Я столкнулся с ними случайно, у подъезда, где-то около трех часов ночи. Он поймал меня за пуговицу на куртке:
— Слушай, старик, ты знаешь эту мелодию? — И напел несколько фраз.
— «Tea For Two» – «Чай вдвоем», Винсент Юменс, из мюзикла «Нет, нет, Нанетте», — догадался я из того, что ему удалось фальшиво промычать.
Его спутница тут же встрепенулась:
— Точно! Именно она звучала из павильона.
— Какого павильона?
— Да, там, – взмах рукой в темноту. – Под вывеской «Лабиринт». Звучала и зазывала.
— Я спросил ее: «Зайдем»? И она ответила…
— Я еще никогда не была в лабиринте.
— Я тоже. Еще никогда не был в лабиринте.
— Мы вошли в павильон, в его мягкий полумрак, в узкий извилистый проход и…
— ...музыкальная тема тут же сменилась. Старик, ты же знаешь главное правило любого лабиринта?
Я даже не успел открыть рот.
— Всегда держаться одной стены – никогда не заблудишься и…
— …если хватит жизни, – встряла она.
— …можно пройти его весь.
— Заглянуть во все закоулки, все увидеть…
— …и услышать.
Пуговица держалась крепко, и они начали взволнованно рассказывать, постоянно перебивая и дополняя друг друга.
— Мы шли по проходу, исследовали тупики и вглядывались в картины.
— Там, на стенах, висели слегка подсвеченные копии известных картин.
— И слушали музыку.
— Она не оставляла нас ни на секунду и, казалось, звучала отовсюду.
— Нас еще не утомляли внезапные повороты и тупики.
— Поскольку одна мелодия тут же перетекала в другую.
— Мы рассматривали картины, возвращались к развилке и шли дальше.
— В другом направлении. Под другую музыкальную тему.
— Легкие безмятежные пейзажи нашего детства сменились на праздничные…
— Я бы сказал: жизнелюбивые.
— …полотна импрессионистов. Солнце, зонтики…
— …женщины, вино…
— …цветущие луга и поля…
— …ночные улицы, кафе и кабаре.
— Да! Кабаре…
— …«Мулен Руж»…
— …сияло огнями и шумело.
— Сновали официанты, играл оркестр, в углу задумчиво курила любительница абсента, В кулисах танцовщицы поправляли пачки и завязывали пуанты.
— Девочка балансировала на шаре, а широкоплечий гимнаст через плечо поглядывал в сторону равнодушной публики.
— Жизнь текла мимо нас и сквозь нас. Она ускорялась в рэгтайме и замедлялась в босса нове.
— И все это время, представляешь, вкрадчиво пел баритон!
— Время скользило рядом с нами от одного полотна к другому. В тупиках сюрреалистов оно плавилось и циферблатом часов стекало в песок.
— Оно могло раствориться в гулком провале «Черного квадрата» и выплеснуться в безмолвном «Крике» на деревянном мосту.
— Оно внимательно смотрело из-под котелка отражением в зеркале и пряталось в тяжелых драпировках.
— В кружеве морской пены и в дыму у подножия Фудзиямы.
— Мы брели по лабиринту, обтекаемые со всех сторон звуками и красками.
— Таитянки предлагали нам цветы, а провансальцы солнечный почти прозрачный виноград.
— …Сыр, хлеб, вино… «Крестьянская трапеза»…
— На нее надменно, с высоты собственной значимости взирали кардиналы, маркизы и герцогини.
— А над крышами витали влюбленные, и такой же – невесомый – скрипач.
— Музыканты в костюмах Арлекинов вливались в карнавальные шествия.
— И вдруг! Прошла суета маскарадов и бесшабашного веселья. Усталость и нужда смотрели из углов.
— Еще нестарые, но уже потухшие глаза, скорбные складки у ртов, поседевшие волосы и натруженные руки.
— И не было нимбов над их головами. Не было золотого свечения. Желто-коричневая тень поглощала контуры. Будто бы вышли из небытия и канули в небытие. Мы забыли, что когда-то была сверкающая лазурь теплого моря, красные лошади и желтые подсолнухи.
— Нас окружали лукавые царедворцы, седобородые старцы и бравые вояки.
— Пальцы в перстнях благочестиво перебирали четки.
— Руки, поднятые вверх, предупреждали о неотвратимости наказания, а решительно лежащие на эфесах или сжимающие поводья – давали знать, что суд будет суровым.
— И диссонансом к фигурам звучал баритон. Бархатный голос вел нас по лабиринту, ласкал и уговаривал.
— Чередой шли античные и библейские сюжеты, натюрморты, портреты и жанровые сценки.
— Венеры, выходящие из пены; быки, похищающие Европ; Давиды и добрые самаритяне…
— Рыбная лавка, мясная лавка, селедка на газете… «Возвращение блудного сына» и «Завтрак аристократа». Все смешалось и перепуталось.
— Мы уже не знали кто мы и где мы. Мы прожили в лабиринте целую жизнь и состарились.
— А неизвестный баритон как прежде обещал рай в объятиях любимой.
— Суета в лабиринте становилась невыносимой.
— Вздыбленные кони, полуобнаженные потные тела, лафеты пушек и пороховой дым.
— За ноги цеплялись персонажи густо населенных картин Брейгеля.
— Мы буквально продирались сквозь толпы встречающих, приветствующих и ликующих.
— Уже не было сил рассматривать лица, ловить жесты и отдавать должное мастерству художников – голос указывал путь и торопил.
— Далеко над облаками внезапно воспарил «Армагеддон», а здесь, внизу, уже вершился Страшный Суд.
— К нам тянулись чудища из кошмаров Босха.
— Каждый прятал за пазухой камень…
— …и глаза их были лживы! Лохмотья и струпья покрывали скорченные в муках истощенные тела.
— Путь к очищению и спасению лежал через страдание и боль.
— …И через любовь, – обещал голос!
— Позади остались отвратительные чудища и летающие тигры. Стены черно-белыми гравюрами иллюстрировали жизнь от Сотворения мира до Распятия.
— Уже явственно ощущался прохладный ветер неизвестности.
— Главное правило лабиринта: всегда держаться одной стороны. Что бы с тобой не происходило.
— Мы держались одной стороны и не заблудились в нем. Выход был уже близко. Возможно, за этим поворотом, возможно, за следующим.
— Лабиринты редко бывают длиннее жизни.
— Я уже никогда не войду в этот лабиринт.
— Я тоже. Уже никогда не войду в этот лабиринт.
Наконец, и мне удалось что-то сказать, кажется, немного не в теме:
— Обратно пропорциональная зависимость Билла: чем легче и беззаботнее в молодости говориться «я еще никогда…», тем труднее и безнадежнее в старости выдыхается «я уже никогда…».
Они меня не слушали.
— Мы шли по лабиринту всю жизнь. Когда вышли из него, был поздний вечер.
— А точнее, ночь.
— Мы вошли в нее. Два усталых странника – в ночь.
Не прощаясь эта странная парочка сделала несколько шагов и скрылась в темноте арки.
— «Strangers of the night», – невольно пробурчал я. – То ли были, то ли не были?
На месте пуговицы торчал жалкий хвостик из ниток.
Все-таки, были.
2009