Тициана. Бродяги-неразлучники

Есть три силы. Обладающий ими имеет власть над сущим. Часто случается, что они не даются человеку от рождения, и тогда он может получить их собственным трудом – через опыт и размышления… Ведь их мать – Мудрость.

ПРОЛОГ
  —  Кстати, об элементе случайности…Интересная история приключилась с нами однажды.   Мы тогда как раз возомнили, что можем все: давать предназначение человеку, писать историю целых миров, побеждать тех, кто живет не по нашим правилам. В самый ответственный момент нашего самолюбования высшие силы проснулись и щелкнули нам по носу. Ох, и болезненный же это был щелчок! Нас поставили на место, и самое унизительное – мы до сих пор не в состоянии понять, кто.

  — И что же с Вашими преосвященствами случилось?

  — Молод еще для дерзости и ехидства. Думаешь, создал смерч, разрушил цивилизацию, явился народу с нимбом над головой – и все, молиться на тебя будут?

  — Я извинился…

  —  Слушай старших. Тебе тем более необходимо знать эту историю, раз уж склонность к возвеличиванию своего ума имеешь. Так. Мы тогда нащупали короткие выходы к другим мирам и поняли, что кто-то уже систематизировал их до нас. Это мы проглотили. Но, изучая возможности выходов, мы столкнулись с «попутчиком». Сильная личность свободно передвигалась от пространства к пространству, действуя при этом, мягко говоря, не по принятым у нас правилам – агрессивно и жестоко, уничтожая по пути целые поселения. Мы решили считать его злом и вмешаться. В одном из миров, где он в данное время находился, сформировали армию сопротивления, а поскольку местные жители не были приспособлены к ведению войны, привлекли из другого мира лидера для этой армии. Сознание этого человека мы перекроили по своим меркам, натренировали специально для новых условий, подогнали родственного ему по духу друга-соратника, даже дали ему эмоционально близкую женщину с исключительно светлой душой, которая могла бы поддерживать в нем наши чистые помыслы. И всю эту троицу переправили в страдающий от нашего врага мир… Мы просчитались из-за того, что недооценили возможностей противника, и проиграли основное сражение. Армия была разбита. Троих пришельцев удалось уберечь, но что делать дальше, мы не представляли. Вот тут и вмешалась случайность. Появился другой человек, который смог победить. Поскольку он не был с нами связан, мы не имели возможности его контролировать, но старались не упускать из виду и после победы. В один момент мне удалось проникнуть в его память и после этого – отслеживать его мысли. Но я лишь наблюдал. Вот это – запись памяти моего подопытного. Возьми и прочитай.

  — Спасибо. Красивая тарелочка.

  — Тебе известно, что записывать мысленную информацию можно на чем угодно. Тарелка просто подвернулась мне под руку. Тут содержится также мысленный анализ событий посланца-лидера и его женщины. Хронологический порядок не выдержан, так как я многократно разбирал данные, но тут тебе поможет разбивка по частям. Знаю, это не очень удобно. Потерпишь. Никто не говорил, что на нашем пути легко. Жду твоих выводов.

                Часть 3. Конец.

Мертамор прав, в жизни мне просто больше ничего не интересно. Болтаясь между звезд, я уже не чувствовала их притягательной силы, я поднялась над ними. И мне было тоскливо от этого, потому что, ощущая за спиной огромный пройденный путь, я не видела дороги впереди.

Теперь же все изменилось.

Из глубин детства всплыло стихотворение:

Мой ангел путь откроет мне —
Возникнет дверь в глухой стене…

Я вдруг осознала, что мне все равно, вижу я дорогу или нет. Надо просто идти, мне смертельно надоело стоять и возвращаться, надо идти вперед.

Неужели конец моей жизни отмечен надеждой? Надеждой, в которую я никогда не верила, но которая все-таки привела меня к любви.

В стене появилась дверь. Она светилась изнутри, из-за той грани, за которой кто-то ждал меня. Ждал частицы света, хранящейся во мне изначальной маленькой искры, превратившейся теперь в звезду, указывающую путь.

Я распахнула дверь и ступила за грань.
Часть 3.

  — Мертамор, позволь мне умереть, — сказала я то, что давно вертелось у меня на языке.

  — Зачем? – участливо осведомился он.

  — Чтобы не жить! – огрызнулась я.

  — Ты меня не поняла, - после паузы объяснил он. – Я имею в виду: что ты собираешься делать после того, как умрешь?

  Ого! Над этим пришлось подумать.

  — Ничего, — мрачно ответила я.

  — Ты и сейчас ничего не делаешь. Уйдя, ты заберешь с собой себя. Всю: с твоей покалеченной душой, с забитой любовью и душной тоской, со скукой, которая преследует тебя, как тень, от которой ты всю жизнь бегаешь, бросая все, встречающееся у тебя на пути, что могло бы быть тебе дорого, - и не жалеешь о брошенном. Ты жалеешь себя, от которой тебе никуда не уйти.

  — Смысл ясен, — ответила я, — единственный выход – измениться. Иди к черту, Мертамор. Ты сам себе противоречишь. Я – это я. Изменившись, я перестану быть собой.

  — С чего бы это? – изумился он. – Ты и будешь собой, просто собой не останешься.

  Это я обдумывала несколько минут. Очень мило – логика тонкого мира...

  — Раскрывай карты, — коротко предложила я.

  Пожалуйста, сколько угодно.

  — Я много лет гонял тебя по Вселенной…

  Чего?..

  — … с одной лишь целью: чтобы ты ответила на вопрос – что может тебя остановить? Феноменальная моя, это потрясающе: ты точно знаешь, что тебе ничего не нужно, тебе не к чему стремиться, цели нет, и ты решаешь, что жить не стоит. Путь не верен! Вернись назад и вспомни, когда, где и при каких обстоятельствах ты от всего отказалась, и подумай: а можно было обойтись без такого шага?

  Нотации надоели.

  — Мертамор, ты кто?

  — Ха! Твоя судьба.

                Часть 2.Конец.

  Сэм пришел. В нем было что-то чужое: каменное лицо, каменный взгляд – каменная стена, возведенная им между нами.

  — Я решил, Тэс, - непроницаемым голосом сказал он. – Я ухожу.

  — Почему? – сквозь зубы спросила я.

  В глазах потемнело. Я судорожно вздохнула и, отвернувшись, посмотрела в угол комнаты. Я всего лишь хотела убедиться, что все в привычном мне мире осталось прежним, что комната не перевернулась вверх тормашками, и что Сэм никуда не уходит. Комната не перевернулась. Но она изменилась: стала насмешливой, злой и чужой. Сэм уходит. Жестоко, как враг.

  Это я не смогла понять. Я не могла узнать, что мне нужно делать. Я просто чувствовала боль, – зато всеми возможными чувствами сразу: пространство вокруг меня зазвенело, закачалось и покрылось мелкой золотой сеткой. Я сжала кулаки и медленно напрягла все мышцы тела, насколько смогла. Я сжалась до того, что перестала себя ощущать. И мир вокруг поутих, успокоился и пришел в норму.

  Боль все еще ломала, но уже не парализовывала меня.

  — Ну? – обернувшись к Сэму, спросила я.

  —   Я должен тебе кое-что рассказать, - после паузы, нехотя произнес он, все также глядя перед собой упрямыми невидящими глазами. Ему было трудно говорить. – Помнишь, когда мы вернулись из Крепости, у тебя была лихорадка. Рушевский ввел тебе в кровь какой-то препарат и предупредил меня, что ты скоро войдешь в состояние опьянения.

  С чего он вдруг заговорил об этом?

  — Естественно, - с недоумением ответила я.

  —  Я принес тебя сюда, в твою комнату, и мы долго разговаривали, причем симптомов опьянения у тебя не было, — продолжал Сэм.

  — Ну да, - подтвердила я, - я только внезапно заснула.

  Сэм смотрел прямо мне в глаза, хотя и был в напряжении.

  — Тогда мы с тобой занимались любовью. Насколько я понял, это начисто выпало из твоей памяти.

  Теперь мне словно дали пощечину. Сэм буквально оглушил меня своим сообщением. Нет, меня оглушил мой гнев. В тот момент мне мучительно захотелось вышвырнуть его вон и плюнуть вслед. Я вовремя сдержалась. Вовремя поняла, что это просто подлый трюк: Сэм знает меня лучше меня самой, и он предвидит, как я отреагирую на его новость. А ему сейчас, очевидно, легче выдержать мое презрение, чем объяснить, почему он уходит. Это меня отрезвило: я могу и разозлиться, но слишком скоро пойму, что Сэм важнее.

  Сэм, это глупая уловка. Поняв все, я почувствовала себя дважды оскорбленной и теперь уже не отказала себе в удовольствии выместить злость на Сэме. Я ударила его ребром ладони по горлу, ногой – по животу, когда он согнулся, толкнула на пол лицом вниз и скрутила ему руки за спиной. Никогда еще ни к одному врагу я не испытывала такой ненависти. Несколько мгновений я ломала его руки, потом резко, с силой перевернула на спину и прижала за плечи к полу.

  —  Я тебе уже говорила, - прошипела я ему в лицо, - мне плевать, с кем ты спишь! Меня интересует, почему ты уходишь, только это! Какого черта?! Мы вместе прошли через три ада, мы сто раз могли надеяться только на себя и друг на друга, мы в душе друг у друга! Ты – это часть меня, независимая, но очень большая часть! Я не могу…

  Внезапно я поняла, что плачу. Что меня прямо-таки трясет от рыданий, и на голову Сэма падает безудержным потоком не только моя злость, но и мои слезы.

  Сэм вздрогнул. Его непроницаемая маска разлетелась вдребезги, и лицо стало прежним – живым и участливым. Он испугался. К нему вмиг вернулась его мягкая сила. Крепко обхватив меня, он перевернулся. Теперь мы поменялись местами: я была в чужой власти, а он пытался меня вернуть.
 
  — Тэс…- полувопросительно произнес он. – Прости.… Ну что с тобой?

  Щас. Так я тебе и сказала. Уж дай прореветься. Сэм терпеливо ждал, с тревогой глядя на меня. В глазах у него блестели мои слезы.

  Через пару минут срыв прошел. Организм, резко выбросив лавину тяжелой энергии, полностью лишился сил. Мир вернулся на свое место. Сэм стал прежним. Только все равно он уходит, и с этим ничего не поделаешь, – я чувствовала всеми своими обострившимися нервами. Но теперь мне не так больно – ясность сознания, мутность восприятия… Все-таки приятно, что он так за меня боится.
 
  — Ненавижу выражение «заниматься любовью», - глядя в сторону, проворчала я.

  — Знаю, — с виноватой улыбкой ответил он.
 
  Я осторожно оттолкнула его ладонями, но он не отпустил меня, прижав к себе, уселся на полу.
 
  — Секс и любовь имеют мало общего, — продолжала я.

  Сэм промолчал. Вот тут-то меня и кольнуло: он не пожелал высказаться по поводу ночи, проведенной со мной! Значит, было еще что-то, поважнее исполнения его давней мечты. То, что заставило его уйти…

  —   Расскажи мне все, — попросила я и испугалась, что он вновь наденет эту проклятую каменную маску. На несколько секунд мы оба затаили дыхание.

  —  Хорошо, — наконец вымученно ответил он, отстранил меня от себя, и, помолчав, добавил: — Через сорок минут встретимся в лесу.

  После этого он на прощание слегка сжал мои плечи, поднялся и вышел.
Я скорчилась на полу. Боль нахлынула с удвоенной силой, меня что-то сжало, ослепило, оглушило…Вот черт! Легко выиграть в бою. Труднее, когда не знаешь, что ведешь бой. Меня кто-то сейчас победил. Кто-то с размаху вонзил тупой зазубренный нож прямо в душу. Никто не мог поступить со мной так подло, кроме меня самой. Так в чем же дело?!
Я не люблю возвращаться, я не завишу ни от людей, ни от времени. Я знаю, что все проходит. Но почему же всегда с кровью и болью вырываются из сердца друзья?!

  «Тихо, спокойно», — услышала я чей-то шепот и в ту же секунду почувствовала пульсацию в висках. Я вслушалась в нее и, войдя в ритм сердцебиения, понемногу успокоилась.
Все. Не думать ни о чем. Зациклиться на пульсе…

  Отключение сознания.

  Очнулась я только в оранжерее. Услышав оклик Сэма, обнаружила, что растерянно стою посреди тропинки в ельнике, и подумала, что выгляжу крайне жалко. Я подошла к Сэму, и мы медленно отправились вглубь леса. Сэм молчал. Я не сомневалась, что, если он и заговорит, то исключительно о погоде или ботанике, поэтому, выждав, как можно тверже спросила:

  — Итак?

