Они уже родились, эти фантазии жуткие… И откуда ж им взяться, откуда придуматься, если не жила я в средневековье, если я – человек, кажется, не жестокий, а по мнению некоторых, даже вполне милосердный?!
Не сплю, не сон, и руки уже чешутся написать- описать жестокие пытки. Такие страшные, что стыдно даже осознавать, что их место рождения – мой мозг. А писать нельзя. Выложишь на бумагу – дашь жизнь. Да еще и скажут, что начиталась где-то в книгах про инквизиторов, содрала, украла, а выдаю за свое. Вижу замученных, умерщвленных детей, женщин… кровища, вытянутые штырями кишки из тела, похожие на торчащие из пакетика на голове при мелировании волосы… Тьфу и черт! Откуда эта дрянь в меня влезла?!
- Куда вода, туда и сон! Куда вода, туда и сон! Куда вода, туда и сон! – Открыла воду, сливаю из крана воду, шумлю на весь спящий дом. – Утекайте мысли в землю вместе с водой, поглубже. Забудьтесь!
Нет, не согласна я с тем, что одни сразу рождаются жестокими уродами, другие – пушистыми добряками – размазнями. Не согласна я и с теми, кто утверждает, что при рождении каждому дано пополам добра и зла. Я считаю, что душа и ее упаковка – тело – устроены по правильным коммерческим законам, ну, как акционерное общество, где доли поделены в процентах 49:51. Где Бог с Дьяволом не сошлись только на один процентик. И вот каждому задание на всю жизнь выдано – решить, на чьей ты стороне, чтобы к концу этой «сделки» изменить процентное соотношение. И тут уж все зависит только от тебя.
Как справиться с этим процентом? Ох…
Жизнь – это постоянное составление картины, разрезанной на мельчайшие пазлы – фрагменты. И мы, руководствуясь советами заядлых игроков и рисунком на коробке, начинаем все одинаково: от края, от бортика картинки. Сначала складываем травку, кусты, деревья, домики, школки и садики, вокзалы с базарами и больницы с трамвайными путями… Картина огромная! Фрагментов – тыщи, мильёны! А мы копаемся по краям, благоустраиваемся, все ближе и ближе подкрадываясь к середине, к центру, к себе…
А если сразу взять, не скромничая, этот маленький смешной пазлик, так похожий на человека, на себя? Ну, вот, смотрите: тот, у которого пять выпуклых конечностей – голова, руки ноги, а не тот, который с ямочками по бокам. Взять, да положить его в центр, не обращая внимания на то, что вокруг завалы других картинок – кусочков. И уж плясать от себя – пазла, от центра, подстраивая других под себя, а не наоборот, как в жизни – игре. Ах, ну, почему понимается это только сейчас, когда паспорт уже изрядно потрепан, когда опять в нем новая фотография, новая фамилия, новое количество детей и двадцать седьмой штамп с пропиской, а с визой за бугор – всего седьмой?!
Как многого в жизни не сделано, не досказано, не прожито, не прочувствовано. И, самое грустное в том, что, понимая это, никуда не дернешься, все равно будешь под эти пазлики по краям подстраиваться, пока, наконец, останется одна единственная дырка, одно место на картинке для себя. И ты увидишь, какой ты крохотный и незначительный. Вся картина уже сложена, все живут, летают на самолетах, бегают в институты, трамваи звонят на перекрестках, деревья выросли в три обхвата… Да, все красиво и хорошо, но тебя, все-таки, не хватает. И только тогда ты сдаешься, ложишься в этот центр, чтобы не нарушать законы, не портить картину общего устройства мира. Пора уже к следующей игре приступать, куплена и в упаковке новая коробка пазлов, и все ждут только тебя…
А так не хочется пока в центр…
Что это за причуда такая? Теперь, во второй половине жизни (надеюсь, что в половине J)), почему-то вдруг захотелось пожить только для себя, поговорить только с собой наедине. А поговорить получается только на бумаге. На бумаге проще потому, что опять эти тысячи картинок мешают, грудой навалены рядом, складываются сами собой.
