Правдивая история про знатного банщика

Стелла Пералес
Юрий Петрович торопится – четверг, а по четвергам он всегда ходит в баню.
Жена собирает полотенце и чистое бельишко на смену, мыло хозяйственное и мочалку, банные тапки. Достает из кладовки засушенный с лета веник. Юрий сам эти веники режет и вяжет – есть и березовые, и дубовые. Не жиденькие и облетевшие, с оголенными прутиками, что продаются на входе в баню, а настоящие – густые и пахучие, шуршащие умело засушеной листвой.

Баня рядом – три остановки на гудящем троллейбусе. В кассе сидит улыбчивая Надя. Круглое лицо, добрые глаза. Юрий ходит в баню годами и знает и кассирш, и уборщиц, и банщиков по именам. Даже уже и сдружились.
Да и с народом, что мыться ходит, подружился. Не со всеми знаком, конечно. Люди разные ходят. Всех и не упомнишь. Некоторых Юрий Петрович откровенно недолюбливает и избегает. Так, поздоровается издалека. Пьют, да матерятся. Сдвигают столики, раскладывают газету, чистят рыбу, от которой вонь стоит по всему отделению. Водку запивают пивом. Больше времени в раздевалке просиживают, чем в помывочной. Выпить им, что ли, негде больше?
Молодые шумят, игры затевают под душем. Поскользнёшься на мокрой плитке, голову расшибешь об каменную лавку – и все. Поминай, как звали. Юрий Петрович такого баловства не любил и обходил молодежь сторонкой, осторожно ступая по мокрому полу в резиновых тапках на рифленой подошве.

А хороших людей Юрий Петрович уважал и не чурался.
Придет он в баню, поздоровается с Геной-банщиком. Гена разулыбается беззубым ртом, спросит про здоровье обязательно. Побежит вперед, протрет лавку  чистой тряпочкой. Юрий Петрович старика не обижал. И бутылки оставлял ему пустые, и так - когда рубль даст, когда два. А то за пивом пошлет в буфет, если не хватило. Сдачу Гене – за услугу, а тот и рад.

Или бывает, из соседнего женского отделения Верку присылают на подмену. Старая уж она, голыми мужиками её не удивишь, да и они её не стесняются. Та поноровистей, не такая услужливая, как Гена. Но тоже хорошая тетка. Любит покалякать про житье-бытье. Банщики все про всех знают. Хорошая у них работа – сиди, за вещами приглядывай, да со шваброй пройдись, если воды из помывочной натаскали. Никакой ответственности, как у Юрия Петровича на работе. Никаких стрессов.

Вещи Юрий Петрович аккуратно складывает в пакет, а пакет вешает на крючок, чтобы лавку не занимать, и было где посидеть после парилки.
Открывает дверь в помывочную и ныряет в гулкое влажное нутро бани. Грохот тазов, гомон моющихся мужиков, шум воды бьющей из кранов – вся эта какофония порхает под высокими сводами и отдается эхом.
Лавочку окатит кипятком, и им же обдаст таз казенный. Жена, Лида, все норовит свой пластмассовый голубой тазик для белья подсунуть. Дескать, не гигиенично из общих тазов мыться. Придумала - народ смешить. Как она себе представляет Юрия Петровича в троллейбусе с тазиком этим. До ругани доходило, но он не поддался.

Рядом с помывочным тазом Юрий ставит еще один - с заваренным веником. Листочки в кипятке расправляются – как вчера с дерева. Красота. Пусть запаривается веничек, а он пока под душ, пыль смыть перед парной.
Постоит под душем, и в парилку. Горло перехватывает от жаркого, сырого пара. Вначале внизу постоит, потом поднимается все выше. А как отогреется, так за веником. И давай хлестать по разомлевшему телу. Только пар столбом и дух березовый.
А потом под прохладный душ и наружу, в раздевалку. Там пиво припасено. Обмотается полотенцем, тело отдает жар струйками пота, а Юрий Петрович прихлебывает холодное пиво и становится мягче и телом, и душой.
А тут и Петро подсаживается. Здоровый детина, рыжий, как черт, но беззлобный. В парилке только с ним тесно. Залезет на верхнюю полку и давай веником махать, так что брызги летят во все стороны. И сам с собою разговаривает, да громко! По спине хлещет и кричит - чуешь, горбина? И сам себе же и отвечает - чую-чую. Смех один.

