Он немного постоял на самом краю бездны. 20-ый этаж московской высотки. Крыша. Самый край за страховочной перегородкой. Вот как, оказывается, всё просто! В лицо дул скупой осенний ветер, от чего крепко слезились глаза. Обычный запах утреннего ветра смешивался с приятным запахом только что опавших листьев, с запахом природы, свежести и… жизни.
- Ну, вот и всё, – подумал он, сделал последнюю горькую затяжку, выдохнул табачный дым через нос, сплюнул, потушив сигарету подушечками пальцев, и проворно шагнул в Вечность…
…Через мгновение он снова увидел свет. Огромный айсберг двадцатиэтажного дома. Небо с акварельными пятнами облаков.
Он не мог понять, что с ним происходит. Он попытался двигаться. По той картинке, что открылась его взору, было ясно, что он лежит на земле. Двигаться получалось как-то неестественно и необычно. Чувствовалось, что его движение происходит не посредством физических действий тела, а посредством мысли. Захотел – полетел. Как странно и удивительно, но это ему нравилось. Чувствовал он себя хорошо и легко.
Так он поднялся на небольшую высоту, что позволило ему объять взглядом окружающий его мир. Он увидел, что находится прямо во дворе дома, где, когда-то он жил с мамой. Во дворе толпился и гудел народ. Стояли автомобили «скорой помощи» и милиции. Окна зданий блестели от светомузыки проблесковых маячков. Было видно, что суетились какие-то люди, скорее всего оперативники. В кучке народа, где-то в глубине, находились медики, ярко выделяясь из толпы своими белыми халатами. Они были сильно взволнованы и суетливы. Видимо все вместе возились с чем-то… или с кем-то?
- Надо же, а вроде спокойным парнем был. Господи, что же это творится? Ведь только двадцать годков исполнилось ребёнку, - слышались голоса женщин из столпотворения на тротуаре.
- Спокойным, ага. Наркоманом он был, вот кем. Намучилась с ним Зоя. Ох, как намучилась, страдалица.
- Да что ты, на самом деле, заладила! О покойниках плохо не говорят. Грех это.
Всё людское столпотворение и суету и даже воздух вокруг, мгновенно разорвал душераздирающий, исполненный горя и ужаса крик.
- Максимушка, сыночек родненький!!! Не отдам! Не отдам! Что же ты наделал-то, на кого же ты меня оставил, глупенький!! Господи, за что?!! – схватившись за голову, рыдала пожилая, интеллигентного вида женщина, стоя на коленях в центре замкнутого круга, который создали люди, столпившись почти вплотную вокруг неё.
Да это же…. Это же… мать моя! – взорвалось у него в памяти.
Он приблизился к месту, которое окружила толпа людей, и в центре его увидел молодого человека, лежащего на асфальте в неестественной позе. Вокруг всё было залито кровью. Медики, обессилев и сделав всё возможное, уже только успокаивали убитую горем женщину. Он переместился ещё ближе… и тут, в лежащем человеке вдруг узнал… себя. Увидел, как его тело с головой накрывают белой простынёй и медленно перекладывают на носилки.
И тогда его мысли взбунтовались. Их было не удержать, потому, что такого не могло случиться в принципе. Он только начинал жить и поэтому не мог умереть, ведь он - …повелитель осеннего утра.
1.
Тусклая лампа «дневного» света, периодически мигая, напрасно пыталась осветить маленькую, неухоженную комнату с грязными полуободранными обоями. В комнате, вместо воздуха, витает с ног сшибающий табачный смрад, смешанный с другими запахами, свойственными только общежитиям в забытых Богом северных широтах необъятной и многострадальной матушки России.
Зима. На улице минус 30 по Цельсию. Единственное окно в комнате с разбитыми стёклами, наспех завешано тряпками, а изнутри заткнуто старым ватным одеялом, изрешечённым дырками, как следами от бандитских пуль.
На столе, возле окна, беспорядочно разбросаны грязные стаканы, чашки и тарелки с ложками. На полу красуется лужа какой-то жидкости цвета хаки.
И вот в этом хаосе нечеловеческого бытия, примерно в 11 часов 30 минут, лёжа в кровати с вонючим почерневшим от грязи и времени дырявым постельным бельём, просыпается он, Шапошников Максим Дмитриевич, 1980 года рождения. В узкую щель приоткрытых, ещё не проснувшихся толком глаз, он еле видит вокруг себя выше описанную комнату с её экзотической и навязчивой аурой бытового апокалипсиса.
