Гена
1.
Кто дал ему это человеческое имя, Гена уже не помнит. Да и к чему оно ему, бездомному псу? Впрочем, почему же бездомному? Было время, служил он в райском месте: оно так и называлось – «райком»! Сейчас, наверное, написали бы «рай.ком», скорее всего латинским шрифтом – «ray.com». Но тогда еще о «всемирной паутине» не знали…
Конечно, сказать: «служил» - будет преувеличением. Ну, забегал в ухоженный дворик отдохнуть под сенью сиреневых кустов. Ну, перепадало, иногда, чем перекусить. Чаще, правда, метлой. Но это на первых порах – потом прижился, к нему привыкли, и даже дали имя. Ну и что, что человеческое? – Лишь бы не гнали!
Райком, похоже, и вправду был райским местом. Люди сюда ходили вместо церкви. Робко ступая по ковровым дорожкам и боязливо оглядываясь по сторонам, они приходили сюда в поисках правды и справедливости. Люди верили – а как же без веры! – что только здесь, в райкоме, в каком-то особом хранилище есть и Правда, и Справедливость. Они искренне надеялись, что приветливые, ангельски улыбающиеся «помощники Первого» непременно откроют им правду и восстановят справедливость.
Возможно, так оно и было. Соискателей Правды и Справедливости было немало, но, сколько из них получали желаемое, Гена не знал. Помнит он, что райкомом пугали так же, как человеческих детей – милицией, а бродячих собак – душегубкой. А какие разговоры райкомовских «ангелов», спустившихся в курилку, приходилось ему слышать, отдыхая неподалеку в кустах сирени!
Но об этих разговорах Гена – никому и никогда! Ни-ни! Нет, не потому, что воспитан в духе твердой «партийной дисциплины», а скорее потому, что, как в песне поется: «Собачий век, увы, не долог!» Не его это собачье дело! И все! Есть, где переночевать, есть, где подхарчеваться – и хорошо, и ладненько! Пускай люди в своих делах сами и разбираются!
2.
Люди считают, что собаки ничего не понимают. Весьма распространенное заблуждение! На самом деле, собаки – очень умный народ. Это, можно сказать, отдельная цивилизация. Они отчетливо понимают, что кошки, представители другой цивилизации, еще умней. Но этот факт приходится тщательно скрывать. По этой причине между кошками и собаками существует непримиримая вражда. Еще бы! Кто же потерпит рядом с собой более умного?! Позволить себе такое может даже не каждый человек, тем более, если он – начальник! Правда, умный с умным всегда может договориться, с дураком же спорить – себе дороже!
Гену в округе уважали. Вожаки бродячих стай часто приходили к нему за советом, приносили самые лакомые кусочки из общей добычи. По его инициативе стаи были укрупнены, им были определены зоны ответственности. Гена строго спрашивал с вожаков за нарушение правил поведения и мер безопасности при общении с местным населением, в особенности, с человеческими детенышами. Все шло организованно, привычным отлаженным порядком, без особых эксцессов…
Перемены пришли внезапно, совершенно независимо от желания Гены и планов собачьего совета.
Райкома не стало. Теперь, как выяснилось позже, здесь расположился суд. В курилке появились не знакомые Гене люди с серьезными лицами, да и суть их разговоров для него долго оставалась китайской грамотой.
Вскоре изменился и уютный ранее дворик. Большая часть кустарника сирени попала под топор, а освободившаяся территория была заасфальтирована – появилась площадка для стоянки машин. На этой стоянке, кроме легковушек, частенько появлялись какие-то автофургоны с зарешеченными дверцами. Гена не мог понять, что за странные люди выходят из этих фургонов и в неудобной позе – на корточках, с руками на затылке – под наблюдением автоматчиков и служебных собак следуют в здание суда.
Один знакомый служебный пес объяснил, что эти «странные люди» - преступники. Среди них могут быть и грабители, и воры, и насильники, и, даже, террористы.