У Петро одна тема – бабы. Юрий Петрович иногда даже конфузится. Любит рыжий черт во всех деталях пересказывать свои любовные приключения. Да еще привирает. Юрий Петрович, конечно, промолчит, а вот Санек так и говорит – брешешь ведь, Петруха, и не краснеешь. А тот только смеется радостно в ответ и доказывает, что так оно и было. Прямо на пороге падала она перед ним на колени и тянулась к молнии на штанах.
Как дети малые, ей Богу.
И Санек туда же – мелкий, что твой комар, и пословица у него любимая в тему «мелкий комар больней кусает». Как начнет очередную пассию расписывать, у Юрия Петровича под полотенцем шевеления начинаются. Любит Санек женщин крупных, с большими грудями, с полными ляжками, широкими бедрами. Лида потом удивляется, что это муж после бани такой горячий и жмет сильно, как двадцать лет назад. Наверное, поэтому и отпускает на помывку каждый четверг. За эликсиром молодости.

Но приятней всего побеседовать с человеком умным, образованным. Взять Афанасия Матвеича, к примеру. На первый взгляд, старичок, как старичок. Сухонький, бороденка жиденькая, седая. А о таких вещах рассуждает, что у Юрия Петровича дух захватывает. Но и спорить хочется, конечно же.
Матвеич в молодости сильно Бога искал. Закончил университет (не то физиком он был, не то математиком) и начал Бога искать. Доискался до того, что полностью поменял все свое мировоззрение и род занятий, и через некоторое время добрался до сана священника. Посты держал, институт покаяния, все, как полагается, одним словом.
И тут несчастный случай. Чуть не умер Матвеич, еле-еле врачи откачали. А пока откачивали, успел он на том свете побывать. И то, что он там увидел и почувствовал, зародило в нем сомнения. Бог был бесконечно добрым и всепрощающим и любил своих детей безусловной любовью. Ни ада, ни рая нет - понял Афанасий Матвеевич. И запугивают люди сами себя веками совершенно необоснованно.
Христианство учит – ищи у себя грехи и борись с ними. Всю жизнь свою борись. А Матвеич, побывав на том свете, начал это ученье оспаривать. Так и говорил Юрию Петровичу, не трать, мол, время ни на борьбу, ни на грехи. Живи, твори, люби. Если в сердце твоем любовь и радость, ты и так никого не обидишь, и не согрешишь.
Конечно же, Юрий Петрович принимался с ним спорить. Умом то он понимал, что Матвеич, скорей всего, просто рехнулся. Как это так – разочароваться в религии своей? Но слушать его рассказы про бесконечно доброго и любящего Господа было интересно. И спорить было тоже интересно.

Но в этот четверг никаких споров и разговоров не предвидится. Юрий Петрович безбожно опаздывает. Успеть бы до закрытия кассы.
Теща, будь она не ладна, притащила из деревни яиц, фарша, еще какой то снеди. Все на своем горбу, как будто в городе в магазинах еда кончилась. Встречай её на вокзале, да провожай её, как будто делать больше нечего. Лида ругается. Говорит, что домашние яйца не в пример вкусней магазинных, а Юрий Петрович и магазинными бы обошелся. Только бы не морочили жена с тещей голову с вокзалами своими, да с кудахтаньем бабьим.
«Сам ведь летом поедешь к маме, на речку с удочкой! А баня деревенская? А веники свои запасать где будешь?»
Так она всегда говорит, Лида. И права, по большому счету.
Но как же хотелось Юрию Петровичу хоть раз в жизни поехать не в деревню к хлопотливой тещеньке, а в горы, например. С детства мечтал Юрий о горах и завидовал отважным альпинистам. Слушал Высоцкого, который пел про альпинистку-скалолазочку и улыбался про себя. Но не сбылось. После школы – армия, после армии Лида, дети, работа, деревня, картошка, кабанчика резать.
В горы ушли другие.

