кн. 7. Медсестра. ч. 3. начало...

                Ч А С Т Ь    Т Р Е Т Ь Я.

                Г л а в а   1.

          Посчитав, что новая медсестра привыкла к операционной: освоила, как больных туда возить, и как возвращать обратно, как обслуживать этих больных, Марья Ивановна стала приучать Калерию к менее изнурительной работе:
          - Все больные – поучала она новенькую, если выдавались пять-десять свободных минут, - с грыжами, с ангиомами, с водянками, крептархизмами, и прочей мелочью, находятся на общем питании. Вот здесь, в меню все столы обозначены: А-1 даётся детям постарше – у них порция больше. А-2 - малышам. Уразумела?
          - Разумеется. А что это за столы Б-3, А-3?
          - Специальное питание для почечников – побольше витаминов, поменьше соли. Вот в этих кастрюльках оно и есть.
          - Понятно. Но тут написано, что во второй палате у меня двое получают этот щадящий стол. Кто это?
          - Ты просто приносишь в палату поднос с плошками и скажи, в какой что налито, они сами разберутся.
          - Но я хочу и сама уразуметь. Так, дайте подумать. Это Вовочка, который висел на окне, когда вы меня с палатой знакомили. И… Вася?
          - Что, истории подчитала?
          - Само собой истории просматриваю каждый день. Но Василия угадала, потому что приезжий. С грыжею в столицу не повезут, верно.
          - Конечно. А Вовочку как ты вычислила?
          - Ещё проще. Вова мне вчера сказал, что три недели лежит на обследовании, и хорошо научился ухаживать за послеоперационными больными.
          - Это правда. Мальчишка безотказный. Но и ты молодец, Умеешь мыслить. Благодарю.
          - Служим Советской медицине! Разрешите, Марья Ивановна, идти, насыщать больных.
          В ответ на её выходку старшая медсестра расхохоталась:
          - Вот и Зине подспорье пришло. Будете вместе с ней концерты закатывать в отделении, но в свободное время.
          - Не отказываюсь посмешить народ. Но где моя предполагаемая партнёрша?
          - Вы с ней сменами разминулись. Зина этот месяц в ночь дежурит, в палате новорожденных.
          - Марья Ивановна! Вы должны нас сменами свести. Я просто прошу вас.
          - А в чём дело? Я и поставила уже Зину в следующий месяц в день работать.
          - Надеюсь, не против её воли.
          - Эге! Это такая штучка-фучка, попробуй что-нибудь сделать против её воли.
          - Она мне подходит. Беру, – продолжала шутить Реля, и вдруг загрустила. - Но сойдёмся ли мы с ней характерами?
          - Хорошо, если сойдётесь, а если нет – беда.
          - Ну вот, вы меня уже испугали этой загадочной Зиной. Тем интересней будет на неё посмотреть, - забрав поднос Калерия отправилась в палату.
          Навстречу важно «шествовала» длинноногая Люся, с которой Калерия уже несколько раз ездила в операционную, и даже менялась сменами – похоже, Люся этим обменом довольна. Вернее это был не обмен, а продажа Релей своей смены. Люся, получив деньги, обставила своему возлюбленному анестезиологу роскошный стол в субботу. И, видимо, что-то у них наладилось, правда Люся ни словом об этом не обмолвилась. Смотрит по-прежнему холодно, с надменным видом. Эта статная «Королева», как прозвала девушку Галя, была бы гораздо красивей, если бы чаще улыбалась хотя бы больным. Но Люся, зная про дурной запах изо рта, даже не пытается улыбаться. Обмолвилась как-то Реле, что это у неё вроде как желудок больной, но, похоже, девушка много курит. Курить же стала, как думает Галя, чтоб парням показывать свои губы бантиком. Губы оформлены природой красиво, но как только Люся открывает рот, хочется оказаться от неё подальше. К огорчению Рели и женщины-врачи много курят. Сегодня, как вошла в ординаторскую, где обычно проходит отделенческая «пятиминутка», аж дыхание спёрло. Хорошо Марья Ивановна подошла к окну, и открыла его. Пусть лучше холод, чем мерзкий дым, которым дышать невозможно.

          Странно, но сейчас Люся не обожгла Релю холодом своих двухцветных глаз. Даже улыбнулась ей, показав желтеющие от  никотина зубы:
          - Мариванна не сердится, что я опаздываю детей накормить?
          - По-моему нет, она сегодня в юморе.
          У Люси от удивления глаза расширились: - Старшая наша юмором занимается! Никогда не слышала.
          Калерия, открывая дверь своей палаты, усмехнулась: сейчас эта красавица весь юмор старшей медсестре испортит. Дохнёт разок-другой, и у маленькой, довольно в возрасте, прошедшей войну медсестры плохое настроение будет на весь день. Марья Ивановна в войну не закурила, а эти «вертихвостки», как Галя их зовёт, уже в училище курили, к парням поближе. По двадцать лет двум подружкам – Наде и Люсе, впору детей иметь, а они всё абортами увлекаются.
          Впрочем, рассуждать о новых коллегах, Реле было некогда. Мысли крутились о подопечных - скорей раздать старшим мальчикам обед, покормить «Нёбушек» в первой палате, самой бы чего перехватить, и нестись в операционную. Там оперируют довольно тяжёлого парня из её палаты. Какая-то сложная операция (парню уже двадцать один год, хотя в истории болезни написано пятнадцать). Но его как с детства начали оперировать в детской больнице, так и продолжают – во взрослых отпихиваются: - «Начали поэтапную операцию, так доводите до конца». И лежать парню после операции придётся под аркообразным каркасом. Каркас этот Марья Ивановна принесла заранее, и поучила Релю, как устанавливать его над больным. Но Реля всё же надеялась, что одной ей делать это не придётся – Марья Ивановна или Галя помогут. Как же за таким больным надо будет ухаживать? Многого Реля ещё не видела на практике во время учёбы. Придётся всё на деле познавать.
          С осторожностью кормила она «Нёбушко» в первой палате – вчера только прооперировали, ещё сукровица сочится, а кушать девочка уже хочет, она же растёт. А мать, наверное, и не чувствует, как её дочке нужен уход. Марья Ивановна к таким больным родных пускает без возражений. И даже не просит мыть полы или кормить других больных. Где-то в Подмосковье живёт матушка больной девочки. Но что если она и сама больная? Или ещё дети есть, кроме этой? Может думает, если умрёт эта девочка, семье станет легче.
В палату заглянула Галя: - Ты ещё кормишь? Помочь тебе?
          - Я заканчиваю. В операционную не надо ещё ехать?
          - Звонка из операционной не было. Пойдём, поедим. У меня под ложечкой сосёт.
          - Это, милая моя, признак беременности.
          - Не шути святыми вещами. Если бы я не влюбилась в тебя с первого раза, я бы обиделась.
          - Не обижайся. Это я от страха шучу.
          И впрямь, в первую неделю с дрожью ходила Реля по отделению - трудно, оторвавшись от здоровых детей, придти и окунуться в целое море человеческих страданий - мечущиеся после наркоза дети, желающие непременно встать, просящие воды, которая вызывала рвоту, если попадала в желудок после наркоза. «Нёбушки», с вытекающей изо рта розовой сукровицей да ещё пытающиеся вынуть тампон и нитки, которые им мешали во рту, но без которых никак невозможно заживление. Приходилось привязывать им руки и ноги пелёнками или жгутами с ватой, чтоб всё это не натёрло нежную детскую кожу.
          А ходящие по коридору «маленькие старички», со взрослыми глазами, ждущие операций? Оказывается множественные операции, которые делали больным из её палат, ничто по сравнению с их «большими» операциями. И Реле предстоит ещё их видеть. Она робко стала уже подходить к операционным столам, и наблюдала, что там делают. Врачи не возражали. Наоборот, Елена Владимировна («мамка Лялька» – как её нежно называли в отделении и в операционной), приветствовала такое любопытство: - «Пусть смотрят мои медсёстры. Им потом ухаживать за больными. Мы, операциями, даём человеку здоровья на 20%, а на 80% его выхаживают медсестринские руки. Я б, моя воля, не собачкам каким-то ставила памятники, а медсестринским рукам, из чистого золота».
          - Елена Владимировна, - возразил кто-то из операционных медсестёр, - не надо памятников, платили бы больше. Тогда бы не было такой текучести кадров. Некоторые из-за денег ищут место лучше, а есть матери, которые не выдерживают долгой разлуки с детьми. Ведь детей оставляем буквально на улице, пока мы здесь.
          Калерия вздрогнула при этих словах. Она, разумеется, не оставила Олежку на улице – время у сына было расписано по минутам. Лишь пару часов, придя с продлёнки, он будет дома один. Но куплен телевизор, который притягивает сына – там бывают интересные учебные передачи. Но что если сына завлекут в какую-то компанию – собираются иногда под их окнами курящие и матерящиеся мальчишки постарше Олега. Хватит ли у сына сил не притянуться к этим ватагам? Судя по характеру её будущего лётчика, хватит.
          - Ты права, Ниловна, - отозвалась Елена Владимировна на этот вопль. – Денег и времени на детей не только у медсестёр в дефиците, а и у врачей. Вон мои девицы росли без матери – я-то день и ночь на работе, к тому же война. Отец их увёз в эвакуацию, вместе со своим заводом – там отдал какой-то женщине бездетной, она моих близняшек разбаловала. И Ленка моя, вон какая распущенная выросла. Приходит почти в каждую мою получку за деньгами – всё ей дай да отдай. Валерия – другая. Та понимает, что мать не может до старости содержать своих детей.
          Дальше Калерия не услышала – они уже катили с Галей каталку с больным.
          - Слышала, - сказала Галя, - как Елена дочь свою толстую дочь поругивает. Только жалуется, сама ей деньги отдаёт, при первой просьбе. Вот Лера – вторая её близняшка – та не просит, но обижается на мать, если Елена Владимировна ей доложит, что все деньги выложила уже  Ленке.
          - «Почти как у нас в семье, - подумала Калерия. – Вера из матери деньги жала, а я без копейки ушла из дома, сама стала зарабатывать. Но трудно жить без поддержки родителей, потому понимаю Леру».
          - Но Валерии повезло с родителями мужа, - будто подслушала её мысли Галя, – те богатые, за границей живут, и сами снабжают невестку необходимыми вещами.
- Это прекрасно, а то я уж хотела плохо подумать о Елене Владимировне.
- Тебе она нравится, не смотря на то, что курит? Я уже заметила – ты дым не переносишь.
- Прекрасному хирургу, за удачные операции можно простить и это.
- И даже, думаю, слышала, как Елена Владимировна, будучи такой, как её дочери сейчас, ходили по тёплому времени в сад с одеялом, «выздоравливала воинов»? В то время, как её муж был в Москве, у него броня для фронта была или по здоровью его на фронт не брали.
  - Что «выздоравливала больных» слышала и тоже приветствую эта. А муж мамки Ляльки не был в Москве, его, как ценного работника, очевидно, эвакуировали вместе с заводом на Урал, куда он и малышек своих взял, чем спас от голода вероятно и руки хорошему хирургу развязал.
 - Вот, как ты в мамку Ляльку влюбилась – даже знаешь то, о чём я не ведаю. И то сказать – настоящая русская красавица – беловолосая, голубоглазая, носик аккуратный. Говорят, ей не раз намекали, что пора бы и докторскую защищать, а она в ответ: - «А кто оперировать будет?»
- Видишь, - улыбнулась Реля, - «Есть женщины в русских селениях», - как сказал Некрасов.
- Однако вышла замуж за еврея, который её обожает, сам девчонок в войну растил – от тебя узнала -  пока Елена оперировала больных воинов.
- И это приветствую, что за еврея вышла. Они – хорошие мужья, если судить по моим бывшим соседям. Но мы, кажется, приехали. Хорошо, что больной тихий и дал нам поговорить.
- А мне интересно было о мамке Ляльке послушать, - открыл глаза мальчишка, - но вы меня заколыхали, пока везли по длинным лабиринтам.
- Тебе не положено ещё слушать о взрослых женщинах! – строго сказала Галя.
- Какая же Елена Владимировна взрослая! Она – старушка уже, внуков имеет.
- Женщина в самом расцвете лет, не смотря на внуков, - улыбнулась Калерия, перекладывая парня на кровать. – Елене Владимировне пятьдесят лет, дочерям её по двадцать восемь.
- Значит и тебе двадцать восемь – ты же тоже с сорокового года?
- Господи, а ты откуда это знаешь? В паспорт мой заглядывал?
- Зачем. Здесь медсёстры говорили о тебе, так сравнили возраст с дочерями заведующей.
- Какие же вы все здесь счетоводы! – удивилась Калерия. – Но в сороковой год, как в другие года дети рождаются в разные месяцы. Дочери Елены Владимировны родились в начале года.  А есть рождаются позже. Так что пока мне не исполнилось двадцати восьми лет, - хоть этим голову мальчишке заморочила.
Но кроме них в палате были и другие подростки.
- А когда тебе исполнится, Реля, двадцать восемь лет? – Спросил кто-то. - В декабре? Жалко. И цветов тебе нельзя подарить. Зима ведь.
- Мне только не хватало, чтоб больные мне дарили цветы. И я не люблю цветы в букетах, они же умирают, отделённые от  корня.
- А что же тебе дарить на день рождения? И когда он будет, ты не сказала.
- Когда будет мой день рождения, тебя уже отсюда выпишут. Я так же и подарки не уважаю, потому что дарят люди то, от чего сами мечтают избавиться.
- Почему избавиться? – удивился кто-то.
- Допустим, кому-то подарили картину – она им совсем не нужна или не нравится. И эта картина, корзина, картонка, - процитировала Реля стихи Маршака, - переходят к другому человеку, которому не куда её повесить. Корзина тоже не нужна, не говоря о картонке.
- А маленькая собачонка? – Смеясь, вставил Вовочка. – Она тебе тоже не нужна?
- Маленькой собачке обрадовался бы, наверное, мой сын, - улыбнулась Калерия. – Но он загружен сейчас школой, я работой, а щенка надо кормить, выгуливать, воспитывать. И держать его в нашей коммунальной квартире почти невозможно – могут возмутиться соседи.
- Но что же тебе к празднику Октября можно предложить? Что писать родителям, которые на всё готовы ради хороших медсестёр и врачей.
- Насчёт врачей не знаю, а медсёстрам если подарят коробку конфет, то попьём чаю, - пошутила Калерия. Сама она чай в больнице ни разу не пила. В детском саду не давали чай детям – лишь, заваривали сей напиток, если отмечали чей-то день рождения – поэтому Калерия  к чаю не очень привыкла. А дома с Олежкой они даже зимой пили компоты, которые она заготавливала с лета. Но надо начинать пить чаи в больнице. За день так наносишься, что происходить обезвоживание – Калерия заметила, что юбки её, которые одевала под халат, стали велики.
Но ей польстили внимание подростков к праздникам. Соображают, что и у работающих медиков он хоть чуточку должен быть. Но больше всего она поразилась детскому любопытству, сколько лет их медсестре. Казалось бы, какое им дело до тех, кто обслуживает, кто делает уколы?
Потом заметила, что и сама не против посчитаться. Елена и Валерия – дочери их заведующей были на десять месяцев старше её, а какие разные у них судьбы. Начать с матерей. Мать Рели родила её за тридцать лет, а Елена Владимировна едва окончив институт – значит в двадцать один или два года. Но у матери Рели, при рождении второй дочери была уже Гера, впоследствии ставшая Верой. А дальше судьбу детей можно отследить по войне. Отец Рели отправился на войну, а муж Елены Владимировны с каким-нибудь секретным заводом увозит с собой их близнецов. Возможно, с ним была родственница, ухаживающая за девочками. Мать Рели, тоже с двумя дочерьми эвакуируется за Урал, где стала трудиться для фронта. И тоже иногда, как Елена Владимировна, «выздоравливала», но не больных, а очень здоровых бойцов, приезжающими за продуктами для фронта.
Как прошли военные годы для Елены и Валерии, Реля представить не могла. Но после войны они явно не бедствовали, если Елена выросла такой вымогательницей. Правда и сестра Рели не голодала как она, потому росла такой же попрошайкой, как Елена. Обе попрошайки были нежно любимые матерьми, ни в чём не знали отказа. Тогда, в каких же условиях росла Валерия, в семье заведующей? Возможно, была любима отцом – он старался её одеть так же, как мать Елену. В питании Елена Владимировна, не как мать Рели, детей не ущемляла. Но почему Валерия не любила мать? Реля один раз только видела их свидание и заметила отчуждение.
Барственная, полная дочь Елены Владимировны только родила ребёнка. И хотя имела возможность  посидеть с ребёнком хотя бы год, вышла на работу. Её манил не тяжкий труд, а мужчины, с которыми вела себя вольно – дома лишь один муж, который как сама  толстая Елена говорила другим «её не устраивает в постели». В работе она не перетрудится, в чём Реля уже убедилась. Зато мужчин поимеет сколько ей надо – для этого и пришла на нелюбимую работу.
Валерия же, как казалось Калерии, едва она увидела тонкую как сама тростинку, работает от души. И что странно, имеет такого же мальчика как Реля, который в этом году пошёл в школу.
Однако работа не давала Реле долго задумываться над судьбой Елены Владимировны и её дочерей – её больше занимали маленькие старички, с большими глазами: отчего природа так несправедлива к этим детишкам? Это больше заставляло задуматься, чем судьба уже взрослых близнецов – детей из заведующей.
Она приносила домой не только устойчивый запах йода, эфира, но и мысли как поправить судьбу этих маленьких старичков. И почувствовав, что исправлять болезни детей можно, с каждым днём уверенней переступала порог хирургического отделения. Эта уверенность шла к ней от знаний, чем больше узнавала она, тем уверенней становилась. Да, эти дети несчастны, но им можно и необходимо помочь. Помочь наперекор несправедливой природе. Где-то далеко люди пробивали скалы – Калерия вспомнила политических заключённых, когда они проезжали возле Байкала. Эти же люди, возможно, ничего не получая от Государства, кроме жалкой похлёбки, строили электростанции, железные дороги. Здесь, в Москве, она услышала о Беломорканале, который тоже строили Зеки, и сколько их осталось лежать, погибших от тяжёлой работы на дне этого канала или зарытых без крестов по берегам его.
Медики ничего не строили, не создавали, они немного, а иногда значительно, поправляли здоровье людей, и это, считала Реля и Елена Владимировна и Марья Ивановна, думается, что и Галя - самая благородная работа на земле. Правда, за их тяжёлую работу мало платили. Их страдания, их нервы, бессонные ночи стоили большего, но давали копейки – у людей от зарплаты до зарплаты не хватало. Реля не раз уже испытывала нехватку в деньгах и если бы не Домас, который приезжал именно в такие тяжкие времена и поддерживал их не только морально, но и материально, она бы давно растранжирила неприкосновенный запас, подаренный им с Олежкой соседкой Валентиной на поездки. Но тот запас был цел и обещал когда-то доставлять им радость путешествий.
И всё же Реле, когда у неё не хватало денег до получки, а Домас не ехал и не звонил, узнать как у них дела, приходили злые мысли в голову. Вот её бывший муж-таксист не все сдаёт деньги, заработанные государству, значит, обманывает не только её с алиментами, но и родину – всё водителям транспорта сходит с рук. И в то же время она вспоминала о больных детях Николая – возможно на них тратит он? Но тут же её рассудок, напоминал ей, что к детям бывший муж равнодушен: как к её, всеми любимому мальчишке, так и к своим двойняшкам. Значит, пьёт и от жены гуляет. Возможно, пьют вместе и левые деньги, зажиленные от неё и Государства, идут прахом, болезнями не только взрослым, но добавляется и двойняшкам. Уж не приучили ли родители и их к питью водки или пива?  Заметив, что она страдает о несчастных мальчиках своего бывшего мужа, Реля переключалась на других пьяниц.
В больницу поступали дети работников заводов и фабрик, где люди получали много, держались за свои места, хвастались хорошей зарплатой. Гнали брак – в Москве даже не было возможности купить хорошую обувь, особенно женщинам – все бегали по магазинам, а иной раз у спекулянтов покупали импортные туфли и сапоги для зимы. С одеждой было легче. Но всё равно – союзные производители всё делали хуже, чем привозили люди из-за границы. Релю Пушкин наводил на магазины, где она, без очереди, иной раз покупала себе импортные, дешёвые вещи, такие красивые, что ей, когда ещё работала в детском саду, завидовали модницы. Один раз так даже шубку цигейковую купила Олежке, чем очень всех удивила. Перед тем, как Реле досталась последняя эта шубейка, люди дрались за этот товар. А она зашла на следующий день и ей продавщица сама предложила, видимо надеясь на десятку или пятёрку сверх цены. И Реля, собиралась оплатить такую неожиданную услугу, но когда подошла к кассе, девушки этой не оказалось рядом, а кассир выбила цену ту, что была на ценнике. Калерия протянула полсотни, думая, что пятёрку зажмут, но ей честно отдали сдачу. Она была рада. На пять рублей они могли прожить с Олежкой два выходных дня, если не ходить по кафе, а готовить всё дома.
Вспомнив всё это, Калерия даже не гневалась на горе родителей, которые делают брак, получают за это тринадцатые зарплаты, а товар бракованный лежит на складах, не продаётся, потому что в их обуви можно ноги испортить. А в медицине бьёшься-бьёшься, выходишь больного ребёнка, выводишь их пьяницам, бракоделам, даже спасибо не скажут. И всё равно Реля любила уже медицину. Пусть пьянчуги не ценят их труд, но дети вырастут, вспомнят, кто им здоровье поправил.
Правда в борьбе за здоровье чужих детей, она о сыне не забывала. Сердце постоянно напоминало об Олежке: как он без неё? Сыт ли? Ноги не промочил ли, играя в футбол? Только и успокаивалась, когда видела его. Кормила ужином, укладывала спать, едва спросив об уроках, чтоб утром снова разбежаться в разные стороны. Им, привыкшим всегда находиться рядом друг с другом, был диковат такой образ жизни. Иногда Калерия жалела, что не поддалась уговорам Галины Николаевны – учительницы Олега, пойти работать медсестрой в 112 школу, где на начало года медсестра болела или у неё что-то случилось страшное на то время. Но бумаги, но прививки, лечение носов и синяков, Калерию не прельщало – ей хотелось настоящей работы. Медсестру в школьный кабинет вскоре нашли, или вернулась прежняя – Калерия не выясняла. Она приходила к своим больным в палаты и видела – здесь она нужнее. А сердце продолжало тревожиться, тем более, что ниже этажом, в травму, почти каждый день поступали искалеченные на улицах Москвы дети и великий кудесник Вахтанг Панкратьевич как мог, пытался исправить то, что дети натворили с собой. А ведь этого могло не быть, если бы матери хотя бы сидели до семи лет со своими детьми. Естественно не пьяницы-родители, а трезвые матери.
Каждый раз при виде искалеченного мальчишки или девчонки, Калерия тряслась за сына. Как бы не случилось, что пока она здесь выздоравливает чужих детей, её родной и любимый не попал в историю, которая изломает его и её жизни. Всю свою боль и тревогу она несла домой, сыну, иногда в школу, где Галина Николаевна их общая учительница, как могла, успокаивала мать. И даже читала морали немножко безалаберной, на взгляд Рели, воспитательнице на продлёнке, старой деве, бездетной, потому за чужими детьми она смотрела «спустя рукава», по определению буфетчицы тёти Любы. Любаша кормила Олежку в школьной столовой, обожала его, как человечка, которого знала с пелёнок. Поэтому всегда подсматривала, проходя мимо, как старая дева «пасёт» детей. Жаловалась Галине Николаевне, но Реле ничего не говорила.
Однажды придя за Олежкой, в свой выходной день и увидев потрясающую «картинку», когда две воспитательницы разговаривали между собой, совершенно не обращая внимания, чем занимаются первоклассники. Дети, предоставленные сами себе, кто дрался, кто ходил без шапки при морозе, а кто-то лез на обледенелые деревья, готовые свалиться и попасть на операционный стол. Калерия живо представила себе искалеченных детей, прикрикнула на тех, кто лез на деревья, развела дерущихся.  Не видя своего потомка, подошла к воспитательницам, которые замолкли и смотрели на неё выжидающе:
- Где мой сын? – спросила со страхом, боясь услышать, что его уже повезли в больницу.
- Олежка? А где же он? Вот только что подходил ко мне с каким-то вопросом, - казалось, старая дева сама перепугалась не на шутку.
- Если вы вспомните, что вы ответили, то мы найдём спрятавшегося от вас ребёнка.
- А если он от вас прячется? Многое дети не хотят идти домой раньше времени.
- Только не от таких воспитателей, - жёстко сказала Калерия. – Я сама была воспитателем и знаю, кого дети любят, а от кого бегут.
- Да ладно вам ссорится, - вмешалась вторая воспитательница. – Лидия Васильевна, ты отпустила мальчика к зубному врачу.
- И, правда. У нас сейчас стоматолог принимает. Вот Олежка и пошёл к нему на профилактику.
          У Рели отлегло от сердца. Но она, прежде чем пойти за сыном в медицинский кабинет, прочла обоим «воспитателям» лекцию, что бывает с детьми, за которыми не следят на прогулках. Если с детьми случится несчастье, которое потом отразится на их жизни, то пастушек ждёт суд, не только народный, а и родителей, а последние, в ярости, не имеют границ. В частности она – не прощающая ошибок мать. Уж за себя она может поручиться. Старая дева начала оправдываться и даже пустила слезу.  Реле её не было жаль. Накануне, в травматическом отделении умер мальчишка, которого покалечили в школе.
          Через два дня Калерии позвонила Галина Николаевна – видимо старая дева пожаловалась ей. Но первая учительница Олега, была на стороне матери:
          - Хорошо, что вы им преподали урок, двум болтушкам. После ваших угроз они стали следить за детьми. Не то придётся расстаться – так им и Борис Григорьевич сказал. А вам он передаёт привет. Ваши мази ему очень помогают. Он даже рецепт моему мужу дал. Вот так и лечимся – по народным рецептам.
Калерия лишь усмехнулась: сказать, что этот народный рецепт придумала она, чтоб вылечить своё же колено и поясницу. Но вот же, пошли её мази в народ. А кто подсказал Реле рецепт. Уж не бабушка ли Домна во сне? Спасибо ей. Даже из Космоса помогает.
 

                Г л а в а   2.

          В середине октября Олежка пришёл из школы какой-то странный. Калерия была выходная, и они с сыном собирались пойти в кино. Она приготовила хороший обед своему чадушке. И запаслась продуктами на всю неделю, а может и больше – ведь у неё не было возможностей бегать по магазинам, когда работала. Приходилось вертеться в выходной. Но она уже приспособилась. Вот сегодня поспать бы ей после тяжёлого рабочего дня накануне или хотя бы полежать, после ухода сына в школу, но нет, она оделась и побежала по магазинам и на рынок. Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Тушёнки купила, сгущённого кофе в баночках – им, при их беглой жизни, когда надо приготовить всё на бегу, такие продукты клад. Правда пришлось постоять за этим «кладом» в двух магазинах, но на одной улице и давали одновремённо – вся очередь носилась туда-сюда. Хорошо Малая Бронная улица узкая и магазины напротив. Реля успела взять, чего хотела. Отнесла тяжёлую сумку домой, выгрузилась и понеслась дальше – в сторону Тишинского рынка. И там, на улице Красина давали в баночках печень тресковую и икру кетовую – выбросили, наверное, к предстоящим праздникам. На печень Калерия наткнулась, прямо, как её вынесли из подсобки – десять банок взяла. Потом шла обратно с рынка, уже по пять баночек давали печени – очередь была огромная. А икру ей продавщица другого отдела предложила – когда-то водила своего потомка к Калерии в группу, помнит ещё свою воспитательницу. Перемолвились немножко:
          - Как там мои «почемучки»?
          - Ой, Калерия Олеговна, как ушли от вас в среднюю группу, часто вас вспоминаем. Вы с ними и зарядкой занимались так интересно, игры всякие подвижные, даже на прогулке, а там лишь «ручками похлопаем, ножками потопаем» и все это, сидя за столом. Уж в космос дети не летают, как с вами, не лепят ничего из снега, как у вас на площадке было.
          - Кто там сейчас из воспитателей?
          - Всё новых Татьяна Семёновна набрала. Хочет их научить, как вы работали, так разве будут слушать молодые девицы. Им бы только о парнях говорить. А вы где сейчас работаете?
          - В Филатовской больнице страдаю. С больными детьми. В хирургическом отделении.
          - Да, вы же учились. А парнишечка ваш где?
          - Олежка уже в школу пошёл. Вот ношусь за продуктами в свой выходной – подкормить надо моего «студента». Печени достала – рада без памяти. Продукт питательный.
          - Да из печени хорошая хозяйка может доброе блюдо приготовить. Но я вам банку икры могу подарить к празднику.
          - Зачем же подарить? Я могу деньги заплатить.
          - Никогда вам ничего не дарили – до сих пор жалею. Могу я хоть сейчас вас отблагодарить, что из сына вы сделала человека любознательного. Тянет нас с отцом каждые выходные, то в зоопарк, то в музеи. А уж как встретились с вами на Красной Площади, то часто туда хочет ехать – думает, вы каждый день с сыном там гуляете.
          - Спасибо вам за икру. Я этот деликатес почти не покупаю – нигде его нет и дорогой он. И пойду. Передавайте привет моему первому космонавту Павлику.
          - Он будет рад узнать, что мы виделись. И вот ещё что. У нас тут каждый год билеты на ёлку заказывают, заранее за два месяца спрашивают сотрудников, куда бы пожелала они везти своих чадушек. Всем вдруг захотелось в Лужники – там интересные представления.
          - «Боже мой! Вот что значит богатая торговля. Они изволят заказывать билеты на ёлку за два месяца вперёд, - промелькнуло у Рели в мыслях. – А мы, при наших маленьких зарплатах лишь их милостью можем пользоваться. Но дают – бери, а бьют – беги».
          - Я заказала два. Не захочет ли ваш Олежка поехать в Лужники с моим Павликом?
          - Ещё как захочет. А я и вы будем сопровождать наших детей.
          - Я или муж, но вот наш телефон. Созвонимся. Но если мы будем заняты перед праздниками, вы хоть возьмите выходной на тридцать первое декабря – вы справитесь с двумя.
          - Можете не сомневаться. Значит билеты на тридцать первое число. В декабре у меня будут ночные смены – так что можно подгадать, чтоб этот день у меня был полностью свободен. Это первое и второе января я буду работать днём – там уж никак смены не переставишь, потому что многие медсёстры имеют семьи и желают быть вместе в эти праздники.
          - А у нас бабушка приедет уже в Ноябрьские праздники. Так что на эти два праздничных дня мы можем Олега взять к себе. Пусть в семье побудет.
          - Боюсь, что мой сын не захочет. Я давно ему обещала, что в праздники он будет со мной в больнице. Это если инфекция ему дорогу не перекроет. Пусть немного узнает больных детей, проникнется их болью.
- Странная вы, Калерия Олеговна. Вот почему к вам дети тянутся. Если вы у сына своего хотите привить сострадание к больным, то душа у вас чистая, добрая.
- Мы с вами заговорились, - спохватилась Реля, поднимая тяжёлые сумки. – До свидания. До встречи, когда мы с вами детей на ёлку поведём, - намекнула, что при её занятости им встретиться раньше не придётся.
- Всего вам доброго. Так рада, что увидела вас, и на ёлку детей поведём. Да что вы так тяжело таскаете? Надо сказать мужу, чтоб сумочку на колёсиках для вас купил за границей. Там делают такие, чтоб облегчить женщинам хождение по рынкам и магазинам.
- Спасибо, но я всегда так быстро хожу, что никакая сумка с колёсиками за мной не угонится,  - пошутила Калерия.
- Надо жалеть себя, Калерия. Лучше пройтись медленней с сумкой, чем бегать с тяжестями. Сердце у нас одно и скоро изнашивается.
- Ничего. У меня сын вырастает и когда со мной не даёт мне тяжести носить – больше на себя нагружает.
- Хорошо с таким заботливым мальчиком везде ездить?  Даже по за границам. Поляк вас не приглашал? Или они в другую страну поехали, не в Польшу?
- В Варшаву поехали – детям надо родной язык изучать. И конечно приглашали нас с Олежкой приехать к ним. Но я решила, пока свою страну хоть немного ещё не объездим – не надо в другие страны ехать. Чтоб было с чем сравнить.
- И это верно. Но вон мне товар привезли. Вы извините. Встретимся на ёлке, тогда наговоримся. Павлик будет рад вас видеть и вашего сына. Он часто вспоминает общение с вами и Олежкой. Муж говорит, что вы сказочная были воспитательница – сказками детей приманивали.
- Не только сказками, - улыбнулась Калерия, подхватывая свои сумки и выходя из магазина.
Зря добрая женщина заговорила о сумке на колёсах. Калерия несла по улице Красина всё, что купила в магазинах и на рынке. Сумка с яблоками и грушами оттягивала руки. Но как было не купить? На рынок и неслась за фруктами – «студенту» надо больше витаминов кушать. Всю свою зарплату почти истратила в этот день – только на хлеб и осталось. Ещё на картошку. Масло сливочное придётся растягивать на неделю, пока алименты придут. А вот что скажет Олежка, что им сегодня кино не светит. Сын выбрал двухсерийный фильм, а это самые дешёвые билеты по полтиннику и то два рубля нужно. Занять разве у любимой соседушки, но последнее время Валя переселилась совсем к мужу, собираются съезжаться, но кто на их мрачную коммуналку польстится? Просить у Домаса по телефону совесть не позволяла. Сколько он выкладывается, когда приезжает к ним, подумать страшно. Правда он ведущий инженер на большом заводе, но у него своя семья – мать старенькая с ним живёт и больная дочь. А сколько на душевнобольную дочь надо денег, хотя он кладёт её в больницу, где работают его два брата. В любом случае, когда Домас звонил, денег у него никогда не просила. Спасибо и за то, что устраивает им с Олежкой праздники, в свои приезды – очень скрашивает им жизнь. За все муки, послан Богом Реле литовец. С этими мыслями она быстро добралась до дома и стала готовить обед.
Олежка вернулся из школы странный, рассеянный. Мать ему фруктов намыла, поставила в красивой вазе на столе, даже не заметил. Груши у него всегда вызывали восторг – лишь взглядом скользнул по ним.
 - Что с моим сыном? Уж не заболел ли он? Или натворил что в школе? – насмешничала мать.
- Ничего я не натворил. А вот Галина Николаевна открывала фрамугу и она упала ей на голову.
- Как упала? Как может фрамуга упасть на голову, если она прилажена к окну? Или у вас в школе всё такое старое, что рассыпается?
-Не знаю. Но Галину Николаевну увезли на «Скорой помощи», а с нами занималась Лидия Васильевна – её вызвали из дома.
- Лидия Васильевна разве учительница? Я думала просто воспитательница.
- Конечно она не учительница. Потому что никто её не слушается. Нам обещали студентку прислать, пока Галина Николаевна будет болеть.
Калерия подумала, что от  студентки будет больше проку, чем от старой девы, которая лишь о мужчинах думает – чужие дети её не волнуют.
- Ну, давай кушать с тобой. Обед, как мне кажется, я приготовила неплохой. Переодевайся и иди, мыть руки.
- Подожди, я не всё сказал. Галина Николаевна звонила из дома, сказала, что ей швы наложили на рану, но что-то там неудачно и просила тебя позвонить ей, когда придёшь с работы. Она же не знает, что ты выходная сегодня.
- Но чем я могу ей помочь, - растерялась Реля. – Я не хирург, я только медсестра.
- Вот и я думаю, чем ты ей можешь помочь, если ей в больнице уже помогали.
Так вот чем был озабочен её сын. Калерия пришла в себя:
- Иди, переодевайся и готовься обедать, а я позвоню Галине Николаевне.
Хорошо, что позвонила – сразу всё выяснилось.
- Видишь ли, - говорила сыну, подавая на стол, - швы ей наложили, но там, среди волос, кровь запеклась. И Галина Николаевна просит, чтоб я приехала, промыла ей голову.
- А ты можешь? – удивился Олежка.
- А как же! Тем более, когда ты был маленьким, мне голову родственники наши бывшие разбили. Вот здесь. Видишь небольшой шрам?
- А кто это тебя так ударил? – поразился Олег и есть перестал.
- Да тётя Люся твоя. Со злости, наверное, что возрастом она была меня чуть старше, а я уже родила, - придумывала Реля. Не говорить же сыну, что её убить хотели.
- Но как это у неё получилось?
- Дверью ударила, вроде «нечаянно», а я сознание потеряла. И нас с тобой отвезли в больницу. Правда, тебя сначала не хотели брать, но я настояла – не оставлять же с этими уродами.
- А я бы сам с ними не остался.
- Кто бы тебя спрашивал, дорогой мой? Оставили бы, если бы я не отказалась ехать без тебя. Там нас положили в отдельную палату – маленькую, но без соседей. Маме твоей наложили швы, а вечером медсестра, когда освободилась, пришла и отмыла мне сгустки крови, чем очень облегчила мои  страдания.
- А я ничего не помню. И ты мне никогда не рассказывала, - глаза сына с удивлением смотрели на неё.
- Где тебе помнить – крохотуля же был. Отправь меня тогда бывшие наши родственники на тот свет, ты бы и мамы никогда не знал.
- А папка заступился за тебя?
- Нет. Он бросился защищать свою семейку – на них уголовное дело было заведено, по которому тётю Люсю твою посадили бы в тюрьму. И бабушку Анну твою – на неё тоже было заведено два дела – дралась с соседями.
- И пусть бы посадили! – протестующее, воскликнул Олежка
- Родной мой. Ты, отходив два дня в ясли, так у меня заболел, что я кинулась тебя выхаживать. Какие уж там суды! На них много времени и нервов надо, а я тебе ещё грудным молоком кормила. И врач потом сказала, если бы не молоко матери, да руки мои, которыми я за тобой ухаживала, ты мог умереть. И пока я тебя спасала от смерти, папа твой подал на развод, с тем, чтоб ещё больше оправдать своих родных.
- Он хотел этим сказать, что ты плохая, а они хорошие? Но мне дядя Вася рассказывал, что потом, когда они уехали из этой комнаты, пока мы с тобой в первый раз в больнице лежали с твоей головой. Папка там начал кастрюли с супом кидать на бабку Анну и Люську выгонял из дома, за то, что она развела тебя с папкой.
- Так ты знал, что бывшие наши родственники разбили мне голову?
- Нет. Дядька Васька так туманно всё говорит. Это он мне рассказывал о кастрюлях, которые летали в сторону бабкиной головы и всё. Вот тогда – и я это тоже не помню – папка стал ходить к нам, чтоб ты сошлась с ним, и мы бы вместе жили. Было так?
- Было. Но я не хотела сходиться с уже сильно выпивающим мужчиной. К тому же, у него вдруг появилась пьющая женщина, такая же, как он. И когда тебе было года три с половиной, у них родились двойня не совсем здоровые мальчики.
- Так ведь у пьяниц же! Тебе жалко этих мальчишек?
- Наверное, жалко. Тем более, что в больнице много таких детей от пьяниц-родителей.
- Сильно болеют? Тогда хорошо, что ты не сошлась с папкой. Привёл бы он этих детей, чтоб ты их лечила.
- Думаю, что вторая жена твоего отца так и говорит: – «Хочешь уйти, забирай с собой твоих больных детей». Хотя этих детей они сотворили вместе.
- А такие дети вылечиваются?
- Очень редко. Как правило, они становятся алкоголиками, как и их родители.
- Потому что пока они были в животе у мамы, она пила. И получается, они пили вместе с ней?
- Какой ты у меня умный, просто слёзы из глаз текут. Но давай кушать и я поспешу в больницу, потому что надо взять перекись, чтоб размыть запёкшуюся кровь, стерильную прокладку на швы Галины Николаевны, потому что старую мне придётся оторвать.
- Это больно, наверное, оторвать прилипшую прокладку?
- Перекись всё смягчит. И хватит тебе расспрашивать подробности моей работы. Много знать будешь, скоро состаришься.
- Вот ты много знаешь, а красивая и не старая – так все мальчишки в школе говорят.
- Значит моя работа – идти, спасать от боли Галину Николаевну, твоя – помыть посуду и засесть за уроки.
- А можно, я тебя провожу? Хотя бы до больницы. Да и уроков нам Лидия Васильевна почти не задала.
- А мы с тобой за несчастьем Галины Николаевны и о кино забыли.
- Какое кино! – Воскликнул Олежка. – Иди, помогай Галине Николаевне, а фильм мы ещё посмотрим в другой твой выходной.
Калерия вздохнула, вот и решилась проблема денег. До следующего выходного алименты придут.

