Зачем?

               

Он издалека заметил эту сутулую фигуру в сером плаще, выходящую с немецкого кладбища. Что-то было необычное в походке этого длинноногого  человека,  которого поддерживала под руку девушка лет восемнадцати.  Видимо они были из немецкой делегации, приехавшей на мемориал, навестить своих погибших в этой непонятной холодной России.
 Время все расставила по своим местам. На одной стороне лежали в земле погибшие советские воины, а прямо через дорогу, кладбище немецкое, для тех, кто явился сюда гостями непрошеными, да здесь и упокоился. Когда открыли немецкий мемориал, местные жители в буйстве своем, хотели даже снести всё с лица земли, да быстро отошли, успокоились. С мертвыми воевать – последнее дело. Так и осталось. И привыкли в городке, что часто на улицах звучит немецкая речь, что приходят немцы сюда, на кладбище, плачут, как плачут напротив, через дорогу,  живые старики - фронтовики, да солдатские вдовы. Бывало даже, что старики потом, и те и другие, вместе водку пили, поминали друзей-товарищей. И все время спорили….о том, как же это всё могло случиться?
Сейчас Круглов всматривался , пытая свою память, в эту фигуру  - отчего она кажется ему знакомой?
Человек подошел к воротам русского мемориала и неожиданно упал на колени. Он стоял перед входом и плакал. Губы его шевелились –наверное, он молился.
И тут Круглов увидел, что руки немца чем-то отличаются от обычных человеческих рук и по тому, как  вздрагивали от рыданий плечи немца, по безжизненным складкам плаща на рукавах понял, что протезы это. Он узнал его….

И словно повторилось все вновь…
Он оторвался от земли, оглушенный необычным грохотом, полетел куда-то в дурманящем забытьи.
Вяло, как после угара, начало проступать сознание. Он кое-как определил:  лежал в глубокой яме, и с боков ее, еще не замерзнув осыпалась земля. Лежал он на спине, и то же серое небо низко висло над ним, смрадно  пахло дымной гарью. Ноги казались будто отшибленными, больно ныли и не двигались. Они лежали на краю ямы, а голова была на дне. Упершись локтями, Круглов заставил себя сдвинуться немного назад – спрятать ноги, но в них ударила такая боль, что он снова чуть не потерял сознание.
Ноги не подчинялись ему.
Где командир, где свои? Что это за яма, как он попал в нее?
Мерзли руки. Круглов нащупал привязанные к маскхалату рукавицы и надел их. В голове нудно гудело, и за этим плотным гулом он не слыхал посвиста пуль, но видел их. Трассирующие, они проносились поверху спереди и сзади,  словно стремясь встретиться и сшибиться.
Земля с краев продолжала осыпаться. Спиной он чувствовал, как вздрагивает дно ямы, - значит бой всём еще идет….
До ночи еще, наверное, далеко. Сейчас только покажись из ямы – прошьют пулеметной очередью, свои или чужие….
Что-то давило в бок. Круглов подумал, что это ком земли или булыжник. Он ощупал под боком землю, ничего там не нашел. Вспомнил, что в кармане полушубка у него лежат лимонки. Именно они и нужны в его положении. Осторожно вытащил гранаты – запалы в них были ввинчены - и сунул их за пазуху, чтобы выхватить можно было легко и быстро.
Обморочность от воздушного удара таяла, освобождала сознание для другого чувства – страха. Он мог замерзнуть. Мокрая изморозь сыпалась на его лицо, обычная погода в этих краях: промокнут валенки, навалится мороз и  - хана. Ноги даже прикрыть нечем, да и не дотянуться до них:  в спине и пояснице такая боль, будто там все стянуто железными обручами.
Пьянила, наваливалась,  сонная одурь. Он хотел надвинуть на глаза шапку, но на голове стальным коробом  - каска, обтянутая белым маскировочным чехлом.
Перед боем он кое-как надел ее поверх шапки, по усмешку старшего лейтенанта, сказавшего при этом:
-Подшлемника нету, что ли?
Круглов промолчал: подшлемник у него лежал в вещмешке, но если его натянуть на голову и лицо, то становится плохо слышно, будто уши ладонями зажимаешь.
