32. О родне и о себе. Свиноводство

Владимир Иванович Маслов
     Свиноводство
 
     Прошёл 33-й голодный год, запомнившийся  мне тем, что я тонул в корыте. Прошёл 34-й, наступил 35-й год. Люди помаленьку оправились от голодухи. Родители почувствовали, что можно опять накопить жирку, решили развести свиней. То ли свинья опоросилась, то ли купили поросят, только к средине лета у нас оказалось штук семь свиней и подсвинков.

     Родители покупали отруби и пшеницу. Пшеницу и отруби запаривали, даже варили в большом казане, этаком полушарии, объёмом вёдер на пять-шесть. Вот в таком казане и варилась пшеница, которую мы с удовольствием ели и сами. И нам казалось, что пшеница пахнет чем-то свиным, но приятная, и её можно жевать. Кроме этого через день отец ставил варить в этом же казане мелкую рыбу. После варки отец собирал сверху литр-полтора рыбьего жиру. Остальное варево студили и скармливали вместе с пшеницей свиньями.

     Хрюшки на этом корму росли быстро и к сентябрю стали огромными свиньями. Особенно мне запомнился кабан «Жёлтый нос» — так его прозвали за яркое жёлтое пятно чуть пониже глаза. Этот наглый кабан всегда норовил выбить ведро с кормом, когда отец нёс его, чтобы вылить в корыто. И почти всегда после жратвы переворачивал пустое корыто или когда там было ещё много еды. Корыто было очень большое, выдолбленное внутри бревно.

     Однажды отец говорит: «Володя, ты попридержи свиней во дворе, дай я вылью эту мурцовку, а ты потом откроешь калитку». Калиткой мы называли дверь из двора, сделанную из тонких досок, толщиной миллиметров пятнадцать. Отец вылил корм и, как обычно, стукнул ведром по корыту. Сигнал свиньи получили: корм на месте. Забегали по двору, завизжали.

     Я решил пошутить с «Жёлтым носом». Приоткрыл чуть калитку, и как только «Жёлтый нос» стал просовывать пятак в щель, я стал прикрывать дверь. У меня была мысль потравить кабана, поиздеваться над ним. Кабан понял, что его хотят оставить без корма, ринулся вперёд всем своим стокилограммовым весом, а, может, вес его был больше. Калитка открывалась внутрь, а кабан пёр прочь со двора. Калитка не выдержала, две-три доски обломились и в эту брешь вылетели остальные свиньи. Отцу я, конечно, не признался, что стал прикрывать дверь. Объяснил, что не успел открыть и наказания никакого не понес. И вообще, отец меня никогда не наказывал. Лишь один раз он хотел  меня высечь за курево. И не за курево как таковое, а за то, что мы бегали по двору с зажженными папиросами, и могли спалить весь двор и дом. Я понял всё и вышмыгнул, когда он пытался поймать меня. В одной руке у него был ремень, а второй он промахнулся, когда пытался меня поймать за воротник. А может, специально тогда  промахнулся.

     Не стоило говорить о свиньях, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что свиньи, кроме основного корма, ещё паслись. Лазили по кустарникам, по ближайшим озёрам, и просто по берегу Иртыша и Белой речки.

     Возле озёр они распахивали целые котлованы в поисках дождевых червей и прочих личинок. На берегу Иртыша откапывали солодковый корень и с большим аппетитом пожирали его. На берегу Белой речки зарывались с глазами в илистых местах и отдыхали в послеобеденное время, когда от деревьев там появлялась тень. После обеда они иногда плавали недалеко от берега, в общем, вели себя, как дикие туристы. Домой свиньи приходили уже после заката солнца, чтобы получить ещё порцию еды и преспокойно уснуть во дворе.

     Однажды свиньи вечером не вернулись домой. Родители после работы, когда зажгли бакены, приехали, побегали по ближайшим кустарникам, но свиней не обнаружили. Утром решили искать. Потушили огни на бакенах. Облазили всё на расстоянии десяти километров от дома, но ничего не нашли.
     Казах, бакенщик, сказал:
     — Мен юкта Жбирь жеты шушка тартал. (Я видел, Жбирь семь свиней гнал).

     Отец и мать вечером договорились с бакенщиками Поварницыным и Байрашиным, чтобы следили за перекатом и детьми. Взяли ружьё, вилы и пошли искать своих свиней.

     Жбирь был не один, у него было ещё два сообщника. Это были Агаркин и Смолин. Свиней спрятали у кого-то из сообщников: дома у Жбиря ничего не было. «Ищите. Если найдёте свиней, будут ваши. Я не брал».

     Жил Жбирь от нас где-то  километров за сорок вверх по Иртышу. Мать прокляла Жбиря и его помощников и их детей. «Вы у кого отняли еду? У маленьких детей, которые из-за вас будут недоедать. Отольются вам слёзы моих детей». И после все получили своё возмездие. У одного затвор вылетел из ружья берданки в лоб и насмерть. Двое на фронте погибли уже в войну. А сын Жбиря ездил на лодке на охоту. В носу лодки лежало заряженное ружьё. Из лодки вылез, стал брать ружьё. Потянул за ствол к себе. Курок за лодочную цепь зацепился, слегка взвёлся, сорвался — выстрел.  Заряд попал в рот. Вырвало щеку, полчелюсти. Умер в лодке от потери крови, когда везли в Павлодар. Это было уже в 1948-49 годах. Мать говорила: «Ну, всё, кажется, получили своё. Все расплатились за съеденную свинину».

     Мать обладала какой-то сверхъестественной силой. Говорила мне как на духу: «Боюсь пожелать кому-то плохого, все мои проклятия сбываются». В себе я тоже ощущаю подобную силу, может, в меньшей степени. И тоже боюсь пожелать кому-то плохого. Несколько раз сбывалось. Об этом больше ни звука.

     В это же время я и кое-кто из моих братьев и сестёр переболели корью. У меня был сильный жар. В газах стояли красные круги диаметром с метр. Вечером Байрашин приезжал и зажигал нам лампу, чтобы нам «не темно было спать». В моём мозгу лампа эта разгоралась больше и больше, и вспыхивала разноцветными огнями. Я соскакивал, кричал и падал в кровать снова. Эта лампа мне снится всегда, когда я болею. Это как прививка от оспы.

     ***