Да, Василий Львович в Тургеневе не обманулся. И весть о том, что Сашка - кандидат, им принес он же, Александр Иванович. Теперь дело было за этим чертенком. Как узнать, достаточно ли он накопил знаний? Выдержит ли экзамены, не опозорит ли их фамилию?
Боясь, что племянник не выдержит испытаний, Василий Львович попытался его проэкзаменовать по тем предметам, по которым, как он думал, разбирается как-то сам. Но потом засомневался, что может их знать, как должно, и махнул рукой - от греха подальше! Пошел на хитрость – привел Сашку на экзамен не одиннадцатого, а двенадцатого августа - на второй день. Видимо, он был назначен для возможных опоздавших.
И вот они - в стенах лицея, где уже толпились кандидаты на учебу и их родственники. Саша во все глаза следил за происходящим: вот появился строгий мужчина с листком, сверяясь с которым, по одному стал вызывать очередного кандидата.
Услышав свою фамилию, Сашка сконфузился и замешкался. Василий Львович недовольно сдвинул брови: «Право, какой ты все-таки дикий, братец! И как сильно отличаешься от всех этих белобрысых светлоглазых мальчишек!.. Задразнят, как пить дать, задразнят!..» - Расстроился - первый раз он видел мальчика таким растерянным… Но все-таки постреленок шагнул вперед, как и положено!
День закончился тем, что им объявили, что «Пушкин Александр Сергеевич выдержал вступительные экзамены и зачислен в Царскосельский лицей».
Василий Львович окончательно успокоился, теперь он мог, не торопясь никуда, не волнуясь ни о чем, размышлять о лицее - закрытом учебном заведении, куда принято всего тридцать учеников. Он гордился, что в их число попал его племянник. А ведь только благодаря его попечению!
Пока ждали результатов испытаний, он навел справки и выяснил: все принятые сюда - дети средних малообеспеченных дворян, обладающих связями. «Малообеспеченных дворян... Это такие, как мы с братцем Сергеем», - вынужден был в первый раз признаться себе Василий Львович.
На этих тридцать юнцов, говорят, Государь возлагает особые надежды, конечно, с подачи Сперанского. Тот воображает, что все учащиеся здесь должны быть лишены косных привычек их отцов, стать умными и прямыми, угадывающими мысли Государя по переустройству России. «Дай-то,конечно, бог! Может, Михайло и прав. Россия - отсталая страна. То ли дело - Франция, Италия»
В это время Сергей Львович получил известие, что Сашка принят в лицей и теперь не уставал благодарить небо, пославшее ему эту идею: написать прошение Государю и записку – Тургеневу Александру Ивановичу, ибо он один, - был уверен в этом, - сделал все, чтобы Сашка очутился в привилегированном учебном заведении. И он стал наносить визиты, чтобы похвастаться этой необыкновенной удачей, достигнутой благодаря исключительно собственным связям.
Сашка в лицее начал осваиваться. При сдаче экзаменов дядя подвел к нему полноватого, круглолицего мальчика с серыми живыми глазами и представил:
"Вот Сашка - рекомендую. Это Пущин Иван. Его сопровождает дед...» - Про себя Сашка назвал Ивана, на французский лад, "Жанно". Выяснил, что тот тоже превосходно знает французскую литературу. Прощупал Жанно и о таком предмете,как любовь. Оказалось, и об этом тот имеет понятие.
Выяснив все это осторожными вопросами , они посмотрели друг на друга с уважением. Теперь, став неразлучными, при первой же возможности один искал второго, чтобы вместе гулять в Летнем саду, бороться или играть в мяч.
Иван, спокойный, воспитанный мальчик, так полюбился Василию Львовичу, что если он его не видел два дня подряд, спрашивал Сашку:
- Чертенок! А где же твой друг?
Если дядя отсутствовал по каким-то делам, что чаще всего и случалось, они оставались на попечении дядюшкиной Аннушки и им нравилась у нее сидеть. Свобода общения, непринужденность, шутки и балагурство - все нравилось им здесь и, не стесняя себя её присутствием, они игриво боролись, выворачивая друг другу руки и прижимая головы к ковру до посинения.
