Конфеты Подушечки

Даэтоя Юрий
                Конфеты «Подушечки»

Село наше, значит, Кузовлево! Дворов, почитай около ста!
Тому, кто его оглядывал, приятственны эти места… Стоп! Что-то знакомое.
Где-то подобное я уже встречал. Нет, это не дежа-вю, но такое чувство, что кто-то уже написал это раньше меня. Ну да, точно! Есенин, ёлки-палки,  подсуетился! Но немудрено, в конце концов, что мысли-то сошлись. Ведь наши места, такие же приятственные, как и  есенинские, до середины пятидесятых годов прошлого века считались  рязанскими….
            Так вот, село наше, значит, Кузовлево,  и все его жители тоже – Кузовлевы. Читатель спросит:
- А, как же вы там, мать вашу, идентифицировались-то?
- Элементарно, Ватсон!Мы, чай, не в Корее живём. У них  там, куда ни кинь – всюду Ким! А ведь,  как-то умудряются различаться! Хотя лично я ума не приложу, как они это делают при почти стопроцентной идентичности и полной конгруэнтности?! Мы же Америк не открывали, велосипедов не изобретали, а как повелось исстари на Руси, так мы и звали друг дружку - по-уличному. К примеру, жил такой Кузовлев Фёдор Павлович, так вся его семья: и дети, и внуки были «фёдорпавловыми». Прозвали в детстве Кузовлева Сергея Матвеевича: КасатОк, родня теперь – Касаткины. Кузовлев Василий Васильевич, в детстве – Василёк, семья – Васильковы, дядя Костя – Костюха, семья – Костюхины.
У моей бабушки Ирины была младшая сестра. Она плохо выговаривала слова. Однажды у них окотилась кошка. До этого события она была просто кошкой, а теперь стала большой, потому что  появились и маленькие кошки. Кошка на её языке  стала называться – бальсева (большая), а котята – малевы (маленькие). Сестру и прозвали – Малева. Прозвище перешло на бабушку, а позже и на нас. Так что мы – Малевины!... Моими земляками были также  Климахины и Брякины, Гутихины, Градянчевы, Илюхины, Митюхины, Меркухины, Зиклухины и Чунарёвы-тож. Из прозвищ, хотя бы отдалённо намекающих на растительное происхождение, вспомнить можно, пожалуй одно - Изюмовы. Зато фауну представляло сразу несколько семей: Крысины и КотОвы, Козловы и ЖукОвы, Петуховы и Сорокины, а также дядя Валя - Гусь, и дядя Ваня - Чиля (чиля, чилёнок - недавно вылупившийся, ещё неоперившийся, воробышек).Всех их объединяла общая фамилия - Кузовлевы!  Проживало в селе  несколько семей и с другими фамилиями, но  ничем особенным они себя не проявили  и потому   не запомнились. А вот  Кузовлевы прославили село далеко за его пределами. Среди них и автор известного учебника английского языка, и ректор одного из университетов, и главный врач областной больницы в Калининграде. Есть поэты и писатели. К последним автор, из природной скромности, себя не относит. У него несколько другой статус. Он просто так погулять вышел…
           … Итак! Раз, два, три, четыре, пять  вышел Юрка  погулять!  Далеко, однако, уйти  не успел:
-Юрк! Юрка, уголь привезли! Сейчас пойдём выгружать. – Сашка уже стоял с ведром наготове.
Благодаря количеству грузчиков, выгрузка угля не заняла много времени. А поскольку на дворе было лето и до вечера время можно было измерять парсеками, то порой возникала проблема его (времени) утилизации.Куда бы его деть? Чем бы таким заняться?  Последующее затем стремительное развитие событий решили на тот день извечную проблему российской интеллигенции – что делать? – самым радикальным образом….
            …. Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж! Не, не так! Четыре чёрненьких чумазеньких ребятёнка выгружали уголь и изгваздались, как и их четверо сверстников из преисподней. Ребята решали одну дилемму: сначала сполоснуться под колонкой или сразу же, в таком виде, идти купаться на пруд? Я, по причине глубинофобии, не умевший ещё плавать, склонялся к тому, чтобы водные процедуры ограничились мытьём у колонки. Надо только немного подождать, когда соседка, бабка Аксинья, мы её дразнили: Аксинья – жопа синяя, за глаза, конечно, закончит полоскать бельё у колонки.