- Мать ети! Где это я так забурился?! И сколько вообще время, какой день, год и век, нах?! Эй, чатлане! Повымирали все, на хрен что ли.
Однако на столь впечатляющее, нелитературное обращение никто не ответил.
- Алё, гараж! Да хватит, бля, в молчанку играть. Я сам с усам. Сеня, блин. Иди сюда!
Снова тишина, только с грехом пополам тикает старый совдеповский будильник на столе, и эти звуки колокольным набатом отдаются в голове Максима.
Ему стало ясно, что придётся всё же поднимать эту восьмидесяти килограммовую тушенку, являющуюся в настоящий описываемый момент организмом гражданина Шапошникова, и самостоятельно найти в холодильнике бренда «Саратов - ЛТД», что-нибудь съедобное. О вкусном мы просто умолчим.
Вот такая она, хренова жизнь. Вот оно, ширялово поганое! – подумалось Максиму.
В холодильнике, естественно, нашёлся только лёд, парочка штук сушёной воблы и чей-то окоченевший ботинок.
- Не, нах. Надо реально вдарить по косячку. Это факт!
Вдруг комната содрогнулась от сильного удара входной двери о стенку, с которой пыльно посылалась отбитая штукатурка.
- Макс! Одевайся, нах, Альку в реанимацию увезли! … Предоз шьют!! Резче давай!
- Какая реанимация, какой передоз?!! Что за х...ню ты несёшь, полоумный? Она вчера с нами здесь зависала.
- Вчера зависала, а сегодня передоз. Хочешь, не верь, мне фиолетово.
- Ах, ты ж бля! …А в какой она больнице?
- В «склифе».
Здесь надо пояснить, что "склифом" называли местную районную больницу.
- Я сейчас, мигом. Тачку прогрей, Сеня, резче! – он в спешке кинул другу ключи от старенькой «девятки» и стал собираться.
Как-то всё не в впопад. Где носки, брюки? Ничего никогда не найдешь. Ах, ты ж дурёха, блин. Хотели же вместе завязать, хотели зажить по-другому блин, на все сто. Что же ты у меня такая дура, а?! Ну, куда ты полезла, чем ширанулась, ну дура ведь! Вот только умри, только умри попробуй, я тебе тогда накостыляю, зараза, блин! – думалось ему в процессе поиска одежды, которая никак не хотела находиться.
Наконец он выбежал из дома на улицу. Рубашка была надета на нём шиворот на выворот. Кроссовки, и те разные. Он спешно сел в уже заведённую с прогретым движком «девятку» и его тело и душа понеслись к любимой девушке Асе, чья жизнь висела сейчас на тянучих соплях судьбы.
Ася, по своей недолгой и взбалмошной жизни была девушкой «оторви и выбрось». Ей «палец в рот не клади». Но всё же это была молодая, красивая девушка с длинными распушенными почти до поясницы волосами с запахом роз.
Действительно, когда-то она такою БЫЛА. Сейчас от неё остались только кости, обтянутые кожей, продырявленной шприцевыми иголками как решето. «Крыша» у Аси постоянно съезжала в никуда. То есть Ася часто была, мягко говоря, не в себе, потому, что Ася была наркоманкой со стажем, намного большим, чем он, начинающий дилетант.
Автомобиль мчался по городским улицам, нарушая все ПДД на свете. И спрашивается, куда смотрело неутомимое ГИБДД?
- Послушай, а чем она ширанулась-то? – спросил Максим сидевшего за рулём Сеню.
- А хер её знает. Вася Чуб принёс какую-то хрень вчера к Вере. Вот они и затрочали втроём. Потом все повскакивали, а Аська так и осталась лежать в углу в комнате. Комендантша, походу, «скорую» вызвала, когда зашла в комнату и увидела эту байду.
- Вот дура, блин, совсем нюх потеряла, ширялась там, чем попало. Даже обо мне не думала, зараза. Ну, где она, хренова любовь, ну вот скажи ты мне? Ну, я этого падлу Васю искалечу, блин!
«Девятка» со скрипом тормозов остановилась у приёмного покоя знаменитого «Склифа».
- Слышь, машину тут не паркуй. Вдруг неотложка приедет, мешать будет. Поставь её вон там, за домом, ладно, Сень. Ну, я побежал.