Иногда, когда их шалости переходили границы и вызывали у Аннушки недовольство, она жаловалась на них Василию Львовичу. Но тот мягко их журил, и на этом все заканчивалось. Василий Львович усмехался: "Что поделать, если вместе собрались резвые, шустрые отроки!.. Наконец-то, Сашка стал самим собой - раскрепощенным, живым и счастливым. Я такого Сашку, признаться, и не видывал никогда..." - Довольно потирал руки, наблюдая, как мальчишки кружатся, стараясь ухватить за плечо друг друга в очередной шутливой схватке.
В Летнем саду, излюбленном месте их прогулок, они встречались с другими мальчиками-лицеистами: белобрысым Ломоносовым Сережей - ловким и вертлявым, и толстым увальнем Гурьевым Костей. Сашка познакомился с ними ещё до экзаменов. Вместе они всегда затевали всякие игры, возню.
Наблюдая за ними, Василий Львович испытывал гордость: «В мастерстве бегать и прыгать равных Сашке среди них нет!». - Видел, как племянник опережает других мальчишек, когда они гоняют мяч, перепрыгивают через препятствия. И не узнавал в этом резвом шалуне того молчаливого, диковатого племянника, который взирал на всех с подозрительностью постоянно обижаемого всеми ребенка.
Но его настораживало, что Сашка иногда впадал в бешенство. Однажды он стал свидетелем, как он, ни с того, ни с сего, набросился на рыхлого Гурьева - только за то, что тому одним ударом удалось сбить все кегли. Напав на толстого мальчишку, как коршун, и оседлав его, Сашка висел на нем, как обезьяна, и лупил его, куда придется! Не успел Василий Львович вмешаться, как Ваня Пущин подбежал к ним и разнял. Сашка отступил, сверкая гневными глазами и сжимая кулаки.
Василий Львович опять с опаской вспомнил о дурном наследстве по обеим родительским линиям племянника: представил неудержимую вспыльчивость снохи и ее жажду пороть каждого, кто покушался на ее покой. Вздохнул огорченно, думая и о своих деде и отце. Но через минуту отвлекся: раздался веселый хохот мальчишек. С удивлением он заметил, что предмет его огорчений, Сашка, задрав голову, заливается смехом, показывая на долговязого Ломоносова, который извивался ужом. Как оказалось, что-то бросил ему за шиворот Ваня Пущин.
У старика отлегло от сердца: «Слава богу! Отходчив!» .- Не ожидал Василий Львович, что так близко будет принимать к сердцу дела племянника и все удивлялся себе.
Прислушиваясь к разговорам юнцов, он убедился, что ребята, ну, за исключением, пожалуй, Пущина, не знают многого из того, что изучил и усвоил его Сашка - он был развит больше, чем все остальные, какой предмет ни бери.
Тут он вспомнил, как дорогой из Москвы в Петербург незаметно экзаменовал его по французской словесности, по элегиям Жуковского, басням Крылова и других модных писателей и поэтов. «Ну-ка, как он там обмолвился «О бедной Лизе»? Куда вот такому несмышленышу читать Николая Михайловича! А может, этот его интерес вызван тем, что он слышал много о Карамзине – мы много ведь о нем говорили при нем!.. А я, признаться, плохо знал Сашку, не обращал на него, постоянно вертящегося под ногами обезьянку, никакого внимания! А он, оказывается, с памятью и - не простой! Такая о-о-острая! Как он, не задумываясь ни минуты, так и сыпал всю дорогу элегиями, баснями, стихами. Наизусть!.. Особенно чертенок хорошо декламирует Мольера. И других французских поэтов. Да-а-а… Шалун несколько раз чуть не проговорился о своих тайных знаниях фривольных авторов! Парни знает! Пострел!.. Неужто он добрался до зеленой сафьяновой книжки братца? Этот способен! Он мо-о-о-жет - вот какой он егоза! Пролезет во все тайное, что касается литературы…»
Василий Львович чувствовал, что гордится Сашкой. Да, он уважает его, несмотря на неказистые черты лица, нездоровый темный цвет кожи и, пожалуй, жгучий темперамент да некоторую небрежность в уходе за собой. «Вот в этом он, постреленок, проигрывает всем своим товарищам. Да-а-а уж, надо поработать над этим, приучить его к опрятности...»
Потом, возя его по памятным местам Петербурга, на острова, на разные литературные собрания, Василий Львович окончательно полюбил Сашку. Он не мог не восхищаться тем, что мальчишка нигде не выпячивает свои знания, не кичится ими, а всеми силами демонстрирует другим, что все это будто не имеет никакого значения. "Наоборот,он хочет показать, что для него самое главное - подальше бросить мячик или подпрыгнуть повыше... Откуда у него такая деликатность? Ведь он совсем еще юн... Уж эти качества ему не по наследству достались!», - бился над загадкой в характере племянника старый повеса.
