“Рассуждать о неминуемой смерти следует ежедневно.
Каждый день без исключения ты должен считать себя мертвым.”
Ямамото Цунэтомо, “Хакагурэ”
Историки ехали тогда под Ватуть. О тех местах шла мистическая слава, только шуму в газетах и было, что о Ватутском треугольнике. Тарелки летающие – пачками, нечисть лесная, доводящая археологов-практикантов до психушки, бешенная луна, брошенные деревни. Ах, жуть-Ватуть.
Однако могильники там не простые, а с серебром, надо копать. В других краях серебро в раскопах не попадалось совсем, все кости животных, керамика да бронзовые наконечники стрел. Ерунда, в общем. Совсем другое дело копать захоронение, где лежит красавица-скелет в серебряных колтах да ожерельях.
Но это любители раскопок так рассуждали. А не все студенты исторического факультета – поклонники раскопного дела. Большинство из них не манила перспектива жить и работать в болотах, где в могилах днем хлюпает нефть и ночью звуки непонятные тревожат. А Эда согласилась. Когда народу мало и место в экспедиции есть, иногда берут студентов с других факультетов. Ребята с истфака позвали, вот она и поехала. Интересно же!
Место оказалось очень даже симпатичное против всех ожиданий. Высокое, над рекой, лес по холмам разлегся чуть в сторонке. Травы буйные, запахи одуряющей свободы круглыми сутками, рассветы-закаты, разлитые в просторе, а не зажатые строениями – это необыкновенно… Эду тянуло на раздолье с детства, с тех пор, как родители отвезли её на каникулы к бабушке - в посёлок рядом со степью...
Но это место, где стоял лагерь. Его, как водится, разбивали у городища, чтобы недалеко ходить на раскоп. Городище, как положено было на вершине холма. Только его уже давно не копали, и лагерь на этом месте ставили по традиции. А вот могильник, который разрабатывали, был прямо на болоте в лесу, и к нему надо было на раскопки каждый день ходить за пару километров…
В первый же день, как приехали и расположились по палаткам, Эда забралась на холм городища. Вот жили люди… Она подошла к краю холма, глянула вниз… Отсюда прыгать можно с дельтапланом! Крутая горбатая тропинка цеплялась за холм, причудливо извивалась веревочкой, ныряющей в разнотравье. Горизонт удивительный – протяни, кажется, ладонь, и дотронешься прямо до плавильни заката. Вот оно, солнышко, опускается в такой близкий синий лес! А как кинешь взгляд вниз, на землю, иллюзия близости неба пропадает сразу… И там, в глубокой низине, под холмом, цветет какая-то метельчатая, потусторонняя, белесая трава…
Эда села, и стала заворожено оглядывать округу. “Если бы я жила тут в третьем веке, то каждый вечер стояла бы на этом краю, а с наступлением темноты прыгала вниз, обращаясь в ночную птицу…”
- Эдуарда!
Руководитель экспедиции, рыжий Гарфилд, подошел незаметно. Или она так сильно задумалась… В руке Гарфилд держал бронзовую пряжку, похожую на колесо со спицами.
- Вот, представляешь, сейчас здесь в отвале нашел. Третий год уже не копаем, и на тебе – лежит. Вот такие из вас горе-археологи. Лопатите, как на картошке, не видите ничего.
Эда смотрит на его рыжие брови, на узловатые пальцы, вертящие древнее украшение. Студенты за глаза зовут его Гариком. Кто виноват, что его чопорная фамилия мало вяжется с драной тельняшкой и грязными джинсовыми шортами. Ноги Гарика тоже покрыты ржавой растительностью. Или закат так шутит и Гарик-Гарфилд только кажется непомерно красноволосым…
- Что, не хочется на болото?
Эда только немного пожимает плечами, неопределенно приподнимая брови. Дескать, ну да… А сама смотрит вправо, где лес огибает горизонт, прячется за городищем зубастым драконьим хвостом. Боже, разве может быть так красиво. Вот если бы не видеть этого великолепия – тогда можно и на болото…
Тут Гарик говорит:
- Давай завтра с утра – в камералку. Мне кажется, на раскопе толку от тебя не будет – не твое это дело – лопатой махать. А в камералке аккуратность нужна, тщательность. Тонкость. Вот… В общем, подойдешь к Зиннатову, скажешь, я прислал.
Эда глядит на Гарика во все глаза – в камералку! Это такая большая полосатая палатка, куда приносят все находки. Их надо вписывать в журнал, нумеруя, очищать специальной кисточкой от песка и земли, паковать потом для перевозки. В общем, полная халява, не бей лежачего. В то время, как весь народ изнывает на раскопе с лопатой, сидеть в прохладной палатке и орудовать перышком с тушью…Принужденные к археологии в силу обязательной практики не знали, как “закосить”, чтобы сидеть в камералке! А тут сам отправляет…
Шеф смущается взгляда ее распахнутых удивлением глаз, щетинит брови, делается суров и идет назад, в лагерь, роняя на ходу:
- Давай, догоняй, сейчас ужинать уже будут… Завтра наглядишься.
