Чеснокова Галина Дмитриевна
Шон - скиталец Опубликовано в журнале Край городов
http://artage7.4sql.net
ПИТЕРЦАМ --
Журналы "Мост" и "Край городов"
продаются на Большом Проспекте,82
в салоне "Летний Сад"
и на Литейном,58
в арт-салоне "Борей"
Повесть о любви, жизни и смерти в виртуале
Посвящается
памяти ушедшего в Никуда
поэта ФРОЛОВА
ВЛАДИМИРА
ВАСИЛЬЕВИЧА
( ЗАБОЯ)
Предисловие от автора
Эта повесть-аллегория писалась не для развлечения читателя. Она явилась результатом переработки моих электронных публикаций о творчестве талантливого поэта, художественным осмыслением переписки с ним в середине 2009 года. Я глубоко признательна моему исчезнувшему другу за творческое общение в виртуальном пространстве. Я благодарна друзьям, моим читателям, и администрации литературного портала Проза.ру и сайта «Мой мир», которые были свидетелями и участниками рождения этого произведения. Надеюсь, что моё сочинение окажется полезным не только для удовлетворения потребности в чтении, но и послужит в недалеком будущем документальным материалом для исследования современной русской литературы, особенно поэзии Интернета. Мои особые слова признательности - федерации авторских журналов
«Век искусства», предоставившей возможность опубликования Повести. Я благодарю свою дочь Лебедеву Анну за иллюстрации, выполненные ею к некоторым эпизодам повести.
Отзыв читателя
Я считаю, что бывают абсолютно неизбежные встречи творческих личностей, где одна энергия просто обречена перетекать и питать другую. Не случайная, конечно, встреча, а по принципу магнита, всё определяющего магнита. И если такой магнит возник, открываются шлюзы, а поток - уже чрезвычайной силы. Как человек не заинтересованный, посторонний, могу совершенно уверенно сказать, что ощущение такого потока возникает здесь, на этой полосе, да и в других исповедальных материалах Галины. Нетрудно понять, что автору было чем, высоким и ярким, одарить, а ему – бережно принять, не расплескав эту драгоценную чашу. И рождались стихи. Не плод ли такого творческого союза?… У стихов разная судьба. Им рукоплещут, они могут вогнать в умиление скучающего интеллигента… все возможно. Но бывает ситуация, когда заложенная в них взрывная сила прямой наводкой попадает в тебя и заставляет действовать или разрушает темень собственной души. Это я точно знаю. У Владимира именно такие стихи. Я благодарна той почве, на которой они вырастали …
Источник, поток, живая вода …это всегда будет и, к нашему величайшему счастью, есть те, кто помогают вступить в этот поток. Все мои мысли здесь – о них, об источнике, о Владимире, Галине…
Татьяна Тихонова.
Часть 1 Юность Шона, рассказанная старой женщиной
Эпизод 1 Мой милый Дориан
Шон сидел в высоком вольтеровском кресле перед горящим камином и держал в руках маленькую тетрадку в клеточку с китайским иероглифом в углах каждой страницы. Он сочинял стих. Название было простое - La Petite Robe Noire. Камин горел ровным пламенем, распространяя запах Шанели. Где-то за спиной Шона шевельнулась старая фотография, когда-то служившая закладкой в книге любимой поэтессы, остро запахло ландышами. Запах исходил из почтового ящика. «Опять почта», - поморщился Шон и лениво потянулся позвонками. Тетрадь в клеточку скользнула на пол.
Позади кресла с почти засыпающим Шоном возвышался книжный шкаф из сердцевины редкого кедрового дерева. В шкафу, чуть припорошенные матовым стеклом, стояли книги. Его, Шона, книги. Книги на разных языках, изданные в разных странах, в мягких и твёрдых обложках, но с выдержанным форматом 60-90/16. На обложке каждого экземпляра - его портреты, его мускулистые руки и плечи, его голая голова с колючим ёршиком посредине черепа, его взгляд, пристально смотрящий в лицо читателя. В углу шкафа, у самой стенки, скромно ютились Бернард Шоу и Оскар Уайльд, а за ними, невидимые извне, пожелтевшие записки какой-то дамы, старой баронессы, так и не увидевшей того, кому она писала свои пылкие и прочувствованные письма. Шон хранил их на всякий случай, не выбрасывал. Чем-то они были дороги ему, от них исходил странный запах тлена и горчицы. Баронесса давно умерла и не писала больше проникновенных писем, и от этого её отсутствия в шкафу Шону было как-то не по себе.
Меж страниц книг Шона сновали женщины и мужчины. Их было много, и все они старались поместиться на самых первых строчках, они отталкивали других и проникали в посвящения, навсегда закрепляясь на позиции приближённых персон Его Величества. Но была одна дама. Она сидела, не шевелясь, внизу страницы в каждой книге и улыбалась. Ей было смешно смотреть на всю эту суету и страсти- мордасти. Она знала точно, что её место не может занять никто, и оттого была спокойна и рассудительна.
Стих не получался. Шон почти спал. Мутными пятнами памяти в голове плавали купальщицы, падали на пол бусы и почему-то оказывались в тёмной позеленевшей воде и шли ко дну красивыми пузырями, трещало по швам маленькое черное платье и плакала девочка – и всё это наполняло тело Шона жгучим удовольствием и яростью одновременно. Одуряюще пахло Шанелью, губы жёг огонь папиросы, хотя Шон уже давно бросил курить, в висках назойливо стучали каблучки, за дверью еле слышно переговаривались какие-то личности, которых Шон знать не хотел и в дом не пускал. К темени поднимался большой тёмный комок серого вещества и бился о череп словами «Не люблю, не люблю…».
В большом, во всю стену, зеркале напротив камина отражался Шон, спящий в кресле. Когда-то мастер установил зеркало таким образом, что в нём отражался только хозяин. Чаще всего это был совершенно обнаженный юноша, с прекрасным торсом, стройными сильными конечностями и непомерно большой головой. Шону пришлось даже убрать насовсем шевелюру, чтобы голова казалась меньше. Вечерами, когда за окном зажигались огни многоэтажек, Шон задергивал шторы, на которых были изображены огромные алые маки, и подходил к зеркалу. Резко очерченный рот, алость влажных губ и прищур глаз нравились ему более всего. Взгляд эстета скользил ниже и замечал напряжённость мышц торса, старые следы скальпеля на животе, нежные продолговатые ямки с обеих сторон чрева, a penis , восхищавший его в любое время суток своей первозданной силой и красотой, далее шли ноги, великолепные ноги атлета и дискобола. Ему нравилось смотреть на своё отражение в зеркале, он гордился собою и благодарил господа за дар содомский.
Но вот в зеркале стали появляться посторонние. Поначалу мелькали женские фигуры, груди и бёдра, но их лицезрение не доставляло Шону такого удовольствия, как лицезрение собственного тела. «Пошли вон!» - сказал он однажды, и тени исчезли. В комнате стало намного свежее и просторнее. Но Шону стало скучно. Ему недоставало друга и любимого. И тут пригодилась сказка, рассказанная автором, стоящим в шкафу. «Once upon a time there was a sculptor Pygmalion by name» - говорила сказка. Шон знал эту сказку наизусть. Ему был нужен мрамор, ибо известняка, из которого он ваял фигуры раньше, в его мастерской хватало. Постоянные думы о мраморе материализовали мысль, и однажды Шон увидел в зеркале Тело. Оно сияло белизною, гладкостью материала, из которого было сделано, Оно превосходило Шона по всем параметрам, и его голова упиралась в самый край зеркала. «Кто ты? Какой ты красивый!!» - произнёс Шон и почувствовал, как шевельнулся мускул где-то внизу, под самым чревом. «Я Тело, твоё собственное Тело» - сказала фигура и вышла из зеркала. Теперь у Шона было два собственных тела. Они могли говорить друг с другом, петь песни, ругаться. Плакать и смеяться. Вместе. Это было счастье. Маленькое счастье в доме Шона.
Сейчас мраморное Тело лежало на диване и посапывало. Посапывал и сам Шон, свернувшись в вольтеровском кресле калачиком. Во сне он смотрел сны. La Petite Robe Noire более не волновало его. Тетрадь лежала на полу, а в голове Шона мелькали кадры зимней сказки - блестящий голубой снег, ровный лыжный след уходит в небо, впереди мчится он сам, в обличье мраморного юноши, по его следам неспешным шагом движется на лыжах тоже он сам, чуть постаревший, оставляющий позади кое-где крошки известковой породы, но всё-таки породы, крепкой, мускулистой и настойчивой породы Шонов, создающих свой мир собственными желаниями и силой собственной мысли.
Эпизод 2 Цветы Шона
Я не сказала Вам, дорогой читатель, что мой герой Шон Дориан проживал в своём родовом поместье в графстве ****shire, что на северо-востоке Англии. В центре поместья стоял старинный замок готической архитектуры, с высокой башней, внутрь которой никто никогда не заходил, кроме самого хозяина и девочки-служанки, стиравшей пыль с мраморных статуй и роскошных картин. Почти под небесами когда-то был сооружен цветник, для обновления которого хозяину регулярно привозили плодородную землю из Голландии, девочка-служанка следила за чистотой стёкол оранжереи, открывала и закрывала огромные форточки, чтобы залетал прохладный ветерок, а за цветами ухаживал сам Шон.
Он не хотел, чтобы какой-нибудь пришлый садовник прикасался к его сокровищам, вдыхал аромат его Sweet-flowers, услаждал зрение видом Fair-maids of France или Clove Pinks. И странное дело, цветы росли и благоухали, хотя ни одна пчела не могла подняться на столь высокую башню, чтобы вкусить сладкий нектар и принести чудодейственную пыльцу с цветов- простушек, растущих внизу, в окрестностях замка. Там, внизу, в окружении колючих кустов терновника, росли примитивные Lady Smocks, Shepherd’s purses и изредка весною мелькали желтые головки первоцвета Cowslip.
Самым любимым и обожаемым цветком для Шона Дориана был цветок Daffodill. Он чем-то напоминал Шону его самого - стройный, одинокий, с бледно-жёлтыми лепестками, with a tube-shaped part in the middle. Временами, когда в голове Шона теснились мысли о бренности бытия и красоте мгновения, он обращал свой взор к другому цветку - скромному WILD BASIL. Ему нравилось осознавать, что название цветка полностью повторяет родовое имя его самого и имя его отца, покоившегося уже давно среди Lilac Crocuses внизу, с обратной стороны замка, где течёт прохладный ручей и летают стрекозы.
Вы спросите, дорогой читатель, почему в саду и в цветнике Шона не было роз. Да, там не росли ни Damask Roses, ни Yellow Roses, ни Red Roses. Шон навсегда выкорчевал их корни, после того как среди роз погиб его любимый соловей, так услаждавший слух по ночам, когда Шон мучился бессонницей. Он похоронил соловья под терновником и посвятил ему свое грустное-грустное стихотворение и дал ему название « Несчастный случай»:
Пел соловей в тени дерев,
Как благозвучен был его напев!
Стонали от страсти розы,
Полёт замедляли стрекозы.
И звёзды в небе высоком
Мечтали о счастье далёком.
Осенние пошли дожди,
А там и зима впереди.
Опали цветущие розы,
И улетели стрекозы.
И звёзды в небе устали
Мечтать о счастье в печали.
И соловей испугался-
Куда весь мир подевался?
Неужто исчезла любовь
И не появится вновь??
Горлом хлынула кровь.
И захлебнулась любовь!
Шон не знал точно, по какой причине погиб соловей. Он знал только, что виноваты были розы.
Эпизод 3 Соловей и розы
Пока наши герои Шон и его двойник, его плоть и кровь, мирно спят, один – свернувшись в кресле калачиком, другой - раскинувшись во весь свой рост и ширь плечей на мягком диванчике, попробуем понять, почему же в саду Шона нет розовых кустов, этих опьяняющих тубероз, этих райских красавиц, без которых не может жить ни один соловей на свете. Было время, и это время было детством и юностью Шона, когда розы, посаженные ещё дедом нынешнего хозяина, пышно цвели всеми цветами, какие только может представить себе воображение – алые, розовые, жёлтые и белые, пунцовые и даже голубые. Как когда-то в раю, до грехопадения Адама и Евы, они были без шипов, потому что защищаться им было не от кого, а прежние хозяева нежно прикасались к ним каждое утро, ласкали их лепестки своими нежными пальцами, осторожно поливали землю под ними, чтобы не повредить корни. И розы благоухали, источая ароматы феромонов, которые прогоняли злых насекомых и привлекали доверчивых птичек.
Наш соловей в те времена был совсем птенчиком. Вылупившись из маминого яичка в папином гнезде и попробовав на вкус жирных червячков, он вылетел из гнезда и хотел было полетать в чистом небе над садом и домом, но его привлёк запах тех самых феромонов. Запах был притягательный, даже одурманивающий, и соловушка полетел к нему. Любопытство взяло верх, и он приблизился к самой большой и распустившейся розе. Она отличалась ото всех роз своим нежно-палевым цветом и стройностью стебля без шипов. «Красиво» - подумал соловушка и хотел было улететь, но роза протянула к нему свои нежные листочки зеленого цвета и лепесточки чайного цвета и прошептала: «Не уходи, побудь со мною, мне так одиноко здесь, среди этих краснощёких и глупых роз, даже поговорить не с кем». Соловушка присел на зелёный листок и тронул палевые лепестки розы клювиком. Лепестки задрожали, а один даже упал на землю. «Как неосторожно!» - кокетливо засмеялась чайная роза, но не рассердилась. Они подружились.
А на следующий год, когда наступила весна, от стройного стебля розы отделился молодой отросток, это был новый бутон, плотненький и пухленький, наполненный энергией солнца и неба. Он тоже источал феромоны, но они были не столь сладкими и удушающими, как аромат всех остальных роз. Была в них свежесть моря и ветра, прохлада соснового леса, куда иногда залетал соловей в поисках приключений, тайна сновидений и мечта о чём-то далёком и прекрасном. Подросший и одетый во взрослый наряд соловей предложил дружбу юному бутону, и они часто беседовали о том, о сём, забывая, что чуть выше в одиночестве коротает дни постаревшая чайная роза, а вокруг благоухают другие цветы, требующие от соловья песен и красивых рассказов. С неохотой соловей уступал их просьбам и пел, он пел о временах года, о небе и солнце, о розах и незабудках, но в каждой его песне звучала тоска по свежести моря и ветра, по прохладе соснового леса и тайне сновидений.
Чайная роза заметила новые оттенки песни соловья, и на её прежде нежном и гладком стебле стали появляться злые шипы и колючки. Они росли и росли, они поворачивались в сторону соловья всякий раз, как только он пытался сесть поблизости от другой, не менее красивой розы, и, наконец, когда соловей однажды закрыл в восторге песнопения глаза, острый шип вонзился ему в горло. Соловей смолк, открыл в изумлении глаза, но боль пронзила всё его тело, перья обагрились его собственной кровью, и он замертво упал в густые прошлогодние листья, смешанные с лепестками чайной розы и других не менее красивых роз своего сада.
Бедный соловей был любимым соловьем Шона. Он нашёл его утром среди цветущих роз. Бутон чайной розы уже распустился и был похож на все остальные розы цветника. Только на одном его лепестке чайного цвета темнело красное пятнышко. Это была капелька крови соловья. Шон хорошенько обследовал мёртвого соловушку, увидел остатки острого шипа в его горлышке и понял всё. Вот тогда-то он приказал выкорчевать все розовые кусты в саду, чтобы его любимые соловьи пели спокойно и были счастливы от свежести ветра, запаха моря, неразгаданных сновидений.
Эпизод 4 Плен и освобождение
Погрузившись лицом в благоухающие цветы и закрыв глаза, Шон впитывал в себя аромат турецкой гвоздики и левкоев. Он особенно остро различал эти запахи - пряность востока и прохладу севера. Слившись воедино, они создавали неповторимую гармонию красоты, красоты осязаемой, чувственной, и вызывали ощущение блаженства и счастья. Да, теперь это было счастье. Мог ли он представить себе некоторое время назад, что будет вот так стоять под небом и солнцем и вдыхать блаженство каждой клеточкой своего тела?
Некоторое время назад он был далеко от этого райского уголка и даже в мечтах своих не допускал, что может изменить своё тусклое существование, наполненное заботами о хлебе насущном, о куске хлеба с кислым молоком или жидким кофе, о грубой постели из старых обрывков шкур, о нескольких сухих поленьях, которые могли бы обогреть его незатейливое жилище.
Почему же, спросит читатель, он бросил своё родовое поместье и предпочёл скитаться в нищете и отшельничестве? Всё очень просто, дорогой читатель. Однажды, когда живы были ещё отец и мать Шона, к ним в дом постучал незнакомец и попросился на ночлег. Старая домоправительница впустила его, посадила у камина, налила виски, подала незнакомцу плед обогреть холодные от дождя ноги. Незнакомец заснул крепким сном, а утром домоправительница не нашла в доме ни чужестранца, ни Шона. Они покинули дом и поместье и отбыли в неизвестном направлении. Страшный удар обрушился на родителей Шона и остальных домочадцев. Отец сдался первым, матушка последовала за ним, дом опустел, зарос терновником, а цветник на башне зачах.
Что же Шон? Незнакомец показал ему все райские уголки континента, научил петь, слагать стихи и танцевать. Шон был на редкость способным юношей, а в танцах превосходил самого бога Шиву. Богатые мужчины и женщины собирались посмотреть на талантливого юношу, дамы бросали ему банкноты, мужчины приглашали посетить великолепные собрания джентльменов, на которые обычно дам не приглашают. Шону нравилось быть в центре внимания, нравилось приводить зрителей в восторг движениями своего юного тела. Кружась в экстазе, он забывал обо всём на свете и слушал только себя, своё трепещущее сердце и ровные, упругие сигналы своих натренированных мускулов. Так проходили вечера и ночи, а по утрам Шон сладко спал, свернувшись, как в детстве, калачиком, на старой медвежьей шкуре, пахнущей лесом и берлогой.
Патрон Шона оставлял ему лишь малую толику заработка, не терпел никаких возражений, а когда Шон стал настаивать на справедливости, случилось страшное, чего юный Дориан никак не ожидал: патрон надел на него ошейник, наручники, ухватил, как собачонку, за металлический поводок и стал избивать плёткой, а потом пинать ногами. Бедный Шон!! Лучше бы он оставался в своём поместье, лучше бы он не возжелал славы и не вкушал прелести экстаза! Патрон был свиреп и методичен в своих действиях. Сопротивление Шона только возбуждало его до крайности, и бедный Шон стонал и плевался кровью под ударами модных ботинок патрона.
И однажды случилось чудо – Шону удалось неимоверным напряжением мышц разорвать наручники и навалиться всей своей тяжестью на мучителя… Он задушил патрона. Потом снял с себя собачий ошейник, надел его на шею патрона и ушёл. Он не знал, куда шёл. Шёл дождь. Улицы были пусты. На Шоне не было одежды, но это было не страшно, потому что кругом не было ни души. Выйдя за пределы города, Шон обернулся. Внизу тускло горели огни города, который был таким притягательным для Шона в самом начале его романтического приключения и таким ненавистным сейчас. Но Шон был счастлив. Теперь он был самим собой, он сопротивлялся и победил. Засвистев какую-то полузабытую мелодию, юноша бодро зашагал по безлюдному шоссе, надеясь, что проезжающие машины заметят странно одетого человека и остановят машину.