- Давай, не пуха! - Сеня кивнул и стал отгонять автомобиль в указанное Максимом место.
Как ему не нравился этот специфический запах больницы, смешанный с запахом медикаментов и людского горя. В этих монотонных больничных коридорах, со стенами, покрашенными в три слоя краски, была какая-то своеобразная, ни на что не похожая аура. Он боялся оказаться здесь, в один непрекрасный момент, брошенным и никому не нужным куском тухлого человеческого мяса. Это был его бзик, его навязчивая идея фикс, что все кинут, рано или поздно, и одиночество проглотит его вскипевшую душу целиком и без права на реабилитацию.
Наконец, он нашёл место, которое называлось «приёмный покой» и открыл увесистую дверь. Какой уж на хрен покой – подумалось ему в этот момент.
В кабинете сидела молоденькая медсестра и что-то сосредоточенно писала.
- Здравствуйте, извините, а можно спросить?
Медсестра оторвалась от своей работы, посмотрела на Максима, хлопая длинными ресницами.
- Ну, попытайтесь, спрашивайте, - девушка широко улыбнулась, оголяя белоснежные зубы, как будто из рекламы зубной пасты «Колгейт-тотал».
- Тут, в общем, девчонку недавно привезли в реанимацию. Передоз говорят. Ну, то есть переборщила она с ширяловом. Как её можно увидеть, не подскажите. С меня шоколадка, очень толстая и вкусная.
- К сожалению, в реанимацию никого не пускают. Вам лучше поговорить с врачом. Он сейчас будет, присядьте и подождите. А за шоколадку спасибо, если не шутите.
- Океюшки, конечно шучу, - ответил он. Девушка в ответ только удивлённо похлопала теми же искусственными ресницами.
Ждать долго не пришлось. Доктор, мужчина, старше средних лет, с характерной для докторов и адвокатов бородкой, вышел из дверей отделения в сопровождении медсестры. Максим буквально подскочил к нему и резко спросил:
- Доктор, я насчёт Аси Похмелкиной. Её, говорят, привезли сюда недавно. Как она, доктор? Может, что надо, лекарства там какие-нибудь, шприцы и всё такое, так вы скажите, я мигом притараню.
- Во-первых, здравствуйте, молодой человек, – строго сказал доктор в ответ Максиму.
- Здрасьте, - ответил, смущаясь, Максим.
- Вы кем приходитесь Похмелкиной?
- А? Кем?... Ну, я этот… друг, что ли. Близкий только.
- Так. А родные у неё есть? Мать, отец, братья сёстры и так далее?
- Да нет. Детдомовская она. С нашего детдома. Я только у неё есть… и всегда был и буду, матерью клянусь.
- Понятно. Вот что, друг близкий. С Похмелкиной я тебя обрадовать ничем не могу, ты уж прости. Дело плохо и весьма. Мы уже сообщили в милицию, был их сотрудник, а беседовать-то и не с кем. Похмелкина ещё до сих пор не пришла в себя. Так что увидеться вы не сможете.
- Да причём здесь милиция, я про здоровье у вас сейчас спрашиваю, - возмутился, было, Максим.
- Дело в том, что больше сажать надо таких нелюдей, которые пичкают молодёжь, практически, детей, этим, мягко выражаясь, смертельным дерьмом. Желательно сажать пожизненно! Или как в Китае – в расход! В общем, скажу только одно. Вся надежда сейчас на Бога и только на него. Вот такие дела, молодой человек. Дела, делишки.
Доктор был опытным специалистом. Он предполагал, что девушка, скорее всего, обречена. Однако не простое это дело: вот так вежливо сказать об этом её близкому человеку. За сорок лет работы доктор так этому и не научился. А близкий человек беспокоится не по-детски. Видно было, что близкий человек боится потерять ещё одну родную душу. А родными душами Господь, как известно, не торгует.
- Что, в натуре так хреново? – страшась ответа, переспросил Максим.
- Хреновее не бывает – ответил доктор.
