Там и звуки, и краски не те,
Только мне выбирать не приходится –
Очень нужен я там, в темноте!
Ничего, распогодится.
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются
в темноте.
В.Высоцкий
И пускай это время в нас ввинчено штопором,
Пусть мы сами почти до предела заверчены,
Но оставьте, пожалуйста, бдительность "операм"!
Я люблю вас, люди!
Так будьте доверчивы!
А.Галич
Город жил вполне обыденно, когда вдруг случилась эта катастрофа – посреди дня наступила ночь... Причину случившегося никто не успел понять, все произошло слишком быстро: черные облака отсекли жителей от солнца, налетев на него так же стремительно, как быстроходные корабли. Формой они действительно напоминали пиратские суда и во множестве бороздили небо, в одно мгновение ставшее темным, как море перед бурей.
Из мрака безверия, одиночества и страха, который словно стихийное бедствие ворвался в тысячи жизней хочется бежать без оглядки, вырваться поскорей, но в темноте действовать и продвигаться вперед можно только на ощупь.
Как найти божественный огонь, который поможет идти? Как не обожествить миражи?..
* * *
Ой, темно, ой страшно! Приехал в незнакомый го-род на свою голову, а он – темный… Шел и вдруг все погасло. Может, я ослеп?! Не дай Бог! Открыл глаза, закрыл... ничего не изменилось. Руками что-то нащупал... Лед, змею?
Попытался сесть на какую-то скамейку и свалился... Выставил одну руку вперед, нащупал бугристый столб и укололся. Потом почувствовал, как по лицу что-то больно ударило.
И вдруг, на смену солнцу, словно клоун в цирке, не дождавшийся своего выхода и ворвавшийся на сцену во время чужого номера, вышла луна...
– Вот это да!.. Какая!.. – восхитился я ее загадочной красотой.
Мне захотелось найти стеклышко, чтоб ее отразить. Но спичек я не нашел и в первый раз пожалел, что не курю. Пошарил в кармане и – насмешка судьбы – нашел черные очки. В этой ситуации только их мне и не хватало.
Но очки были зеркальными, и от движения моей руки, вертевшей это подобие двух маленьких зеркал, получилось нечто вроде лунного зайчика...
– Вот это да!.. – умилился я, зайчик был забавный.
Я подошел к дереву, при свете луны похожему на черный призрак, или, скорее, на божество. Оно так меня впечатлило, что я обратился к нему с благоговением:
– О, великое явление природы! – произнес я, голос свой без солнечного света узнавая с трудом. – Укрой меня пугливого, защити и сохрани глупого, обогрей несчастного!
Очевидно, моя молитва больше напоминала речь, какие обычно произносят на собраниях (на них я часто выступал, а вот молиться еще не приходилось). Наверное, поэтому “бог” не вдохновился речью и решил принести меня себе в жертву, больно ухватив за волосы цепкими пальцами-ветками и стряхнув кого-то мне за шиворот.
Я понесся в черноту, выковыривая лохматое чудище у себя из-под рубахи. Но что это было, так и не понял.
Прибежал в какой-то парк. И все что сумел разглядеть – то ли лунные тени от деревьев, то ли силуэты людей, сидевших на траве. Я пригляделся – все-таки это были люди со страшными глазами, что блестели при свете луны и делали их похожими на пришельцев с других планет.
– Вот это да... какие!.. Глаза-огни!
Своими неестественно сверкающими зрачками си-девшие на траве быстро меня обнаружили, как я ни старался скрыться за деревом, и усадили в круг. Но не съели. Не увезли с собой на тарелке. А похлопали по плечу и протянули кружку с чем-то дымящимся.
Я перестал бояться. Все больше проникаясь доверием к новым друзьям, я показал им “лунного зайчика”.
Тут лицо соседа из мягкого и заинтересованного стало почему-то злобным, он вскочил, выхватил из кармана нож – в темноте, угрожающе, ловя холодный лунный свет, блеснуло лезвие. Я почувствовал сильный удар в спину и потерял сознание.
А когда пришел в себя, вокруг никого не было. Болел расшибленный лоб, но это как раз не показалось удивительным. Непонятно было другое, как я мог довериться теням, сотканным из призрачного света, подойти к этим тщедушным карликам, злым пигмеям?!
Ругая себя за неосторожность и доверчивость, я стоял полуслепой, несчастный и одинокий. А моя единственная спутница, луна, смотрела на мое отчаяние холодно и равнодушно.