  Сэм невесело усмехнулся.

  — Все-таки добиваешься своего.

  — Добиваюсь! – подтвердила я. – Не будь тварью.

  — Ну ладно, — неохотно согласился он.

  Помолчав еще немного, тихо начал:

  —    Я не знаю, что меня к тебе привязало с того момента, когда я впервые тебя увидел. Я думал, что это любовь. Я был счастлив с тобой, хотя и не понимал, что ты ко мне чувствуешь. Но это не очень-то меня интересовало, потому что в целом меня устраивали наши отношения: ты не принадлежала мне, но всегда была рядом, всегда мне помогала и позволяла спасать себя, никогда не давала повода для ревности, оставляя мне полную свободу. О таких отношениях можно только мечтать. Хотя меня и угнетало то, что ты не хочешь доверить мне себя. Ведь это было именно недоверие, правда?

  Я кивнула. Он все правильно понял, оставалось только пояснить:

  —   Я боялась тебя потерять. Меня тоже устраивали наши отношения, но я чувствовала, что, несмотря на врожденные человеческие инстинкты, дружба – это больше чем страсть. Это как любовь. Ее необходимо беречь. Но ведь я оказалась права? Я переспала с тобой и тебя потеряла.

  Сэм нахмурился. Я зацепила его мужское самолюбие.

  —  Жаль, — сказал он. — Ты ничего не знаешь. Думаю, что я перед самой смертью вспомню ту ночь – и попаду в рай. Но ухожу я не из-за этого.

  Ну конечно! Я хмыкнула и начала перечислять скучным голосом:

  —   А потому что ты внезапно почувствовал, что разочаровался, что устал, что тебе вовсе не нравится твой образ жизни, что ты хочешь начать все с начала. Ты понял, что нам не по пути, но еще не поздно найти свою дорогу. Ты решил уйти, но до конца жизни меня не забудешь.

  Сэм остановился и пристально посмотрел на меня. В его глазах я прочитала тихую смиренную тоску и поняла, что ему тоже очень больно.
 
  —  Пожалуйста, — сказал он, — сделай все, чтобы вспомнить. Для меня это важно. Это ты, спасая в очередной раз, объяснила, куда я должен идти. Ты заставила меня сделать этот выбор.

  Я не могла ему это объяснить. У меня никогда не возникало таких мыслей. Я не могла это сделать просто потому, что говорить тогда была не в состоянии! Я была в полной отключке, сознание не работало, а из подсознания такие вещи выйти не могли.

  Итак, кто же был в моей шкуре?!

  В ответ перед глазами молнией сверкнуло имя. Мертамор.


                Часть 1.

  Это было странное чувство: я как будто попала в поток. Мне помогала неведомая сила, она подчинила себе мое тело, двигала им, подсказывала и расчитывала ходы, предупреждала об опасности.

  Что это было? Внезапно открывшийся талант или возобладавший в подсознании инстинкт самосохранения, озарение, интуиция? Я не могла определить эту силу и не пыталась. Ясно было одно: она сделала меня непобедимой. И счастливой.

  Бой доставлял мне наслаждение, такое, которого я в жизни никогда не испытывала. Это было чувство глубочайшего духовного удовлетворения, и даже радости. Светлое, не имеющее ничего общего с темным садистским удовольствием, ощущением увязания во мраке и грязи, хотя, казалось бы, именно это я должна была испытывать, убивая людей.

  Итак, странная сила освободила меня от психологических и нравственных запретов, подчинив другой воле. Ох, и наигрались же мной чужие силы в этой стране!

  Парни дрались напряженно, а после боя все они: и Сэм, и Дэвид, и даже бесстрастный Люк выглядели уставшими и подавленными. Они мрачно, с неодобрением поглядывали на меня, но ничего не говорили. Они, наверное, не понимали, что именно во мне их раздражает.
Может быть, просто мужское самолюбие мешало им нормально воспринимать реальность.

  С Таей, которая стала моей полной противоположностью, они обращались теперь особенно душевно и нежно. Я понимала: даже в моих глазах милая, белокурая, зациклившаяся на детских сказках о добре и любви, Тая превратилась в ангела во плоти. И мне все невыносимее хотелось, чтобы ангелочек рухнул с неба и выкупался в грязи.

  Таким образом, наших парней мы поставили между двумя противоположностями. А ведь, не поведи я себя таким образом, они быстро разобрались бы, что под благостным образом ангела скрывается простое лицемерие. Лицемерие так легко спутать с целомудрием.

  Мне было плевать, что они обо мне думают, потому что я их не любила. А любила я бой. Только бой. А не убийство и не прекрасную цель освобождения нации, которую поставили перед собой остальные. Я не прониклась таким сочувствием к чужому для меня народу, я существовала здесь, я действовала только ради себя. Мне нравилось это – вкус боя, его я чувствовала всей своей сутью, и хотела чувствовать вновь и вновь.
 
  Итак, что мы имеем? Люк, Сэм и Дэвид идут на бой, вдохновленные высокой целью, они дерутся за жизнь, за свободу. И им тяжело дается их праведное сражение. Я дерусь ни за что. И получаю удовольствие и фантастический заряд энергии. Вот уж воистину: битва за жизнь или жизнь ради битв – разные, разные вещи.

  —  Если воображаешь, что имеешь долг перед кем-то, — однажды сказала я Тае, — значит, он у тебя действительно есть. Только в твоем воображении.

  Ангелочек слегка обляпался грязью. И поспешил очистить перышки:

  — А как же патриотизм, благодарность, великодушие? – в святом негодовании воскликнула она.

  — Это что: чувства или понятия? – поинтересовалась я.

  Она не поняла. Перед ней такого вопроса не вставало. Этот ребенок переводит жизнь со словарем. Наши воспитатели и учителя внушают нам одни и те же модели поведения типа: если произойдет то-то, должно быть обязательно то-то, и сделать необходимо то-то. Но до поры до времени, следуя всем этим правилам, мы не понимаем, что подразумевали под абстрактными понятиями взрослые. Тая никогда на самом деле не испытывала в душе чувства патриотизма, благодарности, великодушия. Она просто знает, что об этих понятиях обычно идет речь при определенных обстоятельствах, и из них возникает обязанность человека совершить какие-то поступки. Но Тае невдомек, что эта обязанность – вовсе не перед кем-то (человечеством, нравственностью, воспитателями-учителями), а только и исключительно перед собой. Перед собственной душой, оказавшейся способной на такие чувства. Вот это – действительно наполненная смыслом высокая нравственность. На нее нельзя слепо ориентироваться, чтобы не потерять ценность в своих или чужих глазах. Ее можно только носить в себе. Мир чувств – это дар раскрывающейся душе. Теоретическому учению здесь нет места.

                Часть 1.

  — Никогда ни от кого ничего не жди.

  — Почему это?
 
  — Чтобы не разочаровываться…Если утрировать смысл.

  — Не считай меня дурой.
 
  — Прошу прощения. Вот смотри: вчера ты обиделась на меня за то, что я сказала или сделала что-то, неприятное для тебя, так?

  — Так. И я считаю, что я была права.

  — Это мне неинтересно. На самом деле, почему ты обиделась?

  — Ты же сама сказала: мне было неприятно то, что ты сделала.

  Зря я с ней связалась. Делать мне больше нечего, кроме как детей воспитывать.

  —  Почему? Ты – цивилизованный человек с достаточно сильным разумом, неужели ты удовлетворишься поверхностными выводами? У всего есть причина. Так почему? Прислушайся к себе и ответь.

  —    Потому что поступать так, как поступила ты, некрасиво, аморально, грубо…

  —     Ну-ну, одни слова. Допустим. Итак: почему? С чего это ты взяла, что так поступать аморально?

  — Но так обычно не делается!

  — Чего?! Да сплошь и рядом! Аргумент несостоятелен.

  — Дай подумать минутку…Вот! Если бы я так поступила с тобой, ты бы тоже обиделась! Вот и критерий для оценки: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступили с тобой.

  —    Если бы ты так поступила со мной, я бы не обиделась. Это во-первых. Во-вторых, что это еще за новая бесспорная истина? Я слышала другое: поступай с другими так, как ты хочешь поступать с другими. Что на это скажешь?

  — Нет, тут что-то не то.

  — Что? В чем проблема? В том, что люди на самом деле неодинаковы, и по себе нельзя судить других? Но разве с этим ты в жизни не сталкивалась?

  — Сталкивалась. Со мной и раньше поступали так, как ты.

  — И что, ты все время обижалась? Обижалась на людей только за то, что они не похожи на тебя и не оправдывают твои ожидания? Ну, так что же это – призрачная аморальность или твое больное самолюбие?

  — Хватит меня оскорблять!

  — О! А на что ты сейчас собралась обидеться? На то, что я недооцениваю твое самолюбие? Моя оценка так важна для тебя? И, наконец, ты настолько зависишь от окружающих в своем самоуважении?

  — При чем здесь зависимость? Я от тебя не завишу.

  — И тебе плевать, что я о тебе думаю?

  — Конечно. Я не могу диктовать другим, что думать.

  — Вот за это спасибо. Значит, тебе плевать. Так на что же ты обиделась?

  — Ты неуважительно высказалась обо мне.
  — Приехали. Сразу два вопроса: почему я не могу высказываться и почему я должна предугадывать, что именно может показаться тебе неуважительным? О, третий: так почему же тебя это обидело?

  —   Высказывать свои мысли ты можешь. Ничего против я не говорила. Но если бы я сказала, что у тебя больное самолюбие, ты бы разве не обиделась?

  — Нет. Мне действительно безразлично, что ты обо мне думаешь. О своем самолюбии я знаю все, что только можно знать о своем самолюбии. Твоя оценка никак не изменит состояние его здоровья, я остаюсь при своем.

  — Но ведь самолюбие во многом зависит от мнения окружающих.

  — А я могу быть уверена в том, что в своих словах ты на самом деле высказываешь свое мнение? Не стоит ломать над этим голову. То есть, можно сказать, что в конечном итоге оно мне безразлично.

  — Минутку. Вроде бы логика присутствует. Но что-то не так.

  — Может, просто непривычно?

  — Ты меня запутала.

  — Да? Прекрасно. Сообщи, когда что-нибудь надумаешь.

  Все-таки с Таей мне повезло. Она закомплексована книжными догмами, но у нее светлая голова, и от эмоциональной наркомании вполне излечима.

                Часть 1.
Тая.

  — Извини, но мне кажется, у тебя не все в порядке с психикой, - сказала я. Проверим твое самолюбие, Тициана.

  — Да ну? – со вздохом спросила она. По-моему, я ей даже польстила.

  — Ну да. У тебя смещены все человеческие ценности.

  — Пожалуй, — согласилась она. Вид у нее был усталый, но она сама меня завела, и я хотела до конца выяснить ее позицию.

  — Что для тебя ценно прежде всего?

  Она немного подумала, рассеянно глядя в одну точку. Похоже, она действительно устала и не может сосредоточиться. Чуть-чуть мне было ее жаль, но именно в такой ситуации я надеялась на честность.

  — Информация, — наконец, ответила она.

  — А может быть, жизнь? – поинтересовалась я. Стремление к неординарности – это, возможно, хорошо, но оригинальничанье Тицианы стало раздражать.

  — Жизнь – это по части инстинкта самосохранения, - отмахнулась она. А я – человек разумный.

  — Тогда может быть, любовь? – я гнула свою линию. Знаю, она сейчас опять скажет, что я напичкана книжными истинами. А почему бы и нет? Уж эту истину книги много раз доказывали. Это священный опыт всего человечества.

  — У меня нет информации о любви, - сказала Тициана и фыркнула.

  Вот в это не поверю! Тэс выглядит холодной и жесткой, но при ближайшем рассмотрении видно, что это – только маска. Она обыкновенная девушка. Нет, даже больше: она женственна, может быть, чисто инстинктивно, неосознанно, но женственность и чувственность сквозят изо всех щелей ее железных лат. Я разбираюсь в этом и вижу: ей дан дар прикоснуться к любви, и она совершает преступление, губя его.

  — То есть, ты никогда никого не любила? – с иронией спросила я.
Только соври, я это сразу замечу. У тебя на лице написано: была жертвой несчастной любви.
Она наконец-то повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза.

  — Ты имеешь в виду чувство близости, которое  возникает между людьми? Сексуальную привязанность? Не волнуйся, в этом дерьме я увязала по уши!

