4.
Мэнэррик между тем пытался сориентироваться в кромешной тьме.
- Надо же, - произнёс он в пространство, не ожидая ответа, - темнотища какая! Как у негра в дупле зуба.
- Не так, - вдруг произнесла Элси.
- Что?
- Говорят не так. Не про зуб.
- А-а. Понял. Но не могу же я так выражаться при девушке!
Похоже, Элси пожала плечами.
- Слова сейчас ничего не значат и ничего не стоят.
Странно, пока ничего не случилось, а то Мэнэррик уже стал как-то даже привыкать к последствиям произнесённого Элси. Не появился безумный продавец, предлагающий ему за слова мешки денег.
- Здесь спокойно, - снова подала голос Элси. – Тепло, темно, тихо. Три «т». Всё, что мне надо для счастья, помимо спокойствия. Тёмный омут, в котором засыпает память, и я становлюсь сама собой. Ты удивлён? Я – не такой запущенный клинический случай, как кажется. Просто не умею отвлекаться от мыслей, разве что когда сплю, и мне ничего не снится. А когда не сплю, приходится прятаться от воспоминаний. Где ты, Мэнэррик? Дай руку! Спасибо. Вот видишь, я даже запомнила твоё имя. Здесь мне не страшно, и я могу говорить без того, чтоб моя боль вылезла через слова наружу. А то только и ждёт, чтоб выбраться…
- Что или кто? – осторожно спросил Мэнэррик, держа тонкую холодную Элсину ладонь.
- Память и боль, я же сказала! – Элси ответила с досадой, как будто её спутник просто обязан был мыслить так же, как она. – Я запихиваю зло в глубину, а оно всё ищет лазейку, чтоб выбраться. Я из-за него ненавижу своих родителей!
Что ж, раз уж она об этом заговорила… Мэнэррик решил не уводить разговор в сторону от столь щекотливой темы.
- Почему же? – деликатно поинтересовался он.
- Ненавижу обоих. Ты знаешь, что у меня случилось? Знаешь, конечно. Я ненавижу маму за то, что она была слабой и позволила злу себя украсть. А папу – за то, что хотел быть слабым перед злом и радовался этому. Я всё видела, а он видеть не хотел. А мама не была внимательна и осторожна. Я долго носила в себе это, потом успокоилась. А потом подросла, и оно вернулось – зло, которое лезет наружу. После этого я не могла оставаться такой же, как все, и все стали считать меня обыкновенной чокнутой дурой. Пусть лучше так – ходить без мыслей, без памяти, без ума, - чем носить в себе ненависть и ворота зла! А ворота приходится охранять, и времени на остальных людей просто не хватает!
- Ладно, ладно, успокойся, - проговорил Мэнэррик, слегка сжав ладонь девушки. – Давай-ка мы с тобой куда-нибудь пойдём, всё равно на месте ничего не выстоим, да?
- Да, - еле слышно ответила Элси.
Они медленно побрели куда-то в темноте, Мэнэррик водил перед собой свободной рукой, чтоб ни на что не наткнуться.
- Ненавижу! – спокойно и твёрдо повторила Элси. – А куда мне деваться от них? Я помню зло в папе, когда он убивал маму. И помню зло в маме, когда она позволила это сделать. А обо мне никто не подумал! Они оба оставили меня наедине с воспоминаниями. Когда воспоминания немного потускнели, я стала почти счастливой. А когда подросла, стала взрослее, пришлось припоминать и обдумывать всё заново. Зло и страх вернулись ко мне, только в более утончённом виде, и стали точить меня изнутри. И некуда мне деться от них!
- Может, ты попыталась бы простить своих родителей? – мягко предложил Мэнэррик. – Что бы ни произошло, оно уже произошло, и его уж никак не вернуть и не исправить. Не ройся в прошлом, хоть оно и ужасно. Оттуда, из пучин времени, оно тебя уже не достанет. Отбрось его, стряхни с ног и иди дальше. Вся жизнь впереди, лучшие годы могут только начинаться, а ты уже приготовилась провести их в печали и обиде…
- Не говори ничего! Ты не понимаешь, как и за что я ненавижу родителей!
- Не понимаю, - грустно согласился Мэнэррик. – Не понимаю, зачем тебе эта ненависть. Легче тебе от неё? Сам знаю, что не легче. И ты знаешь.
Элси не отвечала, и какое-то время они брели в молчании, не видя друг друга, но не отпуская рук. Мэнэррик чувствовал, что рядом с ним идёт глубоко несчастный и обиженный ребёнок. А Элси, похоже, обиделась и на Мэнэррика за его непонимание и глупые советы.