Или вот на море съездить, к примеру. В детстве он один раз все-таки побывал на море. Матери дали путевку в профкоме. Жалко, что он был тогда совсем маленьким и мало что запомнил, так – по мелочи. Например, мягкий шорох волн на закате. Он сидел на мокрой гальке, волны подкрадывались и лизали ему ноги, а потом убегали обратно, таща за собой шуршащую гальку. Было тепло и приятно, и солнце тонуло в море, а от него прямо к маленькому Юре бежала розовая дорожка.

«Какие моря», - оборвал сам себя Юрий Петрович, мелкой трусцой преодолевая ледяные бугры на пути от остановки до бани, позвякивая пивными бутылками в пакете. «В тазу успеть бы покупаться».
Дверь заведения была открыта, и из неё выползали раскрасневшиеся счастливчики, которым удалось попариться на славу, но окошечко кассы уже занавесили железной решеткой.
Юрий чертыхнулся про себя. Постоял в нерешительности, и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх, в мужское отделение.

Верка пересчитывала билетики на своем наблюдательном посту.
- Вер, кассу закрыли уже, - запыхавшись, выдохнул Юрий Петрович.
- Ну иди так, - кивнула она по простому, - долго не сиди только, скоро закрываться будем. И парилку я скоро выключу. Тепло то останется, а пара не будет.
- Я быстро, - обрадованно кивнул Юрий Петрович.
Он подложил ей под жиденькую книжицу с кроссвордами несколько мятых бумажных купюр. Она заулыбалась от удовольствия и противиться не стала.

В раздевалке народу было мало. Мужики одевались, собирали пожитки, пошатываясь, убирали за собой газеты с рыбьей чешуей и бумажными стаканчиками. Верка на них покрикивала беззлобно.
А в помывочной было абсолютно пусто. Ни живой души – от этого эхо заметалось под потолком еще громче, когда Юрий Петрович с грохотом поставил на каменную лавку железный таз. Никакой толкотни, душевые кабины свободны, к кранам никто не стоит в очередь.
В парилке оказалось не так жарко, как обычно. Банщица уже перекрыла подачу пара. Пришлось срочно подниматься на самый верх и хлестаться не успевшим хорошенько завариться веником, вколачивая в тело остатки жара. Зато никто не мешал и Юрий Петрович отрывался на свободе.
Заглянула Верка: «Юра, ты не торопись шибко. Я в женском отделении, если что, с Серафимой.»
Серафиму Юрий тоже знал. Хоть в женском отделении никогда не бывал, естественно.

Мылился против привычки прямо под душем. Обычно очередь к душу стоит, не помоешься в удовольствие. Разве что сполоснешься. Не хватало у Юрия Петровича духу намываться под нетерпеливыми взглядами. А одному в целом отделении хоть под двумя душами сразу купайся – никто слова не скажет.

Вышел в раздевалку, неся с собой аккуратно собранные банные принадлежности и веник, завернутый в пакет (еще на раз хватит, даже не заварился толком). А там – тишина. Никаких тебе матов, разговоров, громыхания бутылок.
А своя-то бутылочка припасена. Пиво в бане еще вкуснее. Ласкает пересохший от жажды язык ячменными нотками, холодные пузырьки освежают горячую голову.
- Как намылся?
Вздрогнув от неожиданности, Юрий Петрович обернулся и увидел на соседнем сидении странного какого-то мужика. Гастарбайтера по виду.
Яйцевидная голова наголо обрита, лицо обожженное жарким солнцем, нос с горбинкой. Глаза пронзительные и черные, даже зрачков не видать. Беспокойные глаза, видно в них скрытое томление.
На голом смуглом теле жилетка плюшевая. Штаны шелковые – шаровары. На ногах на то туфли, не то тапки. Золотом расписаны и стеклышками разноцветными усыпаны. Вот мужики пошли, как бабы. Руки все в браслетках, а на шее какие-то амулеты болтаются. В ухе серьга торчит.
«Батюшки святы! Не извращенец ли – а ну как приставать начнет!» - испугался было Юрий Петрович.

