О моей маме
На фото: Ульяна Егоровна Маслова со взрослыми детьми (1956 год).
Когда родители поженились, мать, Ульяна Егоровна, говорила:
— Мне никогда не приходило в голову, что придётся выйти замуж за своего двоюродного брата.
Мать была боевой девчонкой, довольно красивая с прямым строгим профилем лица. В детстве она перенесла оспу. И могла бы умереть, но крепкий организм переборол недуг, однако на лице её остались мелкие щербинки, которые к зрелому возрасту разгладились, и на фотографии той поры вдвоём с Варварой Богомазовой мать выглядит без каких либо изъянов. Выдающийся слегка вперёд подбородок с квадратным закруглением, создавал впечатление могучей воли, и даже некоторой суровости. «Ребята боялись меня, потому что я никогда не давала им повода для каких либо насмешек или просто нахальных выходок», — говорила мать.
С малых лет она росла на воде, на вёслах, обладала незаурядной силой. И многие парни просто боялись её задеть как-либо. Вокруг неё всегда группировались наиболее самостоятельные и порядочные девчата. Мать обладала незаурядным умом, хотя и не получила никакого образования, не умела хорошо расписаться. Но в жизни она окончила такие университеты, что слушать её было большой радостью, счастьем. Прозорливость её была настолько велика, что приходилось удивляться, как можно иметь такой ясный светлый ум, не окончив не одного класса, не прочитав ни одной книги. Она предсказывала судьбу не только каждого из нас, но и вообще знала и предсказывала всю спекуляцию жизни и учила самой основе жизни: доброте и справедливости.
Идут как-то девки на вечеринку, рассказывала мать, а ребята уже собрались, сидят на брёвнах, как силуэты над Иртышом, просматриваются издалека.
— А кто там, девочки, сидит? — спрашивает одна из подруг.
— Мишка Бубнов.
— А это, слева кто?
— Что совсем ничего не видите? Видите, уши торчат — Пашка Зеленский!
А на фоне Иртыша так четко обрисовываются силуэты торчащих врозь ушей, что сомнений никаких нет. Грохнули девки хором, а парни поежились, опять, наверно, Ульяна кого-нибудь как салазана* на крючок нанизала.
Глаза матери... Что может быть красивее и строже их. Глаза моей матери — это как тормоз. Как бы ты ни юлил, ни извивался, а при её взгляде все твои жилки и кровинки располагаются, как говорят, по швам.
Нет, не пытайся матери лгать или изворачиваться. Только чистая правда успокаивает взгляд матери. Никакая подтасовка фактов или обстоятельств не может уложиться в равное число волн между твоим сердцем и глазами матери, между твоими глазами и сердцем матери. Только истинная правда, как бы она горька не была, самое лучшее лекарство для сердца и глаз матери.
Нет, ты матери не соврал, ты только подумал: «А можно маме сказать так?» — и нет уже согласия между твоим сердцем и твоими глазами, и сразу видит мать твои метания и сомнения. Нет, уж лучше признаться, и нет в тебе уже метания, а есть сомнение, и только в самом себе. Зато и глаза матери из строгих делаются печальными. Она как бы сняла с тормозов твою душу, твою мысль, и тебе легче становиться сказать маме всё, о чем только ты подумал промолчать. И ты говоришь, а глаза матери уже не печальные, а просто спокойные, а может быть ободряющие и радостные. Давай, давай, сынок, сними грех со своей души, расти и крепни. Будь добрым, будь правдивым и справедливым. Не прощай себе лжи и подлости. И ты вырастешь и не солжешь ни себе, ни другим и не сподличаешь. И уже конечно ты не простишь лживость и подлость другим и по отношению к тебе и к кому-либо, если оно будет совершаться на твоих глазах. И ты не будешь участником никакой подлой компании. Ты преодолел это. Ты как обстрелянный солдат, и нет в тебе страха, есть только злость и воля.
