Школа.
... Наконец, наступает 1 сентября 1951 года. Я иду в 1-й класс. Утром папа ведёт меня в фотографию в новой коричневой кашемировой форме с белым батистовым фартуком, в кожаных ботиночках Ленинградской фабрики "Скороход" и с вожделенным портфелем:
Моя первая учительница – Тина Захаровна. Худая, строгая с продолговатым лицом, в очках. Не помню, чтобы она когда-нибудь улыбалась. Но я готова её любить. Я всё знаю, сижу на первой парте, прилежная ученица и уверена, что буду отличницей. В классе много переростков – тех, кто не мог раньше посещать школу, есть двоечники, оставшиеся на второй год.
У меня, у единственной в классе, настоящая школьная форма. Вся одежда привезена папой из Москвы. Ещё одна девочка - Лида Богачёва – тоже в сатиновой коричневой форме. Остальные – кто в чем. Некоторые даже в ситцевых платьях в цветочек. Беднота и послевоенная безотцовщина. У меня они вызывают недоумение. С этим я ещё не встречалась. Я учусь в 5-й школе, семилетке, там, куда приличные родители своих детей не отдают. Расположена эта школа на спуске Донецкого Кряжа к Донцу по ул. Революционной. Улица немощёная, а вся в естественном камне. Она прежде так и называлась – Каменной, отсюда и название школы – Каменная. Ходить по улице было трудно и интересно: постоянно приходилось преодолевать какие-нибудь препятствия - то лужи, то грязь, то камни. Туалет школы был во дворе. Воспоминания о нём не из приятных. Двор был огорожен деревянным заборчиком. На переменах мы носились вокруг школы вдоль этого забора друг за другом. Непонятно теперь, что это была за беготня. Но разогревались мы от беготни сильно и на уроках долго сидели красные и возбуждённые.
В городе была и школа для привилегированных детей – это 2-я школа, десятилетка. Веру, мою подружку, отдают туда. Но я и не завидую. Тогда я еще не знаю о распределении ценностей в Лисичанске. Да и родители мои не знают и не обращают на это внимание.
Но скоро я постигаю некоторые прелести Каменной школы. Первое время мы учимся во вторую смену, с часу дня. Вечером, когда я иду из школы домой, уже темнеет, ватага мальчишек меня настигает, и начинают бить: я чужая. Одета не так как все, разговариваю не так как все (слишком звонкая буква Г и слишком русский акцент). Дошло до того, что за мной гнались с железными прутами. Пришлось рассказать об этом братьям. Юрка наш был жуткий драчун. Он организовал мне защиту, как положено. После этого меня все мальчишки зауважали, стали носить мне портфель и провожать домой...
Я сидела за партой с отличником Вовой Бровко и очень мне это нравилось. Он был прилежный, тихий, чистенький мальчик с монголоидным лицом.
Скоро мои одноклассники стали приходить в наш двор, и мы играли с ними в разные игры. Двор был большой, для двух 12-ти квартирных заводских домов. Двор был закрыт со стороны улиц нашими домами, а с другой стороны – сараями, в которых хранили уголь и дрова (отопление–то было печное!). Около домов были палисадники с молодыми деревьями и цветами. Словом, двор был очень уютный и подходящий для детских игр.
Особенно мы любили игру в Штандер:
Все становятся в круг, и тот, кому выпало начинать игру, бросает мяч вверх, громко выкрикивая имя одного из играющих. Тот, кого назвали, должен поймать мяч на лету, чтобы он не ударился о землю. Бывает так, что, как только ведущий забросит вверх мяч, все быстро разбегаются, не надеясь, что названный сможет поймать мяч на лету. А тому, как раз удается это сделать. Тогда он быстро ориентируется и бросает мяч, называя имя того игрока, который дальше всех убежал за это время. Игрок, не сумевший поймать мяч, старается скорее схватить его и крикнуть: «Штандер!». Все играющие при этом должны остановиться. Теперь он должен попасть мячом в одного из игроков. В кого попал мяч, тот становится водящим; игра начинается сначала. Если же бросавший мяч промахнулся, то он обязан догнать мяч и, схватив его, вновь крикнуть: «Штандер!». Дело в том, что пока водящий догоняет мяч, все остальные игроки бегут в круг. Водить будет тот, кто не успел до второго восклицания «Штандер!» вернуться в круг.
Замечательная игра. Не знаю, почему теперь она забыта. Ещё играли в ручеёк, конечно, в классики (до умопомрачения), в скакалки, в испорченный телефон. Ходили по карнизам, бегали наперегонки. Еще мы устраивали тайники: в укромном месте вырывали ямку, выстилали её песком, листьями, раскладывали красиво свежие цветы, поливали водичкой и накрывали стеклом. Сверху закрывали землей и ветками. Так цветы сохранялись долгое время свежими, и мы подолгу ими любовались через стекло. Под крыльцом мы оборудовали целую комнату, и там сидели, в пыли, но довольные, что у нас есть своё укромное местечко.
