Бортмеханик Валерий Белан, энергичный, уверенный в себе и несколько вертлявый в движениях молодой человек на днях пригнал из Тольятти девятую модель «Жигулей». По этой причине с самого утра всем экипажем развлекались в гараже. Из подвала Белан вытаскивал огурцы, помидоры, мочёные яблоки, затейливо и со вкусом готовил на электрической плитке блюда.
- Так, господа алкоголики, коньяк у нас кончился, переходим на тёщин чрезвычайный напиток, - выставив бутылку с самогоном на стол, уютно расположенный в углу гаража, чутко взглянул на друзей Белан.
- Наливай, наливай, на халяву и уксус сладкий, - развеял сомнения солидный, лицом и жестами похожий на Собакевича, командир. Прежде чем выпить, он вдруг стащил с головы шапку и с размаху швырнул её на пол:
- Погнали наши городских!.. Фу-у-у! Силён! Чего она в него добавляет?
- Дихлофос и карбид, - с серьезным лицом пошутил бортмеханик.
Закусывая, беседовали обо всём, что приходило в голову, но более всего горестно толковали о России: образовался, дескать, заколдованный круг. Общество неспособно на честный и благородный порыв к лучшей жизни, потому что главный принцип тех, кто управляет, - надуть народ и устроить себе красивую жизнь.
- То, что сейчас происходит, это революция наоборот. Тот же захват власти, противоборство, бардак в стране, жестокость, преступность… Десятки миллионов нищенствуют для того чтобы остальные могли вести паразитарную жизнь, - гневно высказывался командир.
Второго пилота веселили разборки в Государственной Думе.
-…Как он вчера! «Вон отсюда! Молчать! Всех журналистов в Сахару!»
- Нет, это дурак! Идиот… У него полная шизофрения.
Выглянув из гаража, Белан удивился тому обстоятельству, что уже вечерело.
- Кар-р-р, кар-р-р! – громко кричала ворона, покачиваясь неподалеку на ветке дуба.
- Чего орёшь, дура!?
На следующий день бортмеханик чувствовал себя неважно и по пути в гараж слегка грустил о том времени, когда мог пить «без ограничений», а наутро быть свежим, как маргаритка. Помнится, будучи спецрейсом в Ташкенте, командир предложил экипажу навестить знакомую – милейшую старушку с причудами светских манер. Неторопливо и чинно хозяйка подавала к столу затейливые блюда и всё поражалась: как это лётчики смогли за вечер выпить три литра спирта?! Ночью на лице командира отдыхала комнатная собака, остальные члены экипажа располагались на финском ковре под столом. Утром бабушка всё ещё в шоке и ужасе предложила гостям опохмелиться, на что командир с ущербной деликатностью возразил: «Не-не… Мы вообще-то не выпиваем, нельзя. Работа такая…»
Убирая в гараже остатки пищи, окурки, пустые бутылки, бортмеханик ухмыльнулся по поводу потёков на капоте машины: «Изощрялись, натуральным образом обмывали…» Ещё в молодости Белан вознамерился занять предельную для себя высоту, принялся закалять волю, тренировать разум. Особенно по душе пришлась ему философия стоиков; благородство мерещилось в том, чтобы жить подобно зверю в открытой природе, ибо что такое привязанность к комфорту? Уязвимость, блажь… Ну а дух есть лучшая опора. Ему нипочём даже цунами, и со смертью дух только освобождается, влечёт в другие миры… Тем не менее, Белану вскоре опротивела эта кольчуга мужества, захотелось удовольствий, новизны ощущений. И так во всём. Года три назад, заканчивая отделку гаража, Белан почувствовал себя художником – взялся за кисть и украсил стены сказочными существами. Змей Горыныч был изображён в крутом пике, Соловей- разбойник яростно дул Змею под брюхо и затруднял условия для посадки. Женский пол представляли русалки. От их чар возникало эротическое беспокойство, хотелось жить, хватать звёзды, безумствовать.