И отодвинулся на своей скамье подальше. Но из вежливости ответил
- Хорошо намылся. А вы что же не моетесь? Баня то уже закрывается.
- Мы, джинны, в общих банях не моемся, - заносчиво ответил незнакомец
«Он еще и ненормальный, к тому же! Скорей бы Верка пришла. Не расцепятся языками с Серафимой никак, видать»
- А что же вы, джинны, тут делаете? – как можно вежливей, чтобы не спровоцировать сумасшедшего на агрессию, спросил Юрий Петрович.
- Это долгая история, - горестно покачал обритой головою Джинн, - но если тебе и вправду интересно, Юрий, Петра сын, я тебе её расскажу.
«Имя откуда-то узнал, подлец! В карманах, что ли, порылся, пока я в парилке сидел? Документы надо дома оставлять, Лидуська сто раз предупреждала»
- Ну раскажите, - нервно прихлебывая пиво мелкими глоточками, согласился Юрий.
- Все началось с того, - печально начал Джинн, - что возжелал я дочку Мага. У нас ведь дни проходят как? В пирах и наслаждениях приятных. И наслаждений ищем мы все больше. В садах волшебных как-то раз курил я. Под пенье дивных райских птиц. Видал их? Лицом как девы и девичьи грудки, а дальше - перья, и хвосты, и лапки. К любви не годны, но поют так сладко.
И вдруг, из зарослей цветов душистых, идет она – прекрасна, как цветок. Лицом кругла, а кожей белоснежна. Белее лилий и нежней их тоже. Глаза смущенно долу опустила, задумчива, как ветерок весенний. Материй шелк не прячет форм округлых. Чудесных обещая наслаждений.
Теряя разум, к ней я устремился и напугал бедняжку чрезвычайно. Не обликом своим, ты не подумай, а пылкостью, что прежде не встречала. Давай кричать на все сады сиреной. Папаша её тут же объявился и заточил меня тот час в бутылку, и бросил на развал блошиных рынков. И провалялся я, не знаю сколько, пока не услыхал противный голос. «Ой, мама, погляди какая прелесть! Бутылочка из синего стекла и с вязью! На шкаф её поставлю в новой кухне! Как раз к обоям в тему, ё моё!»
Потом везли меня куда-то очень долго, все время бесконечно пререкаясь. И бросили валяться неподвижно, и думал я, что никогда уж больше, никто бутылку в руки не возьмет. Но как-то раз, открыли все же пробку, я выскользнул на волю, торжествуя, и увидал я мужа с красной рожей, что скреб рукою грудь, не понимая, откудова я взялся и не верил, что я не белочка, а Джинн с арабской сказки.
Ему пытался объяснять я внятно, кто я такой, но он меня не слушал и выпучив глаза свои воскликнул – иди ты в баню со своею сказкой. И вот я здесь тоскую безутешно.
- Вот это дааа – сказал, забыв про пиво, историей задетый за живое, наш Юрий, обалдевший сын Петра.
- И если б мог ты, добрый человече, найти того, кто так меня бездумно отправил в баню, да еще бессрочно, тебе бы я исполнил три желанья, и в тот же миг, от чар освободившись, вернулся бы к своим грудастым птичкам, кальяну и пирам, и наслажденьям. И дочку Мага обходил сторонкой, любя лишь только гурий безобидных. По пять на дню, а может и по шесть.
- Да как же я его найду? – надеждой, меж тем заговорило Юры сердце.
- Да он же баню эту посещает. Высокий, краснолицый и в парилке кричит всех громче странными словами. Какую-то горбину поминая.
- Да это же Петро, его я знаю!
- Отлично! Мне помочь сумеешь, значит! Вначале, ты его приветствуй пивом, а после говори про то, что знаешь, что каждый раз, когда он ходит в баню, мерещится ему в пару неясный образ, что очень его психику тревожит и от мытья все время отвлекает. Но он боится рассказать об этом, иначе повезут его обратно туда, где он уж был и где лечился от странной и неведомой болезни, что белочкою смертные зовут.
- А дальше?
- А дальше, предложи ему бесплатно от наважденья этого избавить. Для этого он должен лишь промолвить « Иди ты, Джинн, в бутылку к дяде Юре, Петра сынку, с фамилией Ватрушкин» Бутылку лишь сухую и почище ты для меня, смотри, не позабудь!
- Опять ты здесь? Изыди, сатана!
И наважденье тотчас же исчезло, дымком растаяв от проклятий Верки, что расцепившись языком с подружкой, вернулась, наконец, в свои пенаты.

