Гениальная любовь. Противостояние

 ИСТОРИЯ ЖОРЖ САНД и АЛЬФРЕДА МЮССЕ
http://blogs.mail.ru/mail/loruxa/

Источники:
1."Histoirе de ma vie" Gorgе Sand

2."Лелия", роман Жорж Санд

3. Письма Жорж Санд к сыну и друзьям

4. Андре Моруа о Жорж Санд
Биографическое исследование "Лелия или жизнь Жорж Санд",
по изданию 1993 г. Москва, Сочинения в пяти томах, т.2

5. Альфред Мюссе, роман "Исповедь сына века", новеллы

***

Аврора Дюпен ( "Чего только в ней не намешано, и то, и сё, и невесть что, руками разведешь - ну и создание!" - Поль Клодель), взявшая себе литературный псевдоним Жорж Санд, действительно веасьма незаурядная личность с очень нестандартной судьбой "всегда на краю". По своему происхождению она действительно стояла на грани двух различных классов обществ, а по воспитанию - на рубеже двух столетий: 18-го с его голым рацио, и 19-го - с его расхристанным романтизмом.


Потеряв в даннем детстве отца, она всей душой стремилась заменить его горячо любимой матери и потому держалась подчеркнуто по-мужски, тем более это было для неё легко, что её наставник ради чудачества воспитывал её как мальчишку, даже заставлял носить мужской костюм. В 17 лет она оказалась владелицей поместья и дома в Ноане, и всю жизнь стремилась вернуть себе то ощущение блаженной свободы. которое знала лишь в детстве. Она никогда не могла смириться ни с каким ущемлением её вольнолюбивых настроений - она не признавала мужчину господином. когда речь шла о любви, и сама хотела покровительствовать "как более слабому", что полностью нашла в материнской любви. Именно эти черты её характера и переданы героиням её романов, которые в эпоху наступающей эмансипации оказали на современниц огромное внияние. Она, католичка-христианка, всегда верила в Своего Бога, а затем, по благородству своей души, стала ещё и социалисткой. В 1848 году она очертя голову бросилась в омут революционной борьбы, но и после поражения революции она сохранила свои убеждения, не утратив при этом своего престижа. Да. она смело нарушала все табу, и в личной жизни, и в общественной, общество отвечалдо ей сплетнями, злословием, интригами. Но при этом она сохраняла свой статус высовообразованной женщины, талантливой писательницы, и это уважение она завоёвывала своим упорным трудом и личным мужеством.
Объяснять характер человека только его наследственностью слишком просто,ых родителей дети могут быть посредственностями. а в семье простого нотариуса может родиться великий Вольтер. Однако биография Жорж Санд и биография её предков, в этом смысле, сплетены воедино - предки Жорж Санд все подряд выдающиеся люди. Там всё вместе: короли с монахинями, прославленные воины и девочки из театра... А все женщины - обязательно Авроры...
У всех сыновья и любовники, и сыновья всегда главнее. Внебрачные дети приносятся стаями аистов. и все они любимы и привечены по-королевски. Все они мятежники, обаятельны и жестоки ( как молодой граф Альберт из "Консуэло"), то было время. когда любовь, слава и жестокость мирно уживались между собой, и вот из всего этого месива генов и вылепилась неповторимая искрометная натура Жорж Санд.

В 1775 году, в 47 лет умерла мать бабушки будущей писательницы, Мари де Верьер. Её любовник, проживший с ней 25 лет, горько оплакав её, стал жить с её сестрой. Аврора ушла из дома тетки - в монастырь. в 1778 году, в возрасте 30 лет она вышла замуж за 62-летнего старинного друга Дюпена де Франкей, и брак получился на редкость счастливым. Впоследствии она говорила своей внучке:
" Старик любит сильнее, чем молодой, и невозможно не любить того, кто любит вас так преданно. Я его называла... папа, он настаивал на этом... Потом, разве в наше время кто-нибудь был стар? Это революция принесла в мир старость. Ваш дедушка был красив, элегантен, выхолен, изящен, надушен, весел, привлекателен и неизменно в ровном расположении духа до самого смертного часа.... да. в наше время умели жить и умирать!... "
Супруги Дюпен были увлечены литературой и музыкой, много благотворительствовали, оба преклонялись перед Руссо и принимали его у себя. Жили они с княжеской роскошью в старинном замке Рауль. Но когда в 1788 году господин Дюпен умер, в делах обнаружился большой беспорядок. После уплаты всех долгов осталась лишь рента в 75 тысяч ливров в год, это вдова назвала полным разорением.

Надвигалась революция, а в такие периоды жители страны делятся на три условно категории: на тех, кто не может не быть революционером, на тех, кто не может не враждовать с теми, кто стал революционерами, и тех, кто мечется между ними, т.к., принадлежа к классу, над которым нависла угроза. они от на него же таят обиду. Таковой была и госпожа Дюпен, аристократка по воспитанию и богатству, но незаконнорожденная наполовину в двух поколениях, она она всё же считала себя обиженной королевским двором. И первые дни революции она восприняла как возмездие своим врагам из королевского двора. В 1789 году она поселилась со своим фатально красивым сыном Морисом и его учителем в Париже, мать и сын обожали друг друга.
Однако когда на смену революции Мирабо пришла революция Дантона, и на фонарях висят все уже подряд аристократы, а ихбимущество конфискуют в пользу револоюции, госпожа Дюпен испытывает оторопь. И даже отписала тогда спешно, не думая, 75 тыс. ливров в фонд помощи принцу в эмиграции.
Она, желая затеряться  во время шквала, перезжает из своего дома на улицу Бонди, там она прячет свои драгоценности за большой шкаф, в кирпичной, общитой панелью стене.  Однако нашелся доносчик, некий Вилар, который сообщил Рев. Комитету об этом запрещенном по закону тайнике. В результате обыска гражданка Дюпен была арестована и заключена в монастырь Английских Августинок, ставший настоящим арестным домом. Для семьи это было настоящим ударом, все боялись самого худшего. Террор был в разгаре, ва в тайнике, на котором теперь стоят печати Комитета общественной безопасности, есть бумаги, которые могут весьма и весьма скомпрометировать господу Дюпен. Морис и его наставник Дюшартр пробрались ночью в туалетную комнату матери, где и был тайник, взломали печать и сожгли опасные документы.
 Но вот пришел Термидор, и гражданка Дюпен была освобождена и даже получила свидетельство о проявленном ею мужестве и гражданской доблести - по рекомендации её собственного лакея, который участвовал во взятии Бастилии. От её огромного состояния, уничтоженного инфляцией и принудительными займами, к тому времени осталось всего 15 тыс. ливров. Мать сосредоточилась на дальнейшем образовании сына.
   От военной карьеры она его отговорила - теперь, после террора, госпожа Дюпен была настроена крайне враждебно если не против самой революции, то против её эксцессов. Однако ни от Вольтера, ни от Руссо она не отреклась. Теперь она склонялась в пользу ограниченной монархии, уважающей завоеванные народом права, и предпочла бы видеть Мориса на службе такому порядку.
  Тем временем в Париже царствовал Баррас, там, как и прежде, честные люди ходили пешком, а негодяев носили в носилках.
"Негодяи были другие, вот и всё!" - таков был сыновий вердикт. Он видел, как вчерашние революционеры, без зазрения совести сговаривались со "щеголями" (роялистами), чтобы удержать своё положение.  САм же Морис считал себя человеком, который не принадлежит к людям, который использует своё служебное положение для личной выгоды. И он пошел на военную службу. В то время французы были охвачены ложной идеей, что они выполняют великую миссию освобождения Европы от тирании монархизма, и что все в мире за это их обожают.
  Морис пишет матери откровеннные письма, посвящает её во все свои дела, в том числе, и любовные. Хотя мать, скорее по отсутствию темперамента, чем по убеждению, и вела исключительно добродетельный образ жизни, она всё же была женщиной 18-го века и легко прощала разврат, если он был "хорошего тона". Перед отъездом из дома Морис сделал ребеночка молодой женщине, работавшей у матери. Ребенка не признали, и он носил фамилию матери Шатирон. Но госпожа Дюпен заботилась о своем незаконном внуке Ипполите, как о родном.
 В 1800 году, в Милане он встречает в комнате своего начальника прелестную женщину - Антуанетту- Софи - Викторию Делаборд, дочь птицелова. Ей было уже за тридцать, и для неё это был хороший шанс. Она и стала матерью Жорж Санд.
Вот что она писала:
" Моя мать была из бродячего рода всеми презираемых цыган.... Онм была танцовщицей... Но внезапно любовь богача помогла ей выбраться  из этой гнусной среды. Мой отец был великодушен, онт понял, что это существо ещё способно любить...Правда, следующее её падение было ещё ниже..."
От предыдущего любовника у Софи была уже дочь, но она решительно сменила престарелого генерала на молодого лейтенанта, и одарила его романтической любовью. ОН чувствовал себя Фабрицио из романа Стендаля. Любовь оказалась прочной, что незамедлительно вшушило беспокойство госпоже Дюпен, относившеся к цинизму "Любовных связей" более терпимо, чем к страстям "Новой Элоизы". Не имея чувственной любви в своей собственной жизни, она перенесла единственно на сына всю свою ревность и страсть. Преданный Дюшартр предпринял попытку изгнать любовницу Мориса из Ноана, где она поселилась в гостинице. Госпожа Дюпен слишком боялась брака сына по любви, и вот этим своим страхом навлекла на себя беду, о которой постоянно думала - угроза стала предсказанием. Но эти три существа - мать, сын и наставник сына - так преданно любили друг друга, что ссора из-за Софи вышла недолгой, однако и свою любовницу Морис не бросил, хотя госпожа Дюпен и продолжала утверждать, что неравный брак ведет к разногласиям..
   ОН написал матери окткровенное письмо: "...Я согласен, что, говоря языком Дешартра, некоторые женщины - девки и твари. Я их не люблю и не ищу... Но никогда эти гнусные слова не могут относиться к любящей женщине. Любовь очищает всё.... Чем же виновата женщина, брошенная на произвол судьбы?"
 А Франция, между тем, быстро мнялась - в Бонапарте уже угадывался Наполеон.  Карьеры делались в передних. Маренго ушло в прошлое. Но мать хотела, чтобы её сын всё-таки сделал карьеру и не был бы так постоянен в любви.

   В 1804 году Софи, беременная, прихала к капитану Дюпену в лагерь, стоявший в Булони - близился срок родов, и она хотела переместиться в Париж.Морис поехал с ней, они поженились 5 июня 1804 года в мэрии 2-го округа. После церемонии Морис бросилмя в Ноан, к марети для признания. Но не успел даже рта раскрыть, как мать бросилась к нему на грудь с раданиями: "ты любишь другую женщину больше, чем меня! Значит, ты мня разлюбил! Ах, зачем я не погибла!, как и други, в 93-м году?! У меня бы не было соперницы в твоем сердце!" Морис промолчал. 1 июля 1804 года у него родилась дочь. "Мы назовем её Авророй, это имя моей любимой матери," - сказал он. Только что звучала музыка (Морис играл на скрипке контраданс), а Софи танцевала, она была в розовом платье - роды начались как раз во время танца.
  "Это принесет девочке счастье", - сказала тетя Люси.
Вскоре мать узнала о браке сына. Попытка признать брак недействительным провалилась - на этот рас сын проявил непреклонную волю. Он ответил ей в самом блестящем стиле Руссо: " не упрекай меня. я таков, каким меня сделала ты сама." Сама же Софи считала, что брак в мэрии - это "незаконно", потому и не видела никакой вины перед этой гордой знатной дамой, которая так плохо к ней относится. Однако мать продолжала с упорством и жестокостью добиваиться признания брака недействительным. Однако страстная любовь к сыну  и ощущение, что сын женат "на потаскушке и будет жить на чердаке", не давала ей покоя. Она запретила сыну вообще говорить на эту тему и категорически отказалась видеть Софи и её ребенка. И внучку полдожили ей на колени буквально обманом.  И тут она впервые увидела и не смогла не признать черные бархатные глаза Кёнигсмарков... Она была поколрена в ту же минуту. "Бедное дитя! Ты ни в чем не виновато" Кто её принес?! - воскликнула она в слезах. Тут же в комнату ворвался Морис. Все рыдали. Растроганность - это лучшая из политик. Она дает возможность признаить свою ошибку, не теряя доситоинства.
И через некоторое время свершился церковный брак. Однако отношения между матерью и Софи оставались натянутыми. Однако лучшей чертой Софи была гордость. Чувствуя себя с ног до головы плебейкой, она считала себя благороднее всх аристократов в мире. Ненавидя интриги, она всгда держаласьнастолько замкнуто, что это исключало всякую возможность даже холодного отношения к ней.  С мужем они были счастливы только дома. От неё Жорж Сенд унаследолвала эту скрытую нелюдимость. РОдители также оставили будущей писательнице в начледство ещё и ужас перед высшим светом, предрассудки которого принесли им столько горя.

" Когда моя мать уехала в Италию, меня поместили к одной женщине в Шайо, она отучила мня от груди, - писала Жорж Санд. - Мы с Клотильдой прожили у этой доброй женщины до трех тел. Повоскресеньям нас возили на ослике, каждую в своей корзинке, вместе с капутой и морковью, в Париж, на рынок..." Клотильда была кузиной Авроры, дочерью тети Люси. До четырех лет девочка знала только родню матери.Отец, соодат импери, был в представлении девочки каким-то блестящим видением, разукрашенным золотом, которое в перерывах между сражениями появлялось перед ним. Потом уже, перечитывая письма отца к матери и жене, она открыла для себя, как всё же они похожи друг на друга, и какой у неё был замечательный отец - художник, воин, бунтарь, считавший родоовую аристократию нелепой выдумкой, а бедность - лучшим уроком жизни. И она гордилась своим сходством с ним.
  " Мне передался характер отца, - писала Жорж Санд, - Если бы я была мальчиком, и жила бы на 20 лет раньше, то поступала бы всегда, как мой отец."
   В мать же Аврора с раннего детства была просто безумно влюблена. У неё была тяжелая рука и резкий язык. однако её веселость, очаровани и врожденная поэтичность искупали всё.И она смогла научить дочь видеть красоту окружающего мира, природы. Врожденный вкус парижской гризетки никогда её не подводил.
  К 1808 году полковник Морис Дюпен, живущий в Мадриде, примирился с Наполеоном, но по-прежнему ставил ему упрек за любовь к льстацам. " Он лучше, чем кажется..." Софи страшно ревновала его к мадридским красоткам и на сносях уже, захватив с собой и маленькую Аврору, поехала к нему в Мадрид. Дорога шла через враждебную страну, и была опасной. В Мадриде её нарядили в крошечную адьютантскую форму, к великому удовольствию  Мюрата.
  Тогда из Мадрида Морис написал своей матери: " ...Утром Софи разрешилась от бременитолстым мальчиком. Аврора чувствует себя хорошо. Я куплю коляску, засуну в неё всех и мы поеде в Ноан... Эта мысль переполняет меня радостью, моя дорогая матушка!"
 Но путь в Ноан оказался тяжел. Коляска ехала по полям сражений, где лежали ещё не убранный трупы. Дети страдали лихорадкой и голодом, в грязных харчевнях набрались вшей и заболели чесоткой.  Бабушка отнесла на руках свою полуживую внучку к себе в спальню и положила на свою кровать, похожую на походные дроги - с такими же султанами из перьев и кружевными подушками. Аврора решила, что попала уже прямиком в рай.. Бабушка принялась очищать детей от чесотки и собственно ручно выловила всех вшей. Аврора поправилась, но новорожденный мальчик умер.А через несколько дней Морис, выскочив ночью на привезенной из Испании горячей лошади Леопардо из Ла Шатра, споткнулся о груду камней и разбился насмерть. Так неожиданный страшный случай свел двух враждовавших женщин ( одна из них - светлая блондинка, спокойная и благовоспитанная, бабушка, и мать - жгучая брюнетка, пылкая, неловкая и застеничивая с людьми высшего света, но всегда готовая вспылить, ревнивая, страстная, злая и добрая однвременно) лицом к лицу, теперь уже надолго.
   Бабушка смотрела на Софи и не могла понять, за что же её сын так полюбил эту женщину? И поняла - за артистизм души. Софи могда писать пылкие, романтические письм, вовсе не зная орфографии, могда нежно исполнить арию, не зимея понятия о сольфеджио, могла нарисовать чудный пейзажик, никогда не учась рисованию... У нейё были руки феи, создававшие великолепные шляпки и платья, руки, легко настраивавшие раздрызганный клавесин. Она бралась за всё, и всё у неё отлично получалось. В своей критике она была блистательна - говоря на развязном жаргоне  парижской улицы, и всё это очень нравилось Авроре.

   На расстоянии между матерью и бабушкой не было любви. Но рядом они всегда ладили, так обе были наделены от природы огромным обаянием. При ссорах Аврора была всегда на стороне матери, хотя та её часто колотила и бранила, а бабушка всегда баловала. Она даже пыталась активно защищать свою мать.

Там и тогда приходит к ней и другая большая любовь её жизни - к поэзии сельского быта. Она любила громадных, медленно бредущих быков с огромными низко опущенными лбами, телеги с сеном, крестьянские свадьб, посиделки, на которых крестьяне рассказывали старинные легенды. Она любила кормить кур, ухаживать за ягнятами. Мать поощряла её в этом, а бабушка страдала, видя, как её любимая умница-внучка превращается в "деревенскую девчонку".  Она даже иногда говорила ей - "сын мой, Морис"... И так получалось, что все вокруг как бы  заставляли её сожалеть, что она продилась женщиной, а не мужчиной.
   Чтобы сделать из внучки достойную наследницу Ноана, госпожа Дюпен решила вырвать её из "семьи птицелова"
  " По понятиям бабушкаи", - писала Жож Санд, - ребенку нужно прививать с раннего возраста изящество, манеры... искусство владеть лицом и жестами, с тем, чтобы, войдя в привычку, это стало бы второй натурой. Моя мать, однако, находила это смешным, и, мне кажется, была права."
   Особой остроты конфликт между матерью и бабушкой достиг на религиозной почве. Мать, дитя своего века, простодушно верила в Бога, привнося чисто французский романтзм в это чувство. Бабушка, порождение прошлого просвещенного века, 18-го, признавала только отвлеченную религию философов, и питала "большое уважение" к Христу.  Аврора восхищалась старсной верой матери, и её огорчало, когда бабушка, с точки зрения здравого смысла, высмеивала "чудеса". Она писала:
   " ... Мне простоь хотелось верить, и больше ничего. Но бабушка, кратко и сухо, взывала к моему разуму,  и я опять отходила от веры, но я мстила тем, что про себя не отвергала ничего."
    Ссорились бабушка и мать и из-за первого, добрачного ребенка Софи - бабушка его категорически не принимала. Мать, в конце концов, вынуждена была уехать с ним из Ноана, Аврора была оставлена бабушке, которая зщанялась её воспитанием. Авроре казалось, что мать бросила её в мир, который сама же научила ненавидеть и презирать. Любовь к матери приобрела мучительную силу и сладость запретного плода. Она много плакала, когда бабушка этого не могла видеть.
  И всё же после отъезда матери для Авроры наступила полная вожделенная свобода. Уроки музики, литературы, латыни, естественных наук доставляли ей огромное интеллектуальное наслаждение - она воспринимала их как несомненное благо. Она уже и сама пишет - сочинения о сельской жизни.и только один пробел был в её домашгем образовании - её не учили религии, были из этого мира лишь книжные Юпитер и Иегова. Ей же хотелось побольше узнать о человеческом Боге. Но о Христе с ней никто и никогда не говорил. О она задавала себе вопросы: "зачем мир? Зачем Ноан? Зачем весь свет?", ибо ребенку необходимо ещё и сознание, также, как и пища, одежда и всякая разная информация.
   