                Г л а в а  3.

          У Галины Николаевны рана была не как у Рели у виска, а прямо посреди головы:
          - Как же это всё случилось?
          - Я дёрнула за шнурок, а фрамуга не поддалась. Ну, и как мы, русские люди – значит надо дёрнуть посильней. Фрамуга стала раскрываться и развалилась на две половины – где-то подгнило крепление, по-видимому. Вот вторая половина меня и задела. Хорошо, что кого-то из ребят не попросила её открыть.
          - Олег пришёл из школы бледный и подавленный.
          - Все детишки испугались. Девочки плакали. В ванной, наверное, будем делать процедуру?
           Они прошли в прекрасную ванную, где всё блестело и висело большое зеркало. Галина Николаевна накинула на себя большой целлофан, вроде пелерины и доверила Калерии свою голову. В первую очередь та сняла давящую повязку.
          - Когда вам её наложили?
          - Часов в двенадцать.
          - А сейчас шестнадцать часов. У вас голова не онемела?
          - Как обручем её стянуло. Мне порой казалось, что умираю.
          - Вас не предупредили, чтоб вы дома от давящей повязки избавились.
          - Ничего не говорили.
          - Жгут и то только на два часа накладывают. Сейчас легче стало?
          - Как-будто кирпич с головы сняли.
- Так, а сейчас посмотрим, как они наклейку сделали. Волосы вам выстригали?
- Стригли. Я просила поменьше.
- Ах, мы, женщины! Ах, мы модницы! Волосы плохо остригли, кровь в них запеклась. На эту кровь креолу-клею налили и наклейку посадили. Она не держится, так вот вам давящая повязка. И мучились?
- Голова прямо раскалывалась.
- И не удивительно, - Реля дальше обозревала рану. Её зашили, два шва наложили, но каким-то образом умудрились волосок зашить. Он попал прямо в рану и на самое, что ни есть, больное место. И придавили повязкой – как только Галина Николаевна не кричала. Насколько же терпеливы женщины.
- Вы приехали и легли?
- Какое там! Ходила до самого вашего прихода по квартире и то стонала, то выла. Муж был дома, что-то по своей работе с бумагами копался. И сын–студент занимался. Так они от моих охов сбежали.
- Сильные же у вас  мужчины. А если бы вы тут упали в обморок без них? – Калерия помнила, что у неё был обморок.
- Муж предлагал свезти меня в больницу, я отказалась.
- Так, будем исправлять ошибки врачей «Скорой помощи». Вам сейчас придётся потерпеть.
Калерия почти размыла кровь возле раны, маленькими кривыми ножницами выстригла лишние волосики, потом взялась за маленький пинцет – хорошо Марья Ивановна надоумила взять его и стала потихонечку вытягивать злополучный волос.
- Ой! – не сдержалась учительница.
- Ещё чуть-чуть, Галина Николаевна, потерпите.
- Не обращайте внимания, делайте, что положено.
У Рели у самой сердце зашлось – по живому тянуть волосок пришлось, но не оставлять же его в ране, он загниёт.
- Ну вот, - облегчённо вздохнула она, справившись с задачей. – Сейчас я вам немного прижгу это место. Щиплет?
- Ничего-ничего, - с облегчением сказала Галина Николаевна.
- И ещё немного обстригу волосы вокруг раны, чтоб было на что наклейку насаживать.
- Хоть всё стригите. Я так натерпелась, на всё согласна.
- Всё не будем, а аккуратно их подравняем.
Калерия доделывала то, что должны были сделать в больнице. Она кривыми ножницами, смочив их в мужском дорогом одеколоне, стоящем на полочке в ванной, выравнивала вокруг раны, не волосы, а небрежно оставленные колючки, на которые наклейку сделать было невозможно.    
- Мужчины ваши не заругают, что их одеколон переводим?
- Да хоть всё вылейте. Они ещё купят. Муж отоваривается в Центральном Универмаге, в специальной секции. Простите, что вам это говорю – вы ведь не можете там покупать.
- Не беспокойтесь обо мне, Галина Николаевна. У меня хорошие Ангелы. В Симферополе, где я рожала Олега, мои Ангелы не раз наводили меня на такие товары, что мне потом многие в нашем общежитии завидовали.
- А в Москве?
- Так же и в Москве – я почти никогда не стою в очередях, а вещи нужные мне – не ширпотреб – сами идут в руки.
- То-то я удивляюсь. Одеты вы в довольно красивые вещи, что даже модная Валерия Лазаревна – мать Миши Балихина, обратила на вас внимание.
- Это с которой мы возили детей в «Бухту радости»?
- Да, и вы столько радости доставили моим первоклассникам, играя с ними.
- Ну вот, за разговорами, я на вашей голове навела порядок. Клея полили в больнице вам, будь здоров, как клумбу водой. Он здорово засох между волосами. Но теперь сделаем сейчас наклеечку без всякой давящей повязки.
- Как легко и хорошо стало. Два часа трудились вы над моей головой. Спасибо вам.
- Сейчас ляжете, поспите, и ещё легче станет. Кстати, я вам бутылочку с крапивной водой принесла из дома. Сама, когда голову помыть некогда, ею пользуюсь. А вам мыть голову неделю а то и две нельзя будет – крапивная вода вам доставит большую радость.
- Такой красивый пузырёк. Где вы его купили, и сколько стоит – я вам деньги отдам.
- Как будто я не могу любимой учительнице моего сына подарить лосьон.
- Спасибо за подарок и исправление чужих ошибок – голова моя как новая. За такое счастье я вас чаем напою. Ой, как вы мне помогли. Муж хотел уж меня в больницу обратно везти, да я в школу позвонила, чтоб вы пришли. И как я рада, что дома останусь. А вы посмотрите пока нашу библиотеку.
- От чая не откажусь. Но давайте я вам помогу, - Калерия прошла за Галиной Николаевной на кухню, которая тоже поразила её. Их коммунальная кухня здорово проигрывает этой модной и добротно обустроенной кухне, где не стыдно гостей принять.
- Сварить чай, труда особого нет, - возразила хозяйка. – А вас не заинтересовала наша библиотека?
- Что вы! Как вошла в вашу квартиру, обратила на неё внимание. Тем более что коридор у вас больше моей комнаты в два раза и весь заставлен полками с книгами.
- Да, квартире нашей многие завидуют, так ведь и муж работает на высокой должности.
- Я никогда никому не завидую, Галина Николаевна. Простите, если вам так показалось.– Калерия покраснела. - А библиотеку вашу с удовольствием посмотрю.
- Простите и вы меня, что я могла так подумать.
Калерию и впрямь поразили стеллажи с книгами, расположенные прямо в коридоре – книги с детства сводили её с ума. Какие тайны скрывает каждая из них? Но у Галины Николаевны тайных книг почти не было. Бальзак, Золя, Достоевский, Куприн, Лесков, Генрих Манн, Томас Манн, Драйзер, Шишков «Емельян Пугачёв», «Угрюм-река, Толстой «Анна Каренина», «Воскресенье», «Война и мир» - все эти книги Калерия читала. Но не заметила Пушкина, Лермонтова, Дюма.
- «Странно, ведь у Галины Николаевны дети есть. Как обошлись без моего любимого Деда?» - не успела подумать, как заметила белый, будто мраморный бюст Пушкина, но стоял он не среди книг, а на застеклённой полке с хрусталём. Вазы из хрусталя были, по-видимому, дорогими, который Реля, откровенно говоря, недолюбливала. В детском саду заведующей собирали на подарок, купили вазу из хрусталя. А между тем, Татьяна Семёновне не брезговала брать иностранные вазы, подаренные воспитателям – в том числе и у Рели – и, присваивая, дарила их своим родственникам.
Но вот и учителям, как оказалось, стало модным дарить хрустальные изделия. Уж и в классе собирали Галине Николаевне на «хрусталь» модные дамочки, не ведая, что эту красоту ставить учительнице негде.
- Калерия, где вы? Засмотрелись на мой хрусталь. Это всё подарки – уж не знаю, куда их девать. Дочери передаривала, сыну, а вазы всё прибывают в наш дом.
- Вы любите путешествовать?
- Когда-то любила, но муж отбил у меня охоту – страшный крохобор. Вот вырвалось, услышь он, скандала мне не избежать. Пошли пить чай и поговорим о более приятных вещах.
- Подождите. Думаю, что и вашему мужу вазы надоели.
- Вот это вы угадали?
- Как только вам захочется куда-то поехать, несите по вазе, по две в комиссионный магазин, где их моментально продают. И на эти деньги ездите в красивые места Подмосковья и по Золотому Кольцу.
- Олежка мне проговорился, что вы с польской семьёй так путешествовали.
- Да, но признаюсь, что денег почти не тратили. Разве билеты купить в музей или покушать в кафе или ресторане. Много видели, не очень тратясь.
- И хорошо. При вашей-то зарплате не очень наездишься. Я смотрю, вы на Пушкина засмотрелись. Хотите, подарю?
- Он из хрусталя? – испугалась Калерия.
- Что вы. Из очень простого алебастра. И не тяжёлый. И кроме того, не место великому Поэту среди банального хрусталя, - Галина Николаевна отодвинула стеклянную стенку и достала бюст, который немедленно передала молодой женщине.
Калерия не верила своему счастью – получить такой подарок из рук любимой учительницы. Бережно уложила его в свою сумочку, где уже лежала хирургические принадлежности: - «Вот Олежка обрадуется, хотя не знает, что великий Поэт, нам родня. Нельзя говорить», - вздохнула молодая женщина.
- А теперь пошли пить чай.
Чай пили по-домашнему. Ничего покупного на столе, всё своё: ватрушки, печенье, всё изготовила, как сказала Галина Николаевна их прислуга, которая тоже сбежала, когда хозяйка пришла с пробитой головой.
- Вам, какого варенья положить? Клубничного или вишнёвого?
- И того, и другого, но по чуть, чуть. Не привыкла я ещё особенно к чаю. Больше компоты заготавливаю на зиму да живые витамины в виде чёрной смородины, малины.
- Да что вы! Значит на Юге, где вы выросли, полагаю, не очень пьют чай?
- На Юге не очень. Вот сейчас в больнице стала втягиваться. А вообще-то я родилась недалеко от Москвы – в Тверской губернии.
- Калининская область? Почему вы называете её по старому?
- Когда-то в детстве – а жили мы уже в Украине – у меня сложились стихи. Не знаю почему, но я назвала город Торопец, где я родилась, что он в Тверской губернии находился.
- Не значит ли это, что когда-то область переименуют и назовут губернией?
- Мне кажется, что настанут такие времена.
- Я тоже что-то слышала, что есть такие люди, которые предчувствуют. Что ещё вы предчувствовали?
- Что у меня родится сын в 1961 году. И именно такой, как Олег. И получилось, что я родилась недалеко от Москвы, а Олежка мой в Симферополе, но я большую часть моей жизни пока жила в Украине, а он родившийся в Крыму будет жить в Москве.
- Значит, вы с сыном поменялись родинами. И как вам Москва?
- Мы в неё оба влюблены. Самозабвенно.
- Как я поняла, у Олежки нет отца.
- Мы с ним разошлись, когда сыну было полгода.
- С удовольствием наблюдаю, что Олег не травмирован этим, не подавлен, как другие дети, у кого одна мать.
- Я старалась, чтоб этого не случилось. И жизнь немного помогала. – «Или, скорее всего ты, Дед», - подумала. И продолжала: - Четыре года дружили с польской семьёй, причём с дипломатами, а там отец великолепный и самым благотворным образом влиял на Олега. Просто мужчину из него воспитывал – у него свои дети такими не получились.
- Почему?
- У тех детей была ещё мама – совсем другая, чем я. Ещё служанки, а в Польше и Бонны были – разное влияние и дети растут балованными.
- Эта беда не обошла и нашу семью – разные бабушки, дедушки воспитывали моих детей. И получилось – они так далеки от меня. Вот мой великовозрастный Саша – да разве сравнить его с вашим Олегом. Вы мне говорили, что он мелкие вещи свои, если не белые, стирает сам.
- Ботинки себе чистит, а заодно мои сапожки, - напомнила Калерия.
- Вот. А мой Саша, не выдержав материных страданий, ушёл, бросил, как вы заметили, не забыв сказать, что завтра ему потребуется свежая рубашка. 
- Всё, - пошутила, улыбаясь, Калерия, - пишите ему сейчас записку, что с этого дня рубашки, носки и трусы – это его забота, чтоб были чистые. А мы с вами идём гулять, чтоб вы не вздумали сейчас стирать, гладить. Да ещё, не дай Бог, ботинки ему чистить.
- Ботинки ему чистит служанка.
- Запретите ей делать это. Иначе ваш сын женится на такой же, как он, разбалованной девушке, и представьте, как они жить станут, если не будет не мам, не служанок.
- Вы правы. Записку пишу, чтоб вы видели, и мы с вами идём гулять. А лучше оденемся и посидим у нас на балконе. Можем даже поговорить – никто не услышит.
- Я только сейчас вымою нашу посуду.
Они вышли на балкон и посидели ещё полчасика в роскошных, тёплых креслах.
Галина Николаевна вдруг вспомнила:
- Вы говорили об иностранце. Это не с ним ли я вас повстречала на улице Горького? Акцент у него изумительный. И очень красивый.
- Красивый? Это не есть поляк, - Калерия старалась подражать в говоре Домасу. – Это есть наш советский литовец. – И засмеялась. – Ну вот, хотела сказать по-турецки, а получилось по -немецки, -  это Олег меня так дразнит.
Галина Николаевна тоже улыбнулась: - Я заметила, что вы с сыном любите друг друга. Если мама полюбила литовца, сын тоже настроен к нему доброжелательно. Обычно дети ревнуют мать к мужчинам, а ваш нет. В чём тайна?
Калерия улыбнулась: - Олег сам мне нашёл этого Домаса.
- Прямо как в сказке. Расскажите, если не трудно.
- Олежку летом я отправила к бабушке, в Украину. Тут надо сказать, что с бабушкой он не очень дружит. Стоит ей слово плохое обо мне сказать, как он начинает бунт против бабушки. И что у них случилось, не знаю, но видно бабушка его довела. И к счастью Олежки приехали из Литвы солдаты, на уборку урожая. Взрослые дяди, сами имеющие детей. Поэтому сельские ребятишки бегали в стан к солдатам, особенно по вечерам, в основном покушать солдатской каши. Им были рады, а Олежке особенно. Говорит на понятном им языке, помогает чинить машины, ездит с шофёром за арбузами, дынями.
- Как такого мальчишку не любить.
- Да. А особенно к нему привязался Капитан, который был старший над всеми. У того в Литве осталась больная на голову доченька – подарок умершей жены – та тоже была шизофреничка. А тут такой мальчик, с которым они и на рыбалку ходили, на лодке катались, и поджидали меня. Домас этот сказал Олегу, что он знает меня, видел во сне. У меня тоже был сон на моё десятилетие – я, обиженная мамой, чуть не погибла в ту ночь, летала и лечила этого Домаса. Мне десять лет, а ему двадцать два было тогда.
- И он запомнил девочку, которая его лечила во сне? Это фантастика.
- Представьте себе, без таких снов, где я кого-то лечила и сама тем вылечивалась от маминых козней, я бы не выжила. И самое интересное, что потом я этих людей встречала. Один, капитан дальнего плавания мне даже замуж предлагал. Но это к слову.
- Нет! Почему же не вышли? Жили бы лучше сейчас.
- Тогда бы у меня не было Олежки. А у меня вся жизнь построена на том, чтоб его родить и вырастить.
- Но как же с этим литовцем у вас всё устроилось?
- Мы как Журавль с Цаплей. Он, из-за больной дочери не может ехать в Москву, на мою маленькую площадь. А я не могу ехать в Каунас в его большую квартиру, потому что мы с Олегом привыкли жить в Москве, и любим её. И, наверное, пора нам расставаться. Темнеет уже, а Олежка ждёт меня с рассказом, помогла я вам или нет.
- Не хочется с вами прощаться. Была бы у меня такая дочь, я счастливейшим человеком себя чувствовала.
- А вот мама моя как не любила с детства, так до сих пор не может полюбить, хотя на словах я у неё самая лучшая дочь. Но вы не грустите. Напоили вы меня чаем как мать. За Пушкина спасибо. Самый лучший подарок.
- Да что вы! А мы не знали, кому его отдать.
- Он ждал меня, - улыбнулась Калерия. – Он знал, кто его будет холить и лелеять. Бегу, не то Олег сильно волнуется, я чувствую.

                Г л а в а  4.

          На улице прекрасный воздух и неожиданные снежинки кружатся медленно, а навстречу идёт самый дорогой человек на свете. Как он узнал, где живёт его, как заметила мать,  любимая учительница. Калерии даже в мыслях не пришло спросить.
          - Как там Галина Николаевна? Вылечила ты её?
          - Жить будет, - Калерия наклоняется и целует сына.
          - Дохтур ты мой, дорогой! – Олежка тянется и тоже целует мать. – Сильно устала? Погуляем?
          - Ужин у нас дома есть. Погуляем. Но не забудь о передаче «спокойной ночи». Или ты уже большой?
          - Я и дедушкой буду смотреть их. А хочешь песенку спою тебе? Здоровскую.
          - Раньше ты мне лишь маленьким пел на улице. Неужели вспомнишь  дни золотые.
          - «А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер, весёлый ветер, моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал», - не выдержал и запел мальчишка.
Звонкий, задорный Олежкин голос, как весенний ветерок врывается в душу Рели, согревая её. Она обнимает сына за плечи и подхватывает.
          - «Спой нам ветер про дикие горы,
          Про глубокие тайны морей.
          Про синие просторы, про птичьи разговоры.
          Про смелых и больших людей!»
          Они шли малолюдными улочками, робкие, редкие снежинки посыпали их сверху, попадали даже на лицо и ресницы. Встречные люди и парочки влюблённых переговаривались на это чудо природы и оборачивались вслед поющим мальчику с мамой.
- А знаешь, родной, эта песня из фильма «Пятнадцатилетний Капитан». И зря я тебе в библиотеке не посоветовала взять эту книгу, посчитала, что ты мал для неё.
- У, хитрая, а я так хотел её читать. Теперь разрешишь?
- Обязательно. И мы вместе её почитаем, ладно?
- Вместе, но я забыл, где её искать.
- Смотреть надо в «Иностранной литературе» автора Жюль Верна. Он много приключенческих книг написал, в том числе «Пятнадцатилетний Капитан».
- И ты все его книги читала?
- Разумеется, но была чуть постарше тебя. В возрасте 13-14-15 лет. В этих книгах надо иметь представление о географии.
- Ой, а мы её ещё не изучаем.
- Но раз ты рвёшься читать эти книги, мы купим с тобой в магазине большую карту всего света и будем по карте смотреть, как путешествовали герои Жюль Верна.
- Ой-я! И я знаю, где мы купим карту. Но она такая дорогая!
- Ничего. Придётся, как не раз делали, экономить на маминой одежде.
- Нет! Лучше мне не купишь футбольный мяч, как обещала. Я разочаровался в футболе.
- Почему? – удивилась Калерия, зная характер сына. Чтоб Олег от чего-то отказался, должно произойти что-то ужасное.
- Играли мы позавчера. И я забил гол. Так на меня вся команда навалилась – я еле вылез из кучи, что на мне вздумала полежать. Если бы не Алёшка Тарасов всех стягивал с меня, так задушили бы от радости. Это был победный гол.
Калерия затряслась, она когда-то читала в американской книге, что так задавили взрослого юношу, играя в регби.
- Господи помилуй! – воскликнула она. – Алёша тебе помог?
- Конечно. Он кинулся и начал всех расталкивать в разные стороны, чтоб меня освободить. И мы пошли к нему, чтоб застирать мою одежду.
- А у нас нельзя было?
- Так тётка Машка потом тебе бы всё доложила.
- А разве мать не должна знать о таких событиях? Можно такое скрывать?
- Я уже ругаю себя, что рассказал. Теперь ты не разрешишь, читать мне книги Жюль Верна?
- Почему же? - Калерия отругала себя мысленно за вспышку. – Все книги Жюль Верна прочитаем, а потом пойдём смотреть фильмы по этим книгам.
- Что? И кино есть по этим книгам?
- Мне кажется, что сняли такие интересные фильмы, но почему-то не показывают. Но как мы прочтём эти фантастические книги, сразу станут показывать фильмы.
- Мама, ты все книги Жюля Верна читала?
- Вряд ли все. Вот вспомнили о «Пятнадцатилетнем капитане». Затем я читала, как путешествовали герои Жюль Верна, на воздушном шаре. Вернее будет сказать, они бежали из плена. Избавлялись от рабства. Шар их, пролетев большое расстояние, занёс на неизвестный остров, и они вынуждены были там жить, и хижины строить, и еду добывать.      
- Здорово.
- Ничего хорошего, сын, потому что многие там болели и погибали.
- Но вольными людьми, не рабами.
- Насчёт воли – согласна. Мама  твоя ушла из дома, от бабушки твоей в одном платье и без копейки денег от неё, уехала на строительство в Симферополе и хоть немало бед перенесла, но была счастлива. Тем более что у меня там ты родился.
- И дядя Вася мне рассказывал, как ты гордо рассталась со спекулянтами, отцовой роднёй. Не захотела подчиняться дурной бабке Нюшке, носить её украденные красивые вещи.
- Да. Баба твоя Анна тоже хотела мной командовать.
- А ещё больше в тюрьму тебя посадить за свои же махинации – это так мне дядя Вася объяснял. А ещё он сказал, что ты вела себя умно, что рассталась дурной семейкой. Мы с тобой и без них хорошо живём. Разве стали бы с нами дружить дипломаты-поляки, если бы мы с тобой жили с папкой и его ненормальной семьёй? А так мы столько ходили по Москве и ездили по Золотому кольцу Москвы.
- Да. Память хорошую оставил нам Юрий Александрович. Ведь это он был инициатором всех поездок Золотому Кольцу нашего с тобой города и прогулок по Москве.
- А ты подчитывала книги, которые мы находили в библиотеке, и была «Гидом», как говорил дядя Юра, в наших путешествиях.
- «Гидом» - это громко сказано. На гидов – сопровождающих иностранцев по всей России, и знающих много языков, специально учатся. Гиды должны знать не только много разных языков, но и место, на котороё их заказали повести, все его достопримечательности.
 - Ты не знаешь, мама, а мне Алёшка Бобунов говорил, у которого отец работает гидом, что и он много книг держит дома, о разных интересных местах. И как заказали ему поездку куда, он тоже в книги  заглядывает. Но последнее, что я помню от Алёшки, он рассказывал как раз почти перед нашим выпуском из детского сада, что отец его рассердился на мать, которая не ночевала дома и пришла с фингалом под глазом от любовника. Так этот гид порубил всю мебель в доме, а как же с книгами он поступил? Неужели унёс с собой, потому что книги ему всегда нужны.
Калерия вздрогнула: она старалась забыть неприятное событие, которое произошло с её мучительницей, а сын помнит так ясно. Эта Олежкина «воспитательница» – первая сплетница о Релиных поездках с Юрием Александровичем – мужу гиду кивала на Релю головой: смотри, какие дела творят наши воспитательницы. И делай отсюда вывод, как тебе повезло с женой. А сама гуляла «в хвост и гриву», как говорила одна нянечка, которая её хорошо знала. Старушка уверяла, что за год Галина меняет не меньше десяти любовников, но перед мужем лебезит так, как будто он единственный мужчина на свете. А чтоб отвести от себя подозрения, кивает на самую чистую воспитательницу – так говорила женщина, повидавшая многое. Нянечка уверяла Калерию, что все, кто осуждают её, получат по заслугам. И первая пришла к Реле рассказать, что Галина Николаевна получила от мужа гида, если не оплеуху, то порубленную мебель – вот, мол, как делают культурные мужики. Реля не согласилась со старушкой:
 - А он подумал, как сыну его жить в этом бардаке?
 - За Алёшку не переживай. Думаю, что отец заберёт его к себе, как устроится на новом месте. А не то Галька, наконец, опомнится, вспомнит о сыне и прекратит безобразия, не получая много денег. Перестанет теперь и сплетничать.  Она  да Галина Ефимовна – медсестра, живущая в твоём  доме, Реля – более всех о тебе сплетничали, а на самих крест поставить негде – до того загулялись, что у медсестры мальчик в кровать писает по ночам. Напугала его мать мужиками, которые у неё тоже менялись часто. Ещё и выпивала, я думаю, при мальчонке.
- Да, о Максимке и я страдаю. Однажды, когда нашим сыновьям было по три года, упросила меня Галина Ефимовна посидеть вечер с её сыном: - «Ну что тебе стоит. Где один там и двое – ты же хорошая воспитательница».
- Ишь, на что брала! А ты и купилась?  Хоть харчей-то она оставила?
- Что вы! Но у меня было молоко и кефир, каши я варила, супчики всякие, потому что не на вечер мне оставила соседушка сына своего, а на три дня и две ночи – все праздники прогуляла, забыв о сыне.
- Вот стерва, Ефимовна, я ей не раз об этом говорила. Хоть спасибо сказала, али деньги отдала, что ты на её сына тратилась.
- Что вы! Вернувшись, такое стала рассказывать о своей гульбе, что меня чуть не вырвало: - «Забирай, - говорю, - Максимку. И лучше, чем дрянь всякую взахлёб вспоминать, ты бы меня предупредила, что мальчик мочит постель по ночам. – «Но я же не думала тебе его на ночь отставлять», - ответила эта «мать» мне и с тех пор стала сплетничать с Галиной Николаевной обо мне же. Такие две хорошие «матери», а потом и «жёны» – Ефимовна же на даче в Клязьме  нашла себе мужа, вышедшего из тюрьмы.
- Ну да! – повторила за Релей старушка. - Ефимовна нашла себе мужа-уголовника, а Николаевна – её тёзка нашла любовника, из бывших заключённых – обе они в один день осчастливились. Но медсестра хотя б за старше себя мужика замуж вышла, а Галина Николаевна любовника подцепила на десять лет моложе себя. Этого Володю, Реля – Дина – мать его для тебя вела, да попался он на глаза двум шлёндрам. 
 - Дина и мне жаловалась, что вела мужа мне, а попался её Володя на глаза двум Галинам. Но Дине я не говорила, что ни за что на свете не вышла бы замуж и даже встречаться не стала бы, с её Володей.
- Конечно, он сидел за групповую драку – там человека убили. А тебе, Реля, я слышала, предлагали замуж парни лучше, да ты отшиваешь всех.
- Я и девицей такая была – многим отказала, перед тем, как замуж вышла.
- Наверное, лучшим, чем твой муж, который оставил тебя с Олежкой?
- Я фаталист, Надежда Степановна, в судьбу верю. Как приснился мне этот парень ещё в 16 лет, в пророческом сне, так и ждала его и замуж за него вышла и ребёнка родила, зная, что он уплывёт от нас.
- Он моряк – твой бывший муж?
- Нет. Но приснился, что уплывает он от меня по грязной воде, оставив с ребёнком на красивом мосту. И я рада, что оставил, по крайней мере, мы с Олежкой живём в чистоте.

Вот что вспомнилось Калерии, когда сын напомнил о драме происшедшей в семье его бывшей воспитательницы. И она решила как-то подправить его не хорошее слово «фингал». 
- Наверное, с синяком пришла Галина Николаевна на работу?
- Ой, мама, прости. Я совсем не хотел, чтобы ты переживала о Галине Николаевне. Её и Юрий Александрович не любил, за то, что она сплетничала о вас с ним. Она никак не могла поверить, что между дипломатом и русской женщиной ничего не могло быть. Хотя у неё муж водил иностранцев по Москве и мог бы ей это объяснить. И объяснял – мне Алёшка говорил.
Молодая женщина вздрогнула – даже дети в группе Галины Николаевны могли услышать её разговоры о Калерии. А сын «прекрасной жены» заступался за мать своего друга.    
- А теперь будем ездить везде с дядей Домасом. Жаль, что он живёт в Каунасе, а не в Москве, - развеял все её грустные  воспоминания Олежка.
- Так бывает, мой дорогой. С тоской тебе скажу, что я предчувствую. Дядя Домас недолго проживёт. Его убьёт или искалечит его больная дочь. Но об этом ему говорить нельзя. Будем с тобой относиться к дяде Домасу, как к человеку, который проживёт долго.
- Но ведь ты когда-то вылечила дядю Домаса, он мне сам рассказывал. Так почему сейчас, когда ты у меня почти врач, - не можешь вылечить любимого человека. Я знаю, ты любишь его.
- Дорогой мой. У каждого человека есть судьба. Тогда, семнадцать лет назад, не судьба  была Домасу умереть. И силы Небесные послали меня – маленькую девочку, его лечить. Но не сейчас, а года через два-три Домас примет удар от своей дочери. Как это будет, я не могу предугадать, но дочь, в силу своей боли убьёт отца.
- Мам, помнишь, ты мне рассказывала «Песню о вещем Олеге». Там не Олег был вещим, а колдун, который сказал: - «И примешь ты смерть от коня своего». Так и получилось. Ты, что ли тоже колдунья, если чувствуешь такое про смерть дяди Домаса?
- В «песне о вещем Олеге» был не колдун, а ведун, который всё ведает. Или кудесник? «Из тёмного леса навстречу ему идёт вдохновенный кудесник», - вспомнила Калерия.
- Да, кудесник. Значит, и ты кудесница была, когда лечила дядю Домаса в детстве твоём? Почему сейчас не можешь вылечить его дочь? – Поставил мать в неловкое положение Олег. Ну, как ему объяснить, что не всё Реля может и теперь она взрослая, а не девочка.
Не получив ответа, Олег будто забыл о вопросе и задал следующий:
- А она очень болеет? Дочь дяди Домаса?
- Думаю, да. И хоть Домас в этом не виноват – болезнь свою она получила от матери, злится она на отца. Мать этой девочки умерла и всю свою злобу дочь выплеснет на Домаса.
- Смотри, тебе бабушка Юля много сделала зла, а ты на неё не сердишься, даже руку ей вылечила. И бабка Нюшка тоже голову тебе разбила – ты же не собираешься ей ответить тем же.
- Дорогой мой! Если бы я просто сердилась на маму и свою бывшую свекровь, они бы давно умерли – таково сила моей злости. Поэтому я стараюсь не сердиться сильно на людей, пусть живут свою жизнь и, может быть, перед смертью раскаются.
- Но тебе какая польза от их раскаяния?
- Мне не надо ничьего раскаяния. Я ухожу от плохих людей, и увожу тебя, а на место плохих нам Бог посылает хороших.
- Таких, как дядя Юра-поляк, как Домас. Дядя Домас сказал, и мы ему счастье приносим. И не надо ничего ему о плохой дочери говорить. Он к нам станет приезжать и отдыхать от её капризов. Ещё мне дядя Вася-сосед наш нравится, хотя жена его – тётка Машка – нет.
- Если мы сейчас станем перечислять хороших и плохих людей, попавшихся в нашей жизни, пальцев на руках и ногах не хватит, - улыбнулась Калерия. - Но вот и наш переулок. Тут нас многие знают, поэтому не будем всем раскрывать наши тайны, как мы живём с тобой. Кто у нас друзья, кто враги – достаточно знать самим.
- Друзья сами обозначаются, а враги иногда маскируются под хороших, как Марья Яковлевна. Но человек о них должен догадываться и не подпускать близко к себе.
- Да, врагов желательно обходить подальше.
- А если они живут рядом?
- Не подпускать их близко, - улыбнулась Калерия, открывая дверь их просторного вестибюля.
Навстречу им шла Александра Александровна, дружная с Марьей Яковлевной соседка со второго этажа. Тётя Шура была женщина добрая – это Реля почувствовала сразу, как приехала в Москву. И это она отправила Калерию в больницу, когда спекулянты разбили ей голову. Она – жена милиционера, хотела выселить спекулянтов из Москвы, где им после тюрьмы, проживать было не положено. Но не получилось – Реля, попав в больницу с Олежкой, не хотела отрываться от больного сына, вообще не хотела судиться. Даже на развод шла не по первой повестке, а когда приехала мать и смогла побыть с внуком в больнице. Юлии Петровне и самой хотелось на суд – она мечтала помирить Релю с Николаем, который ей очень нравился. Но Реля матери категорически отказала – на суд с ней пошла Александра Александровна. Жена милиционера испытала, наверное, счастье, разоблачив свекровь Рели, которая по справке, поданной судье, «лежала в больнице», а сама подсматривала в замочную скважину как идёт «примирение», забыв снять шикарную шубу, позаимствованную в магазине, где Анна работала уборщицей. Тётя Шура быстро втолкнула её в помещение и вошла сама, чтобы подрежать Калерию, которую бывшие родственники обозначили как монстра, всех спекулянтов запихнувшая в «палату № 6». Но оказалось, что в нервном отделении лежал лишь Николай – потому и платил Реле мало алиментов – а все остальные были психически здоровые, если могли носить взятые напрокат шубы в магазине. В те тяжёлые времена жена милиционера была добра к Реле и Олежке.
Но когда Олежка выздоровел, и пришлось возить его в ясли на улицу Воровского, вернулся из армии сын Александры Александровны – Игорь – почти ровесник Рели. Он был высокий и прекрасно сложенный, с красивым лицом и необычными глазами. Встречался с девушкой на площади Восстания – из прекрасного дома, построенным по приказу Сталина, как недавно узнал Олежка от случайного собеседника в автобусе, что дома эти «вождь» собирался использовать для контактов с Космосом. Но всего этого Калерия тогда не знала, лишь слышала жалобы Игоря, что девица из потрясающего дома, ему изменяет. И каким-то образом, Игорь хотел заняться с Релей и её сыном – показывать им Москву. Но Олежку возили ещё в коляске и утомлённый болезнью, на улице старался больше спать. А Реля, стараясь не застудить бы сына, слушала не очень внимательно, тем более, что Игорь был всегда выпивши. Но кое-что услышала об архитекторах Москвы, и ещё больше рассказала Игорю – У Рели была интересная книга о Москве, подаренная ей в первый же вечер, интереснейшим человеком, когда прогуливалась тоже с выпившим Николаем по Бронным улицам и дальше по улице Горького – почти до Кремля дошли.
До тёти Шуры быстро дошли слухи, через подругу милую Марью Яковлевну, которая не раз, на глазах у Рели старалась приворожить к себе статного мужа милиционерши. Но мужа чужого зазывать к себе можно и поить, но не положено выпившему Игорю заглядывать к Реле и предлагать ей прогуляться по Москве, с Олежкой на руках – носил бы, разумеется, Игорь. Марья это быстро поняла, и пресекла, донёсши тёте Шуре, что её сын интересуется «мулаткой», как она обзывала Релю. А у «мулатки» ведь ребёнок и как это можно – тоже пьяный Коля может и стёкла побить в их квартире, если поймёт, что Игорь интересуется молодой женщиной.
Всё это было правдой – бывший муж, как оказалось потом не выписавшийся из комнаты, хотя ему предлагали не раз другие комнаты, мог бы сделать такую гадость. Да и Реля не хотела ухаживаний демобилизованного солдата: - «Игорь, отстань, мама твоя уже не здоровается со мной». К тому же Реля, ещё не зная Игоря, нагадала его бабушке – нагадала да не сказала, что внук её скоро погибнет из-за девушки, живущей на Площади Восстания. Бабушка, наверное, и сама предчувствовала, потому что поспешила умереть раньше любимого внука. Поспешила или ей помогли, при помощи той же соседки молодожёны – внук и его жена – фармацевт.
Калерия сразу почувствовала, что бабушку отравили, но говорить это Александре Александровне не могла. Тем более, что через полгода вслед за бабушкой отправился и Игорь. По существу отравили и Игоря. Девушка с площади Восстания встречалась с Игорем до Армии, «ждала» его со службы довольно сложно, изменяя, как только у парня заканчивалась увольнительная. Игорь, чтоб его отпускали в увольнения чаще – а служил в Подмосковье, надо было покупать бутылку водки тому, кто выписывал ему увольнительную – выпивал вместе с теми «доброхотами». Придёт домой, там отчим Пётр уже с бутылкой ждёт – с ним тоже пасынок выпивал. И шёл своими длинными ногами до площади Восстания, потому что на троллейбусах ехать – это было гораздо дольше. По пути, встречал приятелей, с которыми тоже выпивал. И приходил к девушке не парень, которого ждали и любили, а пьяница, которого надо немедленно прогнать. Что та, незнакомая Реле девушка, и делала. Ей не нужен был отравленный водкой получеловек, от которого страшно рожать детей. Так что Игорь был отравлен водкой, из-за неё и погиб.
Могла ли Калерия выправить Игоря, который и к ней с Олежкой являлся выпивши? Или подстерегал их, когда идут в детский садик или на прогулку – с утра, ещё трезвый, но чувствовалось, что накануне на ногах не держался. Реля мысли не допускала, что, отринув одного выпивоху, она возьмётся исправлять другого. Даже такого красивого как Игорь, любящего её ребёнка больше, чем собственный отец. Но, находя в соседе такие замечательные черты, она знала, что пьяницу, заглядывающего каждый день на дно бутылки – не исправить. К тому же Игорь, при изобилии питья, не хотел ни учиться, не работать. Получается, опять виновата водка.
Наверное, это же чувствовала и Александра Александровна. Все шесть лет, после смерти любимого сына, она проходила возле Рели, опустив глаза или отводя их, едва кивнув.
На этот раз, тётя Шура вдруг перегородила им вход в просторный вестибюль:
- Здравствуйте, мои дорогие! Как давно я вас не видела. Олежка как вырос – совсем взрослый. В школу пошёл, да? Поздравляю тебя – подарок за мной.
- Что вы, тётя Шура, я уже третий месяц хожу в школу – всё у меня есть.
- Всё равно, что-нибудь интересное я тебе куплю. Ведь от бабушки Анны тебе не дождаться подарка. Как и от бабушки твоей Юли, я думаю.
- Зато нам хороший подарок сделала соседка наша – Валентина, - вмешалась Калерия, чтоб окончить этот им с Олежкой ненужный разговор.
- Знаю, что Валя полюбила вас. На днях с ней виделась, и только о вас и говорили. Мне стыдно стало, что мы не общаемся, после смерти Игоря.  И вот хочу повиниться перед тобой, Реля. Так хочется выплакаться тебе, а ты умеешь успокаивать, я знаю. Не можешь ли ты, уложив Олежку спать, выйти хоть на полчаса в парк на Патриарших прудах?
- Если б вы знали, тётя Шура, как мне достался сегодняшний день. С утра, в свой выходной день, носилась в поисках продуктов.
- Видела я тебя на Малой Бронной, как ты бегала из магазина в магазин. Нет бы, к тёте Шуре в булочную зайти, и попросить помочь тебе достать эти продукты.
- Странно говорите, если мы все эти годы едва здоровались. Да и не привыкла я блат иметь таким образом. Как все, так и я стояла в очередях. Потом, отнеся две сумки домой, помчалась на рынок Тишинский. А там, на улице Красина, ещё есть магазины и тоже давали дефицитные продукты. Там в одной очереди я была первая – тресковую печень только вынесли.
- О! Я тоже ходила туда за печенью, но через чёрный ход. Икра там была ещё паюсная.
- Да, мне тоже досталась одна баночка. Потом рынок, покупка фруктов вот для этого молодца.
- Да ладно, мама, я без тебя ни одного яблока или грушу не съем.
- Вот это плохо, Олег. Если мать тебе намыла и поставила на стол, надо есть фрукты. Но потом явился растерянный мой сын из школы и объявил, что учительница разбила себе фрамугой голову. Её отвезли по скорой помощи в больницу, где наложили шов и давящую повязку, от которой она чуть не теряла сознание.
- И пришлось тебе, Реля, бежать, спасать учительницу? – догадалась соседка.
- Да, чуть не три часа я промывала ей голову от слипшихся волос, от крови и клея медицинского. Потом вынимала волос, который ей буквально вшили в рану.
- Спасительница ты – об этом мне и Валя – соседка ваша говорила. Найди время, спасительница, поговорить с тётей Шурой, которая тебя когда-то очень любила и защищала от твоих лютых родственников. Если можешь, прости, что разводила тебя с Игорем, быть может, мой сын был бы сейчас жив?
- Я не готова сейчас к такому разговору – сами понимаете, столько случилось за один день. В больнице и то я так не устаю, как сегодня устала. Извините.
- Это ты меня прости, что войти вам не дала. Идите уж. Время выберешь, позвони мне. Или я тебе стану каждый вечер звонить. Глядишь, и найдётся время поговорить с соседкой.
- Хорошо, тётя Шура. Звоните, пожалуйста, вы, но только по вечерам, как я с работы приду.