И вдруг кто-то обнял меня сзади за плечи. Я вздрогнул и приготовился к драке. Но против ожидания руки не причинили никакого вреда. Луна помогла мне разглядеть обладательницу волшебных рук, ее силуэт и глаза, которые смеялись. Мне показалось, что это богиня мрака, звезда, упавшая с ночных небес!
– Вот это да... какая… необыкновенная!.. – восхищению моему не было предела.
Богиня зашептала мне в самое ухо что-то про город, про тьму, и по ее словам выходило, что все так и должно быть и не так уж плохо. Захотелось поверить. Ее глаза очаровывали, и, точно загипнотизированный, я опустился на колени. Я сделал это без стеснения – ей нельзя было не поклониться.
Но вдруг… то ли освещение поменялось (луна спряталась в тучу), то ли действительно это было так, с колен я увидел, что брови у нее были надменно вздернуты, а уголки губ опущены. И не успел я как следует испугаться жестокости ее взгляда, как богиня мрака бросила меня и, ничего не объяснив, удалилась в “свои владения”.
Я бросился во тьму, в которой растворился изящный силуэт и долго искал свою богиню. Но вместо нее нашел что-то похожее на музей или научный институт. Дверь музея была открыта, и я вошел...
Огромные, а от мрака показавшиеся бесконечными, залы надавили с четырех сторон. Картины на стенах, статуи на возвышениях... От света луны творения человеческих рук, которые предназначались для рассматривания их при ярком свете, приобрели мистический оттенок и смысл.
– Вот это да!.. гениально!.. – я затаил дыхание.
Искусство – вот единственное, что достойно поклонения... Я забыл даже про беду и тучи. Я воспарил духом, я наслаждался...
Но процесс созерцания божественной красоты был грубо прерван: хохоча и жестикулируя, без какого-либо почтения, в музей вошла толпа призраков. (Вряд ли они были людьми, ни одной мысли не было отражено в этих черных, пустых глазах. Ни красота, ни возвышенность чувств, отображенные на картинах, не преображали этих чудных уродцев.)
А я, очарованный одной из статуй, уже было опустился на одно колено, в почтении склонил голову, даже руку у нее поцеловал. И вдруг... Холодом обжег губы мрамор, а сердце – страх! Я увидел, что передо мной не бог, а мертвец, уставившийся куда-то мимо меня своими глазами без зрачков.
Луна, заглянув в окно, показала мне, что лица тех, кого я принял за призраков, были хоть и не самые благородные, но живые. Живые! А у статуй они были вылеплены из праха и бездушны. Нет, куски холста и мазки красок не могут преобразить живые жизни! Все это было напрасно создано и заслуживает уничтожения! В ту минуту я был в этом уверен и с силой, которую подарило мне возмущение, столкнул несколько бюстов с постаментов. Но, испугавшись собственного гнева, вышел из залы и остановился перед самым выходом из здания...
Из щелей закрытой двери пробивался свет. Потянув на себя дверную ручку, я рассмотрел склянки с красными и желтыми жидкостями, стоявшие на столе этой – то ли лаборатории, то ли хижины колдуна и черного мага.
Сам “маг” сидел за столом: переливал, смешивал, отмерял и поджигал. Наверное, этот, первый встреченный мною живой человек, ответит мне на все вопросы.
– Вы не знаете, что случилось? Что: авария сразу на всех электростанциях? Почему погасло электричество? Когда его включат?..
– Спросите что-нибудь полегче. Откуда мне знать. Тут никто ничего не знает. Полная неразбериха, – пробурчал он, не глядя на меня. – Не мешайте. Я занят научным экспериментом.
В склянке горела смесь жидкостей.
– Я, только я спасу город от тьмы, – добавил он, с фанатичной уверенностью.
Прикованный взглядом к волшебным рукам, я наблюдал, как от магических, непонятных действий явился на свет – если можно выразиться так про мир, погруженный в черноту – стеклянный шар. Создатель его смотрел на свое изобретение и щурился: внутри шара свернулась змея – светящаяся восьмерка.
– Вот это да! Фантастика!.. – я произнес это вслух, и ученый улыбнулся, а потом понес светящееся чудо на вымершую улицу, где его тут же толпой стали окружать призраки, то ли огонь восьмерки, то ли надежду отражая завороженными глазами.
Когда шар издал шипящий звук, и свет его начал мигать, я пустился в бегство инстинктивно и не задумываясь. Шквал грохота нагнал и заставил обернуться: пространство мощно осветилось, взрыв разорвал в клочья дома, столбы и тротуары. О том, что произошло с теми, кто понадеялся на всесилие человеческого разу-ма... лучше было не думать, не представлять...
