Асфиксия. Глава 11

Николоз Дроздов
В оперном театре давали премьеру балетной классики - «Ромео и Джульетту». Меня пропустили без билета, ибо я представился главой пресс-центра Национальной гвардии. Наверное, контролеров убедил особый шик моего прикида - подаренные Нодаром камуфляжные штаны.

Как ни странно, но зал был полон. Я и не подозревал, что у нас в стране такое количество балетоманов. Прямо, пандемия какая-то. «Прима», более известная в народе как любовница Ш.Г., - стареющего, но по сей день самого крутого криминального авторитета, раскошелила его на данную постановку, представшую аллюзией их собственной всепоглощающей любви, поэтому и главная партия четырнадцатилетней итальянки по праву принадлежала ей. Для балерины эта особа была, мягко говоря, малость увесистой; видимо, ни диета, ни старательные занятия у станка воздушности ее плоти не приносили. Хотя данный факт хореографу, специально выписанному из Голландии, проблем, кажется, не создавал.
 
Возникла, правда, одна: когда красота Джульетты по ходу действия сразила сердце Ромео, и огонь любви между ними всполыхнул до температурного предела, по канонам балетного искусства он должен был поднять ее на руки и вскружить над головой. Однако сделать это своими силами балерун был не в состоянии, поэтому к апофеозу любовной страсти, усиленной всей медью оркестра, из-за кулис выбежали два мужика в трико, и уже втроем подняли эту пассию, закружив вокруг своей оси, как в карусели или на чертовом колесе. Я, доселе не причислявший себя к знатокам балета, вдруг подумал, что ведь подобная картина в нем являет собой то же, что и постельная сцена на киноэкране. Выходило, что возгоревшемуся пламенем любви Ромео овладеть своей юной возлюбленной помогали двое: скорее всего - друг детства Бенволио и слуга Бальтазар. Интересно, как у них, всех четверых, это бы получилось в кино?

Ш.Г. в компании нескольких своих шнырей занимал первую ложу бенуара и умиротворенно наблюдал за тем, что происходило на сцене. Хотя при этом, его ледяные глаза вращались наподобие маятника Фуко, сканируя весь амфитеатр и даже балконы, будто он ежесекундно ждал какой-нибудь пакости в отношении себя от каждого из сидящих в зале, точно находился не в театре, а на воровской сходке. Глядя на него, я для себя решил, что балет этот действительно - аллюзия. В реальной жизни, точнее, в постели, наводящий на всех ужас дряхлеющий «авторитет» вряд ли бы смог осчастливить пышущую здоровьем балерину без последующего участия в данном процессе своих, более молодых сподручных. Мне бы следовало работать оракулом.
 
Не успев довести до конца ход своих мыслей, я увидел, как какой-то шкет из свиты Ш.Г., шустро перепрыгнув через перила ложи, оказался на сцене. Видимо, оставшись весьма недовольным тем, что трое мужиков, вертя балерину над собой, держали ее за места, почти самые интимные, он решил разом покончить с этим публичным его, как мужчины, оскорблением. Первым делом дал пинка балеруну, тот, весьма удивленный, оставил пассию в покое, повернувшись к шкету лицом и тотчас же получил нокаутирующий удар в челюсть. Двое остальных застыли на месте, да так, что забыли о балерине, и она грохнулась вниз. Шкет, применив на сей раз хук, повалил на пол еще одного, третий же, решив не испытывать судьбу, со скоростью штормового ветра умчался за кулисы. Оттуда же выбежали рабочие сцены, пожарники, администратор во фраке, а также Меркуцио и Тибальт, представляющие два враждующих дома Монтекки - Капулетти, но на сей раз объединившиеся против общего коварного врага совместно с очухавшимся Ромео. Окружив шкета со всех сторон и навалившись кучей, они подмяли его под себя, но избивать не стали, скрутив руки и ноги, ухватили за шевелюру и лишь пару раз стукнули головой о помост. Что за фразами при этом они обменивались, я не слышал, ибо оркестр в своей яме продолжал играть Прокофьева во всю симфоническую мощь. Дирижер, пристально следящий за всем, что происходило на сцене, видимо, старался не выбиться из ритма этой арабески и неистово размахивал своей палочкой.