-Слышь! – Ко мне, смачно откусывая яблоко, обратился Сашка. – Пёстрый  сегодня ночью приехал,  и  уже обоссаться  успел. Поэтому  Аксинья и бельё стирает. – Часть белья она развесила  на верёвке, между её и нашим домом. А Сашка, тем временем, продолжал:
-А вон в тот кармашек, - он обратил моё внимание на складку простыни, действительно напоминавшую карман, -  Пёстрый ещё ночью спрятал конфеты.
-Подушечки! – воскликнул я и тут же захлопнул рот. –  Аксинья стояла рядом и могла услышать. Но её, до поры – до времени  наши действия нисколько не интересовали. Мало ли, что дети обсуждают. У детей свои секреты, а у Аксиньи свои проблемы: скоро Пёстрый проснётся, кормить надо.  Подушечки тут же обрели в моих глазах образ драгоценных камней из сокровищ капитана Флинта, и я совершенно не обратил внимания на то, что Пёстрый никак не мог успеть спрятать «клад»  ночью, потому что мокрую простыню Аксинья повесила за несколько минут до того, как мы закончили таскать вёдра с углём. А значит и факт Пеструшкиного энуреза мог тоже оказаться притянутым за уши.  Вообще-то Пёстрого, Аксиньиного  внука, приехавшего из Москвы на лето, звали Толькой. Прозвище ему досталось от её коровы Пеструшки и от болезни, именуемой ветрянкой…
… Блеск «бриллиантов» затмил передо мной весь белый свет и я тут же, не отходя от кассы, решил проверить истинность и правдивость Сашкиной информации. Забыв о всякой предосторожности, я запустил в «сундук с сокровищами» свою, грязную от угольной пыли, пятерню. И  тут Аксинья допустила грубейшую ошибку. Ей следовало бы молча подкрасться ко мне и совершить акт возмездия за испачканную простыню прямо на месте преступления. Я всё равно ничего бы не услышал, так как был глух и нем, как акула в момент раскрывания пасти,  от постигнувшего меня  горького разочарования: никаких конфет-подушечек там не было и в помине. Но Аксинья уже  ревела за моей спиной:
-Ах, ты сволочь рыжая! Гадина конопатая! Что же ты наделал?! Я же её только что постирала!
Я рванулся вперёд, прямо в нежные объятия, только что постиранной, простыни, затем метнулся вправо-влево! Простыня мужественно приняла на себя всю мою грязь –  пыльные останки могучих лесов и торфяных болот девонского периода,  вновь превращая меня из представителя негроидной расы в белокурую бестию. А дальше.… А дальше было то, что сегодня бы назвали паркуром. Аксинья совершила вторую ошибку. Хлёсткий удар её хворостины по моей заднице сообщил мне скорость, в разы превышающей ту, которую Аксинья могла выжать из резервов собственного организма. Я спуртовал и ушёл в отрыв. Мне даже удалось существенно удлинить дистанцию между мной и разъярённой  преследовательницей. Но, видимо ярость благородная, переполнившая Аксинью, способствовала выбросу адреналина и в её организм, потому что уже через несколько мгновений я ощутил  за своей спиной  тяжёлое дыханье  взбешённого носорога.  В другое время штабель кирпича оказался бы для меня непреодолимой преградой, но я в два приёма взобрался на него и в один приём спрыгнул. Аксинья, как ни странно, почти синхронно, манёвр повторила. Забор! Я – через него, Аксинья – через калитку! Два сросшихся куста крыжовника! Я перемахиваю через них, Аксинья проламывается сквозь кусты! Треск раздираемой одежды! Оборачиваюсь! Аксинья порвала на себе юбку и видна её белая ночная рубаха!
- А-А-А! Привидение!- Я цепенею от страха, как это бывает иногда во сне. Мне кажется, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой! На самом деле я уже успел вскарабкаться на поленницу дров и перебраться на низенькую крышу сарая! Аксинья пытается обойти поленницу и встретить  парашютиста у сарая. Я опять кричу:
-А-А-А! – и прыгаю вниз. Аксинья тоже кричит:
-А-А-А! -  но совсем по другой причине. Она споткнулась об упавшее полено.  – Ирод проклятый! Ногу из-за тебя сломала!
На самом деле она не сломала её, а немного подвихнула. Но функции опорно-двигательного аппарата претерпели существенное изменение. Она стала прихрамывать. Вау! Я готов был изобразить победный  жест, которым рыбаки демонстрируют размер выловленной рыбы и  уже согнул руку в локте! Но мне на доли секунды вдруг стало жалко Аксинью. В принципе, она была  доброй женщиной….