Я еще долго не мог прийти в себя, все пытаясь спрятаться во мрак от беды, которая уже миновала меня. Но скоро я, как ворона на блестящее, поспешил на блеск золота. Оно покрывало резные ворота и купол храма, озаряя часть неба. Среди золотых прутьев, на ощупь отыскав калитку, я увидел перед собой новое божество: непоколебимое, мощное, устремленное всем своим “телом” в небеса.
– Вот это да... Какой!.. – храм был великолепен.
Мимо него прошествовал человек с крестом на груди. Глаза его горели, а, черное, как ночь, облачение, гипнотизировало. Мне поверилось в то, что он сейчас же, в одно мгновение может расколдовать черный город. Но новая надежда, не успев окрепнуть в сердце, сменилась новым разочарованием. Ничего не наколдовав, “волшебник” дал мне какую-то книгу.
Я устал щуриться, а луна, все время уходившая в тучу, утомилась работать за солнце. При ее свете, ставшем совсем слабым, в открытой книге начали фосфоресцировать буквы: “Азъ”, “человеком”, “бысть”, “Богъ”, – произносил я, осторожно, дрожа губами, прикасающимися к священному. Буквы слетели со страниц, вышли из книги и превратились во всадников – худые, черные, пухнущие до самых молчаливых небес.
Спрятавшись от этого наваждения за какую-то дубовую дверь, я попал внутрь храма, который так поразил меня божественностью архитектуры. Внутри было множество людей-призраков, стоявших на коленях.
Видимо, опускаться на колени тут полагалось всем, но мне именно здесь делать этого почему-то не захотелось. В храме совершали обряд и какие-то символические действия. Дым воскурений обволок мои мысли, а протяжные песнопения вплыли в уши.
Когда последний вошедший затворил за собой дверь и через нее прекратился доступ лунного света, стало видно, что сам воздух здесь напоен и все больше наливается золотом.
– Вот это да! – я говорил на вдохе, и потому меня никто не услышал.
Склонившиеся ниц подняли головы, открыли рты и стали жадно вдыхать его в легкие. Они пили воздух вперемежку с золотом ненасытно, не отдыхая между глотками. Кто-то, нахлебавшись через меру, поперхнулся, но золотой кислород вдыхать не прекратил.
Было не понятно – действительно ли в воздухе летали золотые крупицы или это луна шутила, безжизненно улыбаясь через маленькие церковные окошки...
Когда весь свет внутри храма был выпит, стало слышно шипение губ, втягивающих с шумом и жадностью пустоту.
– Вот это да! – я уже не мог говорить на вдохе, потому что стало трудно дышать.
В довершение всего кошмара стал рушиться купол, и тогда “тени”, охваченные ужасом, пустились в бегство.
Волна их вытолкнула меня на площадь, зиявшую чернотой, где точно стая ночных птиц, множество теней кидалось из стороны в сторону.
Кто-то закричал: “Долой!” Кто-то: “Да здравствует равенство!” Слушая лозунги, я постепенно перестал понимать не только смысл фраз, а перестал слышать сами фразы. Голоса слились в один бессмысленный шум, в громкое жужжание сотен гигантских шмелей. Глаза кричавших стали огненными.
Сотни ног бежали к бывшему храму, втаптывая в грязь черные лики и золотые кресты. Я тоже побежал, увлекаемый стихией толпы, но кровь, блеснувшая в луже, меня отрезвила. Сначала характер общего вопля был радостным, потом раздались выстрелы, и тогда он стал жалобным.
Растащив камни храма, толпа соорудила из них исполина. Пробив людскую стену, я крикнул во все легкие, тоже яростно, тоже надрывно... И тут, то ли от порыва ветра, то ли от сотен усердных голосов, исполин развалился и грохнулся наземь, погребая под собой половину площади, кишащей людьми.
Уцелевшие разбегались, освобождая кровавое пространство и оставляя меня одного. Вернее, почти одного: со мной были еще тишина и темнота. Последняя стала моим неотступным преследователем.
Не чувствуя лица, я ощупал его ладонями. Руки оказались мокрыми. От слез, крови или дождя... я не понял, не разглядел.
На небе не было ни одной звездочки. Луне, тонувшей в ночной дымке, точно в сигаретном облаке, не было до меня никакого дела. И окна окруживших площадь домов не радовали своей дырявой слепотой…
Тогда мне по-настоящему стало страшно. Я хотел закричать... И тут, точно в фильме с хорошим концом и классически сложенным сюжетом, как раз в тот момент, когда я отчетливо услышал стук собственных зубов, сведенных от страха, над горизонтом вспыхнула зарница, позолотившая железо мокрых крыш и подарившая мне надежду.