Эпизод 5 Танцы на дороге
Если помнит читатель, мы оставили Шона на пустынном асфальтовом шоссе, совсем обнажённым, бегущим от совершённого им преступления. Долгое время он шёл в сторону, противоположную оставленному им городу, и не было машин, и не было людей, так что юноша продрог и понапрасну обнимал себя за плечи, пытаясь передать всему телу жар крепкого мужского объятия. Сзади послышался шум мотора и показался тяжёлый трейлер с высокой кабиной, в которой сидел всего один человек - шофёр. Трейлер замедлил ход, и шофёр высунулся в окно. «Ты чего это голый? Больной, что ли??» «Да нет, закаляюсь» - весело ответил Шон и подпрыгнул от холода. Шофёр подозрительно огляделся, нет ли с парнем товарищей по несчастью, а потом предложил: «На, оденься» - и бросил вниз старый замасленный комбинезон непонятного серого цвета. Шон брезгливо поднял одежду, но делать было нечего, он надел грязное облачение и принял второе предложение – уселся на свободное сиденье. Они поехали.
А в это самое время в окрестностях города, из которого бежал Шон, уже рыскали полицейские с собаками, и на тумбах для объявлений красовались плакаты с изображением мускулистого юноши, стоящего, как Napoleon Bonaparte, ногою на барабане, а над фигурой красовалась надпись WANTED. У друзей бывшего патрона сохранилось много фотографий Шона, которые служили ему и патрону хорошей рекламой их совместного бизнеса. Судя по
всему, шофёр не читал плакаты на тумбах для объявлений. Он пристально смотрел на дорогу и молчал. « Нет ничего похавать?» - нарушил молчание Шон. Шофёр молча передал ему свёрток с едой и бутылку молока – свой обед. Шон жадно принялся за еду. Бумага, в которую был завёрнут обед, оказалась итальянской газетой. Шон жевал бутерброд и представлял себе Венецию, откуда недавно он прибыл с патроном, вонючие, заросшие тиной стены домов по берегам каналов, гондолы и гондольеров, прекрасных дам в кружевах, которых ему приказано было сопровождать и развлекать, и маленького голубоглазого венецианца, с которым он танцевал дуэтом и с которым делил несколько ночей хлеб, кров и ложе. Сердце защемило тупой болью, Шон закрыл глаза и предался воспоминаниям.
Внезапно трейлер остановился, шофёр туповато хихикнул и выдохнул: «А ну, слезай-ка!».
« В чём дело?»- не понял Шон, но спустился из кабины, думая, что шофёру приспичило.
«Снимай штаны!» - скомандовал шофёр, по-прежнему глупо хихикая и надвигаясь на Шона своей грязной квадратной тушей. Шон посмотрел на дорогу, нет ли спасительного грузовика или дорожки, уходящей вбок, но шофёр уже зверел. Рывком он сдёрнул с Шона лямки комбинезона и стал копошиться у себя в мошне.
Взору Шона предстало что-то безобразное, расплывчатое и красное, с торчащим фаллосом неимоверных размеров. Шофёр надвигался. Шон прищурился и тяжело ударил ногою в пах. Шофёр застонал, схватился руками за живот и присел. Шон ударил ещё раз, потом ещё и ещё, пока шофёр не обмяк и не повалился на асфальт. Машину водить Шон умел с детства. Он быстро забрался на сиденье, включил мотор и двинул трейлер с места. Ему не пришло в голову взять с собою то ли труп, то ли кусок живого мяса на дороге, и он погнал на всей скорости, стараясь поскорее исчезнуть с этого проклятого места.
Эпизод 6 Волчица
Судьба хранила Шона. По какой-то случайности ни одна машина не выезжала из покинутого им города, и поэтому никто не преследовал трейлер и не видел лежащего на дороге итальянца. И тут Шон заметил впереди на шоссе запретительный знак. По-видимому, бедолага-итальянец просмотрел такой же при выезде из города. Вот почему шоссе было пусто. Судьба, повторим, хранила Шона. Он резко затормозил и выбрался из кабины.
По обе стороны шоссе тянулся лес. Солнце было в зените, становилось жарко. Шон открыл дверцы трейлера и среди пустых ящиков нашёл один, заполненный бутылками с французскими наклейками (сувениры итальянца!) и прикрытый поношенным, но чистым шофёрским комбинезоном. Рубахи не было, зато нашлись довольно приличные кеды и коробка с провизией. Прихватив с собою итальянскую пиццу и бутылку вина, Шон углубился в лесные заросли, сбросил грязный комбинезон, надел чистый и устремился вперёд, перелезая через поваленные деревья, продираясь через густые кусты, путаясь ногами в мягком и зыбком валежнике.
Позади был город Шамбери, где он оставил своего патрона, впереди - Турин, Италия. Во Франции Шону больше нечего было делать. Он мог выбрать путь на северо-восток, в Швейцарию, но для этого надо было, как полагал Шон, пешком пройти Альпы, а чтобы выйти на шоссе, пришлось бы вернуться в Шамбери. Возвращаться Шон не рискнул. Вскоре он вышел к реке. Шон знал, что она течёт вдоль автомобильной магистрали, и пошёл вверх, туда, откуда бежала река.
Мы не знаем, читатель, легко ли Шон преодолел это возвышенное пространство с рекою Изер в центре него, но знаем определённо, что юноша шёл несколько дней, а по ночам дрожал от холода и сырости, пристроившись где-нибудь меж корней дерева или под пышным кустом акации. Его пицца давно кончилась, вино выпито, а когда уж очень хотелось пить, Шон спускался к реке и пил вволю, как истомившийся олень на водопое. А голод утолял дикими оливками и плодами шиповника. Звери его не трогали, да он и не встречал их. Иногда где-то вверху мелькал рыжий хвост белки или чёрно-белый силуэт сороки. Одна сорока сопровождала его довольно долго, присаживаясь на ветку всякий раз, когда Шон садился отдыхать. Она не издавала ни звука, лишь вертела головой и двигала хвостом, внимательно осматривая странника.
Но однажды ночью Шон проснулся от чьего-то пристального взгляда. Это была не сорока. Это был волк, волчица. Она сидела перед Шоном и смотрела на него жёлто-зелёными глазами. Удивляясь своей собственной смелости, Шон сказал ей: «Здравствуй». Конечно, волчица ничего не ответила, но и не сдвинулась с места. «Привет!»- повторил Шон и вопросительно уставился на зверя, стараясь не шелохнуться. Зверь поднялся и стал ждать. Шон тоже встал. Волчица ступила вбок и посмотрела на Шона, как бы приглашая следовать за нею. Шон повиновался. Волчица пошла вперёд, временами оглядываясь, идёт ли за ней человек. Человек шёл, сам не зная, почему. «Может, это и не волк вовсе?- размышлял он.- А если волк, то это странный волк». Странный волк шёл и шёл вперёд, выбирая путь, свободный от валежника, и потому они легко и довольно быстро выбрались на свободное место. Но, увы, это был тупик.
Эпизод 7 Фигерас
Впереди была скала, уходящая вверх пологим склоном. В расщелине крепко спали волчата, и лежало какое-то существо, закутавшееся в грязные лохмотья бывшей одежды. Волчица села возле существа и посмотрела на Шона. Шон приблизился и приподнял лохмотья. Это был человек, юноша довольно приятной наружности. Он открыл глаза, приподнялся и тут же, застонав, повалился обратно. Шон окинул взглядом всего юношу, отметил инстинктивно красоту его тела и понял причину стона - у юноши, по всей вероятности, была сломана нога или даже обе. Раны и крови не было, и это спасло его от звериного инстинкта волчицы, которая по одной ей известной причине не тронула юношу.
Волчата проснулись, бросились к матери, потом - к юноше, распростёртому на земле, счастливо повизгивая и кусая друг дружку за уши и хвосты. Доставалось и юноше. Но подняться и уйти он не мог. Надо было что-то делать. Волчица недаром привела Шона сюда. Шон нашёл подходящие ветки, ощупал ноги юноши, определил места перелома и, наложив ветки на голени, накрепко примотал их тряпками, для чего пришлось порвать лохмотья. Попробовав заговорить с больным, Шон понял, что тот не знает ни французского, ни итальянского, ни английского. Эспаньолес? При этом слове юноша радостно кивнул головой и разразился пространной речью, в которой Шон различал только латинские корни и международную лексику. Матушка Шона в своё время обучила его разным языкам, а отец обеспечил ему место в TRINITY-college, где Шон обучился светским манерам и основам гуманитарных наук.
Слушая сбивчивую речь испанца, Шон понял, что тот приехал во Францию, чтобы посетить родственника в Л’Аржантьере. Родственник – католический священник, и хотел бы поговорить с племянником о его будущем. Испанец, как и Шон, недавно потерял родителей и скорбел по этому поводу. Шон узнал, что испанца зовут Фигерас и ему 17 лет. Шон был старше.
А между тем смеркалось. Волчица спокойно лежала, а малыши мирно посапывали, прижавшись к её животу. Шон не мог оcтавить Фигераса здесь. Он решил поподробнее расспросить его о дядюшке в Л’Аржантьере и выяснить, как случилось, что юноша оказался в логове волчицы с переломанными конечностями. Но юноша уже спал, несмотря на вечернюю прохладу и присутствие волков рядом. Шон тоже лёг, утомлённый дорогой , и, прижавшись к Фигерасу, немного согрелся. Теперь они были одним телом, один согревал другого. Волчица тихо лежала и думала, наверное, что в её семействе стало двумя волчатами больше.
Утром волчица куда-то ушла, а Шон отправился на поиски воды и пищи. Бутылка с французской наклейкой была как нельзя кстати. Набрав воды из ручья, Шон осмотрелся. У подножия скалы рос дикий виноград, и его стебли, цепляясь за камни, круто уходили вверх. Шону пришлось залезть на скалу, чтобы сорвать несколько крупных янтарных гроздей. Сверху он увидел неподалёку оливковое дерево и, спустившись, добавил к трофеям целых две горсти маслин. Это был их завтрак - виноград, маслины и вода из ручья. Он предложил несколько маслин волчатам, но те отказались.
Волчица принесла зайца. Она разорвала его пополам и положила перед волчатами. Те устремились к обеим половинкам, и скоро заяц кончился, остались только лапки и кусочки шести, которые волчата выплёвывали, чихая при этой трапезе. Волчица вновь ушла на поиски пищи, а Шон вдруг подумал о волке, отце этих малышей. А что, если явится в гости? Да, надо уходить, сидение здесь добром не кончится. Правда, ночью Шон слышал, как волчица рычала, отгоняя кого-то от логова. Она охраняла своих питомцев, и это было хорошо, надёжно.
После завтрака Шон стал осторожно расспрашивать юношу. Он понял, что тот ехал на своей машине по центральной магистрали Лион-Турин, как вдруг шоссе повернуло влево, и машина, резко подпрыгнув, переворачиваясь в воздухе, стала падать вниз, в пропасть. Юноша помнил только сильную боль в ногах, больше ничего. Очнулся он всё от той же боли и увидел рядом с собой волчицу. Она смотрела на него жёлто-зелёными глазами и не трогала. Рядом копошились её детёныши. Даже если бы он спросил у волчицы, как он очутился здесь и когда, волчица всё равно не ответила бы. Она не умела говорить по-человечьи, но она была мать, и она жалела своих детёнышей. Почему она посчитала Фигераса одним из своих детёнышей, знала только она. И только она знала, зачем привела Шона к своему логову и познакомила его с Фигерасом.
Отец семейства Волк в гости не приходил, и Шон решил задержаться. У Фигераса временами был жар, нужен был врач. Но как преодолеть это безлюдное пространство с обездвиженным человеком? Волчица видела немой вопрос в глазах Шона, тогда она поднималась с места, подходила к юноше и обнюхивала его ноги, обмотанные тряпками, с торчащими из-под них ветками. Потом она приближалась к лицу Фигераса и лизала его щёки и горячий лоб. И удивительно - жар спадал. Поистине, волчица была удивительным созданием. Когда волчата докучали Фигерасу, она грозно рычала и оттаскивала детей, держа их за уши или за хвосты. Так они и жили, пока юноше не стало лучше. Он уже мог с помощью Шона вставать на обе ноги и делать несколько шагов.
Эпизод 8 Расставание
Несколько раз Шон уходил, чтобы поискать человеческое жильё и позвать на помощь, но, увы, в окрестностях не было ни одного строения, ни одной деревушки. Однажды он увидел вдали отару и пастуха. Приблизившись, он спросил старика, нет ли поблизости жилья и людей, рассказал, что они с другом потерпели аварию на шоссе и им нужно попасть в Л’Аржантьер. Старик ничем помочь не мог. Он сам кочевал с отарой и собакой и спал под деревьями. Если он пойдёт, сказал он, то потеряет овец. Единственное, чем он может помочь - дать кружок сыра и несколько лепёшек. Шон взял подарок. Про волчицу он не сказал. Волки - заклятые враги пастухов, собак и овец. Но зато Шон узнал, что, если идти сутки и ещё полсуток, можно дойти до городка Бриансон и попросить помощи у местного кюре, который никогда не отказывает страждущим.
Вернувшись к волчице, Шон первым делом осмотрел ноги Фигераса и решил, что можно убрать ветки и повязки. Когда процедура была закончена, волчица приблизилась и стала лизать голени своим тёплым шершавым языком. Фигерас закрыл глаза и почувствовал, что боль исчезла и ноги налились силой. Он попробовал встать, и это у него получилось. Он сделал несколько шагов и пошёл. Пошёл медленно и осторожно, держась за плечо Шона.
Волчица смотрела. Она провожала их до того места, где из-под земли выбивался родник и вода его растекалась по склонам холма, давая начало речушке, которая вверху никак не называется, а в середине и конце своего пути названа людьми рекою Дюранс. Волчица знала, что если следовать за водою всё время, можно выйти к морю и сесть на корабль. Но это был долгий путь, и она не сказала о нём Шону. Пусть идут в Л’Аржентьер - подумала она - там есть монастырь, и они там укроются.
Шон и Фигерас медленно уходили. Волчица смотрела им вслед, ощущая странную резь в глазах. Потом она повернулась и быстро побежала к волчатам. Временами она останавливалась, оборачивалась и видела две тёмные, почти слившиеся друг с другом фигурки. С каждым разом они становились всё меньше и меньше, пока не скрылись за горизонтом. Они вступили в долину, а волчица глубоко вздохнула и продолжила свой бег домой.
Эпизод 9 Бегство
В Бриансон они добрались вечером следующего дня. Фигерас шёл сам, а временами его нёс на спине Шон, чтобы не терять время и дать отдых ногам юноши. У него опять начинался жар, и Шон в отчаянии призывал волчицу. Но она не приходила. Доступ в долину ей был запрещён.
Бриансон был маленьким уютным городком, с мощёными улочками и двухэтажными домами. Повсюду в палисадниках росли цветы. Шон вспоминал свой сад и свои цветы. Здесь тоже были розы, нарциссы и гвоздики, а по ночам, наверное, как и в юности Шона, пели соловьи. Стучаться в дома горожан Шон не посмел - а вдруг они видели где- то плакаты с надписью Wanted? CURE же, как полагал Шон, не выдаст их. Не должен.
Дверь открыл пухлый розовощёкий священник. Увидев почти голых юношей, он сначала попятился и хотел захлопнуть дверь, потом спросил, видимо, вспомнив о своём долге служителя Бога и церкви, что случилось и чем он может помочь. На смеси французского с итальянским Шон сбивчиво объяснил, что они чудом выбрались из рухнувшего в пропасть автомобиля, что у мальчика сломаны ноги и у него жар. Священник впустил гостей в дом, позвал служанку, велел ей отвести юношей в пустующую комнату и затопить камин. Служанка провела их в холодную мрачную комнату, затопила камин, принесла поесть и застелила чистыми простынями единственную кровать. «Другого ложа у нас нет, - а хозяин пошёл за врачом», - буркнула она и вышла.
Шон уложил Фигераса на кровать, дал ему поесть, поел сам и некоторое время посидел у разгоравшегося пламени камина, пытаясь представить себе план дальнейших действий. Сон сморил его, и он лёг рядом с Фигерасом, прижавшись к его горячему телу, как раньше, в логове у волчицы, и заснул блаженным сном впервые за много дней скитания по лесам и горам. Разбудил его негромкий голос за стеной: «Будут только утром. Смотри, не проболтайся». Шон понял всё. CURE их предал. Он разбудил Фигераса, спросил, может ли тот идти прямо сейчас и, получив утвердительный ответ, направился к двери. Дверь оказалась запертой снаружи. «Вот это влипли, дьявол…» - подумал Шон и поднял оконную раму. В соседней комнате было тихо. Кюре и служанка спали. Измерив расстояние от окна до земли взглядом, Шон спустился первым и принял Фигераса на руки, как малого ребёнка. Осторожно они прошли к калитке, вышли на дорогу и пошли по ней. Другого пути не было.
Дорога была грунтовая, кое-где поднималась в гору, и тогда по бокам её появлялись глубокие кюветы, наполненные грязной водой с торчащими из-под воды валунами. И вновь Шон нёс Фигераса на спине и чувствовал жар его тела, который обжигал его и проникал во внутренности. Близилось утро. Л’Анжантьер был почти рядом. Если они попросят убежища в монастыре, полиция их не найдёт. Это Шон знал точно. Он верил в это. Он хотел верить.
Сзади послышались крики, прозвучал выстрел. Шон ощутил толчок в спину, тело Фигераса странно дёрнулось. Шон бросился в кювет, увлекая за собой юношу, и почти полностью погрузился в грязную жижу, слившись с торчащим из неё камнем-валуном. Юноша был рядом. Шон обнял его, прижал к себе и вдруг ощутил, как что-то липкое и горячее заливает его руки. Пуля прошла насквозь и задержалась где-то в груди Фигераса. Он был жив, но тяжело дышал. «Оставь меня, Шон, оставь, беги»,- бормотал юноша по-испански, и Шон вскричал: «Это я, я виноват! Эта пуля - моя! О, боги! Почему ОН, почему не я! Не умирай, Фигерас, не умирай! Прошу тебя! Пуля - моя. Они стреляли в меня! Не уходи, мальчик мой!» Он рыдал. Рыдал, потому что он любил этого юношу, любил за то, что кормил его маслинами и виноградом, за то, что бинтовал ему ноги и учил ходить, любил за то, что их обоих любила волчица, что с ним он забывал своего патрона и итальянца на дороге, свои танцы экстаза в клубах Франции и на вонючих каналах Венеции. Он любил его как сына и возлюбленного. И вот он теряет его.
Шум приближался. И вот уже полицейские злорадно хохочут, вытаскивая обоих из густой жижи. «Смотри-ка! А один, кажется, того…». Шон рыдал и протягивал руки к полицейским, которые уносили полумёртвого Фигераса в сторону Л’Аржантьера, туда, где живёт его родственник, туда, где есть мужской монастырь, в котором они хотели укрыться.
Эпизод 10 Нора
Автомобиль бесшумно скользил по шоссе. За рулём сидел молодой человек крепкого телосложения, бритый наголо, с небольшим ёршиком на темени. Его спутница - синеглазая женщина с огромной копной рыжих волос под синим бархатным беретом. Спутницу звали Нора, а молодого человека - Шон. Они держали путь из Ниццы на север Франции и дальше - в Бенилюкс. Шон отбыл в местах наказания срок, положенный ему за побег с места преступления, суд присяжных отказался признать его виновным в смерти патрона, а несчастный итальянец, очнувшись от ударов через несколько часов, благополучно добрался до любимой Италии.