   Меж тем Империя погибала, и Мария-Аврора Саксонская не жалела об Этом. Но Софи-Виктория Делаборд, подобно старой гвардии, продолжала хранить верность Наполеону. И это тоже был повод к раздорам. Аврора, приезжая с бабушкой в париж на свидани с матерью, радовалась, что видит вновь знакомую с детства обстановку - вазы с бумажными цветами, жаровню, на которой обычно сидела, погружаясь в безудержный мир фантазий... Но бабушка не всегда разрешала ходить ей к матери. Каждый раз бывали слезы и сцены. Мать собиралась открыть модный магазин и забрать к себе Аврору, чтобы та помогала ейторговать. Эта обманчивая мечта, в которую и сама мать не верила, приводила Аврору в полный восторг. И она начиналоа припрятывать свои скромные драгоценности, чтобы в один прекрасный день сбежать из Ноана и продать их - на жизнь. Но горничная бабушки вскоре раскрыла эту наивную тайну. У бабушки после этого сообщения случился первый удар.
    Оправившись, она поставила Аврору на колени перед своей кроватью, и рассказала ей историю своей жизни, потом историю жизни своего сына, потом жизнь своей снохи, на обличения безнравственной жизни которой она теперь уже не скупилась. И всё это было преподнесено безо всякой жалости и снисхождения к малому возрасту внучки. Так Аврора впервые узнала от вдохновленной ненавистью к невестке бабушки о том, что в мире существуют, по вине обществе, развратные богачи и несчастные и ужасные проститутки, а сама она, девочка Аврора, оказывается, "готова уже ринуться на дно"..
  На этот воспитательный акт Аврора ответила открытым бунтом. Она забросила учебу, и, бабушка, заявив, что внучка просто потеряла рассудок, потребовала, чтобы та немедленно собиралась, чтобы отвези её в Париж, но не к матери, а в монастырь.
   Аврора вошла в монастырское уединени без жалоб и отвращения.

   "Вера как любовь, её находишь тогда, когда меньше всего ждешь," - писала Жорж Санд.
   Монастырь мало-помалу перевоспитал пылкого подростка - Аврору Дюпен, и в Париж, когда она снова встретилась со своей любимой мамочкой, с восторгом и страстным желание найти в ней все те добродетели, а которые она любила её в детстве, она увидела лишь безучастную женщину, у которой уже была какая-то своя, заново начатая жизнь. Она одобрила поступление Авроры в монастырь, но с такой мотивировкой и в таких выражениях, что глубоко ранила чистое, совсем детское ещё сердце.  Рана осталась, но любовь к матери она всё же не затронула. Однако это был первый урок горечи разлуки с любимым существом. Мать была - но, в то же время, её с ней УЖЕ не было.
   К 14-ти годам Авроре надоело наконец быть яблоком раздора мжду матерью и бабушкой, она хотела любить обеих. И этот чисто английский монастырь для неё стал оазисом посреди пустыни жестокой и несправедливой жизни.  Все монахи были англичанами, живя рядом с ними, она приобрела манеры и "чисто английские привычки" - пить чай, разговаривать и даже думать по-английски. Монастырь с его обширными угодьями походил на большую деревню, сплошь заросшую виноградниками и жасмином. Из мужчин здесь были только аббат де Премор и аббат де Вилель. Монашенки давали письменнное обещание соблюдать устав монастыря, вот его текст:
   " Ежедневно я буду вставать в один и тот же час,.. отдавая сну только то время, которое необходимо для поддержания здоровья, и никогда не буду оставаться в кровати по лености... Я старательно буду воздерживаться от пустых фантазий, бесполезных мыслей,, не буду предаваться мечтам, от которых я могу покраснеть, если их прочтут в моем сердце... Я всегда буду избегать встречь наедине с людьми другого пола, я им никогда не разрешу даже смой малой вольности при любом их возрасте и звании....Если мне сделают предложени хотя бы с самым честным намерением, я тотчас извещу об этом своих родителей.... "
   Особого труда, чтобы исполнять эту клятву, ей и не нужно было прилагать - о мужском поле она вовсе не думала. В первй год пребывания в монастыре Аврора была сущим бесенком, неустанным инициатором лазаний по крышам и погребам. Её подруги прозвали Аврору "Записной книжкой", потому что она всё время что-то записывала, набожные дразнили её "MADCAP", сумасбродкой. Но и те и другие её любили, за её всегдашнюю готовность участвовать в общем веселье, и за то, что на неё всегда можно положиться, и она способна даже на личный героизм. С ней даже можно было пойти "на поиски жертвы", заключенной где-то в подземелье, а это была любимая, полная романтики игра юных монашенок.
   Однажды, в 1818 году, она написала на форзаце одной английской книжки: "Долой англичан! Смерть собакам-англичанам! Да здравствует Франция! Я не люблю Веллингтона!".
  Это был первый год монастырского мужества, искренности и бунта.
  Несчастные дети часто, как будто кому-то назло, становятся "трудными детьми". Аврора не была тогда ортодоксальной католичкой, хотя бы потому, что была воспитана бабушкой-вольтерьянкой. Но она выполняла все обряды - по обязанности.  Но после первого своего причастия она уже больше никогда не причащалась. Она верила в Бога и в вечную жизнь, но без всякого страха, который заставляет обычных верующих бесконечно "просить простить грехи". Когда в старших классах она получила отдельную келью, в ней было 6 шагов, и то очень маленьких. За окном каждую ночь кошачьи концерты. Прямо над головой, рядом с постелью - стык балки и косой крыши, каждое утро Аврора разбивала об него себе лоб. Окно из 4-х стёклышек выходило на длинный ряд крыш, крытых черепицей. Обои в келье были когда-то наверное желтыми..." На этих обоях она писала - "целыве романы м поэмы", которые будет читать будущая поселенка в этой келье. А на подоконнике она вырезала рисунки ножом.
   Старшие монашко иногда "удочеряли" девочек, Аврора выбрала самую добродетельную, красивую и прелестную монашку Алисию и попросила её "удочерить" её. Но та удивилась - такого чертенка?  Страсть к Алиси осталась неистовой, мучительной и неразделенной. "Я исправлюсь ради вас!" - умоляла она своё божество. Монашка согласилась, и Аврора стала мняться на глазах. Она стала читать жития святых. Ей как-то ночью захотелось посмотреть на них, и она пошла в церковь. Ночной храм был полон очарования. В открытые настежь окна  вливался ароман  жимолости и жасмина. Вокруг был покой, благоговейная сосредоточенность и тайна... Слезы потоком хлынули из глаз Авроры... Она испытана, как острый приступ, пробудившую внезапно в её сердце любовь к Богу. Словно стены рухнули между очагом этой беспредельной любви и пламенесм, до сих пор тихо дремавшем в её душе...
    И как только сердце было взято в плен, рассудок был изгнан решительно. С этого часа закончились всякие сомнения и сопротивлени разума. Бог пришел к ней навсегда, и она приняла его  без борьбы, страдания и без всякого сожаления об утраченной духовной свободе.

 И она вошла в монастырь - следуя призванию, но послушницей, исполняющей самые унизительные озязанности - уборка помещений, уход за больными. Она была  не молитвенницей, а хозяйственой святой, в этом смысле. " Я буду делать всякую работу, какую прикажут, и пусть один господь будет свидетелем моих мучений, его любовь вознаградит меня за всё..." - писала тогда она.
   Она пришла на исповедь и примирени с небом к аббату де Премору, и он, как человек мудрый, дал ей понять, что мистически настроения такой силы, тем не менее, не освобождают её от нравственного долга на земле, и прежде чем мысленно сливаться с богом в лучшем мире, надо пожить как следует по-земному и здесь, в мире дольнем. В 50 лет Жорж Санд писала об этом случае: " Нсли бы не он ( аббат де Премор ), я сейчас была бы или сумасшедшей, или монахиней", ведь набожность и порыв к богу тогда приобрели в неё силу самой настоящей страсти.
   Она повиновалась и покой воцарился в её душе. После 6 месяцов умерщвления плоти и отрешения от внешнего мира она вновь опустилась на грешную землю, она, восстановив в памяти "Мещанина во дворянстве", которого читала в Ноане, сама стала сочинять комедии и сама же в них играла.
   Она вернулась в суетный мир с тревожным, однако, предчувствием, что ей рано или поздно придется искать всё же прибежище в монастыре. Она изменилась - стала серьезнее и глубже, и этио уже было шагом впред, по направлению к будущему призванию всей её жизни.
   Бабушка ещё раньше украсила её ум изяществами 18-го века, Ноан научил понимать поэзию природы. Новая вера привила её любовь к ближнему, другому. Она сама как бы выпала из центра мироздания, в котором ранее безоговорочна себя помещала. Эта экзальтированная любовь к Богу убила напрочь всякую самовлюбленность, и навсегда. Та она постигла величественую простоту Евангелия.
   
   Она снова у бабушки, но мысль о возможном вынужденном замужестве пугает её. Приведут какого-нибудь старого хрыча и скажут: "Вот твой суженый! Скажите "да" или вы нанесете мне смертельный удар!" Ещё не видя жениха, она уже говорила о нем - "этот урод". Мать на свидани с дочерью, выпускницей монастыря, не приехадлла, заявив, что приедет в Ноан лишь после смерти "старухи". Тогда дочь предложила переехать в Париж и жить с матерью. Но та ответила жестоко, в смысле "переезжать не надо": "Мы увидимся скорее, чем многие думают".

  Бабушка, в свою очередь, назвала Софи птицей, которая, как только дети обретают собствкнные крылья, гонит их клювом от собственного гнезда. Бессильная перед обоюдной ненавистью, Аврора уехала с бабушкой в Берри. Был 1820-й год.
  Её детские сельские подруги теперь называли её мадемуазель, и она с горечью поняла замкнутость господ, и пожалела на какой-то момент о равноправном братстве монастыря. Её разгговоры с бабушкой стали нежными и нитимными. Из разговоров взрослых родственников она поняла, что она богатая наследница, но никак не "хорошая партия" для молодого человека с блестящим будущим - из-за её жалкой матери и внебрачных рождений в их роду.  Её руки просили немолодые люди и вдовцы. И брак с одним из них мог быть только сделкой.
  После второго удара бабушка осталась прикованной к постели. Аврора сама вела расчеты по поместью. Дешартр брал её с собой в деревню, когда надо было оказывать помщь больным. Так она привыкала к виду крови и и человеческих страданий. Дешартр, радуясь её стремлеию помогать ему во врачевани, прислал к ней молодого профессора - вскоре в комнате Авроры появился, вслед за молодым человеком, спецом по анатоми, и скелет. Сама девушка в ту пору была необыкновенно хороша - черные глаза андалузки, гибкая фигура, густые четные волосы ( потом она напишет портрет взрослой Консуэло - со своего же облика ).
Начались ночные прогулки верхом. фуражка, брюки, полотняная блуза, части скелета, разбросанные по комнате - всё это шикировало благонамеренный Берри. И духовник Авроры прямо задал её грубый вопрос: "не влюблена ли она". После тонкого, чуткого де Премора, никогда не задавашего на исповеди прямых вопросов, Аврора восприняла такое поведение духовника как оскорблени. И она сказала: "Несут вздор дурака", - о сплетнях в Ла Шатре. Мать из Парижа тоже прислала её осуждающее письмо. Но Аврора смогла гордо, хотя и очень деликатно отстоять своё право жить по своим правилам. У неё ещё сохранялась детская привязанность к матери, но никакого уважения к ней уже не было и в помине. Она снова ощутила себя очень одинокой.

***

В 1837-38 г.г. в журналах были опубликованы некоторые письма Жорж  Санд к её сыну и пер6еписка с друзьями. Свою официальню биографию она опубликует почти через два десятилетия.
  Жорж Санд описывает ( письмо к сыну )новые времена, когда люди ещё жаждали равенства и братства до такой степени, что даже носли куртки с застежками сзади - в осознание идеиобщечеловеческой солидарности, братской взаимопомощи. Львы должн добровольно превратиться в ягнят, северное сияние озарит всю землю, в ознаменовании того обновления, которое произойдет на ней после реформ. В таких причудливых формах искали себе выражение новые идеи. И к ним тяготели лучшие умы и характеры, несли им на службусвои таланты, энергию своей воли, обаяние своей личности. Но рутинное мышление открыто скорбело о том, что "лучшие умы отворачиваются от привычного мира, где всё так аккуратно пригнано, что не остается ни малейшего повода к исканию новых путей.
  В числе выделенных личностей, примкнувших к новому интллектуальному движению в 30-40 х г.г., во Франции, на одном из самых видных мест была и сама Жорж Санд, но беседы к делу не пришьёшь, большую ценность имеют документы, в которых автор пишет свою автобиографию, "sans le savoir". Таковы как раз и есть письма Жорж Санд, в которых мысли "о бгагосклонном читателе" не нарушают искренности и задушевности речи, свободно льющейся с пера. К тому же, изящество внешней формы присуще с целом творчеству Жорж Санд до такой степени, что созданное ею впечатление не стоит ей никаких трудов. Хотя в этих письмах есть смертный грех тенденциозности, конечно же, т.е. содержание их вдруг протекает на фоне какой-нибудь выссокой мысли, не совсм уместной в частном письме матери к сыну, но Жорж Санд вё же не будет забывать, ярчайший представитель идеализма, привыкла "по жизни" к таким эскападам - ко всему привлекая пространные рассуждения о нравственности. И эти отвлечения порой уводят её от объективности, которой вообще чужды авторские симпатии или антипатии, когда автор исследует только факты, без излишнего морализаторства, тогда и выводы являются сами собой. 
   В ту пору, когда Жорж Санд ещё не была в разладе с бабушкой, котоорая заменила ей мать, а она сама ещё надеялась найти какой-нибудь модус-вивенди, который, не раздражая предрассудков, удовлетворил бы  её потребность в независимости и чувстве собственного достоинства, ею было написано много писем, которые проливают свет на её характер.
  "Дорогая матушка,  - писала она из Ноана, - как примирить  чужие желния со своими ссобственными? Я этго не могла никогда, и это - главный мой недостаток. Всё, что мне навязывается, становится мне  ненавистно. Всё, что представляется делом по собственному подуждению, я делаю от всей души. Но можно ли изменить собственную природу?
   " ... Мы уже многие годы не живем вместе, и вы часто забываете, что мне уже 27 лет. И что характер мой сильно изменился по     сравнению с порой превой молодости. Вы думаете, что во мне говорит, прежде всего, моя необузданная страсть к светским удовольствиям, а между тем, я далека от всего этого. Но я жажду свободы. Если я встречаю людей, которые принимают мои невинные прихоти (обедать там, где я хочу и во сколько хочу  и т.п.), я не умею взять на себя труд разумерить их. Я чувствую только, что они надоедают мне, не понимают и оскорбляют меня. Я им ровно ничего не отвечаю и прохожу мимо. НЕужели э то такая страшная вина?  Я не ищу ни мести, ни удовлетворения за нанесенную мн обиду, сердце у меня не злое, я просто забываю. Говорят. что я лгкомысленна, тогда как, на самом деле, я только мало склонна к ненависти и даже не имею столько гордости, чтобы оправдываться."
  "... Вам рассказали, будто я хожу в панталонах, - продолжает Жорж Санд. - Вас ввели в заблуждение. Этого нет... Но зато я не хочу. чтобы и муж носил мои юбки. Пусть каждый сохраняет свою свободу и свою одежду.  Муж мой любимый делает всё, что ему вздумается: он имеет любовниц, принимает их по своему усмотрению, пьет вино или чччистую воду, копит деньги или тратит их, как ему в ум взбредет, и я во всем это не при чем. Я испытываю к нему доверие и уважение, с тех пор, как я предоставила ему полную власть над имнием. Для себя же я требую немного: мне нужна пенсия тех же размеров, того же достатка. каким пользуетесь и вы, имея в год 1000 франков, я смогу считать себя богатой, т.к. перо моё тоже начинает давать мне небольшой доход. А за етм простая справедливость требует, чтобы та полная свобода, которую имеет мой муж, была бы делом обоюдным, без этого он стал бы мне ненавистен. И вот почему я хочу полной независимости: я ложусь спать в такие часы, когда о встает, отправляюсь куда хочу, возвращаюсь в полночь, илив 6 утра, всё это никого, кроме меня, не касется."
  А вот другое письмо, 4 года спустя, где она дает отповедь свому другу Адольфу Геру, возможно, оскорбившего Жорж Санд по поводу мужского имени "Жорж"  и мужского платья, котоолое она надевала, чтобы проникать запросто  и без особых расходов заходить в парижские театры и другие общественные места.
   " Mon cher enfant! - писала она  ( непереводимое выражение типа "мое милое дитя"). - В вашем псьме много доброго и прекрасного, как и в вашей душе, но всё же эту страничку отсылаю вам назад, т.к. она нелепа и совсем неприлична. Никто не должен позволять себе обращаться ко мне с подобными письмами. Можете порицать мою одежду с иной точки зрения, в других выражениях, уж если вам так хочется, а того лучше было бы  совсем этим не заниматься...я думала, что вы были пьяны, когда писали это. Я отнюдь, впрочем, не сержусь за них и люблю вас по-прежнему, но предупреждаю, чтобы вы не повторяли этй выходки, которая прост смешна. Во всём остальном вы совершенно правы и я не расположена вступать с вами в диспут о последователях Сен-Симона. Я люблю этих людей и с восторженным удивлением слежу за первыми смелыми шагами их на жизненной арене."
И далее:
"...Вы ошибаетесь, воображая, что я в настоящее время нахожусь в более раздраженном настроении духа, чем прежде. Напротив. Я имею перед глазами великих людей и великие дела. Было бы небоагородно с моей стороны не верит в нравственную доблесть и труд.А взгляды на всё остальное являются результатом моего характера. Платье, которое я надеваю, садясь за мой письменный стол, решительно не имеют никакого значения, значит, и другие люди, надеюсь, сумеют уважать меня кка в мужском, так и в женском платье. Впрочем, когда я выхожу на улицу в этом коскюме, я всегда беру с собой палку. В жизни моей не произойдет никакого разлада из-за того, что я позволила себе, при известных обстоятельствах, облачиться в мужское платье.  Поверьте, я далека от того, чтобы ставить достоинство мужчины целью своего честолюбия. Достоинство это представляется мне делом слишком смешным, и в моих глазах, оно лишь немнгим лучше рабства женжины. Но я решила отстоять за собою отныне и навсегда ту гордую и полную независимость, которою вы одни считаете себе вправе пользоваться. И я не допущу, чтобы какая бы то ни было любовь стеснила меня в пользовании этим благом. Я надеюсь поставить такие категоричные условия, что ни у одного мужчины не хватит смелости их принять. Вы поймете, что взгляды эти  - дело совершенно личное. Вы можете не соглашаться с ними, но этим нисколько не оскорбите меня. Но возможно ли серьёзно говорить о таких вещах?    Конечно, нет. Это также мало подаетмсяразумению, как и голод, который сегодня утолен, а завтра он снова пробуждается.  Что   пользы говорить о дне завтрашнем, когда вы довольны днем сегодняшним? Если бы человек не верил в прочность своих предначертаний, самые предначертания ни на минуту не мгли бы существовать в его мозгу. Но если бы он действительно мог объяснитьэту прочность, он был бы божеством. Итак, принимайте меня за мужчину или за женщину, как вам угодно. Дютель говорит, чт я ни то, ни другое. Что я просто существо, под которым можно подразумевать великую похвалу или великое порицание - ad libitum. Но передайте вашим друзьям, чтобы они не беспокоили себя понапрасну желаением обнять меня за мои черные глаза. В каком бы костюме я ни была, обниматься я не охотница. О будущности мира и о красотах Сен-Симона я готова рассуждать сколько вам угодно, и мой характер не из таких, какие легко поддаются переделке. Весь ваш Жорж."
     За этим псевдонимом Аврора Дедюван исчезла и из личной переписки, не исключая писем к собственному сыну. А в другом письме она даже урезонивет своего неуемного друга Геру на этот счет:
  "... из-за чего такое недоумение настет титула? Мне сдается, что имя моё Жорж, и что я ваш друг, в мужском или женском роде, как угодно. Я в тонкостях светского образования ровно ничего не смыслю. Всё это, конечно, мелочи. Но именно они и раздуваются в скандал."
   Однако сама Жорж Санд затрачивала на отпор ровно столько сил, сколько нужно было, чтобы отстоять себя от непрошенного вторжения в её личное пространство, и не прорываясь ни одним из тех лишних суетливых движений раздраженного самолюбия, которыми люди, не совсем уверенные в своем праве и в своей способности отстоять его, маскируют иногда свой внутренний разлад. Она даже не всегда выдерживает серьёзный тон, и отвечая тонкой иронией, победоносно уничтожает проивника: "малыми средствами".