Теперь и спина от мешка свободна, наверное, его тоже сорвало взрывом. Круглов расстегнул ремешок под подбородком, снял каску и положил рядом. Потом передумал и прикрыл ею лицо.
Уснул сразу – больше, кажется, ничего и не хотелось. Он почему-то был уверен, что до ночи доживет, а ночью, прикрытый тьмой, попытается выбраться к своим.
Его кто-то толкнул в левый бок. Каска свалилась с головы. Он разлепил вки и увидел лицо с округлившимися от страха глазами.. И над этим узким, чужим лицом Круглов разглядел  другую каску – темно – зеленую, с бородавками, должными изображать рога.
Рука сама вырвала из-за пазухи гранату. Круглов вцепился зубами в кольцо запала. Прохрипел сквозь вцепившиеся в металл зубы:
-Хальт! – потом, обозлившись,  переиначил: - Хэндэ хох!
Немец что-то забормотал, из его затрепетавших глаз выползли большие слезы и потекли - одна к виску, другая -  под нос, тонкий и острый. Бормоча и судорожно всхлипывая, он выдрал из под мышек свои руки и протянул их Круглову.
Круглов отпрянул: он увидел не руки, а кровавые лоскутья, которые еще недавно были руками. Разжал рот и высвободил из зубов кольцо запала.
-Здорово тебя долбануло! – сказал Круглов, и оттого, что враг  был почти бессилен, да еще давился плачем, ему стало даже немного весело. В его стиснутую собственной беспомощностью душу втекло снисхождение. Он перебрал в голове все подходящие к случаю немецкие слова что запомнились со школы еще, но ничего не подыскал. И злым шепотом попробовал вдолбить немцу:
-Не ори, без тебя тошно! Пришибу, если не замолчишь!
Немец притих, но продолжал, всхлипывая, дергаться и стучать зубами и глядел на свои бывшие руки.
«А ноги у него, видать, здоровые. И длинные, как у верблюда. Пнет – и бога увидишь!» - подумал Круглов и утешил немца:
-Автомат я у тебя возьму осторожненько, чтобы не задеть твои лапы.
Он положил гранату справа от себя и быстро, ошеломляя немца поспешной и смелой напористостью, снял с него автомат, при падении завалившийся за спину, оттуда торчал только конец магазина. При этой операции немец двигал руками так, чтобы Круглов не мог их задеть.
-Вот теперь все! Гут! – сказал Круглов, смахивая рукавицей с затвора грязный снег и пристроил автомат себе под руку, рядом с гранатой.
-Теперь, герр фриц, если чего – выпущу в тебя целую очередь. И будешь ждать ты на том свете своего фюрера.
Похолодало. Круглов подумал, что бессильные его ноги могут замерзнуть, хоть на них валенки и по паре теплых портянок. Он пытался пошевелить пальцами, что оглушающим звоном отдавалось в голове, и он, как ему казалось при этом дурел.
Небо потяжелело или от вечерней сумеречности, или от дыма усилившейся стрельбы.
Круглов слышал звуки боя, но не слышал людских голосов.
Немец лежал на боку, его пестро-серый от грязи снега маскхалат, надетый поверх шинели, совсем не годился для перевязки. И тут Круглов вспомнил, что нагрудные карманы его гимнастерки набиты индивидуальными пакетами. Он достал сразу два и надорвал.
-Хоть ты и фашист, но,  видно, задрипанный,  - сказал он. – Настоящий фашист  и здесь бы дурил и вопил: « Хайль Гитлер!»
-«Гитлер капут», - с тихой боязнью в голосе ответил немец и длинно пролопотал что-то по-своему.
Из его отдающей покаянием фразы Круглов понял, что это какой-то арбайтер и что зовут его не Фрицем, а Иоганном.
Увидев бинты в руках Круглова и поняв, что он собирается делать, немец вытянул руки, уронил голову между ними и заплакал тихо, почти неслышно, но так откровенно горестно, что Круглов вздохнул и сказал:
-Вот такие-то дела, Иоганн. Не надо было соваться куда не следует, - и начал обматывать белыми пахнущими йодом бинтами изувеченные руки врага.
