На кухне капала вода. Капли разбивались так громко, будто стучали мне по голове. Но ведь я не пил. Вчера я не пил, как не странно…
Я поднялся, прошёл на кухню по холодному кафелю, и затянул кран. За открытым окном уже шептались ранние пташки, наши соседи, две молодые девушки, кажется, из Запорожья. Солнце, пробиваясь сквозь ветки каштана, начинало привычно запекать из людей ходячие пирожки. Я вернулся в комнату и лёг под простынь. Потолок состоял из плиток в дырочку. Я сосчитал. Их было 485 в каждой плитке. Нечётное число, нечистое число, странно. 485 дырок в 32 плитках. Сколько же всего? Я снова встал.
Во дворике уже никого не было. Видимо, соседки ушли на море. Я аккуратно закрыл железную дверь, и пошёл вниз по улице. В горячем воздухе неспешно плавали люди в купальниках и резиновых тапочках.
Ниже по улице, напротив продуктового магазина сидели подростки и пили что-то вроде алкогольного лимонада из чёрно-красных банок. Одна из девушек, остроносая, с кольцом в носу, маленькой грудью в бледно-голубом купальном лифчике, громко кричала на парня в спортивном костюме: «Как ты мне надоел! Я видеть тебя не могу! Слышать не желаю! Отвали! Отвали! За всё это время, что мы вместе, как ты достал за все эти…. три недели».
За три недели люди рождаются и умирают, влюбляются и ненавидят. Я усмехнулся сам себе. Боже, как летит время. Совсем недавно они были моими ровесниками. Теперь я шёл в параллельной реальности. Время отодвинуло нас на разные рельсы. Тапки шлёпают о пятки, массивное брюхо дрожит впереди, как желе, солнце жарит подгоревшую лысину. Я задумался о кепке, которую забыл дома. За этим всегда следит жена. Но я вышел, пока все спали.
По дорожке, вниз к набережной шли такие же как и я - отдыхающие. Они лениво вышагивали в купальниках, неся впереди себя раздутые южными шашлыками животы. Впереди меня шагала такая вот женщина, моих лет. Она ковыляла, как беременная. Вся коричневая, видимо уделяет пляжу немало времени. Громко говорила в телефон: «Если ты не придёшь, я кончу тебя. И не смей мне язвить! Не смей!».
Небо, бледно-голубое, как лифчик той девочки напротив магазина, казалось ужасно пустым. Будто размытый диск солнца выжег всё существенное, всё что там было. Ни тучки, ни облачка, ничего живого.
Я вышел на набережную. Влился в стаю полуголых тел, стал очередной, бесчисленной медузой. Такая рань, а пляжи уже тонут под розовой, человеческой массой. Она двигалась, аморфно передивагя клешнями, медленно заползала в море и рассыпалась на множество маленьких человечков-букашек.
Меня стало подташнивать, я подумал, это от голода и решил зайти куда-нибудь перекусить.
Мне удалось расположиться на балконе второго этажа небольшого ресторанчика «кавказской кухни». Увитый красно-зелёными растениями и цветами он выходил на море. Людей было мало. Лишь белый, как моль старичок, с голыми, морщинистыми руками, с украинской газетой в руках, и чашкой кофе на столе. И темноволосая девушка, с бокалом вина. Она держала бокал тремя тонкими пальцами, с длинными, чёрными ногтями. Девушка, словно застыв, смотрела на море.
Я подумал о том, как нелепо пить вино в такую рань и жару. И уселся за соседний столик, совсем рядом с ней. Я даже чувствовал её запах. Цветочного воска, или чего-то такого странного, необычного, но ужасно знакомого. Запахи вызывают к памяти больше чем изображение или звуки. Дунул ветер. Я остро почувствовал, и вспомнил….
Девушка повернулась. Это была Марина.
Я смотрел, наверное, минуту. И она. Мы молчали. В ресторане заиграла дурацкая музыка. Я очнулся.
- Привет.
Она ответила не сразу, будто пыталась вспомнить моё имя.
- Здравствуй.
- Я Максим, - сказал я.
Она улыбнулась.
- Да, Макс, я помню. Что ты?