Её похоронили дождливым осенним утром. Странно у нас, россиян, повелось. Родился кто-то – соберёмся, едим и пьём. Умер кто-то – снова собираемся и едим и пьём. И так до бесконечности. На скромных похоронах были две подружки, Сева и Максим. Точнее Максима не было. Он был там, с ней, в промокшем от дождя и слёз подземелье могилы, всеми фибрами души своей пытаясь выскрести её нежное, невесомое тельце из когтей смерти, хотя бы на пять минут… Попрощаться… Но дождь предательски лил, и бил крупными каплями по фотографии на деревянном кресте, с которой наивно улыбалась судьбе молодая, полная любви и счастья, юная девушка Ася – его половинка, его солнышко, светившее ему целых семь лет.
Он знал, что будет после. Это его сильно пугало и даже мешало жить. Он знал, что придёт в общагу, зайдет в комнату, и в её могильной, вонючей тишине услышит тиканье совдеповского будильника: тик-так, тик-так… Как страшно! Время не остановилось!! Оно идет дальше. А люди собрались за столом поесть и попить. А бабка Настя в деревне также носит воду с коромыслом, расплескав половину содержимого вёдер по пути с колодца домой. И снова наступит осеннее утро, но уже не будет таким дождливым и холодным.
Единственно, что изменилось: он не услышит больше её утреннее «носики-курносики». Он не сможет увидеть её потягивающееся возле окна, тогда ещё красивое и стройное тело, в бликах солнечного света, и простое: «Вставай, дурашка-промокашка, рваная тельняшка»… Он больше не сможет стремглав бежать в общагу, зная, что там ОНА, ждёт его, переживает до слёз, как бы он не заболел, ушёл без шарфа и шапки… Это уже чёрно-белые кадры видеоплёнки, автоматически сработала кнопка «стоп» в голове никчемного идиота, позволившего ей уйти. Вот что случилось в жизни Максима Шапошникова этой, на редкость холодной осенью.
2.
- Мама, здравствуй – сухо поздоровался Максим, войдя в квартиру.
- Здравствуй Максимушка, кушать будешь? – отозвалась пожилая женщина и буквально побежала на кухню что-то ворожить.
- Да нет, не парься, мам. Я сам потом что-нибудь приготовлю.
- Ну, как же так, Максим? У меня уже и блинчики готовы, твои любимые с творогом. Может, хоть попробуешь? На, возьми самый поджаристый, смотри, какой красавец, – набивала цену Зоя Викентьевна своим блинам.
Максим не мог отказаться от маминых блинчиков. Просто не имел права. Ведь ему одному, только из всей его детдомовской группы повезло. У него в десять лет появились мама с папой. И назвать этих добрых, интеллигентных людей «приёмными родителями» язык не поворачивался. Это были они – ПАПА и МАМА. И волна неописуемого счастья захлестнула тогда с головой десятилетнего сироту Максима Найдёнова…. Найдёнов – банальная фамилия, не правда ли? Каждому ясно, что такую фамилию дают тем детям, которых нашли в таких местах и при таких обстоятельствах, при которых детям быть не подобает. И это далеко не капуста! Это запорошенное снегом крыльцо районного детского дома. Это двадцатиградусный мороз. Это воспаление лёгких и бронхиальная астма, с последующей инвалидностью на всю жизнь.
Но если бы не всё это горе, которое приключилось с годовалым Максимом, то он бы, наверное, и не имел счастья встретить своих НАСТОЯЩИХ родителей, вложивших свою душу и жизнь в воспитание приёмного сына. Только вот сын, мягко говоря, подкачал. Но родители, будучи уже стариками, не хоронили хрупкую надежду на лучшие времена и достойную жизнь Максима. А, тем временем, Максим всё реже появлялся дома. У него появились сомнительные друзья и дела с этими друзьями, тоже весьма сомнительные.
Потом тяжело заболел отец. Болезнь отца на время привела Максима в чувства. Он помогал и был рядом с отцом и матерью. Он добивался лечения, операций и доставал дефицитные всевозможные лекарства. Он был НАСТОЯЩИМ сыном или старался им быть. И, примерно, через месяц мучительной болезни отец умер счастливым от того, что оставляет любимую жену не одну. Сын навсегда вселил в него прощение и веру в то, что Шапошниковы на свете ещё не перевелись.
После смерти отца мама заметно сдала. Она стала менее подвижной, стала очень редко улыбаться и совсем перестала шутить. Максима это её состояние сильно тревожило. Пусть он хоть и не достойный сын, но МАМА она и в Африке МАМА. А для ребёнка, осознавшего всю тяжесть сиротства и вплоть до десятилетнего возраста не знавшего родительской ласки, «МАМА» не просто слово, а целый мир любви и счастья, какое бывает, наверно, только в раю, где в принципе брошенных детей быть не может.
