Рассказ
Случилось это так давно, что я счел ненужным обременять читателя воспоминаниями точной даты, а сразу перейти к тому, что спустя столько лет до сих пор отчетливо стоит перед глазами….
. . .
Зима тогда выдалась ранней.
Вроде еще вчера, высеребрив утренними росами зеленую лощину вдоль ручья, бабье лето кружилось в воздухе невесомой паутиной, а рыжее солнце, махнув на календарь, истомно плавилось в сочном ультрамарине бездонного неба. Похоже, что ни оно, и ни это самое бабье лето нисколько не сомневались в нерушимости процессов мироздания.
Но и рыжим, как оказалось, не всегда масленица - мороз ударил внезапно.
Непроницаемой белесой пеленой он отгородился от солнца и безжалостно сковал все живое. Окрестности тут же укутались искрящимся инеем, и в природе воцарилась первозданная тишина.
Даже наглый хозяйский кот, допрежь не признававший в доме иного мнения кроме своего, как-то разом сник, скукожился. Он возлежал на своем излюбленном местечке, заняв пол подоконника, и с неведомой прежде робостью поглядывал то на мир сквозь морозные узоры, то на мои приготовления. Он явно не одобрял моего намерения выйти на мороз, и в другой раз немедленно проявил бы свой буйный нрав, яростно вцепившись когтями в унты, но сегодня был вынужден лишь нервно дергать пушистым рыжим хвостом.
- Что рыжий? И тебе, стало быть, не всегда масленица?!
Нахлобучив на голову шапку и запахнув полушубок, я поймал себя на том, что меня так и тянет щелкнуть его по наглому носу. Но зверюга видимо что-то учуял во мне, и его зрачки угрожающе сузились.
- Ладно-ладно! Недотрога….
Оставив мечту неудовлетворенной, я отворил дверь и шагнул за порог.
- М-м-м…!
Какое это наслаждение – выйти на улицу в морозный день тепло одетым. Щеки рдеют от прикосновения стужи, ноздри слегка прихватывает при дыхании, а тебе тепло и все нипочем! И как аплодисменты этому состоянию в памяти всплывает нетленное:
«Мороз и солнце,
День чудесный!…»
Да-а-а….
Надо сказать, что вместе с вышеописанными ощущениями, первые морозцы всегда приносят и некое таинство очищения, познать которое можно лишь выбираясь на длительные прогулки. А гулять по лесу в такую пору – одно наслаждение.
И ход легок, и дышится легко, и сердце остро чувствует какую-то неповторимую возвышенность в этом скоропостижном излете осени. Природа, она ведь как таинственная незнакомка, то и дело разит своим сиюминутным преображением. И всякий раз только диву даешься.
Вот с таким примерно букетом в душе я и шел березовым леском к темнеющему вдали сосновому бору.
Зыбкий хрусталь, в который упокоилась не успевшая пожухнуть трава, весело звенел под ногами, где-то в отдалении каркала неугомонная ворона, а я то и дело порывался скользнуть с мальчишеской удалью да с разбега по промерзшим проселочным лужицам.
Хо-ро-шо!
Мне и прежде доводилось бывать в этих местах, и я помнил, что ранее здесь взбиралась на косогор от опушки стайка молоденьких березок. Но ведь когда все то было?
Теперь, по прошествию нескольких лет, эта беспорядочная поросль оборотилась в красивейший березовый лес. И тут и там, подросшие березки собрались группами в девичьи хороводы, о чем-то перешептываясь друг с дружкой. Они манили взор налитыми белоснежными станами, излучая такую прозрачную чистоту и первозданность, что теплая волна какой-то особой нежности тотчас заполонила меня. А уж как необычайно красиво должно быть здесь летом.
Нет, эта самая первозданность присутствовала здесь и сейчас, но только видно было, что зима врасплох застала эти райские кущи. И мороз с мазохистской сладострастью принялся обнажать лесных красавиц, методично оголяя их шелестящие кроны. Стройные березки, никак не ожидавшие от природы такого подвоха, стыдливо полыхали багряно-желтым румянцем на фоне припорошенных инеем елок, а в воздухе, наполненном пряной истомой, тихо шелестела их опадающая листва.