Белан запустил двигатель, выехал из гаража. За перекрестком чуть-чуть надавил педаль газа, и «девятка» рванулась, будто пантера. Верно у Гоголя: «Какой же русский не любит быстрой езды!» Белан наполовину еврей, но тоже любит скорость. Правда, спешить вроде незачем; жена просила купить зелени для салата и лимоны как средство от гипертонии.
«Ещё и тридцати нет, а параметры уже зашкаливают… Будто в Сибири на рудниках работала», - с неудовольствием подумал о супруге Белан. Перед замужеством Наталья была ангельски хороша: утончённый овал лица, улыбка – хоть на обложку журнала, весёлая, умная, любила так нежно и преданно! Да очень уж скоро отцвела, к тому же от ревности испортила себе нервы. Обиды делали Наталью жалкой, неприятной на вид: губы дрожали, лицо коробилось, выражая душевную муку. Белан в ту пору увлекся смазливой девочкой – стюардессой и, как водится, спутал ночи и рассветы. Всё ж ему хватило ума остановиться, опомниться. А Наталья, примирившись с мужем, стала равнодушной. Случалось, он пропадал неделями бог знает где, она же, гримасничая, говорила соседкам, подругам, что лётчикам свойственно блудить из-за погоды и вообще: «У них работа такая!»
Белан почти бесшумно, с наслаждением подкатил к своему дому в новом микрорайоне. Квартиру улучшенной планировки удалось вырвать ещё до начала «реформ». Не желая помнить про скандал и обиды некоторых коллег, Белан тешил себя убеждением, что закалился таким образом, ведь истинно живут только те, кто не бежит от силовой борьбы. Оставленная на тротуаре «девятка» радовала глаз колоритным рубиновым цветом на снежном фоне. Белан вновь залюбовался ею, но уже самую малость, вскользь, затем пружинисто взбежал к себе на этаж, нажал кнопку. Вместо звонка послышалась замысловатая трель механического соловья. Сдержанная, гаснущая улыбка Натальи как бы напомнила о приглушенном недоверии Белану, да и в голосе жены не осталось и малейшего оттенка интимности, словно это не жена а инопланетное существо или робот.
- Люба приехала…
- Ну что ж, сейчас организуем пир в её честь.
Белан прошёл в зал, а навстречу с кресла вспорхнула обворожительная Люба, младшая сестра Натальи. Грациозность её молодого тела, свежесть губ и само выражение лица – милое, доверчивое, всякий раз волновали воображение Белана. И мечталось о ней, как о спелой черешне.
- Давненько не была у нас, мамзель, - игриво сказал Белан после звучного поцелуя в щечку. – Ну рассказывай, что нового в судьбе, на любовном фронте… Ладно, не закатывай глазки.
- Что рассказывать? Живу скучно, работа не нравится, увлечений никаких, - улыбаясь, жаловалась Люба.
- Но-но-но! - возвысил голос Белан, будто военачальник, желающий сделать внушение. – Никаких пораженческих настроений! Надо помнить: ты – барышня, фигура особого свойства, должна действовать на мужчин, как ударная волна и проникающая радиация. Будь у меня такие данные, я бы сделался второй Клеопатрой…
Белан любил беседовать с молодыми женщинами, чаще всего стюардессами. Задать интригующий, пикантный вопрос, затронуть душевные струны и слушать затем, отвечая лишь тонкой улыбкой. Впечатление от этого, как от хорошего вина.
- Я весну хочу, тепло… и уехать куда-нибудь, - млела, жеманно потягивалась в кресле Люба.
- Может снова в горы? Устроим восхождение, как тогда… Я тебя веревкой к себе привяжу, - многозначительно улыбнулся Белан.
Люба слегка покраснела и промолчала.