“Вот это да!” на этот раз я не воскликнул. И не обрадовался свету, а побрел в его сторону устало и равнодушно, решив, что это очередной мираж. Однако через несколько минут различил треск поленьев и запах горящего дерева. И после того как еще две глухие, мрачные улицы проследовали мимо меня, из-за очередного поворота вырвалось пламя.
Город кончился. Я стоял на пустыре, где кроме меня находилось еще несколько тщедушных кустов, а, чуть отступив от них, разгорался костер такой высоты, что искры его доставали до ночного неба и залетали за облака.
– Вот это да!.. Какой... громадный! – новая надежда возвратила мне детскую способность очаровываться.
Рядом с костром с трудом можно было заметить маленькую, в сравнении с огромным горевшим куполом костра, одинокую фигуру человека, который подбрасывал в огонь поленья. Лицо е г о горело то ли от света пламени, то ли от внутренней раскаленности и азарта. На этот раз я не испытал страха, и коленопреклонение посчитал неуместным. Но подумал: “Этого не может быть, мои глаза просто устали от напряжения и постоянного вглядывания в черноту”. На земле лежали оплавленный брусок свечи и спички. Неужели один человек с их помощью смог разжечь целую гору дров?! Свечу со спичками я поднял, покрутил в руке и сунул в карман.
И тут мертвые переулки ожили: по ним побежали ручейки света, которые словно были притянуты большим огнем как морем, в которое необходимо впадать.
Пришедшие со свечами люди расселись вокруг костра. На лица их (на настоящие лица!) лег красный отблеск. А человек, запаливший костер, дождался, пока все рассядутся, и заговорил.
Он объяснил, что это мы сами погрузили город во тьму, хотя и не заметили этого, и что мы же можем его спасти и вернуть к жизни.
Но я больше слушал, чем смотрел: люди загадочно улыбались, смеялись и даже плакали, впечатленные яркими жестами говорившего, е г о глазами похожими на искры, что стреляли из дыма.
То ли я поздно вслушался, то ли это были действительно очень странные слова: про то, что всем надо “возвратиться”. Куда, в черные тупики?! “Тучи на небе – это наше собственное зло”... Он стал говорить быстрее, громче, что есть надежда, что тучи скоро уйдут, что рассвет близко, да что там близко – вот он!
При последних словах, удивляя людей со свечками, говоривший поднял руку и указал в небо, черное, как смерть. И там, куда о н указал, возникла маленькая растущая белая точка, которая оказалась не лучом и не звездой...
По небу плыл белый корабль.
– Вот это... чудеса! – воскликнул я.
Огромный белый корабль пересекал безжизненное и беззвездное пространство. Он завис у меня над головой и на нем (или “на ней”, потому что, скорее всего, это все-таки была туча, принявшая форму корабля), обозначились шпили башен и зубцы стен, залитые морем солнца.
Произошла последняя метаморфоза – корабль оказался городом, на улицах которого был рассвет. И точно от моего взгляда, притянутый вниманием, город-корабль развернулся и поплыл вниз, потом наклонился бортом и стал спускать шлюпку, такую же белую, как сам.
Я забрался в нее, и через мгновение меня уже поднимали на корабль вместе со шлюпкой. А от светившейся в темноте белизны дерева отрывалась черная паутина переплетенных улиц...
* * *
Ступив – не на палубу, на землю! – я оказался в том же городе, на той улице, на которой уже был, только ярко освещенной.
– Ну и превращения!
От слепившего солнца, я на мгновенье потерял способность ориентироваться и снова пошел на ощупь, узнавая с каждым шагом тот маршрут, по которому уже шел в темноте. Да, все это уже было, только теперь светло – вот и все отличие. Снова я наткнулся на скамейку и невольно открыл глаза. Да нет, не скамья это, картонные коробки.
– Всего лишь! – я даже засмеялся от радости.
Значит, на них я и приземлился – тогда, в темноте. Только с моей нехрупкой конституцией можно было продавить все это нагромождение до земли. Тут была и настоящая скамейка, до которой я в прошлый раз не дошагал.
Постепенно я привык к свету и шел, глаз уже не закрывая. Здесь было настолько светло, что стены и дома показались мне белоснежными. Стекла в витринах сверкали, отражая деревья.
Девушка в длинном красном платье сидела возле столика и продавала цветы, одну розу держа в руке и предлагая ее мне. В этом платье она и сама была похожа на розу. Я протянул руку к цветку, укололся и... вспомнил!