  Ого, ну и поворот…Я понимаю, конечно, первый опыт в любви не всегда бывает удачным, но чаще я слышала от разочаровавшихся, что «он – дерьмо», или «все мужчины – дерьмо», но чтобы саму любовь назвали дерьмом…

  Видимо все, о чем я подумала, читалось у меня на лбу, потому что Тициана, снова расслабившись, рассеянно пояснила:

  — Я вовсе не обозлилась на весь мир, хотя мне было очень плохо. Но я не любительница сердечных страданий и, чтобы избавиться от них, попыталась разобраться. Как и ты, вспомнила все книжные истины про любовь. Я должна была объяснить себе парадокс: если любовь прекрасна, то почему от нее так плохо? Самое лучшее, что я нашла в книгах о любви, было: «Любовь терпелива. Она добра. Она не ревнива. Она не раздувается от гордости. Она не ведет себя неподобающе. Она не себялюбива. Она не раздражительна. Она не считает свои обиды. Она не радуется недоброму, а радуется вместе с другими правде. Она всегда защищает. Она  всегда верит. Она всегда надеется. Она всегда терпит».

  Тициана процитировала это с таким чувством, что у меня защипало в глазах.

  — Откуда это? — спросила я.

  — Первое послание к коринфянам апостола Павла. Больше ничего хорошего он не написал. Наводит на размышления? Я поняла: то, что я чувствовала к тому мужчине, не вписывается в идеальное определение любви. Это не любовь. Это просто хитрость природы, направленная на то, чтобы заставить людей размножаться. Нужно стремиться к тому, чтобы испытать то, что описал апостол Павел. Хоть всю жизнь потратить на это. Судя по всему, оно того стоит.

  М-да. Тициана вновь свела на нет все мои аргументы, а я не могу опровергнуть ее доводы. Но я и не хотела с ней спорить: на этот раз она говорила, как тот самый Апостол, без вызова и надменности, она поделилась со мной чем-то важным. И мне показалось, что впервые в споре с Тицианой я не проиграла, я ничего не потеряла, и даже приобрела – информацию…

  — То есть, у тебя все-таки имеется информация о любви? – подколола я.

  Тициана глубоко вздохнула. Вид у нее был жалкий, но она спокойно ответила:
   
  — Не совсем. Информация должна быть вот здесь, - она положила ладонь на грудь, — она должна быть подтверждена тобой, прочувствована. Иначе она ничего не стоит. Пока что я думаю, что цель человека в жизни – собрать как можно больше информации и таким образом обогатиться. Дальше с собой мы можем унести лишь душу, и нужно обогащать ее, растить, кормить тем, что можно получить только на Земле – радостью, печалью, страхом, злобой, счастьем. Когда я понимаю, что преодолела очередной барьер собственного знания, я получаю такое удовольствие, сравниться с которым не может ничто. Чувство, что открываешь новый мир с совершенно иными законами, который иначе выглядит и живет, — фантастично, это эйфория. Я стараюсь получать только новую информацию, для меня дважды делать одно и то же – все равно, что повторять старые ошибки. Это глупо и нерационально. И еще – я не люблю возвращаться.

  — Но ведь тебе все равно придется. Все развивается по спирали, — заметила я.

  — Это я тоже проверю, — улыбнулась Тициана.

  Говорить больше не о чем. Ее позиция кристально ясна. Только что она открыла мне свою душу. Нет, скорее, показала странный компас, по которому ориентируется в жизни. Но, мне кажется, нужно основательно сбиться с пути, чтобы выбрать такие ориентиры. А может быть, она и права.

  К нам подошел Сэм. Присел рядом на корточки, обнял нас за плечи и сказал:
 
  — Идем, девчонки. Здесь даже кормят.

  И с тревогой посмотрел на Тициану. Жаль, что он не слышал наш разговор. Тогда бы понял, во что влип.

                Часть 1.
Люк.

  У меня было чувство, что ситуация вышла из-под контроля Старейшин. Во всяком случае, нас готовили вовсе не к этому. Мы не так должны были сражаться, и, может быть, даже не с теми, с кем сражались. После того, как моя армия оказалась разбита, я напряженно ждал указаний, что делать дальше. Их не было. Мне, Сэму, Тае и вынужденно примкнувшим к нам Тициане с Дэвидом оставалось только выживать: бродить от деревни к деревне, освобождать селян от нечисти, зная, что это ненадолго, – а как иначе мы могли загладить свою вину за разочарование от несбывшейся надежды? – и все…

  Дэвид оказался неплохим бойцом. Было очевидно, что никогда раньше он не держал в руках меч, но он не прятался за нашими спинами. Возможно, из-за своего нежелания принять ситуацию серьезно (Дэвид действительно был убежден, что все, происходящее вокруг – сон), ему удалось относительно быстро и легко к ней адаптироваться. За его безопасность мы быстро перестали беспокоиться, он успешно защищал себя сам и попутно ухитрялся защищать других.

  Что же касается Тицианы… Она одна-единственная не была морально подавлена. Она наслаждалась тем, что имела на данный момент, а дралась, как ни трудно мне в этом признаться, лучше всех.

  Однако я был уверен, что их не послали сюда Старейшины, – это было видно по отсутствию у них подготовки и моральных установок, которые Старейшинам требовались. То есть, сама судьба их нам подарила?

  Вопросов у меня накопилось много, и я, честно говоря, испытывал некоторый дискомфорт, не получая на них ответов.

  Однажды старейшины обмолвились-таки парой слов. Когда, после освобождения очередной деревни, я мысленно спросил, ни к кому не обращаясь: «И откуда только эта нечисть берется?», сразу в мозгу возник ответ: «Черная гора».

  — Черная гора, — произнес я вслух.

  — Что? – переспросил стоявший рядом Дэвид.

  Мы седлали лошадей, Сэм как раз возвращался от реки с ведром воды, а девушки собирались в деревню, чтобы порасспросить людей, но при моих словах остановились.

  — Эти головорезы расползаются из Черной горы, — пояснил я.

  Дэвид с недоверием посмотрел на меня и усмехнулся.

  —  Из мифического сооружения, самопроизвольно перемещающегося в пространстве?

  — А что, мы ведь в разных краях слышали о нем, - заметила Тая.

  — Сказки! – отрезал Дэвид.

  — Да ну? – Тициана не упустила случая с ним сцепиться. – А что здесь вообще похоже на реальность?

  — Все! – огрызнулся он. – Все находится на грани между реальностью и сказкой. Но если окажется, что Черная гора существует… ущипните меня посильнее, я захочу немедленно проснуться!

  — Я тебя кирпичом по голове ударю, — сладко пообещала Тициана.

  — О-о, — вмешался подошедший Сэм, — девочки, вы, кажется, хотели в деревне посплетничать?

  Тициана посмотрела на меня. Я показал глазами в сторону деревни и примирительно сказал:

  — Вечером обсудим.

  Она ушла с гордо поднятой головой. Хорошо, что она согласна мне повиноваться, хотя, конечно, это просто каприз. Тая улыбнулась на прощание и пошла следом.

  Вернулись они с цветочными венками на головах и сообщили:

  — Нас приглашают переночевать в доме. Хозяева на ночь переберутся к соседям. Харчи для нас уже собрали. Идем?

  Это было кстати. Мы устали, — двигаться дальше по границе сейчас бессмысленно и опасно. Кроме того, небо обещало ливень, что в чистом поле не особенно приятно.
Когда мы поужинали, Тая напомнила:

  — Здесь говорят, что тоже видели Черную гору.

  Дэвид презрительно скривился:

  — Эта Черная гора — просто массовый психоз!

  — У меня нет причин не доверять Старейшинам! — как можно резче сказал я.

  — А, так это информация от Старейшин, — успокоился он. — Ладно. Тогда есть о чем подумать. Ведь Гора теперь — наша цель?

  Я кивнул.

  — Что она такое? — спросила Тая.

  — И почему перемещается? — добавил Сэм.

  Дэвид предположил, пожав плечами:

  — Может быть, космический корабль? Или что-то вроде?

  — Ну, ты хватил! — удивился Сэм.

  — А что еще может перемещаться в пространстве? — мгновенно ощетинился Дэвид.

  — Все, что угодно, — металлическим голосом ответила Тициана.

  — Это с точки зрения оккультизма? — спросил Сэм.

  — Да, — задумчиво подтвердила она, — с точки зрения оккультизма все проще.

  Уже готовый, Дэвид завелся с пол-оборота:

  — То есть, ведьмочка моя, она на заклинаниях летает? Или на каком другом метафизическом топливе?

  Тициана даже не взглянула в его сторону.

  — Оккультист объяснил бы это так. Черная гора – структура более высокоорганизованная, чем физические тела, и, соответственно, способна существовать в большем количестве измерений. В других измерениях – другие понятия о времени и пространстве, и перемещаться может все, что пожелает, без особых усилий. Как происходит в снах… Фантастически высокоорганизованная… О таких, которые способны уплотняться до физически ощутимых конструкций и перемещать физические тела, я даже не слышала.
Она рассуждала размеренно и спокойно, однако ее слова звучали зловеще.
  — Чушь! — безапелляционно заявил Дэвид.

  Сэм и Тая, я видел, не были с ним согласны. Для меня информация Тицианы была неожиданной, но не такой уж неправдоподобной.

  — Не знаю, — задумчиво откликнулась она. — Но я очень хотела бы обсудить это с хозяином Горы. Очень.

  — Ха! Передай ему привет от меня! — не унимался Дэвид.

  Тициана — девушка темпераментная, это я уже понял. И ждать от нее можно всего. Даже если до сих пор она пропускала мимо ушей нападки Дэвида, то через секунду запросто может оставить его инвалидом. Причем сделает это со вкусом.

  После последнего замечания в ее глазах на миг появился знакомый жутковатый блеск. Она медленно поднялась из-за стола, медленно, делая значимым каждое движение, подошла к сидевшему на скамье Дэвиду, медленно села к нему на колени (а он даже дыхание затаил), наклонилась над ним и вдруг резко, с силой схватив за волосы, запрокинула его голову назад. Он охнул и стал наклоняться, чтобы ослабить напряжение, до тех пор, пока не уперся затылком в стену.

  — Ты дурак, — прошипела Тициана ему в лицо. — Если не желаешь верить в очевидное. Ну-ка объясни, почему ты считаешь это невозможным?!

  Первым из нас пришел в себя Сэм. Он осторожно сказал:

  — Тэс, разве в таком положении можно что-нибудь объяснить?

  Тая натянуто рассмеялась и умоляюще посмотрела на меня.

  — Тэс, отпусти его, — попросил я.

  Она, через силу остывая, взглянула на меня, разжала кулаки, поднялась с колен Дэвида, с брезгливой гримасой вытерла пальцы о куртку, и, обращаясь ко всем, зловеще-ласково произнесла:

  — Прошу прощения. Я не выношу, когда надо мной смеются. И тупых парней я тоже не выношу. Так ты собираешься объяснять?
 
  Дэвид массировал голову. Сдаваться ему не хотелось, но и потрясение скрыть не удалось.

  — С тобой разве можно разговаривать? — угрюмо спросил он.

  — Можно, но желательно при этом думать, – не меняя интонацию, ответила Тициана.

  Некоторое время Дэвид молчал, потирая голову. Наверное, пытался думать так, чтобы ей не навредить. Наконец изрек:

  — Но это же чистая мистика! Никто никогда не видел летающих гор!

  Неожиданно развеселилась Тая:

  — Да! Что-то нынче горы разлетались!

  — Я тоже не видела, — сказала Тициана. — Но хотела бы. Для расширения кругозора.
 
  — А может быть, — с надеждой в голосе предположила Тая, — это не наше дело? Может, кто-нибудь другой с ней разберется?

  Я понял, что пора положить конец бессмысленному спору и сказал:

  — Если сможем, разберемся. Сделаем все для этого. Если нас не хватит, — то кто-нибудь другой.

  — Он мой! — отрезала Тициана.

  Сэм мрачно усмехнулся:

  — Думаешь, с ним также легко справиться, как с его солдатами? Ты ведь сделала вывод из собственных слов? Речь идет о более высокой организации.

  — Не важно, — подумав, уверенно ответила Тэс. — Бой – это всегда просто бой. И я так хочу.

                Часть 1.

  Меня оглушила моя собственная жестокость. Черта с два я почувствовала бы эту боль, пропитавшую не только растерзанные тела повсюду, но и стены, если бы не знала ее смысла.
Парни не впустили в дом Таю, и она не настаивала. Я же вошла.

  Мне стало плохо. Может быть, от неслабого запаха человеческих внутренностей, может быть, от самого вида, накатила тошнота. Я почувствовала, что теряю равновесие, и попыталась взять себя в руки. В чем дело? Неужели это человеческое тело, пусть выпотрошенное, настолько противно? Или мной овладела жалость? К маленьким детям – да, жалость, они сродни животным, а животных я всегда жалела. К взрослым я жалости в жизни никогда не испытывала, и, значит, не от нее исходит ужас перед случившимся. Я ощутила, как свою, жестокость, с которой люди в этом доме расправлялись с людьми, и панически ее испугалась. Психическая реакция: эти позиции в моей душе ангелы давно отбили у демонов, и  сделали все возможное, чтобы я на них не вернулась.