 
                Г л а в а  5.

С первой палатой, где лежали малыши, Реле легко было общаться. В ней почти постоянно были «мамочки», как медсёстры их называли. Матери мыли палату, выносили судна и кормили всех ребятишек, кроме «нёбушек». Даже у собственной матери не хватит силы воли, смотреть на зияющий, кровоточащий рот. Пускала иногда Марья Ивановна и таких матерей. И Реля поняла, что не только у алкоголиков бывают такие дети – это ещё и наследственность, возможно и место, где родились дети, играет роль - плохая экология. «Мамочки» в основном были из приезжих и Реля, по возможности, старалась выбрать момент, посидеть с детьми, чтоб отпустить своих помощниц пообедать. Или по магазинам походить – приезжим хочется купить что-то в Москве – дома у этих женщин тоже остались дети.
Сегодня она осталась с малышами в первой палате и стала рассказывать им сказку, чтоб усмирить буянов в тихий час, а сказка была про царя Салтана и рассказывала её Реля тихим, певучим голосом, чтоб дети заснули. Не все поймут в Пушкинских строках, но напевность детей усмирит. И уставшие ребятишки подчинились её «гипнозу», задышали спокойно. Все, кроме одного. Смуглый, большеглазый малыш, с удивительной фамилией Бегаль, вдруг привстал на кроватке и требовательно сказал: - «Ещё!»
Калерия смутилась: - Сказка Пушкина кончилась.
- Мой дядя Пушкин много таких сказков написал.
Рассказчице пришлось смущаться ещё: - «Меня и то Пушкин, во снах, просил называть себя дедом. И вдруг меньше меня по возрасту, а племянник. Похожий на Пушкина», - с юмором подумала она, присаживаясь перед кроваткой.
- Знаешь, Малыш, сейчас все спят, кроме тебя. И если я буду рассказывать ещё сказку, то разбужу их, а надо, чтоб детки поспали – им надо спать, чтоб выздоравливали. Ты тоже полежи тихонечко, а лучше засни. А завтра я вам, всем вместе, ещё одну сказку расскажу. Хорошо? Мне надо ещё в одну палату сходить, к большим мальчикам и посмотреть, как они спят.
Почти взрослые парни, пятнадцати-шестнадцати и больше лет, разумеется, не спали. Галя жаловалась, что они хохочут так, что сотрясаются стены её палаты грудничковых. И похоже, грудничковые не любят шума – тоже не спят. Да и у самих орунов, от смеха, могут разойтись швы.
Калерия сделала строгое лицо и открыла дверь. Ещё бы: вон какие дядечки лежат, впору бриться, спать днём им зазорно, не смотря на то, что были в палате и оперированные. Правда, те ещё под действием наркоза, тихо посапывали. Но остальные…
   - Хохочете? – грозно спросила медсестра. – Что это вы развеселились? Анекдоты рассказываете? А в соседних палатах малыши из-за вас не спят.
- Да ты только послушай, Реля…
- Что за фамильярности. Малыши и то зовут меня на «Вы».
- В коридорах при взрослых и детях и мы тебя будем величать на «Вы», а без них можно на «Ты», Релечка? У тебя такое имя, прямо как ручеёк журчит.
Калерия смутилась, но виду не подала: вот это заявки! И кто с ней спорит – старый знакомый Вовочка, который в первый день её работы в больнице, висел на окне, давая Марье Ивановне и новой медсестре обозревать свой широкий зад.   Он почти каждый день залезает на подоконник, заказывая многочисленным родственникам, которые его обожают, массу всяких деликатесных продуктов, а потом раздаёт всё это приезжим, ворча: - «Им бы мой неправильный обмен веществ», И не поймёшь, то ли неразумным родственникам он это желает, то ли ребятам, кому продукты раздаёт.
А сегодня парламентарием выступает за всю палату. И парнишки насторожились – как Реля поведёт себя? Тут один неверный шаг и с ними можно отношения испортить надолго. Ночная медсестра Лиля («Лилиан» - по Галиному) всего лишь уколы делает больно – тяжёлая рука видно у девушки – и они в палату её не пускают. Как-то Реля пришла пораньше, а Лиля плачет – уколы во второй палате не сделаны, что-то будет. Попросила Калерию сделать за неё инъекции – всё уже набрано в шприцы. Калерия взяли шприцы с лекарствами, перед ней палату распахнули, и она вколола всё, что кому положено.
А сегодня она должна уступить – Калерия это поняла – иногда должны побеждать мальчишки, чтоб не чувствовали себя никому в тягость.
- Хорошо, - согласилась она, - давайте поговорим на «Ты».
Вовочка торжествующе осмотрел палату:
- А что я говорил! – воскликнул он. – У нас мировая медсестра. Недаром все мальчишки в вас влюблены.
- Всё-таки в вас? – не преминула заметить Реля.
Кто засмеялся, кто поддакнул, а один высокий, красивый мальчик из Волгограда покраснел. Пятнадцать лет парню, вечерами ходит за Калерией, пока не приходит ночная медсестра, всё рассказывал ей о красоте своего города и приглашает приехать в гости. Галя сразу сказала, что парнишка влюбился. И Марья Ивановна поддакнула: это с ними часто случается. Они тихонечко, как взрослые женщины, посмеялись.
А сегодня Реля засмеялась вместе со всеми:
- Если все влюблены, то не страшно. Я во втором классе была влюблена в учителя, вернувшегося с фронта на деревянной ноге. Даже ревновала его к его жене.
- Он красивый был, да? Расскажи. – Никто не заметил, что нога была деревянная.
- Конечно, красивый. А жена его ещё красивей. Она фельдшерицей была и пришла к нам, в класс, вошек проверять – тогда, после войны, и такое в головах детей водилось. Но у меня этого дива не было. Я, не подумайте, что хвастаюсь, могла как-то не только за своей головой следить, но и у маленьких сестрёнок вшей не водилось. И фельдшерице моя кудрявая, открытая всем ветрам головушка понравилась. И она долго стояла возле меня и кудри мои поглаживала.
- Так у тебя волосы, Реля – засмотришься, - заметил Волжанин.
- Под шапочкой не видно, - улыбнулась Калерия.
- Ещё и как! – воскликнул Вовочка. – Всякие завитки выглядывают, что сзади, что спереди.
- Так мы будем о моих волосах рассуждать, - строго заметила Калерия, – или посмеёмся над моей детской любовью?
- Не надо смеяться над любовью, - сказал Вовочка. – Она и в детстве прекрасна своей непосредственностью.
- Вот ты какие слова знаешь. И хватит разговоров. Спасть надо днём, мальчики. Иначе не поправитесь, если будете громко смеяться.
- Подожди, Реля, - попросил кто-то.  – Расскажи нам, почему ты пошла в медицину, где столько боли и, если честно признаться, грязи. Вот в пятой палате лежит мальчишка, у которого из живота кал идёт.
Калерия вздрогнула. Она чувствовала с первого дня, что и в этой палате появятся дети, у которых будут хуже уродства. Это ей повезло, на первых порах, что не очень тяжёлые больные здесь лежат.  Просто Космос и дорогой ей Дед, дали ей возможность осмотреться и не бояться таких больных.
- Для того и пошла, чтоб помогать тяжёлым больным, - ответила она.
- Но почему? Молодые медсёстры признаются, что некуда деваться было – учились плохо. И, отработав три года, хотят уйти куда-нибудь, где больше платят, и такого ужаса нет.
- Ну, это кто как понимает медицину. Мне с детства пришлось в неё вникать.
- Как это, Реля, с детства. Никто, наверное, не мечтает, чтоб за больными гной и рвоту убирать.
- Хорошо. Слушайте мою исповедь. Я родилась у очень суровой матери, которая хотела от меня избавиться.
- Как это, Реля? Убить своё дитя?
- Наверное. Но кто-то на Небе решил, что я должна жить и не только жить, но помогать людям. Когда мне было несколько месяцев, началась война. Мы эвакуировались с санитарным поездом, где не так голодно, как в остальных поездах, где женщины бегали то за водой, то за пропитанием, и теряли своих детей.
-  Вот твоя мать, наверное, завидовала. Потеряла тебя бы так и всё.
- Не думаю, что мама  думала об этом – она и не знала, как трудно было другим беженцам, пока эти же самые люди не стали набиваться наш, санитарный поезд. Вот тут мама поняла, что такое ехать в составе, где за тобой ухаживают и кормят.
- А почему твоя мать попала в санитарный поезд?
- Нога у неё отнялась перед войной – из-за меня как мама  говорила. Потому что они поссорились с отцом из-за меня, и папа хотел уйти от жены, которая хочет убить его дочь.
- Выходит, и в санитарный поезд попала из-за тебя – так почему ей не полюбить кудрявую доченьку. И благодарить Бога, что она у неё родилась.
- У мамы уже была любимая дочь, рождённая не от моего отца, а от чёрного человека.
- Есть такие люди! – убеждённо сказал Вовочка. – Меня матушка родила тоже от чёрного человека, как она говорит. Но не стала с ним жить. И вот он наслал на меня болезни. У тебя, Реля, были встречи с тем тёмным человеком – отцом твоей старшей сестры?
- Ты здорово вычислил, что Вера – моя старшая сестра.
- Её назвали таким хорошим именем? – Возмутился влюблённый в Калерию великан из Волгограда.
- Её тёмный отец велел нашей матери назвать первую дочь Гера. Но в эвакуации мы жили у двух бабушек, которые решили нас крестить в местной церкви.
- Зачем? Разве твоя мать разрешила им? Детей от чёрных людей крестить нельзя.
- И я так думаю, - отозвалась Калерия. – Но бабушки были святые, как говорили местные жители, и они чувствовали, от кого родилась Гера, но решили пойти наперекор чёрному человеку. Геру в крещении назвали Верой, меня Надеждой.
- Подожди, Реля. Если твоей тёмной сестре было первоначально имя Гера, то тебя Релей кто назвал?
- Ой, ребята, никакого времени не хватит, чтоб вам всё объяснить. Если я вам скажу, что Космос, вы мне поверите? Я ещё не родилась, а моему покойному Деду, (только бы не проговориться, что Пушкину),  уже предсказали моё рождение и имя определили – Реля.
- Это как в сказке! – пробасил Вовочка. – Может тебе, Реля определили и людей лечить?
- А ведь и правда! – взглянув на догадливого, Калерия поразилась: - Деду сказали, что я буду спасительница людей и деревьев: - «Вот брякнула. Поймут ли?» - Я в детстве и юности возрождала сады и сажала их.
- Но это сады, а людей ты тоже с детства лечила?
- Мне ещё пяти лет не было, пришло письмо от отца или кто другой за него написал. В письме сообщалось, что отец лежит в госпитале, и ему из-за множественных ранений отнимут одну ногу. А меня, в это время, старшая сестра столкнула с печки, и я тоже обезножила – не могла ходить. А отца надо спасать, потому что мать кричала, что без ног муж ей не нужен. И вот я ночью, одетая Космосом в красивейшее, серебристое платье, лечу в лазарет, где лежал отец.
- А ты знала, где госпиталь находится?
- Во снах я летаю неизвестно куда и всегда лечу больных, совсем незнакомых. Но не станем отвлекаться на чужих людей, отца я в ту ночь вылечила. Не совсем, просто кровь ему разогнала, а ногу папе лечили ещё полгода, он приехал за нами в октябре или ноябре 45 года и увёз в Литву, где думал, что будет жить сытнее.
- Ну да, - отозвался совсем взрослый парень, - после войны был страшный голод.
- Но и в Литве, как по всей стране была карточная система. И питались хорошо лишь те, у кого были козы, коровы, свиньи. И в таком положении мать рожает первую, послевоенную девочку. И тоже, как и меня до войны, не хочет, чтоб она жила – сетует на голод.
- Зачем же рожала, если знала, что голод по стране?
- Рожать всегда надо, потому что после войны народу в любой стране меньше становится и нация может погибнуть.
- Вот как ты рассуждаешь, Реля.
- Это сейчас я так понимаю. А в шесть лет, просто спасала сестрёнку – не дала ей погибнуть голодной смертью. Ещё, может быть, Валя – сестра моя не погибла, потому что мы переехали на хутор жить из Вильнюса. Там ягоды в лесах спасали, которые мать, будучи беременной уже еще одной девочкой, носила в Вильнюс, на рынок, а оттуда и молока и масла и хлеба, если по карточкам не удавалось достать продукты. Но я однажды зашла к нашим соседям-литовцам – бабушке и дедушке и поделилась с ними земляникой. Они уже старые были, не могли ходить в лес, где надо кланяться, чтоб ягод набрать.
- И что они делала на хуторе, если не могли даже ягоды собирать?
- Эти дед с бабушкой растили свиней. Которых у них приезжали вся родня из городов и разделывали и увозили – быть может, на продажу, и себе на питание.
- А ты им ещё ягодку. Эти же родственники могли деду с бабкой ягод набрать.
- Если и собирали ягоду, то своим детям. А я поделилась, и мне дали кусок сала. Мама сначала хотела меня отлупить за такую вольность. Но увидела сало, и так ему обрадовалась, что приказала мне помогать старикам, и они не дадут нам погибнуть – так и было.
- А как ты из Литвы в Москву попала?
- Чтоб попасть в Москву, я проехала через всю страну. Но расскажу вам не сейчас, а в другой раз. Даже стихи, быть может, почитаю о Байкале или о том, как мама и Вера на Дальнем Востоке сделали мне ещё одну травму ноги.
- А отец куда смотрел? Ты его лечила, а он даёт дочь его калечить
- Дорогие мои! Я понимаю, что вам интересно послушать мои рассказы…
- Конечно, Реля, такого не в одной книге не вычитаешь.
- Но наберитесь терпения. Возможно, я ещё вам расскажу, как я спасала людей, совсем чужих мне и какие интересные встречи происходили с этими людьми потом.
- Ты, Реля, как глубокий колодец, сколько из него не черпай воды, а всё до дна не достанешь.
- Какая аллегория. Право, я её не заслужила. Если честно, то вчера обидела женщину, которая просила у меня помощи. Отговорилась от несчастной соседки, что очень занята.
- А то ты свободная. То в больнице, то к сыну бежишь, со всех ног.
- Но та женщина – соседка моя по дому, шесть лет со мной едва здоровалась, потому что не хотела, чтоб сын её Игорь ухаживал за женщиной с ребёнком. А я шесть лет назад только разошлась со своим мужем алкоголиком. А тогда же вернулся из Армии сын моей соседки – ещё больший алкоголик, чем мой бывший муж. И случилось так, что Олежка мой сильно переболел при разводе нашем с его отцом.
- Дети всё чувствуют, - сказал грустно Вовочка.
- Да, - Калерия вздохнула. – И погружённая в выздоровление сына, я чужого сына так от себя отшвырнула, что его бы матери поклониться мне за это, если она не хотела, чтоб её сын женился на женщине с ребёнком, а она злобу затаила. Думала, что я всё равно приваживаю её Игоря. А на самом деле, он встречался с девушкой из высотного дома на площади Восстания, что недалеко отсюда находится.
- Я знаю все высотки в Москве, - похвалился Вовочка. – Но женился этот Игорь на девушке из высотки? Потому что девицы из высоток и вообще красивых домов, пьяниц не приветствуют.
- Вот и эта девушка встречалась с Игорем со школы, потом поступили в Архитектурный институт, откуда Игоря – выпивоху скоро выгнали за неуспеваемость.
- И тут же забрали в армию, - сказал кто-то. – Но в армии алкашей быстро исправляют.
- Игоря не исправили. И он, получив от меня отказ, вернулся к девушке из Высотки, но она тоже гнала его, потому что нашла более богатого, более содержательного человека, а главное не пьяницу. Игорь знал, что его девушка встречается с другим, но ноги несли его к первой любви. И однажды, не застав её дома – девушка с её новым другом куда-то уехала, он возвращался домой и попал под троллейбус.
- Насмерть! – воскликнул кто-то.
- Успел сказать имя и фамилию – телефон не успел договорить – умер. Тётя Шура – мать его спохватилась только после праздников – почему сына нет дома.
- Она что, тоже выпивает?
- Нет. Она думала, что он с девушкой куда уехал или у друзей. На этом я ухожу. А вам, парни, мораль. Во-первых, не пейте, когда подрастёте. Во-вторых, если вам дают отставку, думайте, по какой причине и исправляйте немедленно. Вот этот Игорь думать не хотел и пропал.   
 
                Г л а в а   6.

Калерия полдня мучилась этим разговором с ребятами. Имела ли она право рассказывать им об Игоре? Наверное, нет, но если хоть один из них задумается и пить не станет, то она права. Проверив истории болезней, и сделав отметки, что она должна сказать ночным медсёстрам по поводу своих больных, она позвонила Александре Александровне:
- Тётя Шура, здравствуйте. Я могу вечером, когда накормлю Олежку ужином, выйти в наш сквер, чтобы поговорить с вами.
- Ой, спасибо. Я так давно мечтаю с тобой поговорить, только совесть останавливала: то не хотела тебя знать, то вдруг с разговором полезла. А насчёт ужина, сделай милость, я сейчас всё приготовлю – а ты знаешь, я вкусно умею сделать ужин – и накормлю вас с Олежкой.
- Если так, то я рада поесть вашей стряпни, да и Олег любит в гости ходить. Но не очень любит вашего мужа, уж простите. Так что не знаю, согласится ли?
- Петька уехал на дачу в свой отпуск. И вернётся не скоро. Там у него приятелей по водке полно. Так что пусть Олег не боится его.
- Думаю, что Олег не боится вашего мужа милиционера, но не уважает как человека.
- Я даже знаю за что. К Машке таскается этот негодный милиционер. Я уж ему лысину сделала за это. А Олежке скажи, что домашняя еда тёти Шуры его обрадует.
Калерии не хотелось спорить – её сын не был привередливым – ел с благодарностью всё, что они иногда готовили вместе. Мог и сам картошку с котлетами (покупными, разумеется) поджарить, если Реля очень уставала.
Тётя Шура расстаралась и накормила их таким ужином, что еле встали из-за стола.
- А теперь пойдём на Патриарший пруд, прогуляемся перед сном, - сказала хозяйка, и они с Олежкой согласились. По дороге тётя Шура расспрашивала Олега как ему в школе – хорошо или плохо.
- А чего плохо, - отвечал Релин сын. – Учиться легко, потому что я уже читаю и умею решать задачки. Это моему другу Алёше учёба не даётся, потому что он даже по афишам ещё не разбирается. Математика ему с трудом даётся. Я уж не говорю о письме – буквы у него то вправо, то влево скачут и плачут, как говорит наша учительница.
- Кормят вас в школе?
- Два раза. Один раз завтрак на второй перемене и обедом кормит нас тётя Люба, которая жила в нашем доме, но сейчас переехала.
- Я помню, что Любка тебя и твою маму обожает. И есть, разумеется, за что. Это я, дура набитая, всё злилась на Релю.
- А почему? – заинтересовался Олег. - Если не хотите, тётя Шура, не отвечайте.
- Иди, Олежка, вон тебе кто-то машет рукой. И мы с Релей посидим вот здесь на скамеечке.
И когда Олег ринулся к знакомому мальчику, тётя Шура продолжала:
- Ты, наверное, думаешь, милая, что я стану тебя за Игоря терзать, а я просто хочу спросить тебя как провидицу, почему у меня так всё в жизни наперекос идёт. У меня муж ушёл на войну, едва Игорь родился, и я одна его пять лет воспитывала, хоть и тяжело было.
- Мне тоже Олежка нелегко дался, - заметила Реля.
- Ну да! Болел он у тебя здесь, в Москве, при разводе вашем с Колькой.
- Не только. Олег и в Симферополе болел очень тяжко – там им в роддоме «детскую чуму» подсадили.
- Да. Настрадалась ты. Потому с Игорем не хотела встречаться? От одного пьяницы к другому попасть не хотела?
- Николай до армии полгода не пил. Потом прослужил год, работая водителем, возя командиров – тоже в рот не брал. Так что, когда мы познакомились, он уже полтора года был чист как стёклышко.
- Как же это у него получилось? – поразилась Александра. – Я помню, как они пьянствовали, когда Нюшку с Гаврилой посадили. Кольке дали эту комнату, потому что служебную от родителей забрали. Так он по наивности – и по настоянию их дядьки и тётки прописал и Люську с Мишкой в этот угол. Хотя я думаю, что детям было бы лучше в детском доме.
- Люся по приезде моём в Москву этим же мать попрекала, что по выходе из детского дома она бы отдельную квартиру получила, - вспомнила Калерия.
- Да, это было бы лучше, чем Нюшка, тоже прописавшись к старшему сыну и привезя с собой Гаврилу, царствие ему Небесное, - Александра Александровна перекрестилась. – Умер мужик из-за своей сумасшедшей жены, которая тебя с Олежкой встретила в штыки, да сама напоролась на что-то более острое.
- Хватит о моей бывшей свекрови, тётя Шура. Вы ведь не за этим меня позвали?
- Разумеется, нет, ты прости меня за воспоминания. Но твой Колька пил до армии страшно. У них даже один парень сгорел от водки. Колька, поди, тебе про это ни словечка не сказал?
- Сказал недели через две, когда мы решили, что поженимся.
- Мне Колька рассказывал, чуть ли не с первого дня вы решили жениться.
- Так и было. Это я вас боялась напугать, что с первой встречи решили, что мы созданы друг для друга.
- Почему же тогда разошлись?
- Слушайте мой сон вещий, в шестнадцать лет. Меня девчонки научили сходить ночью, чтоб никто не видел к Днепру и сорвать Камышину. Построить из неё мост и поставить над кружкой с водой под кровать.
 - Ты гадала? А я слышала от Вали, соседки твоей, что умеешь свою и чужие судьбы отгадывать?
- Это потом я поняла или мне кто-то разъяснил, что я умею это делать. А по глупости в 16 лет гадала. Впрочем, сон мне всё показал, что мы встретимся с Николаем и влюбимся сразу, что сын будет у нас, а потом мой любимый уплывёт от меня по грязной воде, а я останусь с Олежкой одна.
- Жалеешь о том, что расстались? Нюшка говорит, что Николай до сих пор с ума сходит, что такую женщину потерял.
- Я полгода мучилась после нашего развода, а потом вдруг поняла, что в этом как раз и есть моё счастье. Никто из семьи спекулянтов не мешает мне воспитывать сына – хоть на малую зарплату мы с ним живём, но счастливы.
- Вижу, что дружно живёте, Олежка не страдает без отца. Вот это меня и поражает. Как женщина, живя без мужа, может вырастить такого ребёнка, которым все восхищаются. 
- Вы за этим меня позвали, тётя Шура?
- Нет, хотя поражаюсь тобой, Реля. Никакие сплетни тебя не задевают. Неужели после Николая тебе предложений не делали?
- Много раз, но я не хочу замуж.
- Я помню, что после того, как Игорь погиб, к тебе прилип один приличный парень – сын моей знакомой – директорши ресторана.
- Вы знали мать Вадима?
- Она пришла к нам в булочную. Но, наверное, прежде выследила, что я живу в одном доме с тобой. И уж, прости, Реля, я сказала, что из-за тебя мой сын погиб.
- И как у вас язык повернулся, тётя Шура? – Калерия заплакала. – Ваш Игорь не из-за меня погиб и даже не из-за той девушки, которая ему изменила, а из-за вас, с вашим мужем.
- Кто это тебе сказал? Уж не Машка ли Яковлевна?
- А кто ещё? Когда Игорь погиб, а ваш муж стал захаживать на блины к Марье.
- Вот гадина, воспользовалась моей бедой и мужа прикарманила.
- А чтоб я их не очень осуждала, она поведала мне всю подноготную, почему Игорь так пил.
- Что же она наплела тебе?
- Думаю, что правду. Вам не надо было, тётя Шура, после войны выходить замуж за дядю Петю. Почему? Ваш муж и сосед мой дядя Вася служили в одном полку.
- Лучшие друзья были. Потому не поехали в деревню, откуда на войну уходили, а бросились в Москву, где жизнь тогда, да и сейчас, как ты понимаешь – самая лучшая. И Васька женился на Лёльке, которая жила в вашей квартире, а Пётр на мне – вместе все праздники выпивали. И в будни эти два негодяя пили тоже. Лишь когда Лёлька умерла, а Василий ушёл жить к Машке на улицу Воровского – ты туда Олеженьку в ясли возила.
- И Игорь в первый раз нас туда сопровождал, - заметила Реля, - мы с ним говорили об Архитекторах, которые настроили по пути нашего следования красивые дома и церкви.
- После этого он мне признался, что полюбил тебя. Мол, такая умница в подмётки его девка не годится тебе, что живёт в Высотке. Неужели я разбила вашу любовь?
- Я не любила ни Игоря вашего, ни Вадима, который звал меня жить на Кутузовский проспект. И хоть он не пил много, зато в карты играл и имел маму, директора ресторана.
- Ты знаешь, что с матерью Вадима случилось?
- Нет. А что?
- На свадьбе её сына, когда она настояла, чтоб женился по её выбору, пришла милиция и арестовали её – проворовалась. Ты рада, что такое случилось с женщиной, не желающей тебя видеть невесткой своей?
- Бог с вами, тётя Шура! С какой стати мне радоваться? Давайте вернёмся и выясним, почему Игорь ваш спился?
- Рассказывай, как это всё видит Машка.
- Это уже моё видение. Два выпивохи поселились в одном доме. А почему пили так много? Ваш муж и дядя Вася – это он мне сам рассказывал – ни разу не были ранены в войну, потому что затыкали собой все дыры, куда можно спрятаться, чтоб увильнуть от боя.
- Ну, Васька, может, так делал – он маленького роста, но Петька то мой здоровяк, но трус, должна признать. Могу себе представить, что они прятались, во время боёв.
- Отсюда потом их совместные выпивки. И не ходят, заметьте, на встречи ветеранов.
- Ладно, пьют они. А как Игорь спился?
- Думаю, что отчим же его и приноровил к выпивке. Потом, от какой-то радости, вы его устроили на службу в Подмосковье.
- А ты бы так не сделала для своего сына?
- Нет, если бы сын выпивал. Но и не выпивающему Олегу я желаю поездить по стране, как я когда-то девочкой поездила.
- Ну, Реля, у тебя и ум. С твоим умом ты, наверное, генерала вырастишь или министра. Теперь понимаю, почему Игорь и в армии не остановился с выпивкой. Твоему Николаю повезло, что кто-то вырвал его из пьянки и сделал шофёром в армии. Тебе достался трезвый муж, и потому вы Олежку родили такого умного. А ты знаешь, каких детей он со второй женой родил?
- Знаю. Не надо об этом. Душа болит за этих мальчишек. Мы обо всём поговорили? А то Олежка пропал у меня из поля зрения. Надо пойти проверить, куда они спрятались.
- Сходи. Но у меня есть к тебе ещё вопросы. Я подожду тебя здесь.
- Я вернусь, как только найду мальчишек, - что Калерия и сделала минут через пять. И не потому, что она так долго искала, а потому что медленно шла назад – ей не хотелось продолжать разговор с тётей Шурой. Оказывается, не только Марья говорит гадости её поклонникам, но и тётя Шура, будучи в горе, наговорила директору ресторана страстей о Реле. Но гневаться на женщину, так нелепо потерявшую сына, она не могла, тем более, выходить замуж за Вадима Реля не собиралась, и была рада, что он перестал её преследовать.
- О чём ещё вы хотите узнать от меня? – подсела вновь к тёте Шуре.
- Ты знаешь, Реля, что меня скоро посадят? Я под следствием за растрату.
- О, Господи! Неужели Татьяне – дочери вашей такую свадьбу справили, что приходится садиться в тюрьму?
- Бес попутал, Реля. На свадьбу мы копили и на те деньги справили хорошую свадьбу. Жаль, тебя не пригласили. Может, ты увидела бы надвигающуюся на меня беду и отвела бы её.
- Но что нужно было вашей раскормленной Тане и её квадратному жениху, кроме свадьбы и поездки в Крым?
- Квартира им понадобилась – не хотели жить с нами, хотя мы на очереди стоим.
- Да уж, могли бы дождаться, тем более, что детей нет и не будет.
- За что так жестоко, Реля. Да, у Татьяны нет детей, но она лечится.
- Пусть зря не мучается. Детей у неё не будет за то, что и она Игоря подталкивала к смерти.
- Это не хотела, чтоб он с тобой встречался?
- Да. И хотя я бы замуж за Игоря не вышла, но наше общее восхищение старой Москвой, возможно, вернуло бы его в Архитектурный институт и сделало из него человека.
 - Реля, ты сказала сейчас больные для меня слова. Я все эти годы думаю об этом, что не влезь я тогда с материнской ревностью, он бы был жив.
- Вы повторили подвиг моей бывшей свекрови – пусть будет хуже, но не на женщине с ребёнком женится мой сын. Правда, Нюшкин сын женился на мне, девственной и Олежка от него.
- Да, я так думала – зачем Игорю проблемная женщина с ребёнком? А года два назад мне пришла мысль, зачем же я тогда вышла замуж за Петра? Воспитывала бы Игоря одна – не случилось бы такой беды.
- Вы, женщины войны, хватали первого попавшегося, потому что мужчин было мало. Их и сейчас мало, скажу я вам, а особенно не пьющих и порядочных. Но я и таким отказываю. Потому что сегодня он порядочный, а завтра не знаешь, что от него ждать. А выходить часто замуж, как делала одна красивая, но пьющая женщина в детском саду, где я работала, это натыкаться на одни и те же грабли.
- Спасибо, Реля, что поговорила со мной. Хоть ты и не лукавила, а тяжесть некую сняла с меня. Вот отсижу – два года мне обещают – а выйду и разведусь с Петром.
- «Если он сам с вами не разведётся на то время», - подумалось Калерии. – Пойду, позову Олежку, что-то они заигрались с одноклассником.
   
               
                Г л а в а   7.

    Разговор с соседкой, как Реля не готовила себя к нему, сильно её растревожил. Она заснула сразу, как только управилась по дому, постирала некоторые вещи – с себя и Олега, приняла душ. Но, придя чистой из ванны, она постояла над спящим сыном, тоже благоухающим хорошим мылом и шампунями, которыми их снабдил, уезжая из Москвы, Юрий Александрович, наверное, на год. Не посмела поцеловать сына, чтоб не тревожить мальчишку, улеглась и заснула мгновенно. Тут же стали мучить сны, в которых она договаривала с тётей Шурой то, что они постеснялись или не успели сказать друг другу. Сны эти отрывистые, мучительные скакали перед закрытыми глазами как кадры из фильмов. Вот она спрашивает тётю Шуру, почему та, не прошло и полгода после смерти Игоря, пела на день рождения своей подруги, отбивающей у неё мужа, весёлые песни? Во сне Калерия понимала, что это были песни отчаяния, может быть через слёзы, но… И тётя Шура мучила её вопросами не совсем справедливыми. Почему Реля не хочет, чтоб у сестры Игоря, Татьяны, были дети? Калерия отбивалась, что это не её желание, а воля Небес.
Эти тяжёлые сны подняли её среди ночи с постели и, пробравшись в комнату соседки Валентины, которая разрешала Реле пользоваться ею, в отсутствие хозяйки. На письменном столе Вали всегда лежала чистая бумага, на которой молодая женщина, если её вот так поднимала тревога ночью, могла оставить свои записи. Сегодня Калерия писала исключительно стихами. Видно дед Пушкин поднял её и попросил, чтоб она высказалась. А поскольку в детстве, при встречах во снах они говорили стихами, которые Реля записывала и теряла или отдавала кому-то. Но иногда эти стихи возвращались к ней внезапно, чему была рада дорогая её подруга, и соседка Валентина, уверяя, что благодаря ранним поэмам Рели она забеременела так поздно, но надеется родить легко и вырастить ещё долгожданного человечка.
Сегодня Калерия писала не для Вали, а для своего оправдания, потому что тётя Шура кинула ей во сне вопрос, почему Реля исправила Николая, но не хотела исправить Игоря? В сквере, на скамейке, кажется, Калерия намекнула соседке, что не она отучила Николая от водки и других выпивок, а военкомат постарался. В мыслях-то Реля думала, что это Космос ей подарил непьющего мужа, иначе, зачем бы в шестнадцать лет девушке показали во сне трезвого Николая? А в то время, по словам самого бывшего мужа он пил в компаниях так, что, проснулись однажды, а среди них мертвец. Вот, может, покойник, захлебнувшийся водкой, исправил Колю?    
Как всегда она разлиновала большой лист на три части, чтоб в первом варианте писать, что придёт первым в голову, потом, в срединной части исправлять и вывести что-то среднее. За три часа ночных мучений у неё получилось не совсем складное, как ей казалось, но стихотворение.

             Погиб весёлый парень от вина.
             И мать черней земли была.
             Всё вопрошала, как ей жить?
             Ужель могилу рядом с сыном рыть?

             Ей говорили – так нельзя!
             С тобой ведь дочь – ты ей нужна.
             И Таня плакала – ей Игорь брат.
             Зачем же жизни был не рад?

            Но странно – года не прошло.
            Уж Шура песни пела звонко.
            И что на женщину нашло.
             Стирала чьи-то в них пелёнки.

             Всё это в песнях пронеслось.
             Реле казалось – так нельзя.
             Ведь траур женщина носила.
             Где же взяла для песен силу?

             И дочка за год подросла.
             Уж напевала «шуры-муры».
             Слова из нового кино.
             Хотелось девице «на дно».   
      
             Там Ихтиандр появился.
             Вот бы на Тане он женился.
             Но где бы рому бочку взять?
             Чтоб Ихтиандра соблазнять.

            А брата хватит вспоминать.
            Ведь он в земле лежит.
            И жизни уж не подлежит.
             Тем более поёт и мать.

            Но Реля помнила – Игорь был.
            Её с Олежкой в ясли провожал.
            А, умерев, во сны к ней прилетал.
             И по ночной Москве водил.

             Потом печаль прошла у Рели.
             Работать в детский сад пошла.
             Годы в работе шумно пролетели.
             И, кажется, тоска прошла.

            С детишками - печали нет.
            Они стихи читали и плясали.
             И в сказки Пушкина летали.
             И говорили Реле свой «секрет».

             И кажется, любовь чужих детей.
             Любовь поляка и его доверье.
             Открыли им и Подмосковья двери.
             Троицы Лавры и других монастырей.
             
               За шесть лет много изменилось
               Реля работала, по вечерам училась.
               И от здоровеньких детей.
               В больницу захотелось ей.

               И вдруг встречает тётю Шуру.
               Та просит с ней поговорить.
               Релю она считает мудрой.
               И что-то в жизни её решить.

              Предполагает – Реля может
              Совет по жизни дельный дать.
              И тут же взялась вспоминать
              Об Игоре: - «Ведь мог бы жить.
              Если б с тобой водил он дружбу.
              А от изменщиц надо уходить.
              Девки неверные не нужны».