  В этм эпизоде  из жизни Жорж Санд устарели только внешние обстоятельства .....

...она боролась за такую полноту независимости и неприкосновенности,  так и таким образом, в  своих делах и жизни, которая не приведет её в столкновение с интересами других.

Что же заставляет личность предъявлять такие притязания в столкновении с интересами других? Уже в тех из её писем, цитаты из которых приведены выше, проглядывает чувство гордой, почти суровой независимости, которое плохо вяжется с необузданностью животных инстинктов ( в чем её как раз и обвиняли нередко ) Вот она пишет о свободной любви своему другу, полюбившему замужнюю женщину:
   " Любовь в том виде, в каком постигла и исполняет её наша природа в 1835 году, не есть самое чистое и прекрасное чувство, бывали времена, когда она была лучше,  бывали и другие, когда она была хуже, в настоящее время это какая-то смесь энтузиазма и эгоизма, которая придает ей у женщин совершенно своеобразный характер. Лишившись "благодетеля", женщина испытывает на себе  всю беспощадность приговоров общественной мысли. А общественное мнение, с одной стороны, это пренебрежение к женщинам, некрасивым собой, холодным или малодушным, но и резкое осуждение иных, если они "оступятся"... А в женщинах нашего времени нет ни просвещенного ума, ни набожности, ни целомудрия. Тот нравственный переворот, которому предстояло переделать их в направлении, желательном для нового мужского поколения,  был произведен не так, как следует. Женщину не захотели возвысить в её собственных глазах, не захотели создать ей благородную роль в жизни и поставить её в положение полного равенства, которое сделало бы её способной к мужесственным доблестям. Целомудрие стало бы для неё, свободной, славой. Но для женщины-рабыни оно не более, как ярмо, которое тяготит, и которое они сбрасывают с себя при первом же удобном случае дерзким движением. Я не могу порицать их за это, но я не уважаю их. Они проиграли своё дело, их образ действий неизменно представляет какую-то страную смесь безумия и неосторожности с трусостью и слабостью. Наше общество ещё слишком враждебно относится к тем, кто бросает ему перчатку... Наше общество дурно устроено и жестоко... Страсти наши, сами по себе, ни дурны, ни хороши, И нам предстоит из ничего сделать нечто. Не велик подвиг - любить, но нужен суровый труд, воля, чтобы из страсти сделать добродетель, чтобы возвысить общество, нужно сначала возвысить свои страсти."
    Т.о. центр тяжести вопроса о нравственности сам собою переносится от внешних форм в тот внутренний мир, о котором ещё Шекспир сказал: "Дела и помыслы человека не похожи на слепое движение волн моря. Его внутренний мир, его микрокосм, таков тот глубокий родник, из которого они вечно истекают."
   Жорж Санд, борясь за право на личную свободу, борется за своё право быть тем самым новым человеком, и тот простор, к которому она стремится, нужен ей для обеспечения личной возможности полного и гармоничного развития, сообразно с законом её собственной природы.
   Жорж Санд - здоровая и многогранная натура, и она, конечно, не могла сделать борьбу за личную независимость главным занятием своей жизни. Вот почему в самых критических обстоятельствах своей личной жизни, которые другой женщине, более поглощенной собой, показались бы достаточными для бесконечных причитаний о своей доле, или для восхваления своего единоразового геройства, Жорж Санд, насколько можно судить по тому, что она сама о себе пищет, всегда находила в  более общих интересах могучий  притивовес подобной односторонности. Благодаря этому противовесу она и смогла  сохранить душевную ясность среди больших личных невзгод ( от мужчин ей всегда доставалось немало, особенно от самых любимых ), что в отношении последних у неё сплошь и рядом были наготове остроумные шутки или просто веселый смех.
***
   Первые шаги её на литературном поприще были значительно затруднены отсутствием личных связей, предубеждение против женщин, и главное - злыми сплетнями. И её приходилось считаться со всем этим, заручаться протекцией влиятельных лиц, придумывать различные ходы, чтобы обойти остракизм, наложенный на её пол редактором, дававшим ей работу и т.п.
   Так, она добыла рекомендацию к одному корифею тогдашенго литературного мира, Делатушу, чтобы  устроиить своё сотрудничество в "Ревю де Пари", т. к. рецензировавший  его Верон, и слышать не хотел о женщине.
  Однако единственное общественное мнени, которое она неизменно уважала, это было мнение её друзей.
  В 1835 году семейные остоятельства обостряются до того, что она обращается в суд, чтобы распутать её отношения с мужем и доставить ей ту самую свободу, которая во Франции называется "separation de corps et de biens".    Тяжба была мучительной и долгой. К тому же, здесь была затронута самая чувствительная струна её души - любовь к детям, к "лучшему своему произведению" - сыну. Но уныние и жалобы были не в её характере. Она пишет Адольфу Геру:
   "... Процесс мой продвигается и идет отлично. Барон (муж) не предъявил мне встречного иска ( а толькол требует денег, много денег. Я их даю, его присуждают оставить мня в покое, и всё устраивается как нельзя лучше. А что касается парижских толков, они также мало заблтят меня, как то, что думают в Китае о Гюставе Планше. Т.н. общественная мысль - проститутка, с котоорой нечего церемониться там, где право на вашей стороне."
    А вот что она тогда же пишет сыну:
   " Люби меня, ты ещё много от меня узнаешь, когда мы будем жить вместе. Если же нам не суждено этого счастья, которое я могу сама для себя желать, ты будешь обол мне молиться...
Люби все божьи создания, которые обижены судьбой, сопротивляйся злым, отдавай всю свою преданносить тем, в ком увидишь величи нравственных качеств."
   Такова жизненная философия, котору.ю Жорж Санд завещала своему сыну. Как все действительно сильные натуры, она видела смысл своей жизни в труде. "Я благославляю бабушку за то, что она заставила мня приобрести эту спасительную привычку.  Привычка превратилась в способносить, а способность в потребность. Сейчас я могу без ущерба для здоровья работать до 13 часов сряду.... Я завалена работой, но вкус к литературе превратился у меня в страсть. Чем больше встречаю препятствий, тем сильнее разгорается желание превозмочь их, - пишет она в 1831 г. - Мне дает счастье амысль, что я сама зарабатываю свой хлеб. А журналистика... это искус, через который нужно было пройти."
  О "Фигаро" она писала так: " Этот уличный листок имеет две спциализаци: оппозоцию и диффамацию. Вся задача в том, чтобы не смешивать то и другое." Ей в этом журнале платили по 7 франков за столбец. Первый дебют её ознаменовался скандалом - она доапустила шутки насет национальной гвардии, и полиция запретила номер "Фигаро" - тесь тираж.
  "Я уже приготовилась провести 6 мес. в тюрьме, - писала она, - но Вивон приказал судьям не давать делу ход. А жаль! Судебный процесс по такому делу разом составил бы мне репутацию и укрепил бы моё материальное положение."
   А вот что она пишет из Венеции:
   " Я сожалению, что судебные мои дела заствляют меня постоянно извлекать что-нибудь из моего мозга, и не дают мне досуга вводить в него что-либо новое. Моя мечта устроиться здесь на целый год в полной свободе, чтобы  ознакомиться с теми  лучшими произведениями на иностранных языках, которых я почти не знаю. Это будет для меня большим наслаждением. Пока же я вот на что тлльько способна - табак, друзья и площать Святого Марка. - это после 7-8 часов работы для денег."
  Дефицит новых идей её тяготит.
  " Моя жизнь, как женщины, кончена... теперь я, быть может, примсь за репутацию мужчины. Мне хотелось бы, чтобы человек. одаренный умом и сердцем. искал истину повсюду и стремился вырвать её по клочкам у тех, которые радробили и поделили её между собой.... Литература сейчас находится в таком же состоянии хаоса, брожения, как и политика. Люди хотят чего-то нового, но, чтобы добиться новизны, создают нечто уродливое и отвратительное..."
   Сент Бёва, Ламартина и других звезд тогдашнего литературного мира она уже не приемлет.

****
Андре Моруа назвал свою книгу о Жорж Санд "Лелия...", по названию романа великой французской писательницы. Кто же она. лелия - в описании самой Жолж Санд. Опытная уже женщина, полюбившая молодого человека, поэта и красавца необыкновенного, по имени Стенио. Однако любви, вечной и счастливой, у них так и не вышло. Жорж Санд, устами умницы-героини изрекает афоризмы, излагает свои собственные мысли и воззрения по самым разным вопросам:
 - мира   после войны больше восстановлено не было,
 - разум человека засыпает на поле битвы, прежде чем успевает взять в руки оружие освобождения,
 - колосс стареет и слабее, миг - и ветер вечности пронесется над хаосом опустивших поводья народов, всё ещё оспаривающих останки поверженного мира,
 - сейчас пророки вещают в пустыне, и никто их не слышит,
 - человечество совращено роскошью и наукой,
 - блудница на чудовище - это наша цивилизация,
 - знать - не значит мочь, кт вернет способность действовать?
 - то, что было отдыхом для цивилизаций, которых уже нет, будет смертью для нашей измученной (нарзаном?) цивилизации: помолодевшие народы Востока будут опььяненыядом цивилизации, который мы разлили по земле,
 - отчаяние варваров продлит быть может на несколько часов роскошную оргию в ночи времени, но яд, который мы им завещали, будет столь же смертельным и для них, и всё канет во мрак,
 - всё цивилизуется, знасит, всё охлаждается,
 - кровь истощантся, и в то  время, кка она холодеет, интеллект развивается и растет,
 душа становится выше и покидает землю, не удовлетворяющую её запросов,
 чтобы похитить с неба огонь, Прометеев,
 - сютвшийся с пути падает,
 - гордому высокомерию души подчинила я все власьные потребности тела,
 - я поступилась всеми дарами жизни,
  Итак, Лелия расстается с любимым, потом оставляет своё уединение в пустыне и идет туда, где люди, жизнь, движение, чтобы узнать, так же ли плохо жить на земле с лоюбовью, как и без любви. В результате своих исканий она  вобрала в себе страдания, рассеянные по земле, но человечество было слепо и глухо. оно чувствовало свои несчастья, но оно не хотело в них себе признаваться. Поддаваясь веянию времени, люди шли в ногу со временем, не зная зачем, не спрашивая себя, где причина, а где следствие или цель. Люди стали слишком посредственными, мелкими и слабыми, они покорно хирели. Без веры, без атеизма, просвещенные ровно настоько, чтобы потерять всю благодатную силу невежества настолько, чтобы всё подчинить строгим правилам, они спообны были установить, из каких фактов состоит матриальная история мира, но им и в голову не приходило, изучить мир духовный, или прочесть историю в сердце человека. Это были люди одного дня (живущие здесь и сейчас - так говорим мы. Л.М.)! Но были ещё в меньшинстве люди средневековья, у них были крепкие мышцы, сильные руки, они жаждали битв и кровопролитий.  Но им не доставало ни героики, ибо уже не было любви, братсва по оружию, фантазии всех тех человеческих страстей, которые придают силу человеческому характеру. К дейстию их плбуждало лишь мужское тщеславие, это назойливое, жалкое, подлое детище цивилизации...
   И вот, сделав натое (своеременное и в наши дни) открытие, Лелия принимается горько оплакивать свои утраченные иллюзиии. Она ведь присутсссствует при агонии рода человеческого! Похожая на пророка, сидящего на горе и оплакивающего Иерусалим, раскинувшимйся у её ног, она всё же приходит к выводу, что не страдающий человек вообще ничего не стоит.
  Высшая сила, управляющая Вселенной, когда её бывает угодно толкгуть человеческий дух вперед или назад на какой-то части земного шара, производит эти внезапные перемещения с помощью руи или слова какого-либо, избранного ею человека, для этой целью специально ею созданного.
  Как Иисус...
  А между Богом и Иисусом - святой Дух, заполняющий всё пространство.
  Святая Троица - это не Сила, Борьба и Победа, это мистическая аллегория, которую ещё придстоит постичь, ибо безмерность небес всегда раскрыта...
   Нас ждут большие испытания, но мы всё преодолеем.

***
  Бабушка Авроры умерла в первый день Рождества 1821 г. Напоследок она сказала внучке: "Ты теряешь своего лучшего друга". Да, она теряла, вместе с "лучшим другом", и лучшую, и самую последнюю защиту от злобы алчности. Богатая молодая наследница представляла большой соблазн для всякого рода парижских прощелыг. Бабушка пред смертью выбрала и надежного опекуна, но она недооценила неистовую натуру Софи_Виктории, к тому    же, находящейся в климактерическом периоде, матери Авроры. Вскрыв завещание, она пришла в ярость, отказалась его  выполнять, заявив, что она и только она - единственная наследница всего состояния и единственная опекунша Авроры. Девушка подчинилась беспрекословно, надеясь, что её отправят снова в монастырь.
   Весной 1822 года мать решила насилльственно выдать Аврору замуж за человека. одна мысль о котором внушала ей ужас и отвращение. Она объявила молчаливую забастовку и перестала есть. Мать наконец устала от борьбы.  В апреле они поехали погостить к бывшему военному товарищу Мориса Дюпна - Джемсу Ретье дю Плесси. Там Аврора и познакомилась  с Казимиром Дюдеван, он стал её другом. ОН не был красив, к тому же, был внебрачным ребенком, поэтому богатое наследство могло проийти мимо него. Но Софи решила расстроить наметившиеся добрые отношения между дочерью и Казимиром. Однако здесь уже Аврора проявила настойчивость и 10 сентября они повенчались и уехали из Парижа в Ноан.
   Теперь Аврора должна была жить здесь как хозяйка и делить с мужчиной громадную кровать, похожую на похоронные дроги с четырьмя султанами по краям. Она забеременела уже через месяц. Рожать поехала в Париж, там и родился 30 июня 1830 года толстый, очень живой ребенок. Аврора была в безумном восторге от своего ребенка и решила кормить его сама. Мать одобрила это пожелание и решила включиться в воспитание внука. Однако отныне муж не допускал коварную Софи к своей мягкосердечной жене.  Теперь она узнала, что на любое действие жены, по французскому закону, должно было быть разрешение мужа.  Измна женщины наказывалась заточением, измена мужа снисходительно допускалась, как само собой разумеющееся.  Муж начинает отдаляться от неё. Она, в свою очередь, видит, что духовная любовь ему мало знакома.  Казимир нашел её холодной. Она же начинает впадать в тоску и отчаяние. Материнство давало, конечно, невыразимое счастье, но его надо было "выкупать у брака такой ценой, что никому бы не посоветовала...   Мы воспитываем дочерей как святых, а потом случам, как кобылок..." - писала она.
   Побывав с ребенком в монастыре, она и там не нашла успокоения, - Аврора вернулась в своё имение.  В 1825 году стало ясно, что счастливая жизнь кончилась навсегда.  Она заболела, считала, что у неё уже началась чахотка, а муж нисколько не сочувствуя ей, ругал её "дурой", "идиоткой"...
  Потом знакомство и дружба с Орельеном де Сез, она увлечена, бежит за ним. КАзимир, чувствуя смутное беспокойство, становится нежен и ласков. Но поздно...
     Однако стыд перед возможным бесчестьем мучает её, богобоязненную и верную. В своей невинности она считала себя страшной грешницей и преступницей.  Однажды Казимир застал их склонненными друг к другу. Она была неопытна и правдива. Бросившись к ногам мужа, Аврора принялась присить пощады, и потеряла сознание. Аврора и Орельен, оба читали "Принцессу Клевскую" и "Новую элоизу", а потому верили в благородство супружества втроем, если отсутствует ложь.  Было принято решение - они остнутся братиом и сестрой и никакой плотской связи между ними не будет. Так была спасена честь Казимира.
   Для Авроры наступило время экзальтации. Письма к Орельену стали её второй жизнью.
   Однако, жизнь такова, что нет в ней ни единого мужчины, который ды достаточно длительное время довольствовался бы только духовной связью. Орельен, конечно, надеялся на полную победу. Если он согласился на отсрочку, то лишь потому, что полностью был уверен в окончательной победе. Аврора писала в дневнике: "Если я уступлю ему, я умру, если откажу - я потеряю его сердце."
  По его совету, она пишет "Исповедь" Казимиру на 18-ти листах, которая заканчивалась словами: "Ты был невинной причиной того, что я сбилась с пути..."
    Будучи уверенной, что Казимир поймет и простит её, она составляет хартию их совместной жизни. Казимир перепоручил своему другу составить жесткий ответ. Теперь всё разрешилось - ибо самое страшное в браке не измена, а предательство.
   Роли теперь поменялись.В то время, как Казимир  стал тревожным и задумчивым, Аврораказалась совершенно счастливой, а, найдя счастье, нашла и здоровье.  Она по-прежнему верила в платоническую любовь с Орельеном, и лдишь в мечтах своих она позволяла себя заходить так далеко, как только могло позволить её пылкое воображение.
   Казимир не был "обманут", но он потерял уважение жены окончательно.  С понятной иронией сравнивала она его неуклюжие нежности с изысканностью ухаживаний Орельена. Однажды за столом, после тяжеловесной шуточки Казимира она наклонилась к нему и сказала достаточно громко: " Ну и глуп же ты, мой милый!"
   Однако отношения с Орельеном всё же со временем зачахли. Она уже втянулась в получвободную жизнь - вращаясь в обществе молодых интересных людей, она находила особой удовольствие в том, чтобы возбуждать желани, не собираясь при этом никак его удовлетворять.  Местные дворяне и буржуа осуждали её свободное поведение. На балы она приглашает людей самых разных сословий.  И вся эта сумасшедшая орава бегает при свете луны по садуЮ окрестностям... будит обывателей... Она ходила и на балы рабочих, чтобы плясать там бурре.
  Несправедливые нападки и дурные примеры наталкивали её на вольности: до сих пор она была неосторожна, но целомудренна, всё более редкие и короткие письма Орьена служили плохой преградой к "падению", как она это называла. А ведь он третьей ипостасью её существа... (Бог, он и я).
   Чувствуя себя покинутой, она пишет в дневнике: " Что делать? Идет дождь... А что если мне пожаловаться самой себе? Если я рассажу себе самой историю моей жизни? О, это идея! Будем писать мемуары..."
   Далее последовало то, что и стало впоследствии "Историей моей жизни". Двадцатичетырехлетняя женщина говорила о своей преждевременной старости:
  "Сердце остается чистым, как зеркало...оно было пылким, оно было искренним, но оно было слепым. Его не смогли омрачить, его разбили."
   В этих строках уже виден талант, здесь есть и шутливость и отчаяние.
   Орельен всё дальше от неё - он дал клятву, чтто будет уважать её требования, но клятвы не изменятьей он не давал. Так что быть одновременно и роковой женщиной и амазонкой не получилось.
   Она снова встречается с другом ранней юности, Стефаном Ажассом де Грансань, с которым изучала скелеты и по ночам скакала на лошади, теперь он уже выдный ученый, но по-прежнему красивый,  хотя и не по возрасту постаревший. Но он был болен чахоткой. Приехав в Ноан, Стефан, наполовину чахоточный, наполовину безумный,  надеялся на выздоровление. Вид его впалых щек её взволновал, и он легко пробудил в ней любовное влечение. Он много знал, а она это ценила. Он был атеистом, и она, сама верующая, восторгалась его смелостью. Он был болен, и она могла за ним ухаживать.  Ей казалось, она нашла своего чителя жизни.  Она всюду следует за ним. Из Парижа она вернулась беременной. Соланж родилась 13 сентября 1828 г.  Орельен приехал рано утром без предупреждения, Аврора возилась в гостиной с детским приданным.  Он опешил: беременность, предстоящие роды, и, вместе с тем, уверения в небесной и непорочной любви...
   Он почти помешался после этой встречи. У Казимира уже во всю полыхал роман с горничной-испанкой. Девочка родилась большая и красивая, мать называла её иногда мадемуазель Стефан. Однако о разводе Казимир речи не заводил, он слишком дорожил имением в Ноане, доходами с котолрого он всё же плохо распоряжался.  Между супругами установилось что-то вроде перемирия, но жили они в разных комнатах.
   И в одиночестве она ищет ответа на загадку своеёй жизни - и уверена, что она есть.
   Наступил 1830 год.  Казимир рыскал по полям и лесам, вечерами он храпел или приставал к Пепите, гувернантке-испанке. И только зима-лето вносили некое разнообразие в это размеренное существовани.
  №о июля она едет к Шарлю Дюверне, в замок  дю Кудре, там она знакомится с молодым человеком 19-ти лет, очаровательным блондином Жюлем Сандо. Его отец был сборщиком податей в Ла Шатре. РОдители дали ему хорошее образовани. Золотая молодежь стремилась втянуть Жюля в свои нехитрые развлечения, но он предпочитал книги, за чтением которых мечтал о будущем благоденствии.
   При виде Авроры, он скромно отошел в сторону и уселся под яблоней с книгой. Такая сдержанность задела Аврору. Она увлекла всю компанию под яблоню, говорили о революции, которая только что разразилась в Париже. Сведения были обрывочные, знали ли лишь, что быларужейная пальба и баррикады. Но означало ли это, что провозглашена республиа?
   