  Мысль, упавшая словно с неба, успокоила меня. Ужас прошел. Я приняла ситуацию так, что некого было винить. Хотя поняла остальных, прочитав на их лицах ненависть и желание отомстить.

Часть 2. Конец.

  Ночью меня вызвали на Командорский совет. По пустынным коридорам Форта я прошла к Центральному залу. Секретаря не было, и я нерешительно остановилась перед дверью. Знать бы хоть, как она открывается, тогда бы я и без секретаря вошла. Ладно. Спешить некуда. Думать не о чем. Из-за внезапного горя и мучительных раздумий о том, как же мне, бедной, жить дальше, я совсем забыла, что моя судьба – не только мое дело (вернее, не только моя проблема). Группа «Неразлучники» – одна незаменимая единица штата Форта, и теперь, когда Сэм ее развалил, решив уйти, единица исчезла. А я осталась. Куда теперь меня девать? Я ведь каждой клеточкой принадлежу Форту и его проекту исследования межпланетных связей.
Что же они со мной сделают? Я сама не представляю, к чему меня можно применить, кроме как заставить мочить врага холодным оружием да искать неприятности. Другой вариант — проводить на заслуженный отдых. С моими прежними нерастраченными заработками я даже не нуждаюсь в пенсии. О! А еще можно меня убить!.. Впрочем, для этого я получила бы приглашение не в Центральный зал.

  Странно, что у меня даже нет желания самой заняться устройством собственной жизни. Докатилась. На себя не надеюсь. Жду, чтобы за ручку повели. Прошу о помощи…
В этот момент створки загадочной двери с шипением разъехались в разные стороны.   Ощутив на себе задумчиво - оценивающие взгляды Командоров, не дожидаясь приглашения, я прошла на середину зала и отсалютовала рассевшейся за длинным столом уважаемой компании.

  — Настасья Омега, — после паузы произнес один из Командоров. Мой командир рассеянно кивнул. — Имя, данное Вам взамен прежнего, Тициана.

  У меня онемели кисти рук. Впервые за долгое-долгое время мое имя произнесли осознанно и открыто. Сейчас, в этот момент, прежний, ставший привычным образ жизни закончился, физически ощутимо оставшись за спиной, — я больше не одна из дуэта вселенских бродяг. И кем же мне суждено отсюда выйти?

  Командоры молчали, серьезно глядя на меня. В их взглядах я уловила сочувствие… и надежду, отчего дыхание задержалось само собой. Командор решил продолжить:

  — Думаю, Вам уже известно, что группы «Неразлучники» больше не существует, так как Ваш напарник решил оставить работу на Форт. Замену Сэму найти мы не можем, ваша группа была уникальной. Таким образом, Вы  теперь свободны от контракта. Это мы и хотим обсудить. Скажите, у Вас есть планы, не связанные с Фортом?

  — Нет, — хриплым голосом ответила я. — Перемены мной не планировались.
Во взгляде Командора появилось тепло.

  — У Командорского совета есть для Вас предложение.

  Снова пауза. Я скомандовала мышцам лица изобразить пристальное внимание.

  — Это научный проект, немного связанный с тем, которым Вы занимались с Сэмом, во всяком случае, цель у него та же – выяснить реальное содержание пространства Вселенной. Но... теперь Вы будете изучать его, находясь в открытом космосе.

  Интересно, им приходила в голову мысль проверить, удобно ли спать на потолке?

  Заметив мое удивление, другой Командор объяснил:

  — Вам предстоит проверить математически рассчитанную гипотезу, согласно которой в излучениях звезд содержится полная информация о существующих и потенциальных возможностях звездных систем. Абсолютно полная, включая мельчайшие детали жизни каждого живого существа. Суть Вам будет разъяснена подробнее на специальном курсе, если Вы согласитесь заняться этим. Можно еще сказать, что космический корабль – обсерватория не будет особо мобильным, и Вам много времени придется проводить в одной точке пространства.

  Он замолчал, давая мне время осмыслить сказанное. На самом деле я поняла только, что смысл проекта для самих Командоров представляется сомнительным, но вместе с тем  они чрезвычайно им заинтересованы.

  — Не могли бы Вы уточнить качество, в котором мне предлагается работать?

  Первый из Командоров ответил с ноткой торжественности:

  — Вам предлагается эта работа в должности капитана корабля.

  Ого! Мамочки…

  — Командорскому совету, наверное, известно, — недоверчиво спросила я,— что у меня нет опыта в космических полетах…

  Командоры заулыбались.

  — У Вас есть опыт работы с пространством. В данном случае важно именно это.
Господи, как благодарна я была им за эти слова! Они сказали, что я им нужна, что я что-то умею и чего-то стою!

  Умиленно глядя на Первого Командора, я невыносимо захотела забраться к нему на колени, уткнуться лицом в грудь и душевно помурлыкать. Недостойные офицера фантазии, я согласна, но переполнившее чувство благодарности сделало из меня пушистую кошечку, ласковую и преданную хозяину.

  Конечно, ни к кому на колени я не полезла. Я серьезно сказала:

  — Меня интересует ваше предложение. Я готова согласиться.

  — Прекрасно, — с улыбкой ответил Первый Командор. Черт! Совсем забыла, что они способны воспринимать яркие мысленные образы. — Позвольте от имени Командорского совета
  — (Командоры дружно закивали) — поблагодарить Вас за сотрудничество. Сейчас Вы можете быть свободны, а в ближайшее время до Вашего сведения доведут всю необходимую информацию.

                * * *

  Сэм ушел не один. Он был с Агатой. Напару они предстали пред изумленные очи всех, кто пришел их проводить. Они были так похожи в ту минуту – оба печальные и спокойные. Они держались рядом, и все сразу поняли, что они уходят вместе, чтобы быть вместе. Сэм даже не посмотрел в мою сторону, а я, глядя на него, кляла последними словами тот долгий отрезок времени, когда была с ним, и свою дурацкую веру в его любовь. Не был он моим. Никогда.

  Этого не могло произойти со мной. Меня невозможно не любить или разлюбить, меня нельзя променять, ведь я – совершенство, правда? А? И я не ошибаюсь в людях так сильно.
Все было  по-другому. Просто мое разболевшееся воображение, забродившее от физико-математической белиберды, к которой никогда не было склонно, выхватило из памяти давным-давно забытую историю и подменило ею похожее событие.

  Мы прощались с Сэмом перед его отлетом из Форта в комнате у шлюза. Мы стояли и тянули друг у друга нервы. Это мгновение разрывало душу. У меня не поворачивался язык пожелать ему гладкой дорожки, а он пристально, словно впервые увидев, смотрел на меня. Он хотел, чтобы я поняла без просьб и объяснений. Но для меня тоска в его взгляде была просто тоской, резонирующей с моей собственной и потому непонятной. Тогда он предпринял другую попытку – он обнял меня, бережно и сильно, как никто больше не умеет, прижав к груди.
Удовольствие и наслаждение – не те слова, чтобы описать ощущение его объятий.

  Растворившись в его нежности, я снова, как когда-то давно, испытала фантастическое чувство воссоединения с частью себя, стократного возрастания собственной мощи и обладания миром. Сэм меня поцеловал, и я поняла смысл поцелуя – желание быть вместе, всегда, в горе и радости, в близости и в разлуке. Это перевернуло мое сознание, невероятное, неожиданное, бесценное открытие потрясло меня, и возникло единственное желание – пойти с Сэмом. Куда угодно.

  С потолка донесся жесткий голос:

  — Капитан обсерватории «Век», пройдите в Центральный зал для инструктажа.

  Капитан – я. А любовь проходит.

  — Прощай, Сэм.
 
                Часть 3. Начало.

  В новом обсерваторском обиталище меня ждала моя судьбинушка.

  В огромной комнате со спроецированным на стены и потолок светом звезд в ожидании рассматривал ночь черный человек-призрак. Я тихо подошла и подула ему на плечо, от чего он вздрогнул и обернулся.

  Снова, как когда-то давно, я ощутила на себе его пронизывающий взгляд, но теперь он не вызвал во мне ужаса, только на миг заставил почувствовать себя висящей в пустом пространстве.

  — Привет, Мерт, — сказала я, оценив его деликатность.

  Вместо ответа он проворчал:

  — Как можно променять настоящее небо на это?

  — Что ты имеешь в виду? — спросила я.

  — Ты думаешь, что находишься в открытом космосе? Ничего подобного. В открытом космосе ты была, гуляя по Земле, когда между тобой и небом не было преград, а здесь… глупая шутка.
 
  Его насмешливый голос мягко шуршал по моему сознанию, постепенно меня расслабляя.

  — Что ты здесь делаешь? — спросила я.

  — Мне нужна твоя помощь, — ответил он.

  Кажется, галлюцинации…

  — Ты меня уничтожила, — объяснил он. — По твоей милости я остался без тела и завис между жизнью и смертью. Это отвратительно.

  Точно галлюцинации. Нет уж. Этот номер со мной не пройдет.

  — По своей милости, Мерт, — поправила я как можно более невинным тоном. — И, пожалуйста, не заставляй меня снова проходить через это. Мне не нравится громить многомерные сооружения.

  — Ну, что ты, — прошелестел он. — Теперь я буду тебя беречь и охранять. Ты — моя единственная родственная душа, похожая на меня всеми достоинствами и недостатками. Ты мне необходима.

  Мало сказать, что эти слова меня удивили. Они поразили меня, как гром.

  — Ты не заболел?

  Он изобразил презрительную усмешку.

  — Я фатально болен. Дело не в этом. Ты одна-единственная всегда меня понимала и простила мне все, как себе. Но ты другая. Имея такие же, как у меня, исходные склонности к добру и злу, ты не обрекла себя на то, что уготовил себе я, — ты не потонула в грязи и отбросах человеческой природы. Скажи, как тебе это удалось, а?

  — Ангел-хранитель уберег, — пожав плечами, ответила я. А что еще можно было ответить на странный вопрос?

  Мертамор покачал головой.

  — Ты сама его об этом попросила. Каждого человека по-разному одаривают, кому-то дают больше каких-либо качеств, кому-то меньше. Но перед каждым стоит одинаковый выбор, две дороги: добро и зло, любовь и скорбь. Только две. Поначалу они кажутся параллельными и похожими, но на самом деле ведут в совершенно разные стороны. Одна – в вечную любовь и счастье, другая – в вечный мрак и мерзость. Человек может сам не заметить, как пройдет весь путь по темной дорожке и очнется лишь там, куда она его привела, у самой черты. Но если он одумается, что же ему делать? Возвращаться? Снова к развилке? Через потерю всего, чего достиг, – в долгую дорогу?

  Я понимала, о чем он говорил. Это азы оккультизма, одна из карт Таро: человек на распутье, на развилке манящих, по-разному прекрасных дорог. Но у меня было еще чувство, что я на собственном опыте испытала ту из них, которая ведет в ничто. И я знала выход.

  — По земным законам – да, нужно вернуться, — подтвердила я. — Но не слишком ли это примитивно для тебя?

  — Что ты хочешь сказать? — озадаченно спросил Мертамор.

  — Не бойся возвращения и потерь всего, что приобрел. Просто сам, по доброй воле, откажись от этого.

  — И тогда?..

  — И тогда произойдет чудо. Явление, не вписывающееся в земную логику, но вполне возможное за пределами твердого мира. Просто стань таким, каким был бы, пройдя светлый путь.

  Едкий взгляд Мертамора притупился. Он размышлял над моими словами. Надо же, повезло мне с мудрым врагом! Или другом?

  — Это было бы еще проще, если удастся понять, — задумчиво сказал он.— Ну да ладно. В общем-то, от тебя мне не нужно ничего определенного. Будь со мной, а там посмотрим.
Все-таки Мертамор – дьявол. А когда дьявол говорит «ничего определенного», да еще заверяет, что все просто – это следует выяснить.

  — Как это – быть с тобой? — спросила я

  Он усмехнулся.

  — Принимай мои подарки и не сопротивляйся.

  — Эй! — запротестовала я, хотя ничего неладного не почувствовала.

  — А в чем дело? — вкрадчиво поинтересовался он все с той же усмешкой. — Я не прошу тебя доверять мне, а ведь меня так и тянет сказать это. Нет. Доверяй Ему. Он не допустит, чтобы я тебя у Него отнял. Ты всю жизнь к Нему идешь. Иди, и покажи мне дорогу.

  А вот это затронуло самые глубины моей души. Дьяволы так не говорят.