- Смотри, там что-то светится! – заметил Мэнэррик через несколько минут.
- Где? Ой, и правда!
Они пошли быстрее.
Хотя вокруг ничего не было видно, они подумали, что находятся в каком-то помещении. Под ногами ощущалось нечто вроде деревянного пола, колебания воздуха отсутствовали, было достаточно тепло, да и пахло каким-то домом.
Впереди мерцало несколько маленьких огоньков. При приближении они оказались огоньками свечей, вставленных в резные бронзовые подсвечники на одну-две свечи. Огоньки разгорались всё ярче, и вскоре уже можно было различить, что они освещают нескольких человек, неподвижно и молча глядящих на них. Это были дети – мальчики и девочки разного возраста, не старше 16 лет. Они никак не отреагировали на появление чужих людей. Их лица казались серьёзными и отрешёнными.
- Эй! – негромко позвал Мэнэррик.
Никто из детей не пошевелился, зато в глубине помещения разгорелся ещё один огонёк и двинулся навстречу пришельцам. Элси взяла под руку Мэнэррика и прижалась к нему. Мэнэррик покосился на девушку и увидел её расширенные от страха глаза. Элси заворожено следила за приближающимся пятнышком света. Вскоре, разглядев лицо человека, несущего свечу, она порывисто вздохнула и расслабилась, так как к ним медленно шла женщина, одетая в монашеское облачение, и не было в её облике ничего ужасного; наоборот, она казалась печальной и скорбной.
- Здравствуйте, - робко произнесла Элси.
- Приветствую вас, – тихо отозвалась женщина.
- Вы бы не могли нам подсказать, где это мы очутились? – спросил Мэнэррик.
- Позвольте, я сначала разведу огонь, а то у нас становится прохладно, - монахиня скользнула в сторону, что-то проделала в темноте, и в обнаружившемся камине разгорелся огонёк. Все дети туту же повернулись к нему, как цветы к солнцу, и вновь замерли на своих местах. Монахиня вернулась к незваным гостям.
- Итак, вы не знаете, куда попали? Значит, это место показано вам, - сказала она очень странно. – Не для вас оно. Просто показано.
- Кем и зачем? – спросил Мэнэррик.
- Не время вам знать. Просто запомните, что вы увидели.
- А кто вы?
- Меня зовут Мария. Не в том смысле, в каком вы можете подумать. Я приставлена смотреть за детьми. Хотя, мне кажется, не нужен им никто. Я развожу огонь в камине, меняю свечи, читаю книги вслух. А они… Не нужны им ни свет, ни тепло, ни развлечения. Ждут они. Просто ждут.
- Чего? – Мэнэррик мало что понимал. Элси молчала, переводя взгляд с него на монахиню и обратно.
- Родителей. Вы не знаете? Это место, куда попадают обиженные дети, не простившие своих родителей. Они все умерли, но никуда не могут попасть, пока не встретятся с обидевшими их родителями. Сидят и ждут их.
Мэнэррика мороз продирал по коже. Монахиня не казалась сумасшедшей. Она устало объясняла положение вещей. А монахиня, между тем, продолжала:
- Просто сидят и ждут. Некоторые – очень долго, потому что родители могут намного их пережить. А когда наступает их черёд умирать, они попадают к своим детям. И дети решают, что с ними будет дальше.
- А что может быть дальше? – жадно спросила Элси.
- Мне не дано знать. Я – здесь. Приставлена к ним. Встречаю, узнаю их историю попадания сюда. Жду вместе с ними. Провожаю до выхода, когда наступает их черёд. Когда к ним прибывают родители.
- Какие же у них истории? – Элси напряжённо свела брови, с каким-то умоляющим выражением глядя на женщину в чёрном.
Мария вздохнула:
- Разные истории. Только все – несчастливые. И дети разные, попадают из разных мест, из разных стран.
- А вы что, знаете много языков? – заинтересовался Мэнэррик.