             Что можно матери сказать?
              С Игорем дружить им не давала.
              Его богатой девице продала.
              А матери другой не нужен такой зять.

              Вернее водка постаралась.
              Кто приучил – теперь смеётся.
              С подругой тёти Шуры вьётся.
              А что от матери осталось?

              Одни печальные глаза
              Да страх за одинокую старость.
              А тут ещё пришла гроза
               Свободы чуть осталось.

               Её сажают за растрату
               В чём мало женщины вины.
               Кто-то украл, построил дачу.
               Её ответчиком назначил.   
               
  На этом Реля решила закончить – глаза слипались, голова не работает. В эту ночь она спала мало. Утром едва накормила Олежку и в школу отправила, сама, чуть перекусив, на работу. Принимая от ночной медсестры больных, улавливала внимательные взгляды взрослых своих вчерашних собеседников. Неужели понимают, что она не выспалась? С больной головой? А операций сегодня столько, что едва ли ей придётся поговорить с ними как вчера. Выходя из палаты, столкнулась с влюблённым в неё высоким парнишкой из Волгограда:
- Реля, вы знаете, что меня сегодня выписывают? – спросил радостно.
- Боже, а у меня сегодня много операций, я не смогу с тобой попрощаться. На тот случай, всего тебе доброго, здоровья, радостных приветствий в школе.
- Намекаете на встречи с девочками? Но хоть бы одна была на вас похожа!
- И моложе, - улыбнулась Калерия. – Но, извини, мне на пятиминутку надо.
- Желаю вам счастья, Релечка.
Она едва поняла, чего ей пожелали, несясь к кабинету заведующей, где проходили пятиминутки. Лишь подумала, что кто-то стареет, а Релю, в детском саду, её малыши называли «Кайеговна» - почти как «Баба Яга» - зло шутила Галина Николаевна – старше Рели воспитательница. На что Калерия не обращала внимания. Пусть срывает зло на ней, лишь бы Олежку не трогала. Но молоденькая Оленька – подруга Рели, как-то сказала: - «Сама она похожа на «Бабу Ягу», особенно, если не накрасится». Как бы злилась теперь бывшая Олежкина воспитательница, увидев, что, перейдя в больницу, Калерия помолодела – её теперь зовут «Релечкой», стараются завладеть её вниманием и даже приглашают в гости в Волгоград.
 И маленькие – в первой палате улыбаются, когда Реля приходит к ним, хотя должны бояться – ведь приходится колоть их нежные попки, или возит на обследования, а ещё хуже на операции.
Про больших юношей из второй палаты и говорить нечего. Они расположены к ней с первого дня – это было ясно даже Гале:
- Если б они меня так слушались, - сказала она, чуть ли не через месяц, - ни за что не ушла бы к своим крикливым. Только кричать умеют, поговорить не с кем. А ты и сказки своим пятилетним рассказываешь и с большими мальчишками поговорить умеешь. Я вчера чуть со стула не упала, увидев, что большой парень из второй палаты, чуть ли не с усами, выносит чьё-то судно из-под лежачих. Чем ты их в плен взяла?
- Ничем. Только сказала им, что нянечек у нас не хватает.
- Нянек у нас хватает на то, чтоб выхватывать из рук медсестёр одетого уже дитя и вынести к родителям, чтоб они ей трояк или рубль в карман положили.
- Или шоколадку, - сказала, проходя мимо, медсестра Зина из палаты новорожденных. – Но я своих больных не отдаю, чтоб няньки выносили. Вот если она мне помогает кормить, пеленать – это одно дело. А если нет, нечего выхватывать дитя, к которому ни разу не приблизилась. И ты, Реля, тоже не давай выводить больных из первой палаты. Родителям интересно посмотреть, кто за их дитём ухаживал, а не на грязную няньку, лишь моющие палаты.
- Но нам с Галей некогда, мы же в круговороте, когда операции. Моих малышей в основном выводит Марья Ивановна.
- Тоже наживается на нашем труде – выведет пятерых детишек и недельный заработок в кармане. Или торт ей дадут, норовит домой унести, а не медсёстрам к чаю дать.
- Да ладно тебе Калерию расстраивать. – Сказала добродушно Галя. - Лучше послушай, как Реля заставила мальчик из большой палаты за товарищами по несчастью ухаживать. 
- Что горшки выносят её переростки? Я этому тоже удивляюсь. Как ты их заставила?
- Ничем. Только сказала, что у медсестры должны быть чистыми руки, чтоб я могла делать инъекции, налаживать капельницы. К их послеоперационным ранам подходить без страха занести туда инфекцию.
- Коротко и ясно. И ведь вернее не скажешь. А где ты научилась так лихо ставить капельницы?
- На практике приглядывалась. А потом дежурила в больницах, когда сынишку своего отправляла к маме на лето.
- Ну, ладно. Этот вопрос ты мне разъяснила. А как заставить наших нянь и Марью Ивановну платить подоходный налог с их левых заработков? – Говорила Зина, о которой сама старшая сестра рассказывала, что боится её колючего языка
- Ты Марью Ивановну оставь в покое, - вступилась Галя. – У неё дочь учится в консерватории и муж – больной раком.
- И поэтому она должна поборы с родителей брать, дань? Кроме того, что она детей выводит – ей кладут в карман. Она же родительниц пускает в первую палату, допустим, или к тебе или в пятую палату, тоже в карман берёт. Ещё ходит три раза в неделю за передачами для взрослых больных, тоже себе то яблочек умыкнёт, то гранат или апельсины для своей доченьки.
- Марья Ивановна говорит, что это ей родители и дают, - заметила Реля.
- Наверное, чтобы она угостила медсёстёр, а не для её доченьки.
- Ладно, не расстраивай Релю – выложила ей все гадости о Марье Ивановне и не заметила, как та страдает, потому что у неё от рака помирает муж.
- Потому и умирает, что наша Марья Ивановна поборами увлеклась. И с нас, за сгоревшие шприцы тоже денежки дерёт или купить заставляет. А между тем у неё запасные есть и положено выдавать их бесплатно.
- Реля, ну скажи хоть ты ей, - попросила Галя.
- А что? Эта девушка, которую мне сама Марья Ивановна рекомендовала как острую на язык, во многом права. У старшей медсестры муж умирает именно потому, что она наловчилась брать поборы с родителей. И с дочерью ничего хорошего не получится, если она учится за счёт украденного, можно сказать.
С Галей потом долго они не разговаривали – возили детей в операционные молча.
- Но ты сама это всё заметила за Марьей Ивановной или наша язва тебе глаза открыла?
- Она не язва, а довольно чистая девушка, как я заметила. Вот Люся и Надежда, пришедшие с тобой вместе работать в эту больницу по мужчинам страдают, даже женатым.
- Да тут все женатые. Это я к тому, чтоб ты тоже не увлекалась. Но чистая девушка, как ты говоришь, с Марьи Ивановны иногда масло жмёт за её проделки.
- Я один разговор слышала этой язвочки со старшей.  Девушка совершенно справедливо отстаивала свои права.
- Чего не могу делать я, хотя меня Марья Ивановна не обижает. Но вот твои переростки меня не слушаются, потому что я толстая. Тот же Вовочка сравнивает меня с собой.
- Всё намного проще. Ты их боишься, моих переростков, а я поставила себя рядом с их болями, и они ко мне относятся так же – боятся, что вдруг я струшу и покину их.

Лишь после разговора с юношами, Калерия поняла, что «детки» во второй палате, приняли её за свою. Ей стали рассказывать не только о болях и страхах своих перед операциями, но делились и влюблённостью, отношениями с родителями.   
 

                Г л а в а  8.

В выходные дни Калерия особенно болезненно воспринимала дежурства в больнице. Оставляла сына дома, с наказом подольше спать. Просила соседей меньше шуметь на кухне, чтоб не разбудили Олежку. Потом он вставал, кушал то, что сумел разогреть и делал домашние задания. Потом смотрел телевизор, обедал дома и после приходил к ней. Олежка любил приходить к матери в больницу и с удовольствием играл с тяжёлыми больными. Например, была девочка Надя – из пятой палаты, у которой была грыжа позвоночника и она не могла сходить на горшок, а при ней постоянно находился калоприёмник – от девочки пахло, хотя рядом находилась довольно чистоплотная мать, то и дело опорожняющая калоприёмник и промывающая его. К тому же Надя ходила на пятках не из-за прихоти, а по болезни – где-то, что-то у неё тянуло в позвоночнике. Играть с ней, хотя мама Нади угощала детей фруктами, никто не хотел.
А Олежка сразу понял боль этой девочки, и будто не замечал, что от неё пахнет и она ходит на пятках, в нелепых, специальных ботинках – она ей читал книги и старался научить саму девочку читать. Узнав об этом, Елена Владимировна сказала:
- Конечно твой сын – храбрый мальчик. Но ты, мать, не боишься, что он пропахнет душком Нади? Я бы своего внука, который тоже ходит в первый класс, побоялась подпускать к нашим больным.
- Мой сын и в детском саду дружил с самыми обездоленными детьми.
- В детских садах бывают обездоленные дети?
- Да. Причём из очень богатых семей. Есть, например, пятикомнатная квартира, есть бабушки и дедушки, есть слуги, ещё большие собаки, которых надо выгуливать три раза в день, а дитя отдают на пятидневку. Причём, если действительно нуждающиеся в пятидневке, забирают ребёнка в пятницу, с тем, чтоб ребёнок провёл два дня дома, то вот эту девочку, про которую я вам рассказываю, забирали в субботу чуть ли не самой последней.
 - Ну, это идиоты-родители. Или боялись, что собаки могут проглотить их ребёнка?
- Скорее собаки были дороже девочки.
- Но это же не правило, это исключение?
- Я вам таких исключений могла бы привести много. При том, что детский сад наш был на хорошем счету. В сад на Большой Грузинской, где мы провели с сыном четыре года, водили даже иностранцев. У меня в группе побывали поляки, немцы, индуски- девочки и четыре негритёнка.
- Да что ты! Даже не верится.
- Хорошо, я принесу вам показать фотографии.
- С удовольствием посмотрю. Но всё же Олежку к Наде я бы не подпускала. Но зачем ты его зовёшь в больницу?
- А что мне делать, Елена Владимировна? У вашего первоклассника много нянек, а мой сын может ждать помощи лишь от меня. На улицу страшно одного выпускать. Вы же сами знаете, каких больных, искалеченных без присмотра родителей, привозят Вахтангу Панкратьевичу.
- Да, проблема. Но пусть твой сын дружит с мальчиками из первой палаты или из второй – его никто не обидит из старших ребят, потому что я слышала, они тебя обожают.
- Спасибо, что разрешили. Скажите о том Марьи Ивановне, а то она на меня стала косо смотреть.
- Марья боится, что твой Олежка может занести инфекцию с улицы в отделение. Или сам заболеет от наших детей.
- Ничего этого не произойдёт – я ручаюсь.
- Ты колдунья или прозорливица?
- И то и другое. Сына я кожей чувствую и болезни, которые у него были, лечила лишь я – так мне врач сказал, когда мы лежали с пневмонией в терапевтическом отделении нашей больницы.
- А насчёт девочки Нади, не знаю, обрадую тебя или огорчу, но я её перевожу в другую больницу – она не нашего профиля больная.
- Если ей там будет лучше, то обрадуете.   
Такой разговор был у Рели накануне воскресенья, а сейчас она ждала сына и тревожилась. Зачем сказала заведующей, что ничего не боится. Она же изводит себя, когда ждёт Олежку. Как он будет идти к ней, как дорогу будет переходить, не сунется ли под машину? Не нападут ли на него злые мальчишки, которые сбиваются в кучки, а, выросши, образовывают банды.
Реля заставила себя не думать об Олежке и вернулась мыслями к своим больным. Как они её раскололи в прежнее воскресенье. Высветила в памяти то, о чём ни с подружками, ни с близкими никогда не делилась – свою любовь к учителю, во втором классе. Кажется, в разговоре с больными парнями, она превратилась в девчонку, не медсестра успокаивала шаливших парней, а бывшая дикая девчонка, с когда-то буйными волосами – длинными, а теперь короткими, ещё пышными, но засветившимися на висках сединой и спрятанными под шапочку. Фонарики эти всё равно вылезают из-под шапочки, как бы освещают её смуглое лицо. Большие парни смотрят на это с удивлением и говорят, что она здорово покрасила виски. Тот же Вовочка спрашивал, чем она красит. Калерии вспомнился грузин на рынке, который хотел и свою жену научить, так красить волосы. Грузину она ответила, что не надо жену доводить до такого состояния, чтобы она седела. А Вовочке ответила, что красится серебром. Вполне серьёзно сказала. Поверил? Нет?
А может, она своей откровенностью кинулась защищать того акселерата, который так некстати покраснел, когда заговорили о любви. Или Васю? Василий побледнел, когда Вовунчик объяснился ей во всеобщей любви. Вася – земляк Рели, или почти земляк. Когда водила его на обследование, выяснилось, что он из-под Ровно. Вспомнили разведчика-партизана Кузнецова, как он в тыл к немцам ходил, и как прекрасно описал все его подвиги командир партизанского отряда Медведев. Если Калерия помнила места, где выросла по «Таврии» писателя Гончара, то Василий по этой книге. Тем более, что отец Васи, парнишкой, был в отряде связным. Не в сырых ли землянках раздобыл себе заболевание почек и сына этим наградил. Как всё в жизни взаимосвязано. Вася стал Реле особенно дорог. Ведь это первый её тяжёлый больной будет. Боли, невыносимые боли, пригнали его в Москву. Впрочем, такие же боли и у Вовочки-москвича, но тому легче. Обследуют, и отпустят домой, пока ещё придёт время операции, а, может, и вовсе она не понадобится, дай Бог! Васю отпускать не будут, не для того вызвали.
Да, приезжие – особенные больные. Но и среди них есть разные. Разве можно сравнить заболевание Василия, с капризной шуткой природы у высокого парня из Волгограда? Розовощёкого акселерата могли и в родном городе прооперировать, но мальчишка захотел в Москву. Мечтал столицу посмотреть? И увидит. Его болезнь исчезнет после небольшой операции, да и до операции не мешала по городу прогуляться.
Другое дело Вася. Он и по виду отличается от стройного, спортивного своего одногодка, но Василий худ и выглядел бы моложе своих лет, если бы предыдущие операции не наложили на него печать страданий. Васю оперировали и в родных краях, и в прошлом году в Москве, кажется удачно – теперь приехал на заключительную операцию. – «Хоть бы помогло. Господи, ты слышишь? Надо, чтоб Вася уехал домой выздоравливать. Помоги ему, Всемогущий!» - Подумала Калерия. А мать, наверное, исходит горем где-то в маленьком городе, и приехать не может – семья у Васи большая. Остальные дети, интересно, здоровые?
Так вот, что мог видеть Василий, даже если он второй раз в столице? Боли пригнали его сюда, не давали ходить по городу. Конечно, даже с ними пареньку хотелось подышать московским воздухом. Но его вызвали, значит надо ложиться в больницу – сроки подпирают. А с другой стороны мать или многодетная тётка, привезшие его во второй раз, спешат назад, где их тоже ждут, причём, надо же и по магазинам походить, а с больным разве походишь? И торопились уложить парнишку в больницу, где ещё и кормить его будут правильно.
Итак, мальчишка, который только прилетел в Москву и не успел с ней хорошенько познакомиться, ошеломлённый темпами большого города, переступает порог детской больницы, в которой лежат в основном москвичи – всезнающие, всевидящие, говорливые – истинные жители шумного города. Приезжего встречают вопросами: где был, что видел? А поскольку он мало, где был – кроме вокзала и поездки до больницы, и ещё меньше видел, начинают посвящать – между больными мальчишками это происходит легко и не обидно.
Лежат москвичи мало, основная масса обменивается постоянно. А новый приток больных, это новые рассказы, сведения, которые приезжие слушают во все уши. Пролежав месяц-другой в больнице, парень с периферии уезжает «бывалым москвичом», если, разумеется, коварная операция не унесёт все впечатления до неё.
Вот какие мысли пришли в голову Рели, стоило ей раскрыть историю болезни Васи. А всё почему. В конце последней записи стояло рукой Елены Владимировны записано, что Васю готовить к операции. И всё это жирно подчёркнуто. – «Хорошо, что до праздника, - машинально подумала Реля, - хорошо, что во вторник, а не в понедельник. Впрочем, Елена не любит больших операций по понедельникам. И правильно. Ты не верь в предрассудки, когда это касается тебя, но больные»… Почему-то Реле вспомнились Пушкинские строки – «Татьяна верила в преданьям простой, народной старины». - «Мы с ней такие похожие, - подумалось Реле. – Обе Дикарки, обе любили читать – недаром Пушкин и Таню и меня любил. Но ей, господской дочери не досталось столько рабского труда, как мне, а особенно голода», - решила пожалеть себя Реля.
Но жалость эту мгновенно прервали. Внезапно открылась дверь, в которую врачи по будним дням на конференцию ходят, и через их отделение прошёл Вахтанг Панкратьевич.
- Релюшка, солнышко Первой хирургии, поколдуй, чтоб операция прошла хорошо, - ни за что бы так не сказал, если бы рядом сидели другие медсёстры. Но сейчас ты одна и я знаю, что можешь помочь мне своим волшебством.
- А что случилось?
- Мальчишка – первоклассник сорвался с лесов на строительстве.
У Рели оборвалось сердце: а что если это Олежка? Она не раз пугала сына, чтоб не ходил в опасные места, среди них называла и стройку.
- Желаю Вам, - голос её охрип, - чтоб всё прошло хорошо.
- Спасибо, - Вахтанг Панкратьевич быстро ушёл.
Выглянувшая из ординаторской Люся, где курила, наверное, с кем-то, спросила:
- Что это Вахтанг бегает через наше отделение, когда и в Второй хирургии есть проход?
- Это его дело, - отозвалась нелюбезно Реля – сердце её ещё не успокоилось. Олежка сейчас должен к ней придти: - «Господи, вразуми его, чтоб машин стерёгся».
- Слушай, - это Люся. – Не возражаешь, если я сбегаю в операционную, посмотрю, как Вахтанг оперирует – он как волшебник. Ты тут посмотришь за моими больными?
- Иди. Но потом мне всё расскажешь.
- Конечно. Пошли, Зина.
Из ординаторской вышла худая, стройная девушка и на ходу стала одевать чудную, сшитую, наверное, самой, шапочку. Та самая Зина, острого языка которой боялась Марья Ивановна.
- Я не могу идти в операционную. У меня капельница у даунёнка стоит. Представляешь Тамарушка наша, свет Шалимовна, спасает даунёнка. Мать молится, чтоб его Аллах прибрал – её же родные, татары, живьём съедят за такое чудо, а Тамара проявляет чудеса гуманизма.
- Ну, даёт! – Отозвалась, насмешливо, Люся. – И так дураков много, ещё Дауна спасать.
- Спасать надо всех, - угрюмо отозвалась Калерия. – Раз человек появился на свет, он должен жить.
- Даже такой человек, от которого как от козла молока?
- Раз природа даёт таких людей, значит, другие к ним должны проявлять милосердие.
- А это новенькая заступается за даунёнка? – Изумилась Зина. – А если бы у тебя такой родился, чтобы ты говорила? Это надо постоянный уход и догляд и никакой личной жизни.
- А какая личная жизнь может быть, если родился ребёнок, даже здоровый? – возразила Калерия. - Я первый год жизни своего дитя к небу глаз не могла поднять, до того много забот. Да и болел мой сын. Да и сейчас все мысли о нём – каждую минуту молюсь Богу, чтоб не попал куда-нибудь в переделку.
- Сочувствую тебе. Потому не хочу выходить замуж и рожать детей.
- И я сочувствую тебе, потому что рожать надо до двадцати лет или чуть позже. А тебе уже за двадцать пять, мне кажется.
- Угадала. Но об этом мы с тобой ещё поговорим, - пригрозила Зина. – А сейчас, будь добра, отпусти и меня с Люсей поглядеть на операцию Вахтанга Панкратьевича. Я же в палате новорожденных как в Анклаве сижу. Знаешь, что такое Анклав?
- Государство в государстве – свои правила, свои законы. Например, Ватикан в Италии. Но поскольку я знаю, как обращаться с новорожденными, отпускаю тебя. Но что делать с капельницей, если она прокапает?
- Она у меня единственная в палате. Возле малыша, - Зина, щадя Релю, не назвала ребёнка так, как они с Люсей его называли, - стоит колба с раствором. Залей туда половину – это ещё будет пару часов капать.
- Но вы же уйдёте не на пару часов, - возразила Реля.
- Что ты! – отозвалась надменно Люся. – Моих урологических больных, с трубочками, надо промывать уже скоро.
- А моих кормить, и избавлять от мокрых пелёнок, - улыбнулась Зина.
- Идите, но не надолго. И ко мне сын должен придти. Будете возвращаться, приведите его, если гардеробщицы не пропустят.
- Непременно, - отозвалась Зина, улыбаясь. – Какой он из себя, чтобы я узнала?
- Семь лет, но выглядит постарше. Черты лица мои. Волосы белые.
- Обожаю блондинов. Особенно семилетних! – Воскликнула Зина и девушки ушли.
Калерия прошла в палату новорожденных, в которой уже бывала неоднократно. Они с Галей даже помогали кормить и пеленать детей, когда бывали свободными. В палате находились «мамочки», в том числе мать даунёнка. Женщину можно было пожалеть. Как ей жить несчастной, если родные отвернутся от неё. Не год. Не два. Такие больные слабы умом, но в остальном живут долго, если конечно, родные заботятся о них. Впрочем, эта мать надеется, что дитя умрёт. Или бабка какая уморит его. Тогда зачем несчастного спасать? Думая так, Калерия, поздоровавшись с мамашами и чуть поговорив с ними об их детях, залила раствор в капельницу. Она такая же, как все – думает одно, делает другое. Мать дауна смотрела на её действия безучастно.
Пошла опять в коридор, куда потихонечку, после тихого часа стали выглядывать ходячие больные – целью их вылазок был туалет. Реля села и стала листать истории, а сердце ныло. Ну, как Люся с Зиной вернутся и скажут, что блондин, с чертами её лица, лежит на операционном столе. Не выдержала, сняла трубку, стала звонить домой. Ответил дядя Вася:
- Олежка? Да он полчаса как ушёл куда-то. Да, ел. Разогревал тут себе обед… Да чего ты волнуешься, дочь? Ну, заглянул, наверное, по пути на сквер – там сегодня каток залили. Придёт, не переживай ты!
Легко сказать «Не переживай!» Сосед своих детей не воспитывал. Как ушёл на войну, так и не вернулся в деревню. Первая дочь у него живёт в Курских краях. До двадцати одного года платил ей алименты. И сейчас хорошо помогает. Одевает её до сих пор и внукам без конца посылки шлёт. И правильно: чем его жёнушка на любовников его же деньги будет тратить, пусть лучше детям помогает. Есть у соседа и «грешная» дочь. С цыганкой переспал после войны в Москве уже, а она, не будь дурой, через семь месяцев подала на Василия в суд – ещё и мужа туда приволокла, который сказал, что ребёнок не его. Судья, наверное, надрывалась от смеха, но присудила дяде Васе алименты платить. Поэтому  сосед платил своей «законной» так долго – всё цыганам меньше достанется.
Но мысли о соседе занимали Калерию недолго. За спиной её остановился другой Василий:
- Что, Реля, на операцию меня?
- Тебе Елена Владимировна разве не говорила?
- Сообщила. И палатный врач со мной беседовал. А кто меня будет оперировать?
- А ты, разве, не поинтересовался?
- Нет. А теперь мучаюсь.
Реля  размышляла: - «Палатный врач – Егор Константинович, тридцатилетний холостяк, был ни «рыба, ни «мясо», как говорят в Украине. Чей-то «деточка», наверное, прорвался в медицину по блату. На работе не горел, и заведующая едва доверяла ему оперировать грыжи. Но с Васей возился изрядно, однако большую операцию ему не одолеть. Ассистировать он будет, Вася его больной».
- Я думаю, - сказала она мальчишке, - что оперировать тебя будет Елена Владимировна.
- Ой, спасибо, обрадовала. Руки у неё золотые.
- А в прошлый раз кто тебя оперировал?
- Она же!
- Тогда зачем ты спрашиваешь, я не понимаю.
Обрадованный Василий пошёл в палату и вернулся.
- Олежка должен придти сегодня, да?
- Жду его. Тревожусь, как всегда.
- Когда придёт, пусть к нам в палату зайдёт – он нам обещал рассказать фильм.
- Это какой же? – заинтересовалась Калерия.
- Что-то про мстителей – революционный фильм.
- Знаю. Ходили с ним уже не один раз его смотреть на большом экране. Но я боюсь, Вася, сегодня пускать его в вашу палату. А ну как он с улицы инфекцию вам какую занесёт? А у тебя во вторник операция.
- Что ты, Реля. Твой сын приносит в палаты такую энергетику, как и ты – больные выздоравливают от появления Олежки быстрее. А то нас, палатных больных, даже на прогулки не выпускают. Малышей некоторые матери выводят на улицу подышать свежим воздухом, а мы в палате лишь окнами проветриваемся.
У Рели защемило сердце: - «Хоть бы большие балконы были в больнице, чтобы больные и спать днём могли, в шезлонгах, как я видела в других больницах, а в хорошую погоду гулять. А Вася уже второй месяц без свежего воздуха. Просила у Елены Владимировны погулять с ним  в свой выходной и не где-нибудь, а в саду при больнице – не разрешила», - эти мысли её немного разозлили: - «Вася как узник здесь. А Олежку хочет видеть, чтоб придал ему сил. Неужели мой сын может это делать? Возможно, и ему Космос приделал крылышки, как мне в детстве, когда я летала и лечила больных. Пусть Елена меня потом увольняет с работы, но я пушу Олежку во вторую палату. Моя энергия и сына должна помочь Васе».
- Хорошо, - сказала она ожидающему ответа Василию. – Но сделаем так, чтоб он тихо прошёл в вашу палату и немного побыл с вами. Скажи там, чтоб никто не шумел, когда мой сын появится на пороге.
- Всё будет тихо мирно. А Елене Владимировне мы не скажем, если кто из нянек или медсестёр не донесёт. Ну, я пошёл, ждать Олежку.
Последние слова Василия подняли Реле настроение: - «Мои больные меня никогда не предадут».
 А тут и другая радость – открывается заветная дверь, через которую ходят профессора, академики, прекрасные хирурги. Или простые хирурги, анестезиологи, и входит самый важный для неё человек на свете, её мулат со светлыми волосами, почти в обнимку с Зиной.
- Ну, мать, и самостоятельный же у тебя мужичок растёт. Совершенно очаровал нашу «Цербершу» - гардеробщицу – как её мои родительницы окрестили. Их она раздевает с наглой рожей, что им тут «не положено». А твоего сына раздевает с улыбкой – не за рубль, заметь – и пропускает наверх. Я его почти на третьем этаже догнала и тоже успела влюбиться. Теперь и я стану мечтать о мальчике со смуглой кожей и белыми волосами. И чтоб «чертами лица был похож на мать». Но мне такого не родить красивого.
Олежка  расплылся в улыбке – он любил, когда говорили, что он похож на мать. Калерия тоже улыбалась – спала тяжесть с сердца. Даже не спросила у Зины, кого оперирует Вахтанг Панкратьевич. Родительский эгоизм: вот он перед ней, её мальчишка – руки-ноги целы, глаза на месте и она забыла, про всё на свете.
Когда Зина умчалась к своим новорожденным, Калерия сказала сыну:
- Тебя ждут во второй палате, чтоб ты им какой-то фильм рассказал. Ты войдёшь, сядешь возле стола и говори с ними. Но к больным, особенно к Васе, не подходи, за руку ни с кем не здоровайся, угощения не принимай.
- Мам, когда это я брал фрукты? Ты сама мне покупаешь их.
- Вот и хорошо. Поговоришь, и я тебя отпущу погулять в здешнем саду. Но с какой-нибудь матерью, которые идут со своими детками гулять.
- Ну да. Сейчас же уже темнеет быстро. Я могу потеряться в вашем саду. А так я тебя дождусь, когда ты работу закончишь, и мы вместе пойдём домой.
Олежка ушёл, и тут только Калерия вспомнила, что не спросила у Зины о мальчике, которого оперирует Вахтанг Панкратьевич: - «При Олежке нельзя было, - оправдала она себя, - но и память уже подводит. Когда думаю о сыне, и беспокоюсь, другое не держится в голове».
   Спросила у Люси, когда переодевались, после смены. Люся усмехнулась ядовито:
- Представляешь, у здоровенного парнюги – ему семнадцать лет – его доставили в нашу больницу, потому что боялись не довезти до Склифосовского, хватило ума выброситься с шестого этажа старого дома, потому что мать выходит замуж. Всё им торжество испортил, мало этого, ведь и себе жизнь укоротил. Даже Вахтанг сомневается, что спасёт его. Ну не дурак ли?
Релина реакция была совсем другой:
- Во всем виновата мать. Нельзя, имя уже взрослого сына, заниматься своим устройством, не оглядываясь на его протесты.
- Ну вот, если бы ты полюбила. Ты стала бы спрашивать у своего чудо-ребёнка?
- Я уже любила и не один раз. Всегда прикладывала мужчин к Олежке. Но мужчины сейчас в большинстве своём эгоисты и они не подходят в отчимы моему сыну.
- «Домас очень бы подошёл, - подумала, - но другие причины нас разводят».
- Ой, какая ты гордая женщина – подошла к ним Зина. – И думаешь, твой сын тебе спасибо скажет, когда вырастет. Пойдёт своей дорогой, на тебе не оглянется.
- Может и оглянется. – Калерия не могла представить бездушия в своём ребёнке. - Но в одном ты права – у каждого свой путь.  И что бы, не выбрал мой сын, я буду лишь помогать ему в осуществлении мечты.
- Даже если он выберет опасную профессию?
- Сейчас мало не опасных профессий. Даже медсестра, если сделает не тот укол, может угодить за решётку. А сына я буду держать материнской любовью, чтобы ему везло, в какой бы отрасли он не работал.
- Ты гениальная медсестра и мать – так сказал Вахтанг Панкратьевич, в операционной.
- В честь чего это он меня так окрестил? И к какому разговору, интересно.
- Спросил нас, - опять съехидничала Люся, - кто остался в отделении и когда узнал, что ты – успокоился.
- Не только успокоился, - подтвердила Зина, - но сказал, что ты помогаешь своими мыслями  ему делать операцию. Да он влюблён в тебя, Реля.
- Насчёт влюблённости можно поспорить, но если он так думает, то парень этот, кому он делал сегодня операцию, выживет. – «Как и Василий, которому сегодня не лишь я помогала готовиться к операции. Думаю, и Олежка вложил в него уверенность».
Лишь одно вызвало недоумение Рели – почему Вахтанг Панкратьевич сказал, что будет оперировать семилетнего мальчика? Испугал Релю – нарочно, зная, что у неё семилетний сын? Или нечаянно – например он сидел за хорошим столом с друзьями, ему позвонил, чтоб мчался на операцию, сказали, что парню семнадцать лет, а ему послышалось семь? Загадка, но выяснять с замечательным хирургом она не станет. Не станет липнуть, как другие женщины в больнице, чтоб не подумал, что она, как и те женщины и девушки, в него влюблена.


                Г л а в а   9.

