ГЛАВА 6
ЭКСКУРС В НЕДАЛЕКУЮ ИСТОРИЮ
Плохо, когда близкие родственники оказываются недалекими. Это такой афористичный каламбур, не нами придуманный. Но очень жизненный.
В семье не без урода – из той же серии. То есть, каждой семье по своему уроду. Как минимум. Или по два. Бывает, что вся семья. Но это случаи скорее исключительные.
Тем более обидно, если все семьи как семьи, а тебе не повезло. Смотришь во время обеда незаметно на тех, кто рядом сидит, а вокруг чавканье, чмоканье, почесывание. Уроды, короче.
Додик Жук с молодых лет был в своей семье старшим ребенком. Так получилось, что мама его первым родила. Никакой вины его в этом не было. А пострадал от этого именно Додик.
У семилетнего Давида был младший брат, которому исполнилось всего лишь три года. Это его и спасло, когда их мама вышла замуж во второй раз. Это давно было, как раз война шла с немцами.
И второй муж их мамы не хотел воспитывать двоих чужих детей. Он взял Додика за руку и отвел в детский дом. Где ему должно было быть гораздо лучше, чем с мамой. Это ее новый муж так сказал. А он-то знал в жизни толк, потому что заведовал в то время столовой. Работа сложная, прямо скажем. Тем более в голодное время. Как при такой должности выглядеть таким же, как все, худым и изможденным. Вопрос непростой.
А Додик вырос благодаря таким жизненным коллизиям самостоятельным, много курящим и очень шустрым. И сохранил благодарность до слез маме и ее мужу на всю жизнь.
Это воспоминание нужно нам для понимания некоторых черт характера Додика или, как мы его теперь называем, Давида Самойловича Жука. Если, конечно, вам интересен этот персонаж.
Следующее этапное событие в жизни Додика – участие в освоении целины.
Тут такая история с этой целиной, если кто не помнит или не знает.
Был в Советском Союзе в пятидесятые годы один очень лысый руководитель. Никита Сергеевич Хрущев его звали. Маленький, плотненький и совсем без волос. Такое впечатление у людей складывалось, что мягкий, домашний был мужичок. У него своя фишка была. Мулька, то есть. Очень он уважал кукурузу. Нет, он уважал и Центральный Комитет родной партии, и супругу свою, и Юрия Гагарина, и Фиделя Кастро. И водку под селедку с лучком. Но больше всего – кукурузу.
Съездил Никита, как мы будем его называть, в Америку для обмена опытом. То есть, ему-то делиться нечем было, кроме тезисов о мировом коммунизме. Но там, как ни странно, этот злободневный вопрос никому и на хрен не был нужен. Хотя и слушали политики его внимательно, ничего не понимая, но кивая по этикету с ласковой улыбкой.
И тут, как на грех, повезли Никиту в одно американское фермерское хозяйство и показали, как кукуруза растет. И рассказали, какая она полезная для домашнего скота. И безотходная, и урожайная. Вот наш советский лидер и запал на эту идею-фикс.
А по возвращении домой приказал своим верным помощникам немедленно сеять кукурузу по всей стране. Без разбору. Хотя уже холодно было, птицы на юг улетали. Какой там сев.
Еле уговорили Никиту до весны подождать. Но уж когда весна пришла, тогда и началось по всей стране. Ни одного свободного клочка земли не оставили верные ленинцы-хрущевцы. Плюнули на пшеницу, гречку и овес. Повсеместно сунули в землю кукурузные зерна. И на юге, и на востоке, и на севере даже, где до этого никогда и ничего не росло. Тогда-то перебои с хлебом и начались. Пришлось даже в Канаде закупать.
А Никита каждое утро, включая воскресенья, начинал с того, что рассматривал карту Советского Союза. Ему секретарь ночью помечал площади, засеянные кукурузой, желтым цветом.
Карта все желтее и желтее становилась. С каждым днем.
А Никита указкой большой тыкал и спрашивал:
– Это что за зелень?
– Это тайга, Никита Сергеевич, – любезно отвечали ему.
– Вырубить на хрен! Засеять кукурузой!
– Там кедры вековые стоят, товарищ Хрущев, – говорили ему.
– А, орешки кедровые. Ладно, оставьте. А это что за голубое пятно?
– Это море, Никита Сергеевич.
– Может, засыплем и засеем? Нет, погоди. Здесь у нас что?
Вот так и ткнул Никита указкой в степь оренбургскую. И чуть указку не сломал. Потому что земля там была каменная, ее даже лом плохо брал.
Но Хрущев уже никого не слушал. Он, как говорится, вошел в раж. То есть решил всю степь засеять кукурузой. И удивлялся, почему до сих пор эта идея никому в голову не пришла. Так для этого голову надо было иметь такую, как у него, большую, лысую и блестящую. Когда говорят, что вам пришла в голову блестящая идея, наверное, это и имеют в виду.
