История третья
«Фуфел»
Вообще, среди преподавателей нашего института были не только монстры, заставляющие нас содрогаться при одном только упоминании своего имени. Среди них встречались персонажи и забавные, и просто курьезные. Таким, например, был один из преподавателей нашей кафедры, получивший в свое время обидную кличку «Фуфел». Впрочем, надо отдать ему должное, она ему удивительно подходила.
Объясняя что-нибудь у доски, и поворачиваясь лицом к аудитории, он непременно стирал спиной написанное. Из-за чего спина его была вечно выпачкана мелом.
Однажды он что-то паял на кафедре, когда мы подошли к нему с каким-то вопросом. Он начал увлеченно объяснять, оживленно жестикулируя. При этом его дымящийся паяльник стремительно летал у нас перед самым носом то в одну, то в другую сторону. Потом он решил для наглядности написать что-то на доске. Поглядев по сторонам, и не найдя для своего паяльника никакого другого, более подходящего места, он не придумал ничего лучшего, как сунуть его себе под мышку. Мы уже не слушали объяснений. Мы только молча наблюдали, как дымится у него сзади пиджак. Пиджак дымился, но гореть упорно не хотел. Нам стало жалко нашего преподавателя. Без него кафедра лишилась бы самого своего оригинального сотрудника в институте. Поэтому мы обратили внимание нашего энтузиаста на клубы дыма, поднимавшиеся из-за его спины. Фуфел был спасен, чего, к сожалению, нельзя было сказать о пиджаке.
Однажды, на одной из лабораторных ему понадобилось достать изотоп. Изотоп, запаянный, как ему и положено, в пластиковую капсулу, хранился в специальном толстостенном цилиндре с завинчивающейся крышкой. Для изъятия его со дна сосуда у Фуфела в руках были специальные длинные щипцы.
- При открытой крышке заглядывать в резервуар не рекомендуется, можно испортить зрение, - объяснил нам Фуфел, задрав на лоб очки, и шаря по дну сосуда щипцами, безуспешно пытаясь вытащить оттуда неуловимый изотоп.
- А вот так, как делаю я, поступать не рекомендуется, - объявил он нам во всеуслышанье, после чего заглянул в емкость, стараясь рассмотреть в нем, словно на дне колодца, верткий кусочек пластика.
Потом еще некоторое время погонявшись за ним щипцами по всей окружности стенок резервуара (изотоп, как видно решил поиграть с ним в прятки) кашлянул, поправил очки, вытер рукой вспотевший лоб, и сказал, обращаясь к нам:
- А вот так, как делаю сейчас я, поступать ни в коем случае нельзя!
После чего, засучив по локоть рукава пиджака, рукой выловил, наконец, вожделенный изотоп. Мы только дух перевели.
Преподавателем он был гуманным. Это особенно было заметно на экзаменах. Весьма характерной иллюстрацией этого может служить следующий эпизод.
Как-то к нему пришел студент, не бывший у него за семестр ни на одном занятии, решивший, наконец, познакомиться с преподавателем на экзамене. Фуфел вежливо спросил, кто он такой? Студент представился. Фуфел сверился со списком. Действительно, фамилия данного студента в нем присутствовала, но напротив нее стояли сплошные минусы, свидетельствовавшие о его нулевой посещаемости.
- И зачем вы пришли? – кротко поинтересовался застигнутый врасплох преподаватель.
- За тем же, за чем и все, экзамен сдавать, - последовал спокойный ответ.
Воистину, оптимизм вновь пришедшего не ведал границ!
- Но как же вы собираетесь сдавать экзамен, если вы ни разу не были? – не сдавался преподаватель.
- Я готовился по конспектам.
- По чьим?
- По чужим.
Наглость этого студента была столь неотразима, что, пожалуй, имела шансы на успех.
- Давайте, вы не будете ставить меня в глупое положение, - предложил загнанный в угол преподаватель, - и придете ко мне на экзамен в следующий раз.
- Когда?
- Ну, хотя бы… завтра.
На следующий день студент явился, как было условленно, и, конечно же… сдал.
Другой студент, никогда ничего не учивший по принципиальным соображениям (каковы эти соображения – лучше всего было бы спросить у него), умудрился получить у Фуфела на экзамене четверку (чуть ли ни единственную в своем дипломе). Дело было так. Наш студент (я забыл сказать, что звали его Валера) сидел на экзамене и безнадежно плавал в непроглядных глубинах ядерной физики.
- Так сколько же мезонов будет в этом супермультиплете? – спросил, улыбаясь, Фуфел, который питал к Валере непонятную симпатию (он, вообще, был доброжелателен ко всем студентам, чего нельзя было сказать о других преподавателях).
Валера, имевший о мезонах примерно такое же представление, какое имела его бабушка о синхрофазотроне, тем не менее, твердо ответил:
- Четыре.
С равным успехом он мог сказать двадцать или девяносто шесть, но он безнадежно мечтал получить четверку и поэтому, наверное, подсознательно, назвал именно эту цифру.
- Подумайте! – подбодрил его Фуфел.
- Семь.
- Вот, уже ближе. А если еще подумать?
- Восемь.
- Вот именно. Вы, я вижу, сегодня хорошо подготовились и вполне заслужили четверку.
Впрочем, несмотря на свои слабости, Фуфел хорошо знал свой предмет и понимал, что объясняет, чего нельзя было сказать о некоторых других преподавателях, не знавших и не желавших знать свою дисциплину, таких, например, как некто Филипп Филипыч, по прозвищу «Формула-1».
Он отличался от других тем, что читал свой курс исключительно по бумажке, не сбиваясь и не отвлекаясь на частности. При этом все формулы в его курсе были пронумерованы строго по порядку.
Однажды он написал формулу без знака равенства, т.е. один лишь числитель и знаменатель. Поставив рядом в скобках ее трехзначный номер, он продолжил свои литературные чтения.
На вопрос аудитории, почему он не дописал правую часть формулы, Филипп Филипыч только развел руками, загадочно улыбнулся и произнес:
- Ну, ребята!
Ясно, что он просто забыл переписать правую часть в свою бумажку.
К счастью, таких было немного.
О главном же герое нашего повествования скажу, что видел его случайно в метро спустя почти 15 лет после нашего выпуска.
Старый чудак, конечно, изменился, но во многом был и узнаваем. Пальто его, как и прежде, было рваное под мышкой, левый бок (на который он стал сильно крениться) был запачкан чем-то белым. В общем, он оказался верен себе, из чего можно было с большой долей вероятности предположить, что он, увы! так и остался старым холостяком. А жаль! Быть может, появись в его жизни жена, которая несколько ограничила бы его странности и привела мысли в порядок, из него мог бы выйти если и не Нобелевский лауреат, то, по крайней мере, неплохой ученый, внесший свой достойный вклад в развитие современной научной мысли.