- Да не нужно тут знание языков. Язык-то в итоге один получается – первый, истинный. Только это незаметно происходит, и на язык обращать внимание как-то не приходится. Да, об историях детей… Вот, - монахиня указала на двух мальчиков, сидящих возле самого камина, - Петенька и Васенька. Восемь и шесть лет. Отец ушёл из семьи, когда они были совсем маленькими. Мать нашла себе другого мужа, а дети ей были совсем не нужны. Отчиму, впрочем, чужие мальчишки тем более неинтересны. Мальчиков надолго запирали в холодном доме, кормили редко, от случая к случаю, и они решили уйти из дома. Они заблудились в лесу и умерли в каком-то овраге от переохлаждения. Сначала Васенька, а Петенька не бросил брата, остался с ним до конца. Их так и не нашли. Теперь они ждут маму. Отца они не помнят; по сути, он лично их так сильно не обижал. Он присылал им деньги, но мамаша всё тратила на себя. И в школу они не ходили, даже читать не умели. А это – Коленька. Ему двенадцать. Его истязал отец, имеющий садистские наклонности. Матери от него тоже доставалось, она даже не могла заступиться за сына. Мальчик не выдержал и спрыгнул с крыши многоэтажки. Там – Саддхи, двенадцать, отец-насильник. Валентина, четырнадцать, конфликт с матерью. Мать её ударила головой о стену, к врачам не обращалась, у девочки – черепно-мозговая травма, потеряла сознание на улице, умерла в больнице. Майкл, семь. Родители никогда не покупали ему те игрушки, которые он просил. Он сильно обижался. Утонул в реке. Случайно. Простить родителей не успел. Тоже попал сюда. Из-за пустяка, казалось бы, а вот…
Внезапно воздух задрожал, огоньки свечей затрещали, почти погаснув. Мария быстро поставила на свободное пространство посреди комнаты высокий стул, на котором тут же, как при фотовспышке, появилась маленькая девочка в каком-то светлом балахоне. Босая, правая ручка в гипсе, золотые лёгкие волосы кольцами слиплись в сосульки от засыхающей крови. Огромный синяк через всю левую половину лица. Головка обрита вокруг большой рваной раны над ухом…
- А, Катенька!- приветливо улыбнулась Мария, потрепав малышку по плечу. Только глаза её остались печальными.
- Тётя Мария! – явно обрадовалась девочка. – Опять я к тебе никак не могу попасть!
Она как-то мерцала, очертания её тела то становились отчётливыми, то приобретали туманную размытость.
- Катенька, четыре с половиной года, периодически здесь появляется, - на невысказанный вопрос гостей объяснила Мария. – Она жива. Пока... По-моему, вопрос времени. Родители молодые, пьют отчаянно. Ребёнок – обуза, виноват уже в том, что на свет появился. Всю злость на девочке сгоняют. Столько переломов, сколько она в свои неполные пять лет имеет, пожалуй, люди в тяжёлых автокатастрофах не всегда получают. Колотят её всем, что под руку попадётся. Искалечат,а потом в больницу тащат. Говорят, что упала или что-то на себя уронила. Кипятком один раз её ошпарили, у неё вся спина в рубцах. Катенька, деточка, что на этот раз?
- Мамочка с папочкой поссорились, - охотно ответила Катенька, - не могли поделить последний глоток пива.Стали кричать, что это из-за меня, что все деньги на меня уходят, а им на нормальную жизнь не хватает. Мамочка в меня утюгом бросила. Сначала было очень больно, а потом – не помню, - девочка покачала босой ножкой. – Не хочу обратно. Сюда хочу. Здесь хорошо. Тётя Мария, ты добрая. А меня не пускают. Я так хочу, а не пускают.
- Кто ж тебя не пускает, деточка? – ласково спросил Мэнэррик, поражённый открывшимися фактами, но больше – тем, как избитый родителями ребёнок называл своих мучителей «мамочкой» и «папочкой».
- Дяденька меня не пускает, - сказала Катенька.
- Какой дяденька, малыш?
И девочка старательно выговорила по слогам трудное, но, видимо, хорошо уже знакомое ей слово:
- Ре-а-ни-ма-то-лог.
Мэнэррику стало как-то не по себе. Девочка внезапно, как и появилась, исчезла, только вздрогнули огоньки свечей.
- Вытащили её на этот раз, - покачала головой Мария. – Это уже не впервые. Я начинаю привыкать к ней. Это пока она разговаривает. Потом, когда она окончательно сюда попадёт, станет такой же, как остальные. Если только её не заберут у родителей. Даже не знаю, что тут лучше. Что, страшно со стороны слышать, как кто-то желает смерти ребёнку? Но ведь здесь её уже никто не обидит и никто ей не причинит боли. Того, что она пережила, слишком много для такой крошки.
- Да… - протянула Элси. – Может быть… А вы, Мария? За что вы здесь?