И началась целинная кампания. По всей стране бросили клич. Э-ге-гей, юноши и девушки! Тогда еще слова «гей» никто не знал, поэтому ничего обидного в том кличе не было.
И поехали юноши и девушки на освоение целинных земель. Души прекрасные порывы. А на ногах под сапогами – гнойные нарывы. Потому что молодежь разная поехала. Все больше неприспособленная. В том числе и Додик Жук.
Комсомольцы, добровольцы, зеков много было, но они отдельно трудились. А Додик сбежал на целину, чтобы от армии закосить. Но не удалось. Там его и взяли. Хотя не сразу. Успел он и самогонку научиться пить, и матом. Нет, мат Додик освоил еще в детском доме.
Построили всех приехавших на перроне и радостно говорят:
– Здесь еще не ступала нога человека, друзья мои!
Конечно, в местных деревнях только казахи жили. А нога человека сюда пока не дошла.
– Освоим целинные земли, засеем царицей полей! – продолжают говорить с трибуны.
Это они так ласково про кукурузу. Кукуруза – царица полей, ты мне с горя побольше налей.
– Построим новые деревни, наладим жизнь!
Два лагеря для заключенных там уже к той поре разбили.
А Додик и не умел ничего ни просто прибить, ни по хозяйству, тем более, по сельскому. Зато он умел играть на семиструнной гитаре, на трубе и знал кучу анекдотов. Что полезно в любых обстоятельствах. Они ж на целине не только работали, а еще и культурно отдыхали по вечерам и в воскресенье. Вот тогда-то Додик и оказывался в центре внимания. Играл, веселил, курил. В общем, вел активный образ жизни. А в рабочее время ему гораздо тяжелее приходилось. Кроме лопаты, Додику ничего не доверяли. Поэтому, когда пришла повестка прямо на полевой стан, Жук ей обрадовался. И, как почетный целинник, пошел служить на три года. Если бы он и не был этим почетным, то все равно бы служил те же три года. Такой срок был определен для срочной службы.
И все три года играл Додик в оркестре военного округа. Какого, не скажу. Может, эта информация является военной тайной. Кто-нибудь прочитает и придет к Додику с вопросами. А сколько было в вашей части, типа, солдат и офицеров? А танки, пушки, самолеты? Зачем Давиду Самойловичу на старости лет такие волнения.
Тем более, что он всю жизнь играет на трубе. В том смысле, что живет легко, не поднимая тяжестей. Даже Муся Райская, и та бережно с ним в постели обходится. Возраст все же.
А женился Додик случайно. Он пользовался успехом у молодежи, потому что после службы в армии продолжал играть на трубе. На танцах и на свадьбах. И не знал отказа у девушек разных национальностей. А тут его познакомили с Зиной. Красивая была девушка, но Додику отказала в грубой форме. Мол, сначала женись, а потом перья распускай. Ну, Жук сказал, что ради бога, хоть завтра женюсь. И пришел к Зининой маме с предложением. Мама Руфь отказала Додику в еще более грубой форме. Она сказала ему:
– Ты гопник, Додик, и кобель. Ни одной юбки не пропускаешь. А моя Зиночка – еще девушка. Я ей найду хорошего мальчика, без вредных привычек.
Но Зина сдуру уже влюбилась в Давида. Видный был парень, хоть и маленький ростом. И на трубе играл, к тому же. Вот они и сговорились, как маму Руфь убедить. Способ был не очень приличный, но надежный.
Через четыре месяца Додик пришел к Руфи еще раз. И привел ее дочь Зину. Руфь сразу заподозрила неладное. И не зря.
Зина, вся красная, смотрела в пол. А гордый Додик протянул Руфи справку из женской консультации. Где черным по белому было написано, что Зина в положении и скоро ей рожать дочь Полину. Нет, про дочь и про Полину это уже потом выяснилось.
Руфь взмахнула в ответ мокрой тряпкой, которой вытирала что-то грязное перед этим. Тряпка упала на лицо будущему ее зятю. А куда деваться? Пришлось отдавать Зину этому кобелю.
Но отношения между Руфью и любимым зятем Додиком с тех пор оставляли желать лучшего. Такой тещи, как у Давида, ни у кого не было. Они за все те десять лет, что Давид смог прожить с Зиной под присмотром Руфи, сказали друг другу всего несколько слов. И ни одного приличного.
***
Маня Арковна Ривкина не была в детдоме, не ездила на целину (с какого перепугу?), не служила в военном оркестре. Она выросла и повзрослела в провинциальном местечке без амбиций и катаклизмов. Хотя детство было голодное, но потом она компенсировала детское голодание, усиленно питаясь. Так принято в еврейских семьях. Питание на первом месте. И образование. Поэтому Маня, не забывая хорошо кушать, окончила техникум советской торговли. Что было очень престижно. Товаровед продуктовых товаров. Даже на слух вкусно звучит.
Замуж Маня вышла за Семена Ривкина по решению местной еврейской диаспоры.
Это деяние происходило обычно так.