Не сочтите меня меланхоликом, грусть мелькнула во мне лишь мимолетно. Ибо жизнь ничем не была нарушена. Природа, как и тысячи лет назад, шла по своим извечным циклам, а я, осознавая это обстоятельство, радовался тому ребенок.
И вот так, вкупе с покоем и неземной тишиной я совершенно незаметно преодолел несколько километров пути, миновал сосновый бор и вышел к озеру. Оно-то и было конечной целью моей прогулки.
Озерцо само по себе было небольшое, и глубину имело, как говаривал мой отец – воробью по колено. Оттого-то в глубине моей души охотника тихо рдела надежда, что пришел я не напрасно....
Я вынул из футляра бинокль.
Так и есть!
Озерцо только-только прихватило ледком, а по утренней пороше на этом зыбком льду уже потянулась лисья цепочка - переход рыжая наладила.
Здесь нужно пояснить, что лисья шубка в то время, пошитая незаурядным мастером стоила немалых денег и была желанной вещью многих барышень. Так что редкий охотник того времени не ставил своей целью добыть с десяток-другой ценных лисьих шкур. Да и охота из «засидки» сама по себе очень необычна и по-своему интересна. Хотя соглашусь, что далеко не всегда и не всем охота эта приносит ожидаемого результата. Но я был удачлив. Да и появившиеся облака вселяли в меня немалую надежду, так что отправился я домой в приподнятом настроении. А пока шел, имел возможность убедиться, что предчувствие меня не подвело и в этот раз – не прошло и часа, как из лениво проплывающих над головой тучек посыпался пушистый снег. Он невесомо парил в воздухе, но на землю ложился таким аккуратным одеялом, что хоть осанну пой!
. . .
Уже ближе к вечеру, под тем же неусыпным оком хозяйского кота я оделся для ночного бдения, и по первому снежку отправился в путь.
На месте я был вместе с сумерками.
Это место я облюбовал заранее.
К обрывистому бережку здесь сплошной стеной подступала густая полоса кустарника, и мне не составило труда отыскать в нем лаз, через который до ледостава хаживала к озерцу на водопой всякая животина.
Бросив на лед у лисьего перехода приманку – битую по пути ворону, я принялся обустраивать в кустарнике «засидку».
Это не сложно, если ты по-настоящему обучен правилам этого воистину мужского занятия. Главное здесь, все устроить так, чтобы обозревать из засидки окрестность, оставаясь при этом невидимым. Ну и еще помнить при этом, чтобы окружающий ландшафт от твоих деяний нисколько не изменился. Это касается не только оставленных в целостности кустарников, бугра и самого озера, а вообще любых других следов твоего пребывания.
Сквозь чащобу переплетенных веток я просочился вовнутрь и, памятуя обо всем вышеизложенном, проделал нехитрый объем работы. Затем вытоптал под собой пятачок снега, пристроил раскладной стульчик и присел. Сумерки к тому времени совсем сгустились, морозец заметно крепчал, но здесь в густом не продуваемом кустарнике мне было уютно и тепло, что медведю в берлоге. Да и сходство с косолапым нынче я имел немалое, потому как и он, был облачен в меховой комбинезон и унты. Так что я натянул на голову капюшон, пристроил ружье на сгибе руки, и замер.
Минуты ожидания тянулись медленно.
Я вслушивался в тишину, думал о чем-то, философствовал. Хорошо, знаете ли, вот так поразмышлять о жизни, когда сытно и тепло, а ты никуда не спешишь, ход времени тебя нисколько не тревожит, и на душе лишь покой да благодать.
Вот в таком примерно состоянии я тогда и пребывал.
Минута шла за минутой. Так минул час.
За ним другой….
И так захватили меня мысли, что в какой-то момент я… потерял контроль над собой.
Вывело меня из этого «задумчивого» состояния что-то тревожащее извне. Нет, то не хрустнул стебелек под лапой зверька, и не филин ухнул из соседнего леска. Это было нечто такое, о чем не сразу и сообразишь. Помню только, что в голове отчаянным набатом пульсировала навязчивая мысль – обернись…. Обернись…. Ну, обернись же!
Но как?! Не поверите, удушливое чувство не знакомого мне прежде страха прямо-таки парализовало меня. Это неприятное чувство струйкой скользнуло по позвоночнику и, вороша мурашками одежду, холодом разлилось по спине так, что я и пошевелить-то не мог мигом одеревеневшей шеей.