- Ну что ты, мамуля, такая настырная у меня. Ну, давай свои блины, только пару штук, не больше.
- Вот и ладушки, сыночек. Иди, помой руки и за стол, - при этом обрамлённые морщинами глаза Зои Викентьевны загорелись, и она с энтузиазмом стала перекладывать в тарелку сына ещё горячие, свежеиспечённые блинчики.
За этим ужином Максим думал об Асе. На ум приходили эпизоды их совместной жизни. Самые разные. Счастливые и не очень. Максим вспоминал, как когда-то давно, томными вечерами, мир принадлежал только им двоим и как шаловливый ветер растрепал ей волосы и этим мешал им целоваться. А ещё вспоминалось Максиму, как они с Асей порвали любимую мамину подушку, в клочья, растрепав её, кидая друг в друга. Потом Ася весь вечер корпела над этой подушкой, пытаясь сшить воедино то, что от неё осталось.
В общагу он больше идти не хотел. Мобильник вообще выключил. Он понимал, что такая жизнь не для него. Всё чужое. Облака чужие, люди и он сам не свой. Что-то надо менять…
А блины, тем временем, исчезали с тарелки.
3.
Он не помнит того часа, когда эта мысль ворвалась в его мозг со скоростью тайфуна, сметающего все препятствия на его пути. Это случилось неожиданно даже для него. Но как бы там ни было, не нам с вами судить этого несчастного человека за его глубоко осознанный выбор.
В детстве, много лет назад, мама водила его в престарелой бабке. Это была искусная знахарка, прославившаяся своими избавлениями людей от болезней, на которых врачи белого света давно поставили тяжёлый каменный крест. Практически за даром, ничего не прося взамен, бабка эта творила чудеса. Кто-то даже сравнивал её дар с даром знаменитой болгарской предсказательницы Ванги. Но никто не знал, кем была поцелована эта бабка, Богом или дьяволом. Однако, не смотря на это, к русской местной «Ванге», выстраивалась очередь, раз в десять превышающая очередь в мавзолей Ленина в советские годы.
В то время, играя во дворе с мальчишками в футбол, Максим сильно поранился, всадив себе в ногу ржавый гвоздь, почти по самую шляпку. Гвоздь этот врачи, конечно, вытащили, Максима лечили, но начались какие-то необратимые процессы с ногой, чего медики тогда не смогли предотвратить. Лечащий врач готовил Зою Викентьевну к ампутации ноги сына.
Ну, как говорится, горе одно не приходит, и к бронхиальной астме, которой страдал Максим с двухлетнего возраста, прибавились ещё и проблемы с ногой, в перспективе с её ампутацией. По причине своего возраста, тогда Максим не мог ещё в полной мере осознать того, что ждало бы его, случись эта ампутация ноги на самом деле. Катание на инвалидной коляске по отделению хирургии казалось Максиму приключением.
- Мам, тебя просит баба Надя, поговорить – тихо сказал Максим, схватившись за рукав матери, и потащил её в комнату для медсестёр в отделении хирургии местной районной больницы.
Баба Надя была простой санитаркой. Но эта должность ничуть не умаляла от Бога доброго сердца пожилой женщины, всегда переживающей чужие беды, как свои. А тут решалась судьба ребёнка.
- Ну что там ещё ты выдумал, Максим? – строго спросила сына Зоя Викентьевна.
Но Максим молча довел маму до сестринской комнаты и благополучно передал в добрые, мощные руки бабы Нади.
- Зоенька, здравствуй. Это я Максимушку уговорила привести тебя ко мне. Присядь, есть серьёзный разговор, - сказала баба Надя, указывая Зое Викентьевне на диван.
- Ничего, ничего, Надежда Ивановна, я присяду, спасибо. Так что за разговор у Вас ко мне? – Зоя Викентьевна удобно расположившись на диване сестринской комнаты, приготовилась выслушать очередные сострадания и принять их как должное.
- Вот что хочу я тебе сказать, Зоюшка. Не смей ты давать парня резать! Не смей, слышишь! – почти крикнула баба Надя, стукнув кулаком по столу.
- Вот это да, - удивилась Зоя Викентьевна, - как это не давать? Павел Антонович, лечащий хирург, говорит, что если не отрезать, Максим умрёт!