Ей вспомнилось прошедшее лето и в общем-то милое приключение среди гор. Белан пообещал тогда райские кущи, а добирались до них по ущельям и косогором; крупные камни скрежетали по днищу старых «Жигулей». Облюбовав, наконец, зелёную лужайку в двух шагах от ручья, установили палатку, разожгли костёр. Пятилетний Димка с охотничьим азартом гонялся за бабочками, осматривал местность в бинокль и выполнял мелкие поручения отца, а сестры намеревались весь день бездельничать, то есть, загорать, пить вино и кушать дымяшийся шашлык. Белану думалось почему-то о явлениях непостижимых – о вечности и смерти; представлялся космос – холодная, темная бездна, чуждая всякой жизни. И ослепительно контрастно выглядел этот земной уголок, где столько приятных ощущений! Глядя на бурые скалы, зелёную долину с ручьём и зарослями кустарника, на Любу, лежащую навзничь, Белан чувствовал радость и мелкую дрожь от убеждения, что жизнь прекрасна и возможна только здесь, на земле, что надо насладиться ею до какого-то немыслимого предела.
С ароматом вкуснейшего, сочного шашлыка подоспела минута тоста:
- Вспомним вопрос из обществоведения… Что первично? Идея или материя?.. Для меня это слишком отвлеченно и ничего не значит. Но если вы спросите, что для меня превыше самой жизни? – Я отвечу: красота… Это гармония, наш спасательный круг. Прав Достоевский! Выпьем за красоту, как самое большое чудо и первое условие жизни!
Сёстры не возражали, весело чокнулись походными кружками.
- А где у нас хрен? Наташа, будь добра!..
- Нет, я не добра, - вроде бы в шутку отозвалась жена, но в душе Белана шевельнулась лёгкая неприязнь.
После славного обеда захотелось вздремнуть, забыться в мареве экзотических впечатлений, что так щедро дарила природа. Впрочем, Белан отличался свойствами холерика.
- Кто со мной на вершину?
- Я пойду! – бравурно отозвалась Люба.
- Вот дураки… И охота вам лезть туда! – усмехнулась Наталья.
Огромная гора возвышалась так круто, что каждый метр высоты одолевали с трудом и опаской. Мускулистый, ладный, хотя и низкорослый Белан выбирал маршрут поудобнее. Местами по склону рос кизил, встречались деревца тёрна, алычи. Вдруг почти рядом по косогору волной прокатился неведомый топот с треском кустарника. Услышав непонятный шум, Люба бросилась к Белану и оказалась в его объятиях.
- Это горные козлы… Надо же! Как истребители промчались, - успокаивал Любу Белан, но между тем не отпускал её. Гипнотический взгляд завершился долгим поцелуем, от которого Люба стала нежной, как облако, и вдруг задрожала, сквозь сомкнутые зубы вырвался слабый стон…
- Бессовестный, - прошептала она, опомнившись, - я возвращаюсь.
- По смоленской дороге леса, леса, леса… - задумчиво пела Люба перед отъездом. Трогательное, волнующее впечатление производила гитара в её руках.
«Как ей удается выглядеть и совершенной девочкой, и зрелым человеком? – любовался Белан. – Мне нравится, что она максималистка, серьёзно всматривается в жизнь… Наверняка ведь непросто быть в этом мире хрупкой и лакомой, да ещё разбираться в премудростях века, реализовывать себя».
Сейчас, пока Наталья и Люба занимались сервировкой стола, Белан сидел в кресле, лениво перелистывал газеты, курил. Поверх страниц он незаметно поглядывал на Любу, испытывая ещё большее, чем тогда, в горах, наваждение: «Я как будто заболел ею… Хоть бы в командировку куда податься, черт меня побери!..»
- Объясни-ка, милая, почему тебе не нравится газетная работа? Ты же ею бредила, - полюбопытствовал Белан позже, за чаем.
Люба поморщилась как при виде бегущего по столу таракана.