Смерть Фигераса лежала тяжким бременем на совести Шона. В тюрьме ему пришлось овладеть искусством боёв без правил, чтобы завоевать авторитет и отражать атаки любителей мяса молодых бычков. И потому в его душе, некогда нежной и возвышенной, сформировались ненависть, злоба и ярость. Эти качества прятались где-то глубоко в правой половине его сердца, а в левой, где обычно царили покой и нежность, образовалась пустота, но эта пустота отдавалась болью по всему телу, жгла его внутренности и требовала заполнения.
На курортах Средиземного моря, где он очутился в конце концов, без гроша в кармане, без постоянного занятия, без пристанища и без друзей, он пытался заполнить эту жгущую его пустоту, проводя вечера и ночи в злачных местах, где обычно гуляют матросы с чужеземных судов. Там он к своим гуманитарным познаниям добавил сочную жаргонную речь портовых грузчиков, проституток и сутенёров. Но он не потерял навыки джентльменства, полученные в TRINITY COLLEGE , и чётко различал средства общения в зависимости от собеседника. Женщины побережья были заворожены его изящными манерами и сладкозвучной речью, и в его присутствии млели от восторга и счастья. А уж если какая-нибудь удостаивалась его отдельного внимания, она переселялась на седьмое небо и отдавала ему свой досуг, свой кошелёк, если он у неё был, и своё сердце.
Но сердце Шона по-прежнему ощущало пустоту, которую он заполнял временами горячим дымом чужих папирос или фимиамом заморской травки, или ароматом лепестков благоухающих роз, которые ему удавалось срывать тёмными южными ночами на прохладном песке Побережья. Одним из таких лепестков была Нора, которая сейчас сидела рядом с ним в машине и напевала мелодию голосом Далиды. Шон слушал, и левая половина сердца медленно заполнилась чем-то горячим и благостным. Когда огонь становился нестерпимым, Шон тормозил, поворачивался к Норе и заключал её в объятия. Нора не сопротивлялась. Это была настоящая французская женщина, маленькая, страстная и изобретательная. Она любила Шона и увозила его сейчас от общества восторженных простушек, увозила к себе на родину, чтобы завладеть им целиком и надолго. Шон не возражал. Ему были приятны ласки Норы, ему было комфортно в её обществе, да и что греха таить, ему совсем не мешали её автомобиль и её друзья, с которыми Шон собирался начать собственное «дело».
Нора обладала удивительной способностью всегда быть «в форме» и всегда извлекать выгоду для себя из любого знакомства. Дела её шли успешно, однако от Шона ей никакой выгоды не было, кроме наслаждения тем особым «шармом», который исходил ото всех его движений, его молчания и его высказываний. И Шон старался, ибо понимал, что без Норы он опять будет слоняться по кабакам и притонам. А ему хотелось жить другой жизнью, полной достатка и умиротворения. Но когда он вспоминал своего несчастного друга Фигераса, сердце щемило болью и вновь заполнялось пустотой.
Вот и сейчас, держась за баранку автомобиля, Шон был погружён в мысли об испанце. Он даже не знал, жив ли тот или покоится где-нибудь в земле Л’Аржантьера. По договорённости с Норой, Шон хотел проехать по местам, где они шли с Фигерасом, где прозвучал выстрел, где он нёс на спине умирающего друга, и, может быть, встретить волчицу с волчатами. Для этого надо было свернуть с основной магистрали и подниматься горными дорогами в сторону итальянской границы. А пока они заливали бензин в бак автомобиля на заправке в местечке с китайским названием Динь.
Эпизод 11 Л’Аржантьер
Да, дорога в Л’Аржантьер была не из лёгких. Справа тянулись предгорья Западных Альп, шоссе было узким, асфальт перемежался с грунтовой дорогой, автомобиль пыхтел, и несколько раз приходилось давать задний ход, чтобы поискать объезд. Наконец они выехали к реке, вдоль которой на некотором расстоянии вилась автомобильная дорога, повторявшая в точности изгибы реки. Это была та самая река Дюранс, к истоку которой когда-то Шона и его друга привела волчица. Только теперь предстояло ехать в противоположном направлении. Ехали до наступления сумерек, ночью развели костёр. Нора приготовила салат из дикого сельдерея «Бон фам» , картофель «Дофин», который, за неимением духовки, просто поджарили на решётке, и традиционное «Барбекю из свиной копчёной грудинки». Шон достал заветную бутылочку бургундского коньяка, и они смаковали его всю ночь, любуясь альпийскими звёздами в небе, наслаждаясь прохладой своих тел и ощущением всемирного блаженства.
Нора постаралась и на этот раз, от прикосновений её ласковых рук и горячего рта Шон стонал и извивался, а выпитый коньяк вызывал в нём ощущение полёта и невесомости. Крепко обняв подругу, Шон заснул сном счастливого ребёнка. Нора пробудилась первой, высвободилась из объятий, взглянула на спящего Шона, усмехнулась чему-то и стала спускаться к реке, чтобы освежиться. Проснувшись, Шон не увидел Норы, но ничуть не испугался. Его желание и восторг куда-то улетучились , и ему хотелось даже, чтобы Нора не появлялась больше, потому что он мечтал о встрече с Фигерасом наедине и надеялся, надеялся увидеть его живым.
Увы, когда они благополучно добрались до Л’Аржантьера и разыскали местного священника, который, как помнит читатель, приходился дядей Фигерасу, печальное известие отозвалось жгучей болью в сердце Шона и заставило его плакать, как плачет женщина. Священник оказался настоятелем мужского монастыря, стоящего в центре городка, тело Фигераса было похоронено на монастырском кладбище, и когда Шон попросил показать ему могилу друга, настоятель привёл его к маленькому холмику, заросшему травой и усыпанному звёздочками голубых незабудок. Шон прочитал на каменном надгробье одно-единственное слово - Фигерас. Ни креста, ни дат рождения и смерти не было. «Я ждал вас» - произнёс настоятель – «я знал, что Вы вернётесь». И он поведал предсмертную историю своего племянника, упомянув при этом, что, по желанию умирающего, крест на могиле должен поставить Шон. Вот почему настоятель приказал монахам вырезать на камне только имя.
Для могилы Фигераса Шон выбрал обычный латинский крест CRUX IMMISSA. Работая над ним, он представлял себя, несущего на спине измождённого Фигераса, - точь-в-точь как Иисус, несущий свой крест на Голгофу. Разница была в том, что Шон - Иисус был жив, а крест его навсегда останется здесь, на альпийской Голгофе. Шон пробыл в монастыре рядом с могилой Фигераса почти месяц. Нора уехала к родственникам в Лозанну, к Женевскому озеру, куда в скором времени должен был прибыть Шон.
Вместо скромных незабудок на могиле Фигераса теперь росли алые маки как символы самопожертвования и «смертельного сна». Однако для Шона, который каждое утро смотрел на цветы из крошечного окна кельи, где поселился с разрешения настоятеля, маки олицетворяли каждодневную утреннюю зарю, красоту наступающего дня и жизни. Временами он начинал подумывать о волчице, которая, как он полагал, не зря свела его с юношей. Если бы не юноша Фигерас, Шон сам бы лежал вот под этим крестом и над ним горели бы пламенем алые маки. И в голове Шона впервые за долгие месяцы скитаний застучали ритмические строки –
Алыми маками поле цветёт,
Вдоль по дороге странник идёт,
Правой рукою сжимает костыль,
Вьётся за ним придорожная пыль,
Странник убогий, далёк ли твой путь?
Шепчут цветы - Не забудь, не забудь…
Шон представил себя в образе странника, бредущего по дороге, и содрогнулся. Никогда! Никогда он не будет больше странствовать по лесам и дорогам, а потому – вперёд, в Лозанну, туда, где уют, где запах барбекю и вкус бургундского, туда, где ждёт его ( ждёт ли?) его Нора.
Эпизод 12 Крутой поворот
В Лозанну Шон не поехал. Преодолеть перевал через Альпы он мог разве что в мечтах или во сне, а от Норы давно не было вестей. И тут подвернулся удобный случай забыть и Лозанну, и Нору. В городок прибыла группа туристов, желающих запечатлеть на фото- и кинокамерах красоты альпийских лугов и провинциальной жизни городка. Среди них был англичанин средних лет и довольно приятной наружности, с изящными манерами и «принятым английским произношением». Несколько раз он попросил Шона попозировать ему на фоне гор, покрытых утренним туманом. Шону было приятно, что незнакомцу понравилась его атлетическая фигура, пусть приземистая, пусть чуть-чуть квадратная в своей верхней половине, но если Шон вставал боком, вполоборота, то его фотографии можно было размещать на постерах как образец мужественности и силы.
Англичанин был представителем лондонской издательской компании, специализирующейся на массовом выпуске рекламных постеров для клубов, спортзалов и особенно для армейских учреждений и казарм. Быть идеалом для новобранцев - какой мужчина откажется от такого заманчивого предложения? Шон обрадовался, что изображения его мужественного тела появятся на страницах альбомов и рекламных проспектов, что ему будут писать восторженные письма юноши и девушки. Он согласился составить компанию англичанину в его поездках по Франции, Италии и Швейцарии. Дружба с Норой не шла ни в какое сравнение с новым многообещающим знакомством. Шону надоело чувствовать своё несколько унизительное положение, в котором он находился с Норой, вечно ограждающей его от новых впечатлений и знакомств, скрупулёзно подсчитывающей расходы и доходы один раз в неделю.
Снимков было много - Шон на камне, Шон на дороге, Шон с поднятой рукой, Шон печальный, Шон радостный, с папиросой и без, Шон писающий и Шон спящий…. Англичанин подумывал о размещении плакатов и в аэропортах, и на железнодорожных вокзалах, везде, где сновали туристы, желающие посетить экзотические места Европы. Выяснилось, что Шон умеет писать довольно приличные стихи и прозу, и теперь каждый плакат содержал мелкую надпись внизу курсивом, повествующую о красотах альпийских пейзажей. Шон повеселел, воспрянул духом и поверил в своё предназначение - служить богам красоты и искусства, только он ещё не разобрался – Фебу или Венере. Но он уже представлял себе чётко скульптуру Аполлона, убивающего ящерицу. Для реализации представления необходимо было подняться выше в горы и поискать меж камней это пресмыкающееся. Прогулка в горы увенчалась успехом, и оба художника с наслаждением вытянулись на узком прокрустовом ложе монашеской кельи и заснули глубоким сном нагулявшихся на воле щенят.
А теперь, читатель, вернёмся в начало повести о бедном скитальце Шоне Дориане. В его жизни было ещё много приключений и привязанностей. Но все они проходили мимо, оставляя след только в его произведениях, будоража мысли и сердца многочисленных почитателей его таланта. Сердце самого Шона было по-прежнему пусто. Он вернулся в свой родовой замок, обустроил его по собственному вкусу, построил кабинет с камином, креслом и книжным шкафом, мастерскую, в которой стояли мольберты с неоконченными картинами (он научился рисовать за годы скитаний в Альпах), фото- и кинокамеры, манекены для съёмок анимаций и прочее оборудование, необходимое для преуспевающего мастера .
Как-то ему захотелось запечатлеть свои сны про соловья и розу, про волчат и волчицу, но у него не хватило времени на эти нежности. Англичанин где-то бродил в Пиренеях в поисках новых впечатлений, а Шон сидел у камина и пытался написать стих-воспоминание о чёрном маленьком платье и рассыпавшихся бусах. На диване мирно похрапывал его двойник, и Шон, свернувшись калачиком в кресле, тоже заснул. Во сне он видел Цветущий сад, слушал любимого соловья, вкушал с Фигерасом маслины и виноград, но временами просыпался в поту и ужасе, услышав выстрелы полицейских и ощущая на своей шее широкую кожаную удавку. «Это сон, только сон, и ничего более» - бормотал он в полудрёме и вновь засыпал, сражённый жарким огнём камина.
Эпизод 13 Ищите женщину, сэр
А что же Нора??— спросит внимательный читатель. И он будет прав, ожидая продолжения истории. А не жаль ли Вам, уважаемый автор, волчицы? Вы так любовно вписали её в судьбу Шона, а потом бросили на пересечении гор и равнины. Для чего ей надо было спасать двух несчастных, один из которых чудом избежал смерти в первый раз и не убежал от неё в последний? Дорогой автор, зачем ты спас Шона, избавил его ото всех напастей? Зачем ты усадил его в кресло и заставил спать сном младенца рядом с неподвижным Телом, вышедшим из Зеркала и удобно устроившимся на диване в кабинете Шона? Зачем ты убил Соловья? Не знаешь?? А я вот подскажу тебе - ты избавил его ото всех напастей, чтобы он совершил Предательство. И ты убил его любимого Соловья шипом Чайной Розы только для того, чтобы Роза, давшая жизнь любимому бутону соловья, убила Тебя.
Что же Волчица? О! Эта добрая самка Волка состарилась, выкормила последних детей и ушла в небытие, крепко закрыв за собою дверь воспоминаний.
Итак, Нора терпеливо ждала в Лозанне самого Шона или вестей от него. Увы! Шон был увлечён прогулками в Альпах и неожиданным своим успехом у заезжих туристов. …..
Нора была женщиной энергичной и мужественной. Она не стала рыдать по утраченному счастью. Правда, ей было немного неприятно, что отныне она не будет спешить по вечерам в его обитель, увидев свечу в окне напротив, не будет вдыхать чуткими ноздрями запахи амбры и пота, исходящими от его горячего тела, распростертого в ожидании у камина. Ей стало немного легче, оттого что исчезли заботы о пропитании для двоих, куда-то улетучилась ревность, которую она порой болезненно переживала, когда Шон возвращался с прогулок веселый, довольный и чуть-чуть хмельной. Теперь, думала она, ей не придется изобретать чудесные напитки и блюда, чтобы ублажать Шона перед вечерней церемонией слизывания меда с разбитых черепков некогда красивого кувшинчика. Она обойдется без него, и она постарается доказать ему, что он без нее – ничто. Собственно, думала она, а что особенного произошло? Шон – дитя времени. Она подняла его с грязных пляжей Побережья, отмыла, накормила, обеспечив ему приличное будущее. Он встал на ноги, окреп после долгих лет скитаний и унижений. Всё. И не нужна ему более Нора! Нора вытерла платком и без того сухие глаза и решила действовать. С паршивой овцы хоть шерсти клок, размышляла она.
Она поехала во Францию, где, как она знала, сохранилось кое-что от Шона. Прибыв в апартаменты, занимаемые когда-то Шоном и его патроном, она нашла всё в целости и сохранности. Консьержка бережно спрятала имущество Шона и его патрона и ждала возвращения юноши. Нора, представившись женою Шона, увезла с собою все, что можно было взять.
Прежде всего, это были многочисленные плакаты - постеры с изображением разного Шона, это были диски с записями его голоса и немногочисленных в ту пору стихов, его пикантные видеоклипы, созданные в мастерской экстаза, и несколько неоплаченных счетов, которые она тут же оплатила, чтобы ее не преследовали кредиторы.
У Норы было небольшое собственное дело, приносившее постоянный доход. Её возвращения с Побережья ждали ее мальчики – клерки, не прекращавшие пополнять счета фирмы в ее отсутствие. Нора не стала включать имя Шона в список акционеров, как они договаривались, и лишила его тем самым приличного дохода. Адьё, мой мальчик, сказала она громко, и поспешила в фитнесс-центр, где ждала ее подруга-массажистка, и где она должна была обязательно найти нового бойфренда, красивого телом и способного ждать ее на теплой шкуре у горящего камина.
Минуя Лозанну, а вернее, и не вспомнив о ней, Шон прибыл во Францию и узнал от консьержки, что все его имущество забрала его жена. Которая? – размышлял Шон в бешенстве. Он стал вспоминать всех своих женщин и остановился на Норе. Именно тогда у него прорезался дар трагического поэта, и он написал несколько гневных стихов, наполненных злобой и ненавистью ко всему женскому племени. Приходилось начинать все заново. Доходы от продажи его постеров и клипов шли в чужой карман, и Шон ничего не мог с этим поделать. Ему пришлось уехать в Англию и поселиться там, среди болот, в родовом поместье, изрядно попорченном сырыми туманами древнего Альбиона.
Шон был одинок в своем замке. Он отказался от услуг девочки, присматривающей за висячим садом Семирамиды, но он терпел присутствие своей старой няни, которая готовила ему русские борщи и котлеты, потому что она сама была родом откуда-то из России, в молодости приехала в туманный Альбион с мужем, да так и осталась коротать дни в чужом поместье. Шон узнал, что в его отсутствие в замок приходил юноша и спрашивал отца. Какого отца? – изумился Шон. И тут он вспомнил, что этот юноша действительно его сын, которого он часто видел в зеркале, у которого был вихрастый затылок и липкие от мороженого ладошки. Юноша с вихрастым затылком чем-то напоминал Шону розовый бутон, с которым дружил его любимый Соловей. Но Соловья нет, а бутон распустился.
А Роза? Жива ли Роза? - думал Шон. И тут он вспомнил, что когда-то приказал выкорчевать все розовые кусты в саду. А что, если Чайная Роза осталась? Он порасспросил няню. Да, Роза жива. Но у нее теперь новый хозяин, и она счастлива. Счастлива? - подумал Шон и посмотрел в зеркало. Там не было видно никого, даже самого Шона. И тут Шон заметил Тело, лежащее на диване. Оно ведь вышло из зеркала и теперь ждало, когда его поднимут и заговорят с ним. И Шон заговорил. Ему было скучно одному. И они стали разговаривать. Шон впервые в жизни ощутил себя счастливым отцом. Только бы не узнала Роза! Но Роза и не подозревала, что её сын-бутон поселился в старом замке и принял облик Мраморного тела, с которым разговаривал ее бывший хозяин.
Однажды в замок Шона пришли люди. Они забрали у Шона Мраморного юношу, с которым Шон разговаривал днем и ночью и с которым вновь переживал свою юность. Но Розе тоже был нужен юноша Мраморное тело. Без него она не могла чувствовать себя матерью. Без него она была всего лишь старой, пожившей Розой. Надвигалась катастрофа.
Эпизод 14 Конец истории печальной
Шон долго смотрел вслед черному лимузину, увозящему от него мальчика и женщину в платье цвета чайной розы. Ему вспомнилось другое платье, маленькое и черное, и он внезапно почувствовал какую-то странную боль в левой половине груди. В доме стало пусто и странно тихо. Шон лёг на диван, хранящий запах Мраморного тела, крепко обнял подушку и попытался заснуть. И вдруг рыдания стали сотрясать его грудь, он плакал, как женщина, потерявшая сына. «О, как больно, как больно» - бормотал он в полузабытьи и зарывался лицом в мягкое нутро подушки. Утром няня принесла кофе и булочку. Шон позавтракал и сел у окна писать стих. Он только сейчас заметил, что за окном зима, и метет метель. «Метель метёт за окном…»- начал писать Шон. И тут в окно постучали. «Кто там?» - хотел спросить Шон, но воздержался, потому что цитировать чужие стихи и прозу было не в его правилах. Это была маленькая птичка с красными пёрышками на груди. Снегирь. «Хорошо, что не ворон», - подумал Шон и вопросительно уставился на птицу. «Пусти меня в дом, Шон» - попросила птица – «на дворе такой холод…». «Где-то я уже слышал эти слова» - пробормотал Шон и не стал открывать окно. Он боялся примет, хотя бояться уже было нечего. Снегирь улетел.