- Спасибо!
Эда потрясена душевностью начальника. Надо же, как он ее раскусил! А может, виды имеет? Да ну, ребята рассказывают, что он, в отличие от руководителей других экспедиций, на студенток не падок.
Закатное солнце невозможно накаленной бляхой погружается в прохладную полосу вечернего облака. Сознайся, Ярило, это ты сделало мне такой подарок! Чтобы видеться нам тут каждый день, без свидетелей…
Из лагеря несется зычный клик Таньки-поварихи:
-Наа-ро-од! Жра-ать!
_______
Это случилось на двадцать пятый день экспедиции. Эде оставалось быть в Ватути три дня. Треть состава археологички уже уехала – практику полагалось отбыть в течении двадцати трех дней, а оставаться позже или нет, было делом добровольным. Она осталась – что делать в городе? Да и при чем тут город, не город… Здесь было по-настоящему волшебно.
Однажды ночью Эда была птицей: видела, как быстро надвигается край обрыва, к которому она бежит, потом - толчок, и свое плечо, покрытое темными и светлыми перьями. Долина с белесой травой уходит вниз, и ночное небо поднимает ее ввысь… Она проснулась, и какое-то время не могла ощутить свое тело.
Необыкновенного вокруг было много: например, прилетело НЛО и ходило над лагерем, выбрасывая в стороны свои маленькие копии, словно размножалось. Вся экспедиция высыпала из палаток, кто мог - фоткал светящийся шар с разных точек. Пленки потом оказались все до единой засвечены… Лес, куда Эда зашла вглубь только на два метра, а дальше он не пустил, буквально выпихнув ее обратно… Луна, в одно и то же время суток висевшая в разных точках неба – каждую ночь на новом месте… Дожди, шедшие вокруг сколько угодно, но никак не над палаточным лагерем, словно он очерчен каким-то заклятьем… Странные жители деревни, которых можно было увидеть только изредка на реке, и то в единичных экземплярах преимущественно детского возраста – ни днем, ни вечером, не было этих самых жителей ни в поле, ни на улицах, ни в их собственных огородах. Просто необитаемая деревня с утоптанными тропинками между высоких изб и пустыми лавочками у ворот… Но все эти странности вкупе со звенящим воздухом места, который уже сам по себе был до невозможности странен, померкли в сравнении с тем событием двадцать пятого дня.
Эда и одна девчонка-историк отправились мыться на водопад. Вообще-то у них был небольшой водопадик прямо под городищем, но там мылись все. Хочется же сполоснуться без одежды, в конце концов, и хоть как-то намылиться. И чтобы сестры по экспедиции не кокетничали при этом вокруг, пронзительно визжа тебе в оба уха, дабы привлечь внимание практикантов, эротично чистящих зубы строем на берегу.
Влада, так звали ту студентку, тоже работала с Эдой в полосатой камеральной палатке. Они вместе с поварами пользовались просто неслыханными привилегиями – помыслить только, мыли голову горячей водой! Когда разорители могил унылым строем покидали лагерь, выдвигаясь в нелегкий путь по направлению к болоту, гонимые неотвратимым криком начальства: “На-род! На раско-оп!”, оставшиеся в лагере халявщики устраивали праздник чистых волос. Кипятили воду в котле, бросали туда всевозможные травы и поливали, разведя до сносной температуры, свои буйны головы. Но полностью помыться было все равно невозможно. Правда, народ вывозили раз на групповое мытье в одной бане глубоко соседней деревни. Но, во-первых, это отдельный и очень веселый рассказ, и его сейчас начинать не стоит. Во-вторых, на обратном пути в кузове грузовой машины по вздыбленной пыли “шоссе” все сделались, какими были до мытья, и даже краше. А в третьих, когда надцатый день стоит жара в 34 градуса выше ноля, такое одноразовое мытье – как мертвому припарки. Ну, вот и сравнение - к месту…
Влада с Эдой решили сходить на другой водопад, что побольше и находится за проселочной дорогой. Далековато, зато и позагорать по пути можно. Быстренько переделали в камералке, что там надо было, а не доделанное – спрятали от руководствующих глаз. До возвращения людей с раскопа было еще далеко, в самый раз не спеша прогуляться, вымыться и вернуться.
Прошли деревню из конца в конец, в несчетный раз удивляясь, где же ее население прячется. Спят все до одного, что ли… А траву кто покосил – привидения? Спустились в лог у реки, где плескались ребятишки, и по мосткам обошли ее со стороны леса. Лес в этом месте был – так, пролесочек, а там дальше – снова лог, распад. Дошли до водопада, вымылись, наконец. Холодновато, правда, но ничего, привыкли понемногу, и даже получили удовольствие от процесса. Посидели на солнышке, и пошли назад.