Говорили тихо: громыханье войны, среди которой они притаились, напоминало обоим, что жить сейчас и потом – значит таиться. Стали мерзнуть руки и Круглов всунул их в рукавицы. Ломило спину  поясницу, но никак не откликались ноги, ни не мерзли, но только гудели, но как бы сами по себе…
-Тебе эта хламида, как голому листок,  - сказал Круглов и, приловчившись, отодрал от халата на немце всю полу. – Давай сюда свои лапы, утеплим их на всякий пожарный….Замерзнут - совсем от рук останется память только.
-Шнапс, - сказал Немец и показал на бок, на что-то выпуклое, торчащее под разодранным маскхалатом.
Круглов понял, что Иоганн показывает на флягу.
-Шнапс, говоришь? – сказал он и смолк. Ему не хотелось ни есть, ни курить, ни пить, даже шнапса. Ничего не хотелось Круглову, но и выдавать врагу неполадки в своих нервах он тоже не желал. Потому что держал верх над этим слабаком и мог бы для собственной безопасности и свободы придавить его. Но – человек же, притом для войны совсем негожий после такого ранения.
-Шнапс, говоришь? – переспросил Круглов, придав лицу строго житейскую мудрость. Что же, взбодримся, для храбрости!
Он подумал, что за флягой тянуться далековато, придется опять стронуться с места и корчиться от проклятущей боли. Протянув левую руку к немцу, расстегнул ремень на затасканной шинели, пухло вздутой от какой-то поддевки, и за бляху вытянул его вместе с флягой. По тяжести ее Круглов определил, что она полная. Он отвинтил крышку, встряхнул ее, отпил немного и сплюнул:
-Ерунда! У нас самогон куда вкуснее! Дуй! – и приткнул флягу ко рту немца. – Веселее жизнь станет.
Иоганн сморщился, забормотал что-то. Из всей его речи Круглов понял только одно: он не может пить, он вообще не пьет.
-Дохляк ты, а не солдат! Пей! – приказал Круглов. – Лакай, говорю!
Немец, слушаясь приказа, наполовину выхлюпал флягу, сморщился, но Круглов сунул в его перекошенный рот комок приправленного землей снега, сказал:
-Зажуй. Фюрер тебе, конечно, такую закуску не обещал, а вот вышло…. – и допил из фляги.
После шнапса полегчало, тошнота пропала и тоска вместе с ней. Даже ноги вроде бы гудеть перестали и будто потеплели.
Из запавших щек немца наружу вылез румянец, и глаза у него стали обыкновенными – серыми, какими были. Он говорил и говорил, то плевался, то вздыхал, прижимал к груди тряпичные мотки и опять продолжал долмить по-своему.
-Ну, вот что, Иоганныч, хальт трепаться…Ты мне только скажи, ответь на один вопрос ….всего на один – зачем вы здесь? Зачем вы пришли сюда? Зачем? Вас сюда звали?Вы пришли убить меня, уничтожить мою семью, мой народ? Ты чего ждал от нас? Что мы лапки кверху, а ты нас, как баранов на бойне, да? Ты мне мутер, фатер…Ты о них думал, когда шел сюда? Я тебя спрашиваю –зачем?
Умолкнув, Иоганн слушал внимательно, по крайней мере, старался казаться таким: пьян был.
Снег крупными пушистыми хлопьями присыпал обоих. Круглов, стараясь не тревожить своих ног, отвернул на немце воротник шинели и подостлал его под затылок, а на лицо натянул лацканы халата.
Круглов думал, что ночью, прихватив с собой этого Иоганна, он уйдет. Собственно, Иоганн не был нужен ему как пленный – просто необъяснимое чувство жалости говорило ему: без него фриц пропадет.
Сорвавшийся ветерок забуранил снег в воронке. Быстро стемнело.
-Ну, шпрехен, бог тебя возьми!.. Надо выползать из этой могилы…. Где фрицы-вы? И где мы, русские? Понял? Давай, шнель, соображай!
Уразумев, что от него ждут, немец тихо заговорил, осторожно поводя замотанными руками, боясь их зашибить. Из его жестов можно было понять, что «рус» там, где Круглов, даже мысленно, не предполагал своих.