Возможно, все балетоманы сочли увиденное новаторской трактовкой классики, родившейся в голландском мозгу хореографа, потому что зал взорвался аплодисментами, перешедшими в овацию. Все участники данного действия замерли, а поднявшаяся с пола Джульетта, заулыбавшись, склонилась перед публикой в почтительном книксене.

Видимо, не один я догадался, что именно побудило молодого ревнивца выскочить на сцену. Ш.Г., до того молча наблюдавший за происходящим, встал и наподобие Соловья Разбойника из славянских былин, пронзительно свистнул. Оркестр сразу же замолк, ибо дирижер, наконец, угомонился, повернулся лицом к залу и также склонил голову в поклоне. Ш.Г. кивнул администратору, остававшемуся на сцене за главного, поднял вверх указательный палец и ткнул в направление шкета. Меркуцио и Тибальт с пожарником сразу же его отпустили и тот, понурив голову, поперся к первой ложе бенуара, будто шел на гильотину. К тому времени он уже наверняка знал, что именно его ждет: как минимум - резекция тех атрибутов мужского достоинства, которые, согласно народной мудрости, мешают плохому танцору. Такой вот получился балет.


* * *


Девятилетним я впервые увидел смерть. Летом бабушка (та самая, с колечком) взяла меня на пару недель к родне в провинцию. Эта была красивая имеретинская деревня с горбатым ландшафтом вокруг. Как ни странно, но того, чего я боялся - не произошло. Местные сверстники отлупить меня, «чужака», почему-то не пожелали. Мы вели довольно мирное сосуществование, и я вовсе не жалел, что бабушка потащила меня туда. Кроме того случая.

Как-то ночью поднялся сильный ветер, похожий на ураган, бесился всю ночь, подпортив многим домам крыши и сорвав со столбов электрические провода. На утро мальчик, чуть старше меня, выйдя со двора на улицу, кто знает, зачем, схватил один из этих проводов, и тотчас же, потеряв сознание, рухнул на землю. Дебилы-электрики линию не обесточили. Женщины первыми почуяли беду, запричитали и стали звать на помощь. Сельчане, взрослые и малые, вмиг собрались вокруг разворачивающегося на их глазах события. И я в том числе, пересилив свой страх.

Мальчик лежал на дороге и был весь синий, будто его прополоскали в чане с синькой, как в деревне делали это женщины при стирке белья. Прибежали мужчины с лопатами, быстро выкопали неглубокую яму, опустили в нее мальчишку, и закопали всем телом, только голову наружи оставили. Оказывается, подобное «заземление» возвращает иногда к жизни людей, пораженных разрядом электричества. Но в данном случае оно не помогло. Лежал он в ней полчаса, после его откопали. Я видел, как опустилась на колени и обнимала своего неживого уже сына мать, как она рыдала и стонала, кричала что-то и проклинала кого-то. Мне сделалось жутко, и я оттуда убежал.



* * *



Был у меня друг, который играл на скрипке. Хороший такой, красивый мальчик с вьющимися волосами и большими глазами, воспитанный, тихий. В.В. ходил по вечерам в музыкальную школу, мы тогда в восьмом уже учились, а когда возвращался, его каждый раз встречал один «крутой» из параллельного класса и припугивал своим ножом. С корпусом из черного эбонита и с кнопкой. Когда он нажимал на эту кнопку, пружинистый удар выплевывал изнутри стальное лезвие, сверкающее, как тогда казалось, очень зловеще. Так вот мой друг, завороженный этим блеском, точно кролик под взглядом удава, даже не слушал насмешек и угроз. Он безропотно выдавал «крутому» деньги, все, которые получал дома на карманные расходы.

И вот в один прекрасный день мой друг-скрипач не пошел вечером в музыкальную школу, он пошел в университетский сквер, где тусовался обычно наш «крутой», нашел его в самой глубине, на скамейке в компании с еще несколькими «блатными», и в ответ на их насмешки, вынул из-за пазухи увесистый наган, сказал тому: «Встань!» и выстрелил прямо в сердце. «Крутой» рухнул наземь и стал истекать кровью, «блатные» разбежались кто куда, а мой друг, пошарив в карманах лежащего, нашел таки злосчастный нож с кнопкой, донес до ближайшего коллектора и сбросил его туда, а заодно и свой, заменивший в тот день скрипку, револьвер. Откуда он его взял, мы узнали позже, но это не так уж и важно.