Василия оперировали во вторник. Калерия боялась, как бы не отложили операцию. Мало ли что могло случиться – Вася мог простудиться, и ему не смогли бы делать наркоз. Поэтому, когда пришёл анестезиолог смотреть её подопечного –  это был тот самый Сева, которого Галя столь неприлично называла «Котом Васькой» - она пошла с ним в палату. «Кот», конечно, расцвёл – он предположил, наверное, в мыслях, что Реля, наконец, перестанет его отталкивать, прониклась к нему любовью, как многие дамы и девушки в этой больнице. Галя рассказывала, что из-за этого Казановы многие медсёстры и молодые врачихи не разговаривают друг с другом. Севастьян, после осмотра Васи, захотел «помурлыкать» с Калерией. И нарвался бы нежелание её с ним говорить, если бы Галя не крикнула подруге от телефона, чтоб готовила «грыжат» в операционную. Вот ещё мелкие операции – неужели в такой день нельзя их отложить? Пожалуй, Елена Владимировна устанет и на Васю у неё не хватит сил. Но не одна Реля, оказывается, была умная. В операционную пошла смена хирургов под предводительством Тамары Шалимовны. Это было удивительное совпадение с именами. Заведующая детскими яслями, куда Реля носила Олежку, имела такое же имя и отчество. Но та Тамара Шалимовна была «Гром-баба», как её звали за глаза и очень влюбчивая – крутила романы даже с родителями. А эта миниатюрная, недавно вернувшаяся из отпуска женщина – похоронила подругу, совсем молодую, оставившую Тамаре Шалимовне и вдовцу двух ребятишек. Поэтому и брала хорошая хирург большой отпуск, чтобы детишки привыкли к ней. А вдовец, кажется, влюбился и, предполагают, что по окончания траура, они распишутся.
- «Хорошо бы, - подумала Реля. – Такая великолепная женщина и одна. А тут судьба целую семью послала. Правда, через горе, но что поделаешь?» - Ей нравилась черноглазая и черноволосая женщина, с чуть раскосыми глазами – фигурка у не рожавшей женщины как у девушки – ещё природа наградила Тамару Шалимовну волнующим голосом актрисы Степановой. Но, может быть, такие голоса у этих женщин, потому что курят. Курят в медицине многие женщины, но у единиц голоса приобретают мужской оттенок. И вот этот мужской голос у хрупкой женщины потрясал Калерию.
Они с Галей, как заведённые, носились в операционную и обратно. Уже наступало время и Василия везти, но к Елене Владимировне неожиданно пришла её дочь. Калерия встречала её не раз уже в больнице и знала надменность Елены младшей. Она в малейших деталях повторяла мать, - полная, красивое лицо, - но не было в ней доброты их заведующей. И что-то ещё их сильно рознило. Реле, в спешке, было не разобрать в чём разница? Но вот она вошла в ординаторскую, чтобы спросить у Елены Владимировны, не подавать ли Василия в операционную? Младшая Елена окатила её презрительным взглядом: что, мол, за мелкая сошка мешает нам курить и говорить. – «Курит, - подумала и Реля с презрением, - а ведь недавно родила, грудью ещё, наверное, кормит. Впрочем, такие дамы, которые, едва видя мужчину, вешаются на него, детей грудью не кормят. Им надо фигуру сохранить. Но ведь не сохранила – ест много и всё вкусное».
- Что, дорогая моя, - выручила её Елена Владимировна, - о Василии волнуешься? Если уже укол сделан, везите его в операционную, я следом приду. Подожди, Реля, я о тебе расскажу своей дочери. Вот, Лена, твоя ровесница, а сын у неё в первый класс пошёл.
- Подумаешь, - скривила та полные губы, - у нашей Лерки тоже Егор в первый класс пошёл. Ну и что? Каторга – его провожать и встречать из школы. Ещё уроки с ним делать, с болваном.
- Не ври! У Леры сын умный, без тех трудностей, которые ты списала с кого-то другого. Вот когда у тебя пойдёт в первый класс, смотри, чтоб таким не был, - заведующая, будто подслушала мысли Калерии, и обратилась к ней: - Собери, доченька, снимки у меня на столе и вместе с историей болезни снеси всё это в операционную.
- Доченькой ты называешь твою медсестру? – скривила опять губы Елена младшая.
- Она мне больше дочери. Одним своим видом и способностями к работе, подзаряжает меня энергией, которую ты стараешься высосать перед операцией.
- Подумаешь, денег попросила, - Елена загасила сигарету.
- Если бы ты просила на ребёнка, мне бы приятней было. А то, наверное, чтобы после работы в кабак пойти?
- А когда же мне ходить в него, как не после работы? Погуляю, чтоб насладиться жизнью.
Собирая на столе Васины снимки, Реля скосила глаза: «погуляю», «наслаждаюсь» - птица вольная, что ли? Похоже, с мужем разошлась, но птенчик ей разве крылышки не связал?
Но Елена младшая не обратила на её взгляд никакого внимания – она продолжала прерванный Релей разговор:
- Так что, мать, я беру эти сапоги? Дашь ты мне 120 рублей?
- Ой, не знаю. Лера на меня обижается, что все деньги ты у меня выманиваешь. Недавно тебе дала полтораста рублей. И потом, сапоги же не столько стоят.
- Конечно. Но мне надо под сапоги кофточку в унисон купить. Или ты хочешь, чтобы твоя дочь сермяжкой ходила?
Калерии стало всё ясно: эта Леночка-Ленуся точная копия её сестры Веры – у них выпрашивать деньги у матерей одни и те же слова находятся. А Валерия – вторая дочь заведующей, получилась как Реля. Неужели тоже Золушкой в семье была? Значит, Елена Владимировна такая же, как Юлия Петровна – одну дочь балует, а вторую за дурочку держит? Неужели судьба не отомстит им за такое неравенство?
Калерия уже собиралась уходить, когда в ординаторскую вошёл анестезиолог с тем же вопросом, что и она – собирается ли «мамка Лялька»  идти, мыться перед операцией? Заведующая поспешила в операционную, кинув дочери, что денег у неё нет.
- Так может ты мне, Сева займёшь нужные мне 150 рэ?
- Откуда у бедного анестезиолога такие деньги? Я же ещё и алименты плачу, - отшутился. И помчался вслед за Еленой Владимировной.
Вторая Елена за ним: - Тогда не смей мне подкидывать больных в реанимацию.
- Это уж как мать твоя прикажет, куда везти. И, скорей всего к тебе и привезём. Так что готовься.
- Мам, чего он грозится?
- К тебе привезём больного. Иди на рабочее место и жди.
Реля шла последняя и была довольна. Пусть эта вальяжная барыня потрудится. Ишь, зад раскормила. Вот не поспит ночь с тяжёлым больным, вилять утром так не будет. И на сапоги и прочую одежду пусть сама себе зарабатывает. Калерия вспомнила, что с красивой одеждой ей стала помогать соседка по квартире. Отдаёт то, что самой уже не носить. И Реля не выпрашивает – Валентина, проникнувшись к ней хорошими чувствами как к хорошей матери и немного космической женщине, сама ей свои заграничные платья отдаёт.
- Галя, - заглянула она в грудничковую, - повезём Василия.
И, разумеется, Калерия, сделав все свои срочные дела по своим палатам, отпросилась у Марьи Ивановны сходить, посмотреть, как любимая заведующая делает Василию операцию. В операционной было полно студентов. Но узревший её спиной анестезиолог, прогнал от себя высокую, как каланча девушку и предложил хорошее место Реле. Было неловко, Калерия застеснялась. И пока она раздумывала, он властно протянул руку и поставил её рядом с собой. На её смуглой коже его пятерня отпечаталась, что врач тоже заметил. Нежно провёл по красноте:
- Прости, - шепнул.
- Ничего, - она насмешливо покосилась на него взглядом, чтоб не смотреть на развёрнутые внутренности Васи, над которыми колдовали много людей. -  Всех так хватаете? Многих гладите?
- А что? Электричество пропустил?
- Да. Хорошо, что я не засверкала и не заискрилась.
Поехидничав, она полностью переключилась на операцию. Вид разрезанного живота всегда приводил её в трепет. Но прошли те времена, когда она, студенткой, упала в обморок. Это было на первом курсе, и когда очнулась в предоперационной на топчане, первой мыслью пронеслось, что подошвы на туфельках потёртые и все, кто её укладывал, видели именно это. Она мгновенно вскочила, её уложили обратно и кто-то из стоящих рядом, произнёс:
- Хорошая будет медсестра, - и назвал имя известного хирурга: - Он тоже, на первой операции, упал в обморок. А туфель не стыдись, они ничто по сравнению с мировой медициной.
Теперь она без страха смотрела, как исправляют Васины почему-то не желающие работать нормально почки. Принято говорить, что у хороших хирургов руки золотые. Руками из золота ни одного больного не спасёшь. Из-за золота льётся кровь, а хорошего дела оно никогда не делало. Руки Елены, в резиновых перчатках были самые человеческие – умные, не торопливые, если спешить некуда и быстрые, когда надо для дела. Забыла, наверное, свою попрошайку дочь и исправляет неточности в человеческом организме.
Елена Владимировна напророчила. Когда Реля с Люсей приехала за Василием – Галя понесла своего малыша на обследование – Вася был в тяжёлом состоянии: не открывал глаз, не отвечал на вопросы, две капельницы были у него. Одна на ноге, там сделали веносекцию, значит, капать будут не одни сутки. Вторая капельница на руке и видно поставили её недавно, потому что когда Калерия приходила посмотреть на операцию, её не было.
- «Сколько же вливают в Василия. Бедный мой!» - подумала по-матерински.
И медсестра не замедлила сказаться:
- Куда везти его, Елена Владимировна? В палату или в реанимацию?
Та устало посмотрела на неё поверх марлевой повязки.
- Вези, родная, в реанимацию. Пусть там побудет. В палате ему не выдержать.
Тяжко им пришлось перекладывать Василия с двумя капельницами, если бы не студенты. Кто за руку, кто за ногу – как пёрышко водворили Васю на каталку. Казалось, в нём весу нет. Люся взяла капельницу, которая в руке у Василия и пошла впереди каталки, другой рукой направляя её ход. Реля толкала сзади и присматривала, чтоб Вася не пытался встать. Анестезиолог нёс вторую капельницу, идя рядом с Релей. То ли операция сказалась на нём, то ли попав меж двух женщин, одна из которых ему изрядно надоела – из-за Люсиндры, как говорили в операционной, расстроилась свадьба Севы, с одной из операционных медсестёр, которая уже считала Казанову мужем. Теперь этот расстроенный человек не смотрел на горделивую Люсю, а жался к Реле, но не смел дотрагиваться до неё даже случайно, получив в операционной отпор.
Реанимация была на втором этаже, в хоромах Вахтанга Панкратьевича. Не первый раз Калерия любовалась порядком в травматологии – всё здесь было лучше, чем у них. Кровати функциональные, со всякими рычагами-приспособлениями. Конечно не финские, которые поразили её на практике  в одной богатой больнице, но всё же лучше, чем в их отделении. Те с места на другое перетащить, сколько сил надо, а эти на колесах, почти сами едут. Всё это Реля узрела через раскрытые двери, которые почти во всех палатах нараспашку. И правильно, если ребята расшалятся, всякий, кто мимо идёт, сделает замечание – глядишь, меньше осложнений будет у больных. И второе, что не прошло мимо внимания Рели – обилия мужчин-врачей в травматологии. Мужчина – заведующий и подбирает себе таких же крепких соратников. В Первом отделении «Мамка Лялька», как её часто называют и … женское царство. Или не идут мужики в урологию, травма их больше привлекает – есть, где показать свои способности. Наверное, так. Но рассуждать Реле было некогда – Люся уже разворачивала каталку в сторону реанимационной палаты.
В реанимации четыре функциональных, финских кроватей: - «Вот они, голубушки! – обрадовалась Реля. – И все свободные. И Елена – дочь нашей заведующей, ещё выпрашивала, чтоб не везли ей тяжёлых больных. Зачем тогда училась на реаниматолога? Да и что ей тут делать, если Василий будет единственный больной. Даст распоряжение медсестре, что в какую капельницу заливать и пойдёт гулять по отделениям, высматривая себе партнёра на ночь – в реанимации, как мне Галя говорила, врачи работают сутками. Впрочем, и назначения для Васи важной барыне мама  уже расписала. А Леночка почивай или с мужчинами флиртуй, это уж как ей в голову взбредёт. Но с нами пришёл Сева, к которому, как я видела раньше, барынька не равнодушна. А тут ещё и Люся, тоже его себе в кавалеры назначившая. Как бы между этими двумя поклонницами Казановы не вспыхнула словесная перепалка. Надо будет как-то не дать разгореться ссоре, потому что Люся – девица надменная – она не посмотрит на то, что Елена – дочь нашей заведующей. А мне важней всего здоровье Васи – лишь бы ему не навредили».
Так думала Реля, глядя на вышедшую к ним из соседней комнатушки, где она, по-видимому, отдыхала «барыньку», тёпленькую ещё, глаза сонные:
- Вздремнула, пока вы оперировали. Ночью, чувствую, не придётся. - Сказала  Елена –младшая томно, жалея и любя себя, как когда-то Вера, тоже, лелеемая матерью, говаривала.
Но вдруг глаза Елены расширились, заиграли, и посыпались на утомлённого долгой анестезией Севастьяна, зазывающие взоры: - Ты сегодня тоже дежуришь? Какой-то ты вялый.
- Посидела бы ты у наркозного аппарата и подышала веселящим газом, вместе с больным. Вот он спит, после наркоза и мне спать хочется.
 Люся тоже занервничала: - Так иди и поспи в вашей спальне, а то вдруг привезут с травмой больного. Придется тебе ещё наркоз принимать вместе с ним.
- Подождите расходиться, - сказала насмешливо Калерия. – Давайте сначала Васю переложим на кровать.
Впятером они переложили Василия, очень удобно, чтоб лежал на натянутой простыне. Повесили капельницы, зафиксировали ему руки, чтоб не выдернул, будучи ещё под наркозом, не только нитки из шва, но и капельницы – в них теперь жизнь больного.
И тут же им предложили выезжать с их колымагой, потому что у порога реанимации уже стояла нового образца каталка – привезли тяжёлую девочку лет десяти, с переломами рук и ног, одетыми уже в гипс.
- «Свято место пусто не бывает, - подумала Калерия и почти пожалела Елену-младшую. Девочка хоть и в сознании, но может «дать прикурить» барыньке ночью. Они вывезли свою каталку, сделанную ещё, наверное, при Пирогове – полтора века назад, и, не сговариваясь, задержались, чтобы посмотреть маневренность новой каталки. Казалось, её не толкают, она сама выбирает дорогу.
- Какое чудо! – восхитилась Реля, у которой уже руки-ноги болели от их малоподвижной «телеги», как обзывали каталку в их отделении.
- Это всё Вахтанг, - Люся тоже завидовала. – Деловой мужик, так оборудовал отделение, что я, с удовольствием, пошла бы работать в травму.
Новая медсестра косо посмотрела на Людмилу – знает она или нет, что Вахтанг не раз предлагал Реле работать у него?
- Не помочь ли нам переложить девочку? – предложила она.
- Давай, - Люся с явным удовольствием вернулась. Ей не очень хотелось уходить из реанимации, где оставался ещё анестезиолог. – А ты отвези каталку в более удобное место. Она тут мешает. Лучше к лифту, - гнала она новенькую медсестру.
Но Реле удалось поставить каталку в нишу, и она вернулась к реанимации, чтоб ещё раз взглянуть на Васю – не проснулся ли её больной? Но Вася спал, а в реанимации разворачивалась интересная картина.
Елене–младшей пришлось оставить «замученного наркозом» Севу. (Калерии вспомнились слова из книги Ильфа и Петрова «замученный нарзаном», но там говорилась не о враче). И подойти к новой больной:
- Я так и знала! Скоро полная коробочка будет. Все везут в реанимацию, - и осеклась, увидев, что с новой больной прибыл необыкновенно красивый мужчина.
Уставший анестезиолог, едва она отошла от него, выскользнул из реанимации, зная по опыту, что молодая женщина не очень огорчится. Елена-младшая не только не огорчилась, но рявкнула на Люсю – и в этом случае чувствуя в ней соперницу:
- А что делает медсёстра из Первой хирургии? Привезла больного, и к своим торопись. Тут твоя помощь уже не требуется.
- Тьфу на эту продавщицу своего ненасытного тела! – Люся выскочила из реанимации и схватилась за их каталку. Сама довезла её до лифта. И пока ждали лифт, доложила Реле: - Это она сердится из-за нового ординатора. Он приехал из Украины на повышение квалификации. Вахтанг их тут здорово муштрует. Правда, красивый?
- Кто? Вахтанг? – насмешничала Реля, - вкатывая каталку в подоспевший лифт.
- Ну, Вахтанг вообще вне конкуренции. К сожалению ни в кого не влюбляется.
- Жену, наверное, любит? – осторожно спросила Реля, когда лифт тронулся.
- Ну, жену! Просто на работе ни с кем не связывается, чтоб не сплетничали. А любовница у него, наверняка, есть. И не одна. Ну вот. Застряли. Полдня теперь придётся в лифте просидеть. Марье Ивановне надо мяукнуть, чтоб лифтёра вызвала. - Люся сильно постучала по стенке.
Снизу отозвался лифтёр: - Сейчас, девочки. Подождите немного.
- Тебе видней, - усмехнулась Реля, продолжая разговор. – Это я Вахтанга Панкратьевича имею в виду. А про земляка моего что сказать? Да, недурён. Но у него, наверное, жена имеется. И детей не меньше трёх.
- Ну, ты или наивная или притворяешься? - Люся села на каталку. – Какое имеет значение жена,  если мужик без семьи приехал. – Она чувствовала в голосе Рели издевательство, и начала обороняться.
- Ты девушка. И для тебя не имеет значения, есть ли у человека жена? И ещё трое детей.
- Откуда знаешь, что у него трое детей? Впрочем, и это не имеет значения. Он здесь полгода будет один. Не без бабы же. Да его сегодня же Ленка захомутает.
- А она разве свободная женщина?
- Она, не в пример некоторым, всегда свободная. Как мама в молодости. Наша «мамка Лялька» знаешь, что вытворяла, в молодые годы, да ещё во время войны? – Девушка злилась на дочь их заведующей, а полить грязью хотела Елену Владимировну.
- Не знаю, - хотела остановить её Реля, но нарвалась на поток сплетен, которые она уже слышала от женщин постарше – те говорили со снисхождением. А Люся бьёт в запрещённые места, не милосердствуя. Конечно, её можно понять – вкрадчивая кошка Елена-младшая прямо на глазах умыкала у бедной девушки мужчин – одного за другим. Изголодалась толстая женщина, будучи в декретном отпуске. Вот и пусть бы её «Люсиндра» хлестала. Почему за «мамку Ляльку» принялась?
Калерия хотела заступиться за их заведующую, но тут, к её счастью, лифт стал подниматься и остановился на третьем этаже. Двери открылись. Они выкатили каталку, и Люся помчалась то ли к своим больным, то ли к подружке Наташе, рассказать какой красавец появился в их больнице.
А Реля столкнулась с Галей:
- В лифте застряли? Долго сидели? Люська тебе мозги полоскала насчёт своих любовников.
- Не знаю, что тебе сказать. Люсе сегодня повезло. В реанимации встретилась с новым врачом с Украины, который будет проходить ординатуру в травме.
- Уже и познакомилась с ним?
- Нет. Но полна надежд, что когда-то его заполучит. А сегодня отдала Елене-младшей.
- Вот же тоже разболтанная дочь у Елены Владимировны. Ни одного мужчину не пропустит. А Люська, значит, ждёт, когда и ей кусок сала отвалится.
- Здорово ты сказала. Но я пошла к своим больным, которых полчаса не видела.
- Посмотри, всё ли в порядке, и пойдём, поедим, а то у меня под ложечкой сосёт.
И только они сели поесть в раздаточной, как туда явилась Люся – тоже голодная. И будто они не расходились в разные стороны, продолжала говорить Реле и Гале об их заведующей:
- Ты мне не веришь, но спроси у Марьи Ивановны о «мамке Ляльке» - она же в войну с ней была.
- Спрашивать не буду – ты и так мне много всего наговорила.
- Это не всё. Марья тебе поведает, как муж Елены Владимировны еврей с бронёй и с малыми девчонками в тыл заехал, от фронта уклонился.
- И что? Из тыла тоже можно помогать фронту. Значит, человек был необходимый в тылу.
- «Необходимый», а Елена ему тут изменяла. И он знает об этом, но обожает её, прямо на руках носит, - продолжала Люся. - Верных жён так не берегут.
- Значит, достойна и есть за что обожать, - спокойно отпарировала Калерия, прерывая неприятный для неё разговор. – Она встала и подошла к крану, чтобы вымыть посуду за собой: - «Экая соплюшка! Она думает, что я с ней буду обсуждать Елену Владимировну».
Но наедине с собой, она подумала над тем, что ей сказала Люся. Пожалуй, девчонка… женщина уже, опытней самой Рели, права. Могла так себя вести Елена - старшая? И во время войны и потом, пока была молодая. Иначе откуда такое нахальство у одной из её «близняшек»? Вера – старшая сестра Рели, тоже перенимала всё от матери. Какая же тогда вторая дочь у Елены Владимировны? Реля почему-то была уверена, что они похожи характерами со своей почти тёзкой – Лерой. Ведь должно же быть в природе равновесие. Иначе бы мир давно полетел в тартарары. И мать эта Ленка будет паршивая, как и Елена Владимировна, если несправедливо воспитывала своих дочерей. Плохая мать и отличный хирург. Может такое сочетаться в женщине? По своей матери, Калерия знала, что такое возможно. Юлия Петровна часто говорила, что её на работе ценят. Разве и она была к своим работницам так же внимательна, как Елена Владимировна? Нет, наверное, потому что украинки часто обсуждали её матушку за неровное отношение к старшим дочерям, за гуляние с мужчинами – областным и районным начальством. У Рели голова пошла кругом. И хоть бы в одной книге она прочла, что от таких матерей страдают дети: как любимые, так и не любимые. Возьмёшь современную книжечку в руки, а перед глазами круги, то розовые, то голубые – в Советском Союзе все матери хорошие, особенно коммунистки – эти не гуляют, не пьют, дети у них растут, окружённые заботой. В каком раю жили эти авторы? Довелось ли им голодать? Довелось ли ходить в рваной одежде? Довелось ли уходить из дома, после школы, без копейки денег от матери? Последнее время Калерия перешла на французскую и американскую литературу или советские детективы читала. Лишь через много лет узнает она, что и там тоже полировали жизнь. А жизнь почище всяких детективов: снаружи вроде ровное течение, а столько подводных бурь, столько завихрений. И всё равно Елену Владимировну она любила. Чужих матерей любить легче, даже если знаешь о них такую гадость.   
 

                Г л а в а   10.

Три дня Вася лежал в реанимации. Но уже в первый же день, когда Реля пришла его проведать, стал проситься в отделение. Неудобно было большому мальчику лежать рядом с девочкой, по возрасту хоть и маленькой, но какая акселератка – она задавала такие вопросы приезжему, что Василий не знал, что ответить, хоть и был начитан.
Калерия вспомнила, как сама  лежала со скарлатиной в сельской больнице, а там тоже находился парень из музыкального училища, старше её, и какие тёплые были между ними отношения. Аркадий был ей послан Космосом и фактически он полечил Релю, а не влюбчивая «Анна Каренина», которая сошла с ума, когда музыкант сбежал из инфекционного отделения.
А эта девочка со сломанными руками и ногами не стеснялась, задавать Васе вопросы, как он писает и какает? Издевалась, наверное, акселератка и некому было её остановить. Врач не обращала внимания, как ведут себя тяжёлые больные – ей было не до этого. Мужчины её занимали больше, а ещё мать не даёт денег на обновы. Не в больнице же только ей встречаться?
На второй день стало ещё хуже: в реанимацию поступил двух с половиной лет малыш, изнасилованный отцом-кавказцем. Зверь, что ли, или невменяемый, чтобы своего ребёнка так изувечить? Медсестра реанимации, выйдя с Калерией в коридор, шёпотом рассказывала ей, что изверга забрали в милицию, а в больницу прибегала взволнованная мать. Пришла не для того, чтоб пролить слезу над своим, быть может, умирающим ребёнком. А просила, простить её мужа, чтоб не посадили садиста. И всего-то надо написать в справке, что ребёнок сам с собой это сделал. Вахтанг Панкратьевич, обычно сдержанный человек, не выдержал, закричал, что она не мать и выгнал её. И вслед ещё кричал, что его бы воля, он и мать и отца задушил бы собственными руками.
После этого Калерия почувствовала теплоту в сердце. Не будь у неё Домаса, влюбилась бы в непревзойдённого детского хирурга и отличного человека. Опять платоническая любовь, как с Юрием-поляком? Возможно. Но только не приближаться друг к другу, чтоб не страдать как с Юрием. - «Здравствуйте и до свидания» и вся любовь издалека. Никаких театров, никаких поездок по Золотому кольцу Москвы – хорошо и то, что оба они загружены больными и думами, как их вылечить.
А заведующую Реля стала просить вернуть Василия в палату. Елена Владимировна посмотрела удивлённо: - Тебе же придётся с ним мучиться.
- Пусть, зато Вася будет легче среди сверстников. А мальчишек я угомоню, чтоб вели себя тише. Они меня слушаются.
- Дело твоё, дочь. Главное, чтоб потом не плакала.
Калерия улыбнулась: чуть не с первого дня стала её так называть Елена Владимировна – видно она, в самом деле, похожа на вторую её «близняшку» - не внешне, а содержанием своим. Хоть бы одним глазком увидеть Леру, в глаза ей заглянуть. Улыбнуться. Подбодрить. Не одни  мы на свете. Нас много и мы можем составить не худшую часть человечества. Реля была уверена, что Лера её поймёт и не посмотрит надменными, пустыми глазами, как её сестрица.
   Василия перевели в палату почти перед уходом Калерии с работы. Но она ещё днём сумела провести маленький ликбез с большими юношами, чтобы они вели себя тихо, когда привезут тяжёлого больного. Мальчишки ей обещали, и она была уверена, что так и будет.
А, придя утром на работу, она услышала крик старшей сестры – да не где-нибудь, а возле самой второй палаты. Марья Ивановна возмущалась, что ночная медсестра не успела до сдачи смены стерилизовать наконечники. – «Бог ты мой! – подумала с возмущением Калерия. – Наконечники потребуются только вечером. А медсестра, наверное, дежурила на два поста. Ей бы лишь в палатах порядок навести, какие уж тут наконечники!»
Подойдя к старшей медсестре, она нагнулась к её уху:
- Что вы так громко кричите, Марья Ивановна? У меня в палатах есть тяжёлые больные – им ваш крик не добавит здоровья.
- Всегда кричу и больные, что-то не жаловались.
- Больные не жаловались, потому что боятся, что вы и на них спустите свой гнев. Хотя чего вам гневаться на больных – каждый день вы, выводя выздоровевших детей родителям, получаете мзду, хотя не ухаживаете за ними, а тут ещё с утра пораньше глушите их своим мощным голосом.
- Если я получаю деньги от родных, то выводи сама. Но тебе они в карман не положат – молодая ещё.
- Хорошо, что предупредили. Чтобы больше родители не разорялись, я стану выводить выздоровевших  больных – прикрою вам один ручеёк из денег.
- А что у меня и другие есть? – голос Марьи Ивановны дошёл до шёпота.
- Есть. И если я ещё раз услышу, что вы кричите возле моих палат, прикрою вам и другой ручей. Чувствуете, не ручеёк, а ручей.
- За что ты так, Реля, меня? Ведь я к тебе со всей душой. Всем говорю, что ты медсестра от Бога.
- Не вспоминайте Бога, Марья Ивановна, при всех ваших неблаговидных делах. А сейчас зайду в палату, посмотрю какой вред, вы сделали Васе, и пойду к Елене Владимировне, доложу о ваших криках. Пока о криках, Марья Ивановна, - подчеркнула Реля. – Говорят, что у вас тяжело болен муж – рак. Он страдает. Вполне могу допустить, что страдаете с ним и вы. Но почему срываетесь на ночных медсестёр? А между тем они работают иногда одна за двух или даже трёх человек, причём за эту тяжеленную работу, вы не платите ни копейки.
- Нельзя, Реля, нельзя, бухгалтерия не пропустит.
- Во второй хирургии почему-то медсёстрам платят переработку, а у нас нельзя? Нет ли у вас «мёртвых душ», то есть люди, которые не работают, в вы им выводите зарплату?
 - Что ты, Реля! Да меня бы уж давно посадили.
Не слушая её, Калерия зашла в палату взрослых мальчишек и убедилась, что на Васю плохо подействовал крик Марьи Ивановны. Подойдя к нему, она поправила одеяло.
- Разбудила тебя, Марья Ивановна?
- Да. Чего она так орёт? Прямо по голове как молотом.
- Я её успокоила, надеюсь надолго. А сейчас пойду, побеседую с Еленой Владимировной.
- Из-за меня? По поводу моего здоровья?
- Чего тревожиться. Ты выздоравливаешь, я вижу.
- Спасибо.
Калерия вышла из палаты и увидела, что Марья Ивановна уже входит в палату новорожденных, которая была в конце коридора: - «Хитрая лиса. Думает, что так я забуду зайти к заведующей».
По счастью «мамка Лялька» была одна:
- Что случилось? Если ты беспокоишься о Васе, то я к нему уже заходила – он молодец.
- Елена Владимировна, усмирите, пожалуйста, Марью Ивановну. Она травмирует медсестёр и больных своим криком.  Я вхожу в отделение, чтобы принять больных у ночной медсестры, а старшая кричит возле моих палат, что кто-то из ночных не прокипятил наконечники. Туалет в обратной стороне, приведи их туда, и ори сколько хочешь. Простите, за грубое слово.
- Э, милая, в этом конце я недалеко. Кто бы ей дал кричать на медсестёр?
- Да. Вы бы заступились, ночные бы не разбежались, хотя сегодня у нас нет пятиминутки, я бы спокойно приняла своих больных. А то крик Марьи Ивановны разогнал их.
- И где она теперь? Веди меня к ней.
- Спряталась в палате новорожденных. Думала, что я не пойду к вам, если её нет на посту.
- Отсиживается всегда там, когда чует, что и я на неё нападу. Пошли.
В палате новорожденных Марья Ивановна, что было совершенно неожиданно, отчитывала Зину. Зину, которую она так любила и… побаивалась её язычка. Реля успела лишь подумать, что  старшая, в нарушении графика, ставит свою любимицу работать то в день, то в ночь. Может, по просьбе Зины? Насмешница пошла на какие-нибудь курсы, уж не языки ли изучать? Вот будет диво, если Зина начнёт изъясняться на эсперанто. А пока они говорили на русском языке.
- Я вам сотый раз объясняю, Марья Ивановна, что мне не было в чём стерилизовать ваши проклятые наконечники. Кастрюля пропала.
- Не нашла кастрюли? А где же она?
- Не знаю. Может, её кто выбросил – она уже просилась на помойку.
- Как выбросили? Неси мне кастрюлю из дома.
- Здравствуйте! Шприцы, если сожжёшь, покупай. Кастрюлю вам неси. Может, скоро мы и пелёнки должны будем покупать для новорожденных? А если эту кастрюлю стащили из другой хирургии – у нас же проходной двор, кто угодно может зайти и взять. И я на этом конце коридора должна следить, что делается на том? Это пусть няни следят, это их хозяйство.
На этом их прервала Елена Владимировна.
- Марья, ты чего шумишь? Иду по отделению, слышу шум – у нас больница или оперный театр? Ещё знаешь, Марья, в горах хорошо кричать или у водопада, никто не услышит, развивай свой голос. Хочешь, я тебе путёвку достану в горный санаторий?
- Что вы, Елена Владимировна, куда я от своего мужа скроюсь?
- Тогда чего в отделении крик создаёшь?
- Так наконечники же!
- Опять наконечники. Сколько раз тебе говорила, что медсёстры устают, а няньки спят по ночам – доверила бы им стерилизовать эту гадость. Они поужинают вечером и как барыни ложатся спать.
- Ошибаетесь, Елена Владимировна, они же и клизмы делают.
- И это правильно, потому что числятся помощницами медсестёр. Так почему им попозже не стерилизовать наконечники? И потому что няни рано уходят, ты набрасываешься на медсестёр? А они устают, как я и ты знаем. Зина, ты сегодня на скольких постах работала. На двух. Так я и знала. Марья, а давай-ка я тебя назначу старшей нашего отделения и травмы. Справишься?
- Боже упаси! Что вы, Елена Владимировна?
- Так почему медсёстрам навязываешь лишнее за их каторжный труд?
- Так некому же работать!
- Но ты, по крайней мере, платишь им за переработку?
- Не положено!
- Подозреваю, Марья, что у тебя на это не положено, кто-то получает деньги, за чужой труд, - заведующая будто подслушала мысли Калерии.
- Что вы, Елена Владимировна, кому же охота в тюрьму идти за подлог? – Марья Ивановна покосилась на Релю и та пожалела, что ранее сказала ей о «мёртвых душах». Теперь старшая медсестра подумает, что это она подсказала заведующей о тайных работниках. Теперь станет её преследовать за каждую недоделку. Но пусть попробует. Реля просто не станет принимать в ночную смену чужие посты. Но это она так думала – будет брать чужие посты – детей же не оставишь без присмотра.
Зина, уходя, подкинула Марье Ивановне записку, в которой красивым почерком было написано: - «Марья Ивановна, убедительно вас прошу не переставлять больше, в отсутствие медсестёр им рабочие дни. Согласно вашему старому графику, в понедельник у меня стояла ночная сена, и я взяла талон к зубному врачу именно на этот день. И, разумеется, пойду. А выйду в ночь. С уважением Зина».
Марья Ивановна огорчилась: - Уже и мстит, - сказала, дав почитать Калерии Зинин шедевр.
- Мстит? Не думаю. Она девушка справедливая. Можно я возьму записку на память?
- Зачем тебе?
- Мне нравится её стиль. А я мечтаю стать писателем. Надеюсь, она мне пригодится.
Марья Ивановна укоризненно посмотрела на Калерию и покачала головой – не поверила. Зато из ординаторской выглянула Елена Владимировна.
- Что я слышу, дочь моя? У нас намечается придворный летописец? Зайди ко мне, побеседуем.
Калерия вошла, неуверенно улыбаясь: - Я пошутила, Елена Владимировна.
- Не отнекивайся. То-то на днях Вахтанг Панкратьевич предлагал мне, шутя, разумеется, поменять тебя на двух его медсестёр, на выбор. Откуда он знает, что бы – будущий литератор. Вы знакомы с ним? Давно?
Я Вахтанга Панкратьевича увидела здесь впервые, как и вас. До этого никогда с ним не встречалась и не знала, что такой талантливый хирург есть в Москве.
- Но откуда он узнал о тебе? Ты кому-нибудь говорила, что пишешь?
- Никому, даже сыну не признаюсь. И писать я только начала, ещё не знаю, получится ли что-нибудь.
- Но почему же тогда Вахтанг сказал, что ты – человек неординарный? Вот нюх у мужчин. Он, возможно, имел в виду твои женские качества. Ты женщина особенная? Тебе никто так их мужчин не говорил.
- Нет, - смутилась Калерия и тут же вспомнила, что Домас считает её лучшей из рода женщин, но это, наверное, лишь его ощущения. Вахтанг Панкратьевич этого знать не может.
- Да… Я теперь тебя и на трёх медсестёр не променяю, даже если в отделении не хватает рабочих рук. Писатель и нам самим нужен – может, вставишь в книгу твою заведующую?
- Непременно, - Калерия улыбнулась, - такого яркого человека нельзя обойти стороной. Но у меня есть недостаток, Елена Владимировна – я как вижу и чувствую, так и описываю. У меня не будет розовых или чёрных людей, каких сейчас можно встретить в совремённых книгах.
- Какими же ты нас видишь?
- Люди разные: в человеке очень много всего намешано и хорошего, и плохого. И в зависимости от обстоятельств жизни в человеке всплывает то одно, то другое.
- А в тебе есть плохие черты?
- Есть. Я очень нетерпимая к отрицательным поступкам других, хотя и пытаюсь понять, почему они это делают.
- Хочешь понять – это уже хорошо. Значит, ты можешь осветить человека и с хорошей, и с плохой стороны?
- Вам такой летописец не подходит?
- Почему же? Увидев себя отрицательным, человек может исправиться.
- Ой, Елена Владимировна, иногда не всё можно исправить, - Калерия подумала о матери, которую она как не пыталась, повернуть её скверный характер не могла. – Жизнь заново не перепишешь и сделанного назад не возьмёшь.
- Мудрые слова. Значит вот с этого ты начала исследования человеческих душ? И много пишешь?
Сейчас почти не пишу – времени нет. Раньше работала в детском саду и училась по вечерам, - Калерия не стала говорить, как её отвлекали родные сёстры, ничего не принося взамен её хлопотам о них, лишь огорчения. – Работа в больнице затянула сильней. А в выходные надо с сыном куда-то сходить, чего-то достать из продуктов на неделю – быт заедает.
- Да, писатель должен быть совершенно одиноким или с таким человеком, кто заботится о быте, высвобождая ему время на творчество. Поэтому тебе тяжело, имея ещё маленького сына и без матери, которая бы по магазинам ходила, еду готовила.
- «Да, - подумала насмешливо Калерия. – Юлия Петровна, когда приезжала, то сама норовила на шею сесть, и обижалась, если я её деликатесами не кормила и вина не покупала».
- Но я думаю, что, пойдя работать в ночь, ты втянешься и станешь писать, - продолжала их заведующая. – Так вот почему тебя заметил Вахтанг Панкратьевич. Он сам талантливый человек, а рыбак рыбака видит издалека. Удивляюсь, что я тебя раньше не распознала, хотя всё время чувствовала, что в тебе что-то кроется. Ты похожа на мою вторую дочь – Валерию. Она так же, как ты, не выносит плохих поступков, особенно близких. Мне иногда кажется, что у неё оголены нервы. Иногда я боюсь, чтоб Лера, из-за своей чувствительности не загремела в Кащенко.
- Если у Леры оголены нервы – как вы говорите – в этом, наверное, и вы виноваты?
- Была неважной матерью, признаюсь. Но Лена принимает меня такой, как я есть, а Лера критикует немилосердно.
- И вы её не любите за это?
- Признаюсь. А ты откуда знаешь? У тебя такая же мать была? Не повезло тебе. Но, может, это и спровоцировало в тебе желание писать? Вдруг и Валерия моя станет писателем. Правда она не очень любила литературу и книг мало читала.
- Если не любила литературу, делать ей в литературе нечего. Я, когда читаю интересную книгу, поесть забываю. И так же увлекаюсь, когда сама пишу – ночи напролёт.
- Поэтому и говорят, что поэты, писатели, художники – не от мира сего. Их даже называют чудаками, а чудаки, как известно, украшают мир, - не так ли? – Елена Владимировна улыбнулась.
- Не знаю, - Калерия ответила на её улыбку и встала со стула. – Пора мне идти к моим больным. Василий, наверное, заждался.
- Ты его уже видела?
- Заглядывала в палату, перед тем, как идти на крик к Марье Ивановне.
- Скажи, пожалуйста, почему медсёстры не уважают старшую медсестру? Заметила?
- Я скажу, но если только не будет репрессий с вашей стороны на Марью Ивановну.
- Что ты! Мы же с ней вместе в войну были, поэтому я ей много прощаю.
 - Марья Ивановна на медсестёр давит, а между тем она не совсем честный человек.
- Это ты имеешь в виду её левые заработки?
- Если знаете, зачем спрашиваете?
- Да, я знаю. Но не убивать же её за то, что родители сами дают.
- Дают, а потом жалуются, что она ещё с них тянет. А если берёт взятки, хотя бы за больными помогала ухаживать. Иной раз шприцы поставим и убегаем в операционную, предупредив её. Она проворонит шприцы и с медсестёр тянет тоже деньги, якобы на новые.
- Так она и вас облагает данью? Я ей запрещу это делать. Но и вы поймите, девочки. Утром она приходит с больной головой, после бессонной ночи возле ракового мужа – вот и срывается. И надо бы её наказать за поборы с родителей, но как подумаю, что медики получают мало – жалко становится. Не хватка, нищета Марью Ивановну к этому привели.
- Я тоже так понимаю, - Калерия дошла до порога и обернулась. – Прошу вас, Елена Владимировна, никому не говорите, что я пишу. Люди начнут мне истории свои рассказывать – чаще всего приукрашают свои поступки, а я люблю докапываться до всего сама.
- Судя по мне, ты правильно всё видишь. Но ты же Марье сказала, что пишешь.
- Марья Ивановна не поверила. Не до того ей.
- И то хорошо, а я тебя не выдам.   

                Г л а в а   11.

