Ой, да как хотела меня мать

               





- Гомес! У тебя с мозгом проблемы? Ты понимаешь, где я буду, если твоих вождей не устроит политическая программа концерта?

Гомес улыбался. Улыбка – от уха до уха. Два метра иссиня-черной худосочной фигуры. Мелкокучерявая, оттого кажущаяся почти лысой голова терялась далеко вверху, отчего Машке приходилось задиристо вздергивать и без того курносый нос.

- Ма Ванна. На шашлык Вас жарить нарантабельно. Очень мяса мало.

- Ни фига себе, слова какие знает. Это он меня утешает. А вожди эти… Кто их там знает – на шашлык не распустят – в сыром виде слопают, без вкусовых приправ – печально констатировала Мария Ивановна.

…У Гомеса трехслойное и несъедобное, как пирожное в ближайшем кафе-забегаловке, имя. Поэтому зовут его все просто Гомес, по фамилии.

Участники «коллектива народного танца» с рождения говорили на португальском, испанском, английском, пушту, дари, лао, кхмерском, болгарском. На подготовительных курсах в Кишиневе большинство из них научилось виртуозно материться по-русски, вворачивать в умную беседу всякие неожиданные слова и отвечать на предложение расслабиться – «А я и не напрягался». C русским литературным все обстояло гораздо печальнее.

Имечко Марионелла Ивановна для них было изначально неподъемным, и она предложила называть ее Марией. Очень быстро имя трансформировалось в «Ма Ванну». За глаза они называли Машку просто Машкой. Не удивительно – почти все были ее ровесниками или на год-два старше.

…Гомес стоял, улыбался в тридцать два зуба и с легкостью крушил ее хрустальную мечту об относительно спокойной жизни. Он втягивал «художественного руководителя» в рискованное мероприятие, которое могло закончиться чем угодно – от перспективы быть съеденной без приправ вождями африканских племен, до варианта незамедлительного вылета с работы и из комнаты в доме для преподавателей. И появления отметки в засекреченных материалах КГБ «неблагонадежная». То и другое по уровню проблемности было равноценным.

…Само появление ее в техникуме в качестве «художественного руководителя интернационального коллектива» было чистой воды авантюрой. Все мероприятия, затеваемые Марией, были дерзкими, остроумными и приносили много денег всем, кто успевал к ним вовремя примазаться. Всем, кроме неё самой. 

Занятия аэробикой были на пике популярности. Директор Дворца культуры, предоставивший зачуханный спортивный зал для этих занятий, за два месяца собрал нехилый урожай зеленых, голубых и красных советских рублей. Машка прыгала по часу четыре раза в день и получала  в месяц восемьдесят рублей, пятьдесят из которых уходили на оплату съемной квартиры. Существовать на тридцать рублей было проблематично даже для нее, несмотря на то, что в день она обходилась двумя чашками кофе и таким же количеством сосисок в тесте. Приготовление супов и борщей откладывала до того момента, когда у нее, возможно, появится муж. Почему-то ей казалось, что, после столь ценного приобретения, от ненавистной работы на кухне ей отбояриться не удастся.

Поскольку тридцати рублей было недостаточно для удовлетворения потребности в духовной и мирской пище, приходилось каждую неделю ездить к бабушке. Бабушка была мобильной старушкой, немножко денег умудрявшейся получать буквально из воздуха. В этом плане бабушкины гены на Машке отдохнули. Обцеловав с головы до ног и накормив тем самым, отодвигаемым до лучших времен, борщом, бабушка безоговорочно ссужала любимой внучке необходимую сумму. Но Марии было стыдно побираться, и она решила уйти из Дворца Культуры на вольные хлеба.

…В техникуме был огромный спортзал, в который, при желании, можно было набить до пятидесяти тел, жаждавших приобщения к программе спортивно-массового оздоровления. Декан «иностранного отделения» по первому образованию был математиком, КГБ завербовало его позже.

Быстро в уме прокрутив сумму предполагаемых дивидендов, он сделал Марионелле Ивановне предложение, от которого она не смогла отказаться. Она получала официальный статус преподавателя техникума, соответственно, комнату в новом доме для тех самых преподавателей. Усилия по спортивно-оздоровительной работе с населением оценивались в триста полноценных рублей. Кроме того, декан пообещал прикрыть веки на посещение занятий двумя-тремя «левыми» «оздоравливающимися».

Перед глазами Машкиными засияли алмазные россыпи и она с ходу предложение приняла. Все свои обещания декан выполнил, и вскоре она приступила к исполнению своих преподавательских обязанностей. Кроме того, мечтала в свободное время взять группу детей от пяти до восьми лет в городском Дворце Культуры и обучать их русскому танцу.