Моя мать очень рано начала работать на бакенах. Сначала со своим отцом, Егором Ивановичем, потом с братом Данилом Егоровичем, а лет с пятнадцати работала с подругой Варварой Богомазовой, одно время с Петюшкой — Петром Максимовичем Масловым (о нём расскажу немного ниже).
В 1915 году на посту работало три девчонки: Ульяна, Варварва и ещё кто-то из двоюродных сестёр.
Решили девки, что им мало платят зарплаты: по двенадцать рублей в месяц. (За эти деньги можно было купить корову). Заработную плату развозил обстановочный пароход «Бухтарма». Медленно идёт вверх по Иртышу этот небольшой грузовой пароход, вызывает с поста бакенщиков. Те выезжают, зачаливают сзади парохода свою лодку и идут получать зарплату. После получения зарплаты в лавке, отовариваются нужными продуктами и товарами и отчаливают от парохода. За это время пароход затягивает лодку вверх по течению километров на пять-шесть. Ну, а уж сплыть вниз по течению очень легко.
На этом же пароходе всегда присутствовал начальник района обстановки. Это высший чин, то есть, работодатель. Иногда судовой инспектор — госчиновник.
Во время гражданской войны начальник района обстановки был и комиссаром по перевозкам и наделялся высшей властью на транспорте. Одет был в кожан и с револьвером в кобуре на боку.
Так вот, эти три девчонки стали говорить своему начальнику, что им мало платят заработной платы, и что следовало бы добавить.
Начальник района обстановки Верховский, еврей, начал бегать по палубе, хватаясь рукой за свой револьверишко. Сначала побелел, а потом позеленел.
— Бунт? Во время войны! Вы что, не в курсе, что немцы нашу землю топчут? Вам мало этой зарплаты? Сейчас я вас постреляю, как куропаток, и сброшу в Иртыш.
Начал было расстёгивать кобуру, затем, видимо передумал. Кричит с верхней палубы вниз:
— Матросы! Побросайте их прямо с парохода в Иртыш!
И старшине:
— Сегодня же всех уволить и нанять новых бакенщиков.
Девчата быстренько назад, назад, ближе к лодке, попрыгали в лодку, а матрос сбросил им конец**.
Утром на пост привезли новых рабочих — хохлов, которые реку видели только во сне. А к вечеру один пароход с баржами уже сидел на мели.
Ещё день-два побыли девушки на посту и уехали в Ермак. Дня через три старшина Демидов отыскал Ульяну и говорит:
— Идите снова на пост, будете работать. Верховский велел взять с вас штрафу по шесть рублей, то есть, по половине заработка.
Согласились: на посту полный разгром, а в русле реки несколько барж и пароходов. Через несколько дней всё наладилось и пошло своим чередом.
Зрение матери до 80 лет было превосходным. Далеко она различала предметы лучше, чем мы, молодые, и вблизи продевала нитку в иголку до самых последних дней без очков. Какая бы малая не была игла, никогда не просила вдеть нитку в иглу. Она не читала книг, и это помогло сохранить её зрение. В то же время работа бакенщика в течение сорока лет — это постоянные вглядывания в коптящийся огонёк бакена: горит или не горит. Блеск волн на восходе и закате солнца, когда и отвернуться нельзя и закрыть глаза тоже.
Приходилось управлять лодкой не только вдвоём, но и одной. А всю войну и после войны только одной. И это не то слово «управлять», что мы теперь подразумеваем: сел за руль мотора и помчался по волнам. Это передвижение лодки с помощью вёсел. По весне это чаще всего против бурного течения, да и почти всегда ещё и против ветра. А при боковом ветре без рулевого передвижения, одними вёслами, управлять лодкой ещё сложнее. Но мать управлялась.
Такой я помню свою маму.
________________
* Салазан — дождевой червяк.
* *Конец — верёвка, которой привязывают лодку.