  Аврора вскочила на лошадь, чтобы скакать в Ла Шарт за известиями, и, крикнув Шарлю, чтобы он завтра привел к ней обедать всю компанию, умчалась.  На следующий день Сандо приехал в Ноан. Да, это так - революция свершилась, и эта маленькая либеральная группа приняла столь сногсшибательное известие на ура.  Казимира призвали в национальную гвардию.  Аврора чувствует, что в ней пробуждается неуротимая энергия. Что же касается Сандо, то он, конечно же, был ослеплен  дикой красотой,  экзальтированным и властным характером, черными сверкающими глазами и граций хозяйки Ноана..
   И, как только она обратила свой пламенный взгляд на него, он тут же влюбился - беспомощно и беспощадно. Бесхарактерные юноши нуждаются в женщинах-матерях. Но ещё несколько недель она боролась, хотя её все соблазняло в маленьком Жюле.
    "Как я люблю это милое дитя!"...
    
     Наконец лона решилась. В Ноане был павильон, выходивший одной сторной на долрогу, другой - в парк. Туда можно было проникнуть незаметно.  Ла Шатр взирал на эту связь очень неблагосклонно.
     Но что для неё значили эти пересуды - по сравнению с тем счастьем, которое она испытывала?
     "Моё внимание устремлено только на тех, кого я люблю. Я окружаю себя  ими, как будто священной армией..."
     Но чтобы понять её в этот период, надо понять, чем и как жила Франция в то время.  Повсеместно царствовала страсть.  Если раньше обожествляли Разум, то теперь - Безрассудство. Новые поэты, новая философия и социальные системы опьяняли молодежь. Они все неистово стремились подражать и почитать Гюго, Сен-Симона, Фурье...
    Человек уже не был, как в 18-м веке, ответственным членом социалной и религиозной общины. ОН был теперь ценен сам по себе.
   Тигры красивее, чем бараны. Но в классическую эпоху тигров держали в клетках, а теперь решетки были сломаны романтиками, и все экзальтированно любовались великолепным прыжком, которым тигр расплющивает ягненка...
   Действительсть подражала вымыслу.
   В Ла Шатре молодая тигрица, баронесса Дюдеван стала музой всей округи. Но кк только каникулы закончились и все "великие люди" уехали в Париж, она почувствовала себя очень одиноко.
   ***
   Женщины считают невинным всё, на что они решились. Такова женская логика, - считает Жубер.
   Однако в Авророй Дюпен дела обстояли гораздо сложнее.  Она была глуболко убеждена, что вдали от Ла Шартра и Ноана существует общество, приветливое. изысканное, блестящее. где люди, одаренные достоинствами, могут обмениваться своими чувствами и мыслями. Её единственное общество - её муж, который давно превратился в пнаперстника. Она была готова пешком проийти десятки лье, чтобы увидеть своими глазами хотя бы издали Бальзака и Гюго, Но эти грандиозные фигуры пугали её настолько, что даже мысли не было том, чтобы близко сойтись с ними. В Париже, в свои редкие поездки туда, обязательно в сопровождении, она виделась только с матерью. Ну ещё и со Стефаном. Но так долго не
   В декабре 1830 года она решительно объявила мужу:
  - Я еду в Париж и хочу получить пансион. Детиостанутся в Ноане.
   КАзимир был потрясен поступком жены - у неё обнаружилась воля Мориса Саксонского и его способности к стратегическим уловкам - ведь она тербовала того, чего, на самом деле, ей не хотелось.
   Шесть месяцев в Париже, шесть месяцев в Ноане, три тысячи франков пансиона - таковы её условия, взамен она обещает сохранять видимость брака. Требования были приняты.
   Три тысячи - этоне так уж много для привыкшей денег не считать Авроры Дюпен. Она рассчитывала начать зарабатывать деньги самостоятельно. НЕважно как - станет ли она художницей, писательницей ли, или будет просто расписывать табакерки. Мориса отец предлагал оформить в Париж интерном, но он был ещё слишком хрупок для этого. И Она припоручила сына надежному воспитателю.
   
   Перед её отъездом Казимир принялся рыдать. Тем хуже для него, - рушила она, надлеясь, что в Париже встретится в веселым и милым Сандо, которому станет подругой, женой и матерью одновременно.
   Летаргический сон замужества закончился. Жить, жить, жить! - вот чего она теперь желала больше всего. - Это счастье, это опьяняет, этоо небеса!
   4 января 1831 года, в возрасте 22 лет она покинула Ноан. Морис плакал горше Казимира, но его утешало обещание получить в подарок костюм  солдата Национальной гваардии с ярко-красным кепи.
   Что её влекло в чудесный город? Только не чувственность. Это была мучительная жажда найти истинную любовь, котоорая вегда манит и...исчезает, стоит лишь к ней прикоснуться.
   А Париж она прихала измученная и замерзшая - дверцы дилижанса плохо закрывались Взволнованный сверх всякой меры Жюль Сандо отвез её на квартиру Ипполита Шатирона на улице Сены, в дом №31. Около них тут же собрались беррийцы - студенты, журналисты... Среди них был даже местный герой - пылкий республиканец Феликс Пиа, который заменил ещё до "трех славных дней" в одном из залов для банкетов бюст Карла Десятого бюстом Лафайета.
  Теперь Аврора чувствовала себя счастливой. Париж 1831 года опьянял. Революция продолжалась непрерывно, как заседания палаты. Кругом штыки, мятежи, руины, а все живут весело, и ей это очень нравилось.
   Литература в то время была не менее ревоюционна, чем сама политика. МАтросские бескозырки на великих романтических премьерах бросали вызов буржуазной публике. В февралу 31-го появился роман "Собор Парижской Богоматери", Мишле опубликовал своё  "Введение  во Всеобщую историю",  Бюлоз стал директором  "Ревю де Де Монд". Актриса Мари Дорваль блистала в роли Адели в пьесе "Антони", в которой Дюма встал на сторону незаконных связей и внебрачных детей. Всё это волновало, возбуждало, будоражило настолько, что потом и представить себе это было трудно.
   Аврора и её друзья, готовые защищать пьесу, сидели в первом ряду партера. В то время женщинам разрешалось сидеть только в ложах и на балконе. И поэтому Аврора наряжалась при походах в театр в мужской костюм, который ей, стройной и легкой, очень шёл, кроме всего прочего. Сверху она надевала просторный "помещичий" редигон до пят, такие тогда носили многие мужчины. К мужскому костюму она была приучена ещё в Ноане, в детстве, так что никакого дискомфорта она от этого не испытывала. Серая шлапа  и плтный щшерстяной платок на шее делали её похожей на студента-первокурсника.  Но больше всего её приводили в восторг сапожки, это было так удобно - особенно после остроносых туфелек, скользивших по грязи, как по льду.
   Но была ещё одна радость - так она чувствовала совершенно свободной от женского рабства. Можно спокойно разгуливать пожд руку с любимым юношей, и никто не крикнет в след : "Смотрите! Это же госпожа Дюпен! Это так в её духе!"
   Казимиру она писала регулярно - краткие письма типа:
"...мне нужны деньги на чулки туфли и пр., Скоро иду слушать Паганини... Прощай, друг мой, обнимаю тебя от всего сердца!"
   Она нанесла визит и в английский монастырь. Это было прощанье. Матушка Алисия печально смотрела на неё, уделив "дочери" Авроре всего пару минут. Светские друзья не много стоили в глазах монахинь. Также решительно было покончено и с прежними подругами. Идти по дорогам свободной жизни, продираясь в человеческих дебрях она теперь предпочитала в одиночку, с высоко поднятой головой, "скользя по гололеду, под сыплющимся снегом и проливным дождем, засунув руки в карманы, иногда с пустым желудком, но зато с головой, полной мечтаний, мелодий, красок, форм, света и химер..."
   Однако онаине могла больше оставаться на квартире у Ипполита. Он часто приезжал в Париж, и ему самому требовалось жилище.  Самая маленькая мансарда стооила 300 франков в год.  ну и дургие расходы. На пенсию в три тысячи франков можно, конечено, прожииь, если не тратить денег на мебель и на книги. Попробовав себя в разных вариантах, она скоро убедилась, что остается последнее неиспытанное пока средство возможного для неё заработка - писать.
   Она писала быстро, много, не уставая, скоро убедившись, что мысли, вялые и сонные ыв мозгу, вдруг оживают, становятся логически связанными между собой и энергечными, когда она начинает писать. Будучи ненаходчивой в разговоре, она становилась очень живой и остроумной в письме.  Короче, очень скоро она поняла, что рождена писательницей. ПИсать она любила с детства, но можно ли сделать то, что было для неё лишь развлечением, средством к заработку?
   И ещё - как ей, женщине, проникнуть в сугубо мужской писательсткий мир?
   Через вторые руки нашелся писаетель, к тому же депутат, либерал в эпоху Реставрации, ставший консерватором  после 1830 года, г-н де Кератри. Его роман "Последний из Бомануаров" Аврора читала - автор показался ей сумасшедшим, в романе священник насиловал умершую.
   Встреча получилась трагикомичной. Седовласый старик, грезивший сексом с покойницами, принял её в прелестной комнате, где под шелковым балдахином спала его молодая жена.  Он ей прямо сказал - по его глубокому убеждению, женщина вообще не должна писать. Делайте детей, а не книги, - посоветовал он Авроре на прощанье.
   Аврора посоветовала сохранить этот рецепт для самого себя.  Так она рассказала об этой встрече через 20 лет. Действиетльость же была иной, о чем она сама писала в письме к Жюлю Букуарану 12 февраля 1831 г.:
   " ... Была у Кератри, беседовали у камина... Я ему рассказала, как мы плакали, когда читали его роман. Он сказал, что польщен, такой успех ему дороже, чем аплолдисменты в салонах, и обещал протекцию..."
    Речь шла о романе "Эме", написаном Авророй ранее в Ноане, именно его молодая писательница хотела тогда продать издателю.
   Показав роман ещё нескольким лицам, она всюду встретила отказ: "Здесь нет даже намека на успех. Поезжайте домой, в Ноан". Таков был приговор.
    Она смиренно выслушала отказ, и скоро выяснилось, что рецензент, как только "он выплеснул избыток ума", переменился и стал добрым и великдушным.  Латуш, так его звали, был главой сатирической газеты "Фигаро".  в 1830-м он был с республиканцами на баррикадах. Затем из духа противоречия стал сражаться огнем эпиграм с королем-гражданином.
   Газета писалась у камина в квартирке на набережной Малаке. У каждого сотрудника "Фигаро" здесь был свой маленький столик.
   Латуш любил поучать, исправлять и давать указания. ОН сам резал бумагу на малюсенькие кусолчки  раздавал их своим "орлятам", на них должны были уместиться "смеси", хроники - учитесь, мол, писать кратко.
   Но как раз у этому Аврора чувствовала себя абсолютно неспособной. Она так и не написала ни одного клочка "смеси", но каждый месяц новой сторуднице Латуш аккуратно выплачивал 12 франков 50 сантимов.
   Однако 5 марта 1831 года она одержала неожиданную победу: написав для Смеси статью, высмеивающую правительственные меры предосторожности. Текст был такой:
   " Господин префект полиции собирается идать новое постановление, пункты которго гласят:
1. Все граждане, способные носить оружие, обязаны ежедневно охранять Пале-Рояль с 7 утра до 11 вечера, а ночью с 11 вечера до 7 утра они обязаны охранять соборы и другие общественные здания. А в это время женщины, дети и старики должны охранять свои дома. Семьи, не соболюдающие это распоряжнеие, будут лишены права на защиту со столроны армии и предоставлены на милость бунтовщиков.
2. Для охраны спокойствия граждан на рассвете каждого утра будет дано 25 пушечных залпов, все церкви будут бить в набат, а на всех улицах ежечасно будут трубить сбор 24 часа в сутки. Патруль национальной гвардии, пробегая по улицам,  должен выкрикивать: "Поглядывай!"
3. Каждый хозяин должен выкопать у своего дома ров, вставить решетки в окна и иметь не менее 25 ружей (для жильцов и слуг). При соблюдении всех этих мер правительство обещает гражданам Парижа длительную и полную тишину. Оно также обязуется не раскрывать больше 12 заговоров в мсяц и более 3 мятежей в неделю. По понедельникам, средам и пятницам будут предупреждать о запрещении всяких сборищ, а по вторникам, четвергам и субботам сборища будут разгоняться."

   Весельчаки в кафе рукопоплескали, но король-гражданин рассердился.  "Выпуск "Фигаро" был конфискован. Аврора очень надеялась, что ладее начнут искать автора безымянной статьи из "Смеси", и что её арестуют и посадят в тюрьму. Она даже готова была заплатить, чтобы её арестовали. Политическое осуждение принесло бы ей настоящую славу.
   В Ла Шатле же воцарилось отчаяние.
   Так Аврора Дюпен получила известность.
   Однако Генеральный прокурор быстро прекратил дело.  Маленький Жюль также дебютировал в литературе, и она, получившая уже "права гражданства" в литературном мре, осмелилась рекомендовать Жюля Латушу. Теперь Сандо сидел в той же комнатенке, за своим столиком.
   Теперь они пишут вместе - и подписываются одним его именем: Ж. Сандо. Она силой усаживала его за стол, но он не был усидчив. Но ей нравилось проявлять эту бессмысленную тиранию.
   Она была счастлтива от всей этой богемной жизни.
   ***
   В апреле 1831 г. она вернулась в Ноан. Сын чуть не задушил её в своих объятиях, Казимир громко кричал и много ел. А она думала о квартирке на Сене, о своём возлюбленном и никак не моглда найти ответ на вопрос: как этот двадцатилетный розовощекий ребенок мог влюбиться в такую дряхлую хилую мумию . Почему я не встретила его, когда мне было 20?".
   Ей тогда ещё не было тридцати и у неё было железное здоровье. За пять ночей она написала целый том романа...
   Каждой влюбленной женщине горько думать, что она не встетила своего возлюбленного тогда, когда была ещё девственной. Но она лукавила - её успех в кругу заводных молодых людей был по-прежнему оглушительным. Двое, Ренье и Флери, были в неё сикренне влюблены. Но этого ей было мало - она мечтала о фаланстере вчетвером.
   Теперь у неё в Париже была новая квартира из трех комнат - с видом на Собор Парижской Богоматери. Но кк выплатить её стоимость? Всё пока куплено в долг.
   Живя в Ноане, она, возбуждая всеобщие пересуды, принимала у себя Жюля в своей комнате - теперь они вместе писали роман, за который издатель обещал хорошо заплатить. Пять томов " Роз и Бланш" подходили к концу. Это была история жизни актрисы и монахини. Роман, конечно, имел слабые стороны, но всё лучшее в нем было написано Авророй. Лучшие монастырские воспоминания, а также рассказы матери о своей артистической карьере она вложила в эту книгу. Сандо вложил своил тяжеловесные шутки, чем поверг в шок Софи-Викторию,( которая, как и многие женщины фривольных нравов, предпочитала исключительно целомудренные романы), когда она прочла эту книгу. Она устает, но в ней пока - только неистовая радость, от работы и любви.
   Но она уже понимает, "как эгоистична любовь по сравнению с дружбой". Маленькому Жюлю такой ритм жизни и накал страстей не подходил - он стал чахнуть ("днем бродит, как хмурый пес, а ночи напролет пишет, стараясь наверстать упущенной").
   После выхода романа, который был принят публикой неплохо, она заболевает и уезжает в Ноан, вновь на набережной Сен-Мишель она появляется весной 1832 года, привезя с собой дочку Соланж и свой новый роман "Индиана".

***
   Ребенок трех с половиной лет в незаконной семье? Друзья были удивлены поступком Авроры. Но она тверда в своём намерении, и измняет режим дня, приспосабливая его к ритму жизни дочки. Она часами гуляет с Соланж в Люксембургском саду, читает ей книжки. В театре она больше не показывается.  За одну слезинку Сланж она готова отдать все свои холостые привычки.  Жюль также же был без ума от своей "дочки". Но вот "Индиана" его смутила - это было слишком хорошо для него, и слишком серьёзно. Как человек порядочный, он отказался подписывать этот роман, к которому он не имел никакого отношения. И встал вопрос о псевдониме. Подписаться "Дюдеван" было невозможно - родственники были против, "Ж. Сандо" был уже закреплен за совместным романом "Роз и Бланш", и она, пойдя на компромисс, выбрала "Жорж Санд", ибо ей упорно хотелось сохранить за собой в литературе мужское имя. С этого момента она меняет и весб свой облик - теперь она, как героиня "Девицы-гусара", ставит все прилагательные, относящиеся к ней лично, в мужском роде.
   Латуш, прочтя книгу, стал обвинять её в подражании Бальзаку, однако унес с собой подписанный экземпляр. Наутро он прислал записку: " Жорж, я приношу публичное извинение, я на коленях.... Я провел всю ночь за чтением вашей книги. О дитя моё, как я доволен вами!"
   Это взволнованное признание язвительного и сурового судьи было просто упоительно!
    Радость! Радость! Вскоре все газеты написали то же самое. Сам Бальзак тоже: Эта книга - реакция правды против фантастики, современности - против средневековья. личной драмы - против тирании исторического жанра. Я не знаю ничего, что было бы написано такк просто, задумано так восхитительно."
   Её теперь считали выше мадам де Сталь. Предполагали, однако, что она станет со временем ещё более искуссной, но это будет стоить тепперешней её смелости, основанной на неведении...
   И это писал о ней Гюстав Планш, пугало всех тогдашних писателей, хулитель самого Гюго и Бальзака, от которого, говорил он с отвращением, всегда пахнет опиумом, пуншем и кофе.
     О предложил Авроре сотрудничество в журнале нового "Ревю".  Состарившись от горького одиночества и от чересчур глубокого понимания жизни, он легко принимал чужие мысли, без всякой цели или системы. Это был безжалостный ум, критика была его опиумом.  Он носил вечно засаленные куртки.
   Санд (теперь мы так будем именовать Аврору Дюпен) нравились мужчина такого типа - независимые, гордые, бедные.  И они подружились. Теперь она получала по 4 тыс. франков в год за 32 страницы текста еженедельно в "Ревю".  За новый роман "Валентина" издатель "Индианы" предложил ей к тому же тысячу пятьсот франков, в качестве аванса.
   Жорж Санд наконец почувствовала себя богатой и знаменитой.
   
   Что же преставляла собой Индиана, так легко и сразу покорившая сердца передовых французов?
   Это тип: слабая женщина, полная страсти, которую она должна подавлять в себе, потому что эта страсть осуждается законом и нравами общества.
   Но это и воля, которая борется с неизбежностью, это и любовь, которая слепо натыкается на все противодействия цивилизации.
   