Так проходили мои начальные классы. Училась я хорошо, но не потому, что много занималась, а потому, что всё схватывала налету и никакого труда не вкладывала в учёбу. В Каменной школе я дружила с Лёлькой Гореловой. Их хата стояла по дороге в школу, и я познакомилась с ней ещё во время первой переклички. Она была из простой семьи. Её отец был водителем, а мама не работала. В доме у них мне очень нравилось: на окнах и дверях висели занавески из крашеной марли, а на плите всегда жарились очень вкусные семечки. А если её мама угощала нас борщом, то это был настоящий украинский борщ, который не спутаешь ни с чем другим. Постепенно мы с Лёлькой начали безобразничать. Во втором и третьем классе мы учились с утра и после обеда были предоставлены сами себе. Лёлькина тётя работала продавцом в магазине спорттоваров. В конце рабочего дня мы приходили к ней помогать считать деньги. По мере подсчёта мы «нечаянно» роняли на пол рублики. А когда тётя выходила из комнаты, собирали свою выручку и шли покупать в магазин конфеты - розовые подушечки или шарики в какао. Конечно, вкус у этих конфет был незабываемый. Ещё нам очень нравилось покупать хурму и мороженые яблоки. Всё шло тайно и успешно, но однажды Лёлька стащила себе коньки с ботинками (у меня-то уже были такие свои). Дома у неё это обнаружили, вернули в магазин коньки, и нам категорически запретили ходить к тёте. Моим родителям сразу не нравилась эта дружба, но контролировать меня у них не было никакой возможности. С Верой Желтовой мне советовали и разрешали дружить, всегда ставили в пример, но она училась во второй, престижной школе, её бабушка всегда была дома и редко отпускала её гулять. Первый класс я закончила на отлично и была лучшей ученицей в классе. Недаром на групповой фотографии по случаю окончания 1-го класса, я сижу в центре рядом с директором школы.
Осенью 1951 года я пошла не только в первый класс общеобразовательной школы, но еще и в музыкальный кружок. Тогда в городе не было музыкальной школы, и состоятельные родители обучали детей игре на фортепиано в кружке при клубе ИТР (Инженерно-технических работников). Он был расположен в 2-х минутах ходьбы от нашего дома. Теперь он называется дом Техники.
Кажется, в постперестроечное время его отдали детям под дом детского творчества, но не уверена, что это и по сей день так.
Учительница музыки у меня была замечательная. Её звали Антонина Александровна. Удивительно добрая и терпеливая женщина. Она всегда как-то смущалась, если я не выучила урока, и с большим сожалением ставила мне тройку. Для меня же занятия музыкой были просто обязаловкой. Никакого удовольствия я от них не получала. Досадно было, что дети гуляют на улице, а я должна долбить эти гаммы и этюды Черни. Но я помнила, что меня послали учиться в ущерб желанию Юрия: он хотел играть на пианино, а родители посчитали, что это нужнее мне, девочке. Платёж был 70 рублей в месяц, довольно приличная сумма и мне пришлось её отрабатывать 7 лет. За это время я научилась сносно играть по нотам. Закончила учёбу Второй патетической сонатой Бетховена, Элегией Калиникова, но так и не приросла к музыке. Хотя в будущем игра на фортепиано мне очень пригодилась.
Во втором классе меня приняли в пионеры. Я была очень довольна. Вечером папа сфотографировал меня в галстуке с Юрой.
Фотография получилась нечёткая, был вечер, плохое освещение и все устали. Но всё равно я её храню для истории.
В общественной жизни я была очень активной пионеркой. Мне нравились сборы отряда, утренники. Я с удовольствием танцевала и пела на них. Первую песню, которую я исполняла «соло» на сборе отряда к 23 февраля была песня о Советской Армии:
Над тобою шумят, как знамёна,
Годы наших великих побед.
Солнцем славных боёв озарённый,
Весь твой путь в наших песнях воспет.
Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед,
Тебе, любимая родная армия,
Шлёт наша Родина песню-привет.
Родилась ты под знаменем алым
В восемнадцатом грозном году,
Всех врагов ты всегда побеждала,
Победила фашистов орду.
Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед,
Тебе, любимая родная армия,
Шлёт наша Родина песню-привет.
Как сейчас помню все слова этой песни. Только непонятно, кто меня подвиг на её исполнение? И кем надо быть, чтобы поручить девочке – второкласснице исполнять эту песню? При этом не помню, чтобы мальчишки участвовали в концерте. День Красной Армии тогда не был выходным, и не было еще обычая поздравлять в этот день мальчиков.