- Послушай меня, старую! – продолжала стоять на своём баба Надя, - есть у меня адресочек один-приодин для тебя с Максимушкой. А глядишь, и Господь не отвернётся от Вас, Зоенька. А что? Вот на, возьми – с этими словами баба Надя сунула Зое Викентьевне в ладонь сложенный вчетверо тетрадный листок в клетку, - этот человек ангелом целованный, понимаешь. Хоть и стара она, наверно вдвое меня старше, но знаю что говорю: лежачих поднимала, как Христос, прости Ты, Господи.
- Никак колдунье нас сватаешь, баб Надь? – недоверчиво спросила Зоя Викентьевна.
- Да не колдунья она, знахарка простая. Простая, да столько человек из могилы вытащила.
- Ох, не знаю я, баб Надь, не знаю. Я готова хоть на Марс полететь ради Максимушки. Лишь бы он выздоровел. Только это мне надо. Так много людей к ней обращалось, говорите?
- Не волнуйся, Зоенька, верь мне. Плохого не посоветую.
И действительно, баба Надя плохого не посоветовала. Странной какой-то эта бабка знахарка оказалась. Зою Викентьевну и Максима даже в дом не пустила. Более того – прогнала!
- Какого лешего занесло вас ко мне! Чего вам от меня надобно. Ступайте туда, откудова явились. Живо!! – показала бабка знахарка своё старушечье гостеприимство.
- Да я к вам больного сыночка привезла, не ругайтесь, бабушка, примите нас с гостинцем, - ласково проговорила Зоя Викентьевна, не обращая на крутой нрав бабули.
- Не надо мне вашего гостинца и сами ступайте от сель. Здоров ваш сынок как бык. Чего моду взяли ездить туда-сюда. И снадобьями нелюдскими пичкаете пацана! Тьфу!
При этих словах бабка подняла с крыльца эмалированное ведро, наполненное до краёв водой и выплеснула всё его содержимое на Максима.
- Ох-х-х, - только и было слышно голос Зои Викентьевны.
- Ай, - испугался Максим, облитый с ног до головы.
- Да вы в своём уме?! - придя в себя, уже весьма строго спросила Зоя Викентьевна.
- А не ходите здоровыми к знахарям, не вытаскивайте из них жилы понапрасну! – ответила бабка.
Тогда он с мамой в спешке и ужасе покинул это странное место и дом с полоумной хозяйкой неизвестного возраста. Но в последствии оба поняли, что обязаны бабке чудесным выздоровлением.
- Так. Ничего не понимаю. Зоя Викентьевна, объясните мне, что происходит? Ваш мальчик практически здоров! – через месяц после скандала с ужасной бабкой, заявил лечащий врач Максима, Павел Анатольевич, - да, да, именно здоров. Все анализы в норме, воспаления нет. Рана заживает. Куда вы с сыном ездили месяц назад, объясните мне, неграмотному? Не к академику Наровчатову на сеансы?
- Да что Вы, Боже Вас упаси, нет, конечно. Так, прогулялись в одно нелицеприятное место, - ответила Зоя Викентьевна.
4.
Эти воспоминания далёкого уже детства, пронеслись в голове Максима вихрем и породили на свет надежду, которая, как известно, в любом случае, умирает последней. Максим поставил перед собой цель. Целью этой была… Асенька, его Асенька, что лежала сейчас там, в гнусной холодной могиле, вместо того, чтобы украшать его никчёмную жизнь своим присутствием и в полунаркотическом сне грезить о далёких мирах и планетах. Вместо того, чтобы просто быть рядом и любить его.
- Мам, мне тут работёнка подвернулась. Надо съездить в одно местечко. Меня не будет дней пять, ты не волнуйся, лады?
- Что за работёнка, Максим? Это не то, о чём я подумала?
- Ох, да нет мам, не парься, с наркотой я завязал. Теперь не торгую, успокойся.
- Максимушка, ты один у меня остался, я так не хочу тебя потерять. Ты моё всё, знай и помни об этом.
- Мам, да ладно ты, сказал же: не торгую!
Два дня Максим потратил на поиски информации о провинциальной знаменитой целительнице и нашёл её фото в Интернете, с которого смотрела старая женщина, своими орлиными карими глазами насквозь впиваясь в Максима, а внизу красовалась надпись с громким названием одного из произведений короля ужасов Говарда Ф. Лавкрафта «Ведьмин Лог».