   Итак, роман "Инидиана" напрямую выражал собственные чувства автора. Художественное перевоплощение было полным. НЕ нужно искать среди героев романа портреты Авроры и Сандо, разве что цвет лица смуглой креолки прямо напоминал смуглоту цыганско-испанской кожи самой Жорж Санд. Индиана разочарована как в своём муже, так и в любовнике.Основная тем - противостояние женщины, ищущей всепоглощающей любви, мужчине, скорее тщеславному и чувственному, чем влюбленному. Спасение приходит в конце, весьма притянутом за уши: в лице благородного кузена-англичанина, сэра Ральфа Брауна, который увозит её в долину её идиллического детства.
  Валентина, героиня второго романа Жорж Санд, также светская женщина, неудачно вышедшая замуж за человека своего круга, но скучного и посредственного, страстно влюбляется в сына фермера, Бенедикта. Книга понравилась более всего тем, что действие было перенесено в народную среду, а это тогда казалось таким же романтическим, как и перенос в прошлое. Этот сельский роман, конечно же, всем понравился. Что же касется социальной темы, тоо тут, как говорят в таких случаях французы - с`est depend. Т. е. всё зависело от политических взглядов самого читателя, призыв к слиянию классов одним казался программным требованием, других это просто бесило.
   Значение сен-симонистов, после нескольких лет полного успеха среди интеллигенции, былоуже подорвано разногласиями  между его приверженцами по вопросу о браке. Её даже приглашали в на роль "богородицы" сен-симонистской церкви "против брака", но она не пошла на это - крестьянская осторожность, женская мудрость...
    Жизнь её, так или иначе, стала другой. Она не ходила больше в редакцию, но и дома её надоедали слишком многочисленные посетители. Она стала запираться по вечерам в своём кабинете, где были её перья, чернила, пианино и огонь в очаге. Зябкая и трудолюбивая, она наслаждалась теплом камина и внутренним жаром творчества. Повести шли одна за другой без всякого видимого усилия...
   Сандо, наблюдая эту литературную плодовитость, чувствовал себя униженным. Она звала его работать вместе. Напрасно...
   Он отвечал: "У меня нет, как у тебя, стальной пружины в голове!"
   Сандо боялся её потерять навсегда.
   И были основания: она защищала свою свободу от любовника так же, ка и от мужа. Иду, куда хочу и не желаю ни перед кем отчитываться, - отвечала она довольно жестко.
   В 1832 году Латуш, вечно всех подозревающий и всего боящийся, решает покинуть Париж навсегда, он передает Жорж Санд сою квартиру на набережной Малаке, где они и познакомились. Теперь уже ей принадлежал белый ковер и акация, буйно вторгщаяся в окно. Она навещает Латуша в его одиноком домике поэта-мизантропа, их встречи нежны и и полны счастья и сельской идиллиии - Жорж Санд сама ходит в курятник за яйцами, в сад - за фруктами, сама же готовит еду. Бальзак считал, что это связь, но письма Латуша говорят об ином - у них была лишь нежная дружба, влюбленная, разочарованная и полная сожалений...
   В Париже она пишет письмо знаменитой актрисе Мари Дорваль, которая играла роли  в пьесах Дюма и Виньи. Однажды, когда Жорж и Сандо разговаривали о каких-то бытовых вещах, дверь в их свартиру распахнулась и на пороге появилась женщина и, еле переведя дыхание, закричала: "Вот я! Вот Я! Это была Мари Доваль, она была больше чем красива - она была очаровательна. Красота была здесь просто лишней. Это не было просто лицо - это был яркий характер, это была трепетная душа.  Фигура её напоминала тонкий тростник, трепещущий под каким-то таинственным ветром.
   Дорваль сыграла большую роль в жизни молодой писательницы - Жорж Санд никогда не находила в любви мужчин ту абсолютную страсть, то счастливое забвение, которое она всегда искала. В хрупком Сандо недоставало человеческого тепла, Мари Дорваль была именно такой какой хотелось самой Жорж. Она видела в Мари свою душу.
   Доваль тут же пригласила чету Сандо-Санд к себе на обед. Жорж пришла в очень узких брбках и сапожках с киситочками. Виньи, муж Мари, был шокирован. Этой женщине не больше 25-ти, - сказал он. - Она мне напоминает Юдифь. Внешность, речь, звук голоса, смелость высказываний - всё мужское...
   А тем временем дружба Жорж и Мари крепла день ото дня. Встревоженный Виньи почувствовал опасность. Писательский Париж был очень маленьким городом. Как некогда в Ла Шатре, добрые люди теперь приписывали Жорж Санд трех любовников - Сандо, Латуша и Планша.
Сандо ревновал, иногда утешался на стороне, но расстаться с Жорж он уже не мог.

   ***
   Летом 1832 года она приезжает в Ноан, теперь уже знаменитая и богатая. События опередили её самые дерзновенные мечты. И всё же жизнь её казалась ей горькой и пустой. Всё вокруг стало некрасивым, один тольк маленький ручеексохранил свой дивный запах мяты и душистых трав. Она нашла дерево, на котором Сандо вырезал их имена. По приказу Казимира оно было подрезано.
   Всё проходит и сердце стареет... увы.
   Горькая истина была в том, что она устала от лбовника, который так и не дал ей всей полноты того, о чем она мечтала.  Оставшись без него, она почувтсвовала облегчение. Это её неприятно поразило. В то лето Сандо не приехал в Ла Шатр, и она не звала его.
   Она пишет письма своим друзьям-мужчинам - вних столько лнежности и любви, что не понять, кто они ей - любованики или просто добрые друзья. Но это был обычный стиль г-жи Дюдеван. Однако Жюль очень нервничал. Он начинает писать ей страстные письма, но Аврора уже потеряла веру в его любовь. Да и кто бы усхитрился не разочаровать её? Ведь она искала идеал, мужчину, который бы был её богом и повелителем, а выбрала для этой цели человека слабого и вобщем-то обычного. Она была "мужчинского" характера - и ей хотелось полной свободы, но она была женщиной - и ей хотелось иметь своё гнездо и своих малышей.  Она ухехала из Ноана, чтобы стать независимой, Но, лишившись своего дома и семьи, она поняла, что страсть, сводящаяся только к отношениям с любовником, не может её удовлетворить. Сандо любил сильно, но неблагоразумно, неумело - он не знал, что "женская гордость презирает" любовника, который готов принести к её ногам собственную гордость. И всё же порвать с Сандо было бы для неё неприятным. после такой сильной огласки благополучие этой связи сталотдля неё вопросом самолюбия. Но она знала цену своему чувству. И в октябре она вернулась к Сандо.
   Наступило перемирие, они обменялисб кольцами, но длилось это недолго. В их близость уже вошло недовольство. Безделье, ставшее хроническим, Жюля её просто бесило - она сама работала, как заведенная.
    Богемная жизнь, которой она так восхищалась ещё два года назад, теперь казалась ей эксцентричночностью дурного вкуса. Общественное мнение не одобрило бы разрыва Жорж и Жюля - они для них воплощали романтическую любовь, но вот сама Жорж показала свою слабую сторону.     Общество приписывало ей Латуша и Планше. Бальзак верил этому, Сент-Бев утверждал, Санд отрицала, а Эмиль Реньо, знавший её близко, упрекал ееееё в "ненасытном кокетстве".
   Отказавшись под предлогом работы от совместной жизни, она сняла для Жюля небольшую квартирку на Университетской улице в доме №17 и тут же стала обвинять его, что он  там принимает любовниц. Возникла серьёзная обида, возвращени стало уже невозможно.
   Если любовник не был для неё божеством, он становился идолом, которого надо было немедлено свергнуть с пьедестала.
   На Аврору, всегда такую апатичную в повседневной жизни,  в решающие моменты нападали приступы внезапного гнева и бешеной вспыльчивости. Она долго тянула с окончательным разрывом, но когда решение в начале 1833 года всё же было принято, она порвала сразу. по-мужски.
    Она достала для него паспорт, купила ему билет в Италию, одолжила денег на дорогу. ГОраздо позже Жюль рассказал о деталях этой истории Полю Мюссе, злоупотребившему его доверием ( Мюссе потом написал весьма едкую новеллу про "Белую дроздочку" - где сатирически вывел все  подробности этого союза и его разрыва. (Когда я прочла эту вещь-ещё до того, как подробно познакомилась с творчеством Жорж Санд и историей её жизни, я сразу подумала, что Мюссе это пишет о себе и своём романе с Жорож Санд - героиня узнавалась легко, ровно как и незадачливый тщеславный любовник, но и Жорж Санд тоже по-своему отомстила - она вывела образ Сандо в романе "Консуэло" - в персонаже по имени Адзолетто, и минусы тут же поменялись местами с плюсами... )
   Мюссе так рассказывал (не в "Белой дроздочке", а в жизни) эту историю:
   Аврора вошла к нему с билетом в руках и сказала: "Надо ехать". Потом пришла проводить его в мужском костюме, сером рединготе, стала помогать укладывать вещи.
   ОН был в отчаянии, Мюссе подумал, что Жюль сошел с ума. Тот и, правда, принял морфий, но слишком большую дозу, и его тут же вырвало. В этом любовном дуэте он сыграл роль гризетки. Все строго осуждали Аврору, но, хотя она и действовала жестко, чтобы покончить с тяготившей её привязанностью, это всё же не по помешало ей проявлять максимум человечности по отношению к маленькому Жюлю.
   Порвав эту связь, она успокоилась и сразу стала той деятельной женщиной, какой умела быть. 15 июня 1934 года она пишет своему другу Эмилю Ренье:
   "...Почему я полюбила не вас? Не плакала бы я так горько сейчас! Но это моя последняя ошибка в жизни. Отныне между чистой дружбой и мной нет никаких претензий..."
     Тем не менее всегда будет стена между чистой дружбой  и красивой женщиной. Но не только разрыв с Сандо омрачал жизнь Санд в тот год - Латуш, болезненно-обидчивый (его образ воссоздал в другом персонаже романа "Консуэло" - композиторе Порпора), очень ревниво относился к своим ученикам. Если уж он вывел талант, то не мог допустить никоим образом, чтобы птенец вылетел из гнезда. Он грубо поссорился с Бальзаком, когда тот стал слишком самостоятельничать. Бальзак о нем писал Незнакомке: "Латуш завистлив, зол и полон ненависти. Это бочка яду.... Он так спесив, что уже выбрал себе эпитафию:
      "Анри Латушу. Благодарный 19-ый век."
    Латуш, и, правда, упрекал Санд, что она принимает у себя бальзака. А Бальзак, в свою очередь, остерегал её" в один прекрасный день "милый друг" Латуш превратится в злейшего врага.
    Услужливые друзья донесли Авроре, что Латуш "говорит о ней с отвращением" - она предает друзей, пренебрегает советами...
    Он, узнав о том, что она дружит с теми, кого он критикут, попросил передать ей - не приезжать больше к нему. Эта ссора причинила Жорж сильную душевную боль.
   До сих пор её нравилось дружить с Бальзаком, всё ей нравилось в нем и вызывало восхощение, но вот она узнает, что бальзак водит дружбу также и с Сандо. И когда произошел разрыв между любовниками, бальзак, не колеблясь, сделал свой выбор. Он даже стал писать письма общим знакомым, в которых всячески хаял автора "Индианы" и "Валентины".
   Через два года Сандо вернулся в Паприж, за это время он очень изменился - его белокурая кудрявая голва стала лысеть, но глаза стали глубже и выразительней, теперь он проклинал аврору. Его малозначительное дарование родилось именно из этих страданий, о них он напишет в своем романе "Марианна", и всё там будет почти правда. О Марианне (Авроре) он пишет: в ней больше силы, чем нежности, больше воображения, чем  сердечности, больше любопытства, чем чувственности, она высегда жила в мире химер.... ещё в ранней юности она начертала себе героическую жизнь... полную пркрасной самотверженности и высоких подвигов... Она предвидела борьбу, сражения. ускользающую любовь, мучительное блаженство. она исчерпала всю радость любви до того, ка испытала её..."
   Так, по сути, оно и было.
   ***
   Бег времени и жизненные случайности постоянно приносят нам новых людей, некоторые из них, будучи выброшенными на наши берега, так и остаются на них. Потеряв Латуша, Жорж Санд обрела себе нового наперсника - Сент-Бёва.
   Он был молодым критиком, ему, как и Жорж, было в 1833 году 29 лет, но он уже приобрел себе репутацию тонкого ценителя литературы. Его лицо, полное, чисто выбритое и хитрое, не было красивым, в нем было что-то похотливое, мягкое и злое. Неустроенный в личной жизни, он пытался войти в семью Гюго. Потом, влюбившись в Адель, возненавидел Виктора. В своих записных книжках стал его зло высмеивать.Великолепный критик, он смешно завидовал писателям и поэтам, сожалея, что сам не создал ничего, будто литературная критика - не творчество!
   Он любил выманивать у женщин их секреты. Он вкрадывался к ним в доверие, исповедовал их, а потом гениально использовал их нескромность. В разговоре он блистал вспышками, как светлячок. Он словно скрывал гениальный ум за банальными фразами, но сверкащая искра поминутно выдавала его...
   Начиная с "индианы", он постоянно расточал похвалы Жорж Санд. Она сама первая написала ему, что очень хочет его дружбы. Для такого собирателя признаний Аврора явилась прекрасной добычей. А для Жорж он быстро стал драгоценным советником в литературе и чувствах. Когда поднялась буря разрыва между Сандо и Санд, он снисходителньо наблюдал издалека, обедая с любовницей шатобриана Ортанс Аллар, циничной и ядовитой женщиной было что обсудить. Но она была также подругой Жорж, однажды она привела на совместный обед молодого женевца с серебряными волосами Шарля Дидье, но... у каждой женщины, рано или поздно, появляется интерес к человеку, которого лоюбила его подруга. Аврора с большим любопытсвом разглядвала Дидье, но в тот вечер она не понравилась красавцу-женевцу, протестанту, избалованному женщинами:
   "Немного суховата, необходительна, у неё оригинальный ум, но не думаю, что она способна на страсть"... (он привык, чтобы за ним ухаживали, его добивались...).
   Чувственные люди обладают инстинктом. Он не ошибся. Роман "Лелия", который тогда вынашивала в своём горе Жорж, и который уже  частично прочел Сент-Бёв, был правдивым признанием в бессилии тела. Это книга, безнадежно испорченная экстравагартными характерами персонажей, но ценная своей огромной искренностью.  Её надо читать не в исправленном варианте, где Санд подкорректировала себя, пожалев, что выдала свои слабости так просто, а в оригинальном издании 1833 года.
  Лелия - женщина, отрицающая любовь. Она красива, но холодна, как статуя. Молодой поэт Стенио  любит её страстно, но тщетно пытается оживить мрамор.  Он приходит к выводу - там, где нет любви, там нет и женщины. Но Лелия уже не может отказаться от него - она любуется им, в числе прочего, как своим ребенком.
  Теперь тема любовницы-матери уже навечно поселилась в её творчестве.
   Но она хочет другой любви и завидует куртизанкке Пульхерии, олицетворяющей плотскую любовь. Лелия следует её примеру, но  её ждет горькое разочарование: " Я забыла, что надо быть молодой, а природа забыла меня разбудить".
   С этого момента - только самопожерствование и самоотречение. И в этом всё её теперешнее счастье.
   Дон Жуан идет от женщины к женщине, потому что ни одна из них не дала ему счастья.
   Лелия идет от мужчины к мужчине, потому что ни один из них не доставил ей даже удовольствия.
   Роман доказывает, что на рассудок автора наконец пролился свет - Жорж Санд к 30-ти годам стала ясно анализировать себя.
   Вот что написал Сент-Бёв автору после прочтения"Лелии":
   " Широкая публика откажется от романа... Но зато он будет высоко оценен теми, кто увидит в нем самое высокое  выражение вечных помыслов человечества..."
   Далее он искренне до ужаса изумляется, как это женщина, не достигшая ещё 30-ти лет, постигла так много о человеческой природе.
   Аврору смутило лишь одно - теперь её полностью расшифровали!
   Она, смущенная тем, что так порочна в галазах проницательного читателя, ответила на следующий же день:
   " ...Вы сказали, что меня боитесь! Прогоните эту мысль, примирите меня с Богом, не оманывайтесь моим дьявольским обличием, клянусь, я просто напускаю его на себя... Протяните мне руку и оставляйте Сатане..."

   ***
   В каждой женщине - из любви к любви - живет сводница; женская сущность Сент-Бёва неудержимо толкала его на сводничество. Жорж Санд, ведя одинокую, свободную жизнь в Париже, не могла так долго оставаться без опеки мужчины - это слишком многих напрягало. Однако найти любовника для Лелии было очень непросто. И у Сент-Бёва родилась крамольная мысль выставить на торги кандидатуру философа Теодора Жуфруа.Голубоглазый, медлительный Теодор, рожденный в горах Рейнской Юры, был в то же время и суровым, и мягким. Всё же он оставался нетронутым дитятей гор, чем и гордился. Он недавно защитил в Сорбонне диссертацию на тему: "Прекрасное и возвышенное". Многое у них с Авророй было общим - любовь к поэзии и природе...
   Но мысль сделать его лбовником Лелии была просто нелепой - она пресытилась бы мгновенно. Однако Жорж, привыкшая беспрекословно подчиняться своим духовным наставникам (как Консуэло Порпоре), смиренно согласилась - его принять. Но просит также Сент-Бёва предварительно подготовить Тео, рассказав ему обо всех её минусах, ибо она только:
   "... внешне холодна и суха, лень (её) непреодолима, а невежество (её) позорно... Именно это заставляет (её) быть молчаливой",
   и что она немного боится "таких добродетельных от природы мужчин"...
  Однако в последнюю минуту здравый смысл взял верх, и она отменила встречу. А Сент-Бёв её терпеливо, как истая сводница, научал:
   "Будьте Лелией, но.. только в прозе! А в будничной жизнине пренебрегайте и полусчастьем, иногда и они кое-что дают нашему сердцу..."
   И она ещё раз убедилась, что у неё сейчас есть единственный друг - Сент-Бёв. Как же она могла ему не доверитиься - целиком и полностью?!
   Однако истинной наперстницей Жорж в эти дни всё-таки стала Мари Дорваль, сочетающая в себе, наряду с величием и страстью полный абсолютный цинизм. Вероятно, диалоги куртизанки Пульхерии и Лелии как раз и воспроизводят их интимные беседы.
   Жорж, обожавшая театр и Мари, не пропускала ни одного спектакля с участием Дорваль.  Она пишет ей каждый день пламенные письма:
   "... ...У вас, моя маленькая, есть так много всего в жизни! У меня ничего! Ничего, кроме вас, которую целую тысячу раз..."
   Но между ними попрежнему стоит муж Мари - Виньи, автор пьес, в которых она играет.
   Жорж была готова сопровождать Мари в турне, хоят бы в роли камеристки. В этой женщине, познавшей жизнь гораздо глубже, чем она сама, Жорж находила свою собственную потребность в абсолютном. Но Виньи невозможно было разубедить - он ещё сильнее стал опасаться влияния этой сторонницы свободной любви на свою любовницу. О santa simplisitas! Велилепнеой куртизанке Мари Дорваль, влюбленной лишь в своё прекрасное тело, уже нечему было научиться в этой области ни у одной женщины!
    В этом мятущемся состоянии, когда Жорж иступленно искала для себя какого-то сердечного открытия и абсолютной искренности чувств, она и повстречала человека очень циничного, который посулил ей всё сразу.
   Проспер Мериме, как и Анри Бейль, был из породы людей сентиментальных, но чем-то травмированных в детстве - вот как раз из таких дьявол и штампует донжуанов.
   Он находил удовольствие в том, что говорил о любви на языке профи с грубостью студента-медика, и это обеспечивало ему оглушительный успех в фойе Оперы и в нескольких будуарах. Встерив красию Жорж, боггатую и знаменитую, при этом умную и экстравагантную, он немедля решил присоединить ещё один скальп к своему боевому ожерелью.
   Ухажитвания начались в 1833 года - но безуспешно. Она несколько раз давала согласие принять его, но в последнйи момент отказывалась - под любым предлогом (голова болит, муж должен приеэать и т.д....)
   Он, став ироничным и желчным, пишет в ответ:
   " ...сообщите мне, буду очень признателен, понравились ли вы, уходит ли ваш муж когда-либо из дома без вас...)
   И он одержал победу "на 48 часов тем фанфаронством, с которым он показался всему свету на лестнице Оперы, неся на руках маленькую Соланж, уснувшую на последнем акте "Роберта Дьявола".
   Жорж нашла в нем человека спокойного и сильного, который к тому же поразил её могуществом своего ума. И она в темпе пушечного залпа выложила ему все жалобы Лелии. Он засмеялся. И вот уже в апреле 1833 года она сама предлагает ему любовь-дружбу. Он отвечает, что может любить "только при одном условии", и что всё остальное - просто литература. Это было самое неверное представление о любви, но состояние Жорж в тот момент было столь безнадежно, что бедная женщина была готова уцепиться за любую соломинку. И она была покорена его авторитетным тоном.
   "Я думала, что он обладает секретом счастья... - писала потом Жорж  Сент-Бёву, - я надеялась, что его пренебрежительная беззаботность вылечит мою ребяческую чувствительность".
   "Хорошо, - сказала она наконец Мериме, - я согласна. пусть будет так, как вы хотите, если это доставит вам удовольствие. Что же касается меня, то я предупреждаю вас - я уверена, что не получу никакого."
    Пошли к ней, вместе поужинали, горничная помогла ей надеть платье в турецком стиле...
    Потом Мериме говорил, что во время этой сцены Жорж проявила такое полное отсутствие стыдливости, что это тут же убило всякое желание у него.
   Наверное, она очень старалась показаться ему более развязной, чем есть на самом деле, и в результате этот спектакль "Школы любви" по Мериме был безнадежно провален.
   Записной Дон-жуан, как и его друг Стендаль в подобном же случае, потерпел полное и сокрушительное фиаско - короче, упал и не отжался.
   И тут, к своему великому удивлению, он обнаружил, как она стыдлива, как ей не хватает спасительной ловкости, как по неопытности, так и в силу гордости... Раздраженный вдвойне, он стал грубо и глупо шутить.
   Когда он ушел, Аврора долго плакала - от стыда, отвращения и чувства полной безнадежности.
   На завтра она обо всем рассказал Мари Дорваль. Дорваль тут же разнесла эту новсть - рассказав с приукрасами историю "падения Мериме" Дюма, самому большому болтуну Парижа. Так эта история в кратчайшие сроки стала достоянием всего Парижа.
   Добрые друзья сказали Жорж Санд, что её предала Мари Дорваль. Они были плохо встречены.
   " Да, - сказала Жорж, - она предала меня, но один только раз, вы же предаете меня всякий раз, когда есть к тому хотя бы малейший повод. Она просто повторила слово, которое я ей сказала, вы же говорите от моего имени слова, которых я вовсе не произносила... Не мешайте мне её любить, её недостатки я сама знаю.. что не делает чести фантазии господина Дюма.
   Вы указываете на её пороки, но порок вокруг и - внутри вас самих".
   Через 14 лет Жорж напишет в своем дневнике по поводу этой истории:
   " ...она всё та же! и я по-прежнему её люблю и уважаю ещё больше."
   И никаких угрызений совести. Она рассказывала только факты, безо всякой лжи и жалоб. Это была погоня за счастьем на очень зыбкой почве. Она промахнулась.Влюбиться по-настоящему, как Дорваль, было бы в её глазах и победой, и искуплением. У неё не было по отношению к Мериме злого чувства.
   Она писала:
   "Если бы Проспер меня понял, может быть, он полюбил бы меня, если бы он полюбил, он бы подчинил меня себе, а если бы я смогла подчиниться мужчине, я была бы спасена, ибо свобода гложет меня изнутри. И... убивает!"
   Но если бы она могла подчиниться какому-либо мужчине, она не была бы уже Жорж Санд.
  ***
   