…. Однажды, уже спустя несколько лет, после нашей совместной гонки, она меня здорово выручила. Так получилось, что до 5 класса, я ни разу не видел крысу. От пришедшего из армии брата я узнал, что они могут быть размером с кошку, а некоторые и с собаку (маленькую). Тут, как раз, подоспели жёлтые газеты с байками про крыс-мутантов в московском метро, а сквозь железный занавес хлынули ужастики, среди которых и фильмы про них, родимых. Ещё раньше слышал от ребят истории: "Синие ленты", "Гроб на колёсиках" и тому подобные. Была среди них и история про то, как учитель наказал мальчика, закрыв его в подвале с крысами, а когда встревоженный отсутствием сына, отец нашёл его, то увидел лишь обглоданный скелет. "Подготовленный" такими "ужастиками", я,  придя из школы, решил пожарить картошки. А она - в погребе. Нет проблем, беру спички, чтобы посветить, спускаюсь. Медленно спускаюсь, так как ступеньки скользкие, да на них ещё стоят какие - то кринки, банки. Спустился, зажёг спичку и вижу на стене погреба тень от "большущего" крысиного хвоста. Вылетел пулей из погреба, от страха зуб на зуб не попадает. А Аксинья, тут как тут, мол, ты чего орешь? Я объяснил, что хочу, есть, картошка в погребе, а ТАМ! ОНА! БОЛЬШУЩАЯ! Короче, спускаемся с бабкой в погреб, я прячусь за её "широкую» спину и вместе видим такую картину. На ворохе с картошкой лежит рассохшийся бочонок с лопнувшим обручем. Тень от обруча я принял за крысиный хвост. Вот уж как никогда верна пословица: у страха глаза велики.
А потом я всё - же увидел настоящую крысу. Дохлую. Она лежала в траве, у обочины. Малоприятная, но совсем не страшная. Мне даже стыдно стало: кого боялся? Прямо как в "Ревизоре": «Сосульку! Тряпку! За важного человека принял!"…
…. А паркур продолжался. Скорость преследования значительно упала. Тем не менее, Аксинья с маниакальным упорством  Шварценеггера-терминатора, не оставляла попытки догнать меня. Основная программа не дала никаких сбоев, и её требование оставалось прежним: убить рыжего поганца или, в крайнем случае, отмудохать, как «сидрого козу».
 - А ведь догонит! - вдруг пронзило меня догадкой. - Надо где-то прятаться!
Впереди, из-за угла Солянкиного дома, показалась их рига. Но туда нельзя! Там – ЖОПА! ...
… Эту историю до сих пор нельзя вспоминать без улыбки. Ребята иногда собирали, где только можно, стеклотару и снаряжали в магазин гонца с «обозом». Вовку, моего покойного ныне брата, разыграли. Мол, пацаны сдали бутылки в магазин, купили конфет и пряников и, в данный момент, делят их между собой в Солянкиной риге. А тебя решили кинуть, хоть ты тоже собирал посуду. Те, кто разыграл Вовку, знали, что на самом деле сейчас в риге находятся тётя Маня и её сожитель, Гришка Прейман, высланный за сто первый километр от Москвы (просьба, не путать с Гришкой  Перельманом). Если они что-то и делили, то скорее любовь, а не пряники. До глубины души возмущённый подлостью  партнёров по бизнесу, Вовка с криком:
-А, делите! А мне не даёте! – ворвался внутрь риги. Но вместо разложенных на ровные кучки сладостей,  его офигевшему взору предстала волосатая, с большим, почти созревшим, чирьём на левой ягодице, жопа Гришки Преймана, совершающая возвратно-поступательные движения. Так состоялось первое Вовкино знакомство с камасутрой. Он потом со смехом всем об этом рассказывал. Но в моём мозгу прочно засел образ  злосчастного чирья на Гришкином заду. Именно этот ассоциативный ряд: Солянкина рига – жопа – чирей и отрезал мне пути к спасению.  Это табу было для меня мощным  препятствием.  Оставалось только одно: спрятаться у Костюхиных!  Знай, я тогда, что Англия  никого не выдаёт России - с ЛонДОНа выдачи нет,  то не преминул бы спастись именно  этим способом . Благо, что инерции, сообщённой мне Аксиньиной хворостиной, хватило бы на то, чтобы я, через каких-нибудь пару-тройку часов,  достиг берегов Туманного Альбиона. Но к сожалению, я уже был отягощён знанием того факта, что Британия находится на островах. Несколько метров, которые я, с горем пополам, ещё мог бы проплыть по-собачьи,  не сыграли бы никакой роли в покорении Ла-Манша. Как там бабушка-то говорила:
-С родной земли  умри – не сходи!