Для работы над первой рукописью Реле оставались лишь ночи. Днём набиралась впечатлений, переживаний, всё это приносила домой, изливала на Олежку тревогой – туда не ходи, на конфеты подозрительных дядей не льстись. Она ещё с практики знала о подлецах, заманивающих мальчиков или девочек по чердакам да подвалам и насилующих их. Или рассказывала, с какими травмами привозят мальчишек со строек или полуразрушенных домов, чтоб Олежка знал, что может случиться с глупо интересующимися мальчиками. Клады они, видите ли, ищут! И попадают в больницы со страшными болями и остаются инвалидами на всю жизнь. Она работала с плановыми больными, у которых боли сидели с рождения. И эти плохо поддающиеся лечению боли, переливались болью в её усталую голову или руки, не давали заснуть – вот и тянулась к бумаге. Не желая переходить в комнату Валентины, Реля тихо поднималась, и, стараясь не потревожить своего школьника, подтягивала к дивану его маленький столик, склонялась над бумагами. Но так бывало не всегда. Иногда заснуть не могла от пережитого днём, а заставить себя подняться не могла от усталости. И, лёжа в постели, выстраивала сюжеты, целые главы в голове своей, потом дремала, а к утру всё выстроенное ею ночью, исчезало. Так терялось очень многое. Правда иногда, сочинённое устно возвращались к ней, и кое-что Реля записывала.
Калерия понимала, что творческие люди не должны работать, они должны быть свободными, а заниматься только сочинительством – тогда как бы она смогла написать о больнице, про детский сад? Не было бы у домохозяйки и Юрия Александровича, с которым ездила по Москве, по Подмосковью и не напиталась бы духом русским. А ещё раньше духом Литвы, Украины, Белоруссии. Нет, и творческие люди должны работать, чтобы быть в курсе жизни не только города или страны, но и всего мира. Но трудно писать, когда постоянно занята болью других людей. С её бы наблюдениями за много лет, Реле хотя бы год отвели на занятия литературой. Но где та спина, за которой она могла бы спрятаться? Домас? Он мог бы заслонить на некоторое время, дать поработать творчески, но где он сейчас? Возле своей родной дочери, которая, как Реля «увидела» сразу, принесёт Домасу смерть.  Ещё можно было писать по её нечастым выходным, если в доме был приготовлен обед, но всего полдня, потому что в материн выходной они с Олежкой строили планы – куда бы сходить и чтобы интересное увидеть. Общение с сыном также наполняли Калерию образами, потому что он очень эмоционально рассказывал о друзьях своих, о том, что у них происходит в школе и за пределами её – и это подпитывало воображение Рели, как можно будет поместить это в рассказ или повесть. И получалось, живут они с Олежкой трудной, но интересной жизнью.
Почти перед Новым годом, придя после выходного на работу, Калерия застала Василия сидящим на постели. Это был приятный сюрприз. А днём привезли громадного парнишку из взрослой больницы, который был парализован уже полгода. Прыгнул глупый мальчишка ещё летом в Москву-реку вниз головой – они в «салки» играли. Другие до него прыгали и ничего, сошло им, наверное, были маленькие и подвижные. А этот акселерат сразу сломал себе шейные позвонки. Конечно, он большой и неуклюжий, где ему было гоняться за ловкими сверстниками? Но рост и возраст - несовместимые понятия. По росту он походил на семнадцатилетнего парня – недаром на скорой помощи его приняли за взрослого и отвезли во взрослую больницу. Но ум его не превышал развитие двенадцатилетнего, каким на самом деле он и являлся. Конечно, проведя полгода во взрослой больнице, будучи парализованным, мальчик стремительно повзрослел. Теперь-то ум его тянет на двадцать лет, а может и больше, да что толку?
Зина, встретив Калерию в коридоре, спросила: - К тебе, говорят, мужичищу привезли? Парализован? Бедная, достанется тебе. Что, ему трубку будут вставлять? Вот говорят палаты твои лёгкие. Да убей меня, не согласилась бы на них. Можно, я приду на него посмотрю?
- Приходи, - согласилась Реля, - только к моим мальчишкам запросто не зайдёшь, как к твоим новорожденным. Сразу догадаются, ради чего ты пришла. Как бы это сделать поумней? К трём часам должен придти доцент Степанов – пристройся к его свите.
- Доцент? В очках! Неудобно. Я его боюсь.
- Да что ты. Степанов – простой человек. Я на его операцию попала – приехали мы с Галей за больным, а он ещё не был готов. А рядом на соседнем столе Степанов оперировал, так мы с Галей поглядели немного. Знаешь, зрелище непривлекательное, кровищи, конечно. Но пальцы у него музыкальные – такие ловкие. Мне показалось, что он пальцами больше видит, чем глазами.
- Как ты рассказываешь. При первой же возможности, сбегаю, посмотрю, как Эдуард Александрович оперирует. А ты, мне сдаётся, заступилась перед Марьей за меня?
Калерия усмехнулась: - Насколько я помню, за тебя заступалась «мамка Лялька». Кроме неё никто не мог остановить старшую сестру.
- Вот! Ты это умно придумала. Теперь крикуша наша на квартал, а если повезёт, то на полгода, притихнет.
- Девушки, - можно вас на минуточку, - позвала их женщина от лифта. – Здравствуйте.
- Здравствуйте. Кто вы?
- К вам мальчишку сегодня привезли на перевозке – крупный такой. Это мой сын.
У Калерии сжалось сердце. Бедная женщина! Сколько ей ещё предстоит мучений с несчастным мальчишкой. Ведь кормила его, он интенсивно ел, она, как всякая мать, радовалась, а получилось, на муки вырос.
- Саша ваш у меня в палате, - проговорила она. – А у вас, наверное, постоянный пропуск к нему?
- Да. Привыкайте к моему постоянному присутствию. Физический труд, по гигиене, весь на семье – перевернуть его, обработать. Через день будем с отцом работать и навещать сына.
Простите, но как вам удалось его отвоевать?.. – Калерия запнулась. Она вспомнила выпускника Клязьминской школы, где они с детским садом разместились на даче, который прыгнул в речку и сломал те же позвонки, что и её новый больной. Тот взрослый юноша, уже влюбившийся в воспитательницу Ольгу – подругу Калерии – промучился трое суток и скончался.
- Договаривайте. От смерти? Третий-пятый позвонки – это конец. Мне сразу так сказали, когда я прибежала в больницу. И чтоб облегчить его страдания, оставили меня с сыном в больнице. Предупредили, что ему нельзя метаться, вскакивать и даже головой поворачивать. Он не метался, не вскакивал, а голову его я всю ночь руками держала. И целую неделю родственники возле него дежурили – я всех мобилизовала.
- Как это вам удалось? – спросила Калерия, которую родные не помиловали бы.
- Как? Я их всю жизнь харчами снабжаю. И муж тоже.
- А где вы работаете?
- Я – директор крупного магазина. Муж – директор ресторана.
- Тогда понятно, почему у вас такой крупный сын, - сказала Зина.
- Да, девочки, на одной икре  - красной и чёрной сын рос. Я его и сейчас, зимой, кормлю самыми свежими витаминами.
- Идите в палату, он вас ждёт, - скала Калерия. Ей почему-то стал неприятен этот разговор. Все деликатесы для сыночка директора крупного магазина оплачивали, конечно, из карманов покупателей. Ей было противно, когда из её маленькой зарплаты в магазинах вырывали, ею, с таким тяжким трудом заработанные деньги. А станешь говорить, так обругают продавщицы, что стыдно потом людям в глаза смотреть. Хотя обычно стоящие в очереди женщины, молча поддерживали её. Редко находились люди, кто тоже высказывался против обвешивания и наглого обмана. Но были и такие, кто начинал кричать, чтоб не задерживали очередь. Конечно, если простоишь час или два и такие люди мешают, кто начинает добиваться справедливости. Но хуже всего были старушки, вроде её свекрови, которые хотели получить товар без очереди и начинали защищать продавцов, а те им лучше товар выберут, и, разумеется, обвесят или сдачи не сдадут, так ведь и в очереди не стояли и поддерживали их воровство. Нюшка не раз говорила, что в продуктовых магазинах она в очереди не стоит, потому что все её знают – взвешивают сразу, едва она назовёт товар, и конечно, она и кассиру деньги даёт и продавцам, вместе с чеком наловчилась, протягивать вместе с чеком: - «Они получают за месяц, как я, иной раз за день, так чего мне людей не отблагодарить?» Вот такие хитрости Калерия, живя в Москве, не приветствовала и не любила торгашей. Ведь знают, что рискуют. Бывшая свекровь уже отсидела в тюрьме, и тётя Шура готовится туда пойти. И подвела её под этот «Монастырь» её же подруженька. Марья Яковлевна некоторое время работала в булочной, где Александра была заведующей. И вот эта проныра – её соседка, разведала все тонкости махинаций, ушла и где-то уж доложила, чтоб с мужем Александры крутить «амуры» в открытую. А о «доходах» директоров больших магазинов Калерия знала не понаслышке. В Клязьме, куда они выезжали на дачу с детским садом, к Реле «прикалывался» немолодой уже директор универмага. Прямо выложил, что она от их связи может иметь: кроме птичьего молока – всё, и в любом количестве. Правда и птичье молоко в конфетах уже продаётся. И когда Реля насмешливо заметила, что дорого же покупает он себе любовниц, засмеялся. Откровенно признался, что магазин семью его кормит даром, одевает и обувает. А так же дачу, машину и поступление его детей в институты, тоже магазин оплачивает. Реля с омерзением прогнала его, сказала, что не желает, чтоб и любовницу ему оплачивали покупатели. И вот диво: однажды, приехав с экзаменов, встретила похоронную процессию – Реля всмотрелась в лицо и поняла – это её поклонник. И старушка местная подтвердила:
- Директора магазина хоронят, милая. Ишь, какой гроб богатый! И памятник ему поставят, не простой. Что им жалко? Воровал, он много, но вот попался. Говорят – разрыв сердца у него. Или любовница прогнала его молодая, вот он и не выдержал.
Калерия подумала тогда: - «Неужели Космос услышал мои слова и наказал его?»
- Любовница? – отозвался насмешливо старичок, идущий рядом. – Ревизия набросилась на его магазин, да так рыла, что вот могилу ему и вырыла. Гроб, говорили, он себе купил загодя, но что касается памятника барского, то это вряд ли будет. Потому конфисковали у него много на Московской квартире, да и дачу потрясли. Дети не пришли на папины похороны – выгонят их из институтов, потому платить за тунеядцев некому будет.
- Не выгонят, - возразила старушка. – Товарищи покойного помогут детям закончить учёбу, а потом и на хорошее место устроиться.
- В торговле товарищей нет. Все директора сейчас прижмутся, а ну как на их магазины нашлют ревизию? Они сейчас будут делать вид, что с покойным никаких дел не имели.         
 
- Что, Реля, торгашка вызвала у тебя неприятное чувство? – вырвала её из воспоминаний Зина.
- Очень заметно? – Калерия покраснела.
- Ты прямо в лице изменилась.
- Да есть кой-какие ассоциации, когда говорю с директорами магазинов.
- Мне кажется, ты так много испытала в жизни, что на каждый случай у тебя имеется собственное воспоминание. Верно?
- До чего же ты проницательная! – Калерия поразилась. – Впрочем, я и сама с юности хороших и плохих людей кожей чувствую.
- Говорят, ты разведена? А в будущем муже плохого человека узнала?
- Ну, во-первых, он не был плохим человеком, пока мы не приехали в Москву и мать моего мужа – спекулянтка, отсидевшая в тюрьме, но не бросившая свого поганого занятия – отнимать у людей деньги.
- Что, после тюрьмы, продолжала спекулировать? – поразилась Зина.
- Ещё как! Но научилась уже не попадаться.
- И она тебя развела со своим сыном – решила, что развитая девушка никак ему не пара?
- Наверное, так, потому что мой бывший муж до армии окончил семь классов с трудом. Но я рада, что свекровь нас развела. Мой муж, как приехали в Москву, интересовался лишь магазинами, где чего можно купить с чёрного хода.
- Наверное, хотел тебя одеть по-московски. Хотя ты сейчас одета даже лучше иных Москвичек.   Кто так постарался. Неужели, поклонник какой?
- Ты не поверишь. Соседка моя всё разъезжала по за границам – работа у неё такая.
- С Посольствами, что ли? Так я слышала, что они не очень там шикуют.
- Она не с Посольством, но вот сумела приодеться. – «Разведчица моя. Им и надо хорошо одеваться, чтоб не отличаться от основных жителей». – Но вот забеременела в сорок лет. Да и раньше она расползлась в размерах и отдавала мне свои старые платья – от неё мои наряды.
- Везёт же тебе. Я-то думала, что иностранец какой тебя так приодел.
- Был у меня и иностранец – из Польского Посольства. Этот, как привёл своих детей детский сад, так и влюбился в незамужнюю женщину.
- Да. В тебя влюбиться можно. Ты смуглая, что некоторые мужчины обожают. Красивые волосы. Красишь ты их потрясающе – это сейчас называется мелированием, когда одна прядь естественных волос, вторая светлая.
- Я не крашу, Зина. Это у меня седые пряди появились. Сначала мама, с её жутким характером сделала мне первые полосы у висков. Затем, болезнь сына и развод большие пряди сделали. А потом уж видно для симметрии, появились по бокам и сзади.
- Потрясающе! Мне бы такую мать, которая так осветила твои волосы, и лицо приобрело загадочный характер. Вот в тебя иностранцы и влюбляются.
- Не желаю тебе такой матери – ты бы с ней дралась, с твоим характером.
- Откуда ты знаешь, что я со своей матушкой иногда дерусь? А ты неужели не дралась?
- Только если на меня нападали – давала сдачи. Но это редко. Мои противники, - мать и старшая сестра, после драк со мной тяжко болели. Поэтому предпочитали водить меня в лохмотьях. Но и в их поношенных платьях я сумела отбить у старшей сестры, которую мама одевала очень даже хорошо, для тех времён, я сумела отбить двух замечательных парней.
- Зачем тебе два парня? Брала бы одного, а второй пусть себе выбирает другую девушку.
- Ты подозреваешь меня в жадности на парней? Было всё не так, как ты думаешь. Моя семья часто переезжала. И в одном украинском селе я любила учителя.
- А он тебя?
- И он меня обещал даже учить после школы, догадываясь, что моя мать этого делать не будет. Но мы переехали в следующее село – наша семью каждый год почти переезжала. И в том селе объявилась учительница, которая учила когда-то моего Павла. А тут её юбилей, ей орден на него дали. И естественно она позвала письмом своего любимого ученика. Таким образом, Павел узнал, где я живу. И он рванулся в это село повидаться с учительницей, а главное, как писал он в письме ко мне, увидеть свою Дикарку.
 - Тебя так называли?
- Да, я и была, наверное, дикая. Но Павел меня не увидел, ни меня, ни учительницу – его убили на вокзале те уголовники, которых выпустили после смерти Сталина.
- И после его смерти ты полюбила другого парня. Сразу?
- Предчувствуя, что Павел погиб, я заболела. Пришла домой и потеряла сознание. Это было вечером. Младшие сестрёнки меня уложили на кровать и побежали за матерью. Мама пришла и живо поставила диагноз, что у меня инфекция. И одна мысль её занимала, как бы инфекцию не подхватила любимая дочь – Вера. Поэтому она послала, пришедшую домой красавицу за перевозкой – так называлась машина «Скорой помощи». Приехавшая фельдшер, поверила словам мамы и отвезла меня в инфекционное отделение, где я и провела 30 дней, по существовавшим тогда правилам.
- И отдохнула от своей семейки?
- Да умерла бы я там – у меня горло забило так, что я дышать не могла. Парень-музыкант до меня за три дня тоже попал в то отделение. И если бы он меня не отпоил из термоса каким-то лечебным настоем, я сыграла бы в ящик.
- Вот его ты и полюбила?
- Нет, с этим Аркашкой у меня была любовь лишь глазами, улыбками. Он сказал, что попал в больницу лишь для того, чтоб не дать умереть девчонке, которая поступит после него.
- Бог его послал. Слушай, Реля, тебя в Космосе кто-то очень любит, если так бережёт. Может, твой погибший Павел? И ты так интересно рассказываешь, прямо мороз по коже бегает. Ты к гадалке не обращалась ли, после такого переживания? Чтоб она тебе объяснила, почему с тобой такое происходит?
- Миленькая моя, я сама цыганка и всё себе предсказываю во снах. Например, мужа так себе нагадала, в шестнадцать лет. И что разойдёмся, знала из того же сна. А познакомились мы, когда мне было восемнадцать лет. – Калерия была рада, что ей не пришлось рассказывать о Славе – следующем парне, которого она любила после болезни своей.
- Ну, сны – это неинтересно, - протянула Зина. – Я их никогда не вижу.
- Ещё и как интересно. Как в кино. И вообще, к превратностям жизни меня готовят сны.
- Расскажешь как-нибудь? – Зина напряжённо смотрела в конец коридора.
Реля тоже посмотрела: - При случае расскажу.  А сейчас вместе с доцентом Степановым, которого мамка Лялька ведёт осматривать новенького, мы проникнем в палату, и ты увидишь того, кого хотела увидеть.
Двенадцатилетний мальчишка и, правда, был громаден для своего возраста. Марья Ивановна и Калерия ходили на второй этаж, к Вахтангу Панкратьевичу с просьбой, чтобы одолжил соответствующую кровать. Тот посочувствовал и разрешил взять, даже врачей своих организовал, чтоб подняли кровать, которая в лифт не входила, на третий этаж. А потом врачи скорой помощи поднимали больного к ним, все потом облились. Еле взгромоздили великана на эту кровать.
А мать всё продолжает парня кормить. Когда Реля с Зиной вошли вслед за их заведующей и доцентом, она разложила на тумбочке такое количество деликатесных продуктов, что хватило бы поужинать всем мальчишкам в палате. Громадный ананас, зелёные огурчики, пахнущие летом, будто сейчас прилетели в Юга. Клубника, засахаренная в банке и традиционная для торгашей икра и красная рыба.
- Ого, милый, - прямодушно сказал Степанов, - тебя мать питает как в ресторане. Я так лишь по большим праздникам кушаю.
- Ой, доктор, ничего для него не жаль. Только бы поставить на ноги сына.
Реля с Зиной переглянулись: поставит она, если раскормит ещё больше. Парень, похожий на взрослого мужчину, уже начал в боках раздаваться. Не понимает женщина, что за чужой счёт не поднимет она на ноги искалеченного парня. Может, так и прыгнул бедняга, что и тогда был оплывшим от жира?
- «Хоть бы Васе предложила огурчик, - поймала Реля поймав взгляд недавно оперированного, - ему бы не помешало свеженького». – И она отправилась искать Марью Ивановну – старшая медсестра сидела, склонившись над отчётом.
- Марья Ивановна, пришла мать нового мальчика. И привезла ему целую сумку дармовых продуктов.
- Имеет право. Она – директор магазина. Мне, только за то, что ходила, ей пропуск выписывала, - Марья Ивановна подмигнула Реле, - баночку растворимого кофе дала, которое лишь в Кремле, наверное, пьют, да их бездельники детки.  Относись хорошо к мальчишке, она и тебя одарит вкусными продуктами.
Калерию передёрнуло: - Мне не надо. Ко всем больным ровно отношусь. А вот директору магазина вы подскажите, что не мешало бы и Васе давать от деликатесов немного – к нему никто не ходит, родные далеко живут и бедно, я полагаю.
- С Васей ребята делятся. А как могу я диктовать новой матери?
Палатная медсестра посмотрела укоризненно – на старшую уже давила баночка кофе, или ещё рассчитывала на подарки? Впрочем, её и осуждать трудно. Живёт на гроши, тяжко болен муж, дочь студентка. Может, если директор магазина станет давать Марье Ивановне деликатесы, та перестанет брать из принесённых передач для больных? Сама же знает, что больные делятся с теми, к кому родные не ходят. Она повернулась и пошла в сторону своих палат.
Навстречу ей вышла Зина, довольная:
- Ой, Реля, что я тебе скажу. Мамка Лялька наша попросила у директора магазина дать Васе зелёный огурчик. Так она дала и огурец, и помидорину, ещё два апельсина.
- Господи, ты услышал мои молитвы. Может, она теперь всё время будет делиться с Васей. Глядишь, мальчишка скорее поправится. Ну, ты меня обрадовала. И пойдём готовиться к сдаче смены. Домой пойдём.
- Хорошо тебе – тебя твой Чебураха ждёт. Ой, какой мальчишка! Хорошо бы мне родить такого же. А вдруг у меня детей не будет? Или больного рожу? Уродца?
- Даже думать не смей. Выходи замуж и рожай. И люби крепко, держи его обеими руками, когда маленький будет, прижимай к себе, чтоб он маму чувствовал. Мужа, если вдруг окажется слабый, как у меня, отпускай, не раздумывая. Будешь держаться за мужа – ребёнка потеряешь.
- Да, примеров я сколько угодно видела, если не умирал ребёнок в плохой семье, то становился жестоким. Спасибо за совет, но ты должна ещё мне рассказать о следующем твоём возлюбленном, после того как первый твой погиб.
- Расскажу, когда время будет. А сейчас расходимся.


                Г л а в а  12.

Не успела придти и накормить своего «Чебураху», как назвала Олежку Зина, как с верхнего этажа пришла вся в слезах женщина. Пожилая уже, ей около шестидесяти, а сыну у неё пятнадцать лет. Вообще-то у этой женщины есть и приёмный сын, рыжий детина, около тридцати лет, напоминавший Реле при встречах своей свирепостью симферопольского Георгия, который преследовал её и человека убил. Долгое время Реля думала, что это из-за неё так случилось, и мучилась, и ногу в это смутное время покалечила.
 И этого приёмыша звали Егор, а его многочисленные приятели-алкаши величали своего «благодетеля» Егорием. Егорий работал поваром в вагонах-ресторанах поездов дальнего следования и часто надолго исчезал с поля зрения. Но зато когда возвращался из поездок  поил водкой и кормил всю шушеру в округе. Его за это «уважали» все пьяницы. Но бедной женщине, своей приёмной матери, Егор доставлял массу неприятностей. Вообще-то Василиса – так звали приёмную мать, была Егорию родной тёткой. Но так случилось, что у неё с мужем долго не было детей, хотя жили они дружно, а родная сестра Василисы рожала одного за другим и всё безотцовщину. Пожалела её Василиса с мужем, и взяли самого маленького, только родившегося. Василиса его из рожка выкормила. И он в  детстве отвечал ей любовью – мамой звал, а родившую его женщину – тёткой. Но в сорок пять лет Василиса вдруг почувствовала себя беременной. Это было чудо, которое потрясло весь дом. И родила себе ещё сына, к великой радости друзей и соседей. Не радовался только приёмный сын, хотя был уже пятнадцатилетним мальчишкой и мог уразуметь, что природе не прикажешь и вовсе не назло ему родили родители сына, а себе, на старости лет. Потому что от вечно пьяного Егория ждать помощи не приходилось.
И сейчас Реле подумалось, что Василиса пришла к ней жаловаться на Егория. И она готовила ответ, что она не участковый, а каким-то начальников в милиции как раз работает её муж – вот пусть и успокоит Фантомаса – у Егория почти не было на голове волос. Казалось, что он надевал на себя купальную шапочку, как в фильме Жан Маре. Зло, конечно, так говорить, но Реля устала, и не хочет быть «жилеткой» для всех. Василиса вдруг разрыдалась:
- Доченька, беда-то какая! – Она захлёбывалась слезами, не могла говорить. И старой показалась она Калерии. Вышедшая из своей комнаты жена дяди Васи казалась моложе соседки, хотя они были одного возраста. Реля уже заметила, что чужое горе молодило Марью Яковлевну. Но, как всегда, в случае чужой беды, соседка проявила «сочувствие».
- Реля, - сказала она молодой женщине, - у Василисы несчастье. Павлика её нашли во дворе ресторана «Пекин» без сознания.
- Неужели старший брат и его стал спаивать?
- Нет. Павлика  кто-то избил. Пока везли его до вашей больницы, он пришёл в себя, но кто бил его не помнит или приказали не говорить. А он мальчишка хороший, возвращался с занятий по самбо, -  это матушка Павлика пришла в себя.
- Простите, но я слышала, что по этому виду борьбы учат отбиваться.
- Против лома нет приёма, доченька, напали сзади, оглушили чем-то, потом избили.
- Избитого его, скорее всего, положили в травму.
 - В том-то и дело, что положили в ваше отделение и в твою палату – это я уже узнала.
- Как, в мою палату? – возразила Реля. -  У нас плановая хирургия и с травмами не лежат.
- Доченька, у него кишечное кровотечение, - прорыдала Василиса.
Калерия растерялась: всё равно не по профилю, а может, как раз туда положили, куда надо – ведь в приёмном отделении врачи дежурят и разбираются не хуже её. И она обещала Василисе присмотреть за Павликом. А куда она денется, если это её палата?
- Присмотри, Реля. Мне сказали что ты хорошая медсестра, и врачи в Первом отделении все квалифицированные.
- Врачи у нас просто классные, так что не беспокойтесь. Идите, пожалуйста, домой, отдохните, - она довела соседку не только к двери, но и к лифту, ещё послушала, как Василису встретил у лифта муж.
Василису она успокоила и провела, а сама в эту ночь спала плохо – бедная мать всё плакала у неё во сне и пыталась стать на колени, только бы Реля вылечила её Павлика.
Утром она едва накормила Олежку и провела в школу, а сама помчалась в больницу. Едва надев халат, зашла во вторую палату, не увидев нигде ночной медсестры.
Павел сидел, скорчившись от стыда или боли на полу, на горшке. Глаза его виновато смотрели на Релю.
- Паша, ты чего на горшке?
- Так из него льёт, Реля, как из утки, - отозвался Вася.
- Ну-ка, поднимись немного. Что, столько крови? Это, за сколько времени?
- Да вот минут двадцать, не больше. Ночная медсестра посадила, чтоб постель не пачкал.
- Так, вот тебе прокладка – она сунула ему пелёнку - и быстро ложись в постель.
С горшком, почти полным крови, она влетела в ординаторскую:
- Елена Владимировна… Ой, здравствуйте… У меня парень погибает во второй палате. Вот полный горшок крови – это за двадцать минут.
- Кто это?
- Вчера поступил вечером. Говорят, что его избили. Я ещё не видела ночной медсестры и удивляюсь, что она не только вам не показала больного, но и дежурных не вызывала.
- Пошли. Марья, вызови срочно лаборантку для забора крови.– Сказала заведующая, проходя мимо стола старшей медсестры. -  И где ночные медсёстры, почему я их не видела? Срочно мне медсестру, которая дежурила во второй палате.
- Она отпросилась у меня домой. – Догнала их Марья Ивановна, которая успела позвонить и вызвать лаборантку. - Сказала, что в палате всё нормально.
- Пошли смотреть нормальную палату! – Елена Владимировна была в гневе.
- Сейчас дождусь лаборантку и следом за вами.
У Павлика на теле не было следов побоев, но прибежавшая лаборантка выявила, только 20% гемоглобина. Павлика срочно приказано было доставить в экстренную операционную.
Когда Реля с Галей привезли бледного мальчика в операционную, его тут же положили на операционный стол и стали готовить к операции. Нарколог стал рассуждать, советуясь с другим анестезиологом тихо, что подойдёт лучше всего, в данном случае. Медсёстры подкатывали столики с инструментами. Кто-то накрывал тело Павла простынями, оставляя место для операции. Елена Владимировна с ассистентами мылась в другой комнате. Куда Реля тоже заглянула, и удивилась, что «мамка Лялька» моя руки для столь важного дела, умудрилась держать плечом телефонную трубку, которую подала ей медсестра операционной.
- Кто говорит? Это ты, голубчик, чуть не устроил мне сегодня похороны больного. Какого? А которого ночью привезли. Парня надо было сразу на операционный стол класть и вызвать или профессора или Степанова – иначе бы он погиб. Заходил ты хоть раз к нему, за время твоего дежурства? Нет! Много больных поступило за ночь? Тоже нет? Получается, ты спал себе спокойно. Сам ленишься, хоть бы дежурному хирургу парня передал. Ладно, об этом мы ещё поговорим, и молись Богу, чтоб парень выжил.
Калерия, услышав это, побледнела:
- Представляешь, - говорила она, катя каталку с Галей обратно. - Из парня кровь течёт, а не принявшему врачу, ни дежурному – дела нет. Они ведь должны обходить отделения и спрашивать о больных.
- Да, может, дежурному врачу эта курица Тамара – ночная медсестра не доложила, что больной поступил. А если врач не приходил, видя сама, что с парнем творится, вызвала бы срочно. Лишь о своих внуках у неё забота. Если бы не ты, Реля, пришла пораньше и кинулась сразу к больному, он бы умер. Но теперь у тебя во второй палате валёжник. И это к Новому году. Да ещё ты в праздники работаешь. На сей момент урологические палаты легче твоих.
- Да, как-то мне к праздникам прикатило. Ты меня отпустишь потом, посмотреть, как оперируют моего больного? – Калерии не хотелось признаваться, что это её знакомый мальчишка. Мало того, этот Павлик не раз объяснялся ей в любви. Она смеялась, если была в настроении и отправляла юношу к матери, чтоб та дала ему разрешение жениться.
- Но, - добавляла молодая женщина, - придётся тебе идти работать и семью содержать.
- А ты что будешь делать? – наивно спрашивал недоросль.
- А я пойду учиться в институт, если ты школу не хочешь закончить. 
Ненадолго мальчишка отступал, но по весне или летом начинал на Релю атаку:
- Я закончил девятый класс. Подождёшь меня немного – скоро мне будет восемнадцать.
- В восемнадцать лет в армию забирают того, кто не хочет учиться.
- Да, забреют лоб, и иди на два года. А если я сейчас в техникум поступлю?
- В какой?
- Отец хочет, чтоб шёл в радиотехнический. Там, параллельно с учёбой в техникуме, можно закончить десятый класс.
- Не знаю, поступишь ли? – Калерии хотелось, чтоб юноша учился, развивался, а то взбрело ему в голову жениться и всё остальное для него на свете померкло. Он не знал Москву, так как её знала Реля. Иногда он подкарауливал её, если она ходила с Юрием или Анной по столице и ходил за ними. Если Реля ходила с Юрием дикая ревность одолевала парня, хотя дипломат вёл себя осторожно, лишь поддерживал иногда за локоть, если надо было переходить дорогу или спускаться по лестнице. Реле казалось, что даже к Анне Павел ревновал, когда полячка, переходя дорогу, брала Калерию под руку. Анна боялась московских, широких дорог, особенно улицу Горького, где ещё не было подземных переходов. А Павел именно на этом маршруте как-то подловил их с Анной, и ходил или ездил с ними в троллейбусах. Старался слышать, что Реля рассказывает полячке о Москве, и видно было, что это для него полное открытие, хотя он сам родился и вырос в самом центре столицы. Молодая женщина не протестовала, когда Павел так сопровождал их, не гнала его. Она надеялась, что, услышав что-то интересное, юноша пригласит девушку или девушек с парнями и поведёт их по знакомому маршруту, показывая сверстникам достопримечательности Москвы. А привыкнув ходить с девушками, Павел забудет о ней. Но этого не случалось. Буквально за две недели до его избиения, Павел встретил Релю и старался задержать разговором как всегда.
- Паша, тебе мало девушек, что ты пытаешься ухаживать за взрослой женщиной? Я тебе запрещаю ходить и следить за мной. А вдруг я полюблю или уже полюбила, ты так и станешь ходить за мной и всё подслушивать, о чём я говорю с любимым человеком?
- Я видел, однажды, как ты обнималась с каким-то приезжим, провожая его на Белорусском вокзале!
Калерия вздрогнула: - Я не отнималась с любимым человеком на Белорусском вокзале. Мы с ним обнимались под мостом, при переходе на Белорусский вокзал. Ты там был с приятелями?
- Это парни, которые, позавидовали вам? И немного свистели? Нет. Я был один.
- Это тебя спасает, чтоб я не пожаловалась твоей маме. Но если ты будешь продолжать за мной следить, твой отец надерёт тебе уши, по моей просьбе. Это подло. Я свободная женщина и могу встречаться с кем хочу. Почему ты хочешь быть в курсе моей личной жизни?
Покрасневший Павел тогда ей ничего не ответил. На том и расстались.
Сейчас, тащась по лабиринтам их длинных коридоров с каталкой, Калерия пожалела, что так грубо отталкивала от себя парнишку.
- «Мягче надо, мягче», - как говорит Райкин» - и улыбнулась.
- Галя, ты отпустишь меня, потом, посмотреть на операцию?
- Ишь, какая хитрая. Я тоже хочу. Вместе будем отпрашиваться у Люсиндры и Марьи Ивановны. Вот накормлю сейчас своих и свободная – у меня две мамочки в палате сидят.
- Я тоже за первую палату спокойная – малышей только напитать. Во второй посмотрю на трубочки Васи и новенького, сами покушаем и можем бежать.
- У тебя и новенькому наложили уже трубку? – удивилась Галя.
- А что ты хочешь, чтоб парень собственной мочой отравился.
- Вот, ты какая грамотная стала, а совсем недавно работаешь, - удивилась Галя.
Люся отпустила их сразу, а Марья Ивановна немного поворчала:
- Что это медсёстры взяли моду по операционным бегать, на операции смотреть? Мы раньше так не делали. Вызвали вас в операционную, поезжайте. Привезли больного – выполняйте указания врача. А чего бегать, на раскрытые органы больного смотреть?
Первоначально Реля с Галей растерялись от её слов, но неожиданно на помощь пришла Люся: - Это оттого, Марья Ивановна, что в ваше время медсёстры были малограмотные, им достаточно было исполнять назначения врачей. Ведь это от «вашего времени» старая медсестра чуть не упустила больного. Если б не Калерия, мы сегодня бы на всю Москву прогремели, что среди белого дня парень скончался. У медсестры вашего времени больной всю ночь бегал в туалет, и она не поинтересовалась, чего он бегает. А утром усадила его на горшок, не для того, чтобы показать эту кровь на пятиминутке, а чтоб парень следы по коридору не оставлял.
- Откуда ты знаешь? Может, и принесла бы горшок в ординаторскую.
- Вместо принести, она у вас отпросилась, видимо поняла, что натворила и сбежала.
- А и принесла, поздно бы было, Марья Ивановна, - вступила в разговор Галя.- Это счастье для парня, что Реля пришла пораньше, а задержись она минут на пятнадцать и приди в своё время, парень бы кувыркнулся с горшка, и увидели бы обескровленный труп.
- Ну, хорошо, - растерялась старшая медсестра. – А что должна была сделать Тамара?
- Ваша Тамар-ра, - Калерия от волнения заикаться начала. – Обязана была вызвать ночных хирургов, и парня прооперировали бы ещё ночью. А теперь неизвестно, как у него всё будет.
- Да? – Марья Ивановна растерялась. – Тогда бегите, девочки, смотрите, и мне всё расскажете. А Тамару я попрошу уйти по-хорошему. Это же она и меня под монастырь подставляла. – «Всё хорошо» - у неё, а надо было в колокола звонить.
- Не надо выгонять Тамару, Марья Ивановна, - строго сказала Галя. – Медсестру вашего времени мы обработаем так, что она начнёт головой соображать. А куда она сейчас денется? Ей до пенсии осталось всего ничего.
- Но опасно же такую, безответственную, оставлять. Мне мамка Лялька сказала, чтоб уволила её по статье.
- Если Елена Владимировна против такой клуши, то увольняйте. 
- Но не по статье, девочки, правда? Пусть она где-нибудь моет полы до пенсии.
- Пусть моет. Пусть жиры растрясёт, - улыбнулась Люся. – А женщина ещё не на пенсии, поесть любит, и спит – работа у неё на последнем месте. А вот полы мыть – это с неё будут за каждую пылинку спрашивать.
- Спасибо тебе, Реля, что хоть в тюрьму не посадят меня и Тамару. Хорошая ты у меня работница – это я всем говорю.
- Вот кстати, Марья Ивановна. Мне я январе понадобятся ночные смены – школьник мой будет на каникулах – на ёлки надо будет ходить.            
- Тебе бы надо поработать ещё месяц в день, Релюшка.
- Знаю, что надо. Знаю, что днем практики больше. Но Марья Ивановна, сын пойдёт на две недели на каникулы. Не могу же я парнишку отдать улице.
- Слышала, что у тебя чудесный сын, и ты его обожаешь. Хорошо. Поставлю Тамару в день – пусть у меня на глазах поработает и побегает, как вы девчонки носитесь, может, поймёт, что на работе надо трудиться, а не спать по ночам, когда больной может умереть. Но ты, Реля, учти, что работать надо будет через ночь. Медсестёр не хватает.
- Хоть и не «хватает», Марья Ивановна, но принимать я буду, как новенькая, лишь один пост. Так что, если есть у вас «мёртвые души», как я вам намекнула как-то, пусть они все покажутся, а не только за зарплатой ходят.
Галя с Люсей удивлённо распахнули глаза – даже они не говорили таких слов старшей медсестре, даже не догадывались, что кто-то может получать деньги за их переработку.
Но Марья Ивановна глазом не моргнула – она уже продумала, как ей выкрутиться.
- А вот это я тебе обещаю. И даже нянечки будут. Прислали в первого курса медицинского института молодёжь на санитарскую практику. Днём они будут в отделении полы мыть, ухаживать за больными, а некоторые просятся и на ночь – это бывшие медсёстры - надо дать заработать студентам. Ночным я могу платить.
- Вот  это сюрприз, Марья Ивановна! – с восторгом произнесла Люся. – Я хоть у них разведаю, как в институт поступить.
- Какая разведка! Готовься и поступай.
- Ну, Марья Ивановна, вашу дочь кто в Консерваторию «поступил»? Елена через больных нашла кого-то в музыкальном мире. А так, может быть, и она у вас пошла в медицинское училище, где нет толкотни среди желающих. И работала бы сейчас вместе с нами, а не разучивала сольфеджио.
Калерия с Галей оставили Люсю с Марьей Ивановной и отправились в операционную.
- И всё это гадство, - сказала по дороге Галя, - что в институты поступают по блату да за деньги. Из Люсиндры вышел бы хороший врач. Она хоть и вертушка, а больных видит.
- Да, негодяйство, - поддержала Реля. – И посмотри, кто к нам на практику придёт. Не знаю, как ты, а я их погоняю. А Люся, действительно, «видит» больных. Смотри-ка, как она почувствовала, что Павел мог с миром распрощаться.
- Насчёт больных голова у неё хорошо соображает. Любви обильное сердце иногда подводит. Ведь чего она на экзаменах в этом году провалилась? Пламень возгорелся в груди, при виде Севочки. И он полыхал. Пока она в институте не провалилась, а он с «невестой» не разбежался. А сейчас появилась ещё дочь Елены – так Люся с ней как кошка с собакой – ненавидят друг друга.
- Могу тебя утешить – появились какие-то ординаторы во второй хирургии – теперь у Люси с Елениной дочерью будет вражда посильней. Мужик с Украины, которого уже Люся видела, вмиг покорил её сердце.
- Вот так, ещё не зная характера человека, она влюбляется. А если он подлец?
- Они все подлецы, если гуляют от жён. Но этого красавца уже пленила Елена – младшая. Украинцы любят полных женщин. Говорят: - «Возьмёшь в руки, имеешь вещь». Это перевод.
- Но этот украинец не знает, что Елена-младшая быстро им попользуется и приглядит себе следующего. Она любит менять мужиков, как перчатки. Бывает, что красавца сменит на  урода – жуть берёт.
- Да что ты! Значит, у Люси есть шанс поиграть в любовь с моим земляком.
Они замолчали, потому что входили в операционную. Молча, одевали зелёные бахилы на ноги, так же молча вошли в святая-святых.


                Г л а в а   13.