- Что это было, Вера?
- Сумасшедший. Давай, Петрович, собирайся, милый. Домой пора уж и тебе и мне.
- Вера, - Юрий Петрович с трудом освобождался от тумана, которого напустил сладкоголосый Джинн, - как же сумасшедший? Это мы с тобой, скорее, страдаем групповой галлюцинацией. Как же он мог исчезнуть без следа? И мы оба это видели?
- Да кто его знает. Может он фокусник какой. Их сейчас, фокусников, этих развелось – видимо невидимо. А потом в раздевалках вещи пропадают. Вот, сегодня Серафима рассказывала, у женщины сапоги пропали почти новые. Сносить не успела. Дорогие, на натуральном меху. А чего таскаются в дорогих вещах в баню то? Кого дивить хотят? В баню надо что попроще надевать, чтоб, если фокусник какой увел, так и не жалко!
Под Веркины рассказы Юрий Петрович одевался поспешно, складывал в сумку бельишко, завернутое в газетку. На автомате сунул тапки в пакет, даже не ополоснув, как обычно. В голове его был полный кавардак. С аккуратным и осторожным Юрием Петровичем такое приключилось впервые. Умел он все разложить по полочкам. Отделить зерна от плевел, так сказать.
А тут не получалось, хоть убейся.

Всю дорогу в троллейбусе пытался он понять, что это было. Наваждение, галлюцинация, массовый психоз?
Верка сказала «опять ты здесь», он ясно запомнил. Значит, не в первый раз он там появился. А вдруг вся его история – чистая правда? И если Юрий Петрович подсуетится, Джинн исполнит любые его три желания?
От этой мысли перехватывало в горле, а в груди наступало теснение. Чего бы загадать то? Юрия Петровича лихорадило.

- Юра, ты не заболел, часом? – Лида забеспокоилась, увидев совершенно потерянного мужа. – На тебе лица нет.
- Да так, про жизнь задумался, - ответил Юрий Петрович и почти не соврал. Он думал про то, как круто может перемениться и его, и Лидушкина жизнь, если Джинн рассказал правду и Петро произнесет заветные слова.
Без настроения поковыряв котлеты, хорошенько прожаренные, как он любил, и не доев сдобренные настоящим, деревенским маслом макароны, он лег в постель и уставился в потолок. Так лежал он без сна какое-то время, размышляя, чего бы попросить у Джинна, пока не услышал всхлипывания жены.
- Ты, чего, Лида? – удивленно спросил он.
- Разлюбил, да? – сквозь слезы проговорила жена – Уже и после бани не хочешь жену постылую? Надоели мы тебе вместе с мамкой. А она же для нас старается, тащит все посвежее, да повкуснее любимому зятю. Знала бы, сама бы её на вокзал проводилаааа – и Лида зарыдала.
- Да ты что, Лидушка? – Юрий обнял содрогающуюся в рыданьях жену и прижал к себе родное, теплое тело. – Я и забыл уж про этот вокзал, а ты все помнишь, дурочка. Так я, задумался, расскажу потом.
И он начал целовать её лицо в соленых слезах и привычно задирать тоненькую ночнушку.

Неделя далась тяжело. Юрий Петрович оказался потерянным для общества, потому что утонул в мечтах и раздумьях. Общество активно протестовало. Активней всех боролась, конечно же, Лида. Она уже и ругалась, и грозилась разводом, и предлагала поговорить по душам по хорошему, чтобы выяснить в чем причина внезапной перемены в поведении Юрия Петровича. Ведь не ест же ничего какой день и на вопросы не реагирует.
Даже подозревала несчастного мужа в измене с соседкой Валькой с пятого этажа, которой он однажды помог дотащить мешок картошки до квартиры.
Юрий слабо отбивался, но правды не раскрывал. Да и как такое расскажешь, ведь все равно не поверит.