Такого со мной еще не случалось.
Меж тем всем своим существом я ощущал, что какая-то неведомая мне опасность исходила со стороны лаза. Этот лаз выходил на то открытое место, где ожидаемый мною лис никак не мог появиться, и я не стал заделывать его. А сейчас я всеми фибрами ощущал чье-то присутствие именно там. Это ощущение стремительно усиливалось с каждым ударом бешено колотящегося сердца. Напряжение в воздухе и теле росло катастрофически.
А когда оно грозило оглушительно лопнуть в висках, мне неимоверным усилием удалось преодолеть мышечный спазм и я, грозя свернуть себе шею, с натужным хрустом повернул голову.
Он стоял в шагах десяти от меня.
Место там было совершенно открытое, и на фоне свежевыпавшего снега он как призрак весь искрился под лунным светом. И едва я успел что-либо сообразить, как наши глаза встретились.
Это был лисовин.
Нигде и никогда прежде я и не встречал таких.
Крупный огненно-рыжий самец с широкой белой грудью был ростом с хорошую лайку.
Он сидел прямо передо мной, оперевшись на передние лапы в черных носочках – будто изготовился к прыжку.
Я не помнил ни одного случая, чтобы лис, даже зараженный бешенством, бросался на человека, но сейчас же мои руки инстинктивно дернулись к ружью. Вернее, это только мышцы конвульсивно дернулись. Дернулись и тут же напряглись в тщетных муках – мои руки будто приросли к коленям.
Лисовин лишил меня воли и обезоружил с такой легкостью, что в тот момент я со всей ясностью осознал то, что чувствует дичь, за секунду до неминуемого выстрела.
А мой мозг меж тем, с присущей ему холодностью констатировал, что мое аховое положение из опасного переросло в критическое.
Мне казалось даже, что атмосферу мгновенно заменил озон, как это бывает в случае с рядом ударившей молнией.
Не в силах что-то противопоставить зверю, я попытался предотвратить его бросок и изо всех сил качнулся со стулом в сторону. Но тело вновь отказалось повиноваться мне.
А лис все также сидел передо мной.
Он был спокоен и неподвижен, как мумия. Его нисколько не волновало ружье в моих руках, как и моя решимость немедленно пустить его в дело, появись такая возможность. Он вперился в меня полными огня глазами и неописуемо было то, что я испытывал.
И еще я знал, я чуял это собственной кожей, что он запросто читал меня. Я был гол перед ним. Все мои мысли в голове и чувства на сердце был открыты.
Так вероятно мы чувствовали себя во младенчестве перед своими матерями, еще неосознанно внимая их божественной доброте.
Во мне стало что-то происходить.
Какие-то мысли, неведомые прежде, стали одолевать мое сознание. Они проносились вереницей. Смущая мое естество своей противоречивой сутью, они со звоном лопались где-то на излете, ввергая душу в еще большее смятение. А когда последняя из них, описав стремительный круг в моем распаленном сознании, полыхнула яркой вспышкой и исчезла, я вдруг почувствовал, что… уже никогда не смогу поднять ружье на этого зверя. И в самом деле, ведь не для прокорма, а из-за сомнительной страсти к красивому меху я преследовал его собратьев. Преследовал и истреблял самым нещадным образом.
Эмоции зароилась в моей подкорке, на сердце стало так тепло и легко, что я воспрял и… распрямился. И только тут я ощутил, что чресла мои получили полную свободу. Исчезли вон томление из груди и непонятная тяжесть в ногах.
Сердце истошно забарабанило. Оно сходило с ума от неподдельной радости и норовило выскочить, вероятно для того, чтобы продолжить свои безумные пляски на искрящемся снегу.
Но самое главное – руки вновь были послушны мне, привычно обхватив оружие. Я с неповторимым чувством осязал его изящные боевые изгибы, как и его готовность мгновенно поразить выбранную мною цель.
Усмиряя не на шутку разгулявшееся сердце, я глубоко вздохнул полной грудью и решительно поднял глаза.
Лис ни на йоту не изменил своей позы. Он смотрел на меня, не мигая.