Прошло время, и Шон всё чаще стал испытывать странную боль в сердце. Боль и пустоту. В самом деле, его томило одиночество, и он вновь зарывался лицом в подушку, как когда-то Дориан погружался в цветущую сирень. Однажды курьер принес ему пакет. Там оказался чек. Это были 15 % его прибыли, любезно высланные ему Норой. Роза не давала о себе знать. Не было вестей и от сына. Шон вновь стал всматриваться в Зеркало, надеясь найти в нем чей-нибудь образ. Но в зеркале не было никого, кроме самого Шона. Левая половина груди вела себя беспокойно, и Шон избавлялся от боли, принимая лекарство и засыпая тревожным сном человека, поместившего анонс в Лист ожидания.
Однажды утром пришлось вызвать врача, потому что Шон лежал и смотрел в потолок, не реагируя на слова няни. Прибывшие санитары усадили Шона в лимузин и отвезли в госпиталь. Лежа на кушетке возле монитора, пытающегося отразить все шумы и скрипы сердца Шона, юноша сочинял свои последние стихи, которые бились молотом в его черепе. Он представлял себе, что слушает любимую музыку и любимого певца, и потому не совсем расслышал слова врача, сказанные шёпотом санитарке. А потом он увидел перед собою красивый туннель. Справа и слева сияли голубыми и розовыми красками ромбики, кубики и пирамидки, которыми он играл в детстве. Тело Шона стремительно мчалось по туннелю, он едва успевал следовать за ним. И вдруг движение прекратилось. Шон открыл глаза и увидел перед собою Волчицу. Она смотрела на него с жалостью и любовью и молчала. И ему вдруг показалось, что это не волчица, это его родная мать, с которой он расстался много-много лет назад, пришла к нему в гости. «Что, сын, плохо тебе??» - спросила волчица и дохнула него запахом тайги, костра и морозной свежести. «Пойдешь со мной?» Она тяжело поднялась и взглядом дала понять Шону, что надо тоже подняться и следовать за ней. И он пошёл. Пошёл, как тогда, в горах, навстречу своему счастью и своей гибели. Они шли вместе, держась за руки. Волк и Человек, Мать и Сын. И расступались деревья и кусты, и склонялись до земли голубые васильки. А где-то далеко-далеко в горах скромно цвели незабудки и полыхали пламенем алые маки…
Из переписки с читателями:
… А вообще, повесть получилась красивая и печальная. Жаль, Поэт не узнает, что это про него и посвящается ему. Хотя и аллегория. Там ведь все изменено, но близко к истине. Я не понимаю, почему некоторые дамы считают это проявлением дурного вкуса и предательством. Г.
------ Повесть очень красивая, печальная, мудрая! Знал он и знает... сердце Ваше он слышит. Верю, а некоторые дамы просто занимаются пустословием, и говорю это не осуждая, а рассуждая... хотя плохое надо осуждать... ведь говорил один старец: «Если грязный сосуд часто окунать в воду, то он будет чистый. А чистый сосуд Господь в любое время может наполнить благодатью». Л.
------ Советуют мне продолжить рассказ-легенду о Шоне-скитальце. Тайна вокруг смерти и жизни его прототипа не позволяет разуму похоронить его, забыть его. Скажу Вам честно, так всё обкакано и оболгано, так всё испоганено этими клонистами, этими коммерсантами, а, может, и самим Поэтом, что не хочется выдерживать романтический стиль повествования. А если продолжать - то только в жанре детектива или памфлета. Как Вы думаете??? Конечно, я могу завязать «роман» с самим Князем Тьмы. Но его концовка уже написана. "Твой Титаник мысли разобьётся о мой айсберг"- примерно так. Под айсбергом понимается либо жуткий холод, либо агромадина, которая топит корабли. В любом случае - подумаю. Но это уже будет настоящий вымысел, без документальности. Попробовать ????
Часть 2 Воскрешение Шона-скитальца, или Schizophrenia investigation
and treatment centre
Из рецензий читателей:
Пришла с работы, и быстро в комп читать продолжение. Поражена тонким психологическим анализом душевных терзаний героев. Прочитывание их сокровенных мыслей как с листа, без запинки. Интимные сцены вскрыты с точностью опытного нейрохирурга. Анализ ощущений героев и причин, их порождающих, в сочетании с лаконичным изложением, подстать психоаналитику высшей категории (Фрейд отдыхает). Жизненные наблюдения и природная любознательность приносит свои плоды. И при этом все это не воспринимается как пошлость или скабрезность , смакование подробностей интима. Слишком мал объем для того. Именно мастерство, смелость (посмела) - сказать о таких реалиях, о которых либо мерзко, либо никак. И не каждому дано - так решительно и правдиво.
Хочется перечитывать с самого начала все, что тут упомянуто. Саму повесть тоже. Голда.
Re:
Спасибо, Голда! Именно скабрезности и пошлости я боюсь. Лезвие бритвы. Основа- расшифровка стихов З. Уж очень глубоко я в них погружалась!!!! Интимные подробности - не самоцель. Это фон, характеризующий статус героев. Осталось два-три эпизода. Конец уже вижу. Но надо завершить все начатые сюжетные линии.. Кстати, заметили ли Вы , что один ход был неудачный, но я выправила курс?? (когда доктор хотел сделать автономную систему информациии). Сегодня в Аргументах и Фактах прочитала статью о польском писателе и ученом Януше Вишневском. Его бестселлер - "Одиночество в сети". Владеет технологиями запуска физических и химических реакций в мозгу человека. Считает, что в основе любви лежит слово, задушевная беседа. А секс- 10 %. Согласна с ним. Уж не эти ли технологии проверялись в СЕТИ???
Эпизод 1 Resurrection - Воскресение
Шон очнулся. Он лежал на высокой больничной кровати и смотрел в потолок. Потолок был белый и пустой. Пустой была и левая половина груди Шона. «Где я? Что со мной?»- думал Шон, но ответить ему было некому. Волчица ушла. И была ли она? Он помнил, что шёл с кем-то, держась за руку, по бесконечному коридору, что впереди маячило белое круглое отверстие, которое отдалялось по мере того, как они приближались к нему.
« Опять в бубен треснули меня…» - пронеслось в голове и тут же исчезло. Потолок был белый, а повернуть голову, чтобы найти какой-то другой цвет, Шон пока не мог. «Лолита… бусы» - тяжело вспоминал Шон – «черное платье, чёрт, что это??? Чьи это стихи??? Зачем???»
Вошёл доктор. «Ну, голубчик, как себя чувствуем???» «Кто это? Почему платье белое, а не черное?» Нора? Ах, да….. Нора, эта стерва, бросила его, забрала все его платья и уехала. В ноздри ударил аромат Шанели и чуть-чуть - ландышей. Ландыши были кисловаты, а Шанель одурманивала терпким запахом мужских феромонов и слабым воспоминанием о боксерской перчатке. «Голубчик», - голос у доктора был слащавый, и от него шел какой-то трупный запах, запах гниющего тела и прокисших феромонов. «Вы счастливчик, голубчик - никто не пришел за Вами, никто не похоронил Вас, а ведь Вы живы, голубчик». «Я жив? Но как же так? А потухшая кардиограмма, а волчица??» «Кардиограф показал смерть одного Вашего сердца. А ведь у Вас их два, голубчик!!» «Два?»- удивился Шон. «Да, одно, левое - перестало работать. Потому и кардиограф не разглядел. А правое - оно молчало, а после смерти левого ожило». «Ожило??». «Да, голубчик. У вас здоровое мужское, тренированное правое сердце. Редкий случай, знаете ли …». «Отдыхайте, мой друг», - заключил доктор и пошёл, унося с собою запах гниющих феромонов.
Шон вновь уставился в потолок. Потолок по-прежнему был белым. Шон стал прислушиваться к правой части груди. Так и есть. Словно будильник или метроном, сердце отстукивало новые секунды жизни. Хаш-хаш, хаш-хаш, вспомнилось Шону почему-то, и он представил себе комнату с тусклой лампой на столе у кровати, женщину, лежащую рядом с ним, её шёлковое белье на полу, и ужаснулся. « Неужели?…Да, да, ты разорвал ей платье, ты впился в розовую мякоть её груди, ты издевался. Ты издевался, потому что не знал, что делать с этой женщиной. Ты любил её? Нет? Любил или не любил???». Шон смотрел в потолок и долго соображал, не понимая значения слов, теснящихся в утомленном мозгу. «Любил? Что это - любил?» - Мысли Шона застопорились, и он погрузился в СОН. Потолок был по-прежнему белый.
Эпизод 2 The first day after Resurrection-Первый день после воскресения
Разбудил Шона сильный позыв справить естественную нужду. Он нашел в себе силы встать с постели и пойти в темноте к двери палаты. На двери появилась сияющая надпись put on slippers. Шон вернулся, нашёл под кроватью тапочки (они оказались мягкие и тёплые) и отправился искать заведение, рискуя совершить преждевременное извержение жидкости. Коридор был пуст, только по мере движения Шона перед его взором возникали светящиеся буквы «VIP-persons», и он шел в том направлении, куда вели его эти буквы. Очутившись в зале с фарфоровыми писсуариями, Шон стал шарить в складках своего бархатного платья и не находил, за что бы можно было ухватиться. Шона прошиб пот: «Неужели?» Но тут от стены отделилась мягкая рука робота и нежно нащупала необходимый орган. Шон с облегчением опорожнил свой пузырь.
Обратный путь был чуть замедленным. Шон осматривался. Высокие окна коридора показывали уже посветлевший пейзаж – это были высоченные деревья с незнакомыми листьями на них. У белой стены стоял огромный шкаф с книгами. Шон поинтересовался. Все книги были написаны иероглифами и латиницей. Ни одной русской книги. Даже Дарья Донцова и Борис Акунин жили здесь в японском варианте. На стене, противоположной окнам, Шон увидел зеркала. Они показывали изображение во весь рост, и Шон впервые за последнее время увидел, какой он маленький и тщедушный, несмотря на комки мышц, кое-где гнездящихся на руках и ногах. Подбородок зарос мелкой щетиной, скулы обрамляли узенькие полоски волосатого вещества. «Ну и урод!», - подумал Шон и равнодушно пошел далее. Его лицо и тело сейчас его не интересовали.
А между тем братия собиралась завтракать. Из палат выползали сонные пациенты с ложками в руках и устремлялись к столам, даже не почистив зубы. Несколько столов уже были заняты мрачными фигурами в полосатых балахонах. Они уставились на Шона, проходившего мимо, и вдруг застучали ложками. К ногам Шона покатился стул на колесиках, Шон не успел отскочить. Стул сбил его с ног, Шон упал, и вся братия дружно залилась счастливым смехом. Look, look here! VIP, VIP!!- гоготали балахоны. Oh, such a pedigree chum!! Oh! He is meaty!!! - И снова дружный хохот потряс воздух. Шон предпочел убраться побыстрее и целый день пролежал в постели, притворившись больным и слабым. Он попросил доктора принести ему в палату фарфоровую утку и больше не ходил в коридор. Еду привозил ему симпатичный pimp, в рационе Шона было вино, креветки, пышные котлеты и, конечно, знаменитый йогурт каплями на хлебе.
А маленький лысый доктор вечером сделал первую запись в истории болезни Шона:
« Human being, male, virgin, is able to move, to drop and to urinate"
Словарик читателя: human being- человеческое существо male мужского пола virgin девственник move- двигаться drop падать, ронять urinate мочиться look here- смотрите!! meaty сексуальный pedigry chum завидный жених pimp гомосексуалист-проститутка
Эпизод 3 Doctor DON SHRINK
Доктор Шринк был необыкновенным доктором. Во-первых, он был гениальным. Во-вторых, он лечил болезни души, или ДУХА, а это, согласитесь, очень тяжкая работа. Лечить то, чего НЕТ! Лечить то, чего не видно! Лечить то, чего у тебя самого никогда не было и, возможно, не будет!
Страсть к лечению больных людей возникла у него в младенченском возрасте, когда голос свыше как-то во сне сказал ему - Встань и лечи!!! Дон встал и стал лечить. И ни разу ему не пришло на ум - А зачем??? Если Бог создал человека шизофреником, зачем его делать другим?? Может быть, шизофреники - другие, и в таком случае больны не эти люди, которых он повидал немало за свои полвека жизни, а те, те, которые едят гамбургеры и итальянскую пиццу, ходят в клубы по интересам и имеют девчонок, те, которые днём отплясывают самбу и румбу на побережьях, а вечером пьют коктейли с богатыми дамами и престарелыми МАЧО? Но вопросы доктора Дона не волновали. Он руководствовался принципом - живёшь не в реале, а в своих мыслях, сочиняешь себе виртуальный мир, придумываешь себе друзей и врагов, любишь несуществующих женщин и мужчин - ты мой пациент.
Правда, с такой точкой зрения на суть болезни приходилось всех писателей, поэтов, музыкантов и художников причислять к своим пациентам. За исключением, конечно, тех, кто имел в своих карманах реально осязаемые серебряные и золотые монеты. О, эти монеты!!! От них иногда исходил такой запах - как из гробницы фараона Тутанхамона или могилы Тимурланга. Этот запах пленял доктора, возбуждал его, и он немножко жалел, что не совсем хорошо изучил в детстве теорию фетишизма. Но ароматерапию Древнего Египта и средневекового Самарканда включил в арсенал своих гениальных средств лечения SCH. Было у него ещё одно гениальнейшее средство лечения шизоидов, которое он держал втайне от коллег по науке и которое приносило ему немалый доход. Но мы о нём не знаем досконально ничего, потому и не будем останавливаться на этой детали.
Внешность доктора Дона была малоприятной. Невысокого росточка (что, впрочем, не препятствовало уровню его половой потенции), лысый или бритый наголо, мокрые губы и прищуренные глазки. Пациенты называли его ласково Palindrome, зная, очевидно, о его сексуальных наклонностях. Но в своем учреждении доктор Дон вёл себя прилично. Он свято чтил назначение своего центра: это не сборище подонков, педофилов, катамитов и содомитов, это научное и лечебное учреждение, клиника с мировым значением. Доктор гордился своими публикациями в медицинских психиатрических журналах, в коих рассказывал о новых методах лечения болезней и девиаций, в число которых входили уникальные методы: лечение танцем, лечение голосом, лечение гипнозом и – его любимое детище - лечение творчеством. Он поставил в танцевальном классе самые современные экзерсис-палки, разместив их горизонтально и вертикально и даже перекрёстно, в музыкальном классе оборудовал систему записи и прослушивания всех известных певцов мира, в гипнотическом зале расположил удобные кушетки с мягкими спинками для релаксации и созерцания. Но более всего он гордился компьютерным классом. Чуть позавтракав, больные шизофреники устремлялись к компьютерам, и оторвать их мог только сигнал к обеду. Рёв сигнала своими децибеллами отключал сеть, и пациенты хмуро возвращались в палаты для проведения процедур и последующего обеда. Обеды были вкусные, и потому у больных вырабатывался стойкий рефлекс, помогающий вовремя уйти от экранов компьютеров. Доктор был спокоен - когда пациенты «ТВОРЯТ» или знакомятся с «ТВОРЕНИЯМИ», он может спокойно расслабиться в ординаторской, выкурить одну- две сигары, почитать новости и даже сказать шутливо проходящей санитарке - Are your hands clean? Would you mind turning my balls over? Санитарки краснели, но не сердились на доктора ДОНА.
Эпизод 4 Managing director & Black Widow- Управляющий по менеджменту
и Чёрная Вдова
Проснулся Шон от пристального взгляда сверху. Приглядевшись, он увидел в правом углу потолка над собою паука в серебряном обрамлении кружев паутины. «Черная вдова!!», - пронеслось в мозгу Шона, и он тотчас же выскочил нагишом из кровати, позабыв надеть теплые, мягкие туфли. И в этот же миг паук шмякнулся, как огромная лягушка, прямо на постель Шона, вцепившись всеми лапами в теплые ещё складки простыни. Теперь, чтобы достать Шона, паучихе (а это была самка) пришлось бы плести свои чудесные кружева, а на это требовалось время. Простыня вспучилась под размеренными движениями паучихи
(Шон узнал её, она приходила к нему иногда в ТОЙ жизни), и палата наполнилась зловонными миазмами hot meat injection. Шон брезгливо поморщился, взял свой фиолетовый бархатный халат и вышел в коридор. Паучиху он убивать не стал. Он не убивал насекомых и паукообразных.
В коридоре он столкнулся с доктором, испуганно отшатнувшимся от него, и Шону почудилось, что это не доктор, а та самая ЧЁРНАЯ ВДОВА, которую он оставил в мягких складках теплой простыни. Глаза доктора блеснули, и он весело приветствовал пациента: «НУ, голубчик, освоились?». «Everything is OK», - ответствовал Шон и хотел было идти, но доктор задержал его: «Я наблюдал за Вами, Вы мне нравитесь. Мне нужен помощник. Хотите быть Managing director?» Шон удивился. Никто никогда вот так запросто не предлагал ему большую должность. «Почему я? Чем заслужил?»
«Не волнуйтесь, голубчик. Мы поладим, я вижу, Вы скромны и гениальны. Не отказывайтесь». Зажав под мышкой историю болезни Шона, доктор Дон повернулся и медленно заковылял в сторону ординаторской.
Справившись со всеми премудростями больничного утра, Шон вернулся в палату. Черной вдовы не было. Пришлось позвать Мальчика PIMP и сменить простыню. Шон решил завтракать со всеми. Пусть бросаются ложками и хлебными мякишами, пусть пускают в него стулья на колесиках - он справится. Ему надоело прятаться в душной VIP-палате и писать в утку. Он невозмутимо сел за свободный столик и взял ложку. Шизики молчали, смотрели на него выжидающе, и Шон сказал: «MORNING!!!» Дружный гогот поднялся под потолок. «Oh, MOTHER! I can’t dance shit! HA.. HA.. HA…cinga tu madre!!!» ( Ой, мамочки, не могу!!!... Пшел вон отсюда!!!) Шон стерпел и опустил ложку в молочный суп с креветками. Креветки были розовенькие, пухленькие, сладкие, и Шон отвлёкся. Подошёл доктор Дон. «Голубочки мои! Знакомьтесь!! Это Ваш новый управляющий. Любите его и слушайтесь!!» Шизики смолкли разом. Недоуменно переглядываясь, они ели молочный суп с креветками и молчали. Уж кого-кого, а начальство они уважали, они почитали начальство, они боялись начальства, они преклонялись перед начальниками. В их узких лбах вертелся один вопрос на всех: «А какую гадость я сегодня сказал ему??? Не запомнил бы….». Завтрак закончился, все разошлись по палатам. Так Шон, не без помощи доктора, утвердил себя в этом сложном и опасном коллективе.
Эпизод 5 The way of Initiation- Путь Посвящения
На стене в палате Шона висела странная картинка, на которую Шон поначалу мало обращал внимания. Какие-то змеи вокруг столба с орлиной головой… Думал, что это эмблемы медицины. Сейчас он присмотрелся повнимательнее и прочел вверху - «Семь дней творения и четыре великих посвящения». Внизу – «Путь посвящения». Мелкими буквами было написано следующее - «Обыкновенное человечество идёт по спиральному пути. Посвященный идет по прямому и узкому пути, ведущему к Богу». Шон был атеистом, но содержание картинки его заинтересовало. Чёрная и белая змейки, обвивающие «Путь к Богу», обозначали семь периодов Человеческой эволюции - фиолетовый период Сатурна, красный период Венеры, синий период Луны, Желтый - Меркурия, зеленый - Марса, оранжевый - Юпитера , цвет Индиго - Солнца, и, наконец, белый - период Вулкана. В каком периоде находился ОН? Уж точно - он не был змейкой, а шёл к цели прямым путём, путем посвященных. Где-то в памяти Шона вспыхнули и погасли строки об ордене Розы и Креста (розенкрейцеры). И ещё вспомнил лекции своего любимого профессора-итальянца о семи мирах. Шон прошел физический мир, и теперь, как он думал, он вступил в мир желаний. А ещё он вспомнил свое давнишнее стихотворение про фиолетовый цвет. Ультрафиолетовый. И свои фотографии из далекого прошлого, окрашенные в фиолетовое.