Провожая взглядом мяч, подброшенный Пущиным, он вздохнул в очередной раз:«Вот в ком глубоко заложены все нужные качества - и выдержка, и опрятность, и глубокие знания. Только, пожалуй, толстоват и простоват лицом. Из него, точно, вырастет настоящий дворянин, умеющий и преподнести себя в обществе с выгодной стороны, и принести пользу отечеству... - Спохватился, поймав себя на этих мыслях: - Да что это я! Зато наш Сашка уж лучше всех, кажется, знает литературу. Вдруг он станет, таким как я, поэтом?.."
Как только Василий Львович понял, что освободился от обязанности за племянника, на него снизошло такое вдохновение, которое его давно не баловало - полились поэтические строки. И теперь из своей комнаты он не выходил, а сидя в халате и сочиняя день и ночь, прерывался только на короткий сон и еду. Иногда раздавался неожиданный смех, звучал голос, то взмывающий вверх, то снижающийся до шепота. А иногда - громовой хохот. Он смеялся над удачно найденным выражением. Его прорвало: такого у него давно не было!
Аннушка перекрыла к нему доступ и мальчишкам, и сама передвигалась исключительно на цыпочках. Василий Львович перестал наносить визиты, принимать кого бы то ни было - он творил!
Заточение окончилось через две недели и на свет родился «Опасный сосед». Теперь Василия Львовича раздирало желание на ком-то опробовать воздействие стихов. Не вынеся пыток неизвестности, он попытался прочесть Аннушке поэму, но та вдруг разразилась слезами и Василий Львович всполошился:
- Ты чего? - он думал, что грубость и откровенность выражений так подействовали на милую сожительницу.
- Мне жалко вашего героя. Его собаки чуть не задрали… - всхлипнула та; она решила, что герой поэмы - это он сам . Так он понял, что обратился не по адресу. «Показать, что ли, Сашке? Он читал всех французских классиков и знает толк в поэзии... Он бы понял… - маялся Василий Львович нерешительностью.- Как двенадцатилетнему ребенку показать такую фривольную вещь?"
Стоя задумчиво посередине комнаты - в халате, с голыми ногами, лысый, с отвисшим животом - он даже и не задумывался над тем, кого являл миру. Уж точно не того Василия Львовича, который всегда напомажен, одет в корсет и в модные одежды! И однажды утром предстал перед Сашкой в таком виде. Не понимая, что происходит с дядей, тот смотрел снизу вверх на него удивительно живыми и яркими голубыми глазами на темном лице. Махнул рукой Василий Львович, понял, что не может, глядя в такие чистые глаза, читать свою поэму. Вздохнул: «Нет, к сожалению, Александр еще не искушен в этом роде и я не могу ему ничего прочесть из того, что наваял…»
Быстро собрался и, уезжая из дому, на всякий случай!оставил поэму на столе. А сам поехал с визитами. Вот и дорвался,наконец, до сплетен и новых эпиграмм на своих литературных врагов… Вернувшись домой, заметил восторженный, и, вместе с тем, настороженный, исподтишка, взгляд племянника - не знал, как дядя отнесется к его своеволию. А тот, увидев уважение в глазах племянника и быструю усмешку, промелькнувшую на его губах, понял – поэма удалась! "Спасибо тебе, чертенок! "- Не раздумывая долго, Василий Львович тут же вызвал писца, который явился с пуком перьев и стал строчить - переписывать поэму, часто прерываясь, чтобы их очинить…
А дальше покатился неудержимый вал - в Петербурге заскрипели перья: все переписывали его «Опасного соседа», из уст в уста переходили подробности действий его придуманных героев…
Вот когда на Василия Львовича обрушился оглушительный успех. Теперь ему стало некогда - он ездил по городу и читал всюду «Опасного соседа», ликуя: "Я, наконец, дождался настоящей славы... Но о печати поэмы даже и мечтать не приходится! Я понимаю, что цензура не пропустит такое произведение!.."
В конце концов, утешил себя тем, что лучшие произведения не созданы для печати: "Даже сам Гомер писал не для печати - ведь тогда ее, печати-то, и не было!.. Как и цензоров!»,- зло прошептал он, быстро озираясь по сторонам.