«Крутой» не помер он, видно, в рубашке родился. Пуля попала в ребро, срикошетив, даже его не прошила, так что, можно сказать, отделался он легким ранением и сильным испугом. От испуга, видимо, и поведал о происшедшем  оперативным работникам, которые навестили его в больнице, куда он попал на машине «скорой помощи». В.В. судили. Его большие синие глаза излучали  невиновность, адвокат за него  все отрицал, вещдоков не было, да и тот, ни для кого уже не «крутой», на суде от своих слов отказался. Заявил, что стреляли в него не из нагана, а из какого-то пугача, да и кто стрелял, в точности не знает, было темно. В общем, другу моему вынесли условное наказание за хулиганство в общественном месте.

Но с того дня он больше не музицировал, узрев, что с револьвером будет  смотреться лучше, нежели со скрипкой. Что магическая власть человека с оружием -  вещь покруче любой музыки, завораживающая, как блестящее лезвие ножа того «крутого». И отныне с символами собственного превосходства над остальным миром - наганами и пистолетами не расставался. В.В. еще не раз судили потом за вооруженные нападения и кровавые разборки. А жизнь свою он закончил в двадцать один год - был найден задушенным удавкой в тюремном сортире.

Снова  эти воспоминания…  Один мой одноклассник, В.Ж., а мы уже оканчивали школу, встречался с девочкой, к которой был неравнодушен, как нам тогда казалось, взрослый дядя. Дядя, лет двадцати, не раз выяснял отношения с ним на этот счет и припугивал его, но тот не пугался и продолжал встречаться с девочкой. Как-то  дядя в компании еще троих дядь подстерегли его вечером, скрутили руки, втиснули в машину и воткнули в рот платок, чтобы он не кричал. Но он и так бы не кричал, ибо был не из пугливых, все понимали это, кроме этих четырех недоумков. Недоумки  повезли его на кладбище и угрожали ему там, среди могил. Но угрозы того не особенно смутили, тогда они хорошенько его отдубасили, связали и оставили лежать одного среди покойников. Утром его кто-то нашел и развязал.

В.Ж. в свою очередь, подкараулил дядю и так обработал его, что тому швы на лицо накладывали. А когда последний спустя пару недель оправился, одноклассник повторил процедуру еще раз. Закончилось все тем, что трое дядь, друзей дважды отлупленного, пришли к школе как раз после смены и публично попросили у моего одноклассника прощения. При всем честном народе. Он простил.
Странно, вообще, этот В.Ж. не был драчливым, он и не зазнавался никогда, таким был каким-то: сам по себе, вроде одинокого волка.

Так вот после этого случая я, раз напившись, решил провести тест на силу своего характера. Я поперся на то самое кладбище, где дяди бросили моего одноклассника, и решил остаться там, на ночь, один. Вначале было ничего, покойники из могил вроде бы не вылезали, было темно и тихо, не более, но по мере моего протрезвления становилось страшно и даже жутко, и вскоре я, не вытерпел - бросился оттуда наутек. Причем мое сердце стучало так, что звук его отдавался в коленках. Ну и трусом же я оказался!

В.Ж. пять лет спустя, воевал в Абхазии. Добровольцем. Дом, в котором оказался блокированным его отряд, противники, облив бензином, подожгли, не оставив воинам выбора. Все, кроме него, вышли и сдались, он же остался в доме, где заживо сгорел. Следует добавить, что и плененных враги не пощадили - солдатам пустили по пуле в пах, командира же расстреляли.

Моего одноклассника не провозглашали героем этой бессмысленной войны. И, слава Богу, ему самому такая роль вряд ли бы пришлась по душе. То, что он сделал, делалось не ради того, чтобы попасть в мартиролог, а лишь из чувства собственного достоинства, только и всего. Чувства, коим природа не наделяла меня, наличием которого не могло похвастаться и большинство тех людей, которых я когда-либо знал.



                Продолжение: http://proza.ru/2010/12/12/183

______________