– Столб-столб! Как можно было принять девушку с розой в руке за столб с колючками?! – я расхохотался. – Ощупывал ее и получил пощечину?..
Желая проверить догадку, опустив веки и создавая перед глазами подобие ночи, я потрогал девушку за плечо. Этого было довольно, чтоб ее рассердить. Боясь новой пощечины, я убрал любопытные руки.
Легко, быстро и без труда продвигаясь по доброжелательным улицам, я чувствовал себя ребенком, проснувшимся в детской, который, вспоминая ночные страхи, с облегчением обнаруживает, что вешалка в темном углу – не привидение, стол – не горбун, а начищенная дверная ручка – не золотая коронка в пасти у дракона. Да, это был город-двойник черного города, наполненный людьми и событиями-двойниками уже виденными и пережитыми мной!
Черный призрак оказался обычным дубом.
– Всего-то!
На его ветках сидела безобразно мохнатая гусеница. Видимо, похожая ползала в темноте по моей спине.
В сквере с ровно подстриженными низкими кустами я разглядел знакомую мне компанию. Я опять выпил кружку горячего чая, что и при свете не помешает. Настроение стало солнечным. Лунные очарования, равно как и разочарования, больше меня не волновали.
И я улыбнулся: открыто, широко – просто так, без причины, на что один из компании улыбнулся мне в ответ. Я засмеялся, и он. Я протянул ему для пожатия руку, он протянул свою. Казалось, что мы играем в игру “зеркало”.
Войдя в азарт, я придал лицу нарочито-злое выражение, взял камень и замахнулся. В ту же секунду изображение в “зеркале” показало мне угрожающий замах. Вся компания стала повторять мои жесты.
Я подумал, что если действия окружающих по отношению ко мне настолько зависят от моих собственных действий, значит, и в прошлый раз нож в руках моего визави появился не случайно. Может, он принял блеск зеркальных очков за блеск ножа? Или, это я не разглядел, что у него в руке сверкало зеркало, а не нож?..
Опять меня обняли добрые руки, теперь я отчетливо мог видеть – чьи. Лицо их обладательницы под ярким солнцем оказалось мне не знакомым, но прекрасным. Может, в прошлый раз я принимал лунные тени на лице той, другой, женщины за выражение надменности?
Однако меня опять бросили, ничего не объясняя. При свете отыскать ушедшую женщину не составило труда. В самом конце парка стоял изящный фонтан-цветок. Она стояла возле него и, подставив ладони под струю, пила.
– Всего лишь! – желание попить было невинным и совсем не обидным.
Я взял ее с собой и подумал: может, и та женщина не хотела меня оскорбить, а тоже отошла попить?
В музее мы с ней спрятались за колонну, чтоб удобней было вглядываться в лица входивших людей. Эти были людьми, не призраками. Лица их заметно преображались от увиденного. Некоторые из посетителей смотрели подолгу на одно полотно, отчего глаза их становились осмысленными. Таких нюансов при лунном освещении заметить невозможно. Люди ведь не кричат публично о своих душевных потрясениях.
При ярком свете я мог вволю насладиться красотой полотен и изяществом скульптур и заметить, что экспонаты как будто движутся. Одна картина – то ли как-то особенно прикоснулся к ней луч, и задымилась рядом с ней пыль, то ли на самом деле – ожила. Деревья на ней начали клониться и шуметь. На полотне, изображавшем крещение в Иордане, потекла река, омывающая грешников, молитвенно возделись руки... Статуи на постаментах пустились в пляс, лики на иконах заулыбались. Даже герои абстрактные и кубические зашевелили своими неправдоподобными ногами, а по условному морю побежали волны...
Как же можно было такое уничтожать?! Нет, все это должно жить! “Жить”?.. Конечно, почему нет!.. Наверняка, самые гениальные, самые великие произведения искусства оживают! На этот раз я не стал ничего ломать.
Окна лаборатории были раскрыты, и она тонула в лучах солнца. А создатель шара был занят его разрушением, развинчивая стеклянный купол и разливая его содержимое в склянки. “Смертоносное оружие” состояло из нескольких, выглядевших вполне безобидно, жидкостей.
– Всего лишь!
Заметив нас, он начал виновато лепетать, что в темноте никогда не знаешь, какую жидкость возьмешь, и какая химическая реакция произойдет.
– Я не могу отвечать за свои поступки, совершенные наощупь, – продолжая оправдываться, он с досадой рвал на себя винт, соединявший два стеклянных полушария, который плохо откручивался, – никогда при полном свете не было бы этого обратного эффекта – трагического последствия любого открытия.