- Это совсем не то, о чём я мечтала, - нехотя ответила она, пряча грустный, виноватый взгляд. – Поддалась впечатлениям от фильмов, книг. По наивности казалось, что журналистика – это восторг, путешествия, приключения… Что люди сплошь – герои. А в действительности все скучно, грубо и канительно. Нервное напряжение на уровне подвига, а вдуматься – ничего эта суета не меняет.
- Всё-таки с людьми работаешь, вникаешь в разные обстоятельства, это интересней, чем какому-нибудь бухгалтеру всю жизнь иметь дело с цифрами…
- Чтобы написать приличный очерк или репортаж, нужен поиск, пространство, а мне навязывают шаблонное видение жизни, обывательский стиль и темп, темп… - сверкая глазами, горячо сетовала Люба.
- Я этого не понимаю, - Белан в задумчивости помучил физиономию гримасами, затем, как учёному псу, приказал себе: «Кураж!», нажал кнопку магнитофона и под звуки «Ламбады» принялся выделывать ногами кренделя.
- Жаль, мне лететь сегодня, а то бы напился…
Вечером он усадил Любу в машину, чтоб отвезти домой в противоположный район города, где начиналось предместье, но прежде зарулил в ворота гаражного кооператива.
- Боюсь, у меня на обратном пути бензин кончится, - пояснил Белан и проворно открыл двери своего бокса. Машина въехала в гараж; вспыхнувший свет привел Любу в изумление – со стен, выставив голые груди, воинственно, с вызовом глядели русалки, похожие на стюардесс.
- Посиди, я сейчас, - Белан вновь выпрыгнул из машины, закрыл двери гаража.
- Ты что! Перестань!.. – сдавленным голосом прошептала Люба, не считая удобным отталкивать голову, губы Белана.
А он мурлыкал что-то неясное, прерывисто дышал, потом сделал так, что Люба вместе со спинкой кресла опрокинулась назад. Она пружинисто извивалась, будто танцевала «Ламбаду», пыталась вырваться, кусалась, но вскоре обессилела.
- Валера, я сейчас закричу, - строго произнесла она и не закричала.
Белан целовал её живот, и трепетное тело отвечало конвульсивными движениями груди и бедер. В этом лихорадочном состоянии он смутно пытался запечатлеть неземную роскошь происходящего, продлить ощущение, похожее на невесомость, когда вдруг попадаешь в воздушную яму.
- Мы с ума сошли… - сокрушённо шептала Люба.
…Часа через три, будучи в аэропорту, Белан заканчивал проверки самолётных систем; до вылета оставалось минут двадцать. На краю стоянки, куда экипаж вышел покурить, было холодно, ветрено и не очень уютно даже в зимних куртках. Командир не имел желания много разговаривать, если не был пьян; второй пилот, уткнувшись в полетную документацию, что-то соображал и уныло озирался. И только Белан был необычайно энергичен, оживлён, а на лице его бродила улыбка: «Нет, это фантастика! Ах, Люба, Люба!..» Обуреваемый наплывом чувств, бортмеханик с трудом удерживался на одном месте. Вот он барсом пробежался вокруг самолёта для заключительного осмотра, таков порядок. Только что отъехали грузчики, втиснувшие в задний багажник гроб.
- Жмура нам загрузили, - весело сообщил Белан, возвратившись в пилотскую.
- Все там будем, - мрачно отозвался командир. – Готовы?
- Второй пилот к полёту готов.
- Двери, люки закрыты, давление гидросистемы в норме, бортмеханик к запуску и полёту готов.