Мечты о свободном времени и приобщении детей к культуре русского народного танца накрылись медным тазом после первого же занятия. В коридоре ее поджидала солидная делегация, возглавлял которую Гомес. С трудом продравшись сквозь бесконечные извинения и дополнения на португальском, поняла, наконец, чего добивается интернациональный коллектив.

…День независимости Африки в России отмечался, пожалуй, более торжественно, чем в самой Африке, независимые народы которой пока не знали, что с ней, этой независимостью, делать.

Многочисленные послы, дипломаты, президенты африканских общин и вожди племен дружно распределяли – кто в какое учебное заведение едет поздравлять студентов, обучавшихся в России всяким нужным наукам и ремеслам. Приезда гостей  ждали со священным трепетом. Готовили посольское угощение и грандиозный концерт.

С грандиозным концертом случился облом. Стихи о Ленине, которые все четыре года обучения читал (на языке пушту) афганец Ахат, уже никого не впечатляли. На тот день, когда Машу выловили возле спортзала, культурная программа состояла из «лезгинки» в темпераментной подаче дагестанца Казбека, народного танца, исполняемого студентками из Лаоса и песни на испанском языке о тяжкой доле участников движения сопротивления Панамы.

Панамец Дидье Алексис еще умел грустно читать стихи на ту же тему, но это предпочли опустить. 

Проще было сказать - культурная программа плавно накрывалась тем же, что и Машкины мечты о свободном времени и творческой работе с подрастающим населением.

Президент африканской общины техникума Гомес решил, что авторитет родного учебного заведения можно спасти лишь в том случае, если за три недели обучить русскому танцу их дружный коллектив.

Внимательно рассмотрев фактуру народных исполнителей, Мария Ивановна подумала, что, возможно, она опрометчиво приняла предложение декана. Африканцы из Конго, Намибии, ЮАР, Того, Анголы, Гвинеи-Бисау и Гвинеи-Конакри смотрели на нее с надеждой, как на последнее звено в высшей инстанции.

…Они начали работать в тот же день.  До великих хореографических достижений ансамбля «Березка» и Кубанского казачьего хора коллективу дотягиваться было некогда, поэтому  остановились на  песне в исполнении Лидии Руслановой «Заюшка».
   
Сложнее всего оказалось адаптировать национальную африканскую походку со скрытым сексуальным подтекстом к движениям русского народного танца.

Два раза в день Маша проводила занятия в спортивном зале. Все остальное время коллектив жил на сцене. Участников концерта освободили от занятий. Элга из Гвинеи-Бисау в художественной части мероприятия участия не принимала. Она обеспечивала матчасть - таскала в зал огромные тазики с африканским рисом, запеченной курицей и сваренной вкрутую манной кашей, которая называлась ласковым именем «папа».  Несмотря на двенадцатичасовые занятия, Машка отъелась и на всю оставшуюся жизнь зареклась покупать сосиски в тесте.

Через две недели «художественный руководитель интернационального коллектива» с удивлением поняла, что танец, кажется, получился. Оставалось немного подправить движения, отработать синхронность, подогнать костюмы, сшитые в аккордном порядке умельцами из местного ателье. И ждать дорогих гостей. До их приезда оставалось шесть дней.

Вечером Гомес с Элгой пришли в дом преподавателей, в Машкину комнату. Ее всегда настораживало, когда они что-то затевали вместе. Были они братом и сестрой. И, раз вместе, при том «чем-то» одному нужно было стоять на атасе…

 - Гомес! Ты понимаешь – если я выпущу номер без утверждения комиссией деканата, меня для начала выкинут из техникума, затем выживут из города. Но дальше нашей великой страны я уже никогда не смогу выехать. Я все же надеялась вернуться в коллектив, а там «невыездные» никому не нужны. Лучше уж пусть твои вожди съедят.

- Ма Ванна. Мы отвечаем. Бля буду.

Аргумент был железный.

…Из аэропорта дорогих гостей привезли на навороченном микроавтобусе. Послы и дипломаты были в цивильных костюмчиках, галстуках и белоснежных рубашках. Никто не пытался вскарабкаться на окружающие техникум пирамидальные тополя. Нормальные улыбчивые мужики. Сначала их водили по аудиториям, повезли на подсобное хозяйство. Долго, с растяжкой кормили посольским обедом. Машка боялась начала концерта до дрожи в коленях.
 
Наконец, декан с уважаемыми господами вошел в зал.