Я пожал плечами.
- Ты здесь одна? – спросил я. – Отдыхать приехала?
Господи, что я спрашивал? Она улыбалась, но смотрела будто сквозь меня. Будто она встретила так, зубного врача, с которым приятельствовала когда-то. Всё правильно, кто я был для неё?
- С ребёнком, - ответила Марина.
- У тебя есть ребёнок?
Странно этому удивляться. У многих людей есть дети. У меня их аж двое. Только Марина и дети всегда казались для меня понятиями несовместимыми. Невозможно ярко подводить глаза, отвечать на звонок очередного поклонника и одновременно кормить грудью, или менять подгузники… Впрочем, может быть я плохо знаю людей, особенно женщин. Но в моей рыхлой жизни было всего-то три женщины. Долговязая наркоманка, с которой, я попытался материализоваться в мужчину, Марина, да моя жена. И всё. И больше мне ничего не вспомнить, даже если что-то и было.
Я смотрел на чёрный лак Марининых ногтей. Ровный, глянцевый, сверкает на солнце.
- Большой ребёнок? – спросил я.
- Шесть лет.
Глупо было считать годы. Последний раз мы виделись почти десять лет назад. Вот я дурак, но мыслям не прикажешь. Сами прошмыгнули, как мелкие морские рыбки в щель между камней. Я вспомнил глаза Марины, когда сказал, что не уверен, успел или нет, но что это неважно. И ещё что-то мямлил. И как она носилась по ночной Москве в поисках круглосуточной аптеки и страшного лекарства «Пастинор».
- Ребёнок, это хорошо, - сказал я, глядя на море. Мой взгляд будто заковали невидимые силы. Так бывает, что вроде тебя никто не держит, а взгляд не отвести. Вот так тупо и смотришь в одну точку.
- Он мой смысл жизни, - вдруг сказала Марина.
Я повернулся. Совсем не ожидал этих слов сейчас, в этом разговоре.
- У меня тоже есть дети, - сказал я, - двое.
- Молодец, - кивнула Марина.
- А где его отец? – Спросил я, – дома? Вы всё в Москве живёте?
- Его отец живёт в Баку со своей женой, - сказала Марина сухо, и сделала глоток из бокала, словно пытаясь смочить голос. Или мне так показалось.
- А мы каждый год всей семьёй приезжаем в Ялту, - сказал я.
- Молодцы.
Подошла официантка, наклонилась, поменяла пустую пепельницу. Молодая, с красивым, чистым лицом, с нежной белой кожей, будто живёт и не на юге. Мне захотелось поцеловать её руку. Или не так, если бы она протянула руку, я бы поцеловал.
- Девушка, - спросил я, - а у вас крепкие напитки есть?
- Да, конечно, водка, коньяк, ром, виски.
- Коньяка, будьте добры сто грамм.
- Какого?
- Любого недорогого, - сказал я и осёкся. Во мне, где-то в животе снова потянуло воспоминаниями. Как мы сидели в кафе на Казанской, а Марина платила за меня, потому что, я был бедный студент, и у меня не было денег. И мне это было отвратительно, но Марина улыбалась и говорила, что это чепуха, и она хорошо зарабатывает. Мне было отвратительно, но я не отказывался…
- Как тебе в Ялте? – Спросил я.
Марина повела плечом:
- Ничего плохого.
- Вы здесь впервые?
- Да, обычно мы ездим в Хорватию, или Грецию, или хотя бы Болгарию.
- А почему в этом году не поехали?
- Просто так, - ответила она.
- А где твой сын? – Спросил я.
- В номере спит. У нас здесь, выше этажом гостиница.
- Да? – я изобразил удивление, - здесь есть гостиница?
- Да, небольшая, частная.
- А мы квартиру в доме снимаем, - сказал я, - там выше по улице.
И показал рукой, сам не знаю для чего. Разговор не клеился. Марина смотрела на море и пила своё вино. Ей принесли ещё бокал, и мне коньяк. Я заглотил махом. Спирт горячо зашкваркал в горле и пищеводе.