Мы взяли с собой незадачливого искателя источника искусственного света, и вместе с ним устремились к храму, вернее, к тому, что от него осталось.
Храм здесь был уже разрушен. Среди развала камней успело вырасти дерево: на вид обыкновенное, ветками оно напоминало молящихся, воздевших руки. Ученого интересовала причина разрушения здания с научной точки зрения. Он побродил среди развалин и пришел к выводу, что дерево не при чем. Оно выросло после катастрофы. Особый, уникальный свет, освещавший храм изнутри, был выпит прихожанами. Образовался вакуум, и атмосферный столб раздавил каменное здание легче, чем я картонные коробки.
А я смотрел на дерево, почему-то уверенный в том, что оно выросло давно, что я его уже видел раньше и что именно оно – причина разрушения здания.
На площади солнце с беспощадной откровенностью показало нам лужи крови, в которых лежали части свергнутого с пьедестала исполина.
Уцелевшие люди с виноватым видом собирали ос-колки камней и сваливали их возле молившегося дерева. Дерево срубать не стали, решив вписать его в интерьер нового храма. А я подумал: “Вряд ли и срубили бы”.
Спутники мои подключились к восстановлению, и к костру я пришел один. Но, не нужный днем, он был потушен. На пустыре никого не было.
Тогда я вернулся к останкам храма и нашел там человека, разводившего костер. Только сейчас я разглядел на нем белое облачение священника и крест, блестевший на солнце.
Строя “всем миром” люди оттирали кровь с камней и пытались сложить из них стену. Но удавалось им выстроить только самый нижний уровень стены, к которой и были прислонены иконы. Камни падали и складываться в здание не желали.
Священник объяснил, что надо зажечь свечу и поставить ее на дерево. Что так надо сделать каждому в городе, и только тогда строительство пойдет на лад и будет завершено. Небо смотрело вниз на безмолвно молившееся дерево и хранило загадочное молчание.
...И вдруг на этом светлом, почти белоснежном небе взошла черная звезда. Я будто смотрел на негатив прошедших событий: корабль переплыл небо, остановился надо мной, на белом четко проявив зубцы городских башен, и стал валиться шпилями вниз.
Священник поднял руку и подхватил днище корабля. Я подумал, что о н хватается, чтобы взобраться на борт, но вместо этого о н взвалил весь этот черный город-корабль себе на спину.
– Вот это да! – пока я восхищался его необыкновенной силой, чьи-то ловкие руки, вынырнув из шлюпки, против моей воли затащили меня в нее. Через несколько секунд я уже перекидывал ногу через черный борт, ступая в “родными” потемки.
* * *
– Какой ужас! – почти взвыл я, когда белый корабль уплыл и превратился в звезду. А я опять оказался на черной улице. Мой надоедливый, приставучий спутник, мрак, снова оказался со мной.
Это было уже слишком! После зеленых деревьев под голубым небом снова очутиться среди черных косматых великанов, после красивых девушек с цветами – среди столбов с колючками!
Неужели плавание на белом корабле по черному небу мне примерещилось? А если наоборот, привидение и сон – черный город, в котором я снова оказался, а белый – подлинный мир. Я внутренне суетился и потому соображал с трудом:
“Разве можно назвать “возвращением в реальность” то, что какие-то “звездные матросы” выбросили меня из шлюпки в мрачный каменный мешок? То, что я теперь вижу, а вернее сказать, “не вижу” перед собой, всего-навсего представление слепца о мире. Значит, логичнее предположить: то, что я видел наверху при яр-ком свете солнца, и было настоящей реальностью”.
Тени заплясали вокруг, точно потешаясь над моей “панической философией”.
И тут я вспомнил про свечу, нащупал ее в кармане. Свеча и спички показали мне мрачный город, окончательно разрешив сомнения: белый город был реальностью, а город, в котором я теперь находился – лишь тенью, отброшенной настоящим городом в космическое пространство.
– Я разоблачу вас, тени, я увижу вас такими, какими вы были в белом городе, – приговаривал я, судорожно зажигая фитиль.
Огонь задрожал, хотя ветра не было (я сильно нервничал, тряслись руки). И вдруг мир преобразился:
– Вот это да! Правду говорят, что свет у свечи мистический!
Где-то совсем рядом раздались жалобные всхлипывания, я поднял свечу повыше:
– Кто здесь?
Цветочница, сидевшая за столиком, повернула ко мне совершенно заплаканное лицо.
– Почему вы плачете?
– Кому нужны цветы в этом проклятье?! Они такие прекрасные, но кто это видит?!