   Какое смятение!
   Ещё 10 дней назад она свято верила, что сможет любящего её мужчину научить быть таким, каким ей хотелось его видеть. Она была Стенио - по-прежнему неопытная и легковерная в любви, пылко и боязливо ожидающая будущего. Считая, что все дело в несводе выбора в браке, она все надежды возложила на свободную связь. Но и здесь её постигло суровое разочароваение.
   Она так и не поняла, что гений всегда одинок и что не существует духовной иерархии, единогласно принятой лучшими людьми.
   Она принимала за поэтов всех, кто пишет стихи. Но два года жестокого опыта доказали ей, что большие люди - это ещё не гиганты,  и что мир полон диких животных, и нельзя сделать ни шагу, чтобы не наступить на одного из них.
   Она искала выдающихся людей, а ей встречались жалкие и трусливые, лицемерные и коварные.
   она познала опасность искренности.
   Люди, к тому же, очень не любили, когда с них срывали маски.
   И то,что делают со своим телом развращенные старцы, делают иные ложные "гиганты духа" со своим сердцем.
   Летом 1833 года, усталая и измученная, мечущаяся между ужасами самоубийства и вечным монастырским покоем, она реально ыла Лелией, жаждущей любви, но не способной к смирению, без которого любви и не бывает.
   И тем не менее она в глубине души всё ещё знала, что девушка из английского монастыря, амазонка из Ноана, милосердная к несчастным, ищущая знаний, чистая и серьёзная, ещё жива. В ней, этой всё ещё Лелии, проявлялись черты Манфреда и Лары. Но Байрон, даже изображая дьявольского героя, всё равно остается неисправимым Кальвинистом и нежным любовником.  Когда же Жорж Санд пребывала в счастливом состоянии от общения с Мари Дорваль, она переставала быть Жорж Санд. Ана на эти часы преквращадась в Аврору Дюдеван.
   Когад же она оставалась одна в своей квартире На набережной Малаке, рядом со спящей Соланж, она находила в своей душе только одно чувство - потребность верить в любовь, возможно, в любовь божественную.
***

   Однако она больше не плачет, нет!
   Она слишком ещё полна жизненных сил, чтобы плакать долго. Она просто сказала себе - не нашла, потому что плохо сикала. И где-то он есть, её идеальный любовник. И когда-нибудь стасть поведет её к воротам рая.
    И она продоложает пристально рассматривать талантливых людей, окружающих её подобно одалискам султана в тиши гарема.
   Сент-Бёв мог бы ей понравиться, несмотря на своё румяное лицо "преждевременно расплывшегося херувима",  после позорного провала циника она охотно передала бы своему напреснику роль первого любовника. Но Сент-Бёв, слово что-то почуяв, пустился в бега. Она же не могла понять - почему?
   Жорж Санд просит общих знакомых передать ему, чтобы он не беспокился на этот счет, потому что теперь "мужчины интересуют её не больше, чем прошлогодний снег".
   Но именно этому никто не верил.
   Сент Бёв, случайно заглянувший в бездонную пропасть, таящуюся за очарованием Жорж, и в ужасе отступил. Ему явно туда не хотелось - бросаться очертя голову. В письме же написал мягко, что просто дружба с ней трудна.  Но дружить на расстоянии он был по-прежнему не прочь. Но по мнению Жорж - это было и грустно, и смешно. Но на ссору с ним она не пошла. Он был влиятельным критиком, а она была злопамятной только в любовных делах,  здесь же любовь так и осталась ни при чем.
   Её второй постоянный критик, Гюстав Планш, стал всё чаще к ней захаживать на набережную Малаке.Любовник? Париж это утверждал. Но Париж это говорит всегда. Она же всё отрицала.Она просто сделала из него своего вернорго рыцаря, и он был горд этим званием. Он всё делал по её дому - ходил за детьми, водил её мужа в театр, приносил покупки...
  Мари Дорваль оставалась единственным её сердечным другом. Виньи стал перехватывать письма Жорж его жене. Он говорил:
  "Я запретил Мари отвечать этой Сафо, которая ей постоянно надоедает."
   Но слишком восхищалась Мари, чтобы долго помнить обиды. Рпаботала она по-прежнему много, но жизнь казалась пустой, а сердце молчало. Сент-Бёв был в поисках новой кандидатуры на роль любовника Жорж, на этот раз его выбор пал на имолодого поэта с развевающимися светлыми волосами - романтика Альфреда Мюссе, стройного и красивого, как античный бог. Ему было 23 года, и об был на 6 лет моложе Жорж. Снт-Бёв восхищался Мюссе, может быть, именно потому, что Мюссе был таким, каким хотел быть сам он.
   Это был идеальный образ юного гения.
   Мюссе заинмствовал у Байрона его дендизм.  Редингтон с бархатными отворотами, доходящий до пояса, надетый набекрень цилиндр, высокий галстук,  небесно-голубые брюки - ляжки в обтяжку - всё это делало его элегантность несколько утрированной. Когда Сент-Бёв предложил привести к ней Мюссе, Жорж ответила отказом - он слишком денди, мы вряд ли подойдем друг другу..
   В литературном мире о Мюссе говорили плохо. ОН блестяще дебютировал в 1830 году, и тот  час же салон Арсенала принял его с восторгом.  Но неблагодарный только посмеялся над этой славой и над своими собратьями. Он писал на них пародии и эпиграммы.
   Мюссе был ребенком, слишком избалованным женщинами, херувимчиком, прочитавшим "Опасные связи" и "Манфреда". Он познал секс раньше любви, и не нашел в нем счастья, ошибочно думая, что это и есть любовь.  Тогда, от детской почти обиды, он пристастился к шампанскому, опиуму, проституткам. Как и Байрона, его неудержимо влекло к разврату, только там он находил полную свободу. Обманутый неоднократно продажной любовью, он затаил зло на всех женщин мира.
   Но в нем ещё жил нежный и чувствительный паж.
   Из этого контраста и родилась его поэзия, а художник никогда не отказывается от того, что питает его гений.  ОН это понимал, и потому продолжал свои безрассудства.  Но "с развратом не шутят", и с юных лет его нервы были никуда, ревнивое вдохновение непостоянно, а кошелек хронически пуст.
   На обеде "Ревю де ла Монд" Жорж Санд была приятно удивлена тем, что он, этот денди, вдруг окзался добродушным. Жорж сама не была остроумна, но эту способность у других она высоко ценила - Мюссе же без устали блистал остротами.Что до него, то он улыбался, глядя на маленький кинжал за поясом у своей соседки по столу, и он был околдован большими черными глазами, блестящими и кроткими, вопросительно смотревшими на него. Андалузка со смуглой грудью янтарного отлива возбуждала его, белокурую бестию.
   Дома он взял том "Индианы", прочел его с карандашом, вычеркнул половину прилагательных, потому что обладал большим вкусом и лучшим стилем, чем Жорж, и направил ей письмо, которое сопровождалось беспощадными стихами "После чтения "Индианы".
   Откуда, Санд, взяла сцену из романа,
   Где Нун с любовником в постели Индианы
   Так наслажденьем упиваются вдвоем?
   Кто диктовал тебе ужасную страницу...

   Обращение на "ты", настойчивые вопросы создавали иллюзию поэтической близости между ними. Последовала переписка в стиле Мариво. Жорж вновь обрела веселость. Мой мальчуган Альфред - так она называла его теперь. Она принимала его без затей - в домашних туфлях без задка и каблука (в банальных шлёпках), желтый халат нараспашку, садилась на ковер и курила при нем длинную вишневую трубку. Разговор всегда шел в шутливом тоне.
   В июле "Лелия" была закончена, и он получил пробный оттиск. Он восторгался.  Но в смысле "хотите или нет", он уверял по-прежнему, что между ними "Балтийское море".
   "Вы можете предложить лишь духовную любовь, а на неё я не могу ответить ни одной  душе, но я могу нет, не другом, это тоже слишком духовно для меня, но неким приятелем, не имеющим ни значения, ни каких-либо прав, но зато получившим право куритьт ваш табак, мять вашипеньюары, и схватывать насморки, гуляя с вами под каштанами современной Европы..." - писал он Жорж.
   Её нужны были для Лелии богохульные стихи, которые поет Стенио по пьяни,  И Мюссе сочинил Inno ebrioso.
  Но потом он вдруг исчез, а через некоторое время прислал ей письмо - "я влюблен в вас. Я влюбился в первый же день, когда увидел вас."
   Она колебалась некоторое время. Она не была, вопреки молве, нещадной людоедкой, тут же устремлявшейся на запах свежего мяса.
   Он продолжал писать, угадывая с прозорливостью гения ход её тайных мыслей.
   юбите тех, кто умеет любить. Я же умею только страдать... Прощайте, Жорж, я люблю вас, как ребенок."
    Как ребенок!
Он задел самую чуствительную струну её сердца. От этого признания обы была близка к обмороку. Пришло! Пришло долгожданное счасть!"
    И Мюссе вскоре переехал на набережную Малаке.
    Она снова захотела вести совместное хозяйство, чтобы быть ему не только любовницей, но и заболивой матерью.
    Водворение нового фаворита на МАлаке не обошлось без драм в кругу её постояяных друзей.  Гюстав Планш и друзья - парижские беррийцы, верные псы, приыкшие вечно сидеть у ног Жорж, подняли вселенский вой против пришельца. Планш выгнали, потоум что он был неопрятен, а это шокировало щеголя Мюссе.
    И тут вышла в свет "Лелия". Санд посвятила её "Господину Г. Делатушу", он был возмущен, ка орфографией, так и дерзостью автора. И она уничтожила его имя в последующих изданиях.
    Книга вызвала в прессе бурю. Лицемеры почувствовали, что теперь у них в руках все козыри.
   "В тот день, когда вы откроете эту книгу, закройтесь в своем кабинете, чтобы никого не заразить, если у вас есть дочь, отошлите её из дома, чтобы душа её осталась чистой и невинной..." - так писали её вчерашние друзья. И только бедняга Планш опубликова в "Ревю де Ле Монд" смелое восхваление "Лелии" и её автору. К тому же, он добавил, что женщины, конечно же, поймум Лелию.
   После этой статьи Планш послал секундантов к автору оскорбительной статьи. Париж снобов забавлялся этой дуэлью. Планша называли "наёмным убийцей".
   Альфред Мюссе был возмущен - он сам хотел драться, но его опередил Планш. А Сент-Бёв осторожно выжидал, чем всё кончится, когда буря уляжется. Санд просит его написать о "Лелии", он отмалчивается.
   Между тем отношения с Альфредом только укреплялись. Она помолодела на 10 лет. Она не уставала повторять - "мой ребенок"...
   Опять в квартире на набережной Малаке звучал смех и была радость. ОН сочинял смешные стихи и очень её веселил:

   Жорж в комнате своей сидит
   Между цветочными горшками
   И папироскою дымит.
   Глаза её полны слезами.
 
   Слёзы тут присутствуют лишь для рифмы.  Или этио был смех до слёз. Альфред был неутомим на придумывание различных шалостей. Он мог за ужином выйти к гостям, переодетым служанкой, в короткой юбке, и опрокинуть графин с водкой на лысину какому-нибудь важному гостю. Жорж его всегда поощряла в подобных делах. Но, как сказал Гёте, "начало всегда приятно, надо уметь остановиться на пороге".
   Начало: каждый открывает другого, каждый выставляет все сокровища своей души и ума напоказ. ПЕрвые недели в этой квартире, из окон которой открывался самый очаровательный пейзаж, были потрясающи. Что может быть прекраснее этой жизни?
  Однако вскоре разность их характеров и привычек дали себя знать - Жорж, пунктуальная трудоголичка, могла вспрыгнуть с постели посрединочи и сесть за работу, чтобы к сроку сдать рукопись в издательство, Альфред же продолжал спать, ка сурок. Когда же он просыпрался, она строго отчитывала его за леность, как некогда Сандо. Но он шутливо оправдывался:
   " Я итак работал целый день, потом вечером я сочинил десять стихов и ночью выпил бутылку водки. Она выпила литр молока и написала полтома за это время..."
   Но она вырвала его из медленного самоубийства, и за это он ей был сердечно благодарен.
    Друзья, однако, не оставляли надежды на то, что всё вернется на круги своя и снова верные беррийские псы будут вечерами сидеть у ног госпожи, и потому то и дело напоминали ему об участи Сандо и водили показывать черные флаги затонувших кораблей в устье Сены...
   В жизни этой женщины тоже есть черный флаг,  говорили они.
   Но Мюссе был не из трусливых - он охотнее отдавал себя и своё сердце той женщине, которая грозилась его растерзать.
   Однажды они поехали на несколько дней в Фонтенбло, провести несколько дней среди утесов. Сначала всё было хорошо, она смело, с почти детской отвагой, шагала впереди, в мужском костюме и с песней во всё горло. Альфред едва поспевал за ней. Домой они возвращались в обнимку, притихшие и счастливые. Но она ночная сцена всё оспортила. На кладбище при лунном свете у Альфреда случился приступ галлюцинации - он увидел бредущий навстречу призрак в изорванной одежде и растрепанными волосами. Это был он сам...
   Испуг был так силен, что Альфред упал на землю ничком. На следующий день он смеялся над собой и даже нарисовал карикатуру с подписью:
   "Упавший в лесу и во мнении совей любовницы."
   А под карикурутрой Жорж:
   "Сердце столь же растерзано, сколь и платье."
   Однако она не увидела ничего смешного в этом случае.
   И через 16 лет, его другая любовница - актриса Луиза Алан-Депро точно также оставила свидетельство о схожем припадке Мюссе. Это была всё-таки болезнь. Так существо изысканное вдруг превратилось в банального душевнобольного - он разговаривал с призраками... Вынести это было выше её сил.
   И теперь она видела уже другого Альфреда - человека, которым владел какой-то демон, человека слабого, заносчивого, деспотичного, ничтожного, доходящего до крайности как в хорошем, так и в плохом.
   Но проблема была в том, что её привязала к Альфреду именно его слабость - он понимал это и сознательно выставлял напоказ трогательную болезнгенность своего гения, но как только его слабость одерживала победу, он немедленно перемещался в другое состяние - тут же появлялись и силы и напористость, чтобы немедленно причинить ей страдание. Но и также страдать самому - это был неисправимый садо-мазохист, и не только ради творчества, но и для постели. Однако здоровья у Жорж Санд пока было ещё в избытке, и она терпеливо сносила всё, что вытворяло это "милое дитя", он же её называл "мой Жоржо".
   И в этом дуэте мужскую партию приходилось исполнять именно ей!
Мечта о простом женском счастье рушилась на глазах.
   ***
   
   Они оба очень хотели увидеть Италию.  Мюссе воспевал эту страну, не видя её, а Санд вожделела Венецией, надеясь на чудо возрождения в своей душе.  Она обратилась к матери Альфреда, чтобы та разрешила ему поездку, пообещав свою нежную заботу
"о больном". Что до Казимира, то он сам уже давно уговаривал жену поехать куда-нибудь путешествовать - для образования и развлечения.
   Однако не всё было так радужно в их отношениях в эти дни. - Альфреда мучил вопрос: почему Планш, изгннанный из дома, присвоил себе честь вступиться за Жорж Санд?
   Он сделался ревнивым, и это было невиносимо.
   В декабре 1833 года они уехали - на чемодане стоял номер 13. Потом Санд на выходе наткнулась на тумбу, и едва не сбила с ног разносчика воды - он расплескал под ноги пололвину своей ноши. Но чета не боялась ни бога ни черта.
   На параходе Мюссе жестоко страдал морской болезнью, Санд, с папироской в зубах и засунутыми глубоко в карманы руками, смотрела на него с превосходством.
   Альфред это противостояние отразил, какм всегда, стихами:

       Жорж с верхенй палубы не сходит,
       и папироскою дымит.
       Мюссе больной живот подводит,
       он как живтное стоит...

    Внизу он нарисавол смешную карикатуру на себя самого и подписал:
    "Homo sum humani nihil ame alienum pulo",
   что означало в переводе с латыни:
    "Я человек и ничто человеческое мне не чуждо".