Этот служебный пес тоже из бродячих. Но ему повезло: кто-то подобрал, отмыл, покормил и привел в милицию. Так у Джека началась новая жизнь. Теперь у него есть служебная конура, гарантированное питание и работа, которая ему нравится.
«Как странно все устроено у людей, – сказал тогда Гена Джеку, - воры, грабители – тьфу! Неужели они не могут, как мы, собаки, честно свой кусок хлеба зарабатывать?» Джек не ответил. Возможно, он не задумывался над этим, а может быть, просто служебная этика не позволяла вдаваться в философию.
3.
Время шло. Каждый новый день приносил очередные новости.
Гена не успевал переваривать происходящее, в нем все бурлило от негодования!
Собаки, глядя на людей, словно посходили с ума!
Бобик, с переулка Цветочного, зазнался, стал высокомерен. Теперь, видите ли, он, по паспорту, – Лорд Боб Смит! Хозяин купил ему медали, родословную, себе – толстенную золотую цепь. У «Боба» цепь еще толще, правда, не золотая, зато сделана на заказ у местных цыган.
Хозяйские дети по-прежнему называют своего пса Бобиком.
Глупец! Он так и не понял: породу-то не обманешь!
И грустно, и смешно, но каждый сходит с ума по-своему.
А тут еще вожаки стай заявили претензии на самостоятельность.
Гена чуть не поперхнулся, услышав это. Он тут же вспомнил, что накануне видел, как широко улыбающийся телевизор кому-то радостно и щедро предлагал: «Берите этого суверенитета, сколько сможете!» Гена не знал, что это такое, «суверенитет», и с чем его едят, но сознание ему подсказывало, что это именно то, за чем к нему пришли собачьи лидеры.
Требование вожаков было настолько неожиданным и дерзким, что Гена чуть было не повторил фразу, услышанную по телевизору. «Нет, - подумал он, сдерживая импульсивный порыв, - тут нужна твердая лапа!»
- А что изменилось?! – резко взрычал Гена, чего раньше себе не позволял, - Ничего не им захотелось! – его негодование возрастало, - Если мы разрушим существующую систему, которую сами с таким трудом создавали, то завтра подохнем поодиночке и в нищете!
Левый стеклянный глаз Гены побелел и чуть не вывалился из глазницы – так он был взбешен. Но, взглянув на вожаков, Гена понял, что вышел победителем. Вожаки присмирели, концы их опущенных хвостов слегка подрагивали. Присмирел и самый молодой из них, поначалу наиболее решительный и агрессивный.
- Все будет как всегда. Это говорю вам я. Свободны, - уверенно и спокойно закончил он, удивляясь сам себе, и все еще не веря, что все так завершилось.
Визитеры покорно удалились, не оглядываясь, каждый в направлении своей стаи.
Гена протер запотевший стеклянный глаз и облегченно вздохнул.
4.
Откуда у Гены стеклянный глаз, спросите вы? О! По этому поводу он рассказывал своим хвостатым собратьям множество героических историй! Нет, Гена не врал: это было необходимо для укрепления авторитета – так ему посоветовал имиджмейкер!
В реальности все было до обидного прозаично.
Никому не доверял он своей тайны, но, оставаясь наедине с самим собой, часто вспоминал тот памятный день, и настоящая собачья грусть переполняла тогда сердце Гены.
Как-то само собой случилось, что сдружился он с Карпычем, кочегаром котельной того самого суда, который переселился в здание райкома. Замечательный был человек: воспитанный, образованный, интеллигентный, а главное – добрый. Говорят, раньше солидный пост занимал. Только довела его эта самая доброта до кочегарки: никому не мог отказать, даже, когда выпить предлагали, боялся хорошего человека обидеть.
Карпыч еще и функции дворника выполнял. Во дворе и познакомились.
Время шло уже к зиме, по ночам заморозки – холодно, честно говоря!
Пригласил доброй души человек Гену к себе в котельную. Теплый воздух приятно окутал все члены озябшего пса. Карпыч предложил отужинать вместе. Спиртного – ни капли!