Перед взлётом Белан механически, словно автомат, щелкал переключателями, по памяти читал контрольную карту проверок, блуждающим взглядом следил за параметрами и внутренне ликовал, вспоминая Любу. Снег вихрем струился перед винтами, косо летел с неба, выхваченный мощным светом фар. Белан перевёл рычаги управления двигателями на взлётный режим – самолёт задрожал и упруго подался вперёд. Скорость быстро нарастала, наконец, отрыв… Белан нажал тумблер шасси на уборку и мгновенно похолодел: во-первых, сделал это без команды, во-вторых, рано – самолёт просел оттого что открылись створки шасси, подъёмная сила слегка уменьшилась. И дальше случилось совсем уж кошмарное – самолёт царапнул днищем по бетонным плитам. Командир как мог отреагировал рулём высоты, при этом некрасиво, с непечатным загибом выругался. Взлетели, набрали высоту круга, но тут же пришлось и садиться, ибо такое ЧП утаить невозможно.
- У тебя что? Одна сперма в голове?! Ну куда ты спешил?.. Не понимаю… - сердился командир, уничтожая лютым взглядом Белана, когда вновь зарулили на стоянку и выключили двигатели. С минуту сидели молча, ощущая безысходность.
- Ну что, пошли? Чего тут сидеть! – зашевелился второй пилот, совершенно невозмутимый и в такой ситуации.
- А-а! – не сдерживал досады командир. – Пассажиры начнут сейчас задавать ехидные вопросы… Умников же много! Подождём, пусть идут себе с тихой грустью.
После случившегося Белана отстранили от лётной работы, предложив место кладовщика, выдающего авиатехникам инструмент. Не чувствовалось уже прежнего опьянения жизнью. Приходя домой, Белан подолгу, с печальным видом лежал на диване.
«Вот и кончились наслаждения… Впечатление такое, будто жизнь кончилась. А ведь когда-то желал быть аскетом, рыцарем духа. Ха-ха! Что ж ты, гигант, лежишь, будто отелился?! Не вдохновляет зад фортуны… Единственная отрада – это Люба.. Ах, Люба!..» - с неубывающим душевным трепетом вспомнил Белан и решил позвонить.
- Я слушаю, - донёсся знакомый, милый голос.
- Привет, Люба, это Белан говорит, - заворковал Белан и осёкся; на другом конце провода бросили трубку.
В редакции областной газеты он долго и осторожно бродил по длинному коридору, отыскивая кабинет, где работала Люба. Та, увидев его, молча, будто с зубной болью, читавшейся на лице, ринулась навстречу.
- Иди за мной! – сказала она строго и, не оборачиваясь, поднялась по лестнице на площадку перед чердачным лазом.
- Как заговорщики или агенты какие-нибудь, - буркнул Белан, пытаясь шутить.
Люба, наконец, остановилась, ухватившись обеими руками за перила. Белан съёжился, воспринимая её волнение и бледный, болезненный вид.
- Ты хоть догадываешься, что ты со мной сделал? – произнесла дрожащими губами Люба, - я беременна…
У Белана словно отказало что-то внутри,и только теперь обнаружилось, насколько ужасным может быть омут греха. Все плюсы от пережитых эмоций и наслаждений мгновенно превратились в минусы.
- Надо прервать беременность… - пробормотал он в качестве утешения.
- Слушай, исчезни ради бога, не звони и не показывайся, - страдая, проговорила Люба, и оторвавшись от перил, побежала в свой кабинет.
Прошло более полугода. Белан заметно изменился: исчезла былая энергичность, появились новые черты – робкость и сдержанность.
- Ты на земле испортился, какой-то варёный стал, - в шутку упрекал своего бывшего бортмеханика командир.
- Старею, Михалыч…
- Давно мы не собирались у тебя в гараже, я бы живо тебя в чувство привёл!
Как-то осенью Белан встретил в городе Любу. Она прогуливалась в парке, стройная, красивая, как и прежде, но в глазах стояла тоска. Поздоровались. Люба слегка нервничала вблизи Белана, отворачивалась и шла с таким видом, будто его не было рядом. Под ногами шелестели сухие листья; погода стояла великолепная, какой она бывает в лучшие дни бабьего лета.
- Прости, Люба, если можешь… - с трудом выговорил Белан.
- У меня никогда не будет детей… Я тебя ненавижу!