Начинал концерт афганец Ахат. Он с выражением (на языке пушту) прочитал стихотворение о Ленине. Африканские вожди приветствовали его как старого знакомого. Лаосские студентки исполнили нежный и трепетный танец, откланялись и, мелко семеня, ушли за кулисы. Темпераментной «лезгинке» аплодировал весь зал, дагестанец Казбек  несколько раз на «бис» исполнил свой коронный номер на пальцах. Грустной песне о тяжкой доле борцов за независимость Панамы тоже добродушно похлопали.

Пошел проигрыш «Заиньки». На сцену вышли шесть танцевальных пар в русских народных костюмах. Счастливые африканские лица светились. Косоворотки парней и газовые кофточки дивчин были идеально отглажены и от крахмала стояли колом. Начищенные сапоги сверкали в лучах припозднившегося с закатом солнца. Проходы и дорожки были слаженными и синхронными. Завершающим аккордом стал выход черного до синевы и гибкого, как недавно вылупившаяся анаконда Умберто из солнечной страны Того. Он зашелся в русской «присядочке».
Танец закончился. Он длился пять с половиной минут. Ровно столько, сколько звучала песня в исполнении Лидии Руслановой.

Декан вопросительно посмотрел на высунувшуюся из-за кулис Машку. Но ей некогда было.

Сократив паузу до минимума, чтоб никто не успел очухаться, звукооператор Леха врубил озвучку. Уже всем родная до боли Лидия Русланова с бобинного магнитофона затянула «Ой, да как хотела меня мать…» По ходу пьесы мама пыталась сплавить невесту подходящему жениху, и все не в тему -  то дочка кочевряжится, то жених дает ей полный отлуп.

На сцену выплыла невеста. Народ затаил дыхание. А затем раздался хохот, какого не слышал этот официально-прилизанный зал, наверное, со дня своей постройки.

Невесту играл Гомес. Личико было выбелено дефицитным чехословацким тональным кремом, на щеках горел алый румянец. В процессе обработки шеи и груди тональный крем закончился, и казалось, что невеста надела под платье с роскошным декольте черную водолазку. Платье Машка с Элгой за две ночи сшили из двух огромных павлопосадских платков.  Длины на Гомеса не хватило, и из-под шикарной юбки высовывались кроссовки сорок шестого размера с кокетливыми бантиками поверх шнурков.
Блондинистый парик с двумя нечеловечески толстыми косами Машка под честное слово выпросила во Дворце Культуры. Прихватила она и огромный кокошник, но с головы Гомеса он постоянно сваливался, и в последний момент его заменили рабоче-крестьянским платочком.

Сексуально покачивая бедрами, Гомес раз-второй прошелся по сцене.

А Русланова пела:
 
Ой, да как хотела меня мать,
Да, за первого отдать.
А тот первый - паренек неверный,
Ой, не отдай меня, мать.

Постреливая по сторонам зелеными кошачьими глазами, на сцену с достоинством выплыл болгарин Красимир.Красимир обладал уникальным даром – он за пять-шесть минут мог уболтать на ужин с продолжением банкета в более благоприятной обстановке по всем параметрам пристойную даму. Возраст, социальное происхождение и профессиональные навыки в этом случае значения не имели. Свой дар он начал плодотворно развивать лет с семнадцати. В России его способности продолжили развитие на благодатной почве. Экзотический оттенок придавало «ненашенское» происхождение. Местные пейзанки укладывались штабелями под ноги Красику.

Покрутившись вокруг отвергшей его «невесты», постреляв глазами и настроив организм на заданную частоту, Красимир выбрал навскидку жертву на ближайший вечер и, с возрастающим на глазах достоинством, уплыл за кулисы.

…Ой, да как хотела меня мать,
Да, за второго отдать.
А тот вторый - парень невеселый,
Ой, не отдай меня, мать.

Чарльз Августин Фаустиньо Маньяма вышел на сцену с папкой под мышкой. Был он родом из ЮАР, активно нес в массы идеи построения коммунистического общества, проводил политинформации и вообще, слыл серьезным и добросовестным студентом. Шли разговоры, что он активно стучит в КГБ.

Смотрел на безобразие Чарльз неодобрительно и сурово. Присел рядом с невестой, повздыхал, подхватил папку и солидно удалился. Участвовать в «несерьезности» его уговорила Машка. Он был старше ее на два года и, на правах старшего товарища, пытался склонить к участию в международном коммунистическом движении. Машка поставила условие – баш на баш. Участие за участие. Сначала ему под мышку хотели сунуть томик «Капитала», но Машка поняла, что в этом случае ее вышибут в тот же день без выходного пособия. «Капитал» заменили на пустую папку.