     Теперь Альфред находил её слишком педантичной, мужественной и чересчур сильной. Даже путешествие не изменило её привычек. Она должна была закончить роман и по восемь часов работала каждый день, требуя, чтобы её в это время никто не беспокоил. Она даже запиралась на ключ. Если Альфред протестовал, жалуясь на скуку, она советовала ему тоже поработать. Даже сочинила для него сюжет. Но...
Истинная победа мужчины приходит тогда,когда женщина свободно признает, что он - её судьба. Но судьба Санд оставалась в стороне от её любви.
Измученный и униженный, Мюссе становился нестерпимо грубым. Стал называть её на людях дурой и монахиней... Что ему скучно с ней в постели...
Это было уже слишком. Пораженная в самое сердце, она переходила в контратаку:
"Вот это как раз и хорошо, ты не станешь вспоминать обо мне в постели с другой женщиной."
Однако теперь уже оба были измучены порядком, а вскоре в Генуе она заболела лихорадкой. Болезнь и любовь плохо уживаются вместе. Мюссе, избегая этой горячечной постели, зачастил к проституткам и запил. Его снова тянуло в его "простое приземленное прошлое".
Разве художник рожден для неволи? - говорил он в своё оправдание. Чрезмерно владеющая собой женщина всегда выводит мужчину из себя и вызывает его отчаяние. Он начинает чувствовать со всей остротой свою неполноценность, потому что такой мужчина хочет от любви, на самом деле, только одного - полного подавления личности женщины
В Венецию они прехали ночью, черная гондлола была похожа на гроб. Только любви под силу преобразить этот город и сделать его прекрасным, и никак пейзажи и осбстановка не могут создать любовь. Возрождения Жорж, увы, не ощутила. Розовые дворцы и золото собора Святого Марка не смогли оживить любовь, необратимо угасчавшую в этих двух сердцах. Однажды вечером он прямо сказал ей:
"Жорж, я ошибся, прости, ноя не люблю тебя".
Она была сражена, но голоос совести и болезнь не позволили ей уехать немедленно и бросить его здесь - в чужой стране - одного и без денег. Они попытались вернуться к прежним товарищеским отношениям. Но теперь это было уже невозможно, он скучал и постооя\нно зевал. А вечером он уходил, куда? Неизвестно. Сначала их разделяла просто скука, потом возникло и отвращение, которое разогрела ещё и дизентерия, начавшаяся сразу после холеры. Теперь он не вылезал из пропитанных гниющей водой притонов Венеции и пил всё, что под руку попадало.
Однажды утром он вернулся весь в крови. И тут же с ним случился очередной припадок. Это было похоже на воспаление мозга. Она испугалась Он мог умереть пямо сейчас. Какой ужасный конец у этого романтического союза!
Она вызвала врача. Потом она сошлась с ним прямо у постели безумствующего Альфреда, и было это не сложно - день и ночь они, не отходя, дежурили у одра, он был на грани.
     Паджелло, так звали врача, спросил её, не хочет ли она написать роман о Венеции? Она посмотрела на больного. Альфред уснул. Они пересели ближе к столу. И она написала длинное письмо, которое тут же передала ему в руки:
   "... Сохраняется ли в твоем теле душа, когда ты отрываешься от груди той, которую любишь? Ятвое молчание...Я припишу твоим поступкам тот умысел, который сама пожелаю...
Я хотела бы не знать твоего имени...Оставим же всё так, как есть... Спрячь от меня свою душу, чтобы я всегда могла считать её прекрасной..."
    Как же нравился, надо полагать, Прусту этот текст - ведь это буквально сон Альбертины! (Санд=Альбертина?!, вот это изысканная наглость! Но в этом весь Пруст!)
    Взыскательные любовники предпочитают, чтобы идол был немым - чтобы не разочаровать ненароком. В этом случае Паджелло был не только немым, но и перепуганным насмерть.  В его спокойной жизни прямо над головой грянул оглушительный гром и сверкнула молния.
Ослепительная и смертельно опасная. Как многие завоеватели, он понял, что скорая победа принесла ему лишь разгромное поражение. Какой скандал вызовет в Венеции эта связь!
    Молодой врач, только начавший практику, всё же не устоял перед искушением.
    Мюссе видел её на коленях у врача, потом они целовались - Жорж сказала, что это был всего лишь его бред. Тк эти отношения и остались под вопросом - Мюссе плохой, ненадежный свидетель.
   Достоверно лишь то, что с появлением молодого венецианца возни мир, в котором он, Мюссе уже не участвовал. Что ж, сам и виноват, зачез же было оскорблять её? Теперь она брала реванш. Однако ревность рождается тогда, когда третий понимает, что двое других - это сообщники, а он третий-лишний. Но пройдет время, мир между Жорж и Альфредом снова восстановится, и тогда третьм лишним будет Паджелло, теперь его безжалостно исключат.
    И тогда уже начнет страдать венецианец. Но зачем ревновать Альфреду, ведь он уже извинился перед Жорж за то, что любовь была ошибкой. Потому что ревность способна на время снова пробудить чувство (не любви, а утраты любимой как собственности), и тогда появляется новая ценность в этих снова возникших отношениях - нашлось ведь нечто, что ранее было неоценено!
   А может, он поверил, что Жорж, желая отделаться от него, хочет поместить его в психбольницу? Но Жорж, неотступно присматривавшая за больным, хоть и называла его безумным, то лишь потому, что она боялась этого безумия, а не потому, что в него уже окончательно поверила. Но Жорж, как только он выздоровеет, обязательно еум всё скажет. Так требовала её искренность. Она потом молила бога:
   "...Мой, верни мне мою жестую силу, верни мне страстную любовь к жизни, которая овладела мною в Венеции, как приступ бешенства, среди самого ужасного отчаяния..."
   Но это так не вязалось с нежнейшим Паджелло! А Альфред обо всём, что происходило в его душе в те венецианские дни, напишет в "Исповеди сына века":
   "Неужели в нас самих есть что-то необъяснимое, что жаждет несчастья?"
    И дело лишь в том, что уверенность в несчастии не так горестна, как подозрение. Страдания ревности вызываются гордостью и любопытством. Любовник хочет властвовать безраздельно над другим существом. Ему это не удается. Его партнер теперь превращается в его противника, свободного и неподконтрольного. Единственное средство лишить его этоой свободы - знать, а не подозревать. Тогда ревность может успокоиться или вообще уйти. Заноза в сердце Мюссе так и осталась навсегда - "вот они вошли в темную комнату и... опять проклятая неизвесть"...
   Жорж отказалась отвечать на этот вопрос. Это тайна, сказала она безжалостно. Ведь он первый порвал с ней, и она уже не обязана говорить ему всё.  В конце марта они разъехались окончательно. Лишь изредка обменивались запсками через гондольеров.  Но Мюссе был не только несчаслив потерей этой связи, но и счастлив тем, что покончил эту связь красивым жестом, о чем, конечно, можно спорить.
   На прощание Жорж поцеловала его по-матерински нежно. Он уехал в Париж, а она осталась в Венеции с Паджелло. Там за пять месяцев она закончила роман Жак" и послала его Мюссе с сухим посвящением:" Жорж - Альфреду".
   Там же она написала "Письма путешественника", сделала наброски итальянских новелл. "Жак" не понравился Бальзаку, он нашел книгу пустой  и лживой, мол, это совет мужьям, не дающим свободы женам, покончить с собой ради сводобы оных...
   Роман действительно был слаб, в свободное время она с тем же упорством шила и вязала. Она украсила своими изделиями всю комнату для возлюбленного венецианца. Это была очень хозяйстенная любовница. А Паджелло был влюблен и смущен. Прежние любовницы пытались вернуть его, одна из них даже порвала его выходной костюм. (Эти сцены живо описаны в "Консуэло", веницианские главы. ) Но он любил свою француженку, однако работы не бросил, и у них было всего восемь часов общего времени - чтоо сулило роману длительность. Пьетро был беден, ведь онттолько начинал практику, у него не было денег на подарки, и он аждый день вставал на заре, чтобы привезти из загорода свежих полевых цветов для Жорж.
   Это было, конечно, счастье. Но пресное - для такого человека, как Жорж. Санд и Мюссе с радостью вернулись бы к несчастливым дням. И она пишет ему письма нежности и печали.
   Как трудно отказаться ей от своего идеала - любовное трио!
   Что до Мюссе, то как только он оказался от неё в географической отдаленности, тут же стал сожалеть о своём поступке и теперь состердоточился весь на ней, пугающе отсутствующей. Он  почти искренне играл в благородство, передавая слова любви её новому любовнику... Но и она не уступала ему: "...умоляю, тебе нельзя ни вина, ни женщин, ты ещё слишком слаб."
   Они договорились о нейтралитете, мол, никто из низ двоих не виноват. Что виноваты их бешеные характеры: их творчество не совместимо с жизнью обычных влюбленных. И преданность стала прежней.
   Вернувшись в Париж, Мюссе увидел, что кружок друзей Санд настроен против неё самым решительным образом. Планш и Сандо площадно поносили её. Мюссе, опьяненный всепрощением, решил вступиться за Жорж. Я хочу возвести ей алтарь, пусть даже на моих костях, - сказал он, отправлясь псать роман о них самих ("Исоведь сына века".)
  Несчастное племя поэтов!  Они пользуются своими страданиями по полной - для своей поэзии.  Он пишет комедию "С любовью не шутят" - с прямыми циататми из их переписки.
   Но мужчины - сложные существа, они обладают способностью вволю горевать, когда им этого хочется. Мюссе страдал всё больше и больше. И время не лечило его.  Теперь он пожирает "Вертера" и "Новую Элоизу", над котоорыми некогда желчно смеялся. Но он шел всё дальше по пути страдания (оч ем не забывал сообщать Жорж).  Как же могло не откликнуться её сердце на этот боевой призыв страстного романтизма?!  Пьетро был славный, но он не страдал, и это  сразу роняло его в глазах Жорж. И ей ничего не нужно было делать для его счастья. Ей некуда было едевать избыток чувственности и энергии. Ей нужно было оберегать страдающее и усталое существо. А такового рядом не было. И она всё чаще восклицала - "Почему я могу жить рядом с вами двумя!?
   Я могла бы так прожить хоть десять лет."
   А вскоре женился Орельян и написал ей, что к прошлому ( втом числе, их письмам) возврата не должно быть никогда, в том числе, это касалось запрета на реминисценции в её романах.
   Могилы в саду любви...
   Она закончила свои литературные дела, и надо было возвращаться в Париж, к тому же, нужны были деньги. Она предложила Пьетро ехать с ней. Он согласился, хотя и понимал, что вскоре вернется - и один. Его утешало ллишь то, что он вернулся, доставив радость семье, и освободился от тяготившего его греха.
   ***
 
   Вернувшись, она убедилась, что жестокая Лелия литературным Парижем осуждена.  От неё отвернулись все.  Паджело удивил и разочаровал Париж. Ждали какого-то итальянского графа неотразимой красоты, а увидели простого симпатягу - но предпочесть его Мюссе!?
    А он не считал уже, что решительный разрыв в неудавшейся любви является единственным лекарством. Он встретился с Жорж и не вынес потрясения. Она сказала, что счастлива с Пьетро. Это уже не было правдой. Он попросил о последнем поцелуе.  Он обещает написать книгу о них, и потомки будут повторять их имена, как имена Ромео и Джульетты.
   Жорж едет в Ноан, а Пьетро остается в Париже смотреть больницы. В Ноане пусто и одиноко, но тут же набежали прежние беррийцы, они-то, как верные псы, не упрекали её ни в чем и никогда. Но её душа была разбита, разрываясь между двумя мужчинами. Она задумывается о самоубийсте. И лишь любовь к детям возвращает её к жизни. А добрый доктор вернулся в Венецию, женился, завел много детей, и прожил почти до самого конца 19-го века, умерев в 91 год, пожизненно окруженный таким же ореолом обаяния, благодаря своему роману в Жорж Санд, как и Гвинччиоли ( возлюбленная Байрона).
   Счастливы те, кто, прикоснувшись к какой-либо блестящей судьбе, успевают быстро отойти в сторону...
   При первой же встрече Мюссе и Санд снова стали близки, он - опьяненный страстью, испытанной разлукой, она - умиленная и растроганная. И всё же это не было полным возвратом в славное прошлое.  Мюссе, конечно, обещал забыть прошлое. Но - клятва пьяницы! Он преследовал Жорж постоянными расспросами, еум нужны были все подробности той связи.  Он уже вошел в свой адский цикл.  Яростное желание мазохиста узнать всё худшее не давало ему покоя. Она скоро поняла, что положение безнадежно. Они вели игру,  где стваками были их сердца.  Но оба хотели жить, и тогда началась игра на качелях.  У людей есть одно странное свойство: пренебрегать тем, что ему предлагают, и гнаться за тем, чего ему не дают.  На этот раз Мюссе соглашается на разрыв.  И у неё пропало желание разлуки. Она помчалась в Париж и дала знать, что ждет его. Но, вымуштрованный своими друзьями, Мюссе не ответил. Ей сказали, что он не желает больше её видеть. Вмтечение всего холодного ноября 1834 года она ведет "Дневник" - лучшее, что ею вообще написано:
   "... А может быть, побежать к нему... лечь на пороге, ждать, пока откроет... чтобы сказать ему: я могу любить только тебя..."
   Бывшая подруга Ортанс ей советовала:
  "Если хочешь вернуть мужчину, хитри и притворись рассерженной"
   Мужчины любят, когда женщины сердятся - ведь они в эти минуты теряют контроль над собюой...Один Сент-Бёв не говорил ей глупостей.
    Она спрашивала: что есть любовь?
    Он отвечал: Это слезы. вы плачете - вы любите.
    Она ушла в себя, её одиночество никто не смел нарушать.  И наконец случилось самое страшное - она не смогла работать. Она знала, что если бы Мюссе был сам по себе, он бы тут же вернулся, но была ещу мужская солидарность - был дурак Альфред Таттэ, оторый всё время нашептывал ему про гордость и малодушие. И в декабре, вконец измученная, она едет в Ноан. Она ждет примирения со своей судьбой.  И тут он прислал покаянное письмо, Но она подумала - больше я не хочу его видеть, это невыносимо тянуть и дальше. Но колебялась... И тут она узнает о его словах Альфреду Таттэ: на этот раз разрыв окончательный.
   Она не вынесла этого второго удара, который оказался ещё коварнее, чем первый.
    Она отрезает и посылает ему свои прекрасные волосы.  Делакруа на портрете, который находится в Карнавале, изобразил её пострженной - как раз после этого приношения. Мюссе, получи подарок, долго рыдал.  И опять он вернулся, и торжествующая Жорж напсала Таттэ уничижительную запису - его происки провалились.
   Но опять всё напрасно - потому что оба они были больны худшим из безумств: поиском абсолюта. Эти риходы-уходы были всего лишь конвульсией умирающей так долго большой любви двух гениев.
   Они были похожи на борцов, обливающихся потом и кровью, вцепившихся друг в друга, больно ранящих друг друга, но которых ни зрители, ни судья не могут разнять. Однажды он пригрозил убить её. Сент-Бёв накоенц вмешался, чтобы покончить с этой стастью навсегда.
Но она сама нашла выход, сбежав от него в Ноан.  Дальнейшее уже напоминает плохую комедию, а Жорж показала, что даже в самой критической ситуации она сохраняет присутствие духа и проявляет недюжинные организаторские способности. Буржуазка из Ла Шатра и владелица поместья брали в трудную минуту под свою защиту ломкую романтическую героиню.
   В первую же ночь в безопасном Ноане она принялась писать новый роман и  испсала положенных 20 страниц своим крупным ровным почерком.
   ***
   
   Гром больше не гремит, гроза кончилась. Но это бурное увлечение закончилось поражением. Для обоих. Неутомимая Лелия ещ1 раз бросила вызов миру, попыталась заставить его считаться с её независимой жизнью, посвященной любви и свободе, по она всё же безнадежно проиграла. Лекарство Сент-Бёва было скучным и жалким - он советовал несовершенную любовь, такую, какая она  есть. Но у Жорж уже не было никакой надежды хоть на какую-то любовь вообще. Она понимала, что любовь - это святая и прекрасная вещь, но она, Аврора по имени Жорж, обошлась с ней, любовью очень плохо, да и с ней самой любовь тоже обошлась нехорошо. Жорж стала считать себя безнадежной старухой.
   Пусть так. Она недстаточно поклонялась богу любви, и он поразил её.
   Кавалькады закончены, больше она не вставит ногу в стремя.
   ...Но это было очередным заблуждением, свойственным большинству людей, когда их захлестывает волна - забывать о вечном движении жизни, которое наверняка вновь вынесет их на гребень, надо лишь продолжать жить и действовать.
   Конечно, пути в то прошлое нет, но новые возможности по-прежнему остаются бесчисленными. А он оправился слишком быстро, хоть друзья предсказывали как раз обратное.
   И уже он утешал Таттэ, которого на сей раз поразила измена:
   "Ничего, ты скоро поравишься, ведь я же выздоровел. Я же стал опять кудрявым, смелым да ещё и равнодушным!".
   Мюссе уже больше не страдал, поэтому он мог сколько угодно бередить старую рану, если того требовало искусство.
   Книга о ней вышла в 1837 году ("Исповедь сына века"),  Бригитта Пирсон написана без примеси горечи, герой Октав, привыкший обращать в шутку всё святое и священное, обращается с Бригиттоойй то как с неверной любовницей, то как с содержанкой. Бригитта относится к нему по-матерински, как к больному ребенку. Когда Саенд читала этот роман, она плакала. ОН же плакал в Фонтенбло, в 1840 году, оказавшись там случайно.
   Когда они встретились в театре, Жорж, попрежнему молодая и красивая, смеялась. Она посмотрела на него, как чужая. Ночью он напсал "Воспоминание":
   Да, любовь проходит, какмвсё стасти, как и сами люди...
   Весь мир - сновиденье...
    ***

   Можно представить себе лучший образец любви, чем любовь романтическая, можно мечтать о страсти, которую время и воля ревратят в любовь. Великая душа может сдержать клятву. Но не надо взвешивать на одних весах дела и чувтсва гениев. Их можно было бы, наверное, примирить и заставить быть вместе, но тогда своеобразные произведения искусства, родившиеся в результате их совместных "ошибок", и сотворчества страданий, не были бы, скорее всего, созданы.
***

   Слишком сильно любить можно только того, кого совсем не уважаешь. Но дойти до такого градуса страсти дано не каждому. Так что удел иных - всё же сохранять небольшой зазор в отношениях. Всякое "слишком" чревато неожиданными последствиями. И они не всегда приятны.