  Господи, столько раз меня спасавший, помоги ему!

  — Ладно, нет проблем, — внезапно охрипшим голосом согласилась я. — Пойду по стопам Фауста.

  Мертамор рассмеялся, очевидно, представив себя черным пуделем.

  — Ну что ты, никаких договоров. В аду за твою душу мне спасибо не скажут. Там нужен я, а я хочу оказаться в другом месте. Это все – образно выражаясь.

  — То есть? — не поняла я.

  Мертамор уставился вдаль и заметил философским тоном:

  — Ты никогда не задумывалась, насколько глупо представление о рае в теологии? Давно прошло время людей, которых оно могло бы удовлетворить.

  — Правда, — подтвердила я, вспомнив убогое воображение Данте. — Думаю, высшее удовольствие и в жизни, и после смерти – заполучить то, чего не представлял существующим, это…

  — Ну-ну, — перебил Мертамор, — специалист по раю… Вот у кого убогое воображение, – сама не знаешь, чего хочешь. А что касается ада… Разве может что-нибудь быть  хуже твоих ощущений в нашу первую встречу?

  Не вопрос…

  — Ад человек способен всегда носить с собой. И я – попал в собственную ловушку. Но я хочу выбраться.

                Часть 3.

За моей спиной произошло движение. На командный пункт, где я стала часто проводить время, кто-то пожаловал.
— Капитан…
Пришлось убрать ноги с пульта.
Я обернулась. У входа стояли трое старших офицеров. Выражения их лиц были озадаченными.
— Капитан, — повторил один из них. — На корабле посторонний… Вообще-то, согласно инструкции о действиях при чрезвычайных происшествиях, я должен бы уведомить об этом вас и вместе с вами начать расследование, но, очевидно, в этом нет необходимости… вы лучше знаете… Но, согласно инструкции…
Он запутался. М-да, Мертамор мог быть осторожнее. Хотя во всем есть смысл.
— Не беспокойтесь, — ответила я. — Посторонний – в рамках программы исследования. Я составлю рапорт и ознакомлю с ним офицерский и научный состав. Когда смогу все объяснить.
Помощников это должно было удовлетворить. И удовлетворило – с точки зрения инструкции. Что же касается их не предусмотренного инструкциями любопытства… Сомнение ясно читалось на их физиономиях.

Часть 2.
Сэм больше ничего не говорил. Я не была уверена, что он жив. Его мутные глаза безразлично смотрели в пространство, лицо почернело, руки, сжатые в кулаки, выглядели состарившимися. Пришлось сказать правду самой себе: он ничем не отличался от трупов, заваливших город. Поздно. Как жаль…Меня вовсе не утешало сознание того, что нашими трудами кого-то удалось спасти, я думала о другом. Меня не могла миновать участь всех остальных, кто был здесь и дышал этим проклятым воздухом. По неясной причине я держусь дольше, но я тоже человек, я тоже умру. Очень скоро уставлюсь вдаль стекленеющими глазами. И я буду всего лишь точкой, последней точкой в эпопее, которую затеяла писать здесь смерть. Давай, Тэс, готовься. Твой путь закончился, подведи последние итоги и вперед! Все нормально, деточка, ты не раз прощалась с жизнью, не раз добровольно с ней прощалась. Не сожалей, ничего хорошего она тебе не дала, ты так часто это себе говорила, что поверила, наконец.
Ну и дурой же я была!!
Черта с два, не хочу я здесь помирать! Лично против смерти я ничего не имею, но лучше в другой раз, о'кей? В другой обстановке, не среди изъеденных болезнью трупов, не по чьей-то уж слишком злой воле!
Так сдаваться глупо. Протест во мне подавил отчаянье, и я почувствовала, насколько хочу жить. И всегда хотела.
Что там у нас? Лаборатория… Все-таки не смешно, а, пожалуй, справедливо, что мы очутились в полностью подготовленном губернаторском бомбоубежище уже после взрыва. Сгодиться оно еще может.
Я вскочила на ноги и помчалась по лабиринту катакомб, распахивая все попадающиеся на пути двери и вышибая те, которые не распахивались. Лабораторию я нашла. Это была белая сверкающая комната, уставленная металлическими ящиками. Первый попавшийся я вскрыла ножом, в нем оказался перевязочный материал. Ящик полетел в сторону. Следующий… Рядами составленные ампулы и инструкция на чужом языке. С пояснением для неграмотных в виде рисунка. Судя по рисунку, не то. Дальше. Наконец я добралась до инструкции с графическим изображением взрыва бомбы и внешней симптоматики болезни. Способ применения меня поразил: раствор вводился в сердечную мышцу. Ну ладно, медикам виднее. Знать бы только, где она находится. Отродясь не приходилось мне этим заниматься. В вену колола, в некоторые другие части тела – тоже, а вот в сердце… В моем мире, помнится, так поступали только с сердечными стимуляторами. Судя по инструкции, иглу следовало вводить между таким-то и таким-то ребрами. Будем считать ребра.
Руки, надо сказать, дрожали. Я расстегнула куртку, надела резиновые перчатки из ящика, приготовила раствор и заполнила шприц, как было показано на рисунках. Делала это автоматически. Говорят, что, если сунул голову в петлю, обратного пути нет – уже не хватит сил передумать. Чушь это. Всегда все можно изменить, но мне сейчас необходимо мобилизовать всю свою волю, чтобы решиться и решение не изменить. Поэтому лучше не думать.
Удивительно, но мне это удалось. Впервые в жизни у меня получилось по собственному желанию полностью очистить голову от мыслей – йоги же годами тренируются! Мои руки сами всадили иглу в грудь, и пальцы надавили на поршень. В ушах зазвенело, когда я уже вынула иглу. Секунда, две… Невыносимо закружилась голова, и вернувшиеся мысли и чувства одарили меня таким первосортным ужасом, что я чуть не потеряла сознание. А если я сделала что-то не то?!!
Спокойно, я жива. Вообще никогда не умру. Да!
Головокружение понемногу утихало. Я отбросила шприц, схватила другой и развела лекарство для Сэма. Положила в карман еще одну ампулу, – не знаю, зачем, ведь в третий раз на подвиг с уколом меня бы точно не хватило.
Теперь обратно. Сэм лежал также, только казалось, что положение его рук  чуть изменилось. Мне не хотелось думать, что он мертв.
— Сэм, — позвала я.
Он не откликнулся. Ладно, можешь притворяться мертвым, сколько хочешь, но я-то знаю, что ты жив.
На миг показалось, что он шевельнул пальцами.
Не желаешь разговаривать – не надо, я не собираюсь спрашивать у тебя разрешения. Сейчас расстегнем куртку, вспорем рубашку… Господи! Кошмар какой!.. Отвращение к изуродованному телу Сэма несколько секунд держало меня в оцепенении, и пришлось приложить силу, чтобы его подавить. Рукой в перчатке я осторожно коснулась его груди, и, убедившись, что кожа не рассыпается, нащупала межреберье. Он был горячим.
Сделав укол, я быстро застегнула ему куртку до подбородка и некоторое время сидела рядом, пытаясь унять барабанный бой в голове. Этот приступ тоже вскоре прошел.
Так, что делаем дальше?
Проверяем, бывают ли чудеса.
Из куртки Сэма я достала передатчик, разобрала и переключила частоту. Надо проверить теорию о «зеркальном отображении невидимых вещей внутри пространства» высокоученого доктора Нельсона, – а вдруг он действительно высокоученый и хоть что-то для нас полезное случайно сделал? Собрав передатчик, я послала кодовый сигнал в Форт. Тишина. Может, я промахнулась, может, Нельсон, а может, сигнал слишком долго идет сквозь границы. Время уходит. С ним вместе – жизнь Сэма. Я сделала все, что могла, но с гарантией его спасти могут только в Форте. Да захотят ли? Надо сделать так, чтоб захотели. Стоп. Сигнал. На него намеренно не отвечают. Это можно понять по характеру шума в эфире. Неужели они там почувствовали, что дело нечисто? Мы слишком давно покинули Форт, и, вероятно, нас просто не ждут. Все равно я до них доберусь… напрягаем память… есть!
Оправдались все-таки бессонные ночи, проведенные за взломом секретных файлов. Капитанский код встал перед глазами, как только что расшифрованный. Сбрасываем команду, набираем код, подаем сигнал.
Реакция мгновенная.
— Капитан Дарк, — услышала я приглушенный голос, и на меня вмиг повеяло надежностью и спокойствием Форта. Мучительно захотелось оказаться там.
— Здравствуйте, командир, — ответила я как можно более нейтральным тоном. — На связи «Неразлучники».
Как и следовало ожидать, последовала затянувшаяся пауза.
— Это мой личный секретный код! — наконец возмутился Дарк.
— Прошу прощения, командир, но наши позывные пульт не принимает.
— Естественно. Где вы пропали?
— Не могли связаться – частота перескочила.
— Что за шутки?
— Зеркальное отображение невидимых вещей внутри пространств.
— Что?
— Нам удалось собрать много интереснейшего материала!
— Где вы находитесь?
— В центре населенного пункта Топрати. Нам нужен транспорт, чтобы вернуться.
— Это были последние слова правды, которые Дарк от меня услышал.
— У вас все в порядке? — вкрадчиво спросил он.
— Конечно, — невинно откликнулась я, прекрасно понимая, что после этого ни один трибунал за мою шкуру гроша ломаного не даст.
— Мне бы хотелось поговорить с Сэмом.
Какое недоверие!
— К сожалению, в данный момент это невозможно. Сэма нет рядом, он занят.
— Передай ему, когда освободится, чтобы немедленно связался со мной.
— Обязательно, командир, но не могу гарантировать, что нам удастся снова найти частоту. Они здесь так быстро скачут! Я вообще на это не надеюсь.
Молчание. Дарк озадачен.
— Командир, когда нам ждать транспорт?
А вот и новый заподляк.
— Завтра на собрании мы все обсудим.
Куда делась моя изобретательность? Ага, вот она.
— Мы просим сделать это как можно быстрей. Через несколько часов начнется долгая морозная зима, нам придется уйти в подземные укрытия, где транспорт вряд ли нас найдет. Циклон приходит всегда очень быстро, а нам проводить на этой планете еще три года, сами понимаете, смысла нет.
Надеюсь, в этой сказке никто не сможет усмотреть ничего опасного для Форта и Земли.
 Через две минуты, в течение которых я забыла дышать, Дарк принял, наконец, самое ответственное в своей карьере решение.
— Хорошо. Я прямо сейчас отдам распоряжение. Ждите. Прямо сейчас. Конец связи.
Не думала, что когда-нибудь заобожаю своего шефа за тупость!
…А ведь ему даже в самом жутком сне не привидится путь, по которому мне предстоит пройти.
Как же тащить Сэма? Под руки, пятясь, ¬– придется так. Лишь бы живого…

Я знала, что потом в это не поверю. Кошмар был на грани реальности. Прокаженный мир стремительно проникал внутрь меня. Над этим лучше было не думать – душу переворачивало от жалости и отвращения. Все стало другим. Небо вечность назад было синим, но теперь ничто в низком грязно-желтом потолке города не напоминало об этом. С земли исчезла трава, она сама высохла и потрескалась. Лишенные листвы деревья походили на вкопанные человеческие скелеты. Воздух стал смертью, а люди не были больше людьми. Были умиравшие тела, без проблеска разума в глазах, покинутые душой и начиненные отчаяньем. Они по-разному уходили – одни тихо и незаметно, с подобием мечты в глазах глядя в даль, другие в безумной агонии мчались сквозь стены домов и громили все у себя на пути, третьим повезло меньше – они не потеряли рассудок, и их ужас царапал меня острыми когтями, пытаясь заразить. Однако чувствительное мое сердечко, на удивление, выдержало и это.
В аду нет ни надежды, ни веры, ни любви. Осознанно я не надеялась на спасение и не верила, что смогу улететь отсюда. С того момента, как выбралась из катакомб, я тоже стала терять все человеческое. Тем, что я шла, не чувствуя ни ног, ни твердой почвы под ними, тащила Сэма, забыв, что это мне не по силам, упрямо разгребала дорогу от развалин зданий и мертвых тел, я обязана только природному, животному инстинкту самосохранения. Я тогда действительно его почувствовала, мне отказала даже моя воля, а разум работал ровно на столько, на сколько это было необходимо, чтобы идти. Он тоже подчинялся инстинкту.