Я наделся, алкоголь развяжет мне язык. Но вместо этого, меня словно прибили к столу. Молчание грызло затылок. Марина всё также потягивала своё вино и смотрела на море.
- Ну же, расскажи что-нибудь интересное, - сказала она неожиданно и улыбнулась, - ты же умеешь это.
- Что это?
- Рассказывать интересные истории.
Я пожал плечами.
- Однажды мне пришлось работать надзирателем в тюрьме. В наш сектор попал бывший боксёр Валуев. Такой огромный великан с кулачищами. Кажется, он убил охранника пенсионера на стоянке, и его не оправдали. Этот Валуев что-то замышлял. Я это знал, но поделать ничего не мог. А потом он перебил всю охрану, и воткнул майору Гришаеву бутылки в глаза и уши. Я сам видел. Мне чудом удалось спастись. Я прятался в Амстердаме…
- Как интересно, - сказала Марина. За десять лет её глаза так и не потеряли своей гипнотической магии. Я вспомнил, как когда-то захлёбывался её взглядом.
- А что было дальше?
- Дальше я проснулся, - сказал я. – Не знаешь, к чему снятся подобные сны?
- Убийства снятся, когда отношения с близким человеком заходят в тупик, потерян стержень отношений. Но при этом человек пытается убедить себя в обратном, за что-то ещё цепляется, но уже скорее по привычке.
- Да уж… Это не про меня. У нас с женой всё хорошо.
Я опустошил очередную рюмку и подозвал официантку. Коньяк разлился по всему телу, до самых кончиков пальцев.
- Я же не говорила, что это про тебя с женой.
- А про кого же ещё? Других близких людей у меня нет.
- Не бери в голову. – Марина прищурилась, и несколько наклонилась ко мне. – Это всё чепуха. Тем более Фрейд не всегда прав.
- Это толкование Фрейда?
- В некотором роде.
Официантка принесла коньяк. От неё пахло так странно, необъяснимо. Меня удивило, как я остро почувствовал её запах с моим вечно заложенным, перебитым носом.
- Спасибо большое, - сказал я. – Как вас зовут?
- Марина, - ответила официантка.
Я не нашёлся, что ответить. И зачем, вообще, спрашивал.
- Ты давно женат? – Спросила Марина.
- Да, - кивнул я, - уже семь лет. Не всё, конечно, бывает гладко. Семейная жизнь это один большой компромисс. Один братец кролик, другой братец лис…
Марина рассеянно улыбалась. И я не мог понять, улыбка понимания это, или сарказма.
- Бывает и ругаемся. Но я люблю свою жену.
- Да?
Десять лет. Чёрт, самому смешно. Это ведь целая пропасть. И даже не между нами – между мной! Два абсолютно разных человека. А Марина осталось такой же, с той же загадочной улыбкой, тёмными магическими глазами.
Она улыбалась, я на миг почувствовал себя тем Максимом, на чёрно-белой фотографии с подкинутым над рукой яблоком. Но это же всего десять лет, так мало! Или уже десять лет…
- Да, я люблю её. Во всяком случае, я не смогу жить без неё.
- Во всяком случае… - повторила за мной Марина.
- Это слова, всё это слова. А есть дело.
Марина ничего не ответила. С моря обдало порывом ветра, приятно холодящего кожу. Мир оплавился по краям. Я откинулся на спинку стула, расслабился. Алкоголь подействовал благотворно.
- Значит, ты здесь одна? – спросил я.
- С ребёнком…
- Да, да. Я имел ввиду мужчин. Крутишь романы?
- Я не кручу романов.
Марина перестала улыбаться, но смотрела на меня мягко, совсем не обиженно, или тем более обозлёно.
- Прости.
- За что?
Я пожал плечами.
- Ты, красивая, эффектная женщина. На юге.
Марина усмехнулась.
- Мне это не нужно.
- Когда то было нужно.
- Когда-то да, но не сейчас, - сказала она. - Ведь ты тоже изменился.
- Да, пью больше. Десять лет прошло…
- Десять лет, - повторила Марина. Не так уж и много.
- За десять лет…
- Да, я помню, - перебила Марина, - за десять лет, люди рождаются и умирают. Твоё любимое выражение.
