. Его мускулистое тело, разметавшись во сне, занимало более чем две трети их ложа, оставляя для жены совсем мало места. Но для крошечной женщины и того было многовато. Влюбленным взглядом окинув крепкие плечи мужа, она почувствовала, что успокаивается. Ночные страхи теперь показались бессмысленными и смешными.
Но в это же мгновение на улице заскрипел снег под тяжелыми, хотя и осторожными, шагами.
«Ой! — пугливым зайцем взметнулась тревога. — Кого ж это несет в такую пору? И почему не лает Рябко?»
Шаги приближались к крыльцу.
«Неужели воры? А, может, бандиты?! Их теперь развелось как вшей... Нужно будить... А если это кто-то из соседей? А я себе страхи придумываю? Будет смеяться... Пусть сначала поднимутся. Четвертая ступенька совсем расшаталась. Все Богдану прибить некогда! Скрипит...»
Ступенька заскрипела так, что могла разбудить и мертвого. Но муж спал, а собака молчала.
«Почему же Рябко не лает?.. Может, все-таки разбудить? Нет, пусть, уже в двери... — порхали растревоженными куропатками мысли. — Если к нам, то должны постучать...»
Оксана вся напряглась, ожидая того тихого, или наоборот — громкого, стука в двери. Но ночную тишину не нарушал ни один звук.
«Что такое? Почему не стучат? Чего выжидают? О, Господи! Неужели хотят поджечь дом? И Рябка убили!»
— Хр-р-р... Ху...
Женщина даже подскочила на кровати. А затем, не удержалась и громко фыркнула:
— Вот пакостный... Как испугал...
А муж, знай себе, похрапывал, будто трактор на холостых оборотах.
— Надо же такому пригрезиться, — Оксана уже разговаривала вслух. — Кому мы нужны... Самые большие богатеи в деревне? Оно, конечно, может и найдется миллион-другой таких, по чьему мнению мы живем, как у Христа за пазухой, но не меньше — считают нас нищими. Только и того, что есть хлеб и к хлебу... Да и то, только потому, что мы бездетные. Дорогие теперь дети, — Оксана вздохнула. — Говорят, что только на роды нужны не менее трех тысяч зеленых дать... Хотя, я бы все отдала, чтобы в этом доме раздался крик ребенка. Иисусе Христе и Матерь Божья, Отче наш, — зашептала, — иже еси на небесах, да святится имя твое...
Она еще не успела дочитать до конца молитву, как на улице громко и требовательно заплакал ребенок.
Оксана выскочила из дому как была — босоногая, простоволосая, в одной батистовой сорочке...
На крыльце, немного сбоку стояла большая, плетеная корзина, а в ней — дрожал на морозе младенец.
— Дите?! — женщина изумленно огляделась, но вокруг не было живой души. — Господи, да оно же совсем замерзнет! — подхватила корзинку и вернулась в дом. — Смотри, у нас на пороге подкидыш лежал... Найдочка…
От поднятой ею кутерьмы, проснулся муж. Осмотрел заспанными глазами комнату. Задержал на какое-то мгновение затуманенный взгляд на жене, что качала, прижимая к груди, младенца. Хмыкнул невыразительно, принимая все за сон, и перевернулся на другой бок. Лицом к стене... Бормоча едва слышно:
— Сама не спишь и мне не даешь. Дай отдохнуть, устал — как собака… — и прибавил ворчливо. — Раз ты уже встала, затяни шторы. Чертов месяц прямо в глаза светит.
— Месяц? — переспросила удивленно Оксана, шагнув к окну, и только теперь заметила, как искрится снег на их дворе от уличного фонаря, полыхающего ярче Вифлеемской звезды!.. Тот самый, лампочку которого соседская детвора расколошматила еще в страду...