На крыльце особняка умирал привратник, а рядом с ним вповалку лежала вся нельсоновская цепная бригада. Мимо них я прошла с закрытыми глазами.
В нижнем зале царил полнейший хаос. Я могла бы испытать радость, обнаружив, что у неудачно сложившейся истории есть второй финал, и те, кто одержал верх над нами, в итоге оказались поверженными. Однако торжества я не чувствовала. Нет радости в такой смерти, и не мне, в самом деле, решать, кто должен умереть. В сущности, бывшие подонки, чьи трупы устилали пол, составляли лишь небольшую часть довольно неплохого мира, и роль в нем у них была важная — позволять другим проявлять благородство…испытывать приятное чувство возвышенности собственных намерений и поступков. А все-таки глупо было с их стороны тратить собственную жизнь на чужое самолюбование. Мала моя вам благодарность, и все же спите спокойно.
Лифт работал. Автономную дворцовую электростанцию инфекция не поразила. Я втащила в кабину Сэма и уже хотела было нажать на верхнюю кнопку, но вспомнила, что обещала Дарку какую-то информацию. Обещания надо выполнять. Ладно, потащимся на второй этаж.
На втором этаже меня не ждало разочарование. Те, кто недавно с брезгливой гримасой решали мою судьбу, расстилались теперь под ногами черными трупами. (Эй, живущий на небе, я восхищена тобой!) Сам невинноубиенный хозяин дома валялся посреди зала вызывающе свеженький, гладенький и беленький. Повезло тваренышу. Повезло?!
Перешагивая через трупы и обходя их, я добралась до стола, на котором утром Нельсон демонстрировал свои изобретения. Книги не исчезли. Подумав, я взяла карту с расцвеченным Дважды Объединенным Материком да пару плодов нельсоновского труда в твердых переплетах. В содержании пусть разбираются специалисты-лингвисты. И нисколько меня не огорчит, если это не лучшие материалы, понял, сволочь? Все, чем ты гордился и ради чего жил, запросто, не подавившись, сожрет время! Я закрыла рюкзак и пошла обратно. Мое внимание снова привлекло тело Нельсона. Повезло, повезло…
Не повезло. Он просто все знал. Вовсе не фатально-случайной была та задержка в его движениях, которой я воспользовалась для последнего удара. Он позволил убить себя. Он не хотел умирать, как отравленный таракан, и предоставил другим расплачиваться за свои ошибки.
Я не сдержалась. Не помня как, я оказалась у тела Нельсона, и со всей нахлынувшей на меня яростью пнула его довольную морду. Видимо, удар был сильным: труп дернулся, как тряпичная кукла, и перевернулся. Нельсон будто уставился на меня: голова неуклюже торчала из-под плеча, и один глаз открылся. Сколько в нем было злорадства…
Все. Никогда больше никого не убью.
Второй раз. Сначала Мертамор, потом Нельсон. Оба использовали меня для самоубийства. На мне что, большими буквами написано «быстрая и легкая смерть»?!
Мгновенно накатила новая волна ненависти, и я снова ударила ногой голову Нельсона. На этот раз он полетел еще дальше. Если к вывеске «быстрая и легкая смерть» добавить «и акты вандализма», другим неповадно будет.
Пора уходить.

Выйдя на крышу особняка, я вдохнула воздух проклятого мира. Тоска, ворвавшаяся  в меня, задушила даже ярость.
Транспорта не было. Мне предстоит самое мучительное — ждать.

* * *
За стеной колбы медики в противочумных костюмах колдовали над телом Сэма. Что они с ним делают – реанимируют или вскрывают? За все время полета у меня не хватило мужества даже посмотреть в его сторону.
Из меня выкачали не меньше литра крови, и я находилась в состоянии легкого помутнения.
Снаружи, рядом с мониторами, подпрыгивал растрепанный Дарк и шипел, что по мне плачет трибунал. Я не стала напоминать ему, что все, от меня требовавшееся, сделала — положила шлюп в дрейф в навигационной зоне Форта и честно рассказала, что мы с Сэмом поражены неведомой смертоносной инфекцией, которая представляет опасность для всех. Командование могло отдать мне любое распоряжение, вплоть до приказа о самоуничтожении, но почему-то предпочло разрешить посадку в Форте. Теперь я поняла, что это решение принял не Дарк.
Сидя в герметичной прозрачной кабине, я чувствовала себя вирусом в пробирке, коим, несомненно, и являлась в глазах медперсонала и непосредственного начальника.
Главдок Рушевский, лично контролировавший обстановку, подробно допросил меня о причинах и симптомах болезни. Я подкинула ему захваченную с собой инструкцию об использовании примененного препарата. Инструкцию док рассматривал несколько секунд, а препарат вместе с моей кровью отправил на анализ. Все, кроме меня, ожидали результатов. Я же, после того, как убралась, наконец, с той планеты, была согласна и помереть. Вообще-то мне не верилось, что все прошло. Не верилось, что я снова в Форте, который, оказывается, считала своим домом, что уже не имеют значения чужие проклятия, война, Нельсон и даже Матвей. Это все стремительно уходило в небытие, и я просто балдела, чувствуя, что вернулась домой, и прекрасно знала, насколько обманчиво это чувство.
В руках Рушевского оказались результаты анализов. Дарк заглядывал через плечо, и доку пришлось озвучить резолюцию:
— Распространение инфекции купировано в самом начале заражения, абсолютно все в норме.
— Жить будешь, — удовлетворенно кивнув, подытожил Дарк. — И на трибунале отвечать придется. Выкладывай, что произошло.
— То есть как? — уточнила я.
— То есть с того самого момента, как прервалась связь. С подробностями, ничего не упуская. Считай это за официальный отчет, тебе все равно пришлось бы его писать. Поехали. Вы, — обратился он к одной из медсестер, — стенографируйте на компьютере. Все остальные — вон отсюда, информация секретная.
— Не смейте командовать моими людьми, — металлическим голосом перебил Рушевский. —  И не забывайте, что здесь еще есть больные, которым необходима помощь. Мне нужен весь персонал.
Зарвавшийся Дарк понял, кто здесь главный и сквозь зубы извинился. Из сектора все же удалили пациентов с головной болью, бессонницей и порезанными пальцами, которых нынче оказалось несметное множество. Дарк продиктовал медсестре исходные данные и выжидающе уставился на меня.
— Командир, — взмолилась я, — сомневаюсь, что мне удастся сразу все вспомнить. Я не очень хорошо себя чувствую, я устала…
— Правда, — плохо скрывая раздражение, спросил Рушевский, — неужели с этим нельзя подождать?
— Нет. Сейчас именно такой момент, в который наиболее вероятно услышать от нее правду.
Рушевского перекосило.
— Сейчас, — согласилась я. — Дайте сосредоточиться.
Наступила тишина. Приглушенно пищали мониторы да позвякивали инструменты. Все, кто не был занят, даже двигаться перестали. Это совершенно сбило меня с толку, и в голове образовалась пустота. Хоть бы мысль промелькнула!
— Расслабься и ни о чем не думай, — разбил тишину спокойный голос.
Дарк подскочил на месте, яростно повернулся и остолбенел. Рядом с Рушевским стоял один из Командоров, незаметно, без свиты, вошедший в сектор. Дарк, Рушевский и все офицеры молча отдали честь. Я — нет, на мне формы не было. И вообще, было бы смешно, если бы микроб в пробирке честь отдавал. Командора, похоже, это не озаботило. Он встал в трех метрах от колбы и посмотрел мне в глаза так, что я почувствовала, будто нахожусь под его защитой.
Это и в самом деле меня расслабило. Закрыв глаза, я увидела светящийся вдалеке город Топрати и спину Сэма с рюкзаком, идущего к нему. С этого момента события пошли в моей памяти непрерывной вереницей, а я четко и гладко рассказывала обо всем, что произошло с нами в том мире. Память самопроизвольно фиксировалась на нужных моментах и по мимолетной команде сознания обходила эпизоды, включать которые в отчет не было необходимости. Она выдала не только картинку. Услужливо подсказав все, что я в каждый момент чувствовала, она заставила меня снова пройти через преддверие ада.
Я рассказывала о подполье, когда врожденный датчик запоздало подал сигнал тревоги. Мозг еще удерживал контуры, когда я очнулась, осознав, что просматриваю воспоминания со стороны, не своими глазами. В следующее мгновение я ощутила давление в затылке и неимоверную тяжесть, налившую правую руку. Кто-то с очень сильной волей осторожно ввел меня в транс.
Я открыла глаза и оглядела присутствующих. Прямо на меня смотрели Дарк, Рушевский и Командор, кроме этого я почувствовала на себе внимание всех врачей и медсестер, вроде бы занимавшихся своими делами. Кто?
— Можно мне передохнуть? — охрипшим голосом спросила я.
— Нет! — рявкнул Дарк.
— Можно, — отозвался Командор. — Умойся и ополосни руки до локтей.
Через шлюз в колбе подали чашу с водой. На ватных ногах я прошла через камеру и умылась, расплескивая воду по полу. Тревогу мне смыть не удалось. Командор все еще находился внутри моей памяти, он знал обо мне больше, чем показывал. Он знал обо мне все. Не исключая, конечно, и того, что я хотела бы скрыть. Ни одной, даже маленькой тайны, у меня не осталось. Перед лицом смерти я никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Невероятно хотелось разрыдаться, но слез не было.
В чаше не осталось воды. Я отряхнула руки и вернулась на кушетку. Тяжесть в голове и руке прошла, да и все прочее исчезло, осталась только маленькая, тощая жалость к себе и острое ощущение одиночества. Кончилось мое везение.
— Успокойся, все хорошо, — ласково сказал Командор.
Пересилив себя, я посмотрела ему в глаза. Очень красивые, светлые, молодые глаза старого человека разглядывали мою душу с любовью и сочувствием. Я видела, что ему жаль меня, и не понимала, верю ему или нет.
Часть 2.
Здание из красного кирпича на задворках центральной улицы выглядело символом казенщины и безнадеги. Гадость. Ну, понятно, нам, преступникам, так и надо, а горожане и те, кто в тюрьме работает, с какой стати это терпят?
Отметив про себя такую несправедливость, я обогнула ограду, шаркая, прошла по припорошенной снегом дорожке, поднялась на крыльцо и с размаху пнула дверь. Полегчало! Передо мной тянулся коридор с каменным полом и стенами, на высоту моего роста покрашенными серо-зеленой краской.
«Дверь-то тут при чем?», – запоздало проворчала моя совесть, и мне, естественно, стало стыдно.
— Пройдите в комнату налево, — донесся из динамика хриплый мужской голос (мне невыносимо захотелось пнуть динамик).
Прикрыв пострадавшую дверь, я действительно увидела за ней каморку, в которой, насколько было видно, с трудом размещались стол и стул. Из-за стола поднялся молодой парень в форме охранного подразделения.
— Здравия желаю, — произнес он медленно и даже сочувственно, полностью осознавая, что говорит ерунду.
М-да, именно за здравием я сюда и пришла. Ну да ладно, зато все по уставу, ведь погон меня еще никто не лишил.
— Назовитесь.
— Икс-омега, семьсот четыре, — сказала я. Остальное пусть сам ищет. А кому я обязана иметь хорошее настроение перед смертью?
Он нажал кнопку на клавиатуре и прочитал с залапанного экрана:
— Настасья Омега, капитан, — он повеселел, что и понятно, судя по нашивкам, сам он был майором, — Большой Флотилии…— а в этом месте он сник и из-под бровей почтительно посмотрел на меня.
А ты думал? Какие еще капитаны приходят на место исполнения смертного приговора без конвоя и кандалов? Наверное, отделяясь от тела, моя душа будет громко ругаться и называть дурой бывшее единое целое, не догадавшееся бежать в любой из миров после закрытия судебного заседания. Конечно, я дура. Попалась-таки костлявой на собственной глупой гордости, с которой носила офицерское звание. Надеялась избежать ответственности за него?
— Все правильно. Предварительный приговор военного трибунала за регистрационным номером шестнадцать ноль семь.
Он снова кашлянул, ловко вылез из-за стола, и, протиснувшись между мной и стеной, скользнул в серо-зеленый коридор. Я молча двинулась за ним. В конце коридора мы остановились перед дверью с окошком, и, пока охранник отпирал замок, я чувствовала, как злость и обида проходят, уступая место тоске.
Пропустив меня, дверь грохнула за спиной (существует все-таки дверная солидарность!), а я встала посреди помещения и бегло осмотрела свой последний приют. Серо-зеленые стены, койка, унитаз в углу. Бросив сумку на пол, я растянулась на лежаке. Тоска превратилась во что-то, похожее то ли на усталость, то ли на надежду, и растеклась по телу.
Хватит. Пора бы уже смириться. Да, конечно, это невероятно, но это уже случилось. Мне сказали: «Возможно, предварительный приговор не засилят. Но особо не надейтесь. На памяти ныне живущих такого не было». Трибунал напоминал затяжную болезнь с таким же ощущением несправедливости и жалости к себе. Исход летальный. Ну и пусть.
«Спать, спать…» Дураки они все. Единственное, что мне нужно — это крепко заснуть.
Я уснула. Как оказалось потом — постыдно впала в истерическую летаргию.
Меня оправдали.
________________________________________

