Церковь стоит на пригорке. Ее обсыпали мелкие домишки, торчащие крышами из-под снега. Сквозь них скользит в сугробах дорога, несущая развевающую фатой снежную пыль с крыши машину.
В машине сидит девушка. И что-то ей со-овсем как-то нехорошо: лицо вон какое-то искаженное, кривое и от этого глупое, глаза набекрень, выпученные, и лицо красное. А чего ради-то ей хорошо бы было? Мучит девушку человечья природа. Да и человечья она постольку-поскольку. Потому что природа - по определению - природная, животная то бишь.
Короче, хочется девушке в туалет. Да не так хочется, что парню бы раз плюнуть было бы от потребности освободиться, а так, что и парню не по себе в незнакомом поселке станет.
Едет девушка, машина колесами в пригорок карабкается, а мысль девчушкина напряженно так работает, оттого, поди, и лицо раскраснелось.
Остановиться во двор кому постучать, да ведь не откроют. И собаки злые. Гавкают всё, скалятся. И места укромного промеж домов-то не сыщешь. Да и закон подлости никто не отменял. И морозец на улице. Не.
Дорога под колеса лентою стелется, а у девчушки внутри все кипит, хоть выпрыгивай да из кожи вон беги. И стыдно ведь, стыдно до жути. А чего стыдиться-то? Вот кушать – оно человеку не стыдно. А куда еда девается? Куда девается, то стыдно. Ну что за бред! А все этика с эстетикой вперемешку. Только когда невмоготу от голода али от другого чего об эстетике-то, поди, думать не станешь.
Одна надежда – церковь. Приют страждущих. Уж наверняка отказать не должны. Даже помолиться готова. Ну не страшно, что с крещения ни разу причаститься не приходила, и вообще вопросами веры не задавалась. Так, болтается на груди мамкин крестик побрякушкою дешевенькой. А ведь говорят, что Бог к человеку приходит в самую тяжкую минуту его жизни. Вот она – минута. И скажи, что не тяжкая!
Бежит девушка, каблучками по паперти щелкая, платок шейный на голову повязывает, чтоб по правилам все, по-честному, а войдя, каблуки над полом каменным подняв, к бабульке со свечками и иконками на продажу подходит и шепотом так говорит:
- Бабуль, а бабуль. А это… Туалет у вас тут в церкви есть?
- Чаво? – переспрашивает та.
- Ну это… Туалет есть тут у Бога? – переминаясь повторяет девица.
- Ну а тебе-то, милочка, зачем это знать? Молиться пришла, так молись.
- Так а зачем, бабуль, люди в туалет-то ходят? Это ж Бог их такими создал. Вот у него помощи и прошу, - выдавливает девушка, краснея не от стыда, не то от боли не вытерпеть беседы.
- Тьфу-ты дура экая! Ты что ль срать сюда приехала? – вскряхтела бабка, поняв наконец проблему прихожанки. – Это ж храм! Дом Божий! А ты срать!
А девице и стыдно, и обидно, и больно, и гаденько, и поделать с собой ничего не может, не на морозе же ей нужду-то справлять. Вот человек, разумное существо! Все горести-то его от того разума и происходят.
- Ну тоже ж помощь Господня, - протягивает девушка.
- А ну пошла отсюда, гнида продажная! – заревела бабка так, что поп, если он в церкви и был вообще, подумал, наверняка, об апокалипсисе, не о чем ином. – Нашла сортир! Тут люди вона, Богу молятся, а не богохульничают! Пошла, говорю, пошла! – и, как собаку приблудившуюся, ее рушником со своего столика-прилавка погнала, хлестая.
Девица из церковки выбежала, за угол ее белокаменный, в пушистый снег проваливаясь, забежала, да там все свои проблемы бренные и разрешила.
И так ей легко стало, так хорошо и светло, словно все гавно мира, поглотившее душу ее, с души-то свалилось, снегом этим холоднющим да до жара колким очистилось. Смылось.
- Госпади! – вздохнула она. И зачем нам церкви-то, когда Ты и так с нами всегда!
Фатой развевается снежная пыль, слетающая с крыши несущейся машины. Дорога скользит в сугробах. А на пригорке стоит церковь, обсыпанная домишками с торчащими из-под снега крышами.