Я сощурился, вскинул ружье и на медленном выдохе вывел мушку в прорезь прицельной планки.
Палец мягко нажал на спусковой крючок и яркая вспышка озарила все окрест.
Но это был не выстрел – ружье будто окаменело в моих руках.
Ничего не понимая, я безуспешно давил на крючок. Но это походило на то, как если бы я пытался тем же пальцем преодолеть каменную твердь Александрийского столпа.
Что-то еще раз полыхнуло в сзнаниии, и в голове вновь замельтешили сполохи обрывочных мыслей.
Ноги стали наливаться знакомой уже тяжестью.
Я в ужасе стал осознавать, что теряю контороль над телом.
Ну уж нет!
Что есть сил я отбросил ружье в сторону. В тот же миг жуткая боль в локте скрючила меня. Боль была так ужасна, будто в голове петарда взорвалась. Но руки были все еще подвластны мне. Я скинул варежку, прижал локоть к телу и долго массировал его, пытаясь унять разлившуюся по руке боль.
Когда немножко отпустило, мысль о лисовине снова овладела мною. С немалой тревогой я поднял глаза.
Передо мною никого не было.
Я судорожно сглотнул и еще раз огляделся.
Вокруг не было ни души.
Недоумение ширилось во мне, гулко отдаваясь в висках с каждым ударом сердца.
Ружье лежало у меня на коленях, а справа еще покачивалась подросшая осинка, в ствол которой я и заехал локтем. А рядом не было ничего, что бы напоминало о том что я переживал еще какие-то мгновения назад.
Я тихонько привстал.
В кустах было тихо и покойно, луна как прожектор освещала озеро, и хорошо было видно принесенную намедни ворону.
Вон она, чернеет на заснеженном льду…
Ошарашенный, я до мельчайших деталей прокрутил в голове все, что со мной произошло, и только тогда наконец полностью осознал, что все это… мне приснилось.
Гамма противоречивых чувств залила мое сознание.
Я вновь и вновь перелистывал в разгоряченной памяти все произошедшее, еще и еще переживая каждый волнительный момент разыгравшейся в моей душе драмы.
Это буйствовало во мне шквалом добрых несколько минут.
И только после, когда все благополучно схлынуло, я глубоко и спокойно вздохнул.
Срам, конечно! Расскажи кому – ни за что не поверит.
Я коротко, но зычно хохотнул над собой, но это было последней толикой самоедства – все же никакой сон не способен убить душу настоящего охотника. Был я им, навеки им и останусь.
Сейчас, конечно же, ни о какой охоте и речи быть не может – можно только представить, какой шум на всю округу я поднял своим вошканьем в кустах.
Но это уже совсем не огорчало меня.
Посмеиваясь в душе над своей мнительностью (пусть даже и во сне, но терять концентрацию негоже!), я потянулся к рюкзаку за термосом с горячим чаем и еще раз попытался сфокусировать внимание на сновидении. Но, увы! Образ лисовина никак не желал всплывать в моей памяти.
А жаль! О таком трофее можно было только помечтать…
Ну, ничего, может это и есть та самая, хорошая примета накануне завтрашней охоты?
Не без удовольствия я констатировал, что мысли мои, наконец, приобрели былую проворность. Ну а когда пара глотков горячего ароматного напитка вернули мне и все прочие привычные ощущения, то я засобирался домой.
Предвкушая встречу с теплой постелью, я даже пару раз громко и смачно зевнул.
Потом еще разок…
Разинув рот в невероятном оскале, я вновь услышал в груди знакомый, все учащающийся перестук.
К тому времени вышедшая из-за небольшого облачка луна залила светом заснеженную полянку передо мной, и я во все глаза пялился в то место.
Это длилось несколько секунд. А может несколько минут.
Только когда я совладал со своей челюстью, и сомкнул-таки рот, то сразу же рванул напрямик через кусты на поляну.
На белом снегу явственно виднелись четкие следы.
Лисовин и в самом деле был очень крупным.
Отпечатки в оставленной им двойной цепочке следов своим размером походили на собачьи. Но дело было вовсе не в этом.
Самое главное было в том, что следы эти тянулись прямо к моей засидке.
А вот и место, где он так долго сидел передо мной.
Оно протаяло в снегу до самой травы.
2010 г.