….Всё, решение принято. «Джексон остаётся в России». Есть ещё один шанс! Мне надо просить политического убежища в посольстве Костюхиных. Они не должны меня выдать бабке Аксинье. Я же с ихней Надькой в хороших отношениях. Можно сказать, дружим. Она мне даже пипиську  свою показывала. А вдруг Костюхины об этом знают и только ждут случая, чтобы отомстить мне за поруганную честь их дочери? Это будет вендетта по-костюхински! Это будет – ЖОПА! Но я даже пальцем Надьку не трогал, просто посмотрел. Да и  откуда они могут знать? Я же, понятное дело, могила, и никому не рассказывал об этом. Правда,  никому! Ну,  разве что Пёстрому, Витьке, Сашке, Вовке, может,  ещё кое-кому из ребят. И всё! В конце концов, я же  "не шкаф, и не музей - хранить секреты от друзей". А вот Надька, зараза, могла проболтаться!... Но времени для сомнений больше не оставалось, так как из-за угла Солянкиного дома уже показалась Аксиньина хворостина, которую она держала перед собой, как копьё! Я решительно постучал в дверь посольства Костюхиных. Она оказалась открытой, как, впрочем, двери и остальных посольств. Держать их закрытыми, считалось дурным тоном, пока в деревне не поселилась семья  Ртищевых. «Посол» дядя Костя был на работе и меня "принял"  младший атташе их посольства, старший Надькин брат, по прозвищу СардИн. Я выпалил с порога:
-Аксинья гонится за мной! Это провокация! Я ни в чём не виноват! Спрячь меня! Скорее!
Не дождавшись его согласия и разрешения, я уже заползал под кровать, стоявшей на террасе, прямо за корзину с огурцами, когда услышал голос Аксиньи:
-Юрку Малевина не видал?
-Не, тёть Аксинь, не видал! – А сам, скотина,  в это время показывал пальцем под кровать, где я облюбовал себе временный вид на жительство и уже по-хозяйски выбирал огурец покрасивше ….  СардИн, сволочь! Всем расскажу, как  ты головастиков жрал! Ну,  где же я мог перейти ему дорогу? А нигде! Просто во все века считалось, что народу нужно хлеба и зрелищ. Со времени окончания войны прошло уже достаточно времени, и хлебушком народ худо-бедно успел насытиться. И с  ним  у населения проблем уже не было, а вот в отношении зрелищ  наблюдался  большой  напряг! ...
             …  Правда, не реже одного раза в год в деревню приезжала областная филармония.  Один из таких приездов и запомнился, особенно запомнился, моим землякам. С самых малых лет я запоминал на слух довольно большие стихотворные формы, чем беззастенчиво и воспользовался киномеханик дядя Саша, Коляный. Он нашептал мне на ухо несколько частушек фривольного содержания, подвёл к сцене, и торжественно водрузил меня на неё, как памятник на постамент. Ведущий, однако, не растерялся, и, даже несколько, оживился:
-У, какой славный малыш! Ты тоже хочешь стать артистом, как и я?
Я кивнул, мол, хочу, хочу, только отвали.
-А что ты будешь делать? – Приставал он. –  Танцевать, петь, плясать?
-Стишок хочу рассказать.
-Прекрасно! Ты любишь стихи? – Тогда я не знал точного ответа на этот вопрос, но чтобы глупый дядька  наконец-то перестал задавать мне глупые вопросы, сказал, что люблю. Я  принял единственно верную тактику – во всём соглашаться! Лишь бы поскорее заполучить в руки желанный микрофон. Я видел, как при настройке аппаратуры, работник сцены, стучал по мембране, дул в микрофон, говорил: «Раз! Два! Три!» Те же действия с микрофоном под восторженный гул в зале произвёл и я. Когда я закончил с приготовлениями, то покровительственно посмотрел на ведущего снизу вверх и легонько кивнул. Типа, готов.
-Ну и какое же стихотворение ты нам хочешь прочитать? - Не унимался дотошный конферансье.
-Про подсолнушки.- Буркнул я недовольно. А в сторону кулис улетел   мой  апарт. - Когда же ты угомонишься-то, дурак! Вот навязался на мою шею!
-Ну, начинай! А то зрители уже уснули!
- Не переживай, сейчас проснутся, - сказал я, - и начал:
                На горе, на солнышке,
                Выросли подсолнушки!
                Как у Шурки, у Козла (прозвище такое было у мужика)
                Вся за….па оползла!
