Что было бы, если б Ленина арестовали на пути в Смольный поздним вечером 24 октября 1917 года и без проволочек поставили к стенке? Или у крейсера Аврора случилась бы в пушке осечка? Или знаменитый матрос поперхнулся б и не сказал про то, что караул устал, а шел бы без произнесения исторических слов со своим караулом отдыхать или куда подальше, не отвлекая занятых людей от дел государственной важности?
Поиском ответов на эти и на многие другие подобные вопросы утруждают себя записные спорщики в различных телевизионных шоу. Чтобы телезритель не скучал, число вопросов не ограничено, хотя их тематика сужена определенными рамками. Понятно, что все словопрения ведутся с одним и тем же подтекстом: «Что нужно было делать и чего нельзя, чтобы революция (а, похоже, она спорщиков очень уж крепко достала) не состоялась?». Каждый раз по окончанию телепередачи изучаемый вопрос остается в подвешенном состоянии, наверное, оттого, что членам дискуссионного клуба не хочется раскрывать все карты перед очередным шоу – ведь надо на что-то жить. Но зерно сомнения уже брошено в благодатную почву, и народ начинает нервничать.
Так могла ли революция НЕ состояться?
На это есть твердый ответ Александра Блока – певца революции, что если революция произошла, значит, она не могла не произойти. А вот почему он не объясняет, поскольку сам точно не знает, а больше уповает на чувство, которое его никогда не подводит.
Однако, эта канитель начинает уже надоедать и хочется побыстрей разобраться, в чем причина того, что православная вера кончилась в пять минут, а божьего помазанника и всю его семью русский народ со звериной жестокостью отправил на свидание с Господом? И был ли у русских людей повод к тому, чтобы почти разорить всю свою страну и едва не истребить самих себя?
Серьезность намерений любого народа по изменению порядка вещей определяется числом человеческих жертв, которое он готов бросить на чашу весов, т.е. статистикой. Полный коллапс государственного устройства, масштабность боев гражданской войны, миллионные жертвы, выложенные на кон противоборствующими сторонами, говорят о том, что русский народ статистику уважал и, кстати, уважает до сих пор.
Перед революцией целую тысячу лет русские люди под царями и православной церковью пусть и худо-бедно, но жили и размножались, из века в век отхватывая от геополитического пирога ломти жизненного пространства. Да, бывало и бунтовали бессмысленно и беспощадно, но всё ж знали меру. А вот с начала ХХ века, у них все пошло кувырком. Как известно из мировой истории катастрофы такого рода случаются тогда, когда происходит серьезный сдвиг в общественном устройстве.
Что-то новое и очень важное появилось в России перед революцией, и это что-то не захотел принять русский народ. Оно ему сильно не понравилось. Ведь не стал бы он лезть стенка на стенку, если бы дело не касалось самого сокровенного его чувства, самого исконного его права. Что же так боялся потерять российский мужик? Только не веру и не царя, которых он вскорости предал.
Откроем школьный учебник истории для старших классов. Там все черным по белому, даже между строк читать не надо. Провозвестник революции – это рывок России в мировые лидеры. Это бурное, совершенно безудержное развитие капитализма, который своей безжалостной рукой ломал патриархальный уклад российского общества и устанавливал новый порядок. Не многим из выдавленных из деревни бывших крестьян понравилась работа от гудка до гудка, дисциплина, ответственность и необходимость профессионального обучения, которое давалось не всем. Некоторое улучшение материального положения достигалось непропорционально большими затратами нервной и физической энергии. Срывы не допускаются. Капитализм взялся за дело всерьез, но где-то перегнул палку. Русский мужик, массами теряющий свои наделы или статус подневольного, значит ни за что не отвечающего работника, памятующий о безмятежном существовании в деревенской общине, был не готов к такому повороту событий. Дух не Воли, но вольницы, который с незапамятных времен накрывает русскую землю своим крылом, переборол все доводы разума. Так русский народ работать не умел и не хотел и позволил втянуть себя в революцию. И она состоялась.
Если никто ничего не имеет против, то далее поговорим о том, что сейчас опять входит в моду на теледебатах. О тактике и стратегии, о пролитой крови, о горечи поражений и о радости побед – поговорим о войне. Конечно, вкратце.
Говорят, что вот в начале войны наши полководцы воевать не умели (не уметь-то не умели, а все ж заманили супостата под Сталинград!), а потом научились и погнали немцев обратно. Неверно. Войну делают солдаты в окопах. Даже если вражеская крепость под угрозой штурма и уничтожения сдается без единого выстрела, эту угрозу нужно создать, и опять же без солдата не обойтись. Стреляют, идут в атаку или прикрывают отход рядовые, старшины и сержанты. Нередко им помогают лейтенанты – командиры взводов. Если эти люди выпустят из рук оружие, то маршалам и генералам никогда не испытать радость успеха, будь то оборона или наступление. Если немцы летом 41-го года почти не встречали отпора, значит, солдат Красной Армии почти не воевал. Хорошо сказано у Бунича в «Пятисотлетней войне»: «… если бы Красная Армия оказала сопротивление», но не полно. Почему сопротивление не оказывалось? Только ли из-за обиды на советскую власть?