- Моё любимое, - кивнул я.
Под чёрной, полупрозрачной туникой Марины виднелась грудь и даже соски. Я помнил, какая грудь у Марины. Я всегда помнил её грудь, как это нелепо звучит. На взгляд, на ощупь и на вкус… Я моргнул, чтобы снять наваждение.
Коньяк по-дурацки действовал на меня.
- Как мама? – спросил я.
- Нормально. Нянчит внука, когда я работаю.
- Понятно.
Теперь мне стоило усилий отводить взгляд от её груди. Да ещё и на губы. Чёрт, какая чепуха. Дурацкий коньяк.
- Всё тем же занимаешься?
- У меня две фирмы.
- А я торгую металлоконструкциями.
Марина улыбнулась.
- Интересно?
- Да.
Видимо, я ответил очень мрачно. Марина покачала головой, будто мне её кивки нужны!
В кабаке играла дешёвая инструментальная музыка. Искусственный саксофон и фальшивые барабаны. Механическая сюита дробью прыгала от стен. И неожиданно разлилась, как розовое вино на белой скатерти. Саксафон запел тихо и нежно. Это была обработка «Эмеджин». Странно звучала эта песня в моём коньячно - пластмассовом мире. Сегодня всё было странным, поэтому я и встретил Марину.
- А помнишь, - спросил я, - как мы сидели в парке Горького у пруда?
- Помню, - улыбнулась Марина.
- Уже темнело, и шёл дождь, а мы не уходили. И нас выгоняла охрана.
- Мне пора, - сказала Марина и поднялась. Тонкими пальцами вынула денежную бумажку из сумки и положила на стол.
Я поступил, как гопник, как ублюдки, которые любят прислониться к тебе и дышать в самое ухо, или нос, или дружески облокачиваться на тебя. Или схватить и держать за руку…
Я взял Марину за руку.
- Постой, - сказал я. – Может, встретимся?
- Зачем? – ответила она холодно.
- Не знаю, погуляем…
Только сейчас я почувствовал это прикосновение, её тепло и даже ток.
Я одёрнул руку. Марина неожиданно кивнула. Нацарапала ручкой номер на салфетке и протянула мне.
- Позвони вечером, договоримся.
Инструментальную музыку сменили современные тявкающие мотивчики. Ветер иссяк, будто стух, как рыба в ведре на солнце. Освобождая многочисленные запахи и накреняя жару. Я заказал простой воды и пытался заигрывать с официанткой. Но она только улыбалась и говорила, что у неё «вот та-ам муж».
- Там, это далеко, - говорил я, - а я здесь.
Я пил воду и смотрел на салфетку, на аккуратный, мягкий почерк. Разглядывал каждую пузатую цифру, каждую завитушку, будто смотрел на фотографию самой Марины. Я играл с этим цифрами, сладко жонглируя памятью, доставая из волшебного альбома подслеповатого филокартиста красивые картинки, вспоминая её прикосновения и голос, восстанавливая дни десятилетней давности.
Домой я вернулся к обеду, совершенно пьяный. Замок не поддавался, хрустел и скрежетал, как голодный пёс по мою душу. Дверь открыла хозяйка, вечно я забывал её имя. Какое-то стерильное, русофильское, со старческим отчеством. Она махала толстыми, загорелыми руками и шипела мне в лицо огуречным перегаром, что я изверг, ломаю дом.
Жены и детей не было. Я сел на кровать и включил старинный телевизор. В мутной духоте экранные лица расплывались и становились совершенно потусторонними. Особенно добавлял эффект весёлый украинский язык.
Я боялся ложиться, что бы дырки в потолке не затянули в себя… Кажется, меня стало тошнить… На улице звонко смеялись сёстры из Запорожья, злобно лаяла собака, и как разбитый колокол стучала железная дверь.
Жена разбудила вечером. Солнце выдохлось, словно алкоголь в открытых венах, оставляя рваный, красный след на небе. Даже из-за веток вишни я видел его.
- Где ты был? – спросила жена.
- Купаться ходил, - ответил я, - кефир купила?