На работе начальство пеняло Юрию и в хвост, и в гриву. В его отчетах было столько ошибок, сколько бухгалтеру с его-то стажем было делать просто неприлично! Юрий Петрович безропотно принимал зуботычины, кивал головой, а сам в это время думал, какой бизнес может быть одновременно легким, доходным и долгоиграющим. Перебрав все возможные желания, он решил, что перво-наперво ему нужен надежный источник доходов, а уж с деньгами то он и сам любую сказку сделает былью. Одно желание он решил отдать Лидушке и ей же решать, чего бы хотелось для детей – погодков.
В выходные он припас красивую бутылку из под грузинского вина, которую Лида хранила из-за приятной соломенной оплетки, гармонирующей с декором кухни, и стал ждать четверга.

Наконец, решающий и судьбоносный четверг настал, и осунувшийся Юрий Петрович с безумно горящими глазами, положив заветную бутылку сверху веника и пожиток, отправился покорять судьбу.
Кассирша Надя участливо осведомилась, все ли с ним в порядке – уж слишком сильно переменился её постоянный клиент. Даже не улыбнулся как обычно, как будто не в баню пришел, а на боевое задание.
Решительно поднявшись в мужское отделение, Юрий Петрович поздоровался с Геной и занял выжидательную позицию на протертом банщиком сидении, даже и не раздеваясь. Он и куртку не стал сдавать в гардероб, а взял с собой, чтобы получив драгоценный груз в бутылку, тотчас же нести его домой.
В рубашке и пиджаке, в брюках и нестерпимо жарких зимних ботинках ждал он Петра.
И дождался – через несколько минут тот появился в дверях. Но отчего-то он был не весел.
- Петро, - Юрий поднял руку, привлекая внимание жертвы, - иди сюда, я тебе место занял.
- Ох, голова раскалывается после вчерашнего, - Петр рухнул на лавку, отчего она жалобно скрипнула, - на аспирин, ни анальгин не помогают.
- На, пивка попей, - Юрий Петрович протянул заготовленное пиво.
- Спасибо, Юр, - у меня свое имеется, я припас.
- Да на, пей, пока свое откроешь еще.
Юрий Петрович наблюдал, как Петро большими глотками опустошает бутылку и ждал подходящего момента, чтобы перейти в наступление.
- Эх, хорошо пивко пошло, видать от души угостил.
- Петр, я знаю, что ты страдаешь от галлюцинаций в бане.
Петро удивленно уставился на собеседника, но спорить не стал. Он был ошарашен напором Юрия Петровича. От того исходила такая сила и уверенность, что Петро оробел, как всегда робел перед тем, кто сильнее.
- Я тебя от них избавлю в одну секунду, - продолжал не сбавляя темпа Юрий, пока клиент не опомнился – Повторяй за мной, «Джинн»
- Джинн, - как загипнотизированный вымолвил Петр
- Иди
- Иди – прозвучало эхом
- К Юрию Петровичу
- К Юрию Петровичу – послушно повторил Петр
- Ватрушкину
- Ватрушкину, - докончил он.
На мужчин опустилось легкое облачко, и тут же пропало. Лишь дымок взметнулся из горлышка бутылки грузинского вина, что Юрий Петрович все это время держал в руках.
- Ты что это, Юра, на вино перешел? – глупо улыбаясь, спросил совершенно обалдевший Петя.
- Не бери в голову, Петро, - Юрий счастливо улыбнулся и похлопал его по плечу. – Легкого пару тебе, а мне бежать надо. Дела, друг.
Не дожидаясь ответа, повелитель Джинна заткнул бутылку пробкой, аккуратно положил её в сумку, подхватил куртку и легкой походкой победителя пошел прочь из бани в новую, счастливую жизнь.

На лестнице он не удержался и, достав мобильник, набрал номер жены.
- Лидушка, чего бы тебе хотелось больше всего? Нет, ремонт это мелко. Я исполню любое твое желание, но только одно. Думай пока, я через двадцать минут буду.