Осознав, что он находится в мире Желаний, Шон тотчас же ощутил смутное беспокойство внизу живота и с удивлением обнаружил странные метаморфозы своего самого дорогого ему мускула. Он устроился на кровати , но желание не оставляло его. Была ночь. Шон вышел в коридор и пошел на свет яркой синей лампочки в конце коридора. Это была дверь, с прикрепленной к ней эмблемой. То была Пчела - голубая пчела на лбу - знак Кришны, пчела на лотосе - Вишну, пчела над треугольником - знак Шивы. Пчела на двери не была голубой. И Шон вспомнил, что пчела на могильном камне - знак воскрешения. Воскрешение свершилось, но здесь не было могильного камня. Пчелы были любимы богинями античности - Кибелой, Артемидой (ДИАНОЙ), Деметрой… Кто за дверью??? Вспомнив древних славян (а Шон был ужасно начитанным юношей), Шон понял, что пчела на двери - любовь, «сладость меда и горечь жала».
Он зашёл. В темноте увидел яркую лампу на столе и женщину, склонившуюся над манускриптом. Женщина подняла голову и вопросительно посмотрела на Шона. На шапочке, кокетливо сидящей на головке богини, была надпись - FINANCE DIRECTOR. «Ах, это Вы, коллега!!! Рада познакомиться». Она протянула руку, и Шон почувствовал биение пульса её и своего. Сердца бились в унисон. «Это так редко бывает» - подумал Шон и покраснел. «Ах, мой мальчик!!! Идите спать и ни о чем не думайте. Я навещу Вас, дорогой…». Шон послушно вышел, тихонько прикрыв за собой дверь с пчелой.
Поздно ночью Шон в полудреме ощутил прикосновение к своему телу тела другого, нежного и мягкого. Богиня едва прикасалась к его груди, животу, бедрам…И Шон стал сочинять стих, млея от благодарности и нежности:
You take me for granted… You level and rank me…. You square me…. You squeeze…You press me to please….
В порыве охватившего его блаженства Шон не забывал отметить свою гениальность – хороша была рифма SQUEESE - PLEASE! Богиня входила в экстаз - и Шон сочинял - you cut me to pieces…you tell me you misses …my sweat and my spit… to swallow me with. При слове swallow Шон вспомнил детскую сказку про ласточку и крота, и ему стало жаль умирающую на морозе ласточку. Он заплакал. Богиня совсем опустилась - она впивалась жаркими губами в мускулы Шона и ничего не слышала, что бормотал в беспамятстве Поэт. Силы покидали его. С непривычки и в первый раз он чувствовал, как уходят его силы невесть куда, но мозг продолжал сочинять: You take all my strength…И вот наступил апофеоз - Шон превратился в банан, с которого сняли шкурку и выбросили. Банан содрогался и Шон скандировал: «You drain and you drink me…you sip and you sting me….I shrink to a pill (теперь Шон стал мАААленькой таблеточкой), которая вот-вот растает под горячим языком его Богини.
Богиня, она же - FINANCE DIRECTOR – медленно и грациозно поднялась с ложа. «Ну вот, мой мальчик, ты уже мужчина!! Добро пожаловать в наше сообщество». «Will you stay in here?» - спросил Шон с опаской. «NO! but I’ll come back once more».
Она ушла. Шон и не подозревал, что в это самое время все шизики сидели у компьютеров и отбивали левой рукою на клавиатуре длинные строчки ААААААААААА, MMMMMMMMMMMMMMM и держались правою рукою за свои гениталии. А на другом конце провода, на километры и километры расстояния, точно так же кричали ААААААА и мычали МММММММ сотни зрителей и слушателей. Доктор забыл выключить какую-то новую функцию в программе.
В тексте использованы строки из знаменитого стихотворения ШОНА - СКИТАЛЬЦА «TAKE ME», известного автору этих строк задолго до выхода в свет первой книги Поэта.
Эпизод 6 Тернер Кармы
В ординаторской психиатрического центра SCHITC сидели трое. Это были Доктор Дон ШРИНК - врач, владелец Центра, Богиня-Пчела, его финансовый директор, и Шон - недавно воскресший из мертвецов и обнаруженный доктором в морге как редкий экземпляр с двумя сердцами, получивший должность в Центре –Генеральный директор по менеджменту. На повестке дня был очень сложный вопрос - как быть с треугольником. Тема предстояла быть секретной, потому на стене ординаторской зажглась лампочка с символом Розы. Дядюшка Фабр д’Оливье, французский родственник доктора Дона, давно-давно, ещё в начале позапрошлого века, оставил своему будущему правнуку секретное завещание и кучу треугольников, тайну которых предстояло разгадать Шринку. Один из таких треугольников, названный дядюшкой Оливье Тернером, лежал сейчас на столе вершиной кверху. В секретном завещании говорилось, что вершина тернера называется ПРОВИДЕНИЕ, а две другие точки - Роком и Волей. Правда, иностранная делегация из Индии, посетившая однажды SCHITC, опознала в треугольнике Символ Кармы и осудила дядюшку Оливье за присвоение чужой мудрости. Доктор ДОН не очень-то обеспокоился таким заявлением приезжих и по-прежнему считал себя обладателем единственной в мире ТАЙНЫ.
Но вот беда - по завещанию, секрет треугольника могли разгадать только трое. До сих пор доктор Шринк разгадывал секрет либо в одиночестве, либо вдвоём с женщиной. Но сейчас было то, что надо. Появился третий - и этот третий был Гением, избранником божьим, потому что у него было два сердца и потому что он вступил в Мир Желаний, тогда как доктор и Пчелка все ещё находились во власти Физического мира. Современные технологии Билла Гейтса и его компании позволяли читать секретные строки завещания, не обращаясь к манускрипту. По мере обдумывания проблемы или проведения манипуляций с треугольником на столе на особом дисплее появлялись строчки-подсказки, строчки- оценки, строчки-предупреждения. Так, если треугольник лежал вершиной вверх, на дисплее появлялся большой знак плюса и ключевые слова Провидение, Рок, Воля, Солнце, Совесть, Прошлое, Будущее, Настоящее. Соединить слова и понять их общий смысл не удавалось.
Генеральный директор предложил рассматривать каждое слово отдельно, ибо знал, что за каждым символом кроется множество значений. Согласились. Первое слово, введенное в особую поисковую систему по методу Шринка, было ТРЕУГОЛЬНИК. На дисплее обозначились ключевые слова - Египет, равнобедренный, реальность, Солнце, Тот, мужское начало. Одновременно с этим появились светящиеся подсказки - квадрат, круг, точка. Трое задумались. Их треугольник был явно не равнобедренным. Точки можно было поставить, их было три, при желании можно было прибавить и другие точки, разбив треугольник на серию маленьких треугольничков. Круга и квадрата не было. Но самое главное - у них не было единства в мужском и женском начале. Шон был мужчиной - это точно, Богиня Пчелка - женщиной, а сам ДОН мог при желании быть тем или другим. Доктор на правах владельца Центра перевернул треугольник вершиной вниз. Тотчас же на дисплее отразились ключевые слова - ЛУНА, женское начало, масоны, Власть, Долг, Свобода. Вновь доктор должен был согласиться, что позиция треугольника не соответствует их настоящему статусу. Если он мог побыть женщиной, то уж от Шона этого ожидать было маловероятно. Что такое Власть, доктор знал, о долге думал редко, а уж свободы позволял себе и пациентам – сколько угодно. Так они вертели злополучный треугольник, пока не взошла Луна и треугольник более не хотел вращаться. Надоело ему всё. Напоследок дисплей выдал аббревиатуру ЛДП, дал её латинизированный образ LDP и погас.
Эпизод 7 Deviations - Девиации
Рутинная деятельность Шона по управлению Центром нисколько его не беспокоила. В той, прошлой жизни, когда у него было, как он думал, одно левое сердце, он навострился управляться с делами быстро и грамотно. Прежде всего, он ознакомился с делами танцевального класса и посмотрел истории болезней его постоянных посетителей. Все dancers были настоящие dandy и с великим удовольствием разучивали сложнейшие па. Сегодня был день пациентов с синдромом апотемнофилия (Apotemnophilia). Аpotemnophil- ы с удовольствием оставляли свои костыли и протезы и с надеждой в глазах, как дети, ждали прихода гостей - акротомофилов, которых влекла в танцевальный зал неуёмная страсть к людям с ампутированными конечностями. Шон уже знал особенности этого вида садомазохизма, смешанного с фетишизмом, знал, что этих пациентов мучают фантомные боли, и они часто досаждали доктору Дону просьбами ампутировать им что-нибудь. Они страдали. Надо было отвлекать этих субъектов от их странных желаний, и Шон распорядился поставить в классе огромный монитор для демонстрации фильма М. Гильберта "Целый", чтобы больные могли совершать членовредительство виртуально, по образу и подобию героев Гильберта.
В музыкальном классе всё было в порядке. С потолка лилась космическая музыка, пел женский голос на непонятном языке, в классе аккуратно были расставлены musical chairs и musical beds, вкусно пахло аромамузыкой - musical food . Сегодня был вегетарианский день, и потому пациенты наслаждались огородными культурами типа vegetables, выращиваемыми в подсобном хозяйстве Центра. Пришлось, правда, вызвать санитарку, чтобы устранить последствия деятельности буйного Пикациста, страдающего синдромом exscrementophilia.
Компьютерный класс, самый большой и самый посещаемый класс для развития творческих способностей больных, был заполнен компьютерами и пациентами. Экраны горели серо-голубым светом, больные играли. Они ловили рыбу в чужих прудах и с радостью сообщали друг другу, какую рыбу поймали и у кого рыба больше, окучивали картошку на чужих огородах и вели своё собственное фермерское хозяйство, оборудовали коптильни и сыроварни, глотая при этом голодную слюну больничного пациента перед вкусным обедом, стреляли зверя в чужих лесах и, конечно же, играли в знаменитую на весь мир FALL OUT. В прошлой жизни Шон был знаком с одной старушкой, научившейся-таки несмотря на возраст играть в FALL OUT. Он помнил, что едва унес ноги от этой старушки. Сейчас пациенты Центра увлечённо играли в одну общую игру, недавно привезенную доктором из ЛАС ВЕГАСА. Они не заметили, как Шон прошелся по рядам и ослабил свет на мониторах, чтобы не бил в глаза. Никто ничего не заметил, только один помянул Старого Генри. Под гром карнавальных барабанов и беспорядочную стрельбу из firearms (без лицензий!) Шон покинул игровой класс и направился на пятиминутку к Доктору.
На этот раз предметом обсуждения был новый пациент, доставленный рано утром родственниками. Финансовый директор подтвердила факт перечисления солидной суммы денег на счет клиники. Случай был наисложнейший. Некто N. сидел в кресле напротив, опутанный датчиками, лампочками и ленточками. В руках его была книга известного автора, больной должен был листать её медленно и произносить вслух понравившиеся ему строки. Больной шевелил губами - I like you … датчики выдавали ключевое слово - Любовь… Stupidly… Blindly… датчики спешили сообщить — глупость, слепота, like animals do….. датчики старались — зоопарк, преданность. Not knowing — продолжал тихо больной, not choosing — прибор перерабатывал информацию — невежество, неразборчивость, безразличие, преданность. «Продолжайте, голубчик, продолжайте» - поощрял речь пациента Доктор. Simply excepting, letting the collar caress my neck….. а датчик – трансформер старался - покорность, приятие, жестокость, орудие любви, not yelping… - бубнил больной N. - just lying…. Афония, горизонтальная позиция - выдавал трансформер,,, Down the rug — даун на коврике - выдал прибор, но тут же извинился и поправил себя — «на ковре из жёлтых листьев». Доктор изумленно взглянул на коллег. Что это? Прибор устал??? Или поддался колдовскому влиянию поэтических строк? Надо заканчивать сеанс. Дрожа от возбуждения и небывалого ощущения счастья, больной скандировал trembling, relying, melting from luck… Закрыв глаза и в изнеможении откинувшись на спинку кресла, больной выдохнул - and worship, waiting…. Сигнал датчика-трансформера потускнел и погас совсем. Больной заснул. Осторожно вынув книгу из его покорных рук, Шон на правах администратора отвел его в спецпалату (до появления результатов тестирования) и вернулся к коллегам. Доктор задумчиво смотрел на монитор. Там сияли аббревиатуры диагноза, их было несколько - S—M, B—D, BDSM. В разделе – тип личности — в настоящее время горели слова - SLAVE, THING. Доктор нажал кнопочку ЛЕЧЕНИЕ и прочитал СОСТРАДАНИЕ, ПОНИМАНИЕ, МЯГКОСТЬ В ОБРАЩЕНИИ (усугубляющие факторы), ЖЁСТКОСТЬ, ЖЕСТОКОСТЬ (временно облегчающие факторы), САМООСОЗНАНИЕ, ВОЛЯ, ЛЮБОВЬ, ТВОРЧЕСТВО— идеальные факторы исцеления при условии положительного соотношения Рока и ВОЛИ ( Devoir — Liberte). Прогноз - неблагоприятный. Шон вспомнил тернер Кармы и решил вечером поразмышлять над треугольником. Ему казалось, что он сможет помочь больному.
Эпизод 8 Треугольник LDP - liberte – devoir - pouvoir.
Шон изучил содержимое книжного шкафа, стоящего в компьютерном классе, отметил, что достойной ума литературы почти нет, одни детективы, фэнтези и эротика. Отметил, заглянув в листок выдачи книг, что больных не интересовали ни детективы, ни фэнтези, ни эротика. Им достаточно было огромной электронной игрушки, где они получали всё, что хотели. Ему же нужны были словари и книги по оккультизму. Нашлось три словаря и две-три книжки, до того старых, что их страницы рассыпались, когда Шон взял их в руки. Подобрав драгоценные манускрипты, Шон удалился в свою VIP-палату.
К счастью для него, его более не беспокоила госпожа Чёрная Вдова, потому что она уже удовлетворила свои амбиции, а новые паучата ещё не подросли (Шон слышал от знакомых зоологов, что Чёрные Вдовы совокупляются один раз в своей жизни и умирают, произведя на свет потомство и полакомившись напоследок их папашей). Хорошо, что Шон прошлый раз так быстро отреагировал на присутствие Вдовы в своём жилище. Госпожа коллега из–за двери с Пчёлкой приветливо здоровалась с ним на утренних совещаниях, но особого желания продолжить знакомство не проявляла. Она выполнила свой ДОЛГ - внесла существенный вклад в посвящение Шона, а финансы Шона её не интересовали просто потому, что их у него не было. Он ведь возродился из прошлого и появился в Центре исключительно благодаря любезности Доктора Дона. Теперь вместо Пчёлки на её двери красовалось светящееся табло - KEEP YOUR HANDS TO YOURSELF - что соответствовало бы надписи на электрических столбах - НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЁТ, если бы эти столбы сохранились в условиях современной цивилизации. Мадам финансовый директор на работе была строга и недоступна, вся её жизнь была посвящена любимому занятию – сбору средств на путешествия по экзотическим странам. Вот и сейчас она готовилась к поездке на свою виллу в ЮАР.
Доктор Дон Шринк сегодня удалился домой рано, потому Шон, оставшись один-на-один с пациентами, ещё раз через WEB-камеры ознакомился с досугом больных и, убедившись, что все на своих местах и занимаются делами, свойственными изолированным мужским сообществам, блаженно растянулся на кушетке. Да, он забыл заглянуть к новичку. Новичок, больной N, вёл себя несколько странно - обнажённый , он стоял напротив большого зеркала и поворачивался то одной стороной туловища, то другой, то приседал , то подпрыгивал - и не отрываясь смотрел в зеркало. На губах его играла слащавая приторная улыбка. Sсolpophilia-scolpophil- тут же определил Шон и решил завтра же оповестить доктора о другом страдании (или удовольствии???) пациента N.- любовь к разглядыванию своего тела, из которой вырастет потом нарциссизм и ещё кое-что , глубочайше противное Шону.
Закрыв глаза, он постарался вернуться к образу тернера, того самого магического треугольника, который никак не хотел раскрывать свои тайны доктору и мадам. В его воображении тотчас же возник равнобедренный треугольник со сторонами Рок- Воля, Воля-Провидение, Провидение-Рок. Это был треугольник Кармы. Но вот он мгновенно перевернулся вершиной вниз, и сознание Шона отметило другие названия сторон - Рок было изменено на ДОЛГ, ВОЛЯ - на СВОБОДУ, а вершина была озаглавлена как Власть. Генетическая память Шона перевела термины на французский, который знала его матушка в его далеком детстве, devoir- liberte - pouvoir. Память сжала информацию до трёх букв- DLP и дала вариант- LDP. Шон попытался мысленно перевернуть треугольник вершиной вверх, но фигура упорно не желала этого делать. Шон не догадывался, что прибыл он в век инволюции, упадка и распада цивилизации. Итак, Шону предстояло раскрыть содержание терминов - РОК =ДОЛГ, ВОЛЯ=СВОБОДА, ПРОВИДЕНИЕ=ВЛАСТЬ. Хорошо, что Шон взял словари. Он потянулся было за одним, но сон мгновенно сморил его и он даже не успел заметить, что память выдала ещё один вариант треугольника - на вершинах его красовались слова РАВЕНСТВО, СВОБОДА, БРАТСТВО. И хорошо, что Шон не успел этого заметить. В политике он ничего не понимал.
Эпизод 9 Прогулка треугольником
Шон сладко спал. Рядом лежала раскрытая книга Тота, из-под которой выглядывали персонажи с картинок Таро, а ещё глубже - плавали в океане непонятные чудовища, как подводные части огромного айсберга тайны, раскрыть которую не удалось ещё никому. Вольные каменщики запутались в терминологии, и потому несчастный треугольник не мог найти себе подобающего места, подвергаясь опасности резких скачков от эволюции к инволюции и обратно. В общем-то, основание фигуры практически оставалось на месте, а вот с вершиной творилось неладное. Провидение, БОГ, Власть, Совесть — эти понятия прыгали, как сумасшедшие и не могли принять осязаемую оболочку, не могли найти подобающего им места. Но Шон этого не знал и не видел. Он спал, но во сне продолжал осматривать треугольники, уподобляясь Наполеону, выбирающему себе шляпу в салоне мадам Т. «Поверхность состоит из треугольников» - диктовал Шону господин Платон. « В каждой фигуре - вечное знание. Числа принадлежат миру принципов, фигуры - миру физическому» - вторил ему господин О. М. А. Голоса называли Шону цифры три и семь, составляли пропорции – три в одном и один в трех, заставляли поверить в сакральное соотношение «Бог-сын, Бог-отец, Бог-дух святой». Треугольник сиял, и это был Бог-отец, треугольное Солнце неуклюже поворачивалось своими острыми углами - и это была Святая Троица, красный треугольник настойчиво шептал Шону, что он есть само королевское величие, Солнце и Луна показывали ему свои треугольники, перед мысленным взором Шона прыгали в беспорядке Пифагор и Афина с треугольником Огня и мудрости, Плутарх со своим прямоугольным треугольником, в котором оживали мужчина, женщина и их потомки. Греки открывали перед Шоном дельту - дверь жизни, ведущую в женское начало к плодородию, древние китайцы подвешивали зачем-то к вершинам фигуры свои длинные мечи, индусы распевали гимны о шакта и шакти, о лингам и йони, о Шиве и его Шакти. Когда в треугольнике появился глаз и уставился на Шона, он проснулся, весь в поту, дрожа от великого напряжения тайны. Последнее слово, вынесенное из кошмарного сна, было английское, слэнговое, и оно обозначало очень простое понятие —TRIANGLE — секс втроём. Шон облегчённо вздохнул. Слава Богу, он вернулся на ЗЕМЛЮ, И он жил в мире ЖЕЛАНИЙ.