Павла разрезали по белой линии живота и сделали ревизию почти всех внутренних органов, но нигде не могли найти причину такого обильного кровотечения. Однако промыли у него кишечник основательно, ввели лекарства, задерживающие кровотечение, антибиотики и отправили парня в реанимацию, где ему предстояло провести, по словам Елены Владимировны, не меньше двух недель. В отличие от Васи три капельницы питали его организм и кровью, которой Павел чуть было не лишился, и различными растворами. На третий день медсестра реанимации показала Реле пузырёк с очень ценным лекарством.
- Живая вода, - сказала она. Имеется лить в Кремлёвской больнице и в Четвёртом, главном управлении. Этот флакончик стоит сто пятьдесят рублей по государственной цене. Не знаю, сколько на чёрном рынке. Это наших две двухмесячных зарплаты, в вычетами, разумеется.
- Вливай скорей, - испугалась Калерия, что медсестра может этот флакончик продать или влить половину. – Вливай на моих глазах, чтоб я знала, что Павел эту воду получил.
- Сейчас при тебе и вылью, не бойся, - говорила медсестра, открывая флакон. Не знаешь, где могли достать эту водичку?
- В больнице Четвёртого Главного управления, наверное, и достали. Отец у Павла милиционер, заслуженный. Сейчас, в связи с этой историей, слёг в больницу с инфарктом.
- О, Боже, вот матери бегать туда-сюда, - говорила медсестра, показывая Реле донышко пузырька.- Убедилась, что всё твой больной получил?
- Спасибо. А насчёт матери – жалко мне Василису – не молодая уже – им с мужем по шестьдесят.
- Старики, а сын такой маленький. И что с ним произошло?
- Подозреваю, что это старший брат его старался убрать с дороги – приёмный сын родителей Павла. У Василисы долго не выходило забеременеть, и решили они усыновить ребёнка. Причём взяли младенца от сестры Василисы же. У той много уже было детей, и всё нагулянные.
- Надо же! Одна сестра от мужа не может родить, а вторая от приблудных мужиков рожает.
- Да. Пьяница, от таких же и рожала, но не один из них не женился на ней.
- Так что приёмышу, вроде, повезло?
 - Ещё как повезло. Выкормила Василиса Егора из рожка, чтоб не от пьяной матери питался. Да у той молока, кажется, не было. Но когда Егор подрос, Павел появился… Смотри, он вроде глазами хлопнул. Может, слышит нас?
- Да оживёт твой Паша, особенно после этой сказочной водички. Завтра уже голова его просветлится, станет не только глазами хлопать, но и с тобой разговаривать. Ну, что дальше было в этой истории? Боишься, Паша услышит? Тогда выйдем в коридор, пошепчемся. Эвелина, я на пять минут выйду, - обратилась медсестра к своей товарке за ширмой. - Посмотри, за моими больными.
- Хорошо. Но только потом и мне расскажешь. Интересно, как старший братец решил избавиться от младшего?
Едва они вышли в коридор и встали в нишу, где их мало бы кто заметил, разговор продолжила медсестра Реанимации:
- Что ж, приёмыш плохо встретил рождение братца?
- Не знаю, как встретил Егор рождения Павла – меня на тот момент в Москве не было – я в Украине жила. Но добрые люди последние события в их семье осветили мне очень хорошо. У нас сейчас весь дом, вся улица, может, даже квартал ведут расследование – не говоря о милиции.
- Ещё бы! И что выяснили? Общественное расследование это очень интересно.
- Что ты, не один следователь не докопался до того, до чего доходят своим умом люди. Егор, брат Павла со слишком многими пьянствовал и кто-то из его «друзей» проболтался дома.
- А может, желая выдать негодяя?
- Вполне возможно. Дело в том, что Егор три года назад женился. И хотел жену в их двухкомнатную квартиру привести – они стояли на очереди.
- Конечно, - догадалась медсестра, - если на очереди стояли, то уже на две семьи дадут две квартиры, но, конечно, пять человек в двух комнатах, особенно если они маленькие, не уживутся.
- А они маленькие, - сказала Реля, - да ещё в коммуналке. А девушка, которую хотел привести Егор, была такая, что «на неё креста поставить негде», как люди говорят.
- А кто это у меня тут прячется? - Вахтанг Панкратьевич остановился, проходя мимо. Увидев Релю, расплылся в улыбке. – Лучшая медсестра Первой хирургии.
- Скажете тоже, - застеснялась Реля, - в нашем отделении есть такие медсёстры, что куда мне до них.
- И лучшая медсестра реанимации, - продолжал между тем не то насмехаясь, не то грустя знаменитый травматолог по трубчатым костям у детей. – Лидочка, правда, поговорить с цыганкой очень интересно? Ну, беседуйте, обменивайтесь опытом, а я пошёл на операцию.
- Не знала, что ты цыганка. Потому, наверное, знаешь больше, чем следователи-соседи?
- А я не знала, как тебя зовут – первый раз услышала. Но я не совсем цыганка – Вахтанг ошибается. Но давай я тебе быстро закончу, что знаю и побегу к своим больным. У меня там тоже сейчас не санаторий.
- Ты остановилась на том, что Егор – приёмный сын хотел непутёвую девку привести в дом своих приёмных родителей.
- Да, а Василиса воспротивилась. Эта девица могла и 12 –ти летнего Павла испортить.
- Я такие истории знаю и не одну. И начались в той семье скандалы.
- Не совсем. Василиса с мужем поднапряглись и купили старшему сыну однокомнатную квартиру.
- Такую бы и он получил от государства, если бы не сумели родить ребёнка. Но, кажется, и однокомнатной квартире надо радоваться.
- Это нам с тобой так кажется. Они там первое время, может, радовались, пока ребёнок не родился. А ведь Егор пьянь, ему же простор нужен, чтоб дружков своих приводить.
- Ну и вставай на очередь и жди квартиру, как другие ждут.
- Не знаю, встал ли он на очередь. Но в этом году матери и отцу и Павлу вдруг выделили трёхкомнатную квартиру. Он и стал грозить, что никому ваша трёхкомнатная не подойдёт, всех изведу и начал с Павла.
- Слушай, - возмутилась Лида, - а почему им троим после двухкомнатной дают трёхкомнатную?
- Ты не понимаешь, что такое двухкомнатная квартира в коммуналке? У соседей моих такая. Одна комната двенадцать метров, вторая семь – это двухкомнатная? Да ещё соседи – общая кухня, общий туалет и ванная.
- В такой квартире не разгуляешься, особенно, если, говоришь, – отец Павла – с сердцем мается. Теперь понимаю, почему им выделили три комнаты.
- Ты посторонний человек, а понимаешь. А Егор–придурок, в амбицию вломился. Как! Младшему брату будет трёхкомнатная, а у него всего однокомнатная.
- Ну, и что он сделал? Что там раскопала женская, розыскная милиция?
- Если помнишь, то Егор банду для себя спаивал.
- Откуда у него столько денег, чтоб банду поить? Где этот негодяй работал?
- Вот тут вся суть. Работал рыжий братец Павла в вагонах-ресторанах в поездах дальнего следования.
- Вот откуда и спиртное и закуска. Обманывают же посетителей ресторанов этих, а то и обкрадывают. Я имею в виду, кошельки тащат.
- Видимо вагонная банда так и работала. А по возвращению в Москву Егор ещё одну банду прикармливал и поил – это уже для своих тёмных дел.
- Мне кажется, что это ты сама раскопала?
- Столкнулась с бандой Егора после развода с мужем – в одном доме тогда жили.
- Эта пьянь и дрянь заинтересовалась красивой и свободной женщиной?
- Ты знаешь, после развода я не очень красивой была – у меня Олежка заболел тяжко пневмониями – три разных перенёс. От горя и злости, я так этих бандитов растолкала, что не один больше одного раза ко мне не приставал. Да и Егор, как узнал, сделал им разнос.
- Видимо тебя уважал или влюбился?
- Не интересовалась. Но слушай дальше о Павле – время истекает. Значит, поймала банда Егора Павла во дворе гостиницы «Пекин» - это недалеко от нашей больницы. Дали ему подышать что-то наркотическое, а когда он помять потерял, били шлангом по шее. - Калерия теперь рассказывала, что видела в своём сне.
- Так вот почему у него на внутренних органах ничего не было и снаружи всё чисто. Какой-то внутренний сосуд лопнул. И скорей всего в том месте, по которому и били. И когда Павла оперировали, влили кровеостанавливающее и сосуд начал затягиваться. Теперь всё чисто, парень идёт на поправку, и попробуй, докажи, что после битья шлангом, парень чуть Богу душу не отдал. А кто ему скорую вызвал, как ты думаешь?
- Кто бил, тот и вызвал. Главное, они дождались, пока Павел очнётся, и предупредили его, что если хоть слово скажет, то убьют не только его, но и отца с матерью, - опять Реля рассказывала, что видела во сне, который себе заказала в день операции Павла.
- Какой ужас! И что теперь будет?
- Не знаю. Если Павел очнётся и скажет следователю кто его бил, то их посадят. А забыл или побоится – гуляй шпана на свободе.
- А братец-то принимал участие в избиении?
- Он присутствовал. И в тот же вечер укатил на две недели в рейс. Но ещё до рейса позвонил в больницу и справился, жив ли его братец? Павлу к тому времени становилось всё хуже и хуже, но ночная медсестра ответила, что «В Багдаде всё спокойно».
- Я знаю. Мне Люся рассказывала. «Старая гвардия» - да я бы таких поганой метлой гнала.
- Мы ей так все высказались, что она теперь носится по отделению днём – Марья Ивановна её перевела в дневные смены – что только пятки сверкают. Но закончим наш разговор – мне пора к своим больным.
- Скажи, как людей портит «квартирный вопрос», как сказал какой-то писатель. На убийство решаются.
- «Москвичей портит квартирный вопрос» - это сказал опальный Булгаков. И я лично столкнулась тоже с этим. Меня чуть не убили не москвичи, а такие же приезжие в столицу волки Тамбовские – это мои бывшие по мужу родственники. Ну, я побежала.
- Подожди. Ты так интересно рассказываешь. Когда-нибудь поведай мне, как тебя чуть не убили, - остановила её Лида.
- Я основательно всё забыла – честное слово. Но есть у меня записи, в виде дневников. Вот будет время их посмотреть, тогда расскажу. Может, даже рассказ напишу и дам почитать.
- Интересный ты человек – я таких редко встречаю.
- Правильно говоришь, - пошутила Калерия. – Я редкостная дрянь, как сказал один из банды Егора. Но потом поправился, что возможно из Космоса. Потому что как только он хотел овладеть мной насильно, у него свело руки и ноги.
- Да что ты! Ты, правда, из Космоса. Столько всего знаешь. И беги – я вижу, что тебе не терпится, к больным своим вернутся.
- Спасибо за беседу. Смотри за моим больным. Павел поправится, и отец его пойдёт на поправку. А если Павел умрёт, отец этого не переживёт.
- Вот же гады что творят – целую семью решили уничтожить. – Это Реля слышала уже на ходу.
К вечеру Павлик очнулся. То ли «Живая вода» помогла, то ли молодой организм решил за себя бороться. На следующий день к нему приходил следователь. У Калерии был выходной, но вечером, гуляя с Олежкой, они зашли в больницу узнать, что же сказал Павел о своих истязателях? Она оставила сына в вестибюле, побеседовать с гардеробщицей, которую почему-то называли «Цербером», но женщина прониклась к её мальчишке такой симпатией, сразу заулыбалась ему, в немолодых глазах появилась нежность. Реля поднялась в своё отделение, где ей сообщили, что Павлик ничего не сказал. Это было огорчительно. Действительно забыл или запугали парнишку? Страх или жалость оставит мерзавцев на свободе?
Калерия надела халат, и спустилась в реанимацию. Минутки две побыла возле Павлика. Заглянула ему в глаза. Он смотрел на Релю виновато, будто молил о снисхождении. Испугался? Наверное, не только за себя. Ведь и родителей пригрозили убить. Бедный мальчишка. Лучше б, действительно, стёрлось всё из памяти.
- Мама приходила? – спросила она, немного охрипнув от волнения.
- Вместе со следователем.
- Плакала?
- Нет. Только очень постарела. Папа в больнице лежит, ты знаешь, Реля? Прости что на «ты» называю тебя.
- Больным всё прощается. Но отцу твоему легче стало, когда он узнал, что ты очнулся.
- Да. Мама говорит, что он скоро выпишется.
- Хорошо. Тебе нельзя много говорить. Я пошла, меня внизу Олежка ждёт.
- Когда опять придёшь?
- Первого января забегу поздравить тебя с Новым годом, но после шести вечера – у меня будет ночная смена.
- А может, днём зайдёшь? Как сегодня.
- Не могу. На ёлку с Олежкой поедем. В Лужники.
- Тогда счастливо вам. Олежке привет.
Олежка встретил мать вопросом: - Как он там?
- Жить будет, - пошутила Калерия.
- Что сказал следователю?
- Павел ничего не помнит.
- Как это не помнит.
- Может, забыл, после наркоза. – Калерия одела пальто, и они вышли на улицу.
- Ничего он не забыл! – рассердился её сын. – Мне тётя Варя сказала, что испугался Павел.
- Кто это «тётя Варя?
- Гардеробщица.
- Родной мой. Мы не можем судить Павла. Он мог испугаться.
- А ещё самбо занимается.
- Он мог испугаться, - продолжала свою мысль Реля, -  не за себя, а за мать и отца.
- Ну да. Эти бандиты пригрозили, что и их убьют.
- Кто тебя так информирует?
- Баба Маша, конечно. Я слышал, как она по телефону говорила.
- Подслушивать чужие разговоры нельзя.
- Ха! Подслушивать? Она так кричала, что за дверью в вестибюль было слышно.
- «Издержки перенаселённой квартиры, - с грустью подумала Реля. – Хочешь, не хочешь, а знаешь все секреты не только дома, но и улицы».


                Г л а в а  14.

Знала бы Реля, что болезнь Павла на несколько лет свяжет её с бывшими соседями по дому. Собственно даже не болезнь, потому что, отлежав после реанимации три недели в отделении, парнишка уйдёт из больницы в удовлетворительном состоянии. Настолько выздоровеет, что сможет закончить десятый класс, в школе, где и Олежка учился. Это давало ему возможность бесконечно встречать Релю то на улице Малой Бронной, то у аптеки, хотя идти Павлу в школу ему надо было с совершенно противоположной стороны. Калерию это и смешило и раздражало. Несколько раз, выйдя с Олежкой из дома, она натыкалась на Павла.
- Здравствуйте, - радостно устремлялся им навстречу почти взрослый парень.
- Здравствуй. Что ты тут делаешь? В школу идёшь. А по дороге на старый дом тянет посмотреть? – с иронией спрашивала Калерия.
- И на дом, и вас хотелось увидеть.
- Ну, мне в больницу в эту сторону, а вам шагать совершенно в другую.
Так случалось довольно часто, наконец, Реля не выдержала.
- Павлик, чтоб увидеть меня, ты, наверное, уходишь из дома, не позавтракав?
- Есть кашу, которую готовит мама, совершенно не хочется, хотя она готовит вкусно.
- После твоей тяжкой болезни, надо есть каши, а не брать бутерброды в школу. Вот я позвоню маме твоей и поругаю её, что выпускает тебя из дома, не покормив.
- Не надо, Реля, я буду, есть кашу, но тогда мне не удастся увидеть тебя.
- Ты, что ли, влюблён в мою маму? – возмутился Олежка.
- А ты ревнуешь?
- Нельзя мальчикам влюбляться во взрослых тёть! – строго продолжал сын Рели.
- Устами ребёнка глаголет истина, Павел. Так что прекращай это дело – встречать нас. Я знаю, что от твоего нового дома лучше заходить в школу не со стороны площади Маяковского, а со стороны площади Пушкина. Кстати, можно подъехать на троллейбусе – совсем мало идти.
- Уговорила ты меня. Стану кушать завтрак и ездить на троллейбусе, но дышать свежим воздухом мне всё же нужно – значит, много ходить.
- Соглашусь, насчёт свежего воздуха. И лучше, чем на Патриарших прудах его нет, но летом. А сейчас ещё зима, потом будет весна и тебе лучше ходить мимо театра МТЮЗ и заглядываться на его афиши. Там идут спектакли, на которые ты можешь приглашать девушек.
- А ты не хочешь со мной во взрослый театр пойти? Старшеклассникам не только можно, но и нужно знать классику.
- Представляешь, за семь лет жизни в Москве я пересмотрела все спектакли в Московских театрах, куда достать билеты невозможно, предупреждаю тебя. Не с твоим здоровьем стоять ночами, в длиннющей очереди, чтобы взять пару билетов, допустим в театр Сатиры.
- А тебе кто билеты доставал? Твой поляк? Им, иностранцам легче попасть в театры, чем москвичам.
- Им, через Посольство всё легче, - отозвался на это Олежка. – Но зато они живут в Москве мало, поэтому хотят увидеть как можно больше, чтоб потом не ругать Москву, а хвалить.
Так Реля, иногда с помощью сына отпугивала Павла от встреч с ними. Бывает, что мальчишки влюбляются во врачей или медсестёр, которые им дают здоровье и жизнь. И в Релю влюблялись не раз. Но она где шуткой, а где строгостью отпугивала их от себя. Но Павел неуправляемый, делал вид, что забывает, о чём говорили, а намёков вообще не понимал.
Весной стал ещё невыносимее – стал встречать Релю после работы. Завидев его у ворот больницы, Калерия приходила в ярость: подойти бы и нарвать уши. И она всё неприветливей разговаривала с ним:
- Павел, я устала – знаешь же какие у нас тяжёлые больные. И мне хочется идти и ни о чём не думать. Или о том, чем мне сейчас покормить Олежку. И не хочу, чтоб тётки с Малой Бронной тебя видели со мной. У людей знаешь, какие злые языки – придумают то, чего сроду не было.
- Но я только проведу тебя до перехода.
- До перехода можно, но молча. Нам уже и говорить не о чем – столько уже наговорили.
- Я молча.
Но об этих невинных прогулках кто-то доложил матери Павла – Василисе, или Вассе, как её звали сын и муж. Немолодая женщина взволновалась.
- Реля, доченька, - позвонила она как-то Калерии. - Знаю, что Паша замучил тебя, встречая везде, где только можно. Я представляю, как ты идёшь, измученная работой, а он маячит возле больницы. Слухи пойдут, что ты с мальчишкой встречаешься, хотя он не мальчишка уже. Знаю, что ты умеешь с ними разговаривать, но этого нахала ты шугай.
- Шугаю уже, Василиса, но Павел ваш очень упорный.
- Давай-ка мы с тобой по умненькому сделаем. Пятнадцатого апреля у него день рождения. А так как он получает паспорт, то соберутся все наши друзья. Да и отец из санатория возвращается. Хочу устроить праздник, сколько же можно слёзы лить. Ты приходи, спасительница с сыном своим. Он – забавный мальчишка – гостей повеселит. А тебе я жениха нашла.
- А почему Паша паспорт получает в семнадцать лет? – перебила её Реля, не желая говорить о женихах. Она не любила, когда кто-то беспокоился об её судьбе. Сама найдёт. Да и есть у неё уже Домас, который хоть и не её судьба, но лучший мужчина.
- Ему шестнадцать – в школу мы его отдали в шесть лет.
- Не поспешили ли?
- Вот теперь думаю, что очень поспешили. Он учился не со сверстниками и был большой лодырь – учиться вообще не любит. Вот твой Олежка – мне Люба рассказывала, которая буфетчицей в 112 школе, учится, словно на крыльях летит.
- На крыльях? – улыбнулась Калерия. – Это вы здорово сказали. Олег лётчиком хочет стать.
- И станет. У такой матери он кем угодно станет. Но я тебе о женихе твоём скажу, которого я пригласила для тебя – человек он удобный – вдовец молодой и детей у него нет, что самое главное… Почему главное, спрашиваешь. Да потому что современные дети бывают иные как пиявки, всю жизнь сосут из родителей и всё им мало. Это я не про Павлика говорю, сама знаешь о ком.
Калерия прекрасно понимала, что говорит Василиса о приёмном сыне – Егоре. И в семье Рели была такая пиявка – это Вера. Такая же в вытягивании денег из родителей Елена младшая – дочь их заведующей. Да мало ли наберётся таких «пиявок» из знакомых Калерии и Василисы.
- А жених твой – адвокат, - продолжала, между тем сваха. – На фронте был, как это зовут мальчишек-фронтовиков?
- Сын полка.
- Вот-вот, сыном полка был.
Калерия поморщилась: живя в Москве, уже немало она таких «сыновей» повстречала. Можно подумать, что каждый тринадцатилетний бежал на фронт, и их там с распростёртыми объятиями встречали. Мешали эти «сыночки» воевать, если это не было в партизанском отряде, где в разведку ходили мальчишки. Или Артём, который работает Капитаном дальнего плавания. Пошёл на фронт шестнадцатилетним, но он был высоким, воевал как взрослый, приписав себе два года. Вернулся в Одессу с орденами, закончил Мореходку, в которой учился до войны, теперь плавает по морям. Каков же этот адвокат? Высокий как Артём и не мешал на войне, а приносил большую пользу? Или «Сын лейтенанта Шмидта»? Таких «сыновей» начнёшь расспрашивать, предлагают почитать книгу Катаева: - «Там всё про меня». Получается, всё у этих «сыновей» сходится в мелочах. Какое совпадение!
Конечно, Василиса пригласила адвоката, чтоб посоветовал, как злодея призвать на суд – в семье Павла догадывались, кто его уложил в больницу. Или сам мальчишка сказал? А  Калерию посулила этому «сыну полка», как приманку. Не скажи ему про невест, которых будет полно, не придёт. Или придёт не ради невест, а на Василисину стряпню – хозяйка хорошо готовила.
- Что тебе не надо такого жениха? – будто почувствовала мысли молодой женщины Васса. – Милая моя, кто же от женихов отказывается? Ах, любишь кого-то? Ну и что! Поглядишь на этого – за показ ещё никто деньги не брал. А может, и полюбишь? Ладно, я не настаиваю… И ни-ни, никаких подарков. Что ты. Это мы тебе должны подарки делать. Мы тебе по гроб жизни обязаны, сына нам спасла. Но ты, извини, я тебя так этому адвокату обрисовала, что он даже затрясся весь. – «Уже влюбился!» Ты это учти и прости меня, если он тебе совсем не понравится.
- На такие случаи женщины не сердятся, - успокоила её Реля.- Скорее им интересно.
Интересно или нет, но об адвокате Реля немного подумала: - «Неужели можно влюбиться заочно? Василиса, видно, меня мёдом намазала. Или «Артист» адвокат. Взбрыкнул как бычок, а старая женщина и поверила. Но я – стреляная птица. Второй раз меня не ранить. Я теперь этих охотников стороной облетаю. Но развеяться надо. На работе уже повидала много горя, и провожу всё через своё сердце, что оно уже начало о себе напоминать. Днём подкалывает, а ночью хоть не поворачивайся на левый бок – так кольнёт, что хоть самой в больницу ложиться».      
И она пошла на праздник Павла – надо и ему сделать приятное. С Олежкой, конечно. Пусть и её малыш побывает на семейном празднике. И кто их встретил возле нового прекрасного дома? По тем временам и девятиэтажный дом казался верхом совершенства, а бывшим соседям дали в двенадцатиэтажном. Как считать?  Сверх совершенством? Калерия и Олежка пришли чуть пораньше – по просьбе Вассы, и обозревали дом.
И вдруг из-под какой-то арки или подъезда – невозможно было понять – вышел Егорий. Уж тут-то никак не ожидала его встретить Калерия. Хватит ей и той встречи, зимой. Через две недели, как Павел попал в больницу, вернулся из своего длительного рейса, его старший братец. И опять поползли, затихшие было слухи. Говорили, что, едва сойдя с поезда, Егорий сказал встречавшим его приятелям: - «А я думал, что меня другие люди встретят. С наручниками». Народ тогда возмущался. Действительно, взяли бы голубя сизокрылого, подержали бы, где следует, раскололся бы. Если бы да кабы. Народ у нас храбрый, когда бандитов не видит, вот милиция робкая – всё законов боится. Где были люди, воинствующие сейчас, где была милиция, когда мальчишку избивали шлангом во дворе ресторана «Пекин»? Или видели драку лишь китайцы, обедающие в родном ресторане, а они в чужой стране не заступаются. Так и в тот миг, когда она, возвращаясь с работы, в снегопад, увидела Егория – некому было за неё заступиться. Народу на улице мало – все смотрели телевизор или ужинали, а страшный человек Реле дорогу перекрыл. Как, в девичестве, перекрывал ей путь бандит Георгий из Симферополя.
- Здравствуй, - сказал вызывающе Егорий.
- Когда говорят «здравствуй» - это здоровья желают. А я тебе не желаю его, Каин, - Калерия остановилась, чуть не упёршись в грудь гадкого человека.
- Кто такой Каин? – скривился в улыбке этот страшный человек.
- Плохо историю учил? Каин – убийца своего брата Авеля. Теперь, вместо Павла, меня терзать будешь? Или живой отпустишь уставшую женщину?
- Чего несёшь. Я о брате хотел узнать. Как он? Выздоравливает?
- Хорошенькое дело. Сначала искалечил мальчишку, а теперь о здоровье беспокоится. Но я тебе ничего не скажу – для этого есть в больнице справочная. Или сходи к лечащему врачу – она у нас женщина боевая – войну перенесла в пылающей Москве, и о тебе она, пожалуй, уже знает, - Калерия дерзила, а сама готовилась к худшему. Что ему стоит, уколоть её ножом. Никого на улице нет. И разве кто заступится? За мальчишку не заступились, а тут взрослая женщина. Подумают, что выясняет отношения с мужем. Вот где Релю, в двенадцатиградусный мороз, прошиб пот. Останется её солнечный мальчишка сиротой. Кто его воспитает? Бабушка – помилуй Бог – сделает вторую Веру. Николай возьмёт в вечно пьяную семью, к своим неполноценным сыновьям?  Или отдадут в детский дом. Калерия готова была потерять сознание.
- И кто это говорит? – взревел Егорий. - Ты? Сама сколько жизней загубила? Колька спился. Игорь из-за кого под машину попал? Он ведь на тебе жениться хотел. А тётя Шура против. И с невестой он стал из-за тебя лаяться. Вот и нет парня. – Егорий обидно щёлкнул языком и развёл руки, картинно приседая перед Релей.
Это было слишком, Калерия заплакала. Она не хотела плакать, но слёзы её не слушались: текли и текли потоком.
- Что ты плетёшь, гад! Всех пьяниц и алкоголиков готов на меня навешать? Я виновата, что они без меры водку хлещут? Может, я и за тебя в ответе?
- А может! Ты и моя мать. Я тоже хотел на тебе жениться, когда Колька тебя бросил.
- Он меня не бросил! – у Рели от гнева быстро высохли слёзы. – Это я с ним жить не захотела. И ни за кого бы из пьяниц замуж не пошла. Ни за тебя, ни за Игоря, хотя Игорь, по сравнению с тобой человеком был.
- Ах, какие мы гордые! Ну да! За нами же иностранцы ухаживают. К твоему сведению, гордячка, со мной ты была бы самая счастливая, потому, что я работяга. А вот добрый Игорь тебе бы нервы потрепал. Вот, согрешил перед мёртвым.
- Работяга – тащишь всё, что удалось украсть – тем и дружков своих кормишь и поишь, они-то и готовы тебе любую гадость сделать. Но так мы с тобой можем проговорить до двенадцати ночи, а дома меня сын ждёт.
- Не боишься за сына?
- Что и на него покушаться хочешь? – Калерия в гневе схватилась за красивый шарф Егория и стала стягивать его на шее у бандита. – Так знай! Я – женщина из Космоса – потому не люблю всю дрянь на земле, вроде тебя. Колька ушёл от меня живой, потому что пальцем не тронул ни меня, ни сына. А кто меня тронет или Олежку, тому не жить на земле долго.
- Прости, - прохрипел Егорий. – Не трону я тебя пальцем и даже за сына не беспокойся.
- Тогда и ты за Павла не беспокойся, - говорила Реля, отпуская шарф. – Только и ты уж не покушайся больше на человеческую жизнь. Вспомни, что и у тебя сын растёт. И вдруг с ним тоже может случиться, что вы с Павликом сотворили, а ты заступиться не сможешь.
- Спасибо что не задушила – я не мог тебе сопротивляться, видно ты и правда из Космоса. Но почему я не смогу заступиться за своего сына?
- Заболеешь вдруг молодым и вся «друзья» твои тебя покинут.
- Это может случиться, мне и цыганка так говорила. Сильная у тебя натура. По своему повернуть всё можешь. Преклоняюсь перед такими женщинами. С такой женой я другим человеком бы стал.
- Хватит, Егор, мы обо всём поговорили. Меня сын ждёт. – Калерия ещё замёрзла, но не говорить же неприятному человеку об этом.
- Не держу, - он внезапно отступил в сторону, и Реля сделала первый, неуверенный шаг. Потом, разминая замёрзшие ноги, пошла быстрее, ещё не веря своему избавлению. Пойдя несколько шагов, обернулась. Егория не было. С призраком говорила?
- «Не такая я смелая, как старалась доказать этому идиоту. Но грозить моему ребёнку! Тут любая мать за горло схватиться или перегрызёт. Хорошо бы понял, что не всегда ему везти будет, как с Павлом. Избили мальчишку и никакого наказания».