Поужинали. После ужина Карпыч расставил шахматы, обложился шахматной литературой и начал увлеченно передвигать деревянные фигурки.
«Оказывается, больше водки он любит шахматы! Вот, что отличает интеллигентного человека от заурядного алкаша!» – сделал Гена неожиданное для себя открытие. От тепла и сытости он совсем разомлел и почувствовал, как глаза его стали слипаться в сладкой дреме.
- А как бы ты здесь сыграл, Геннадий? – пробился сквозь плотную пелену сна вопрос Карпыча. Только он, Карпыч, мог называть Гену так уважительно – Геннадием.
Гена встрепенулся, уставился на шахматную доску ничего не видящими глазами и сделал вид, что задумался.
- Правильно мыслишь, - немного погодя раздался голос Карпыча, - слон на цэ четыре, надавим на поле эф семь, сдвоим ладьи по линии эф, а там можно подумать и о прямой атаке на черного короля! Конечно, предварительно надо запереть центр, молодец, Геннадий!
Похвала, конечно – вещь приятная. Гена делал тщетные усилия, чтобы проснуться и поблагодарить. Вместо этого он издал какой-то непонятный даже ему звук, но Карпыч, по всей видимости, понял.
С той поры они частенько засиживались за шахматной доской допоздна. Порой, за этим увлекательным занятием незаметно пролетала ночь. Гена трезво оценивал свои шахматные способности. За все время на его счету была всего-то одна победа над Карпычем, да одна ничья. Да и как, если честно, все это было достигнуто?
Однажды, Карпыч сказал, что ему надо идти мести двор и предложил ничью, протягивая с улыбкой руку. У шахматистов такой обычай: перед началом партии и по окончании игры обмениваться рукопожатием. Гена молча вложил свою лапу в ладонь Карпыча – ничья! Другой раз, когда у Гены уже не доставало фигуры, Карпыч неожиданно снова предложил ничью. Гена даже опешил, подумал, что его партнер нашел за него какой-то сильный вариант, но какой? От волнения у него занемели лапы, поднять их для традиционного «рукопожатия» было невозможно. «Тогда сдаюсь! – сказал Карпыч, очевидно посчитав, что Гена не принял его предложения, - Снегу много навалило, пойду разгребать!» - и, прихватив лопату, вышел во двор.
Во время одной из таких шахматных баталий Гена попал в острейший цугцванг, да и цейтнот поджимал. Он надолго задумался в поисках пути к спасению. Тикающие часы тяжелым молотом били по закипающим мозгам. Гена не обратил внимания, что Карпыч тем временем взял кочергу и принялся чистить топку от жужелицы.
Вдруг в левом Генином глазу что-то запекло, зашипело, стало темно; потом всю котельную окутал мрак. В этой черноте Гена увидел себя – мокрого, взлохмаченного, грязного и голодного щенка. Щенок жалостливо скулил в подворотне, а дождь вперемешку с колючим снегом больно хлестал его по морде и худым бокам. Гене стало себя так жалко, что он тоже заскулил.
Очнулся Гена от прикосновения чего-то теплого ко лбу. Левый глаз был перевязан. Рядом, поглаживая его, сидел Карпыч.
- Ну, как же так случилось? Ну, прости меня, Генчик. Ну, ведь я же не хотел, - извинялся человек, - Это раскаленный уголек отлетел. Я тебе вместо глаза хрустальный шарик поставил,…завалялся тут у меня – от люстры. Заживет – как новый будет. Прости меня, дружочек…
В этом голосе было столько раскаяния, столько тепла и сочувствия, что Гена и на миг усомниться не мог: лучше Карпыча друга ему не найти. Не даром же собачья народная мудрость гласит: «Человек собаке – друг!»
Зажило все быстро – «как на собаке»!
«Хрустальный» шарик оказался стеклянным, но стекло было благородное – «богемское». Глазной протез придал Геннадию особую солидность, даже, можно сказать, героический вид. Его авторитет в собачьем обществе был непоколебим.