Двое уже были – это он сам, Шон Великолепный, и девушка О. , которая никогда ему не отказывала, когда он звонил ей и предупреждал, что приедет «вдвоём». Кого же взять третьим? Мадам с Пчелкой вывесила кирпич на двери, доктор уехал домой, да и не был он симпатичен Шону - вечные бегающие глазки и мокрый алый рот. Брррр…. Оставался новичок - больной N.. Шон посмотрел в камеру. Новичок не спал, он лежал на спине и шевелил губами. Сочиняет стихи, подумал ШОН. Он вывел из гаража новенькую VOLVO, подаренную ему недавно доктором невесть за какие заслуги, включил разогрев мотора и отправился за N. N. согласился на удивление быстро, даже обрадовался, надел белоснежную сорочку, галстук и рваные на коленках джинсы. Готов.
Пошёл дождь, когда они отъехали уже на порядочное расстояние от центра. Возвращаться не хотелось, да и дурная это примета - возвращаться, отступать от намеченных планов. Машина ровно шла по мокрому шоссе, больной N. блаженно улыбался и скандировал только что сочиненные им стихи – RAIN DROPS, WET ROADS, rainbows roars….rebel clouds took the town…Шон включил приемник. Как ни странно, из него полились ритмы рэпа, повторяемые его спутником движениями тела и стихами . Закрыв глаза, N. повторял вслед за радиоприемником — splashes,flashes….smashed windows…broken glass and no love… Вдруг Шону показалось, что кто-то копошится в его джинсах. Оставив правую руку на руле управления, левой Шон дотронулся до мошонки. Так и есть - этот больной N. уже расстегнул молнию и прикладывался своими мерзкими губами к достоянию Шона. «ЭЭЭЭ, друг, да ты ещё и любитель DICKS!....» и вспомнил свою, сочиненную когда-то, в другой жизни, строчку «Губы, истёртые в кровь от молний на ваших джинсах….». Шон не был любителем оральных манипуляций в автомобиле, потому легонько отстранил юношу и достал из бардачка фотографию MARBLE ARCH . Юноша с ужасом отшатнулся от фото, как чёрт от ладана и присмирел. « АГА!...- подумал Шон, - Вы ещё и kolpophob , если боитесь смотреть на женские прелести». Дождь за окном автомобиля всё усиливался. Шон включил фары и дворники, закрыл окна. Тотчас же стёкла запотели. «А не проверить ли этот букетик на наркотики?- подумал Шон,- быть может, он ластится ко мне так, потому что он – buffer?». Ехать с этим типом к О. было бесполезно. Завалит всю встречу. Шон круто развернул машину и поехал по направлению к недавно открывшемуся ночному клубу ULTRAVIOLET. Высадив здесь юношу N., Шон сказал несколько слов на ухо парню, стоящему на входе, сунул ему в карман несколько бумажек и заверил, что приедет утром.
О. , как всегда, была неотразима. « А где второй? Ты пошутил?» « Да, пошутил». «Ну и ладненько… И никто нам не нужен». Позднее, уже в своей комнате, Шон запечатлел эту встречу в стихах. Они остались в архиве его любимой бабушки. Вот как это было:
Once upon a time
She got undressed
And took me silently
And wasn’t it easy.
Some hours passed
And she at last
Put on her pants and pretty gown.
---You want to eat and drink, don’t you?
--- I’m full and fed up, satisfied. How much is it?
---You’ve paid before, you have forgotten, dear…
---O.K. Don’t kiss you I,…miss, please…Am tired I…My thoughts are far.
---I see…Good bye Be happy, dear.
---I will
---You have a very pretty car…
---Oh, yes, I have. Good bye, good bye
Более всего Шону нравилась концовка стихотворения - деловая, спокойная, безэмоциональная. То, что надо --- No kisses, embraces and tears…Fresh air, night traffic and the lights.
No kisses.
К ночному клубу Шон подъехал, как и обещал, рано утром, когда дождь перестал, асфальт чуть подсох и появились первые люди со сложенными зонтами. Элегантный служитель фиолетового культа вывел юношу N. Конечно, он спал, напичканный наркотиком, губы его распухли и кровоточили, джинсы опущены ниже пятой точки. Да и сама пятая точка была разбухшая и зияла. « Вот фрукт», - сказал Шон. Сложив юношу, как складной дачный стул, он кивнул служителю культа и бросил тело на заднее сидение. Ему совсем не было жалко юношу. И он не мучился угрызениями совести за то, что бросил мальчишку в логово волков и шакалов. Он с удивлением отмечал в себе зарождавшиеся в нём качества зверя - жестокость и безразличие к чужим страданиям. Дождь совсем прекратился. Дорожка к гаражу была абсолютно сухой, и не надо было мыть машину. Вынув юношу из машины, Шон благополучно отнёс его в палату, выключил WEB-камеру и решил ничего не говорить доктору, не раскрывать тайну дополнительных свойств этого творения Господа. Он почему-то думал, что владеть этой тайной он должен один.
Эпизод 10 Ощущение Власти
Шон лежал на кровати и смотрел в потолок. Потолок уже не был столь белым, как в самом начале его жизни в ЦЕНТРЕ. Теперь на потолке находился треугольник масонов, с которым «работал» Шон. Он работал с закрытыми глазами, потому что в таком положении ничто не мешало ему сосредоточиться - ни свет луны, ни свет лампочки в коридоре, ни мигание компьютера. Вершина треугольника по-прежнему была направлена вниз, и Шону пришло в голову поставить точки на обеих сторонах, устремленных вниз, и соединить точки прямыми линиями. Линии получались ровненькие, параллельные друг другу. Шон заметил, что каждая нижняя линия была короче верхней, и расстояние между символами РОК ( долг) и ВОЛЯ (свобода) сокращалось, пока не превратилось в точку. Рок - этот символ прошлой жизни, опыта. Как подсказал ему словарь, РОК был «суммой прошлого». Выходит, прошлое можно уничтожить, забыть, нейтрализовать??
Точка ВОЛИ, или Свободы как знак устремленности в будущее, прогнозирование, устремленность к ЦЕЛИ точно так же могла быть нейтрализована, уничтожена, стёрта. Жизнь без будущего? Без цели??? Может ли такое быть??? Выходило, что может. Что же оставалось неизменным, не подлежащим стиранию??? Это была точка, вершина треугольника, и неважно было, куда смотрела эта вершина - вверх или вниз. Если вверх, она была Провидением и Совестью, если вниз - она становилась Властью, не теряя облика Провидения. Книги говорили, что Власть была предусмотрена божественным планом. Она была необходимым условием эволюции, если сочеталась с Совестью, и действовала разрушительно, если превращалась в ПРОИЗВОЛ, нейтрализуя энергию Долга и Свободы. Вот почему метался несчастный треугольник каменщиков!! Он должен был осуществить своё божественное предназначение как знак людям, как символ добра и жизни на земле. Но суровый реал жизни крутил его, как крутит наркомана ломка, он метался между добром и злом, все время тяготея к злу. Шон понял - чтобы овладеть миром, чтобы осуществить божественный промысел, надо иметь ВЛАСТЬ, надо властвовать. Властвовать планетой, странами, государствами, людьми, умами - всем, что есть живого и неживого на Земле. При этой мысли Шон задохнулся от счастья и осознания своей исключительности. Он понял то, чего не понимали другие, или притворялись, понимая. Резким движением он отсек основание треугольника чуть ли не под самый «корешок», положил вершину Власти под подушку и заснул счастливым сном младенца.
Доктор ничего не заметил - ни отсеченной вершины, ибо она существовала в воображении Шона, ни странного состояния больного N ., ни полуденного сна Шона. Его занимала его новая статья о способах лечения сложных форм шизофрении с применением Поэзотерапии. Он понял, что Шон для него - генератор лечебной поэзии, что он может создать свой автономный лечебный сайт и не платить столь дорого международной Интернет кампании. Но на следующий день Шон, этот гениальный выходец с того света, догадался о намерениях Доктора и оставил для себя выход в международную сеть, намереваясь в дальнейшем уйти из-под опеки доктора и открыть свой персональный счет в банке. Как-никак, а стихи были его, Шона, выстраданные и подаренные ему Богом. Так впервые в его новой карьере столкнулись два интереса - две ВЛАСТИ.
Эпизод 11 Демос
Шон и доктор не учли в своих играх, что их ВЛАСТЬ распространяется не на пауков и тараканов, что их безвольные и погруженные в свой внутренний мир пациенты Центра на самом деле - сила, называемая Демос, и если к ней не подобрать ключи, она может быть всеразрушающей. Больные, устав от поглощения стихов и фермерского хозяйства, захотели смотреть футбол и любоваться на обнаженных женщин. Не найдя кнопок входа во всемирную паутину, они зароптали и стали нервно крутиться на стульях с колесиками, потом повскакивали с мест и устремились в ординаторскую. Они жаждали зрелищ, а их пичкали пищей для ума и сердца. Они кричали что-то все вместе, потрясали кулаками, и доктор испугался. Пришлось срочно вызвать дежурного техника-программиста и поставить нужные программы. Идеи доктора о лечении словом терпели фиаско. Нужны были коррективы.
Техник-программист сразу же обнаружил два внесистемных соединения. Одно уходило проводами в спальню Шона, другое - в кабинет Мадам. Он ничего не сказал о своей находке доктору, но поведал о своем открытии Шону, за что получил пачечку зелененьких купюр. Шон велел молчать. В создавшейся ситуации Шону уже не было надобности тайно выходить в сеть и копошиться в поисковиках. Бунт устранил угрозу наказания за непослушание. Шон с облегчением вздохнул — нет худа без добра. Но отдельное устройство, ведущее в кабинет Мадам Пчелки, его очень заинтересовало. Он решил попозже всё выяснить.
Больные сидели за компьютерами и работали в соответствии с индивидуальными программами. Вечно угрюмый педофил Ураган торчал на сайте acquaintances и скабрезно улыбался. Шон подумал, что ему надо бы подбросить клип «Избиение младенцами Ирода Великого» с финальным кадром оторванных pig’s knockers несчастного тирана. Новоиспечённый рыцарь KNIGHT , вернувшийся недавно из лазарета после посещения ночного клуба, внимательно изучал английские стихи своего патрона, к которому он испытывал благоговейные чувства щенячьей любви и преданности. «Этим я займусь отдельно» - решил Шон и присмотрелся к изображению на дисплее следующего больного. Больной содомит Х. был увлечён фауной Южной Америки и Австралии. Он аккуратненько складывал в свою папочку изображения прекрасных лам с гордо поднятой головой, упрямых горных козлов-архаров с огромными рогами, сумчатых кенгуру с детёнышами и прочую бегающую живность. На губах больного Х. играла сладострастная улыбка. «Ну, этот уже выздоравливает» - решил Шон и зафиксировал случай в тетрадочке, чтобы обрадовать Доктора Дона.
Больной по кличке SADIE-MAISIE сидел на далеком расстоянии ото всей остальной братии и плакал. Перед ним на экране светились самые талантливые стихи Шона, самые «ЗАДУШУБЕРУЩИЕ». Временами, между всхлипываниями , SADIE-MAISIE доставал из кармана халата шило и наносил себе удары в левую руку. Всхлипывания прерывались неистовым хохотом удовлетворенного самца. «Пусть колет, лишь бы не в лицо» - думал Шон и записал для доктора, что надо бы подбросить больному несколько фильмов ужасов, с кровью и вампирами, с насильниками и драками. Хорошо бы посмотреть, как будет реагировать больной на сцены с конвульсиями издыхающего дракона. А пока - пока Шон включил в перечень обязательной литературы для этого больного свой стих Sacher-Masoch und de Sade.
Два мазохиста бредут по дороге,
И ладаном пахнут их руки и ноги,
И стонут деревья, и никнут кусты,
И звёзды печально глядят с высоты.
Бредут мазохисты дорогою в ад
И видят - шагает навстречу де Сад.
В глазах - искры смеха,
Печать на устах,
Вот будет потеха
В дрожащих кустах!!!
Два юных страдальца
В испуге глядят,
Два бедных скитальца
И злобный де Сад.
Мгновенья летят,
Мазохисты молчат,
Томление страсти
Вкушает де Сад.
Идут по дороге дорогою в ад
Теперь уже трое -
ОНИ и де Сад !!!
Это была премьера стихотворения, и Шону хотелось понаблюдать за реакцией больного на последние строки об АДЕ. Неужели не побоится?????
Больные, сидевшие в центре всей кампании, были лёгкими. Собственно, их и больными-то нельзя было считать, но уж если родственники доставили их сюда, значит, они им здорово досаждали. Это был молоденький, ещё без большого жизненного опыта дамский угодник SAILOR, это был озорной и вечно смеющийся хулиган SHRIMPER и пятеро KNICKER-WRECKERS и SECKO- SECKOLAS разных национальностей, среди которых выделялся своей внешностью больной FRENCH . «Эти скоро пойдут на поправку» - отметил Шон и записал противопоказания – NO PIG-PILES. C чувством выполненного долга, завершив обход в одиночестве, ибо доктор ДОН задерживался, Шон оформил текущие листы в историях болезней и отправился в город. Мальчонку – новичка он на этот раз брать с собой не стал, приберёг до вечера.
Эпизод 12 Cadavre exquis – Изысканный труп
В Центре было ещё несколько отделений-залов со встроенными палатами, где Шону не приходилось бывать. Перед тяжелой дверью со знаком двух переплетённых квадратов и левым глазом человека внутри Шон замирал, ноги его прилипали к полу, и он не мог двигаться. По-видимому, доктор ловко установил защитные коды, потому что стоило Шону пошевелиться и попробовать сделать шаг вперед, как перед ним появлялось светящееся табло со знаком АНКХА - египетского тау-креста, символа смерти и жизни. Откуда-то издалека звучал приглушенный глас Иисуса «Если не умрёте, не будете жить». Шон уже умирал однажды, и он жил теперь. Рисковать во второй раз ему не хотелось. Он уходил от таинственной двери.
Более всего Шона привлекало отделение-зал для «высокоинтеллектуальных» пациентов. Таковыми они считали себя сами, но родственники почему-то думали, что имеют дело с параноиками - так глубоко они отличались от них и всего обычного люда - они читали книги, копошились в древних рукописях, раскапывали могилы древних египтян и пытались понять непонятное и объять необъятное, сочиняли абсурдные стихи и прозу, писали научные трактаты и рисовали картины. Некоторые занимались лепкой и старались вылепить что-то наподобие буквы О или запечатлеть в мраморе дырку от бублика. На стенах этого зала висели портреты почетных «параноиков» - Агаты Кристи, Бернарда Шоу, Вирджинии Вульф, Фёдора Достоевского, Джеймса Джойса, Кнута Гамсуна, Д. Р. Толкиена. Под портретом Толкиена светилась надпись «1. Восстановление душевного равновесия, 2. Бегство от действительности, 3. Счастливый конец». Отдельно располагались портреты магистров ужаса- Г. Лавкрафта, У. Барроу, Дафны Дюморье, А Хичкока, Шерли Джексон, А. Левина, Стивена Кинга. Под Кингом красовалось светящееся табло - «Легально, популярно, ДОХОДНО». Мимо портрета Ф. Кафки нельзя было пройти спокойно: зрителя охватывал потрясающий страх, хотелось закрыть глаза и уши и бежать неведомо куда. В сторонке ото всех сидел В. В. Набоков с девочкой Лолитой на коленях и своей последней книгой «Лаура» в руках. Вернее, Лаура не была книгой, а представляла собою коллекцию библиографических карточек, которые Набокову-сынуле удалось скомпоновать в солидную книгу и издать, вопреки воле отца. Под портретом красовалась запись – «В половом отношении для меня, в сущности, всё кончено, и однако…». Под текстом был написан другой текст буквами помельче - «Записки Вайльда».
Портреты художников, конечно, возглавлял усатый Сальвадор Дали, и, конечно же, рядом с ним красовалась его ГАЛА. П. Пикассо был представлен «Герникой» и «Девочкой на шаре», К. С. Петров-Водкин представлял «Мальчика», купающего своего красного коня в реке Стикс. «Бубновый валет» и «Ослиный хвост» во главе с М.Ларионовым и Н.Гончаровой играли в карты за столом рублевской «Троицы», а дадаисты – антихудожники представляли свои опусы в виде запечатленных на холсте кусочков туалетной бумаги, деталей разобранных велосипедов и карбюраторов, унитазов и писсуаров. Мсье Дюшан представлял «Обнаженную», спускающуюся по лестнице, случайно приобретенную Доктором Доном на аукционе распродажи имущества Айседоры Дункан. Далее красовались работы братства сюрреалистов. «Братья», озабоченные разрушением барьера логики и разума, взяли в качестве инструкций к действию теории А. Бергсона и З. Фрейда, провозгласили источниками своего вдохновения интуицию, сны, галлюцинации и бредовые кошмары. Теперь уже НАД картинами сюрреалистов красовалась бредовая фраза, созданная сообща «Изысканный труп хлебнёт молодого вина». Шон взял себе на заметку фразу из объяснительного текста на стене, в которой говорилось о полезности «коллективного творчества». Впервые в истории человечества автор произведения присутствовал при его создании как зритель. Наикрупнейшей фигурой был С. Дали, он присутствовал везде, он был вездесущ. Женщина Гала, удобно устроившись голышом то ли на льдине, то ли на весенней лужайке, досматривала свой сон. Сон был вызван полётом пчелы. Пчела летала вокруг граната, не решаясь вкусить нектар. Пчела летала и сердито жужжала, а Гала в последнюю секунду своего сна видела и ощущала клыки тигров, острые зубы хищных рыб и уколы ружейного штыка. Каталонец Жоан Миро делился со зрителями своими детскими галлюцинациями и воспоминаниями, собрав в одном месте крошечных насекомых, птичек и рыбёшек. Это было забавно. Бельгиец Рене Магритт не отставал от Дали в воплощении своих галлюцинаций методом фроттажа, дриппинга и граттажа.