На утренник к Новому, 1953 году, мы готовили танец снежинок. Надо было сшить костюмы для снежинок из марли с пышной юбкой – пачкой. Марлю было очень трудно достать. Мама сказала, что шить такой костюм из марли непрактично – это только на один раз, потом его никуда не оденешь. Она сшила мне сарафанчик из белого креп-жоржета с крылышками. Однако я не могла оценить прелести и дороговизны этого наряда. Чувствовала себя ущербной – ведь остальные девочки танцевали в марлевых пачках, довольно неприглядных, но специально сшитых для праздника! Ёлка была установлена в пустом спортивном зале, никаких украшений зала больше я вообще не помню. Помню только ёлку – редкую сосну с блёклыми игрушками. Это было убожество по сравнению с моими ёлками в Сибири. Всё равно всё было сказочно и хорошо. Мы ходили вокруг ёлки, махая руками, и пели:
Мы белые снежиночки,
Спустились мы сюда,
Летим мы как пушиночки
В далёкие края.
Вот эта тучка серая
Она была наш дом,
С неё мы опустилися,
И здесь мы отдохнём…
Прилечь на землю хочется.
А ветерок-злодей
Все дует, подгоняет нас.
Уймись же ты скорей!
Не хочет успокоиться,
Не хочет стихнуть он,
От ветра поднимается
По лесу вой и стон.
Вдруг сразу рассыпаемся,
А то плотней, плотней
Мы к елке прижимаемся,
Да все тесней, тесней...
Во время учёбы в начальной школе, я почти не общалась со своими родителями и братьями. С утра я была в школе, а мама и братья занимались в школе после обеда. Я мельком видела маму по приходу из школы. Иногда она успевала накормить меня обедом, а иногда и нет. Мне поручалось следить за печкой, подбрасывать в неё уголь. Я это делала всегда с опаской, т.к. угольки часто высыпались на поддон возле печки и грозили пожаром. Когда печка не топилась, я жарила себе яичницу на электрической плитке. Случалось, что плитка меня дёргала током. Уходя, родители закрывали зал и спальню на ключ, чтобы не было соблазна шкодить. Однако, если дверь по какому – либо поводу не была закрыта, я тщательно обследовала эти комнаты. Особенно мне нравилось залазить в мамин шифоньер и наряжаться в её одежду, одевать её туфли на каблуках, красить губы её губной помадой и крутиться перед зеркалом. На летних каникулах мы с Верой занялись шитьём для кукол. Лоскутов для пошива было мало. Новые ткани были большим дефицитом, наши родители доставали их с трудом, впрок, и хранили в чемоданах, которые стояли на шифоньерах. Мы договорились с Верой, что отрежем по полоске 5-10 см от этих тканей для пошива куклам. Надеялись, что это будет совсем незаметно. Операция была проведена нами незамедлительно. Проблема заключалась только в том, что сделать это незаметно у нас не получилось. Вера, вместо того, чтобы надрезать и оторвать полоску поперек ткани, надрезала кончик ножницами не там и оторвала полоску вдоль всего отреза, метра 3. У меня тоже получилось не совсем удачно: от красивого крепдешина, который мама купила себе на блузку точно по потребности, я отрезала полоску только 5-7 см, но беда в том, что это получилось неровно, зигзагами, и было очень заметно. Скандал не заставил себя ждать. Сначала шкода была обнаружена мамой Веры. Информация была передана в мою семью. Пришла и моя очередь. Моя мама проверила свои чемоданы и увидела искромсанный кусок дорогого красивого крепдешина. Теперь материала не хватало на блузку, т.к. его было куплено точно по надобности. Веру наказали домашним арестом на неделю, а меня отлупили и закрыли в ванной комнате. В это время папа принёс с базара громадный арбуз, все его ели, а я сидела в ванной наказанная. Наконец, Юрка сжалился и принёс мне громадный кусок арбуза. Признательности моей не было конца.
Летом мы часто ездили за Донец на заводском москвиче, закрепленным за папой. Он был тогда главным инженером завода. Водителя звали Ваня. Мы любили его и он был нам как член семьи. Он участвовал с нами во всех пикниках на природе со своей семьёй.
Папа уделял мне тогда много внимания. Гулял со мной по лесу, рассказывал, как называются деревья, цветы, грибы, учил плавать на реке. Много меня фотографировал, сначала фотоаппаратом «Любитель», а потом – «Сменой». Это было ненавязчивое, спокойное общение, и я не помню ни одного случая, когда мне было с ним скучно или неинтересно. Я была его любимицей, но никогда этим не пользовалась, не задавалась и не капризничала. Всё шло своим чередом, но вдруг всё изменилось в нашей стране...