На следующее утро я снова пришёл в тот ресторанчик на берегу. Но Марины там не было. На её месте разместилась молодая парочка – парень в пёстрой рубашке и девушка с влажными волосами. Он что-то бурно рассказывал ей. Она смеялась.
Днём мы всей семьёй ездили на теплоходе в Ласточкино гнездо. Вечером я позвонил Марине.
Жене я сказал, что иду в магазин за сигаретами. От чего-то разволновался. Ватная паутина стянула живот и что-то внутри. Номер не поддавался. Пришлось остановиться, и даже прислониться к стене. Бесконечная восьмёрка настырно лезла не на своё место. И когда, наконец, потекли гудки, медленно разрезая воздух у самого уха, я подумал, что никогда больше не услышу её…
- Привет, - сказала Марина, будто сама мне позвонила.
- Ты меня узнала? – промямлил я.
- Нет, я просто сказала «привет». Привет Максим.
- Привет.
Слова требовались срочно, как воздух утопающему. Как вода, умирающему от жажды. Я глупо молчал. Всё-таки алкоголь – великое изобретение. Можно в самое страшное цунами засунуть голову в бочку и ни о чём не думать.
- А я вот, иду за сигаретами…
- А раньше ты был таким хорошим мальчиком, - я узнал голос Марины, я узнал ласковые интонации тысячелетней давности. За одно мгновение я вспомнил так много. Ежевечерние телефонные разговоры, истории, что я выдумывал по ночам, когда она почти засыпала, но в полусне отвечала, что бы я продолжал и не покидал трубку… Так она и говорила «не покидай трубку». Или когда будил её среди ночи, а она хрипловатым, сонным голосом отвечала, что хотела бы просыпаться от моих звонков. Я вспомнил так много, сколько грудь не вмещает, и готова лопнуть от одного лишь нечаянного жеста. – Был таким хорошим и не курил.
- Я всегда говорил тебе, что я плохой.
Я глубоко выдохнул, чтобы хотя бы немного освободить грудь.
- Встретимся сегодня? – так просто спросила она.
Мир наполнился звуками – скрипучего москвича, дребезжащего своими рёбрами по дорожным выбоинам, голосами подростков у магазина, свистящей музыкой из распахнутого окна скособоченного, деревянного домишки; запахами – лужи разлитого пива, дешёвых духов и лака для волос, проходящей мимо женщины смазанного возраста, в распашонке, скрывающей изъяны тела, мусора из бачка ,подгнивающего на жаре возле церковной школы, и моря, солёного, вечернего моря, будто разбавленного апельсиновой кислотой закатного солнца.
Я забыл купить сигареты и вернулся домой. Мне повезло – жены не было. Она повела детей в соседний двор. Успела сдружиться с семейной парой из Харькова. Они тоже приехали с детьми на море. Меня тошнило от их разговоров о доме, стиральных машинах, давлении в сети, и несправедливых квартплатах. Хорошие люди, добрые и отзывчивые.
Когда я вышел на площадь, совсем стемнело. Набережная под завязку наполнилась людьми, будто все только и ждали, пока солнечный свет заменится искусственными огнями от ларьков, софитов и рекламных вывесок. Огни, словно в припадке синестезии превращались в густые, дурно пахнущие звуки надрывающихся на каждом углу колонок. Я, вдруг, почувствовал, будто меня пригласили на казнь, а вовсе не свидание. Что я могу сказать Ей? Что я могу дать этой женщине? Зачем?
Как далеко в память я запер воспоминания о нашей последней встрече, или даже не встрече, а расставании. Оно, будто всепроникающие, вечные чернила проявляются под тоннами листов бумаги, которыми их пытались накрыть. Как через тонкую промокашку просвечивают и вырисовываются те мысли и чувства. Хотя со временем это стало казаться таким чужим, будто и не было ничего. Один лишь фильм с дурацким концом.
Она появилась неожиданно, как дуновение ветра в сухой, закрытой комнате, порвав все мои мысли бесследно. В светлом, лёгком платье на лямках. С белыми, нежными следами от купальника на тёмных, загорелых плечах. С ярко накрашенными, вишнёвыми губами. Она улыбнулась, и что-то спросила. За яростным шумом набережной, я не расслышал.