Не одним праведным гневом руководствуется человек при принятии того или иного решения. Солдат иногда вообще ничем не руководствуется: ни трезвым анализом обстановки, ни просто здравым смыслом, а поступками солдата, его, разбитым стрессами телом, распоряжаются инстинкты. Тогда задавать тон могут такие чувства, как трусость, усталость, слабость, страх, а также отчаянье загнанного в угол зверя и, даже, жалость к поверженному врагу. Если они не подавлены силой приказа со стороны и внутренней дисциплиной, то, дав волю этим чувствам, солдат способен на очень большие достижения. Например, наперегонки с линией фронта, десятой дорогой обходя по лесному бурелому узлы сопротивления и любых – своих и чужих – вооруженных людей, преодолеть за три месяца путь из-под Бреста до Тулы.
В мемуарах фронтовиков иногда попадается одно откровение, на которое никто из аналитиков не обращает внимания: да, война – это героизм, вперед, ни шагу назад, это кровь и смерть, это плохая жратва и никакого комфорта. Но, после горестного вздоха бывший пехотинец как бы невзначай добавляет: «Это, прежде всего(!) тяжкий труд».
Летом 41-го рассчитывали на наступление, а пришлось обороняться. Вместо лихого, марша на запад в плотном строю под полковыми знаменами обстоятельства вынудили солдат перерывать кубометры земли, проползать по пересеченной местности, не смея поднять головы, бесконечные огненные версты, обливаясь потом катать пушки и таскать снарядные ящики, под проливным дождем или палящим зноем шагать до изнеможения на истертых в кровь ногах и с хрипом в груди, размахивая винтовкой, бежать в атаку, под встречную пулю, которая многим тогда казалась желанным избавлением от мук. Пришлось трудиться с предельным напряжением и постоянно ждать от этой войны какой-либо каверзы: гостинца с неба, окружения, разгрома, пленения или расстрела перед лицом товарищей.
После первых кровопролитных стычек, открывших русским генералам череду поражений, а солдатам беспросветные трудовые дни и ночи, многие из них решили поберечь душу и тело от тех перегрузок, на которые они Создателем никак не были рассчитаны. При слабом и дезорганизованном командовании возможностей найти уважительную причину неисполнения своих обязанностей хоть отбавляй. Неустойчивость войск, танкобоязнь, отход, оставление позиций под натиском превосходящих сил противника, оголение флангов соседа, отступление, спрямление линии фронта, передислокация на заранее подготовленные линии в глубине своего расположения – это есть все одно и то же: невыполнение личным составом подразделения приказа по обороне занимаемого рубежа. Нередко солдат просто бросал окоп, нырял в лесную чащу, как в омут и выплывал далеко в стороне от места боев, а немец пер дальше.
Перемещение летом и осенью 41-го года линии фронта на восток со средней скоростью десять километров за сутки – это результат экономии русскими солдатами своих личных трудовых усилий в этой, так неудачно начавшейся войне. Только после полутора лет «заманивания», – когда в своём бесконечном отступлении Красная Армия вторглась во враждебные ей пределы горских народов, когда за Волгой, в знойном мареве горизонта вдруг возникли неприветливые казахские степи, – солдат осознал, что стоит на краешке русской земли, что на дядю надеяться нет никакого резона и, хочешь или не хочешь, надо браться за работу по-настоящему. Иначе придет капут.
В год развенчания культа личности среди бела дня сносили памятник Сталину на железнодорожном перроне одного заштатного городишка. Тяжелым шанцевым инструментом трехметровую гипсовую, крашенную серебрянкой фигуру разбили на крупные фрагменты и автокраном забросали на грузовик. Ленина, стоящего по другую сторону перрона, пока трогать не велели. Надо было видеть, с каким остервенением русский народ в лице работяги в ватнике дырявил железным ломом голову поверженного исполина, хотя в этом уже не было никакой необходимости. Совсем недавно, по меркам исторического календаря, с такими же отчаяньем и злостью наши отцы и деды сбрасывали с церквей кресты и колокола и шли на приступ безымянных высот. Ну а сейчас мы пока ещё не догадываемся, на что поднимем руку в следующий раз. И, может быть, очень скоро.
Вожди едут в обозе и делают вид, что задают направление движения тогда, как ими непонятая, непредсказуемая и ими же ненавидимая народная масса сама прокладывает фарватер через минное поле под названием жизнь.