Но теперь Егорий возник перед Релей с Олежкой не ночью, а среди белого дня. Не такой страшный, как зимой - в сумраке, в снегопаде. Седина в рыжих волосах, даже в усах. И похудел повар вагонов-ресторанов. Аппетита нет? Думать научился? Кается, за содеянное?
- Реля, вы к моим идёте? Передай Павлу подарок. Это модель самолёта – он любит клеить.
- Ты с ума сошёл. Я от тебя буду передавать подарок? Возможно, ты там мину подложил, чтоб всех извести в новой квартире, вместе с гостями.
- Да, нет мне веры, нет прощения. Хоть Павлу скажи, что я во дворе. Может он выйдет за подарком?
- Мальчишка, которого твои друзья запугали насмерть, выйдет? Или может отец твой, после инфаркта, побежит к «сыну», которого вырастил, и на старости лет, ты его отблагодарил за это? Ты мозгами шевели, Егор. Ведь, что Павла, что отца твоего приёмного еле выходили. Это Паше в больнице говорили, что всё хорошо у него. Но ты должен понять, что чуть в гроб не вогнал брата. И ещё не известно, как у него в дальнейшей жизни травмы его отразятся. Больше говорить с тобой не могу! – Калерия взяла за руку сына и даже не попрощалась с Егорием.
Олежка вцепился ей в руку: – Ты у меня храбрая, - шепнул, - с бандитом разговаривала и не испугалась.
- Ещё как боялась, - призналась Калерия. – Но ты никому у Фроловых не говори, с кем мы разговаривали, чтоб их не волновать.
- Что ли я не понимаю? Ой, лифт. Можно я кнопку буду нажимать?
- Жми на восьмой этаж. Смотри, как быстро поехали – новый лифт не как в старых домах, куда я иногда ходила уколы колоть очень больным людям. Приехали. Выходи.
- Это когда меня не было летом, ты колола уколы? А в какую квартиру мы приехали?
- Вот в эту. Ну-ка, дотянешься ты до звонка?
- Запросто. Но придётся стать на цыпочки. Высоко вешают звонки в новых домах.
Дверь им открыла Василиса, в красивом платье, на котором был так же красивый передник:
- Входите, дорогие мои. Пришли чуть не последние – у нас уже полно гостей – женщины помогают мне на кухне. Павел, смотри, кто пришёл! Покажи нашу квартиру Реле и Олежке.
Из открытой двери кухни неслись такие запахи, что Калерии пришлось глотать слюну, но она с сыном пошли за обрадованным Павлом, сначала в первую комнату, где уже стоял накрытый стол, с некоторыми закусками, и сидели мужчины на диване. Кто-то стоял у окна, наблюдая за двором – наверное, родственники Василисы высматривали, не появится ли Егор?
- Вот это моя спасительница, - представил Релю гостям Павлик.
Все уставились на Калерию и Олежку, а один – маленький мужчина, как подросток, но ниже Павла, поспешил «ручку поцеловать». Молодая женщина поняла, что это и есть «жених». Но его тут же отвлекла от Рели, вышедшая из кухни женщина лет сорока:
- Геннадий, Василиса просила, чтоб мы с тобой сходили в магазин, который рядом, купили шампанского.
- Я пойду, но с вот этой гостьей, - указал на Релю.
- Нет, - возразил Павел, - сначала я своим гостям покажу квартиру.
- Тогда и я с вами посмотрю квартиру.
- Хорошо, идите, - вышедшая из кухни Василиса принялась рассказывать гостям, что если бы не Реля, Павлу бы не жить на этом свете. Потом пошла следом за сыном и шедшими по комнатам гостями, слушая, как Павел объясняет.
Квартира была великолепная. Фроловы обставили её ещё до трагедии с Павлом и всё это: и новая мебель, комнаты, кухонька терпеливо ждали его заболевшего отца и выздоравливающего Павла, и этого праздника. Наконец сюда пришли улыбки, вытесняя горе.
- Реля, - шепнула ей хозяйка, - сходи с этим «сыном полка» в магазин. А то он приходит к нам лишь покушать хорошо. Никогда, ничего не приносит в подарок.
- Да что вы! Это мой «жених»? Так я его научу, что в гости ходить с пустыми руками, нельзя. Хотя мы к вам пришли именно так, потому что у меня не было времени думать о подарке.
- Спасибо, что сама пришла и Олеженьку привела. Андрей Павлович так ему обрадовался.
- Да, обнимались они здорово в соседней комнате. Но вот «жених» двигается в нашу сторону. Что мне делать, Василиса?
- Не отталкивай его, может, расщедрится в магазине и купит побольше – хоть я и много наготовила, а выпивки Андрей Павлович мне запретил много покупать. Но что поделаешь, гостей много, особенно мужчин.
- Я пойду с этим «женихом», но не могу раскручивать на выпивку. Может, та женщина, постарше, это умеет делать, которая напрашивалась с ним сходить.
- Ты же видишь, что отвёрг её наш жених. Его на молодушек тянет, как ты. Не отказывайся.
«Сын полка» так ухватился за Релю, когда они вышли из квартиры и ехали в лифте, хотя с ними поехали Павел – не хотел отпускать свою спасительницу с «женихом». И Олежка с ними поехал. Но он не ревновал мать к чужому дяде, что было странно. Видно так поразила его новая квартира, что он говорил с Павлом о моделях самолётов, танков и машин, которые увидел.
А между тем «сын полка» приклеился к Реле – руки у него были потные, наверное, от напряжения, что женщина, которая ему понравилась, пошла в магазин с ним.
- У вас высшее образование? – спросила Реля.
- Война за плечами и Высшее образование, - ответил гордо.
- На войне, я думаю, вас не учили этикету. Но в институте должны преподавать, что хвататься за женщину потными руками – это неприлично.
- Простите, это от волнения. Никогда не встречал таких красивых цыганок, - говоря так, он дохнул на Релю прокуренным ртом. Да и выпил, видимо, идя в гости – несло как от сивого козла.
- У меня знакомый вашего возраста и тоже с высшим образованием, но между вами такая разница. Тот чистюля, хотя я с ним познакомилась, когда он, запасной офицер, был на переучивании в армии.
- Он не бывал на фронте, - быстро проговорил «сын полка».
- Война окончилась двадцать три года назад. Но нельзя запах пороха, тютюна и отсутствия бань на фронте нести в мирную жизнь.
- Прямо ошпарила горячим кипятком. Вот такая-то у меня невеста? Вернее я хотел, чтоб вы стали моей невестой, но вижу – место занято.
Калерия помолчала. Они подходили уже к магазину, и она подумала, что теперь «сын полка» ничего не купит, что заказывала ему Василиса. Но он купил не только шампанского, но и бутылку коньяка марочного и «Старку» - довольно дорогую водку.
Павел с Олежкой ходили за ними следом, и Павел ревновал Релю к «жениху» - она это чувствовала. Когда шли обратно «жених» заставил Павла нести в авоське «Шампанское» - дорогие вина поставил в свой потёртый портфель, о котором Реля подумала – «Наверное, от Акакий Акакиевича из повести Гоголя достался в наследство». И напрасно адвокат доверил нести недорослю Павлу бутылку с «Шампанским».  Тот так размахивал своей ношей, что задел за что-то на детской площадке перед домом, и разбил её. Хорошо, что не было детей – они, в это время смотрели какую-нибудь сказку по телевизору. Адвокат выругался на именинника и заставил его идти с собой опять в магазин. Пригласил и Калерию, но она отказалась:
- Надо же убрать осколки на детской площадке, чтоб дети, выйдя гулять, не порезались.
- Ах да! Вы же бывшая воспитательница – любите детей, из которых вырастают вот такие как Павел - балбесы. А ты, мальчик, - обратился адвокат к Олежке, - пойдёшь с нами?
- Нет, - ответил потомок Рели, - я помогу маме убрать площадку. Здесь ещё, кроме осколков много мусора. А вы идите, а то магазин скоро закроется на обед.
- Откуда ты знаешь? – удивился Павел.
- Читал расписание. А по дороге видел часы, на которые было половина первого.
- Какой умный! – восхитился адвокат, думая этим польстить Реле, и они с Павлом, немного переругиваясь, поспешили в магазин. Юноша не уступал адвокату, доказывая, что нести бутылку «Шампанского» в сетке неприлично и стыдно.
- Потому и разбил? Я тебе дам скрытную сумочку, заморскую, но смотри, не повтори свой подвиг. Как родственник, я тебе уши нарву, - последнее, что услышала Реля 
За столом юноша проявил небывалую силу и оттеснил «сына полка» от Рели далеко. Сел обиженный «жених» с той женщиной, которая была к нему неравнодушна и, видимо, её не смущал даже запах, идущий от мужчины – она радостно подставляла ему то одно блюдо, то второе. «Жених» морщился, но ел исправно. Видимо отъедался за то, что потратился. И с другого конца стола обиженно поглядывал на весёлую компанию Рели, по бокам которой сидели Павел и сын, и куда Василиса подвигала самые хорошие свои творения:
- Ешьте, мои дорогие. Паша, не позорь мать и смотри, чтоб Реля не рассердилась. И ты, Олеженька кушай, наш милый мальчик. Маме тоже подавай самое вкусное.
Реля, отвязавшись от «жениха», вошла в мир молодых – она с удовольствием слушала, о чём говорят Павел и Олежка. Это был мир свежести и новизны, который она любила, ещё работая в детском саду. Но Павел вдруг вспомнил опять о своей любви и взял Релю за руку:
- Почему у тебя лицо такое молодое, и фигурка как у девочки, а кожа на пальцах старится?
- Ты что делала в шесть, семь и восемь лет? – озадачила она парня.
- Что делал? – Павлик растерялся. – Ходил в детский сад, потом в школу пошёл. И первый-второй класс проучился, как ёжик в тумане – ничего не помню.
- Ты что! – вмешался Олежка и даже есть перестал. – В школе так интересно – я никогда не скучаю. Разве о маме подумаю – как она в больнице, с тяжёлыми больными.
- Тебе интересно, а я зевал на уроках, и хотелось спать – ведь рано приходилось вставать.
- Матери помогать завтрак готовить? – вставила иронично Реля. - Постель свою убирать?
- Что ты! Василиса никогда меня не заставляла постель убирать. Тем более завтрак готовить. И вырастила эгоиста, как ты, наверное, думаешь.
- Думаю. А для сравнения скажу, что делала я в шесть-восемь лет. В 1946 году мама родила первую послевоенную девочку и хотела, чтоб она умерла, потому что был жуткий послевоенный голод. Да «сын полка» тебе уже рассказал об этом? Не спрашивай, откуда знаю. Догадываюсь.
- Да про голод он мне все уши просвистел. Как ему трудно было на войне, а потом и после войны учиться. Правда отец говорит, что адвокат врёт о войне – он там не был.
- Пусть это будет на его совести. Значит, о голоде послевоенном ты знаешь. И вот мне в этот голод пришлось выхаживать сначала одну сестрёнку, а затем мама родила вторую в 47 году.
- Представляю, что выхаживала, а при чём тут руки?
- Так этими же руками мне пришлось таскать их, пеленать, купать, ещё воды домой наносить в вёдрах, которые были мне по пояс. Тяжкая работа в детстве и юности сделала мои руки не очень красивыми.
- Но когда подросли девчонки, они начали тебе помогать?
- Не очень. Росли мои сестрёнки такими же эгоистками, как ты. Понимали только слова «дай мне кушать» или «ты нас помоешь сегодня?»
- Но ты же ушла рано из семьи. Руки могли стать красивей. Кремами могла мазать.
- Не до кремов было. Работала в Симферополе на строительстве. Кремы для рук покупала, но не всегда мазала – усталость донимала. А потом родила Олежку и в больнице с ним лежала, руки мыла каждые пять минут, потому что к ребёнку, с немытыми руками не подойдёшь, - насмешливо ответила Калерия. – Потом, уже в Москве работала сначала в яслях, а потом в детском саду. В детском саду меньше воды касалась и чаще руки мазала – они у меня стали нежными. Но я же не могу сидеть на месте. Пошла, учиться по вечерам, чтоб  придти в медицину.  И, наверное, ты заметил, что мы, медсёстры, постоянно в воду руки макаем. Мочим руки, чтоб подойти к больному и наладить капельницу. Мочим, чтоб  наклеечку переклеить, тому, кто срывает её. Моемся, чтобы укол сделать. Даже, чтоб покормить вас, усердно пользуемся водой, чтоб не занести инфекцию. Кроме того, много воды попадает на наши руки, когда промывает шприцы перед кипячением их. Руки медсестёр постоянно в воде, потому рано старятся.
- Всё равно, я, когда мне исполнится восемнадцать лет, женюсь на тебе. Подождёшь меня ещё два года?
- Ты учишься через пень-колоду, как твоя матушка говорит, - начала говорить Реля, но Павел её перебил.
- Я же после тяжёлой операции – меня даже учителя жалеют.
- Но в техникуме или училище, куда ты поступишь, жалеть тебя не будут. Там, всё на равных.
- Много ты знаешь – там тоже, как и в школах, за денежки отметки ставят.
Калерия вздохнула – и это уже известно ленивой молодёжи. Вспомнилась Вера, которая в школе училась «хорошо», даже медаль серебряную получила, потому, что с директором школы романы крутила. И в институте связывалась с преподавателями из-за отметок. Но и с матери деньги тянула, как насос, чтоб себе покупать лишние вещи, а, скорее всего, клала на сберегательную книжку, тем Релю лишала самого необходимого. Но Павел не девушка, преподаватели и даже преподавательницы на него не клюнут, как сейчас молодёжь говорит.  Преподавателям мужчинам хватит девушек-студенток, которые сами рвутся заниматься «любовью» с немолодыми мужчинами, об этом Калерия невольно подслушивала в общественном транспорте. Щебечут девушки, ничуть не стесняясь посторонних людей, а потом идут работать в учреждения и приносят туда свои подпорченные нравы. Пример тому две медсестры в их отделении, пришедшие работать чуть раньше Рели – Наташа и Люся – кидаются на мужчин, которых много в хирургии, желающих молодого тела. Девушкам неважно – женатые или разведённые кидают на них первоначально жадные взгляды. Лишь бы были деньги и вино – тогда всё позволено. А что дети у этих мужчин недополучают денег из-за их разврата – девушкам наплевать. Реля им как-то пригрозила, что при таком поведении они не выйдут замуж или очень поздно, («Как Вера», - мелькнуло в голове), когда детей рожать не смогут. Или инвалидов родят.
Вспомнив, что сидит за вкусным столом – (её таким даже в семье дипломата не угощали), и беседует с Павлом, почему-то устыдилась. Почему-то думает не о нём, а о развратных девицах.
- Да, твоей матери придётся платить, если ты будешь лениться. - Сказала она, косясь на Олежку, который прислушивался к их разговору. - Но деньги имеют свойство испаряться, если идут не по назначению. И когда они иссякнут – а в вашей семье ещё и отца надо хорошо лечить, тебя из училища или техникума выгонят. А тут, глядишь, восемнадцать лет подойдут, в которые ты хочешь жениться, как недоросль.
- Кто такой недоросль?
- А был такой у писателя Фонвизина, так и пьеса его называлась – «Недоросль». Главная мысль в этой пьесе – «Не хочу учиться, а хочу жениться».
- Вспомнил. Мы проходили это, когда я болел в восьмом, кажется, классе.
- Так вот, если тебя, в восемнадцать или девятнадцать лет выгонят из училища, тут же подберёт военкомат – от него тебя матушка не сможет откупить, но, вполне возможно, не захочет.
- Да, отец ей не позволит меня от службы откупать. А как же моя болезнь?
- Мне видится, что к тому времени, ты окончательно выздоровеешь.
- Смотри, не накаркай.
- Паша, так не говорят тому, кого любят. Значит, ты меня не только не любишь, а хочешь использовать для того, чтоб не пойти в армию.
- Прости. И разреши поцеловать твою руку.
- Вот ещё! – отозвался возмущённый Олег. – Мама не любит, когда ей руки целуют. Да ещё те, кто от армии косить собирается.
- Спасибо, сын, заступился за маму.
- Но я всё равно на тебе женюсь, даже после армии. Если ты останешься свободной к тому времени.
- Не хотел ты меня слышать иносказательно, скажу тебе прямо. Я не люблю ленивых мальчишек, и не ленивых тоже, которые пристают к женщине, старше себя.
- Всего-то на десять или одиннадцать лет, - прошептал ей на ухо Павел. – Я знаю семьи, где жена много старше мужа, а живут хорошо.
Калерия тяжело вздохнула: - А я знаю семью, где жена много старше мужа, испортила ему всю жизнь, хотя и умерла на третьем году их брака.
- Как это покойница могла испортить всю жизнь?
- Она была душевно больная, а такие не понимают слов «нельзя» и «нет». И добивалась его, моего знакомого – красивого и молодого. И он не устоял – хотелось попробовать любви зрелой женщины. Она родила ему тоже больную девочку.
- Подумаешь, всякую болезнь можно вылечить – тебе ли, Реля не знать?
- Какой ты умный! Я как раз знаю о нервных заболеваниях – неизлечимых. Мало того, свои болячки родители передают в наследство.
- А есть не нервные заболевания, но тоже передаются детям?
- Их очень много и есть очень неприятные, которые передаются не от матери к детям, а через два-три и семь поколений.
- Например?
- Ты собираешься поступать в медицинский институт или училище?
- А если? – дерзил ей Павел, за то, что Реля резко отказала ему.
- Тогда в институте или училище тебе всё это преподнесут на лекциях, а ты хорошо конспектируй и учись хорошо. Потому что медицина не терпит ленивых людей.
- Почему?
- От ленивой ночной медсестры ты бы мог погибнуть, а пришла я – быстрая и расторопная – и ты остался жить.
- И многих ты так спасла?
- Очень. Начала спасать людей, ещё когда шла война, а я была маленькой девочкой. Мне, в Космосе один мой Дед, давно умерший, сшил платье, такого цвета, как сейчас ракеты летают.
- Это серебристое, - сказал Олежка.
- Точно, мой сын! И я в этом серебристом платье в первую очередь полетела лечить отца, который в госпитале лежал – ему хотели ногу ампутировать. Я спасла отцу ногу, при этом сама была покалечена старшей сестрой в то время.
- Все старшие, что ли калечат младших? – вспомнил о себе Павел. – И здорово она тебя покалечила?
- Очень. Сестра столкнула меня с русской печи, которые ты видел, наверное, в деревнях, если тебя возили туда на лето.
- Видел. Оттуда свалиться – костей не соберёшь.
- У меня все кости были на месте, но видимо трещина была в левой ноге, да головой сильно ударилась – лежала без памяти не знаю сколько.
- Сотрясение мозга получила? – спросил Павел.
- По-видимому. Но доктор, деревенский старичок, прежде всего боялся, что я ходить не буду. К тому же война, рентгена сделать негде, и работал он на пять сибирских деревень.
- Значит, у тебя что-то в позвоночнике треснуло. И ты, с такими болями, летала спасать отца?
- Мне Космос и Дед мой дали мне силу – я летала. Мне ещё пяти лет не было тогда. Видимо я и сама лечилась, если кого-то спасала. Отец вернулся, хромая, но на двух ногах, через полгода после Победы, и я ещё хромала.
- И твой папа схватил тебя на руки и сказал: - «Отдай мне свою хромоту, а сама вырастай красивой девочкой», - припомнил Олежка когда-то подслушанное им из рассказов матери.
- Хорошо. Ты лечила отца во сне, получается. А чужих людей лечила так?
- Да, и не один раз. Самое интересное, что с некоторыми потом меня жизнь сводила.
- Это дядя Домас! – воскликнул Олежка. – Ой-я-я! Он сначала меня увидел на Украине прошлым летом. И стал расспрашивать, похож ли я на маму? Я ответил, что вылитый портрет моей мамы – так все говорят. Он обрадовался, спросил, приедет ли мама за мной. И мы с дядей Домасом стали ждать «нашу маму», - как он говорил.
- Так и было? – ревниво спросил Павел. – Он был когда-то твоим больным? Сколько лет тебе было, когда ты его лечила?
- Уже десять, а он был взрослым дядей для меня.
- Видишь, на много лет тебя старше, а влюбился!
- Когда влюбляется мужчина в младше себя женщину, это совсем не то, что в женщину влюбляется юноша. Здесь отеческая забота не только ко мне, но и к Олежке.
- Что тебе отцовской заботы было мало?
- Не в бровь, а в глаз! – улыбнулась невесело Реля. – Мой отец, вернувшись с войны, только забрал у меня хромоту – дальше его любовь исчезла – надо было восстанавливать сельское хозяйство, разрушенное войной – он был хороший специалист по технике. Да и двое девочек после войны родились – видимо меньшим он уделял больше заботы, - сказала Реля и тут же вспомнила, как отец забросил маленьких – Валю и Лару на украинскую печь, с которой если бы сестрёнки свалились, точно разбились бы насмерть. Реля же их спасала, рискуя своей жизнью.
Это вспомнила она, а Олежка видимо то, что говорила ему про деда бабушка Юля:
- Но кроме разрухи на Украине, ещё было много молодых вдов и девушек, которых дед мой очень любил. Бабушка била его за это, но он всё равно не переставал.
- Павел, - донеслось с конца, где сидела Василиса, - что ты Калерии поесть не даёшь, пока всё горячее? Релюшка, не слушай его, кушай, радость моя. Если бы не ты, не было бы сейчас с нами Павлуши.
- Я ем, Василиса, всё очень вкусно, спасибо. Давно такого не ела.
- Да, хозяйка большая мастерица насчёт приготовлений, - и понеслись похвалы со всех сторон, которые Василиса принимала охотно.
Калерия ела и была довольна, что дала Павлу отпор: не просто нотацию ему прочитала, что – «Ай-яй-яй, так нехорошо делать», а с примерами из жизни. Может, поймёт и перестанет её преследовать. Сама от себя не ожидала, что станет с юношей разбирать чужие жизни. И самое удивительное, Олежка, её солнечный мальчишка слушал её и поддерживал. Неужели так хорошо понимает жизнь? В дальнейшем она убедилась, не только понимает, но и отстаивает интересы матери. А Павел нет. Время от времени, в течение двух лет встречал Калерию с работы, когда она была измученная – душевно и физически. Иногда и подходить боялся, шёл сзади, как побитый щенок. Так продолжалось до армии, куда его забрали точно в срок, потому что учиться не хотел. Его, разумеется, устроили в училище, сам бы он не поступил, который Павел на втором курсе бросил или его прогнали за неуспеваемость и прогулы. А военкомат не растерялся. Забрали, не посмотрели, на престарелых и больных родителей. И что парень два года назад перенёс тяжёлую операцию. К сожалению, у Фроловых был же ещё один «сын», которого они никак не могли посадить в тюрьму. Павла заслали служить в Хабаровскую область. Еле добились перевести его оттуда в Подмосковье, по болезни отца. Калерия боялась, что Павел сопьётся, как Игорь – её сосед по дому, который потом по пьянке погиб. Но к счастью Павел не пил много, а ухаживал за женщиной на пять лет старше себе. Стал встречаться с медсестрой, у которой была пятилетняя дочь. Но пять лет – это ещё сносно. А к моменту демобилизации Павла медсестра родила ещё мальчика. Большая семья могла прописаться в квартиру, но Василиса решительно воспротивилась. Хватало ей и больного мужа, а тут такая орава на шею. Она и впрямь высохла вся, была похожа на старуху лет на десять старше себя. Павла они прописали, но учился он в Подмосковье, в школе милиции и жил в семье своей жены. Калерия подозревала, что в трёхкомнатную квартиру мог прописаться Егорий, разведясь со своей женой и оставив квартиру ей. И это он, а не Василиса не желали прописывать семью Павла в большую квартиру. Он жил там и состарил женщину, которая его вырастила, и убыстрял отход отца в иной мир.
Понимал это Павел или нет, но жил спокойно в новой семье – не хотел ссор с братом Каином. В Подмосковье же и работал потом. Редко приезжал к родителям. Однажды встретил Релю, чтобы сказать, что она была права – мужчина должен жениться лишь тогда, когда сможет содержать семью.
Калерия нахмурилась: - Но женился ты раньше времени – когда ещё служил. И все тяготы семейного быта легли на твою жену?
- Нет, у неё мама есть и тётка, они хозяйство ведут и за детьми смотрят.
- Хоть в этом счастье. Но желаю, чтоб и ты приобщался к семье, а не жил там квартирантом.
- Стараюсь, и дом ремонтирую и солениями занимаюсь, если грибной год, на рыбалку хожу – рыбу свежую едим.
- Хозяин ты хороший, чувствую. Жена довольна?
- А как же! Вот только по тебе скучаю. Приезжаю если в столицу, то за тобой похожу немного, чтоб ты не заметила.
- Кончай эту глупость! Мне тоже надо как-то складывать свою жизнь. А если ты станешь опять меня преследовать, то ничего не сложится. По Москве лучше скучай.
- А зачем? Я её так как ты не знаю. Впрочем, скучаю, это я вру. Помню, как ходил за тобой по Москве, когда ты её полякам показывала. А потом летал вместе с тобой и Васей над Москвой, когда ты «земляку» своему убогому столицу показывала.
- Когда это было? – заинтересовалась Калерия.
- А как ты пошла, работать в ночные смены и всё вы с Василием говорили о Москве – ты ему рассказывала, что-нибудь о городе нашем на ночь, как сказку. Все ребята слушали, даже кто родился в Москве, но живёт где-нибудь на окраине. Интересно. И вот в одну из ночей, когда тебя не было на работе, мне снится сон, что ты приглашаешь Васю летать над Москвой. Василий с радостью соглашается, а я ревную и лечу вслед за вами. Ты так руки расставила, и Вася за правую руку твою держался, и разговаривал с тобой, спрашивал, над чем мы сейчас пролетаем?
- В какую хоть сторону летали? – спросила Калерия.
- А к Кремлю. Мы летели от больницы, сначала по шумной Садовой улице, и я ничего не слышал, что ты говорила. Потом по улице Горького и ты рассказывала о домах, на ней стоящих. Я про дома слышал уже, в натуре, когда ты водила по этой улице полячку, поэтому пропускал мимо ушей. Но о Красной площади ты так рассказывала Ваське, как её создавали, что я заревновал.
- Я вспоминаю этот сон, где я Василию Москву показывала. Но ты-то где летел, что я не видела тебя? Или ты обманываешь. Наверное, Вася мне, на следующее моё дежурство говорил, что мы летали над Москвой, а ты подслушал.
- Ничего подобного. Я летел с левой стороны от тебя, со стороны сердца – всё любовался на твоё серебристое платье, которое ты говорила, подарил тебе твой дед или Космос, не помню.
- Значит, ты Москву тоже любишь, а жить в ней отказался. Уступил старшему брату, чтоб он терроризировал твоих стариков. И что бы тебе сказать тогда, кто тебя бил? Егор бы сейчас на вашу площадь не зарился, а сидел в тюрьме.
- Я простил брата. Мне достаточно было знать, что ты вылечила меня. И самое главное лечение было, когда мы летали над Москвой – я проснулся и почувствовал в себе силу. Спросил у Васи, как он себя чувствует – этот парень признался, что ему снился удивительный сон и теперь он пойдёт на поправку. А брат пусть живёт с родителями и ухаживает за ними.
- Зря. Он теперь жизни не даёт вашим родителям.
- Что делать. Теперь моя трусость работает против меня. Жена хочет в Москву, в благоустроенную квартиру, но… близок локоток, да не укусишь.
- Могу тебе предсказать, что Егор скоро попадёт в тюрьму – отец твой всё же его засадит. А ты с семьёй перебирайся в Москву, изучай её, как я когда-то читала много книг о ней, и показывай жене и детям.
- Твои бы слова дошли до Бога, так я был бы счастлив.
Всё это случится несколько лет спустя, но Реля предчувствовала это, сидя за праздничным столом. И вдруг ей так захотелось уйти с этого пира, который устроила Василиса, позвав совсем ненужных людей, думая, что эти едоки ей помогут – выведут Егора на чистую воду. Она шепнула Олежке, что хочет уйти. Сын сразу поднялся и пошёл в кухню, к хозяйке дома – попрощаться. Та провела их тихо, никто не заметил – все были заняты выпивкой, закуской, громкими разговорами.
- Что рано уходите. Посидели бы ещё! – выскочил в коридор Павел.
- Мне завтра на работу.
- Что ж адвокат мой? Не понравился тебе? – спросила Василиса.
Калерия хотела ответить, что пустой он человек – для дела, которое хотела открыть против приёмного сына Василиса, не годится, но пожалела хозяйку.
- У мамы есть любимый человек, - вдруг вступился за Релю сын. – И нам никого больше не надо. Спасибо за угощение. До свидания.


                Г л а в а   15.

Заведующая совсем разболелась. Калерия помнила, что после майских праздников из-за рака Елену Владимировну направляют на операцию, в онкологическую больницу. Но любимая не только ею, но и всем отделением заведующая держалась бодро.
- Девчонки, - обратилась она как-то к медсёстрам, проходя мимо их поста, где все неожиданно собрались, что редко случалось, - скоро праздники и где встречать их будем? Буфет в подвале или хотя бы зал для конференций не забронировали? Всё уже занято? Ай-ай, какие вы у меня растяпушки.  Ну, ничего, отдельная квартира вашей заведующей как раз подойдёт. Мы её недавно получили, заодно и новоселье справим. Шашлыки я вам обещаю приготовить знатные. На мангале. – Подмигнула им и хотела дальше идти, но остановилась. – Калерия, ты пропустила два праздника – Октябрьские и Новый год. Этот весенний праздник не вздумай отлынивать – я обижусь. Да и мужчины, которым я намекнула, что соберу своих медсестёр у себя, спрашивали, будешь ли ты на празднике?
- Это какие же мужчины? – заинтересовались одновременно, как близнецы, Люся и Наташа.
- Те самые, которых вы так любите. Анестезиологи, офтальмологи и приезжие ординаторы к Вахтангу, которые ходят на конференции исключительно через наше отделение, к огорчению няней – им приходится много раз мыть в коридоре полы.
- Что же приезжие не идут на праздник со своим отделением? – спросила Галя. – Во второй хирургии полно красивых женщин.
- Для женщин своего отделения Вахтанг устраивал праздник 8 го марта, а Майские он празднует со своей семьёй. Да, кстати, Васенька наш прислал мне письмо из-под города Ровно, где благодарит за выздоровление, особенно тебя, Реля. Чем ты так пленила своего земляка?
- Вообще-то мы не земляки – в разных концах Украины жили. И если я приду к вам на праздник, то расскажу, чем я пленила Васю и заставила его быстрее выздороветь.
- Приходи обязательно. Не то рассержусь. Тяжёлых больных в твоих палатах, можно считать нет.  И сынишку не надо никуда пристраивать – приводи с собой.
- Если праздновать станем вечером, лучше я его с телевизором оставлю.
- И то дело! Пусть просвещается. Сейчас такие программы для детей есть, что позавидуешь.
 Елена Владимировна прошла дальше по коридору в зал для конференций, куда ранее проследовали много врачей и профессор Исаков, делавший потрясающие операции.
Медсёстры переглянулись. Видно очень худо их заведующей. Хочет в памяти их остаться весёлой? Но сколько денег надо собрать? На совет позвали санитарку – бабу Любу.
- Какая я вам баба Люба? – отозвалась та, вразвалочку идя к столу медсестёр. - Извольте называть  бывшую капитаншу Любовь Исаковна.
- У вас отчество как у Аркадия Райкина? – удивилась Галя.- То-то, я смотрю, вы слова не выговорите, чтоб не пошутить.
- Это я себе такое взяла, что легче запоминали. Вообще-то я Савельевна. Ну, что вы хотите у меня спросить как у самой старшей в этом отделении?
- А разве вы самая старшая? – заинтересовалась Калерия. Ей давно хотелось поговорить с Любовью Савельевной, но у старенькой то кто-то болел в деревне и она уезжала ухаживать за больным, взяв бессрочный отпуск, то сама она побаливала. Видела её Реля в свою смену раза три четыре. Вот другую сменщицу тёти Любы она знала лучше.
У тёти Гали – маленькой аккуратной женщины было большое человеческое горе. Сына она вырастила хорошего, послушного, который хорошо учился и дошёл в учебе до младшего научного сотрудника. Возможно, повышал бы свой рост и дорос до профессора, если бы не женился поздно, но неудачно. Попалась ему непутёвая девушка или женщина, потому что Галина Петровна была уверена, что «эта дама», как она говорила, не одного ребёнка сдала в детские дома, а сама вела непутёвый образ жизни. И в замужестве не остепенилась. Попав в добрую семью, подающего надежды учёного, она думала, что тут живут хорошо и гребут деньги лопатой. Но какие у младшего научного сотрудника деньги? Тем более умер, поддерживающий его отец и пришлось жить с матерью на маленькую зарплату. Тётя Галя не выдержала, и пошла, работать, а так как при муже была домработницей, то, что она могла делать в больнице? Только мыть полы. Могла бы ещё устроиться поваром – готовила она прекрасно – но кто возьмёт повара без диплома? К тому же больница была ближе всего к её дому и к яслям, куда она водила свою внучку.  Страдала, потому что её невестка, родив ребёнка, стала сбегать от него – сначала на день или ночь, потом уезжала с пьяными компаниями на трое суток, дальше больше – пропадала и на неделю и на три. Являлась пьяная, грязная и сын тёти Гали её принимал, клал в чистую постель, не предложив помыться. Потому что мыться жена его не любила – так думала мать научного сотрудника, жалея свои чисто простиранные простыни, которые к утру находила грязными. Жена сына тёти Гали мылась лишь утром, занимая ванную комнату по три часа – ждала, пока свекровь уйдёт на работу. Мужа придерживала для дальнейших ласк – поэтому сын Галины Петровны не рос по карьерной лестнице, как родители ждали от него. И пожив в домашних условиях дня три «эта дама» исчезала вновь – иной раз, не успев повидаться с дочкой – девочку сдавали на пятидневку, потому что ни научный сотрудник, ни бабушка не могли забирать её из яслей каждый день. Ещё тётя Галя боялась, что пьяная невестка, которая являлась к мужу на свидания лишь ночью, могла напугать девочку своим видом.
Однажды, Галина Петровна, видимо, не выдержала и хоть была интеллигентной женщиной, несмотря на то, что работала уборщицей, подралась с невесткой. Накопилась ненависть, за то, что не растит «шальная баба» своего ребёнка, за то, что не имеет роста её сын, который мог бы стать учёным. Но молодая женщина была её сильней – она толкнула свекровь, та, упав, сломала себе обе руки. Невестка сбежала опять надолго, а тётя Галя побыв три дня дома, пришла на работу мыть полы. Видно трещины в запястьях беспокоили её, но, сколько Реля не предлагала няне свою помощь, тётя Галя отказывалась. И чудо! Гипсы с рук Галины Петровны сняли быстро или она их размочила, трудясь, всё время с водой. Или, выкручивая постоянно тряпку, няня быстрее поставила свои косточки на место.
Калерия с удовольствием давала тёте Гале, выводить выздоровевших детей к родителям – пусть получит рубль или три в карман – хоть гостинцев своей внучке купит эта опрятная, но не счастливая женщина. Но, как узнала Реля потом, тётя Галя, «мзду» не брала. За это её Реля полюбила ещё больше.
Но какова же Любовь Савельевна Калерии хотелось тоже узнать. Она чувствовала, что жизнь этой няни была более насыщена событиями, чем у Галины Петровны. Но как за шутками-прибаутками, которые сыпались у «самой старой женщины в отделении» было добраться до её души? Днём Калерия и няни всегда в работе. В ночные смены беседовала она с Галиной Петровной, и та открыла ей своё не проходящее горе. Как бы попасть в ночную смену с тётей Любой? Молодая женщина была уверена, что услышит занимательный рассказ.
- Что, девки, - сказала Любовь Савельевна, - хочется пойти на праздник к заведующей, побить ей новый паркет своими туфельками с каблучками-шпильками? А сколько платить за праздник не знаете? А сколько раньше платили, когда Октябрьские праздники и Новый год справляли?
- По три рубля с девушек и по пять рублей с мужчин.
- Ну, мужчины и больше могли бы платить, потому что им и угощение и «любовь» с доступными девицами в отдельной квартире. Надеюсь, у мамки Ляльки найдётся чуланчик, где бы пары могли уединяться? Не красней, Наташка, знаю я все ваши проделки, с подружкой твоей.
- У мамки Ляльки, - почему-то зло сказала Люся, - если и найдётся потайная комната, то пастись в ней с кавалерами будет её дочурка Елена-младшая. И это, не смотря на то, что обязательно придёт её супруг, который делает вид, будто они разведены, но всё же посещает те места, где бывшая жена гуляет.
- Елена Владимировна не упускает случая пригласить бывшего зятя, - отозвалась тётя Люба, - всё надеется свести его с распустёхой, дочерью своей.
Реле вспомнилась невестка тёти Гали – чем эти женщины – бегающие от своих детей и мужей отличаются? Невестка Галины Петровны, наверное, совсем без образования – когда ей было учится, если с детства втянулась в пьянки и гулянки. А бегает от супруга, потому что боится, что заставят работать – не он, так милиция. Елена – младшая выучилась на врача, как и мама, но тоже гнушается своим ребёнком. Эта «культурно» гуляет на глазах всей больницы – про неё уже легенды слагают, что ни одного нового мужчины не пропустит. И менять их может на глазах друг у друга. Славные мужчины в этой больнице – исключая Вахтанга Панкратьевича, и ещё двух-трёх безгрешных, тоже меняются «девушками» вроде Люси и передают их друг другу.
Реле, признаться, не очень хотелось идти на этот праздник – лучше быть дома с Олежкой, но деньги она сдала. А Елена Владимировна, получив деньги, и увидев в списках Калерию, очень обрадовалась:
- Самые красивые мои медсёстры придут на моё новоселье. А «кавалеров» я вам обещаю тоже не самых страшных. Но придётся тем девушкам, которые свободные от детей придти и помочь мне с приготовлением закусок на стол праздничный – я одна не справлюсь.
«Самые красивые» девушки были в восторге и ездили помогать «мамке Ляльке» - не только в приготовлении стола, но и в бегании по магазинам, в поисках заказанных продуктов, стояли в очередях. Калерии помогать было некогда – у неё и своих предпраздничных забот хватало. Надо было и в их скромный быт вкусных продуктов прикупить, и она тоже всё свободное время носилась по магазинам.
Но перед Еленой Владимировной она извинилась, что не помогала.
- Что ты, доченька. Спасибо, что придти решилась. Помню, как ты на Новый год решительно отказалась, хотя справляли мы его в больнице, и идти тебе до неё полчаса. А тут приехала, хотя ехать в новый район далековато.
- Ну, Елена Владимировна, какой Новый год, когда в моих палатах было много тяжёлых больных. Сейчас Василий отозвался – я так рада.
- Ты расскажешь мне, как выходила его – и почему он в таком восторге от Москвы, что и ей посылает привет? Хочешь письмо его почитать – он мне на больницу прислал, но я домой взяла.
- С удовольствием.
- Тогда пройдём в кабинет моего мужа. Вот сюда. Присядем? Вот читай. Я прямо плакала. Не видел Москвы – где ему, после болезни, ходить по ней. А гляди, посылает приветы столице.
- Я уже одному человеку призналась, как Вася видел Москву. Вернее он меня разоблачил.
- Интересно, кто это? Я знаю этого человека?
- Это ваш же больной – Павлик Фролов.
- Бывший твой сосед? Который выздоровел, как говорила его мать, потому что ты за ним ухаживала после операции.
- Он самый. Так вот я Васе на ночь, если дежурила в ночную смену, рассказывала о Москве. А Павел рядом лежал и тоже слушал.
- Так он же москвич. При том в центре жил.
- А что с того – Москвы парень почти не знал. Но, когда я показывала Москву моим друзьям полякам – Павел, почти мальчишкой, если успевал поймать меня за этим делом, ходил за нами следом. Он тогда не на улице Готвальда жил, а был нашим соседом.
- Мать его рассказывала, что ревновал, потому и ходил за тобой по пятам. Влюблённость мальчика? Как ты её перенесла?
- Правильный вопрос – любовь подростка нам, взрослым, тоже надо выстрадать, чтоб как-нибудь отвязаться от него, и чтоб не очень обидеть.
- Хорошо сказала. Потому что иные юноши лишают себя жизни, если с ними небрежно поступают.
- И мне казалось, что к моменту, как избили Павла, он перенёс своё восхищение на подруг. Но в больнице его «любовь» запылала более. Я рассказываю Васе о Москве, а он ревнует, но тоже слушает. И даже поправляет меня, если я ошибусь нечаянно.
- Вот по этим рассказам Василий и знает Москву, хотя не видел её?
- Видел, по крайней мере, во снах то, о чём я ему рассказывала на ночь.
- Но сны бывают безалаберные. Много ли Вася мог увидеть, при его болях? Это надо иметь богатую фантазию, - сказала Елена Владимировна.
- Тогда признаюсь вам в одной моей тайне, которую вы не должны разглашать.
- Клянусь, никому не скажу.
- У меня есть такое – даже не знаю, как назвать. Ну, летаю я по ночам по неизвестным мне местам – это в основном было в детстве и юности. В детстве летала, когда меня мама обижала, или старшая сестра, например, сбросила меня, спящую, с русской печи. Лечу, бывало, ночью, во сне, но всё передо мной как днём видно.
- Значит, ты посещала совсем незнакомые тебе места?
- Да. Но обязательно лечила кого-то из травмированных или беззащитных, совсем мне не знакомых людей. В пять лет, правда, лечила отца, он лежал в госпитале. В шесть-семь лет выхаживала младших сестриц, которых мама хотела отослать на тот свет после войны.
- После войны, в голод, - заметила с грустью мамка Лялька, - многие женщины делали подпольные аборты, потому что они были запрещены.
- Но мама до конца вынашивала беременность. Считала, что беременность молодит женщину, - возразила Калерия, - а потом хотела, чтоб девчонки умерли. Просто так умерли – не кормленные, не ухоженные, затихли бы и всё. Потому что мечтала, видите ли, отцу родить мальчика. А я знала уже, что мальчишку ей никогда не родить и взялась выхаживать сестрёнок, но это уже наяву, без полётов. Тогда, честно говоря, и полёты мои прекратились, потому что некогда было на небо посмотреть.
- Какая ты молодец. Не тогда ли и появились у тебя желание выхаживать больных?
- Да оно у меня, думаю, всегда было. Мама, как-то намекнула, что во время войны нас, бежавших от войны, за Урал, выхаживали две бабушки.
- Это тебе сколько было, когда вы бежали от войны?
- Месяцев восемь, ещё в пелёнках была, потому что лежала с мамой в больнице, перед войной. Кажется, тогда и ползунков не было.
- В Москве-то нам завозили из-за границы, - припомнила Елена Владимировна. – Но мои девчонки уже вовсю ходили, перед войной, потому что родились в начале сорокового года. Но как вас выходили какие-то старушки за Уралом?
- Да, приехали мы туда совсем больными – я так умирала, по словам мамы.
- А сестра твоя старшая?
- Сестра меня старше на три года, хотя мама как-то сделала ей метрику, что Вера моложе своих лет. Так Вера, разумеется, уже ходила и чувствовала себя бодрее. Но мама уверяла меня, что Вера тоже умирала. Так вот старушки выходили сначала маму, потому что сельскому хозяйству требовались работники, а мама была зоотехником.
- Но и вас, я думаю, старушки потихонечку не забывали?
- Да. Потихонечку отпаивали морковным соком и молоком – всё это разбавляли водой, чтоб желудки не сорвать. Сестра-то, наверное, скоро оправилась от эвакуации, а я ещё до апреля месяца не жила, не умирала. Если бы была лишь с мамой, без старушек, наверное, она бы мне дала умереть или придушила потихонечку, но старушки надо мной тряслись.
- Странно. Старики, в то время, насколько я помню, не очень тряслись над чужими детьми.
- Это были необычные старушки, особенно одна – её знахаркой звали в селе, да со всей округи на пятьдесят километров приходили к ней люди лечиться. И даже издалека приезжали.
- Тогда непонятно почему с твоими хворями она справиться не могла?
- Не получалось у неё, - подтвердила Реля. – И вот в апреле месяце, когда немного потеплело, понесла она меня в церковь, крестить. – «Про Веру вспоминать не надо», - подумала.   
- Понесла крестить, чтобы простудить в не отапливаемой церкви?
- Что вы! В церкви, наверное, было тепло, а я, действительно, умирала. Потому что выскользнула из одеяльца, в котором меня держали, из пелёнок, и в чём мать родила, полетела под потолок.
- Как ты это запомнила?
- А как бы со стороны себя видела. Присела возле какой-то иконы вверху или Фрески, как я теперь понимаю, поездив по Золотому Кольцу Москвы, где по монастырям и церквям нас часто водили.
- Девочка моя! Мне несколько раз рассказывали те больные, которые были в клинической смерти, что тоже куда-то летят, видят свет. И не хочется им возвращаться назад, в наш ад.
- Наверное, и у меня была клиническая смерть, как вы сказали, но я не помню, хотелось ли мне там остаться под образами. Какая-то рука, может, высунулась из иконы, шлёпнула меня по голой попке, и приказали мне лететь вниз, в мои одеяльца и пелёнки, что я и сделала. И услышала радостный голос старушки: - «Гляди, батюшка, ожила малышка, глазками хлопает». – «Теперь будет жить».
- Значит, ты в детстве пережила клиническую смерть? И говорят, что тех людей наделяют большими возможностями – многие так учёными стали, академиками. А ты вот лечишь людей, с детства. Многих ты вылечила, вот так летая по всему свету?
- Не считала, - улыбнулась Калерия, радуясь, что ей не пришлось рассказывать, что не только клиническая смерть научила её лечить людей, но и бабушка Домна, о которой Пушкин говорил Реле, что она родная ей, передала Реле свои знания, коснувшись её рукой перед кончиной. – Но старшая сестра и мать меня часто доводили до такого состояния, что мне приходилось много летать, чему я была рада. Полетаю вот так, во сне, полечу кого-нибудь, а утром просыпаюсь, будто умытая росой и счастливая. Думаю ни мама, ни Вера об этом не догадывались, что чем больше они стараются меня унизить, тем я сильнее становлюсь.
- А ушла от мамы, и сны перестали сниться?
- Наоборот. Например, покалечила я ногу в Симферополе, работая на стройке.
- Ты работала на стойке?
- Да. Даже ногу там покалечила в первый же год. А подружка с нашими товарищами со стройки поехала в Севастополь. Это была экскурсия, в ещё не совсем открытый город. Ездили тогда туда лишь по пропускам от производств. А на строительстве, хоть и недоплачивали рабочим, но, я думаю, чтоб отчитаться перед ревизорами, и делали такие экскурсии по Крыму.
- А ты – любительница всё познавать, болела в то время.
- Да. Очень хромала, не хотелось ехать с больной ногой. Но я, как и в пять лет, когда в первый раз летала, устремилась во сне, за этой экскурсией. И всё видела и слышала, что рассказывали экскурсоводы. Подружка вернулась и была поражена, что я добавляла к её рассказам о Севастополе. Потом, за мою способность летать во снах и много узнавать, она прозвала меня «Шкатулка с секретами».
- Но ты и, правда, «Шкатулка – полная чудес». Догадываюсь, хоть это почти фантастика, что с Васей ты проделала фокус с полётами, – догадалась Елена Владимировна.
- Да, я ему рассказывала о Москве, а потом говорила, чтоб он заказал себе полёт над ней и посмотрел те места, о чём я ему говорила.
- Он соглашался? Мне казалось, паренёк трусоват.
- Не знаю, как насчёт трусости, но я ему обещала лететь вместе с ним. Он и летал, держась за мою правую руку. Но кто-то летел и с левой от меня стороны, хотя за руку не держался. Я думаю, что это Павел.
- Ну вот, то ходил по улицам за тобой, познавая Москву, то по воздуху полетел.
- Теперь я вам признаюсь, что когда люди летают, они быстрее восстанавливаются после болезни. Свежий воздух, во-первых, наверху, ночами меньше гари от машин, которые тоже ночью спят. И хорошие эмоции. К тому же радость от полётов колоссальная.
- Какая же ты умница и талантливая. Это надо быть необычным человеком, чтобы летать научиться. Тебя мать обижала, а ты летала и помогала больным, насколько я поняла. А сейчас твоя помощь не только в палате происходит, но и больных ты можешь поднять в воздух. Как ты училась в школе?
- Я много читала книг, которые мне, в украинских библиотеках будто подкидывали – умные, познавательные и фантазию, вроде Жюль Верна. Разумеется, и Купера почти всего перечитала. И вот о чём читаю, туда и летаю, не всегда ради больных – иногда просто, чтобы посмотреть, как люди живут в той или иной стране.
- Потому и училась превосходно?
- Елена Владимировна, - заглянула в дверь кабинета Любовь Савельевна, - а не пора ли вам к гостям выйти. Здравствуй, Реля. Ты пришла? И сразу с мамкой Лялькой шептаться.
- Ой, тётя Люба, какой же она человек интересный. Я таких умниц, ещё не встречала в своей жизни, хотя немало перевидала.
- Я тоже догадываюсь, что она не от мира сего. Уделишь как-нибудь время бабке, поговоришь со мной?
- Я давно мечтаю с вами поговорить.
- Вот и ладненько. Я как-то карты раскинула на тебя – так выходит, что ты не совсем земной человек.  Где-то в небесах у тебя большой блат?
Елена Владимировна и Калерия переглянулись – от карт, оказывается, не скрыться.
- Есть немного, - пошутила Калерия, выходя из кабинета вслед за хозяйкой.
- Любовь Савельевна, это такая кудесница, - проговорила, остановившись, мамка Лялька.
- А кто мне поклялся ничего не рассказывать обо мне? – обиделась Реля.
- Прости. Но ты, Любовь Савельевна сама её растормоши. Такое услышишь!
- А вот и хозяйка! – прокричал кто-то из-за стола мужским голосом. – Чего прячешься, Елена свет Владимировна?
- Уж и поговорить с человеком нельзя. Это, дорогой мой, необычный человек. Помнишь, я тебе о ней говорила. Реля, познакомься, это мой муж Борис Абрамович.
Маленький, почти лысый человек вышел из-за стола, чтобы поцеловать руку Рели:
- Очень приятно. Елена говорила, что вы ровесница наших дочерей, но полная им противоположность. Почему опоздали?
- Пока покормила сына, пока ехала на московских трамваях и метро, - у Рели заплетался язык, до того наговорилась с мамкой Лялькой.  Ещё хотелось есть. И выпить. Такие воспоминания тянули на красное вино. Но есть ли оно – наверное, всё выпили.
- Знал бы, где живёте, я за вами бы подъехал.
- Ты лучше меня, папа, отвези, - отозвалась маленькая молодая женщина, выходя из-за стола.
- Как, Лерочка, ты уже покидаешь нас? – раздались разочарованные мужские голоса.
- Да, у меня сын чего-то захандрил, когда я уезжала – боюсь, не заболел ли? – Так Калерия почти в дверях столкнулась со второй дочерью Елены Владимировны. Маленькая, изящная, суховатая – совсем не так смачно, как её сестрица расцеловывала мать на прощание. На гостью матери почти не посмотрела. Если бы знала Лера, как Реле хотелось в глаза ей посмотреть. И найти что-то общее между ними, как Реля предполагала. Но видимо чувствительность у Леры не такая как у неё – Калерия вздохнула, провожая дочь их заведующей глазами.
- Пойдём, моя дорогая гостья, я тебе квартиру свою покажу, - сказала Елена Владимировна, видимо жалея, что Лера ушла, и, не догадываясь, что Реля хочет кушать после долгой дороги и беседы с ней. Она ходила за своей заведующей, не очень обращая внимания на обстановку. Да её, по правде сказать, и не было – люди въехали сюда недавно и привезли старую мебель. Реля тогда не знала, что эта мебель стоит очень дорого, как всякая старина. Измученную Калерию больше интересовали люди – кто здесь из их отделения, кто из других и знает ли она их.

               окончание 7-й книги ---   http://www.proza.ru/2010/11/25/1377