Наклонилась ближе, и я почувствовал странный цветочный запах с привкусом мяты, какой бывает ранней весной в парке южного города.
- Пойдём, где потише, - сказала она.
Мы отправились в грузинский ресторан, который мне нравился своим меню и ценами. И даже, наверное, ценами больше. Неприятные, скользкие мысли разбежались по голове. Я вспомнил, как Марина оплачивала наши ужины, или даже походы в кино. Теперь, кажется, у меня есть деньги. Я опустил руку в карман и будто сам себе кивнул головой.
- Мне нравится, - сказала Марина, оглянувшись.
Ресторан находился в некотором отдалении от набережной, стиснутый между двух старинных ялтинских домов, темнеющих призраками из несуществующего прошлого. Без крыши, с коврами, постеленными на землю. Почти без людей. Только официант, застывший перед барной стойкой.
Я сделал заказ и спросил Марину:
- Ты всё так же не ешь мясо, и не куришь?
- Да.
- Потому так замечательно выглядишь?
- Спасибо. Но, думаю, одним вегетарианством и отказом от курения не обойдёшься.
- Спорт?
- И это тоже.
- А меня годы не щадят…
- Ты сам себя не щадишь.
Двумя пальцами она поправила волосы. Это движение снова воззвало к памяти. Именно так она и делала. Я смотрел и думал, что и теперь этой женщине… девушке не дашь больше 25 лет.
- А ведь ты меня на год старше.
Она засмеялась.
- Да, я всегда была взрослее тебя.
- Всегда…
- Человека старят стрессы. А я давно научилась контролировать свою психику, желания и эмоции.
- Да в моей жизни и не случается особенных стрессов, - сказал я, - так ничего особенного…
- Ничего особенного, - повторила Марина.
- Обычная семейная чепуха. Ссоры, небольшие скандалы. Но у меня мирная жизнь.
- И ты доволен ею?
- Да.
Я ответил сразу и как-то резко, неожиданно для самого себя. Вся моя жизнь один безответный вопрос. Но сейчас я так быстро и уверенно ответил. Или хотел ответить…
- Значит у тебя всё хорошо, - сказала Марина сменив тон, - это замечательно.
Несколько минут мы молчали. Дырявая тоска полезла во все щели. Я смотрел на тёмное небо без звёзд. Как световые разводы отражений набережной мерцают, заслоняя вселенную.
- И как тебе удаётся контролировать свои эмоции? – спросил я. Глупо сидеть молча.
- Просто не допускать их.
- Не допускать? Это невозможно. Человек не робот. В любом случае, так или иначе, он будет радоваться и печалится, боятся и восхищаться.
- Это проще, чем ты думаешь, - сказала Марина спокойно. – Я и есть биоробот.
- Чёрт, какая чушь.
Слова Марины, будто столкнули меня под откос. Я растерялся.
- Я существую только для своего ребёнка. Живу, работаю, ем…
Официант принёс еду, и поставил перед Мариной салат из морской капусты.
- Если бы не сын, я могла бы не жить.
- Чёрт, чёрт. – Я встрепенулся, - но ведь ты любишь своего сына. Ты держишь в себе эту эмоцию.
- Не совсем так, - сказала она. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Она всё так же была спокойна. Любовь – это другое…
- Я знаю, что такое любовь, - перебил я.
- Да?
- Да. Я люблю свою жену, и детей…
- Ну, а что же ты сюда пришёл?
Я запнулся. Слова острыми кольями распёрло в горле.
- Ты не знаешь, что такое любовь, и не думаю, знал ли когда-нибудь.
Я почувствовал обиду, будто маленький мальчик, которого несправедливо наказали. Я хотел крикнуть, возмутиться, запищать, что как же она забыла, как я… и что потом было со мной, и что стало причиной моего ухода в армию…
Но сдержался и процедил:
- И что же это такое?
Взгляд Марины окаменел. Нет, не все эмоции она научилась подчинять. Прошлое неуправляемо.
