Как можно мясо есть каждый день?

Валентина Майдурова 2
(Отрывок из повести "Байстрюки")

          Для меня  первый год после смерти папы был годом разгула. Папа умер в 1951 году. Я в третьем классе, взрослая, самостоятельная. Не надо никого слушаться, в школе можно уйти с урока через окно,  не готовить домашнее задание и вообще не клянчить (как другие) у Веры Владимировны сумку с учебниками и тетрадями, которую она отбирала у нас, отправляя за родителями.  Можно безудержно хвастаться хорошей, сытной, просто замечательной домашней жизнью, потихоньку сглатывая голодную слюну при виде кусочка хлеба в руке своих товарищей. Была свобода от всех обязанностей: от выполнения школьных правил поведения, от домашней уборки – а что убирать, если в доме ничего нет. Ни-че-го. Стол и две кровати с досками вместо сетки, сухие веничи (стебли трав) вместо матраца и рядюшка, чтоб от холода накрыться ночью. Холодная плита,  на которой ничего не варится. Нас дважды за  этот год обокрали свои же  сельские родичи и  соседи.  Мама неграмотная, безработная с тремя малолетками на руках от горькой безысходности нашла единственный выход. Она запила. А началось это так. Зашла к нам в гости соседка. Все ее звали баба Домка, говорили, что их семья богатая. Дочка Катя работает на мясокомбинате, мясо едят они  каждый день. Я не верила этим россказням. Как можно мясо есть каждый день? Мясо едят по праздникам, а их каждый день не назначают. Но в тот день баба Домка нам устроила праздник. Тяжело переваливаясь на кривых ревматических ногах, она опустилась на табурет возле импровизированного стола, покрытого вместо скатерти какой-то то ли серой бумагой, то ли старыми газетами, долго, подслеповато прищурившись, осматривала пустую кухню, посмотрела на маму, оглядела нас и достала из сумки  одуряюще вкусно пахнущий сверток и  маленький кувшинчик.
         – Наверное, там молоко, – подумала я. Развернув сверток, баба Домка достала кусок кровяной колбасы,  немного хлеба и попросила стакан.
          – Сейчас нальет молока, – ликовала моя душа и бурно  урчал голодный желудок, ликуя, как и я в предвкушении молока. Ах, если б я знала последствия этого праздника! Если б я могла предположить, сколько горя принесет нам то, что было в кувшине, я бы разбила его на мелкие,  мелкие  осколочки. И наша мама, наша милая мама не стала бы со временем пьяным зверем, избивающим своих детей всем, что попадет под руку, пропивающим нашу маленькую пенсию за три-четыре дня, обрекая на медленную голодную смерть, постоянный позор от слов, бросаемых нам вслед, – да это Гали-пьяницы байстрюки. Тяжело вздохнув, кивнув своим мыслям, баба Домка налила в принесенный стакан вина и попросила маму:
         – Галикы, бе ун стаканел де жин, дар еу мой уйта, кы ну пот се беу (Галочка, выпей стаканчик вина, а я хоть посмотрю, потому что пить не могу, мне нельзя).
          Мама выпила. И впервые со дня похорон засмеялась, а мы наелись колбасы с хлебом. Больше практически мы трезвой маму не видели. Сначала чуть пьяная, она все глубже увязала в пьяном угаре. В замутненном сознании ей виделась  такая ее счастливая прежде жизнь,  а  отрезвление  порождало только еще большее желание не возвращаться в  беспроглядную нищету.

          К нам переехала жить тетя Маша. Наша крестная мама. Это было наше спасение. Она много курила, вся пропахла махоркой и матом. Почему пропахла матом? А потому что она не материлась, а говорила матом, но при этом была добрая, незлобивая. Мама ее называла «купишь-куришь», потому что тетя Маша  постоянно из нашей пенсии просила денег на «цыгарку». Тетя где-то добывала еду и устраивала нам праздники – приносила с завода кости и вываривала их, собирая костный жир на «зажарку», а юшку (бульон) наливала в миску, и мы ели ее, вернее, пили ложками, обжигая губы, язык, пытаясь выгрызть с полированных костей  несуществующее мясо. Я много раз повторяю - праздник, говоря о еде. Но это было так. Еда была праздником. Я помню, как весной братишка принес мне комочек земли и  сказал:  Попробуй, она вкусная, сладкая, я уже поел. – А в другой раз, увидев в руке у сестрички розовый тоненький обмылок, принял его за печенье, выхватил из рук и съел, изо рта пошла пена.  Мама с перепугу начала кричать «шо у дытыны чорна болисть», сбежались соседи, а Вова стоял и все пускал и пускал пузыри, не понимая, почему печенье оказалось таким  мыльным и невкусным.

      Послевоенное детство  незабываемо.