И вот Шон, поскольку он чувствовал себя сейчас туристом – экскурсантом, забравшимся в закрытую художественную галерею, увидел-таки на стене шедевр мирового искусства - «Черный квадрат» К. Малевича. Если бы не А. Бенуа, почувствовавший в сплошной черноте магическую силу Кармы, квадрат так бы и остался черным пятном на белой стене. Под портретом висели строгие таблички: «Познать - невозможно», «Интерпретировать - сколько угодно», «Руками не трогать.» Кроме этого знаменитого «нуля форм» Малевича представляли супрематические работы, призванные перекодировать мир, космос, сознание. Проникнуть в сознание самого Казимира Шону не представлялось возможным. Где-то Шон уже видел коня. Конь был красный. Ах, да. Петров- Водкин. Теперь перед его взором красовались синие кони, синие композиции из линий и цвета В. Кандинского. На стене висел ещё один черный квадрат, но он был уже заполнен. Заполнен красиво и изобретательно В. Кандинским. Белый ромб в Чёрном квадрате, оранжевые фигуры в белом ромбе - расшифровывать изображение можно было сколько угодно. И всё было бы правильным. Невольно Шону вспомнились расшифровки его сочинения HUSH-HUSH, которые когда-то, в той, прежней его жизни, пыталась осуществить одна безумная старуха. Она расшифровала – таки опус и даже поместила свои соображения в крупный научный журнал, который опубликовал её интерпретацию и текст всего стихотворения. Но Шон к тому времени был уже в другом мире и не успел ознакомиться. Да и незачем уму было знакомиться. Текст был до безумия прост и не требовал богатого воображения. Это старухе чудились коды и шифры, она насмотрелась черных квадратов и возомнила себя В. Кандинским. Для расшифровки требовался всего-навсего словарь слэнга или владение лексикой американских и итальянских трущоб.
Послышался шум металлической коляски, на которой PIMP-ы развозили вечерний ужин. Сонные пациенты вылезали из палат и шли чистить зубы перед едой. На ужин был пудинг из кокосовой муки, прохладное кокосовое молоко и золотистый апельсин каждому. Шон сам нынче утром давал распоряжения шеф-повару. Золотистый апельсин - это было здорово !!!
Эпизод 13 Philophobia - Боязнь влюбленности
Проснулся Шон от лёгкого прикосновения к пальцам ног. «Опять эта вдова!!» - испугался он и хотел уж было оттолкнуть мерзкую тварь хорошим пинком в её вонючую пасть. Но тут крепкие руки схватили его лодыжки, и кто-то стал покрывать быстрыми поцелуями его ступни, щиколотки, косточки голеностопа. Шон замер. Руки двигались всё выше, губы незнакомца метались огненным пламенем по голеням и бёдрам Шона и, наконец, чья-то голова уткнулась виском в его левый пах и застыла. Шон потрогал голову. Так и есть: это был бритый затылок с маленьким ёршиком на темени. Его недавний знакомый больной N. лежал теперь рядом с ним и в одном тесном объятии держал ноги и чресла Шона. « Что ты хочешь?»- спросил Шон, - Порошка у меня нет…». «Не надо. Я люблю тебя, Шон», - сказал больной N. , и горячая слеза его обожгла пах Шона и медленно поползла куда-то дальше вниз. Что-то шевельнулось в памяти Шона, но поскольку память о прошлом была отключена, он смутно соображал, почему же не гонит этого безумца, не пинает его ногами и не кричит «Убирайся вон». Слеза и горячий шёпот мальца сделали своё дело. Живот Шона напрягся, горячая волна желания захлестнула всё нутро, остановившись где-то между чреслами, и он подчинился власти этого странного человека, подчинился его желанию, столь неожиданному для Шона и необузданному.
Шон смотрел в потолок и старался вспомнить. Не получалось. Тогда он вызвал в памяти треугольник и открыл точку РОК-а. И он вспомнил. В той, прежней жизни, он точно так же лежал и смотрел в потолок. Качался абажур, метались тени на потолке. Где-то вдали отсчитывал время метроном. Тихо-тихо, медленно и нежно, в унисон, двигались их тела. Шон даже вспомнил первую строчку своего стихотворения – HUSH,HUSH, SLOW AND TENDER. JEANS, PLUSH, VELVET, SILK, RAT’S RACE, CLOSE TO ENDING… Господи, сколько их было в его прежней жизни - белых и цветных (SILK and VELVET), с бархатом темной кожи и нежной свежестью лилий - белой! Сколько раз приходилось ему продираться сквозь плотность джинсовой ткани и неприступность металлической змейки к мягкости и пушистости чудесного пушного зверька (JEANS , PLUSH) и ощущать конвульсии чужого взбесившегося STING- а, с тоскою ожидая окончания пантомимы, ничего не испытывая при этом, кроме унижения и стыда. Он сказал потом так об этом: DISGRACED,HOLLOW,WEAK… униженный, опустошенный, измученный…. Ему нужны были деньги, ему нужно было обустроить своё гнездо. Увы, кроме займов в банках и сомнительного заработка на дорогах, ничего не было. Кто он был?? HOOK? Чем зарабатывал? Да вот этим самым, чем сейчас зарабатывает больной N., да ещё одним местом под названием TRAP. Стыд… плен… унижение….
Мальчик был профессионалом и старался вовсю. Шон лежал в блаженной истоме, но ни один мускул его не дрогнул в порыве благодарности или любви к этому несчастному. Воспоминания наваливались всей тяжестью: ADULTERY, SHAME… Чужие жёны, чужие женщины, чужие дети… Зачем ему всё это было нужно? Но он иначе не мог. Он принимал жизнь такую, какая она являлась ему, и ничего не мог сделать по-другому. NO DEAL… NO HEAT… NO WAY! С того самого времени осталась у Шона страшная пустота в левой половине груди и сформировалась устойчивая невозможность полюбить кого-то. Даже встретившись с ЛЮБОВЬЮ к себе женщины или мужчины, он терялся и убегал. Он до сих пор не был знаком с этим чувством. «Мне страшно сближаться и больно терять», - пожаловался он однажды одной любившей его старушенции и вырубил её из своей жизни. «Спасибо Вам за те чувства, что Вы дарите мне и которые мне самому ещё не приходилось испытать…» - писал он в ответах влюбленных в него женщин, сраженных притягательностью его стихов. Он тщательно собирал аватарки влюбленных в него девушек и аккуратно складывал в сейф.
Мальчик N. блаженно спал, уткнувшись носом в живот Шона, как будто боялся во сне потерять свое сокровище. Шон не шевелился. Он продолжал вспоминать. Любил ли он?? Он вспомнил, как впервые испытал чувство горячей благодарности к женщине, намного его старше, которая гладила и ласкала его голову, разместившуюся меж её огромных и сочных, как дыня, грудей. Шон плакал, а женщина гладила его голову и приговаривала «Ничего, мой мальчик, ничего, вот ты уже и взрослый…». Была ли то любовь? Шон сомневался. Но зато он отчетливо помнил сейчас жар воспаленного тела своего молодого друга Фигераса, которого похоронил где-то в Альпах. Этот жар испепелял его, заставлял стонать и плакать. Он вспоминал. И сейчас этот молодой пацаненок чем-то напомнил ему Фигераса. Ладно. Пусть живет, пусть любит.
И Шон сочинил новый стих, посвященный погибшему другу и окрашенный ревностью последующих встреч с любившими его женщинами:
DIE DOWN, YOU,
BENEATH MY ARMS
EXACTLY THERE WITH SMOKY CIGARRETTE
I HEAR WEAK AND GENTLE Oh
AND SEE YOUR DOWNPOUR OF HAIR
FROM UNDERNEATH YOUR BERRIES
RELEASE MY BLUE EYE, PLEASE,
WHICH TAKEN IS
BY THICKNESS OF YOUR BOZAK
DIE DOWN YOU!
BUT NOW
AM HOWLING I FROM FURIOUS EYES OF YOU!
Стихотворение, правда, сочинил не он, а его знакомая старушенция, но Шон мог с полным правом приписать его себе. Старушка бы не обиделась.
Потянувшись за сигаретой, Шон обнаружил светящийся глаз камеры наблюдения. «DAMN!»- произнёс Шон, легонько отстранил Мальчишку (он теперь стал для него чем-то вроде сына, Шон даже полюбил его), поднялся и пошёл по следу кабеля.
Эпизод 14 Дитя любви
Шон шёл по следу. Мягко ступали больничные тапочки по натёртому паркету, неслышно следовала за Шоном его тень. В коридорах никого не было. Больные спали. След привёл Шона к двери с магическим глазом в квадрате, и он остановился. Туда ему было нельзя. И всё же. И всё же. Надо искать другой вход (или выход?). А пока Шон внимательно разглядывал кабель и увидел, что от него отходят несколько синих проводочков, умело заплетенных косичкой и вставленных в белый футлярчик. Футлярчик сливался по цвету с белой стеной и почти не был заметен. Соблазн был велик, и Шон продолжил поиски. А в это время кто-то по ту сторону камеры, кто сейчас, как Шон, бодрствовал, отстукивал на клавиатуре стихи -
Cоблазн - охотничья собака.
Спешит туда, где пахнет след.
Бывает часто так, однако,
Следов - до фени, нюха - нет..
Этот кто-то видел всё и насмехался над Шоном. Издевался. Действительно, следов было много, но Шон растерялся. Три тайные комнаты были связаны наблюдательным глазом с его комнатой. «Найти-то можно… - думал Шон, - но что им всем от меня надо?». Он вошёл в зал – галерею. Мирно спали в палате больные, дремал барон Мюнхгаузен на стене, хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский чистил своё копьё для завтрашнего путешествия «в пустыню собственной души», Шон чуть не запнулся об это оружие чудака. Рак-отшельник Бретона заканчивал свой знаменитый опус «Мышеловки души тушили калорифер белого меридиана таинств Шатун корабля Спасательный плот Прекрасно падают пригожих водоросли разных цветов Трепет ночных возвращений Две головы плоские чаши весов». Шон покрутил пальцем у лба и взял журнал учета больных этого отделения. Удобно устроившись в кресле возле горящей лампы коридорной санитарки, которая невесть куда подевалась, он стал листать журнал. Ничего интересного - маниакальный синдром, бредовый синдром, параноидный синдром, галлюциноз, синдромы навязчивых состояний, фанатизм трудоголиков, мания изобретательства, мания величия, мания чистых рук, аффективные расстройства посттравматического характера и др. Алкоголиков и наркоманов доктор в свою клинику не брал. Он не владел методиками лечения этих болезней. Шона интересовали «гуманитарии». И он нашел их.
Учёный филолог А. постигал творчество поэта У. Х. Одена. Он глубоко-глубоко проник в подсознание поэта и теперь систематизировал свои познания, проводил аналогии, писал статьи и регулярно публиковался. Даже молодая жена и новорожденный ребенок занимали его менее, чем этот ОДЕН. Доктор не спешил с диагнозом, ибо по опыту знал, что увлечение скоро пройдет, кончится. Как только А. Г. защитит диссертацию, всем станет легче. А пока - пилюли от переутомления и микстура для ясности слова.
Do we want to return to the womb? - вопрошал поэт и вслед за ним Ученый А.Г. NOT AT ALL- отвечали оба. No one really desires the impossible: that is only the image out of our past. We practical people use when we cast our eyes on the future…..Далее в выписном эпикризе Шон ничего не понял и перешел к следующим больным. «Эксплицитные и имплицитные аксиомы», «Фреймовая презентация семантических компонентов», «Синэргетический эффект в модернизации…» - читал Шон и ничегошеньки не понимал. «Метамитемы, декалог» - пытался понять смысл записей Шон, но терминология лингвистики была ему недоступна. Он понял, почему эти люди здесь - их просто не понимали и просто отделывались от их общества и, как им казалось, заумности.
И вот две записи привлекли его внимание - «Вертикальное и горизонтальное прочтение текста…» и « Кодирование и декодирование поэтического текста как способ постижения его гармонии». Шон думал, что основной метод прочтения всегда связан с диагональю. Прочёл по диагонали и дальше пошёл. Оказывается, можно читать по вертикали и по горизонтали… Странно это. Для чего кодировать текст, если в нём все законно? И зачем его декодировать, если ты его наполовину понял, наполовину не понял? Ну и что из того? Иди дальше. Но тут Шон заметил, что автор Г. Ч. (Геннадий Челобитов??) несколько раз упоминает его, Шона, имя и цитирует ЕГО, Шона, стихи… Ага. Вот Оно! Пробежавшись по диагонали по исследованию, Шон решил, что ничего крамольного в тексте нет, но и ничего для него полезного - тоже нет. «Так, словоблудие…» - заключил он и зевнул. Наверное, этот Челобитов подсматривал за Шоном, чтобы не упустить момент сочинения нового стиха и включить его в расследование. И тут он обратил внимание на заключение доктора:
«Склонен к препарированию текстов острым скальпелем. Смотреть, чтобы не травмировался». Шон загоготал, как гусь, и покинул это отделение.
В голове бились строчки, увиденные в одной из историй болезней. Шон не помнил автора и переводчика.
Every line - a child of love, Каждый стих - дитя любви,
An illegitimate beggar. Нищий, незаконнорожденный.
A firstborn - left by the way Первенец - у колеи
As tribute to the winds. На поклон ветрам – положенный
For my heart - hell and altar, Сердцу - ад и алтарь,
For my heart -Eden and after. Сердцу - рай и позор.
Who’s the Father? Maybe – a tsar, Кто отец? - Может - царь.
Maybe – a tsar, maybe- an imposter. Может царь, может - вор.
Почему царь? Почему вор? Почему незаконнорожденный? Шон уже пожалел, что так быстро ушёл от странных филологов. Ему понравились слова « Каждый стих - дитя любви». Это он понимал. Стихи надо писать с любовью, любить их, как своих детей, жалеть их, как подброшенных младенцев… Шон медленно брёл по коридору, а впереди светилось табло «Марина & Mary Jane White». Ах, да! Как же он не признал Марину? Марину, которую боготворил, которую любил, в ритмах которой писал свои стихи??? Он оглянулся на отделение интеллектуалов и прошептал «Спасибочки»…..
За окнами светало. Наступало утро, Шон входил в свою комнату. Мальчик проснулся и преданно смотрел на Шона. « Тебя как зовут, друг?»- спросил Шон. « Родригэс, сэр». Шон вздрогнул. Да! Он помнил. Он недаром вспомнил Фигераса. Родригес – Фигерас - какая разница? Он знал, что отныне этот юноша - его сын. И он будет за него бороться.
Эпизод 15 CREDO,QUIA ABSURDUM -1 Верю, потому что абсурдно…
Доктор Дон Шринк заканчивал свой трактат на тему « Продуцирование массового психоза воздействием слова и образа на эрогенные точки HOMO LUDENS». HOMO LUDENS - это «человек играющий» на латыни. Предварительное слушание состоялось недавно в Цюрихе, и доктор спешил. При успешной защите ему открывалось неслыханное будущее - его пригласили бы научным консультантом в одно из военных ведомств, ему предоставили бы частную психиатрическую клинику в самом Лас Вегасе, его методиками пользовались бы ведущие психиатры мира. Слава, почёт, деньги, наконец, чёрт их возьми!!! И всё это - благодаря Шону, этому странному поэту, которого он, доктор ШРИНК, откопал в закоулках морга, обнаружив у него второе сердце. Лечение больных с помощью стихотворных текстов Шона имело грандиозный успех. Тысячи и тысячи больных были прикованы невидимыми цепями к экранам компьютеров и поглощали стихи. Каждому казалось, что Поэт написал текст именно для него, именно к его заблудшей душе прикоснулся, именно к нему обращается со словами любви, преданности и сочувствия. Да, поэт был талантлив. Одно смущало доктора - все стихи Шона отражали страдания молодой души, непознанной и одинокой. Это находило отклик, это завораживало, заставляло сопереживать. Но всё это относилось к прошлой жизни Шона, которую он постепенно забывал, хотел забыть. Стихи заканчивались. А поскольку Шон отключил в своем сознании прошлое и будущее, писать о настоящих буднях психиатрического центра было как-то неудобно. Это было неинтересно. Шон выдыхался. И тогда доктор вызвал своего коллегу, психиатра с большим жизненным опытом, получившим образование в нескольких центрах мировой психиатрии, носящих имена З. Фрейда и К.Г. Юнга, и специализирующегося ныне в области маркетинговой психологии и психиатрии. Коллега доктора недавно защитил третью диссертацию в области Глубинной психологии и особо осветил её роль в инволюционных процессах цивилизации.
На утреннем совещании «треугольника» доктор Дон объявил о выделении солидной премии Шону и намекнул на дальнейшее тесное сотрудничество. У Шона появился реальный предлог зайти в кабинет мадам Пчёлки, что он и не преминул сделать тотчас же после совещания. Мадам Пчёлка сидела за компьютером и вновь перед ней, как и в прошлый раз, лежал манускрипт. Шон приблизился и заглянул в рукопись. «Завещание» - успел прочитать он.
Мадам Пчелка поднялась со слащавой улыбкой: «За премией?». «ДА, хотелось бы». «Наличными или чеком?». Шон подумал, что, пожалуй, возьмёт наличными. Он хотел купить мотоцикл своему новому другу Родригесу. Внутренний двор клиники был достаточно большой, и пацан мог ездить по кругу на большой скорости. Когда Шон уже переступал порог кабинета, Мадам окликнула его. «Да, Шон, совсем забыла. Вам надо бы подписать контракт с Центром». «Контракт?»,- удивился Шон… «Да, Центр скоро будет реформироваться, и все его сотрудники должны обновить контракты». Шон не помнил, чтобы он когда-либо уже подписывал контракт с Центром. Но он промолчал. «Текст уже готов, - поспешила сообщить Мадам, - вам нужно только поставить подпись. Вот тут». Всё читать Шон не стал. Как всегда, он пробежал текст по диагонали, увидел там слова – ротация, сообщества, сайты, доверенность и поставил подпись. Шон не знал, что отныне все его сочинения принадлежали не ему, а Центру, который имел право распоряжаться ими по своему усмотрению. Весь доход от прокручивания его произведений поступал отныне на счета Центра. Даже доход от деятельности игровых автоматов с его стихами, разбросанных по всему городу, был уже не его личным доходом, а собственностью Центра. Не знал он и того, что в последнем пункте контракта было оговорено его согласие на трансформации текстов любого характера, в том числе и трансформации с применением визуальных средств.
Когда Шон покинул кабинет, Мадам облегчённо вздохнула и обратилась к манускрипту. Это было Завещание ещё живого Шона, в котором он оставлял после смерти всё свое движимое и недвижимое имущество, весь свой интеллектуальный багаж Мадам Пчёлке. Подпись Шона у неё уже была. Не составило особого труда перенести её из контракта в Завещание, поставить все необходимые коды, и готовое Завещание было положено в сейф - туда, где хранились самые ценные бумаги Финансового директора Центра. Шон поспешил поделиться радостью с Родригесом. Пока мальчишке нельзя было давать деньги прямо в руки, потому Шон договорился с ним, что в ближайшее время они поедут в город и выберут самый лучший в мире мотоцикл.
Шон, несмотря на свою вторую жизнь, оставался мальчишкой. Озорство и дурашливость были состоянием его души, он испытывал огромное желание всегда оставаться молодым, здоровым, а потому его особо занимали всегда вопросы красоты тела, занятия спортом, водные процедуры, весёлое времяпрепровождение с молодыми парнями. В Центре Доктора Дона его желания были ограничены, потому он частенько выбирался в город, отдаваясь утехам, которым в это время отдавались почти все молодые люди Запада. Кажется, это явление называлось ПУЕРИЛИЗМ или РЕСУБЛИМАЦИЯ. Стихи - стихами, они рождались в голове его сами, и Шон часто поражался, почему его стихи жили отдельной от него жизнью. В жизни он боялся смысла своих стихов, полагал, что они далеки от этических и нравственных проблем, его привлекала красота собственного слога, и он поражался, что могли все эти женщины и девушки находить особенного в глубинах его текстов. Он был равнодушен к тем проблемам, которые другие видели в его стихах, его удивляли восхищение и обожание. Но он принимал всё это с великой охотой, так как сознание своей исключительности возвышало его в собственных глазах, ставило на одну высоту с Великими мира сего и поднимало чуть ли не до небес.
