Он очень суетился в последнее время. Ещё бы! Столько нужно успеть! Приглашения-то разослал, а столько всяких мелочей не успел сделать! Может с датой поторопился?
Да нет, всё очень даже стильно, в соответствии с лучшими канонами абсурда: тут тебе и пора свадеб - христианский праздник Покрова Богородицы, и день рождения друга и соратника Фёдора Ницкого - в одном флаконе.
Сшитый назаказ костюм из черного бархата поджидал его плоть, призывно темнея на вешалке во мрачных недрах страдающего акоазмами шифоньера.
Столики в ресторане и банкетный зал на сотню персон поджидали весёлых гостей.
С завещанием, и иными, ему подобными пустяками, он всё давно уладил. Автобусы для гостей тоже заказаны. Велосипед куплен. Речь? Речь будет импровизированная, готовить специально он ничего не будет. Яд заготовлен. Ну, вроде всё! Через час-другой можно будет отправляться.
Опоздать минут на двадцать, на собственные похороны, будет очень даже комильфо. Жаль, конечно, что не все смогут присутствовать, на кого он хотел взглянуть в последний раз, но, с другой стороны, это и не важно - он всё время только и делает, что смотрит на самых дорогих для своего сердца людей, заглядывает внутрь себя и ведёт с ними бесконечные разговоры. И что дала бы эта финальная встреча, кроме возможного взаимного разочарования?
С такими мыслями он оседлал новенький велосипед и, неторопливо, выехал из дома. Почему велосипед? Потому, что его отец въехал именно на этом виде транспорта в Вальхаллу. Традиции необходимо, как минимум, уважать. И пусть ты жил, как анархист, но, в таких вещах, всё же следует придерживаться определённого консерватизма.
Этот его родной город, город, в который впихнула его Судьба....город, из которого все чаяли уехать, но уезжали единицы, однако, и те, и другие, умирали одинаково несчастными. Просто лежали теперь на разных кладбищах. Хотя родственники и пытались всячески выделить статус дорогих покойников, не жалея средств на надгробия, но, это соревнование уже проходило как-то уж слишком заочно для самих "виновников" этих никчёмных состязаний.
Ведь Смерть гораздо демократичнее, как Жизни, так и Рождения.
In Death We Trust.
Он ехал по улицам, с улыбкой прощаясь взором с выстроившимися перед ним в шеренги, ногами обутыми в неон рекламных вывесок магазинов, домами. Они сонно провожали его квадратными глазами своих запыленных усталостью окон: "Прощай, придурок!"
- "Прощайте, уродцы!" - добродушно махал он им в ответ.
И всё это с нежностью, сравнимой разве что с прощанием смертельно уставших друг от друга любовников, в которых уже почти не осталось сил для выражения благодарности, а только лишь, обусловленное физиологией, желание выспаться как следует, после бесконечно бурной ночи.
Каштаны и тополя, туи и акации слали ему воздушные поцелуи. А он, мысленно, обещал удобрить собой корни хоть кого-то из них. Ему захотелось это даже выкрикнуть, но тягостная необходимость, хотя бы напоследок, выглядеть нормальным человеком, сковала этот его порыв.
"Хорошо, что нет тут этих милых московских б-лядей - берёзок. Нет, всё-таки, более кошерного места для смерти, чем Юг", - мелькнула ещё одна, раздвоенная, словно сиамские близнецы, неожиданная в своей паранойальности мысль.
Прохожие оборачивались ему вслед. Бритоголовый и довольно-таки физически развитый господин, наряженный словно на светский раут, но едущий на велосипеде с сумасшедшей улыбкой серо-зелёных глаз, представлял собой редкостное соединение инфернального и комичного. Вероятно, они принимали его за галлюцинацию. Да, он ею и был, пожалуй. Кто-то им просто галлюцинировал, не вполне отойдя от псевдофилателистических марок на отвязной вечеринке.
Пока ещё тёплая, далёкая от ноябрьской фригидности, улыбчиво солнечная южно-русская осень, вертелась перед ним, кокетливо демонстрируя свои роскошные бёдра в красно-жёлтой юбке клёнов. Приподняв подол, игриво позволяла насладиться изысканным нижним бельём, за которым, просвечивая сквозь кружева облаков, пульсировала нежная плоть небес.
Когда он подъехал на велосипеде к своей могиле и, подойдя к заранее выкопанной яме, оперся рукой на вертикально стоявшую крышку гроба, раздались робкие приветственные возгласы.