 
…Ой, да как хотела меня мать,
Да, за третьего отдать.
А тот третий – что во поле ветер,
Ой, не отдай меня, мать.

У Томаса в определенном природой для сидения месте, кажется, была встроена пружинка, которая сидеть ему категорически не давала. Когда через много лет появилась реклама неутомимого розового зайца с батарейкой в попе, у Машки моментально возникла ассоциация с Томасом.

Его выдернули из какого-то военного формирования Анголы и отправили в Россию учиться быкам хвосты крутить. Машка была уверена – ни к одному парнокопытному после завершения обучающего процесса Томас на пушечный выстрел не подойдет. Он был самым молодым из студентов. Ему недавно исполнилось семнадцать, но у него вполне уже сформировался характер лидера. Все крупные и мелкие пакости в техникуме не происходили без его участия. Но  пакости были добродушными, как аплодисменты борцу за независимость Панамы. Томас был невероятно пластичен и музыкален. Он танцевал верхний и нижний брэйк, касафф, фанданго, молдавские и русские народные танцы, виртуозно исполнял джазовые партии, соул и не успевший еще покорить Россию рэп, рисовал и устраивал в техникуме дискотеки.

На сцену Томас вылетел в крутом нижнем брэйке. Зазевавшаяся «невеста» шарахнулась от него в сторону, посмотрела с недоумением и настороженностью. Покрутившись маленько на свежевымытом полу и не получив ответного чувства, неудавшийся жених так же стремительно вымелся за кулисы. Только хвостик пыли обозначил его былое присутствие.


Ой, да как хотела меня мать,
За четвертого отдать.
А четвертый – ни живой, ни мёртвый,
Ой, не отдай меня, мать.

Борец за независимость Панамы Дидье Алексис красив был категорически. Что-то такое намутили природа с генетикой и из индейца и испанки слепили подобие смуглого Бога. У него были в наличии блестящие волнистые волосы цвета воронового крыла, шелковые брови вразлет, огромные медовые глаза. Местные ценительницы мужской красоты западали на него с первого взгляда. Со второго и третьего начинали отчаянно скучать. Дидье трогательно ухаживал, носил цветы и дефицитные коробки конфет, пел песни на испанском языке, а его Музы зевали. В итоге, чаще всего их перехватывал черный, страшый до безобразия Гомес. Гомес был умен, весел и бесшабашен. Дидье - глуп. Он плохо знал русский язык, и его единственного использовали втемную.

На сцену Дидье вышел, преисполненный гордости и ответственности за порученное ему дело. Он не понял, с чего так развеселились зрители. Зрители  не просто смеялись – они стонали, вытирали слезы и подхрюкивали. Больше всех веселился главный африканский посол. Он вскидывал в восторге длинные худые ноги и колотил сжатыми кулаками по своим и соседским коленям. Он отлично знал русский язык. И знал Дидье Алексиса. 

Отвергнутый привередливой невестой, смуглый Бог, удивленно озираясь, ушел со сцены.

 …Ой, да как хотела меня мать,
Да, за пятого отдать.
А тот пятый – пьяница проклятый,
Ой, не отдай меня, мать.

С пятым женихом у режиссера и сценариста, в лице которых выступать было некому, кроме Машки и Гомеса (Элга предпочла должность консультанта и независимого эксперта) вышла заминка. В пьянстве никто признаваться не хотел. Да, по большому счету, признать, что кто-то из студентов горький пьяница было несправедливым. Африканцы пили редко, танцевали много, похмельем не страдали. Афганцы потихоньку тянули травку, но ведь не пьянствовали же. Чеченцы изредка напивались, громко выясняли недовыясненные  раньше отношения. Явление это было чисто эпизодическим, и назвать их «хрониками» ни у кого язык не поворачивался. Пил регулярно только Красимир, но всегда за чужой счет и на чужой территории. И его таланты решено было использовать по первому жениховскому эпизоду.

Нашел выход Гомес. Он пошел на переговоры к лаосцам.

Лаосцы не умели пить вообще. От стакана пива впадали в коматозное состояние. Бузили тихо, смешно чирикая на своем птичьем языке. Имя главаря лаосской группировки Машка никак не могла запомнить. Чеченцы звали его Вано. Вано был несомненно талантливым парнем, знал русский язык не хуже иных преподавателей. И у него все нормально было с чувством юмора. Когда он, пошатываясь, достал на сцене из-за пазухи приблатненого куцого пиджачка початую бутылку водки – у зрителей уже не было сил смеяться. «Невеста», по чисто российской традиции пожалела  «убогонького», подхватила под руки и увела за кулисы отдохнуть.