Мария вздрогнула, как от удара. Мэнэррик уже подумал было, что она не ответит, но женщина, глубоко вздохнув, негромко произнесла:
- Я здесь… Потому что мой обиженный ребёнок меня дождался… Была у меня дочка… В пятнадцать лет она стала встречаться с молодым человеком. Я сначала даже радовалась за неё: первая любовь, всё красиво, конфеты-букеты, милые сувенирчики, никаких поздних встреч. Только потом я узнала, что молодой человек – не совсем молодой, на пятнадцать лет старше неё. Ради неё ушёл из семьи… Можно ли осудить меня за то, что я была против их дальнейшего общения? Я достаточно резко поговорила с дочерью и слушать не хотела никаких доводов с её стороны. И тут моя девочка, всегда такая послушная и ласковая, проявила характер: твёрдо заявила, что если я буду стоять у неё на пути, она просто уйдёт из дома. Я не уступала. Сама-то я её родила в неполных семнадцать. По большой любви и не от большого ума, разумеется. Когда мои родители узнали, что-либо предпринимать было уже поздно. А моему любимому – столько же, сколько и мне. Он с лёгкостью отказался от меня. Мои родители меня не простили, и не было дня, чтоб они мне не напомнили, как низко я пала. Внучку на дух не переносили. Ох, и натерпелась же я! Но доченьку я любила, пыталась восполнить ей то тепло, которого она не получила от родного папаши и бабушки с дедушкой. Ничего, встала на ноги, воспитала дитя. Старалась стать ей подругой. У неё не было от меня секретов. Я, на собственной шкуре ощутившая всю боль от непонимания самых близких людей, думала, что уж в моей-то семье всё будет совсем по-другому! И тут – почти повторение моей собственной истории! Нет, до крайности дело пока не дошло, но – вдруг?! Она – школьница, и у неё – связь со взрослым мужиком! Как я могла с этим согласиться? Мы сильно поссорились. И я сама заняла позицию собственных непонятливых родителей! И потеряла дочь… Я позвонила её возлюбленному… Нагрубила… Сказала, что больше не допущу их встреч… Наверно, я была очень убедительна. Настолько, что он… В общем, он покончил с собой. Наверно, любил её… Когда она узнала, я думала, она сойдёт с ума. Она обвиняла меня в его смерти. А я… Не уследила я за ней. Повесилась моя Марина. И ждала меня здесь. Дождалась. Не простила. Придумала мне наказание: оставаться тут всегда, в темноте, с чужими несчастными детьми и их биографиями. А куда попала она сама – не знаю, как не знаю, куда попадают те, кто дождался, и их обидчики, - боль терзала душу Марии, но никак не могла излиться слезами.
- Пойдём отсюда, - Элси подёргала Мэнэррика за рукав. – Мне достаточно. Не могу я тут больше!
- До свидания, Мария! – попрощался Мэнэррик. – Нам пора. А вы ведь тоже… - он замялся.
- Вы хотите сказать – мертва? - грустно усмехнулась Мария. – Да, мертва, чего тут стесняться? Называйте вещи своими именами. Прощайте! И не попадайте сюда. Наверно, для чего-то это место было вам показано. Выводы делайте сами. Здесь слишком печально для того, чтоб с кем-то не примириться, особенно – со своими детьми.
Огонь в камине погас, пламя свечей втянулось в фитильки, и наступила полная тьма.
Не сговариваясь, Мэнэррик и Элси развернулись и пошли примерно в том направлении, откуда явились.
- Как это всё ужасно! – прошептала Элси. – Страшно умирать. И потому,что вдруг после смерти что-то есть, и потому, что вдруг – нет ничего. А это – то, что нам было показано – вообще жутко. Я раньше видела одну сторону смерти – ужасную. Нет в ней ничего романтического и естественного, как некоторые представляют. Это что-то непонятное; оно почему-то, зачем-то подменяет дорогого кому-то человека чем-то иным - пугающим, стремящимся к разрушению заданной формы. Разве это красиво? И разрушения уже не восстанавливаются, раны не заживают. Как это и почему, а главное – для чего, а? Я ненавидела родителей за смерть, но если всё так, как мы увидели – наверно, я не буду обижаться на них, чтоб не попасть в подобное место. Кто знает, сколько их таких ещё существует?
- Бедный мой испуганный ребёнок! – Мэнэррик в темноте привлёк девушку к себе, обнял и успокаивающе провёл рукой по волосам. – Да, не держи зла на ушедших. Всё равно ведь ничего не исправишь, не изменишь. А я-то уж точно постараюсь никогда не обижать детей – ни чужих, ни своих, если они у меня когда-нибудь будут. Н-да, ну и встрясочку мы с тобой получили!..
-Я боюсь смерти, Мэнэррик! – продолжала Элси волнующую её тему. – Мне кажется, это – большая серая нелетающая птица со светлыми внимательными глазами. Ходит она, как цапля по болоту, и выхватывает изводы свою добычу. Ходит она возле моей семьи и склёвывает всех постепенно. Остались только я и тётя. И знаешь, чего я больше всего боюсь? Что она первой склюёт тётю. Не могу я так больше! Не сердце у меня, а сплошные раны кровоточащие! Почему – моя семья? Как же это больно! И как тётю уберечь?