Сквозь посвист ветра к ним проникли шорохи, потом послышалась какая-то возня, щелкнул выстрел, и ухнул взрыв. Голоса были не свои – немецкие, и Круглов схватил автомат и гранату.
-Молчи, иначе дух выпущу! – горячим шепотом бросил он насторожившемуся  немцу и потащил себя на руках к краю воронки. Боль стала такой, что ему казалось – он отрывался от ног, пристывших к земле. Взмокнув от выжатого болью пота, высунулся из укрытия.
Снежный сумрак вдруг вспороли ракеты, набрав высоту рассыпались искрами. Ракеты взлетали с одной стороны – с левой, и по их числу Круглов определил: вышвыривали немцы, встревоженные заварухой. Он старался понять, что же там, метрах в семидесяти от него, и соображал какого направления держаться, чтобы выползти к своим…
А свои, черт бы их побрал, словно уснули – ни стрельбой, ни ракетами, не напоминали о себе. Правда ухали где-то далеко в тылу тяжелые орудия, но эти звуки только напоминали, что где-то есть свои. Но сколько до них? Сколько тяжких метров? Да еще с пленным, который лежал внизу, на дне воронки, и тоже ждал решения своей участи.
Пленный по имени Иоганн. Враг, но не страшный. Но все же враг, потому что ждет, что его выручат свои, и если это случится, то уж Круглову он не поможет ни слезами, ни мольбами. Вся эта человечность держалась только на том, что они оказались связанными общей бедой. Но и на человечность эту богата только русская душа, бесхитростная иногда в ущерб самой себе.
Снег вертелся и падал.
-Ну, Иоганн, прощай! – нагнувшись сказал Круглов и, хотя не знал, видел тот или нет, помахал ему рукой. – Аувидерзеин, геноссе зольдат! – и, засунув поглубже за пазуху гранаты, пристроив на правой руке трофейный автомат, выволокся из воронки и пополз. Уползал подальше от захлебывающихся в буране ракет.
Ополчившаяся всей своей силой боль тянула Круглова назад, но он волочил ее за собой, боясь почему-то только одного: как бы не придавить мину, свою или чужую.
Он прополз, может быть, несколько метров, когда услышал за собой тихий и слезный, как мольбу о пощаде голос:
-Рус, рус!
Круглов схватил с горсть снега ртом, повернул голову и поглядел за плечо: за ним, опираясь на локти, как на подпорки полз немец.
-Значит, сам лезешь в плен? Давай, давай. А если твои кореши попадутся – мне же придется грызться с ними….Дела! – он махнул автоматом: мол следуй за мной и снова пополз, притискиваясь к земле и пробую каждую неровность на ней. Конечно, думал он, снег маскирует. Но если бы он не присыпал и не прихорашивал собой этот кажущийся пустырь, можно было бы выбирать путь повернее: двигаться по оставленным кем-нибуь следам.
У Круглова разболелось в затылке сразу же, как он стал двигаться. Казалось туда одним ударом вбили тупой, толстый гвоздь. Боль становилась невыносимой, когда он даже встряхивал головой. Усмиряя ее, Круглов прижимался лицом к земле и лежал мгновение или, может быть, целую минуту неподвижно. В снегу мерзло лицо, но становилось как будто легче. Он поднимал голову, утирался рукавицей и полз дальше. Он слышал сзади тяжелое сопение немца и сквозь боль думал о том, что ему тоже нелегко, еще и потому, что он ползет в плен, которого, конечно, боится и думает о нем, наверное, больше, чем о своем непоправимом увечье. Сколько они ползли и сколько останавливались Круглов не знал.
Но вот ломящая немочь охватила всю голову, и, прикоснувшись ко лбу, Круглов, еще соображая удивился: лоб опухнув, тоже налился жгучей болью и как бы придавил собой глаза. И он сдержал крик страха: снег кружился перед глазами уже не белым, а черным.
-Все, Иоганн, - сказал Круглов, отмахиваясь от этого черного вихря, и ткнув автоматом туда, куда они ползли. – Шнель вперед, я очумел совсем. Скачи, иначе нам обоим будет капут,  - и легко, как в дурмане, потерялся в гудящей тьме.