– А вы что, пробовали их кому-нибудь показать?
– Сто раз пробовала… Но, все напрасно… Здесь ни-чего никому не нужно! Они же все слепые!
– А вы попробуйте еще… Вдруг кто-то и разглядит. Вы пробуйте!
Я достал темные очки и надел их. Это была шутка. Только так можно было воспринять мое действие в ночи. Цветочница оценила юмор, рассмеялась, а когда я приблизил свечу к ее лицу, достала пудреницу и стала поправлять прическу: при свете моей свечи она себе явно нравилась.
Я уже собрался идти дальше:
– Можно мне еще поглядеться? – догнал меня ее повеселевший голос. – А то я в темноте постоянно забываю, какая я...
…Хотя свеча плохо освещала пространство, ориентировался я прекрасно: три раза ходить по одному и тому же месту, выучишь его наизусть.
В парке меня ждали не люди и не их подобия, и не призраки… А звери – лиса, волк, медведь и еще кто-то с длинной мордой.
Со страху я влез на дерево, и сверху свеча показала, что шерсть с когтями были не настоящие, а шкуры – натянуты прямо поверх одежды.
Медведь почесал за ухом когтистой лапой, оставив в ней мохнатый клок и обнажив голый кусок щеки. А волк потрогал кончик своего длинного носа, отчего тот отвалился, обнаружив под собой другой, маленький и симпатичный. Зачем им понадобился этот маскарад?
Я спустился, намереваясь снова выпить чаю. Но на улыбку мне ответили злым рычанием, на протянутую руку неприятным волчьим воем.
А пока я смеялся сам, пытаясь рассмешить их, кто-то погасил мою свечу.
“Зеркало” стало кривым: чем добрее, чем человечнее я в него смотрел, тем с большей звериной злобой смотрело оно в ответ. Дрожащими от страха пальцами я снова поджег фитиль. И при колеблющемся свете десятки раз повторив один и тот же дружеский жест, все-таки увидел в “зеркале” жест, подобный своему, после чего добился и ответной улыбки.
И тут я с тоской подумал, что меня давно никто не обнимал, и поспешил к парку с фонтаном.
Воды в фонтане не было, я обошел его и вдруг... нога наткнулась на что-то мягкое и инстинктивно отдернулась. На асфальте неподвижно, лицом вниз, с руками, выпростанными вперед, лежала женщина.
Я сказал себе: “Этого не может быть. Этого нет, потому что такого никогда не могло бы случиться в белом городе!” Я не видел там ни одного трупа – ни то, что человека, а дворовой собаки или бездомной кошки.
Закрыв глаза, я вспомнил еще недавно двигавшееся красивое лицо... Неужели, это женщина из белого города?!
Я встал на цыпочки и поднял свечу как можно выше, чтобы она хоть немного стала похожа на солнце – и озарила пространство сверху.
“Зачем бы женщина могла разлечься на мостовой?.. В грязи?.. В темноте нельзя доверять глазам, поэтому, скорее всего, это трава, а не грязь. “На самом деле” она загорала под невидимым солнцем!” – как только мне пришло в голову это предположение, женщина зашевелилась и повернулась на бок. Конечно, ей жарко, ей просто спину напекло!
Но женщина совсем не загорела, напротив, была бледна, и когда я помог ей подняться, начала двигаться как-то замедленно.
Я посадил ее на скамейку.
А сам поспешил к музею, где с удивлением увидел, как расстроенный ученый вынес на улицу колбы, разбив их о каменную мостовую. Раскидав по стеклышку всю лабораторию, он запер дверь и повесил на нее увесистый замок:
– Картины, открытия... Все это бесполезно в темноте. Хватит, закрываемся!..
– Зачем вы это делаете? Вы же изобретатель! Попробуйте еще...
– Хватит, напробовался.
– А вы пробуйте еще раз, потом еще... Вы пробуйте!
Проходя мимо храма, я обнаружил, что он так и остался недостроенным, люди уходили толпами:
– Невозможно строить в темноте. Не видно же куда класть камни.
– Собирайте побольше свечей, их же так много осталось под обломками храма! – и стройте. Вы стройте, вы пробуйте!
Наконец я оказался у подножия постамента, к которому спешил.
У меня родилась идея: чтобы увидеть действительность такой, каковой она была на самом деле, нужно было подняться как можно выше.
На вершину постамента, на котором раньше стоял каменный великан, вели вытесанные из камней ступени, которые, к счастью, уцелели.
Я встал на одну, обернулся и ничего хорошего не увидел: только морды зверей, труп женщины, цветочницу, закрывшую голову руками и перекосившуюся крышу музея с окнами, заклеенными крест-накрест бумагой.