- Не бойся, девочка моя, не бойся! – Мэнэррик продолжал поглаживать Элси по голове.- Кажется мне, что эта серая птица уже вдоволь насытилась на одном месте и пошлёпала себе дальше по жизненному болоту. Назад ей возвращаться ни к чему, она думает, что всё уже выклевала. Так что и ты, и твоя тётя, и все, кто может влиться в вашу семью, проживёте очень долгие и очень счастливые годы! Будет так, девочка, обязательно будет, верь мне! Не зря же мне с тобой выпало пообщаться!
Элси вроде бы успокоилась. Она заметила, что мрак начал рассеиваться, и они уже могли различать контуры тел друг друга.
- Скажи мне, Мэнэррик, - сказала вдруг Элси, резко переменив тему: - Откуда ты такой?
- Какой? – не понял Мэнэррик.
- Нездешний какой-то. Не старомодный, но несовременный. С тобой поговорить можно. Ты добрый, это чувствуется. Нет в тебе зла. Ты – умный и не зануда. Наверно, ты умеешь быть весёлым. Не тупо ржать, а со вкусом веселиться и веселить других. Хорошо относишься к женщинам.
- Это – несовременно? – фыркнул, не выдержав, Мэнэррик. – А что тогда современно? Всё, что шевелится, тащить в постель? Как-то не по-человечески. Хамить, сквернословить и бить морду по поводу и без? А разве от этого станет кому-то легче? Мне подобное не доставляет морального удовлетворения, зачем же на него размениваться? Есть миллион других, пусть несовременных, радостей в жизни, по крайней мере, моей. Можно просто с кем-то дружить, лучше, конечно, с подобным по духу. Любить можно кого-то – красиво, как когда-то, в полном объёме, испивая из этой чаши по глотку, чтоб полностью почувствовать вкус жизни. Учись, ребёнок, у взрослого дяди, который видел кое-что в жизни, совершал ошибки, и у которого хватило ума на них поучиться. Может, какое-то моё слово коснётся маленькой струнки твоей души и чем-то хорошим отзовётся. Я – не учитель, нет у меня такого права – учить кого-то. Просто я рассказываю тебе о себе, опровергая твоё мнение об отсутствии занудства, просто чтоб ты не думала, что все, следуя моде и общественному мнению, стали бездушными мусоросборниками.
-А ты – последний рыцарь! Только не подумай, что я издеваюсь…
- Я и не подумал. И надеюсь, что не последний. Можно нас ещё по миру насобирать, на какой-нибудь крестовый поход должно хватить! Ах, ребёнок, я – нормальный. Просто нормальный. Я кое-что умею делать, многое – не умею, чего-то боюсь, чем-то горжусь, чего-то стесняюсь. Понимаю, что люди – разные, никого под свои мерки не подгоняю. Я достаточно гибок, но притом имею свои взгляды на вещи. Вот какой я распрекрасный! Я – живой, и я – человек. Непонятно распространяюсь на свой счёт?
- Я умная девочка, Мэнэррик. Спасибо, что ты мне рассказал о себе. Наверное, мне это нужно.
- Наверное?
- Ну, я не всегда знаю, к чему и зачем мне поступает информация. Но знаю, что просто так ничего в мире не делается. А пока – спасибо за неё. Ты развлёк меня. Я поняла, что я – не одна против мира. Можно, я буду полагаться на тебя? О, смотри, мы уже вернулись!
И правда, впереди уже виднелся прямоугольник света – дверь вагона, где нетерпеливо переминалась с ноги на ногу Лидия, и ей что-то говорил, по-видимому, успокаивающее, Дар.
- Мы идём! – крикнул им Мэнэррик.
Лидия первым делом обняла Элси, а та сразу же сообщила:
- Со мной всё хорошо, тётя! Уже хорошо. Я вернулась. Совсем вернулась. Дар, закройте, пожалуйста, дверь.
Дар молча поклонился, коснулся пальцами ключа и замочной скважины, которые тут же обрели первоначальную форму мелового рисунка, и Дар стёр их ладонью.
- Поехали дальше, - приказала Элси. Вагон дёрнулся и пришёл в движение.
- Что там было, дорогая? – Лидия всё ещё боялась отпустить племянницу из своих объятий, как будто без физического контакта девушка могла исчезнуть.
- Лучше вам этого не знать,- вместо Элси ответил её сопровождающий. – Леденящее кровь местечко.
Лидия опустила голову, соглашаясь.