В Форт я вернулась на персонально за мной присланном стратегическом транспорте. Первым, на кого я наткнулась в коридорах Форта, был Дарк. Наверное, пятисуточная отключка и электрическое пробуждение неблагоприятно сказались на психике, раз уж я подошла к нему и даже попыталась что-то сказать.
Обратив на меня внимание, Дарк заулыбался во всю пасть и, не скрывая радости, рявкнул:
  — Адьез, амика! Ты мне больше не подчиняешься!
— И кто же теперь мой начальник? — обалдев, спросила я.
Дарк шаркнул ножкой и торжественным тоном провозгласил:
— Непосредственно Командорский Совет!
— Ну слава Богу! — я не стала скрывать удовольствие от того, что отделалась от Дарка, и не преминула отыграться на бывшем начальстве.
— А я-то как счастлив! — парировал Дарк. — Кстати, марш к Пятому Командору, он тебя курирует. Прямо сейчас. Все, больше я в отношении тебя ничего не должен. Сегодня напьюсь!
— Гуляй, — сквозь зубы напутствовала я.
Он даже не обиделся, настолько был доволен. Ушел восвояси, виляя задом и насвистывая. Адьез, амиго! А я побрела представляться новому начальству.
В кабинете Пятого Адмирала находилось человек тридцать, и напоминал этот кабинет что-то вроде пчелиного улья. Все чем-то занятые, сослуживцы не заметили меня. Очевидно, требования Устава о взаимоотношениях и иерархии на службе Пятый Командор не особенно уважает. Радуясь за себя, я протиснулась к громадному столу в дальнем конце помещения. За ним с совершенно спокойным выражением лица сидел Командор. Тот самый, что полтора месяца назад копался в отбросах моей души. Уж лучше Дарк…
Я отдала честь и представилась:
— Настасья Омега, группа «Неразлучники». Получила распоряжение явиться к вам.
Командор широко улыбнулся.
— Здравствуйте, Тэс. Я рад, что вы вернулись. Из вашего отчета и отчета Сэма Командорский Совет сделал вывод, что программа исследования связей совмещенных пространств себя оправдала, и группа «Неразлучники» нужна нам, как никогда. Теперь я буду координировать ваши действия, а отчитываться вы будете перед Командорским Советом. Предстоит поработать. Я даю вам два дня на отдых, хотя, конечно, и месяц отдыха не помешал бы.
— В этом нет необходимости, — поспешила возразить я и заметила, что вокруг стало тихо. У команды этого Командора, наверное, принято внезапно исчезать. — Последние пять суток подряд я проспала и теперь прекрасно себя чувствую.
— Да? Пять? — недоверчиво спросил Командор. — Ладно. Жду вас завтра в это же время.
Я козырнула на прощание и повернулась к выходу. Народ, кстати, кабинет не покинул. Все просто замолчали. Они смотрели на меня, и я почувствовала скованность. Ребята, пялиться – неприлично!
— Минуту, Тэс, — раздался за моей спиной голос начальника. — Ваши новые коллеги хотят вам кое-что сказать.
В изумлении я окинула взглядом присутствующих. Они заулыбались и после двухсекундной паузы начали аплодировать. Не привыкла я к такому обращению. Возникло отчаянное желание раствориться в воздухе.
Командор, смеясь, объяснил:
— Ваш отчет не стал секретной информацией.
Я изобразила самую широчайшую улыбку и стала быстро пробираться к выходу, краем уха услышав:
— В восемь часов, Тэс, приходите в бар у центральных ворот, мы отпразднуем возвращение.
— Спасибо, — пролепетала я и в следующий момент выскочила в коридор.
Мне удалось сделать по нему три шага, пока чьи-то сильные руки не схватили меня сзади за талию, и кто-то ехидно прошептал прямо в ухо:
— Я стал неузнаваемым?
В ту же секунду я резко повернулась и повисла на шее Сэма.
— Привет, — шепнул он.
Я заставила себя посмотреть на его лицо. Он был как прежде. От пережитой смерти не осталось и следа. Мой Сэм, часть меня, снова рядом! Только теперь я почувствовала, что все плохое закончилось.
— Как ты? — спросили мы одновременно.
Он с едва заметной горечью хмыкнул и ответил первым.
— А что со мной могло случиться? От меня ничего и не требовалось. Как ты справилась?
Я пожала плечами. Да разве важно, что за плечами остались отчаянье и боль? Сейчас жизнь прекрасна! Он понял меня.
— Давай найдем более подходящее место для близкого общения.
И мы, не отцепляясь друг от друга, пошли в мою заброшенную комнату.
Сэм, как всегда, выражался предельно определенно. Под близким общением он понимал именно близкое общение. Он уселся на стул, с которого чья-то заботливая рука уже успела стереть пыль, и посадил меня к себе на колени. Несколько мгновений он смотрел на меня снизу вверх. В его взгляде было очень много разных эмоций.
— Сэм, — начала было я.
— Я очень скучал, Тэс, — прервал он. — Если бы ты не вернулась, я не радовался бы тому, что остался жив.
Я хотела возмутиться, но Сэм вдруг бережно и сильно прижал меня к себе.
Я словно оказалась в его теле, близко ощущая его мускулы, его сердце…благодарность, нежность и доверие. Он молчал, но я всей поверхностью кожи впитывала то, что он чувствовал. И испытывала, возможно, самую высшую степень удовольствия. Все хорошо. Все всегда было хорошо. Я самая везучая и счастливая.
Жаль только, что не в моих силах испытывать счастье вечно. Я осторожно отцепилась от Сэма и сказала:
— Ты в отличной форме. Я никогда не была легкой.
 Он ослабил хватку и рассмеялся.
— Пришлось тренироваться. Мышцы нуждались в нагрузке. Кстати, ты легкая.
— А на тюремных харчах не толстеют!
По его улыбке пробежала тень.
— Не могу поверить, что после всего тебя чуть не убили свои же.
— На самом деле было за что. Я не поняла смысла командорских аплодисментов.
— Нет, не было, — упрямо заявил он. — Все считают, что ты выбрала единственно правильный выход. Между нами говоря, нас ведь не извещали об обязанности погибать, а то, что ты обманула Дарка, все оценили как адекватные меры против его общеизвестного тупоумия.
— Кто все?
— Весь состав Форта. На твоем отчете стоит штамп «секретно», но ни врачи, ни медсестры не давали обязательства хранить такого рода тайны. Ты теперь – живая легенда.
В его глазах мелькнуло напряжение, и после секундного раздумья он спросил:
— Тэс, а чего не было в отчете?
Кое-что я тогда вслух не произнесла, это правда: о  Матвее, Надежде, Нельсоне…Но сейчас я поняла, что Сэм знает определенно, что хочет от меня услышать.
— Сэм, в чем дело? — прямо спросила я.
Его взгляд наполнился мольбой. Потом он опустил глаза, уткнулся мне в плечо и приглушенно заговорил:
— Со мной случилось что-то странное. Там, в Королевстве, я помню, как грохнула бомба, как в дыме исчезло солнце, как стали падать люди. Но я не помню момента, когда заболел сам. В моей памяти мы с тобой ушли в другое пространство.
Он замолчал. Я почувствовала, что у него перехватило горло от какой-то сильной эмоции.
— Тэс, там было фантастически хорошо!
Минуту, он же умирал! Это были предсмертные видения? Но другим, умиравшим в тот день, точно приятно не было. Молчание вмиг стало невыносимым.
— Сэм, что там было?!
Он поднял голову и мечтательно улыбнулся.
— Много всего. Эта история длинная. Там я был счастлив. Тэс, я оказался в мире, для которого родился, в котором очень много значил. Когда меня вытащили оттуда, я был взбешен, пока не понял, что меня вытащили из смерти. Тэс, помоги мне. Теперь уже легче, но поначалу я закрывал глаза и видел тот мир, мне невыносимо больно было сознавать, что я туда не вернусь. Сильнейшая форма тоски.
Мне стало тяжело. Как будто мы с Сэмом перестали быть вместе. Я поняла, о какой тоске он говорит, потому что она внезапно навалилась на меня. Пальцы похолодели. Если Сэм уйдет, мой счастливый мир прекратится. Пересилив горечь, я спросила:
— Чем же я помогу?
— Не знаю, — прошептал он мне в плечо. — Но знаю, что поможешь. Ты – моя сила и мои лучшие чувства. Как только тебя увидел, у меня появилась надежда. Я буду ждать, сколько потребуется. Когда-нибудь ты поможешь.
— И тогда ты уйдешь, — не выдержала я.
Он долго смотрел на меня.
— Ты можешь пойти со мной, — произнес он так, словно подбирал слова, и я без труда прочитала немое «Но вряд ли тебе это нужно. Там мой мир».
Тихо, спокойно. Если это и случится, то нескоро. Может быть, вообще не случится. Сейчас мы вместе.
— Ты написал об этом в своем отчете?
— Нет. Я сначала прочитал твой отчет. А в своем сообщил, что не сохранил воспоминаний о том, что произошло после взрыва…Ты спасла меня. Я не должен был там умереть. Я должен вернуться туда живым.
Тягостная пауза все-таки наступила. Стараясь ни о чем не думать, я отвела глаза, а он виновато смотрел прямо на меня. Ему было плохо от моей боли.
Ну хватит! Если бы он всегда находился со мной рядом, то был бы моей рукой или ногой, но он существует отдельно от меня, и волен идти, куда захочет.
Легонько сжав мне плечи, он вдруг поморщился. Проснулось любопытство, а переживания отошли на задний план и там стушевались. Моим вопросительно поднятым бровям Сэм ответил:
— Не могу привыкнуть к этому лицу.
— Э…что?
Он обрадовался возможности сменить тему.
— Мне сделали пересадку кожи на лице. Сейчас, наверное, улыбаюсь чьей-нибудь задницей.
Ха! Интересно знать, эта вероятность действительно его веселит, или он переживает из-за нее? Между делом я расстегнула воротник его рубашки.
Шрамы не были безобразными. Сплошной сеткой покрывая тело, они образовывали магический и притягательный рисунок.
— Ты теперь еще красивее, — искренне сказала я.
И зря. В глазах его появилась поволока, и мне пришлось ретироваться, быстро покинув его колени.
— Пойду в ванную.
Он по моей интонации догадался, что это конец встречи, и грустно прокомментировал:
— И в этот момент ты вспомнила об Агате.
С его самомнением что-то случилось. Оно выросло. Мое же переживало очередной болезненный кризис.
— Да плевать мне, с кем ты спишь. Говорю правду и только правду — не знаю, почему не хочу заниматься с тобой сексом. Наверное, это называется «сэмосексофобия».
— Сейчас запишу в ежедневник: «сводить Тэс к психиатру».
— Не забудь. Но учти, что на электрошок я не согласна.