Что тут началось? Конферансье протянул руку к микрофону, но тут же отдёрнул её – укус оказался не смертельным, но довольно  болезненным! Это вызвало в зале ещё большее оживление! Он, прижимая к покусанному месту, носовой платок, стал истерически метаться по сцене и выкрикивать:
-Чей ребёнок?! Срочно заберите его! Где его родители?!
Я увидел, как мама идёт по центральному проходу и понял, что это была моя лебединая песня. На исполнение оставшихся частушек, а значит и на возможность получить завтра от Коляного  гонорар – обещанный кулёк конфет, не оставалось никаких шансов. Но «если песню запоёт молодёжь, не задушишь ты её, не убьёшь»! Я зажал микрофон обеими руками и  …«строчил пулемётчик за синий платочек» (!)… одной очередью выпалил все матерные слова и обороты, какие только знал! А знал я их уже  немало! Прав был всё-таки Маркс: среда – моё сознание!
-Х...й! Б….ь! П…а!...Ё… вашу мать!
…Здание деревенского клуба, со времени своего основания не знавшее и не видавшее  подобного, содрогнулось  от гомерического хохота и громких продолжительных аплодисментов  до самого основания…Браво, маэстро! ...
…. Но, видимо СардИн  давно  успел подзабыть об этом, и ему захотелось чего-нибудь новенького. Такую возможность и предоставила ему бабка Аксинья и её хворостина. Я  уютно устроился под кроватью, но  ненадолго.  Едва только я сделал первый «кусь» огурцу, вытертому мной о «набедренную повязку», как безжалостно, прямо за заднюю ногу, был выдворен карающей десницей бабки Аксиньи с территории, уже недружественного мне, Костюхинского посольства.  Второго «куся» огурцу удалось избежать, зато мне не удалось избежать первого «хряся»! Бли-и-н, прямо по спине! В мгновение ока я осознал всю недальновидность своих патриотических убеждений, помешавших мне принять окончательное решение об эмиграции. Ведь была же такая возможность! Ну почему я не воспользовался ею?Сейчас бы уже к Бенилюксу подбегал! И хоть «как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий», я начинал в этом сомневаться.  Я извивался ужом под хлёсткими ударами хворостины. Я одновременно просил у Аксиньи прощения и орал благим матом, на потеху собравшимся зевакам:
-Аксинья – жопа синяя!
-Ничего, потерпи, сейчас у тебя такая же будет! Не волнуйся! – невозмутимо парировала она.
Как в воду глядела! Была ли  у Аксиньи  в действительности синяя задница, история умалчивает.  Де-юре сей факт подтверждала только наша дразнилка. Зато моя  жопа, прямо на глазах потешавшейся толпы, свой синий статус приобретала де-факто….   
          …. Я плакал не столько от боли (не такая уж и толстая была хворостина), а от обиды за предательство тех, кому я доверился! Я плакал от публичного унижения! Мне казалось, что собравшаяся толпа сейчас начнёт вопить: «Распни его! Распни!» Бабушка рассказывала как-то про Одного Волшебника, который мог накормить пятью хлебами тысячу человек. Этого Доброго Дяденьку, заставили нести тяжёлый крест. Он шёл по улицам какого-то древнего города, презираемый и унижаемый  безжалостной толпой. Они дразнили Его, плевались и кидались камнями. А потом Его распяли на том кресте. Бабушка мне даже Его имя называла, но я забыл. Нерусское какое-то. … 
         ... Милая Аксинья! Если бы ты только могла знать о той спасительной для меня роли, которую сыграла твоя хворостина! Я осознал надолго тот факт, что за любым преступлением обязательно последует наказание. И, может быть, в том, что у меня сейчас есть свой дом, семья, дети, а не полжизни  тюремного срока за плечами с  «видом на жительство» где-нибудь под теплотрассой  и «виновата»  хворостина? Я бы непременно поставил  ей памятник! ...
             ….Вечером к нам пришла Аксинья:
-Как там Юрка-то? - спросила она у мамы.
-Да спит. Набегался за целый день. Умаялся.
-На-ко вот, передай ему. – Скуповатая и прижимистая соседка протянула маме небольшой кулёчек. Когда утром я раскрыл его, то там были, выстраданные мной, конфеты «Подушечки»…
         …Я часто грущу по тем беззаботным славным денёчкам. Жаль, что я не имею машины времени. Да и обладай я такой машиной, никогда бы, наверное, не смог отыскать в многочисленных складках времени той золотой поры, имя которой – ДЕТСТВО, как не смог тогда в складках мокрой простыни отыскать желанные – полцарства за кулёк (!) – конфеты «Подушечки».