Её голос звучал, как движение шара в металлической трубе:
- Это когда тебе так плохо, что не чувствуешь боли. Можно стучаться головой о стену, в кровь, можно держать руку над газовой колонкой, можно лить кипяток на тело. Когда дрожишь вместе с вибрацией мобильного телефона, а вдруг это он звонит. Когда постоянно плачешь. Когда тебе плевать даже на собственного ребёнка, и легко можешь обменять его жизнь, жизнь собственного ребёнка на встречу с Ним…
В горле пересохло. Я разом опустошил бокал коньяка, разбавленного водой. Глаза Марины сверкали, и мне казалось, я чувствую пламя её взгляда на собственной коже.
- ..Когда плюёшь на всех, и улетаешь в другую страну, в никуда. Лишь бы оказаться на пороге его дома. Увидеть Его – безногого, старого ветерана первой чеченской войны. Упасть на колени, и выть. И слышать проклятья его жены, видеть троих его детей и чувствовать, как разрывают сердце слова «пошла вон, ты мне не нужна. У меня есть семья». А потом обожраться наркотиками. Лежать в психушке, умирать, умирать…
Она резко замолчала. Только кабацкая музычка потрескивала по краю барабанных перепонок.
Картина Марины зияла в моей голове рваной раной с набором чужеродных бактерий. Я молчал и пытался представить, как сжимается моё собственное сердце. Но чувствовал лишь мёртвое стекло бокала, за который держался. Снова налил, выпил.
- Прости, - сказала Марина. – Я не должна была… Прости.
Вечер складывался по-дурацки. Я пытался перевести тему. Рассказывал всякие истории о работе. Рассказывал, как в середине 2000-х ездил в Шотландию, говорил, вскидывал руки, напевал.
Когда Марина сказала, что была несколько раз в Эдинбурге, почему-то сник. Стал чувствовать себя картонной марионеткой в коробочном театре. И эти близкие стены, и фальшивое небо без звёзд. И дешёвое, кабацкое караоке.
Когда мы вышли из ресторана, я будто с горки соскользнул в лужу опьянения. Ватные мысли наполовину торчали из болотистой жижи сознания. И так легко стало отворачиваться от дурных…
Я предложил Марине пройтись по ночному молу, посмотреть море. На моё удивление, она не отказалась.
Тёмное море вздыхая, шипело, накатываясь на скользкий щебень. Люди группировались кучками. Распивали алкоголь, обнимались. У самого мола плескались в воде две девушки. Одна была голой. Я воровски задержал взгляд на её некрасивом, толстом теле, которое покрывалось морской пеной, погружалось в воду, снова оголялось. Девушки были пьяные. Юноши неподалеку сидели на корточках и пытались с ними заигрывать. На что раздавался лишь смех, тонущий в морском шипении.
Мы подошли ближе к морю. Белый огрызок луны вырезал неровную дорожку по тёмной воде.
Я обнял Марину и почти сразу поцеловал. Она ответила. А я ведь думал, что забыл вкус её губ. Я думал, что забыл, убеждая себя, что всё помню…
Как это глупо. И почему она согласилась со мной встретиться. И зачем я сделал это. Ни на какие вопросы у меня нет ответов. Ни годы, ни жилейное брюхо, ни борозда на переносице, ни жареная лысина, ничто ни научило меня отвечать на такие вопросы. Да и как это может научить?
Мы попрощались лёгкими, пустыми словами «пока, до встречи», и я пошёл домой. Точнее туда, что было моим домом в этом скользком, жарком пространстве, пропитанным солью и постылой радостью. Дыра рваной раны с чужеродными бактериями, казалось, расширилась до размера мутного, тёмного неба, ограниченного горным хребтом над городом Ялта…
Громко заскрипел кандальный замок. Подленько визгнула дверь. В комнате дыхнуло ужасной духотой. Я разделся и лёг в кровать. Жена молча отвернулась. Щёлкнул выключатель. Погас свет. Но уличный фонарь продолжал освещать потолок, бледным бело-лунным свечением. Не достаточно, чтобы пересчитать дырки в пластиковых плитках. Но я и так знал сколько их. Пятнадцать тысяч пятьсот двадцать. Если только где-нибудь не спряталась ещё одна.
Лето 2009, 24 ноября 2010