5.
В августе, совершенно неожиданно, умер Карпыч. Поехал погостить к родственникам на Украину и умер. Там его и похоронили.
Гена тяжело переносил потерю друга, очень тосковал – кусок не лез ему в горло.
Не сложились и отношения с новым истопником-дворником. Угрюмый, не опрятный и не очень образованный, он больше любил кошек и совершенно не интересовался шахматами.
Все пошло кувырком!
Путь в котельную был закрыт.
Гена абсолютно потерял интерес к жизни. Все для него стало безразличным.
После смерти Карпыча он перестал проводить собачьи советы. Вожаки больше не приносили угощений.
В собачьем сообществе произошел полный раздрай!
Во главе стай появились молодые вожаки. Подражая людям, они стали «решать вопросы» с помощью «стрелок» и «разборок». «Разборки» эти, как правило, носили криминальный характер. О некоторых подробностях рассказывал Джек, единственный, кто еще пытался поддерживать с Геной хотя бы видимость «нормальных собачьих отношений».
В последнее время криминальная обстановка резко ухудшилась, работы у Джека стало значительно больше, а вот служебный паек стал почему-то меньше. Но своими мелкими проблемами он не стал отягощать и без того подавленного друга.
Гену раздражала новая терминология: «стрелки», «разборки» и тому подобные жаргонные словечки – они были не понятны и засоряли родной собачий язык. Всегда с трепетной любовью относившийся к родной речи, теперь он и здесь оставался безразличным.
Рассказы Джека больно ранили истерзанное Генино сердце, но что он мог поделать в этой ситуации? «Я ведь предупреждал, - сверлила мысль, - Да что там! Верно сказал кто-то из великих: «Нет пророка в родном отечестве!»
Тяжелая тоска и полная апатия пожирали Гену. Все, что происходило вокруг, его не интересовало. Он жил в своем, замкнутом мире.
Совсем невмоготу стало ютиться во дворе суда, где каждый куст, каждая скамейка, каждый бордюр напоминали Карпыча.
Пришлось перебраться в соседний двор, через дорогу.
Раньше здесь был райисполком, теперь – мэрия. Гена встретил здесь несколько человек, знакомых по райкомовской курилке, только теперь они его не узнавали. Один даже притопнул ногой и, делая вид, что они не знакомы, прикрикнул: «Пошел! Пошел вон!»
Гена не обиделся: возможно, и обознался – глаз-то теперь один.
Вспомнив о потерянном глазе, Гена еще сильнее затосковал о покойном Карпыче. Жаль, что мы понимаем цену другу, только когда теряем его, когда уже ничего, абсолютно ничего нельзя исправить!
Двор мэрии насквозь простреливался камерами видео-наблюдения так, что Гене невозможно было отыскать для себя укромного местечка. Рано или поздно, понимал он, придется уходить, до наступления зимы надо подыскать другое место обитания…
Для того чтобы познакомиться с обитателями нового двора много времени не понадобилось. Например, мэра Гена узнал сразу: не беда, что у пса один глаз – нюх то Гена не потерял! Мэр тоже от Гены не открестился, даже дорогой колбасой угостил! Хороший мэр! Плохой бы колбасой не угостил!
Да разве только в колбасе дело?!
Он вообще человек чуткий и заботливый!
Гена собственными ушами слышал, как мэр неоднократно повторял:
- Я говорил людям и говорить буду, - звучал его твердый и уверенный голос, - мы должны сделать все, чтобы наши дети и наши внуки жили хорошо!
Вспоминая это, Гена снова загрустил. «Хорошие люди, - думал он, - заботятся о своих детях, внуках… А у меня – ни детей, ни внуков. Ни отца, ни матери не знаю. Сдохну, как собака, под чужим забором – никто и не вспомнит!»
Гена тяжело вздохнул, сглотнул горькую слюну, и на носу его желтой коркой застыла слеза…
Последняя мысль его оказалась пророческой: до зимы Гена не дожил.