Примерно раз в месяц по субботам собирались у кого-нибудь дома по очереди еврейские семьи, имеющие детей, которым уже пора. То есть детки где-то там у них пищат. Это такое выражение, намекающее на то обстоятельство, что дети выросли и им самим уже пора иметь детей. Слегка мудрено, но, по сути, верно.
Среди заинтересованных лиц во главе собрания всегда присутствовали независимые эксперты. То есть старейшины, следящие за тем, чтобы потенциальные женихи и невесты соответствовали друг другу по положению, достатку и физическим параметрам.
Если жених из бедной семьи, то нечего в калашный ряд. Хотя, с другой стороны, невеста могла быть некондиционной, и тогда уж рассматривался любой кандидат, лишь бы в штанах и физически крепкий. Потому что здоровое потомство – главная радость в еврейской семье. И в любой другой тоже.
Если жених из богатой семьи, и в штанах, и физически крепкий, то тут, конечно, и невеста должна была соответствовать. Хотя бы красавица чтобы была, и грудь чтобы выделялась на общем фоне. С такой не стыдно прийти в гости или прогуляться по улице.
Если уж невеста из богатой семьи, и красавица, да еще и умница, не дай бог, то такую замуж выдать очень сложно. Бывало, что и в самом Киеве не найти достойную кандидатуру. Приходилось клич бросать по всей России. А она плевала на мнение родителей и диаспоры и убегала с каким-нибудь нищим сапожником. Правда, ненадолго, потому что привыкла к кофе в постель и красной икре со свежими булочками. А с нищим сапожником черный хлеб и чай пустой за счастье. Но такое счастье в шалаше долго продолжаться не может. Поэтому возвращалась сбежавшая девица в семью, но не одна. Внутри нее уже томилось будущее потомство. Родители плакали, но прощали непутевую дочь, отправляли ее учиться подальше, а внука воспитывали сами. И про сапожника никто не вспоминал. А на вопросы подросшего внука «Кто мой папа?», гладили его по головке, тяжело вздыхали и рассказывали страшную историю про разбившегося летчика, утонувшего моряка или расстрелянного революционера.
А уж если невеста бедная, некондиционная и к тому же глупая, то она становилась обычно или Фаней Каплан, или старой девой. Что, в принципе, одно другому совсем не мешает.
В случае с Маней все произошло очень быстро и по взаимному согласию сторон. Обе семьи были рабочие. Не бедные и не богатые. Сема и Маня были примерно одного роста и внешнего вида. Не красавцы, но и не шарахались люди при встрече с ними. Поэтому ничто не мешало. Молодых, как это принято, пригласили на какую-то вечеринку и усадили рядом. Намекнув заранее, чтобы смотрели внимательно друг на друга. Чтоб потом не было разговоров, что было темно, и я его плохо разглядела, а он кривой на один глаз, который был с противоположной от меня стороны.
После вечеринки Сема проводил Маню, и они убедились, что им есть о чем поговорить. Погода, двадцатый съезд партии, стихи Мандельштама, куриная шейка и фаршированная щука. Вполне достаточно для того, чтобы создать крепкую еврейскую ячейку общества.
Через год родился Гриша. Двадцать лет они прожили втроем в счастье.
А теперь за Семиной могилкой присматривает невыездной Моня. Дай бог ему здоровья, чтобы подольше жил. И Ривкиным на новой родине спокойней.
***
Еще одно ответвление нашей истории.
Зина осталась с десятилетней Полиной и восьмилетней Юлей на руках, когда Додик поехал искать. Что он поехал искать, семья не очень поняла. А бабушка Руфь сразу сказала Зине:
– Не жди его. Он сбежал.
Но Зина не верила очень долго. Тогда еще не знали, что нервные клетки не восстанавливаются. Поэтому Зина часто плакала по ночам, все надеясь, что вот-вот откроется дверь, и Додик, веселый и с сумкой, полной подарков, вернется домой. Пусть там не будет подарков для Зины. Дочкам бы привез чего-нибудь, и то хорошо. А Зине бы, чтобы сам вернулся. Но, увы. Бабушка Руфь была права. Она Додика сразу раскусила. Еще когда увидела впервые. И он всей дальнейшей жизнью только убеждал ее в правоте. Особенно, когда поехал чего-то искать.
А нашел Додик ансамбль «Красные струны» в славном городе Харькове. Он его, в общем-то, сам и создал. Додик мастер был на всякие такие дела. Что-нибудь организовать, отметить, поздравить кого-нибудь. Или помочь кому-нибудь в сложную минуту. Это он завсегда готов. Всем, кроме своей семьи, на которую ни времени, ни денег не оставалось. Даже алименты дочкам платить забывал, пока народный суд не напомнил.
Ладно, чего уж.
А Зина с бабушкой Руфью дочерей вырастила и теперь жила в Израиле. Почему бы и нет? Там тоже люди живут, и ничего. Хоть и жарко.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/10/11/777)