- Ни фига себе! Вот это номер. Ведьма, блин! – Максима будто обухом ударило по голове.
Дорога Максиму предстояла хоть и не столь далёкая, но непростая. Это он помнил из детства. Об этой бабке, что обдала его ведром холодной воды, Максим теперь знал многое. Но не знал Максим то обстоятельство, каким образом эта бабка ещё жива, ведь тогда, в его далёком детстве, ей на вид меньше девяноста не давали. При этих мыслях холодная дрожь прошла по телу Максима, но цель оправдывала средство. Великая надежда прижилась в его душе, сдавливала его сердце до невыносимой боли, отодвигая жестокий приговор разума о невероятности задуманного.
Время тянулось. Невыносимо долгие минуты превращались в часы ожидания. Но все дороги, рано или поздно куда-то вас приводят и поэтому Максим, наконец-то, увидел сияющий в непроглядной темноте огонёк в окошке странного обветшалого дома, крышу которого обвивали, словно тянущиеся к чему-то или кому-то руками, ветви сосен.
Место было каким-то затхлым. Не скажешь, что здесь живёт знаменитая целительница, к которой едет народ со всех концов необъятного бывшего Советского Союза. Даже песчаная дорога к дому была запущенной и местами заросла травой. Видно объёмы целительства сократились. Или бабка умерла, наконец? Одному Богу это известно, а через несколько минут это обстоятельство узнает и Максим.
Въедливый запах древности сковал мысли Максима. Похоже, здесь не было никого уже давненько, если не сказать очень давно. А стоило ли сюда переться? Переться и надеяться на реализацию своей идеи фикс?
Ступеньки крыльца дома противно заскрипели под ботинками. На дверях, естественно, не было электрического звонка, и Максим просто банально постучал костяшками пальцев по двери. Ответа не последовало. Максим постучал ещё раз, и, видимо, последний удар оказался сильным и дверь сама собой, со скрипом приоткрылась. Гость одним глазом заглянул в пугающую темень дома.
- Простите, пожалуйста, есть кто дома? Мне бы хозяйку. Меня зовут Максим, я из Москвы. Мне бы с хозяйкой поговорить, а?
Ответа снова не последовало. Тогда Максим осторожно переступил порог и вошёл в прихожую, тускло освещённую светом окна.
- Алло, эй, хозяева! Есть кто живой? – с этими словами Максим прошёл в глубь дома. Было темно и максим чуть не споткнулся о какой-то лежащий на полу твёрдый предмет. Звук столкновения с предметом бы достаточно громким и Максим испугался не на шутку. Оправившись от лёгкого шока, Максим увидел слева приоткрытую дверь, ведущую в комнату, где и горел свет. Отряхнувшись от пыли, гость направился туда.
Осторожно подойдя к комнатной двери, Максим легонько постучал указательным пальцем о её косяк.
- Извините, есть кто дома, мне бы хозяев.
- Ах, это ты. Выйди вон! – послышался хриплый голос в ответ из глубины комнаты.
- Да нет, вы меня, наверно, не за того приняли. Я Максим, из Москвы, я…
- Знаю прекрасно, кто ты. Ишь чего удумал, балбес! Иди от сель подобру-поздорову, не то вместо воды кипятком ошпарю!
В глубине мрачной комнаты, при тусклом свете коптилки, в кресле вековой давности сидел человек. Максим не мог разобрать черты его лица. Свет падал неудачно и вместо человеческого лика был виден только чёрный овал головы. Нельзя было понять, женский это голос или мужской.
- Это действительно Вы? – удивлённо спросил Максим.
- А кого тебе надобно было? Поди ж ты, и через столько лет не забыл сюда дорогу. А то, что ты задумал – большой грех. Выкинь сие из головы! Пусть всё остаётся так, как Он распорядился.
- Кто он?
- Бог.
- Я атеист. За свои годы ни разу Бога не видел.
- Онанист ты, да и чести много, чтобы Бога узреть – заслужить надобно. Ну, довольно, не хочу я с тобой тут лясы точить, иди обратно, отколь пришёл.
- Не могу я обратно, - немного помолчав и подумав, сказал Максим, - нельзя мне.
- Не можешь, нельзя. А что, съедят тебя что ли? Иди и живи, как жил.
- Вот именно. Не могу как жил. И не хочу.