   ...В конце марта 1835 года, когда уже зацвели гиацинты и барвинки, Госпожа Дюдеван, весьма мрачно настроенная, сидела на скамейке в саду и читала послание от Сент-Бева. Он советует молодой грешнице немедленно обратиться к истинному Богу.
   А она требует Платона и Коран...
   Да, Жорд Санд теперь подсела на мистику. И крепко. Она маялась одной лишь думой и клялась, что скорее пустит себе пулю в лоб, чем согласится вновь пережить былое (то, что случилось с ней за последние три года).
  "Нет, нет и нет! Никакой больше любви" Бррр... ррр..."
   Ни нежной и длительной, ни слепой и неистовой!
   Обе прекрасны и драгоценны, но это уже не для меня..."
   Кто б сомневался!
   Разве можно было предположить, что теперь, после всего того, что они натворили с Альфредом Мюссе за последние три года, Жорж решится внушить первую или отважится испытать вторую?
   И в страшном сне!
   Но...
   Хотя она уже не надеется ни на что, она, беспредельно печальная и вся ледяная, и мысли её просты и унылы:
   "Бог отвернулся от меня и не заботится о моей душе, раз оставил меня на земле в неведении, горе и слабости..." -
она, покинутая Небом и Любовью, читает в десятый, сотый раз письма Сент-Бёва, и всё ещё надеется вычитать в них что-либо стоящее. Но там только о самоотречении и самопожертвовании.
   Ей хочется отдаться какому-нибудь большому делу, чтобы дать выход энергии, которая переполняет её, уничтиожить в себе эгизм и гордыню до последней капли. Но всё так неопределенно и беспредметно.
   А дети далеко - Морис уже в лицее, Соланж, этот сорванец в юбке, всеобщая любимица, сейчас в пансионе. Морис, чувствительный и нежный, мечтает быть вблизи от матери. Она бы тоже этого хотела, но Казимир... Начнутся обязательный ссоры из-за методов воспитания. Её адвокат советует примириться с мужем и сделать его своим любовником. От этого совета она приходит в ярость - любовь не просто потребность, как еда или сон, это ... Нет, даже подумать о близости с Казимиром ей страшно! Но адвокат сослался на инстинкты детей - им нужны и папа и мама, но она в ответ противопоставила другой глубокий инститинкт - отвращения, и это всё, что  теперь связывало (точнее, разделяло) её с мужем.
  Женщина не может и не должна быть вещью, предметом торга или обмена. Сама мысль о сближении без любви гнусна и не достойна человека.
  Ну, если задача обольстить Казимира и не ставится, то остается последнее - срочно избавиться от него. Она горячсо желала раздельной жизни и раздела имущества (её имущества!). Казимиру,однако, тоже надоело сидеть в Ноане, ему теперь импонировала холостяцкая жизнь в Париже. Они заключили разделительный договор - он вступит в силу в ноябре 1835 году. НО, едва он вступил в силу, Казимир тут же стал сожалеть, что Ноан остался за Жорж Санд, ему же достался отель  Нарбонн в Парже, который приносил около 7 тыс. франков годового дохода. Восптание Мориса было тоже за ним, Соланж должна была остаться на попечении матери. Казимир хотех раздела, но так, чтобы всё (имущество и права на детей) осталось за ним. Отказ от маленького ноанского царство, родового гнезда его жены Авроры Дюпен, он искренне считал актом чисто римского героизма.
   Однако Жорж Санд теперь была непреклонна. Что свершилось, то свершилось...
   Так началась новая, абсолютно свободная жизнь. Друзья советовали её познакомиться с человеком по имени "Мишель из Буржа". Это был известный адвокат, непримиримый республиканец 37-ми лет. Он, сын бедного лесоруба, походил на лысого старичка с головой очень странной формы - будто слепленной из двух черепов.  В нем было что-то брутально-грубое и примитивное, но бледное лицо, прекрасные  зубы, близорукие глаза, наполненные добротой, глубокий замогильный голос, бесформенный плащ и грубые сабо делали этого "человека из гранита" похожим на ожившую галльскую статую. Но под этим нелепым нарядом, одновременно деревенским и вызывающим, виднелась тонкая рубашка, всегда ослепительно белая и свежая. Этот грозный трибун был отчаянно кокетлив и очень любил женщин. И не безуспешно - его средством обольщения было весьма испытанное средство - красноречие. Когда он вдохновенно говорил, лицо его становилось почти красивым.
   Жорж приехала посоветоваться с ним о своих делах, но он говорил с ней только о Лелии.
   7 апреля 1835 года с семи вечера до четырех утра на мостовых Буржа он слеплял Жорж Санд словесным фейерверком.
   О чем шла речь? О том, чтообы связать Жорж САнд с делом воинствующей революции, чтобы оторвать её от социального атеизма, излечить её от интеллектуальной гордыниЮ требующей постоянного совершенствования и презрения к действию.  Зачарованная, она ещё пыталась защищаться, но ей уже нравилось чувствовать себя побежденной. Мишель шел ва-банк: он обожал Лелию, Жорж нравилась ему ещё больше.
   После Мюссе и Паджелло Жорж чувтсвовала себя вконец излеченной от любовных страстей. О наивность!
   Теперь она была подобна храброму скакуну, он счастлив, что может вернуться на поле боя, безвременно покинутое им - лишь вдали прозвучит труба...
   В память о первых днях любви с Мишелем она подарила ему инкрустированное эмалью кольцо с гравировкой: 9 апреля 1835 года.
   Итак, он стал её новым любовником? Нет, нет и нет! Это ЕГО она любила всю жизнь, любила, даже встречая на пути к этой любви фантомов. И свё же, слушая эту сирену, она не теряла головы окончателно, сохраняя свободу суждений и здравый смысл в духе Франклина. Инстинктивная политика Жорж заключалась только в любви и справедливости, а политика Мишеля имела целью власть, и средством её достижения была гильотина.
   Она же хотела остаться только поэтом революции. Он её всколыхнул. На что она тратила себя? На книжность? Но ей нравилось, что его сила суждений захлестывает её. Впервые она имела дело с человеком, чья сила воли была больше, чем её собственная. Но он уже был болен - ненасытным тщеславием.
  Он говорил ей - дура! И это было новое ощущение.
  Она нежно гладила его бугристую плешивую голову и говорила:
  " Часы идут, твоя плешь становится всё больше, а род человеческий не слишком продвинулся и почему-то не очень прогрессирует."
   Он только хитро улыбался.
   Как-то он поехал в Париж защищать лионских инсургентов, на знаменитый парижский процесс года. Жорж тоже поехала с ним, но Сент-Бёв, будучи не в курсе её нового любовного приключения. стал её уговаривать не ходить в зал суда - там может оказаться Мюссе.  Она невольно засмеялась - до Мюссе ли ей было сейчас?
   Мишель, днем блставший речами на различных трибунах, по вечерам впадал в тоску. Она, как могла, старалась его развлечь. Когда он приходил в норму, он тут же начинал какую-нибудь блестящую речь - с целью обратить Жорж в свою веру. Она не была враждебно настроена к его теориям, неосознанно она тоже была бонапартисткой, в той степени, в какой Наполеон олицетворял Республику. Она тоже допускала равенство благ, но понимала это отвлеченно. Но Мишель мечтал о заговоре, имеющем целью навсегда покончить с неравенством путем насилия. Они стояли на мосту, и он кричал в ночи:
   "Чтобы обновить наше развращенное общество, надо, чтобы эта дивная река стала алой от крови, чтобы этот дворец превратился в пепел, а город, на который мы смотрим с восхищением, превратился в пустыню - тогда бедняк, умирающий от голода, вспашет землю плугом и построит сеюе хижину."
   Он говорил с таким шумным пафосом, так громко стучал тростью по стенам старого Лувра, что Санд, вконец обескураженная и огорченная, тихо ушла прочь. Он этого даже не заметил.
   А что будет дальше? - спросила она у него дома.
   Посмотрим, главное, начать действовать, тогда и откровется истина, - сказал он.
   ... Теперь он стал запирать её в своём жилищеЮ когда уезжал, говоря при этом  - "это твоё домашнее одиночное заключение, чтобы у тебя было время подумать".
   Вначале она находила в этих заточениях что-то забавное, потом это ей наскучило. Однако из любви к Мишелю, она приняла наконец - но не доктрину, а его знамя.

   Но эта революционная любовь уже прошла - чтобы превратить Санд из маленького солдатика в солдата революции, да ещё при этом удовлетворить её разум и сердце, нужен был пророк более религоозный, чем Мишель, пророк, который бы примирил христианство с социализмом.

***
  Слой друзей обновлялся так же медленно, как пласты перегноя. По приезде в Париж беррийцы по-прежнему, как верные псы, послушно сели у её ног.
   
   
 
 
 
   
   
   
***

  Вот так ( в своих книгах и письмах )она сама себя видела - себя и свою жизнь, гениальная дочь своего века - французская писательница Жорж Санд. И, возможно, во многом была права, даже с точки зрения сегодняшнего опыта, когда все вчерашние максимы сремительно устаревают, не успев даже как следует повзрослеть.

****
****

  Альфред де Мюссе. "Исповедь сына века"
  Поэт-романтик, выдающийся ум 19-го в.,
блестящий и разносторонний литературный талант      
       (годы жизни 1810-1857)

   Средства, которые предлагают утописты для переустройства мира с целью его усовершенстввания, кажутся Алфреду де Мюссе недостаточными. "Пусть они изберут какую-нибудь систему, о которой ещё не писалаи в книгах", - пророчески советуют он, интуитивно чуствуя, что мир так и не сошел с такатанной колеи, так и продолжает нестись в тартарары, несмотря на революции и конституции. Видя в буржуазном обществе откровенный эгоизм частного интереса, оберегающего государственную волю и экономически основы буржуазного переустройства, он не мог признать это движением вперед, по пути нравственного и социального прогресса. Но в его анархическом бунтарстве, направленном против человеческого общества, в которое уже вернулись Бурбоны, вообще, где золото, грязь и кровь слились воедино, всюду обман и разврат, та же страсть к обогащению не путем производства, а путем ловкачества и присваивания чужого богатства:
  ("Миром правит не бог, а золото"),
и о котором он написал такие строки:
  Их много, славящих свободу в наши дни,
  Кто прежде королей и Бонапарта славил.
  Их много, жаждущих, чтоб миром правил
  Тот бог, которого повергли в прах они...
 - не было страсти простой разрушения, как у других анархистов, оно хотело другого.
   Свою "Исповедь" он опубликовал в 1836 году, это история погибшего млодого поколения из среды буржуазной интеллигенци, родившегося в годы революции и побежденного новой несвободой - капитализма. Эта молодежь не видела последователей революции в лице скромных тружеников Франции. Герой романа Мюссе трагичен
( он подобен герою Бальзака из "Утраченных иллюзий" - Люсьену де Рюбамире. Но если у Бальзака всё определят среда, управляющая судьбой людей, то у Мюссе внимание сосредоточено на психологических переживаниях героя, который понапрасну истратился в оргиях, но всё же пытается нравственно возродиться. В споре с циником Дежане Октав настаивает на моральной отвественности человека за свои поступки. Существенный мотив в развитии сюжета Исповеди руссоистский мотив спасения личности под благотворным воздействием природы и порожденных ею наивных искренних чувств. Жизнь в деревне, его любовь к Бригитте Пирсон, честной и искренней девушке - вот путь исцеления от душевного недуга, который выбирает герой. Но парижанин Октав принес сюда, в деревню, и свои городские привычки - грубость, подозрительность, мрачную ревность, недоверием ко всем и всему, и вожделенная идилия превращается в кошмар: герои расстаются навсегда.
   Герой эпохи Наполеон у Мюссе - палач Европы, водивший на заклание сотни тысяч воинов, только для того, чтобы стать императором мира или половины мира. Но вот время войны кончилось, т.к. народ, истерзанный и несчастный, хотел уже мира и только мира, а вовсе не потому что он захотел короля, абсолютизм или английскую конституцию.
  Мюссе писал:
  "Возрождение монархии Франции происходит в момент оживления самых реакционных сил Европы. Умирающие державы привстали на своих смертных одрах, и, протянув крючковатые пальцы, все королевские пауки поделили Европу и из пурпурной мантии Цезаря выкроили себе куртку Арлекино.  Теперь народ смеялся над тем, что всегда ненавидел. Когда говорили: "Народ, ты понял свои заблуждения, ведь ты снова обратился к королям и церкви,", - "Нет, - ответили они, - это не мы, а те болтуны (либеральная буржуазия), которые и посадили на трон Луи-Филиппа и установили режим буржуазной монархии."
   Мюссе понимает, что народ грубо предан этой самой либеральной буржуазией, его просто использовали, а теперь выбросили на обочину жизни, в прошлое бесправие, - он снова имел против себя церковь, трон, войска и полицию, закон и суды, всю паразитическую машину коммерческой государственной системы. Впадая временами в беспросветный скептицизм, Мюссе всё же пишет, что "филантропы окажутся со временем правы". И он был прав - сегодня на поставленные и не решенные в 19 веке вопросы можно ответить только с позиций гуманизма.
  1837 год - это и год смерти Пушкина. Реакция разгулялась по всему миру. Потерянное поколение описано и Лермонтовым - в "Герое нашего времени", Печорин - родной литературный собрат героя "Исповеди" Мюссе.
   По содержанию и литературному языку Мюссе приближается к Просперу Мериме, но в большем сходстве ему почему-то окзывают, считая его слишком многоречивым. А зря!  Каждое слово весомо, "лишних" рассуждений у Мюссе нет. Бальзак в "Письмах о литературе, театре и искусстве" пишет:
   " Г. де Мюссе чисто французская натура, он одарен способностью к живым и ясным выводам, он щедр на обобщения, полные ума, сжатые, отчеканенные, как золотые монеты, и всегда ими связан какой-нибудь портрет, событийная сцена - с моралью, с человеческой жизнью, с философией. Но он описывает "лишь происшествия в нашем современном мире, а отнюдь не весь облик этого общества."
   Всё, кроме последнего утверждения, великолепно характеризует Мюссе. но ведь поэт умеет и через небольшую деталь показать целое достаточно подробно. Просто Мюссе дальше видел, много дальше, чем самые блестящие его современники, так недооценившие его гений.
   После революции 1848 года Мюссе впадает в ещё большую меланхолию, он ничего не хочет о ней писать - он уже всё понял ( "народ прокатили и на этот раз"). И когда ему вручают литературную премию от Академи наук, он, решительно дистанцируясь от победителей, просит перечислить её в фонд помощи жертвам июльских событий.

  После 1830 г. во Франции наблюдается некоторое оживление последователей учения Сен-Симона.
 
  Свой роман "Исповедь сына века", он начинает так:
 Чтобы написать Историю моей жизни"
( а именно так назвала свою Исповедь Жорж Санд, мысли о которой, очевидно, не покидают Мюссе до самой смерти ),
сначала надо прожить эту жизнь, поэтому я пишу не о себе.
  ...Я был ещё совсем юным, когда мня поразила чудовищная нравственная болезнь, и теперь я хочу описать то, что произошло со мной в течение 3-х лет, сколь многие страдают этой же болезнью, ... скорее излечусь сам и, как лисицав капкане, отгрызу себе прищемленную лапу.... Во время войн Империи, когда мужчины и братья сражались в Германи, встревоженные матери произвели на свет пылкое, болезненное, нервное поколение, зачатое в промежутке между двумя битвами. ...Время от времени появлялись их отцы, обагренные кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали на землю и снова садились на коней. Один толлько человек жил в Европе полной жизнью, остальные стремилисьнаполнять свои легкие тем воздухом, которым дышал он. Каждый год Франция дарила этому человеку 300 тысяч юношей; Франция, как вдова Цезаря, ощупывала свою рану... Она быстро ослабела и заснула глубоким сном...  И тогда в очагах покинутых замков вновь зажглось унылое пламя... И тогда на развалинах мира уселась встревоженная юность. Она родилась во время этих войн. 15 лет они мечтали о снегах Москвы и о многом другом...И вот они на запад, на юг, на улицы и дороги, но везде было пусто...
    Король Франции сидел на своем троне. Когда юноши заговорили о славе, им отвечали: станьте монахами... Так юноши, осужденные властителем мира на безделье, праздность и скуку, готовились к бою, которому не суждено было случиться. Величайшее лицемерие господствовало в нравах. Английские идеи, соединенные с ханжеством, убили всякую веселость.
    Ангел, предвестник будущих союзов. уже сеял в сердцах женщин семена человеческой независимости, которую им престояло потребовать в дальнейшем. Во всех салонах публика разделилась на мужчин и женщин - дамы в белом, как невесты, мужчины в черном - как сироты. Они смотрели друг на другаиспытующими взглядами. Мужчины отдалились от женщин, и бросились к вину и куртизанкам. На любовь смотрели как на отжившую иллюзию.  В эту самую эпоху два поэта - Гёте, патриарх новой литературы, показавший в своём "Вертере" страсть, доводящую до самоубийства, создал в "Фаусте" самый мрачный их всех литературных образов, когда-либо олицетворявших зло и несчастье. Его сочинение быстро перекочевало из Германии во Францию и начало свою разрушительную работу. Сидя в своём уютном, богато обставленном кабинете, среди картин и статуй, Гёте, увенчанный славой, счастливый и спокойный, с отеческой улыбкой  наблюдал за тем, как во Францию идёт его творческий Мрак. Втоорой гений, англичанин Байрон, тут же ответил ему криком острой боли, заставившим содрогнуться Грецию... Они, конечно, полубоги, - пишет Альфред Мюссе, но я не могу не проклинать вас! Зачем вы не воспеваете красоты природы?
    Когда английские и немецкие модные идеи проникли т.о. в умы молодого поколения Франции, какое-то мрачное и молчаливое отрезвление охватило всех, затем последовало страшное потрясение. Ибо выразить общественную идею таким образом - зн. превратить селитру в порох: взрыв унес всех, словно песчинки, в бездну всеобщего сомнения. Это было тотальное отрицание, переходящее в безнадежность. Человечество спало в латаргический сон, а те, кто щупал пульс, приняли его за мертвеца. Подобно солдату, у которого кто-то спросил: "Во что ты веришь?" и которй ответил впервые: "В самого себя", молодость Франции впервые ответила: " Ни во что".
   С тех пор образовалось два лагеря:
1. Люди с пылкой, страстной  душой, склонили головы и замкнулись в болезненных видениях,
2. люди - прагматики, знавшие только одну заботу - считать деньги, рыдали и слеялись одновременно ( рыдала душа, смеялось тело ).
  Нет больше любви, нет больше славы, Черная ночь окутала землю, а когда наступит день, нас уже не будет! - плакала душа.
  Но тело ей возражало: Человечество на земле для того, чтобы удовлетворять свои потребности. У нас есть кружочки, желтые и белые монетки, которые дают нам право на уважение,  Жить - это значит есть, пить и спать. Существуют также узы: дружба - чтобы давать взаймы. Но! так редко случаются люди, которые достойны этого! Так что лучше не давать вовсе. Родство ещё есть - но это, конечно, законый способ получения наследства.
Любовь - телесное упражнение. Единственное же наслаждение уму - тщеславие.
   ...Итак, романтика угасла и безнадежность быстро шагала по земле.
   Уже Шатобриан, принц поэзии, поставил её в мраморный алтарь. Уже сыны века, полные сил, опускали праздно руки и пили из печальной чаши сей отравленный напиток. Уже все хищники и шакалы вышли из леса. Трупная и смрадная литература, в которой не было ничего, кроме формы,  да и та разваливалась, начала питать своей зловонной кровью всех чудовищ, порожденных  больным обществом.
  А что происходило в это времяв учебных заведениях?  Мужчины во всем вомневались и всё отрицали. Поэты воспевали смерть, а юноши выходили из школы с чистым челом, свежим румяным лицом и богохульством на устах.  Впрочем, фрунцузский характер, веселый и открытый от природы, всё же брал верх: молодежь без труда усвоила английские и немецкие идеи, но сердца, слишком слабые, чтобы бороться и страдать одновременно,  увядали как сломаные цветы.
    И тогда холод смерти стал вырываться их глубочайших недр души...Но францукзская молодежь, веселая и открытая от природы, всё же не стала увлекаться злом, она просто начала отвергать добро. На смену отчаянию пришла бесчувственность. Освященной облаткой, этим бессмертным символом божественной любви, теперь запечатывали письма...
  Счастливы те, кому удалось избежать тлетворного веяния духа времени!
  Счастливы те, кому удалось перепрыгнуть через пропасть, глядя в неё!
  Несомненно, такие были. Богохульство вызыват большую потерю сил, но облегчает переполненное горечью сердце.
***
    ...Так, в первых двух главах, самым блестящим образом автор ставит диагноз этой белезни века и с медицинской точностью описывает её симптомы. Далее уже идет пастораль с мрачным концом - история любви на лоне природы и последующее крушение иллюзий. В героях романа Мюссе изобразил себя и Жорж Санд - рассказал историю их любви, как он себе представлял и как хотел бы показать это читателям. Жорж Санд, в свою очередь, показала это чувство, Мюссе и себя, в романе "Консуэло" - понятно, что каждый видел в этой истории своё - видение не совпадает категорически. Вот поэтому мы и не должны пенять Санд и Мюссе за то, что они не остались вместе - их разлад был предрешен.
   И то, что произошло как-то в 1834 году в наполненной любовью и призраками комнате, в которую вливался шум и тяжелый запах стоячих вод раскаленной летним зноем Венеции, в той самой комнате, где два гениальных любовника терзали и мучили друг друга нещадно, вполне закономерно. Конечно, в их истеричных криках было немало театральности, как и во всякой припадочной любви, но...
    Кто знает, как Бог созидает,
    Зачем он моря содрогает?
    В чем грома и молний причина?
    Зачем завывает пучина?
    Быть может, весь блеск этот нужен
    Для зреющих в море жемчужин?