Круглов очнулся и долго смотрел на хило горящую синим светом лампочку, которая висела прямо над ним. Кося глазами, он осмотрелся и понял, что лежит в большой утепленной палатке. «Санбат», - не подумал, а в путанице мыслей отыскал эту определяющую и радостную, как миновавшая смерть, догадку Круглов. К нему подошла женщина в белом халате и белой косынке. Спросила:
-Ну, оклемался? – и по голосу Круглов понял, что была она молодой и доброй.
-Как наступление, где наша рота, где старший лейтенант? – спросил Круглов.
Женщина наклонилась.
-Повторите свой вопрос, вы говорите слишком тихо. Однако не старайтесь кричать  –вам это вредно.  У вас тяжелая контузия, но врачи говорят, что все пройдет…Я сестра, - пояснила женщина. – Ждем сани для тяжелых… На машине вас везти нельзя, совсем растрясем…
-Я спрашивал, где наша рота и командир, старший лейтенант Киселев? – в самое ухо сестры повторил свой вопрос Круглов. – Рядом или подо мной рвануло так, что я не знаю, куда и как летел….
-У нас раненые прибывают из всей дивизии. Разве упомнишь, кто из какой-части, - тоже в ухо ответила Круглову сестра. – Лежи и не шевелись. И выбрось из головы всякие мысли…От них только больнее….
-Со мной немец был, руки ему измолотило чем-то…Вместе выползали из воронки к нашим….Про него не знаете?
-Был тут один, своим ходом под охраной привели его сюда…Руки ему, как мясорубкой, измолотило…На допрос, наверное…Плакал уж больно и лопотал о каком-то русском.
Круглов больше ни о чем не спрашивал, слушал, как трепал ветер палатку, стонали и бормотали раненые. И засыпал спокойно, на долгие часы отчуждаясь от того, что было страшным и близким, а теперь казалось недосягаемо далеким, навсегда оставшимся в той глубокой воронке.

-Иоганн? – спросил Круглов. Немец поднял на него заплаканное лицо и стал вставать с колен, не отрывая взгляда от Круглова. Девушка помогла ему.
-Зольдат Зачем? – спросил он у Круглова, еще не веря увиденному.
-Да, нет. Сергей Иванович Круглов я. И не солдат. Старик-пенсионер.
Немец обхватил плечи Круглова своими протезами и глядя в его лицо стал говорить что-то быстро-быстро, не останавливаясь, словно всю жизнь ждал именно этой минуты, чтобы высказаться.
-Постой, постой! Я же ничего не понимаю…Эх, толмача бы…
-Дедушка говорит, что Бог услышал его молитвы, потому что он всю жизнь молился за Вас, чтобы вы остались на войне живы…  Он часто Вас вспоминал, называл Вас  «русский солдат Зачем»…..- раздался рядом девичий голос, принадлежавший спутнице Иоганна.
-Вы его внучка? – спросил Круглов. – Вы хорошо говорите по русски…
-И моя мама и я – мы говорим по-русски. Дедушка нас заставил…Вот мы и научились. Он не знал вашего имени и всегда называл «русский солдат Зачем». Только в плену он узнал, что означает слово «зачем», но все равно продолжал вас так называть.
Иоганн продолжал что-то говорить.
-Когда его взяли в плен, он рассказал, что с ним был русский солдат, что он замерзает…Видимо, Вас быстро нашли.
-Выходит, я ему жизнью обязан?  – Круглов взял кисти протезов Иоганна и крепко сжал. – Теперь-то понимаешь, что я тогда хотел спросить тебя? Как ты жил все это время?
-Дедушка говорит, что вы спасли ему жизнь, что если бы он не попал в плен, он бы все равно погиб. Не тогда, так позже. Когда война пришла в Германию. Дедушка-пастор. Он молится за всех, кто погиб в этой войне, за тех кто остался в живых.И чтобы это вновь не повторилось.
-Значит понял, что значит «зачем»?
И неожиданно для себя, Круглов притянул к себе этого высокого сутулого немца и обнял его. Они стояли обнявшись и плакали на плечах друг друга.
Никто из редких прохожих не знал, отчего плачут эти двое старых людей. Впрочем, в этом месте плакали часто…