До чего же славно, когда помоешься, да идешь по свежему лесному воздуху! Птички нащелкивают, травка вьется, листики блестят. И сам ты блестишь и радуешься жизни, просто благодать. А еще у тебя вагон времени, потому что жизнь молодая, бесшабашная, и все впереди, и этого всего так много.
Спустились в овражек, там надо было через пару бревен перелезть, чтобы на тропу выйти. И как-то разом оглянулись.
Он стоял у подножия оврага, слегка колыхалось длинное, отвратительно белое тело. Полужидкое такое, и руки, как плети. Он – как назвать-то, не человек же! – был ростом метра в три, а может, высотой в два этажа. Что там, измерять еще было! Влада орала, а Эда схватила ее за руку и с силой потащила за собой - скорее, скорее, скорее!!! Перелезая через бревно и повернувшись боком, увидела, что он пошел к ним – ух, ух. А шаги-то! Мама дорогая… Черные ямы глазниц, ни рта, ни носа, и прет, раз-два, сейчас нависнет! Мозг автоматически зафиксировал, что Влада, выпучив глаза, споро лезет через бревна, не оглядываясь. Вот и хорошо, что не видит, как ее за руку через бревна-то тащить, если оцепенеет… Интересно, что по дороге на водопад они по этим самым бревнышкам просто прошли, наступив пару раз на каждое, а тут лезли почему-то на четвереньках, и не кончались эти проклятые бревна, никак не кончались…
Одолев-таки преграду, рванули по тропинке к реке. Отчего-то ясно было, что туда Он не пойдет, и надо успеть, там спасение.
Влада сначала не отставала. Но почувствовала потерю тапок – они свалились, когда она карабкалась по бревнам, - и, замешкавшись, оглянулась. Вернуться что ли хотела, безумная…
Эда, уверенная в том, что подруга чешет за ней все на той же скорости, вдруг услышала утробный вопль. Такой страшный, что, оборачиваясь, ожидала увидеть нечто из фильма ужасов – руки-ноги, повисшие на елках, например…
Его больше не было. А Влада, задыхаясь, стояла на коленях, и опираясь на руку, заваливалась набок. Эда бросилась к ней, стала поднимать:
- Ну, ты что, идем, Влада, идем. Все хорошо, нет никого, нет. Не падай, давай пойдем.
Влада побледнела, как бумага, в глазах ее был уже не животный страх, а полная обреченность. Сквозь хрип она произнесла, выдыхая:
- Он меня… Он меня вот так … толкнул.
- Да тебе показалось…
Эда осеклась, увидев колени подруги – она проехала на них, ободрав голени прямо до ступни. Хорошо летела…
Они добрались до речки, Эда перевела Владу на тот берег, и обе без сил сели на мостки. Владе было приказано опустить ноги в воду – давай, промой, потом подорожником продезинфицируем, чистотелом полечим… Вдалеке кричали деревенские мальчишки, прыгая в воду. Чудесный летний день. Идиллия, знаете ли…
Влада, переставая дрожать, спокойно сказала, глядя в воду:
- Это за мной моя смерть приходила.
В лагере они не стали ничего рассказывать. Так получилось, не сговаривались. Ну, мало ли, упал человек в лесу, бывает. Последние три дня в камералке им сидеть вместе не пришлось. Людей не хватало, и Гарик выгнал Эду на раскоп, а Владу, по причине бледности-вялости и царапин, оставил чистить щеткой находки… Впрочем, в поезде, по пути в Завойск, Влада уже отошла, хихикала с мальчиками и попивала дешевый портвейн без застывшего выражения в больших серых глазах.
Город крутанул Эду сразу, вытрясая из нее магическую оторопь экспедиционных буден. Она окунулась в водоворот насыщенных тогда эмоциями и действиями событий, призабыв Владу и белесого великана на месяц. А потом – хлобысь – уже сентябрь, все в университет.
Идет Эда, ступает загорелыми ножками по фойе, черный хохолок покачивается на макушке, и весело ей, что снова учиться, что все стоят, такие родные и бестолковые одновременно. Ума-то нету, второй курс… Ля-ля-ля, как вы провели лето. Да мы были с истфаком в экспе….
- Так ты наверное, знаешь Владу. Знала, то есть…
- Как это – то есть?
- Ой, Эда, девочки, там такая грустная история, она ведь в бане сгорела… Поехала к родне в коттедж погостить, и представляешь, было столько народу, человек восемь в той бане, кто в парилке, кто в предбаннике. И все, все выскочили, одна Влада только…
- Когда?!
- Так вот, неделя только, как похоронили…
________________________
Фото Вадима Трунова