Он жестом призвал к тишине собравшихся и взял в руки микрофон, слегка измазанный влажным чернозёмом:
- Дорогие мои! Спасибо, что пришли на это моё небольшое торжество. Так же, я благодарен вам, что учли мои пожелания и пришли сюда такими нарядными и красивыми. Рождение каждого человека - есть лишь промысел вездесущего Случая. Но, именно в силах человека, уйти отсюда не прибегая к шулерству данного господина. Так пусть же, хотя бы смерть, не будет случайной!
Кто-то выкрикнул было "Браво!", но спохватился и осёкся.
- Я собрал вас всех для того, чтобы в последний раз выразить своё восхищение. Своим друзьям - за болтливость. Своим женам - за утончённую черствость и невиннейший эгоизм. Своим врагам - за удары в спину. Вы все, как могли, учили меня нелёгкой науке выживания. Обучали великому искусству мимикрии, прекрасному чувству стада и обезьяньим добродетелям. Простите меня за то, что я оказался таким скверным учеником!
Тот же голос опять выкрикнул: "Не за что!"
- Я же, как мог пытался испортить вам существование. Перепробовал все способы, но остановился на самом простейшем - своем присутствии в вашей жизни. Особенно досталось моим несчастным женам. Поэтому, я бесконечно рад, что их вовремя подхватывали сильные и надежные мужские руки - мой респект этим мужчинам-парашютам! Да, я имею в виду достойнейших представителей городской фауны - нынешних мужей этих страдалиц.
- Я попросил бы без оскорблений! - возмутился некий высокорослый господин с красной розой в петлице белоснежного щёгольского пиджака.
- Ваша просьба будет рассмотрена мною, после того, как я приму яд. Я оставлю вам номер своего мобильного, который я, разумеется, возьму с собой в гроб. Звоните.
Тут толпа зашумела, загудела. Её недовольный, полный смятения и возмущения ропот, совершенно не смутил оратора.
- У меня, собственно, две просьбы. И, прежде, чем пойдёте веселиться вы, я их озвучу побыстрей. Касаются они лишь непосредственно моей второй жены. Не говори, дражайшая, об этом милом торжестве, ни слова нашему ребенку. Скажи, что в эмиграцию подался я. И второе: прошу не устанавливать ни памятника, ни надгробий, а вместо этого, вмесить в бетон этот замечательный велосипед. В качестве эпитафии, прошу коряво начертать, хоть пальцем, хоть обрезком арматуры, по свежему еще раствору, что: "Здесь лежит Ездун, Звездун, П..здун великий, стремящийся в своей безудержной езде, всегда, то к Звёздам, то к П..зде. И вот она его, в конце концов, нашла. В объятья жирные навеки приняла."
Вслед за этими словами, капсулу какую-то небрежно бросил в рот бритоголовый господин и, забравшись в гроб, с улыбкой на устах внезапно замер без движенья.
Копатели могил, без улыбок, на испитых, украшенных всей тяжестью похмелья, лицах, быстро принялись засыпать землёй, спущенный стремглав на ямы дно, тяжелый ларь с как-будто теплым ещё телом.
Внутри же гроба, виновник праздника, медленно открыл глаза и вслух сказал :
- Ох, лишь бы не подвел меня этот коварный Дьябло! И не нарушил наш с ним словесный, в общем, уговор. Ну, нет, ведь я дышу, а значит - не подвёл он. И похожу ещё, скорей всего, под небом этим, с поднятой главой.
Прошло не меньше двух часов, когда услышал он звук глухой. И чьи-то руки сильные сорвали крышку с гроба. Свет ослепил его, чуть не заснувшего в тиши могилы одиноко.
- Спасибо, мой рогатый друг! Приятно, что своё ты слово держишь! Отвык я, болтаясь средь людей, от верности подпруг.
- Не верность это. Педантизм скорее. Лукавить я не буду. Не тело нужно мне твоё, а лишь душа. Которую ты мне, за ряд услуг, не так давно, со скидкой продал.
Два силуэта медленно удалялись прочь от кладбища, в сторону sunsetствующего Солнца. И было слышно, как один из них, с рогами на главе, спросил :
- Ну? Куда теперь ты кости свои кинешь?
А второй, без оных, но в плечах пошире, устало отвечал ему:
- Ты помнишь, о чём просил свою я экс-жену, и что хотелось передать мне сыну?
- В отличии от остальных, обманывать его ты не намерен?
- Нет, Дьябло. Это моветон.
19.10.2010г.