Тогда я преодолел еще несколько ступеней и снова обернулся – отсюда показалось, что в окнах музея, который с высоты показался средневековым замком, загорелся свет. Больная женщина поднялась со скамьи, цветочница помахала мне букетом роз.
– Вот это да! Какие-то они у нее вечно неувядающие! – подумал я, восхищаясь тем, как преобразил действительность мой “мистический свет”.
Оказавшись на верху постамента, я в последний раз обернулся и, наконец, ясно увидел, как побелели крыши домов, приняв форму дворцовых зубцов, а в небе блеснул купол недостроенного храма, что висел прямо в воздухе. Но, несмотря на все эти превращения от мерцающего света, тучи из города не уходили.
И это значило, что уходить надо было мне, а сделать это было не просто: чтоб попасть в белый город, надо было, прежде всего, разгадать, какая из звезд – светящийся корабль. А луна, как царица, ушедшая в свои покои, вместо себя оставила свою свиту: мириады маленьких мерцающих небесных тел.
И тут одна из звезд послала мне луч, который был настолько ярок, что осветил всю улицу. Я только хотел выразить лучу свою благодарность за своевременную подсказку, как небо прорезали еще лучи. Все звезды как будто протягивали мне руки.
Указанными оказались все пути, как будто лучи загадывали шараду. Я снова засуетился, желая броситься во все стороны сразу.
По земле, освещенной одним из лучей, прошагал священник в белом, спокойно шагая наверх, прямо по лучу.
И я последовал за н и м, не очень задумываясь в тот момент над тем, как может человек ступать по нетвердым световым волнам, и может ли вообще. Другой человек, более благоразумный, на моем месте подумал бы именно об этом, но мне было не до того.
Я снова оказался перед выбором: за лучом, на краешек которого я забрался, зияла пропасть. А назад, по освещенной прожектором улице, еще можно было вернуться...
Я подошел к самому краю луча, осмелился наклониться вниз и увидел там своих знакомых из парка, строителей храма, женщину с цветами и невеселую свою спутницу.
Они сверху казались крохотными. Мы находились на таком расстоянии друг от друга, что могли переговариваться только жестами.
Мой жест означал: “Сюда! Здесь белый город – корабль, на котором можно уплыть”, – я стал указывать нужное направление, тыча пальцем в крохотную светлую точку. Но они все вместе отрицательно закачали головами.
Тогда я стал жестикулировать активнее. Будучи всего на один шаг ближе к небу, я рассмотрел то, что не было видно с земли: чуть заметные, далекие белые шпили на огненном теле выбранной мной звезды.
Но наш беззвучный спор невольно оборвался – со звезды потек широкий водопад, исчезла твердая поверхность луча, которая меня держала.
Только теперь я почувствовал, что действительно стою на “волнах” и бултыхнулся в реку, по которой плыла, увлекаемая вниз течением, знакомая мне белая шлюпка.
Движение этой “космической воды” было встречным и достаточным по силе, чтобы снова приземлить меня на призрачные и опостылевшие мне улицы. Это никак не входило в мои планы, поэтому я забрался в шлюпку, взялся за весла и изо всех сил стал грести, почти безуспешно пытаясь направить свое небольшое суденышко наверх.
Сидя в лодке спиной к звезде и лицом к черному городу, я видел, как его затапливало. Голубая река окутывала круговую городскую стену и стучала в нее водой.
Одна большая волна перехлестнула через ограду распластавшегося внизу города, разбавив густоту его сумерек. Волна забурлила, создала водоворот, город закрутился в воронке, и самые высокие шпили начали превращаться в трубы, а черный флаг на центральной башне – в развивающийся парус.
Темное тело корабля медленно, будто нехотя, развернулось, гонимое волной, пытавшейся направить его наверх...
– Вот это да!.. – в следующий миг я увидел то, что меня поразило так, как ничто до этого не поражало:
Звезды на небе больше не было, с ночных облаков спускался белый парус, окруженный россыпью звезд...
И черный город, грузный и неповоротливый, мрачный, как пиратский корсар, всей своею тяжестью преодолевая встречное течение, плыл снизу по белой реке навстречу другому городу и кораблю – стремительному, легкому, сверкающему.
А я?.. Я со своим утлым суденышком бороздил космическую реку, штурмовал звезды и очаровывался прекрасным где-то посередине...
(Часть 3. Глава 2. Из книги о протоиерее Александре Мене "И вот, Я с вами...",
иллюстрация Натальи Салтановой)