Еду в машине «на автомате», не замечая светофоров, машин, людей, не отличая город от пригорода, а в голове сюжеты, сюжеты… Реальные из жизни, нереальные – черт знает, откуда. А слезы – сами собой от, казалось бы, пустяка. Ленка вот вечером гундосила, что всем давали в обед в школьной столовой картошку с котлетой, а им с Пашкой – гречку и сосиски. Ну, казалось бы, что тут такого – обеды у нас бесплатные, радоваться бы. И какая разница, кому и что давали, не так ли? Главное же – бесплатно, мы же – многодетная семья. Промолчать? Не лезть же с такой непонятной жалобой в министерство образования. Малыши пока потерпят, за старших плачу, отказалась от халявы, чтобы не выделять их из толпы другими обедами, не такими, как у всех «нормальных» людей.
Почему-то мы допускаем, чтобы придумывали эти порядки какие-то придурки – чиновники. Нет, напишу я в министерство письмецо. Ничем это дело не кончится, ясный перец, но я напишу.
Вот бы сейчас домой, рукой смести со стола все бумажки, расчески, шнуры какие-то, пульты, да загрузить свой ноут, да написать очередной рассказ о Янке или о художнике – портретисте из пионерского лагеря! Уже и диалоги сами собой сложились, еду и разговариваю разными голосами: то Янкиным, то голосом ее деда, то художником шепчутся эротические зарисовки. Слушайте, ну, не понимаю, из какого дерьма шьют они эти школьные костюмы – Пашкины штаны уже обтрепались по краю, как бахрома?! Ой, блин, правый поворот не показала, хорошо, что пропустил таксист, в ЦУМ заехать чуть не забыла, новые штаны надо купить, а то ходит ребенок, как оборванец, всю неделю. Янка, художник, ждите! Пока – никак…
Да, знаю, что Шукшин писал свои рассказы на кухонном столике, а то и на табуретке. А все равно так хочется стол хороший иметь, хоть это и не скромно! Дубовый бы, широкий бы, с лампой бы тускловатой и подсвечником. И чтобы все молчали вокруг. Жили, ходили, любили, но молчали бы, телевизор смотрели бы, выключив звук. А я вот допишу, и пообщаюсь. Клянусь! А сейчас меня не трогайте, умоляю.
А тут кто-то пришел и разглядел в тебе маньяка. И сразу начинается паника и травля, кому ж нравится какая-то мания?! Графо – мания, это же тоже мания. И попробуй, докажи, что ты не маньячка, что ты – исключение. Пусть в зародыше, пусть только –только доктор спросил: «Рожать будем или как»?
Как это «или как»?! Меня нужно родить! Я буду настоящей писательницей, я никакая ни графоманьячка, вот увидите! Не спешите от меня избавляться! Только не аборт! Дайте время! Если что, потом же можно еще успеть искусственные роды, на крайний случай-то… Это уже, конечно, убийство в чистом виде будет, но я согласна – не получится, так уж убивайте потом.
Я щас… Я вам докажу, я уже начинаю писать по-настоящему. Мне только все мешает, у меня такая чехарда в голове от этих картинок, которые кучей рядом… Я же даже уже все этапы прошла начальные: о себе писала, о знакомых, о врагах и друзьях, о случаях из жизни, весело и с оптимизмом, грустно и пошловато, трагедии всякие… Фу! Неужели это я такое нацарапать успела? Прости, Господи…
А высшая писательская ступень, это, когда уже не ты сам, а о тебе пишут? Ага, ясно. От такого воздержусь пока, засуну в карман халата свое тщеславие, так и быть.
А теперь, когда понимаю, как надо, о чем надо, сюжеты рождаются облачком в ясную солнечную погоду и тут же улетают или таят на глазах….
Фантазии живут, руки чешутся, а мозг на тормоз жмет: «Ну, и что? Нахрена писать-то это? Что такое новое ты хочешь этим своим опусом сказать? Молчи пока, дура! Других читай! Еще читай»!
А бывает, что среди ночи молнией в башку – срочно встать, срочно это записать! А муж за руку: «Опять?! Тебе кто дороже, я или твое сочинительство»?
И от этого становится ужасно грустно…
Ответ же есть.