Эпизод 16 CREDO,QUIA ABSURDUM -2 Верю, потому что абсурдно…
Шон и Родригэс возвращались из салона на новеньком блестящем мотоцикле. Пацан сидел впереди, и ветер щекотал ноздри Шона терпким ароматом колючего ёршика на голове Родригеса. Он заранее смаковал подробности будущего интима и сочинял новый стих: «Люблю обнять и рухнуть в пустоту, не покарябав руки о коряги,…Подняться и помедлить на мосту, окурком целясь в тающий кораблик….Люблю, как с губ пацаньих перегар сползает в грудь лавиною чадящей, по локоть несмываемый загар и грешников, о грешницах скорбящих….». Была весна. Середина марта. Сердце пело, и прохлада утра кружила голову. Мотор ревел, Шон сочинял: « В моём саду давно растаял снег, и тополя, весенним ветром пьяны, раскачивают небо, как во сне …Вам от меня - пурпурные тюльпаны» - Шон прокричал последнюю строчку девушке в голубом берете, шарахнувшейся от пролетающего мотоцикла. Он был пьян, пьян свободой и весной. «К чёрту всех! К чёрту доктора, к чёрту Мадам с её договором» (кстати, что там было, в договоре?), « Я выспался за годы плена, натосковался, отхворал, в кровь истесал себе колена, пока в пыли тебя искал…».
Шон развернул мотоцикл у гаража и быстро соскочил с сиденья, чтобы открыть двери. В лучах весеннего солнца на задней стенке гаража что-то блеснуло. Шону стало интересно. Он приблизился. Это было зеркало. Рядом - два прямоугольника с глазом внутри. В зеркале отражался Шон. Его правый глаз был окружён темным кольцом - последствия давнишней спортивной травмы. Да, это был он, Шон. Постаревший, похудевший, с ввалившимися скулами и горящим взглядом. Он надавил на зеркальную дверь, и она подалась. Впереди были ступеньки, круто уходящие вверх. Шон пошёл. Несколько спиральных поворотов - и Шон очутился в комнате, которая всегда была для него закрыта. Камера Обскура, тайная комната доктора. За лабораторным столом сидел Паук. Это был сын Чёрной Вдовы, стерилизованный доктором Доном и потому не представляющий интереса для Самки. Паук работал, выполняя все инструкции гостя из Европы, консультанта по биохимическим процессам головного мозга. Тоненькой пипеткой он набирал черную жидкость из резервуара и закапывал её между строчек лежащих перед ним текстов и поливал жидкостью картинки клипов. Жидкость мгновенно превращалась в цифры, бесконечные ряды цифр, несущих в себе информацию ЛИБИДО. Цифровые команды тут же запускались в мировую сеть. Шон понял. Вот почему его стихи имеют такую силу, вот почему все девушки страдают и плачут, вот почему они шлют ему любовные письма и, не получив ответа, пытаются покончить с собой. Выходит, это не Он, Шон, имеет власть над ними, а какая-то черная мерзкая жидкость!!! Шон осмотрелся. Паук не замечал его, поглощенный магическим процессом преобразований. Шон приблизился к резервуару. Вглубь уходили тонкие шланги, идущие от какого-то существа в углу комнаты. Шон приблизился. Это была Чёрная вдова, та самая, что бросилась на Шона в самом начале его жизни здесь, в Центре. Вдова жила. Но, боже мой, что с ней стало!!! Она была вся укутана веревками из прочной паутины, она не могла двигаться. Она могла только генерировать свою слюну и свои генитальные выделения. Так решил доктор, и так решил ученый консультант из Европы. Они недавно прибыли из города Х., где участвовали в симпозиуме по проблемам использования выделений насекомых и пауков и слушали доклад биохимика С. о силе выделений паука Черная Вдова, превышающей силу ВИАГРЫ в сотни раз. Однако доктор С., по словам консультанта, не рассматривал проблемы побочных действий препарата и противопоказаний. А между тем доктор ДОН и его коллега заметили, что превышение нормы потребления секрета Черной Вдовы вызывали у пациентов побочные явления - агрессию, злость, зависть, ревность. В других лабораториях наблюдались случаи самоубийств и насилия. Но ничего этого Шон не знал. Ему стало мерзко и страшно.
А между тем мохнатые щупальца Вдовы вытягивались по направлению к Шону, прочные веревки ослабевали под силою природного инстинкта. И вот она уже свободна, и вот она замерла перед прыжком, смертельным для Шона. «Ах ты, сволочь!» - Шон вложил всю свою молодецкую силу в пинок и, когда Вдова упала, обрушил на неё весь свой гнев, всю злость и страх, заключенные в одном резком движении ступней. Раздался хруст, из Черной Вдовы брызнула во все стороны чёрная вонючая жидкость, залепила стены и экраны мониторов. Стены задымились и стали лопаться, экраны погасли и стали взрываться. Паук упал замертво, а Шон, круто развернувшись, бросился вниз по ступеням.
Только бы успеть, только бы успеть! Он выскочил из гаража и крикнул Родригесу, как собачке: «Ко мне!». Родригес повиновался, они уселись на мотоцикл и рванули с места. Позади горел Центр, лопались и взрывались мониторы, метались в ужасе пациенты, выла от боли Пчёлка, и пытался поймать свои научные записи в этом хаосе огня и пепла доктор ДОН. Шон летел на полной скорости. Вот он, «Открытый шлагбаум перед идущим поездом», вот он, благословенный миг адреналина!!! Асфальт кончился, и мотоцикл рванул в синее небо, в запахи весны и черёмухи. «Люблю обнять и рухнуть в пустоту…», - пронеслось в голове Шона. Больше он ничего не слышал и не видел. Видели остолбеневшие прохожие— на светлом небе над крутым обрывом темным силуэтом падал сверху мотоцикл с двумя тесно прижавшимися друг к другу фигурками. И, конечно, никто не слышал, как на другом конце Земли, далеко от этого города в этот самый миг одинокая старая женщина записывала в тетрадь своё новое стихотворение:
О! Как прекрасно восполнять страницы
Судьбы, ушедшей в Никуда,
Подняться в небо гордой птицей
И, озирая города,
Деревья, скалы, море, реки,
Паря над сутолокой дня,
Вдруг рухнуть вниз, отверзнув веки,
И прокричать
«Люблю тебя»!..
Примечание: В повести использованы строки стихотворений Поэта и собственные сочинения автора.
Эпилог: Ностальгия
Эпизод 1 Щелкун и арбузная корка
Щелкун лежал на дне большого мусорного бака и пытался вспомнить, что произошло. Он помнил, что взял в рот большой грецкий орех и только собрался его раскусить, как бах - трах… щёлкнула пружина, и рот перестал слушать Щелкуна. Хозяйка пыталась и так и эдак расколоть орех, но, увы. Щелкун оставался с открытым ртом, и меж его длинных белых зубов были видны остатки прежних орехов. Потом чья-то сильная рука подхватила Щелкуна, и он оказался здесь, на дне мусорного бака. Сильно пахло гниющими овощами и фруктами, но Щелкун не мог поднести руку к носу, потому что все его детали остановились в вечном покое.
Вдруг что-то теплое и мягкое шлепнулось ему на лицо. Это был Мышиный король, с которым Щелкун был знаком по прежним временам. Только сейчас у Мышиного короля жутко вонял его королевский крысиный хвост (подарок матушки), и шерсть по бокам тушки свалялась в клочья. Король линял. Увидав Щелкуна, Мышиный король обрадовался и стал вынимать у него из зубов остатки грецких орехов. Морда его не влезала в пасть Щелкуна, потому он приспособил хвост, длинный и гадкий. Щелкун зажмурился от брезгливости, но поделать ничего не мог. Пружины не работали.
Трах - бах!! Сверху посыпалось что-то скользкое и мокрое, это были арбузные корки. Пустая половинка арбуза с хвостиком больно ударила Щелкуна по голове, и рот его захлопнулся. Мышиный король пытался подпрыгнуть высоко, но его длинный крысиный хвост застрял меж зубов Щелкуна, и сколько он его ни дергал, хвост не повиновался. Так и застыли в немой сцене Щелкун и Бывший Мышиный король, связанные намертво захлопнувшимся ртом Щелкуна. Вдали звучала медленная печальная музыка. Это хозяйка Щелкуна играла Бетховена.
Эпизод 2 Щелкун и марципановый пирог
Настало утро. Утром всегда приезжал мусоровоз, переворачивал баки в огромный контейнер и уезжал. Щелкун лежал на самом дне бака, и потому когда огромный ковш захватил бак и перевернул его, он оказался на самом верху и, конечно же, свалился. Рот его щелкнул, и Мышь с крысиным хвостом убежала. Мусоровоз тяжело изрыгнул рычание и уехал. Щелкун лежал под палящим солнцем с открытым ртом, и ему ужасно хотелось пить или пожевать скорлупку от ореха, чтобы утолить жажду.
Чья-то рука подняла Щелкуна, покрутила его туда-сюда, кто-то дыхнул на него ароматами вчерашнего застолья и сунул его в карман комбинезона. Это был известный БОМЖ Филя, который промышлял на свалках в поисках цветного металла. Но Щелкун не был цветным. Да, он был раскрашен в красное и голубое, но внутри у него жила обычная чугунная сущность, тяжелая, но крепкая. И тут Филя вспомнил, что у него есть знакомая дама, плюшечница. Она жила в соседнем дворе, и из её окон всегда вкусно пахло ванилином, корицей и ещё чем-то. Филя ел её плюшки с орехами. Очень вкусные плюшки, мягкие, легкие, как пух лебедя, наполненные замечательными орехами - миндальными, грецкими, арахисовыми. Дама добавляла в орехи плавленый сахар и этим изделием, называемым ею МАРЦИПАНОМ, наполняла плюшки.
Филя вытащил из кармана Щелкуна и решил помыть его под ближайшим краном. Ближайший кран был только в гараже у Михаила, знакомого Фили. Михаил с интересом посмотрел на Щелкуна и предложил обменять его у плюшкиной дамы на пиво. Филя так и сделал. После удара арбузной коркой Щелкун принял прежнюю форму, он мог двигать челюстями вверх и вниз и потому был ценен для Дамы с плюшками. Она отвалила Филе сто рублей на пиво и поставила Щелкуна в шкаф.
Вечером Щелкун приступил к работе. Перед ним стояла чашка с орехами, самыми разными, и он принялся их обрабатывать. Грецкие орехи были самыми большими и с трудом лезли в рот, но он храбро расправлялся с ними, правда попадались мелкие, дикие, которые никак не хотели раскалываться. Щелкун отправлял их в отдельную посудину. Арахис был слишком мягкий и вяз в зубах, потому он оставил обработку его для самой дамы. Миндаль… Миндаль был упрямым, выскальзывал, переворачивался и норовил убежать под стол и закатиться в какую-нибудь щель. Щелкуну нравился его горьковатый вкус, когда удавалось вскрыть скорлупку и чуть прокоснуться к мякоти. А зеленые фисташки были бесстыдницами. Они оголили свои тела еще до встречи со Щелкуном. Ему оставалось только поддеть зубом их острые скорлупки и отшвырнуть в сторону.
Хозяйка была довольна. Теперь у неё были целы ногти на руках, и скорлупки не разлетались в стороны, и ядра не крошились, как прежде, когда она била чугунным молотком по орехам, завернутым в тряпочку. Щелкун занял свое место в шкафу и заснул счастливым сном уставшего на работе человека. И снился ему большой завтрашний пирог с марципаном, он вкусно пах, он был такой мягкий и пышный на ощупь, а возле пирога лежали скорлупки, большие - от грецких орехов, маленькие - от миндальных и фундука, мягкие и непричесанные - от арахиса. Щелкун улыбался во сне, и ему было хорошо.
Эпизод 3 Щелкун и Бетховен
Поздно ночью Щелкун услышал сквозь щели кухонного шкафа печальные звуки музыки. Это был Бетховен, играла его бывшая хозяйка, он это знал точно. Та, которая выбросила его тело на помойку за ненадобностью. Щелкун закрыл глаза и слушал-слушал. Всё-таки он любил свою хозяйку, он помнил её маленькие пухлые ручки, конфетный запах её кармана на фартучке, куда она часто помещала Щелкуна, помнил нежный тоненький голосок, когда она просила отца разрешить ей ещё немножко поиграть со Щелкуном. Она гладила его чудовищную пасть носовым платочком и приговаривала: "Ах ты, мой бедненький!" Щелкун так расчувствовался, что по щеке его поползла жгучая слеза и застряла где-то между витками пружины, поддерживающей челюсти.
Рядом с ним лежала и светилась в темноте шкафа ручка от мясорубки из белого чугуна. Ручка была одноногая, а вместо головы у неё зияла большая дырка. От деревянной туфельки чуть-чуть пахло мясным фаршем. Щелкун не любил мясо, он любил скорлупки от орехов. Ручка тоже слушала музыку, но у неё не было таких воспоминаний, как у Щелкуна, и потому она не плакала. Она знала, что завтра хозяйка насадит её на торчащий штырь мясорубки, и она будет бесконечно крутиться в вальсе по кругу, раз-два-три, раз-два-три! Ах, как это упоительно - крутиться по кругу, крутиться, крутиться !!!
Звуки музыки стихли. Щелкун весь напрягся, чтобы послушать ещё, но, увы, стояла полная тишина. Так пролежал он всю ночь, рядом с ручкой от мясорубки, наполненный воспоминаниями. Утром хозяйка открыла шкаф, ухватила Щелкуна за туловище и поставила на стол. Надо было работать. Щелкун глубоко вздохнул и принялся грызть орехи - грецкие, фисташки и миндаль.
Эпизод 4 Щелкун и штопор
Хозяйка решила устроить великую головомойку своим подопечным. Налила в большой таз горячей воды, выдавила шампунь из тюбика, размешала до пузырей и уложила в таз всех подряд. Кроме Щелкуна тут были: давилка для чеснока, элегантная дама, немного похожая на Щелкуна устройством своего организма, ложки мельхиоровые и одна серебряная (она гордилась своим благородным происхождением и редко с кем разговаривала), вилки, которые цеплялись к каждому своими длинными зубами, двухэтажная выбивалка косточек для вишневых ягод, штопор обыкновенный с двумя деревянными ручками вместо головы и витым изящным телом. Это был единственный мужчина среди всего набора помощников мадам Плюшкиной.
Щелкун стал присматриваться к Штопору - всё-таки надо подружиться с кем-то однополым. Штопор ему не очень понравился - какой-то вертлявый весь. Штопор очень гордился своим острым кончиком и повторял: «Ах, не трогайте мой острый кончик, а то он притупится, и хозяйка выбросит меня…». Ложки сплетничали, что иногда на Штопоре был какой-то странный предмет, похожий на бабушкину юбку. Они не знали, глупые, что это была всего-навсего пробка от бутылки, которую хозяйка в спешке не успела снять со Штопора. Но Штопору это нравилось - пробка была мягкая, упругая и слабо источала ароматы коньяка.
Штопор наклонился своими двумя ручками к Щелкуну и прошептал загадочно: «А здесь где-то есть ОНО. Ситечко для чая. Очень интересный экземпляр!!» - Штопор хихикнул, из чего Щелкун понял, что Штопор глуп, как его юбочка и легкомыслен, как аромат от этой юбочки. Ситечко висело на крючке. Оно было пухленькое, маленькое и закрыто на маленький замочек. Замочек могла открывать только хозяйка, когда заваривала чай для гостей и угощала их марципановыми плюшками. Внутри ситечка находились ароматные травы со всего света - Индии, Цейлона, Китая, Абхазии и даже с острова Великобритания, где ароматные травы, как думал Щелкун, не растут вовсе. Щелкуну было приятно, что некоторые травы произрастали там же, где и его любимые орехи. Он считал, что они с Ситечком могут быть земляками.
Время лежания в тазу закончилось, и хозяйка брала по очереди каждого, споласкивала под краном и выкладывала на салфетку сушить. На этот раз Щелкун оказался рядом с давилкой для чеснока. Вымытая, она благоухала шампунем и весело щебетала. Скоро у Щелкуна заболела голова от названий кушаний, для приготовления которых давилка давила и давила чеснок. Тут были и харчо, и цыплята табака, и фаршированное мясо поросенка, и студень, и заливные языки , и… и… Давилка была очень образованная дама, и это скоро наскучило Щелкуну. Он вспомнил о легкомысленном Штопоре и тихонько позвал его. Штопор откликнулся и попросил разрешения у честной кампании рассказать о недавнем банкете, где он был главным распорядителем стола. Дамы согласились. Штопор взахлеб стал перечислять марки сухих, сладких и полусладких вин, которые поверяли ему первому свои феромонные тайны, делился впечатлениями от вдыхания паров коньяка и, конечно же, рассказывал о блеске бокалов, фужеров, рюмок, кубков и других изделий из стекла и хрусталя, в которые наливали ЕГО напитки после того, как он, Штопор, давал им добро. Щелкун устал. Ему хотелось чего-то этакого, чего, он не понимал. И тут он опять услышал вдали мелодию Бетховена. Сердце заныло, и Щелкун отключился. Он не обращал внимания больше ни на Ситечко, ни на Давилку, ни на болтливого Штопора. Сердце его было там, в той комнате, где у рояля сидела Девочка, а в кармашке на её фартучке лежал тот самый носовой платок, которым она когда-то вытирала его огромный рот и повторяла: «Ах ты, мой бедненький!!!».
Раннее солнце проникало сквозь щели кухонного шкафа, где в истоме и неге после вчерашнего купания лежали вилки, ложки, Давилка для чеснока, Выбивалка косточек , Штопор обыкновенный и Щелкун. Хозяйка встала давно и месила тесто для плюшек. Оставалось сварить сахарный сироп с орехами. Щелкун, как бравый солдат, поднялся с ложа и открыл дверцу шкафа. «А, ты проснулся…» - пропела хозяйка и поставила Щелкуна на стол рядом с чашкой для орехов. И тут распахнулась дверь, и лучи солнца брызнули в комнату, ослепив Щелкуна. Он зажмурился. А когда открыл глаза, в дверях, в солнечных лучах стояла его Девочка и улыбалась. Глаза Щелкуна округлились, орех застрял во рту, и он так и стоял, вытянувшись во весь рост, как солдат в строю.
«Ты чего так рано?»- спросила хозяйка.
«Нам нужны плюшки», - отвечала Девочка.
И тут она заметила Щелкуна и тихо спросила у хозяйки: «Это Ваш Щелкун?»
«Мой, - хозяйка подозрительно прищурилась, - А тебе зачем??»
«Я подумала, я подумала, ... это мой Щелкун...».
«Не выдумывай! Щелкун мой», - отрезала хозяйка и стала забрасывать орехи в кипящий сахар.
«Да, я вижу,- грустно сказала девочка,- а я каждый вечер играла "К Элизе". Думала, он услышит».
«Я слышал, слышал» - хотел закричать Щелкун, но во рту у него был большой грецкий орех.
«Да,- сказала Девочка,- жалко Щелкуна, он был такой хороший».
И она вынула из кармашка фартучка белый платочек и поднесла к глазам.
Через полчаса Хозяйка вручила Девочке дюжину свежеиспечённых плюшек с марципановой начинкой. Щелкун долго смотрел вслед убегающей Девочке, и великая грусть разливалась по всему его чугунному телу.
12.08.2010, С-Петербург