…Ой, да как хотела меня мать
Да, за шестого отдать.
А тот шёстый – росточком недорослый,
Ой, не отдай меня, мать.

Шестая жениховская позиция была самой беспроблемной. Рядом с двухметровым Гомесом можно было выстроить весь студенческо-преподавательский коллектив техникума, и мало кто дотянулся бы ему до плеча. Но гулять, так гулять. В студентке из Намибии Тае роста было сто сорок два  сантиметра вместе с каблуками. Слегка пригнувшись, она спокойно могла пройти между расставленных, худых и мосластых ног Гомеса. Машка под то же честное слово выпросила у подруги школьные брюки и пиджак ее двенадцатилетнего сына, в детскую клетчатую кепку вставила залихватский бумажный цветок. Жених карманного формата был готов. Со сцены «невеста» унесла его под мышкой под визг восторженной публики.


Ой, да как хотела меня мать
Да, за сеемого отдать.
А тот сеемый – красивый, веселый,
Сам не хотел меня взять.

За право быть «сеемым, красивым, веселым» разгорелась нешуточная борьба. При подготовке «несерьезности» следовало соблюдать законы строгой конспирации, поэтому в известность был поставлен достаточно узкий круг лиц. Это были «актеры», звукооператор Леха и уборщица тетя Клава, которая несколько раз застукала полуночников в актовом зале. Красимир был актером. Поскольку он решил выпить с чеченцами, а просто так завалиться не было повода, он слил информацию о готовящемся действе. Информация потянула на полноценную поллитру. Чеченцы пришли к Гомесу разбираться. Они темпераментно говорили о дискриминации белого населения в России, ущемлении прав ее коренных народов. Не теми словами, но по смыслу близко. Гомес объяснил, что, если белый жених отклонит кандидатуру черной невесты, африканские вожди могут обидеться. И тогда уже они начнут говорить о расовом угнетении и несовершенстве мира. Чеченцы вникли и перестали обижаться. Гомесу это обошлось в две полноценных поллитры. Он сказал, что потом слупит их с Красимира.

Кандидатуру сеемого жениха, давшего отлуп капризной невесте утверждали коллегиально. Он должен был быть студентом, комсомольцем, спортсменом и просто красавцем. И еще он должен быть че.. африканцем, чтобы вожди не обиделись. Студентов, комсомольцев и спортсменов в техникуме было, как грязи. С красотой возникли конкретные проблемы. С трудом под этот вариант подтянули Фернандо из Конго. Чашу весов за утверждение его кандидатуры перетянуло то обстоятельство, что папа Фернандо был конголезским послом в России. Фер был парнем простецким, долго выпендриваться не стал, к поставленной задаче отнесся со всей ответственностью. Обряжали его всем, сплотившимся за время подготовки действа, коллективом.  Элга  отгладила национальный африканский костюм, провалявшийся у Фера года два в неразобранных  вещах. Джордж из Зимбабве принес костяные бусы. Машка на них косилась. Было подозрение, что что-то там связано с ритуальными жертвоприношениями. Аугусто Наварро приволок шикарные лаковые штиблеты, в которых он в День независимости Никарагуа лихо отплясывал «чарикави».

Когда принаряженный Фер вышел на сцену – африканские вожди от восторга застонали. Жених выглядел достойно, хорошо знал себе цену, и безутешной  невесте оставалось лишь горько рыдать от сознания безвозвратной потери.

На Гомеса нужно было смотреть. Наштукатуренные алой помадой бесконечные губы горестно поползли вниз. Нарисованные по живому на выбеленном лице брови – обиженно вверх. По лицу, промывая черные дорожки в тональном креме, катились настоящие слезы. Его ласково утешала обеспокоенная мама – Элга.

Лидия Русланова последний раз вздохнула в микрофон и замолчала.
 
…На «бис» артисты выходили пять раз. Красимир успел умыкнуть и оприходовать на пару с Лехой – звукооператором заросшую мохнатой пылью от долгого пребывания в старом рояле бутылку «Портвейна -15». Прямо со сцены он спустился в зал к приглянувшейся ему даме. Дама оказалась женой второго секретаря горкома партии. Расстроенный Красик пришел к чеченцам. Чеченцы ему не налили, назвав при этом треплом. Не тем словом, но по смыслу близко. Красимиру пришлось ночевать в своей комнате. Кажется, это был первый день, когда он ночевал в своей комнате.
 
…Вожди Машку не съели. По окончании праздника самый главный из них вручил ей в торжественной обстановке африканскую национальную одежду - «бубу». «Бубу» имели право носить только мужчины, облеченные высокой африканской властью…