Часть 1.
— А вот и ты! — вместо приветствия заявил Лысый Череп. Он явно меня ждал, хотя и выглядел озадаченным. — Хочешь использовать не по назначению мой погреб?
— Ага.
— Тициана! Если ты собираешься скрыться бегством от себя, не стоит ли выбрать изведанные пути? — начало, как у проповеди.
— Типа наркотики? Извини, Черепок, я твою клиентуру не пополню. А себя я собираюсь взять с собой.
— И что у нас стряслось?
— Ты меня пустишь в погреб, или нет?! — как любой псих, психопатических выпадов он боится. — Ты ненавидел кого-нибудь так, что хотел убить?!
Лысый Череп тут же замахал ручонками.
— Так, это, может, лучше все-таки к психоаналитику, а?
— А тебе, может, лучше на нары?
— Да куда тебя несет?!
— А куда выводит лаз в твоем погребе?!
— Не знаю! Никто не выходил!
— Черта с два! Никто не возвращался! Там, видимо, слишком хорошо!
Лысый Череп задумался. Тряхнул кудрями, мутным взглядом посмотрел на меня.
— А вниз головой с моста можешь?
— Зачем? Я знаю, что произойдет, если прыгнуть с моста. А что у тебя в погребе, не знаю. Череп, ну выпусти меня, пожа-алуйста-а…Мне здесь надоело, а этой скотине я завтра башку разобью! Спаси человека, выпусти меня отсюда!
— Мне его совсем даже не жалко. А если ты там погибнешь?
— Нет. Ладно, чтобы ты понял: для меня твой погреб как наркотик для человека с сильной наркотической зависимостью. Меня туда ну просто непреодолимо тянет.
— Понял. Я на прошлой неделе засунул туда одного — надоел очень. Зовут Дэвидом. Привет передашь. Иди, вещички собирай.
— Зачем?
— На всякий случай. Вдруг ты попадешь туда, где не выдают теплых пижамок? Тоскливо будет в чужом краю без любимой пижамки. Давай, быстрее.
Пришлось идти домой. Если честно, пропадать в погребе наркомана я не собиралась. Я собиралась выяснить, не выведет ли подземный ход в подвал банка, траблшуттером которого я состояла по должности, — в Старом городе тайных лазов было до черта. Ну, и меня туда непреодолимо тянуло. Очень непреодолимо.
При собирании вещичек во мне проснулся энтузиазм. Пижама, правда, осталась в шкафу, но я укомплектовала рюкзак джинсами, спортивными брюками, свитером, парой маек и нижним бельем. Подумав, положила дорожный гигиенический комплект и блок сигарет. Пока я собиралась, пришла Маргарита. Она застыла на пороге и виновато шлепала губами, подбирая слова.
— Ты надолго? — наконец, нашлась она.
— Навсегда, — сквозь зубы ответила я.
— А Олег?
— Пусть катится к лешему.
— А банк?
— Вслед за ним.
— А если я…
— Пожалуйста. И не забывай кормить рыбок.
— А?..
— Я не злюсь. Все в порядке. Оставайся с богом.
Наверное, нужно было обнять ее на прощание, но проявлять нежность я никогда не умела. Пока я размышляла, что бы еще взять, она стремительно подошла ко мне и вцепилась в мою руку.
— Подожди!
— В чем дело? — опешив, спросила я.
Она молчала, также шевеля губами. Похоже, ей было трудно меня отпустить. Наверное, я что-то для нее значу. В ее огромных кукольных глазах блестели слезы.
— Все в порядке. Правда. Я не чувствую злости на тебя. И то, что ты пыталась увести моего парня, я не считаю предательством. В любви каждый сам за себя. И каждый прав.
Маргарита смотрела на меня, не моргая. Наконец, она вздохнула и сказала:
— Наверное, я зря за тебя беспокоюсь. С тех пор, как тебя знаю, я пытаюсь понять, что же такое в тебе есть особенное.
— Ничего. Я такая же, как ты.
— Да, но, кроме этого, в тебе живет бог.
— Что?
— Какая-то сущность с высшими возможностями. Иногда говоришь и действуешь не ты – такая же – как я, а бог, который руководит твоим телом.
А приятно было бы поделить свое тело с богом…
— Зато в тебе живет богатое воображение. Прощай.

     Часть 1. Конец
Люк.
У меня и Таи опускались руки. Парочка угасала с каждым днем. Они заперлись каждый в своей комнате и как могли пытались перенести такое мучительное для них мирное время. Мы не могли понять, что тянет их в смерть, когда нам так хочется жить. Хозяевам, благодарным за спасение и почитавшим нас за богов, было вдвойне тяжело. Тициану отпаивали отварами и настоями, над ней ворожили и колдовали, она же ругалась сквозь зубы, и на ее лице ясно читалось: «Оставьте меня в покое». Она выглядела, как двигающийся труп, и я не пустил к ней Таю.
В комнату Сэма никто не желал заходить. Декадентское настроение хозяина в буквальном смысле пропитало ее. Он разрисовал стены красными и черными пятнами и орал, что, если полчаса постоять на руках вниз головой и сразу после этого выпить кружку местного алкоголя, можно запросто углядеть в этих пятнах любых самых расчудесных монстров. Монстров я видел и без всяких извращений, особенно под воздействием Сэмовых поэтических шедевров, там же, на стене, намалеванных. Это было что-то вроде:
Жизнь и смерть на дне заката
Запечатаны черной кровью,
И засыпаны красной солью,
Вместе спаяны адской болью.
Стихов я не оценил и был с позором изгнан из берлоги.
У меня было чувство, что с ним происходит нечто более страшное, чем смерть. Он переставал быть собой. Видеть его было для меня хуже, чем видеть Тициану, которая на самом деле умирала.
Меня парализовывало состояние Сэма. Кажется, еще немного, и я сам сорвался бы, закрылся в своей комнате, и делал что-нибудь, чтобы умереть. Я уже чувствовал в себе вирус его душевной болезни и уже готов был ему сдаться, но в этот момент пришла Тая. Она сказала:
— Только ты можешь им помочь. Они привыкли тебе подчиняться.
В ее словах я не увидел смысла и разозлился.
— Надо быть магом-волшебником, чтобы приказать животному стать человеком.
Она перенесла мою резкость, не двинув бровью, и терпеливо объяснила:
— Сэм такой от бессилия. Все дело в Тициане. Нужно спасать ее.
— Если бы у меня были возможности, я использовал бы все!
— У тебя есть возможности. Ты видишь, Тициана не может дышать. Не догадываешься, что ее душит?
Я только пожал плечами, не понимая, при чем тут философические иносказания.
— Скука, — задумчиво произнесла Тая, как будто просто констатируя факт, лежащий на поверхности. — Ей здесь больше нечего делать. Не с кем бороться. Нечего решать. Некого спасать… Попроси Старейшин, может, найдут для нее подходящее место. Каждому свое, Люк. Я знаю, что говорю.
Сцепив зубы, я признал ее правоту. Возможно, это выход.
— Откуда ты знаешь? — поскольку доверие к Тае было утрачено, мне требовались аргументы.
— О-о, — без всякого смущения улыбнулась она. — Я сейчас многое знаю. Я сейчас думаю и чувствую за все человечество.
Я хотел было вслух выстроить логическую цепочку из рассуждений о феноменальных способностях папочки ее ребенка, которые, несомненно, ребенку передались, и которыми может пользоваться Тая, покуда ребенок является ее частью. Не стал. Она и без этого уловила ход моих мыслей. Меня кольнула ее обида, но и на этот раз самообладание ее не подвело.
— Злись, если в тебе есть злость, — спокойно, с едва промелькнувшей горечью, сказала она. — Но ты винишь меня не в том, что я сделала, а в том, что ничего нельзя исправить.
— Нет, — подавив гордость, объяснил я. — В том, что ты счастлива от этого.
Она улыбнулась, заглянула мне в глаза, желая, видимо, угадать в моих словах раскаяние, и, отчетливо, как бы внушая, произнесла:
— Попробуй тоже быть счастливым.
Я не нашел, что ответить. Ей не нужен был ответ.
Я пошел к Тициане, убеждая самого себя, что ее рано хоронить. Как бы ни было плохо, она еще жива, а между жизнью и смертью хотя и очень тонкая грань, но парадоксально огромная разница. Все, что от меня требуется — это не дать ей умереть. И тогда я сам останусь в живых…
Она сидела в постели: худая, растрепанная, с застывшим, напряженным и злым лицом. В первые мгновения я не мог ничего сказать и посмотрел в ее глаза, большие и темные. Превозмогая жалость, я заставил себя задержаться на ее взгляде и отключиться от всего остального. Я заставил себя окунуться в ее отчаянье, и в ту же секунду ощутил, как в груди собственные мышцы предательски сжались, не оставив легким возможности расправиться и втянуть воздух. Такое я однажды уже чувствовал — в глубоком детстве прошлой жизни, попав в холодную речную воду. Но моя паника тогда обратилась во спасение: я барахтался изо всех сил и выбрался на поверхность. Сейчас барахтаться бесполезно. Вокруг полно воздуха, который недоступен. Мысленно ругаясь, я с усилием попытался ослабить хватку мышц. Не получилось. Между тем, начало сказываться кислородное голодание — в голове появилась острая пульсирующая боль.
Чушь какая! Я же здоров! Весь воздух пространства всегда был в моем распоряжении, а управлять дыханием вообще для человека неестественно! Отмахнувшись от состояния Тицианы, как от кошмарного сна, я осторожно вдохнул, медленно, полной грудью. Как же случилось такое наваждение? О чем-то подобном рассказывал мне старик-зверолекарь, когда показывал, как любой человек способен вылечить лошадь или собаку… «ты смотри в глаза так, чтобы она глаз не отводила, дыши сначала, как она — тяжело и часто а потом, только тихонько, чтоб она поспевала, свое дыхание выравнивай. Она, завороженная, будет делать, как ты, и поправится». Сейчас произошло обратное — я поддался болезненному дыханию Тицианы, но раз это оказалось возможно, значит, и у меня получится ее вылечить. Точно получится.
Я вновь посмотрел ей в глаза, но на этот раз по прочной нити нашего взгляда направил внутрь нее свою волю жить и свою возможность дышать глубоко. Она инстинктивно мне помогала. Самая мощная часть Тицианы искренне и очень сильно хотела выжить без всяких условий, вне зависимости от наличия или отсутствия каких-либо врагов, и она, как будто не осознавая, заставила свой организм полноценно работать. Ее дыхание, ставшее и моим дыханием тоже, выровнялось и очистилось. Мне посчастливилось испытать это вместе с ней — невообразимое, совершенно потрясающее чувство освобождения. Способность дышать оказалась связью с миром, и когда он снова принял нас, с воздухом мы впитали в себя всю радость, которую он только мог вместить.
— Фантастика, — осторожно разминая мышцы бронхов, прошептала Тициана и улыбнулась.
Улыбка вернула ее лицу жизнь и прежнее странное свечение изнутри, сбившее с толку даже старейшин — то, что делало ее особенной.
Эйфория не вытеснила ощущения тревоги. То, что случилось сегодня, в общем-то, чудо. А я не бог…
— Тициана, готовься, — сказал я. — Ты скоро уходишь. Ты нужна в другом месте.
На этом процесс лечения закончился. Она стала счастливой. Все еще связанный с ней невидимой нитью, я почувствовал мощный поток энергии, влившийся в нее неизвестно откуда и заполнивший каждую клеточку ее тела.
— А вы? — все же спросила она.
— А мы остаемся — спокойный за нее, ответил я. — Может быть, Сэм пойдет с тобой.
Подмигнув ей на прощание, я отправился к оному. Смутно вспоминаю, что хотел тогда его избить. Моя сила победить чужую боль обернулась злостью на его слабость. Заботиться о Тициане — это его дело. Она нуждалась в его помощи, а он — в том, чтобы ей помочь.
Я хотел прийти к нему и одним ударом в челюсть выбить из него хмель, вернуть, в конце концов, и прежнего Сэма.
Но когда я пришел, он в полной отключке валялся на полу. Это нарушило мои планы, и следующие пару минут они корректировались в соответствии с обстоятельствами. Выйдя из ступора, я проверил, в каком он состоянии, вытащил его на улицу, бросив в траву, чтоб прогревался на солнце, и позвал хозяев. Те, полностью одобрив мой дружеский жест, принялись за уборку в его комнате. Пришла Тая. Сэма я оставил на ее попечении и отправился помогать хозяевам. Вместе мы выволокли из комнаты гору пустых бутылок и мусора, кто-то занялся починкой мебели, женщины, пересиливая отвращение, мыли стены. Когда они соскоблили верхний слой краски с участка стены над кроватью Сэма, одна из них вскрикнула. Все оставили работу и, посмотрев на стену, замерли.
Я не знал, что у Сэма такой талант художника. Написать такое был способен или очень опытный мастер или гений в момент вдохновения. Совершенно несочетаемые краски  перемешивались без видимого сюжета, однако переходы цвета создавали ощущение идеальной гармонии, они вызывали незнакомые и странные чувства… такое, абсолютно реальное, знание, что в мире, или в одном из множества миров, есть что-то очень хорошее. Есть счастье. Есть то единственное, ради чего каждый рождается и живет… А человек способен когда-нибудь стать богом.
В полной тишине стены в комнате освобождались от грязи, и на глазах изумленных зрителей она превращалась в уголок рая. На небольшом участке проглянули человеческие черты, и после приложения небольших усилий все увидели тщательно выписанное изображение двух девушек. Разглядывая такие знакомые лица, на которых не было ни одной неизвестной мне черточки, я видел больше чем мазки и краски, но не понимал, что именно. И даже видел не глазами…
— Ого, — услышал я причиняющий боль голос, — да это любовь.
Я обернулся и заставил себя посмотреть в лицо настоящей, живой Тае, чтобы избавиться от гипнотического наваждения и убедиться, что ее красота на портрете — просто бред спившегося художника, а сама она — просто обычное человеческое тело, оболочка для падшей души предательницы. Но это не получилось. Она была такой же, как святая на стене — чистый свет и гармония, как воплощенное на земле добро. Она была тем, что трудно ненавидеть, и я наконец понял, насколько это трудно для меня… Невозможно ненавидеть то, с чем хочется остаться навсегда.
Ничего ей не ответив, я пошел приводить в сознание Сэма, новоиспеченного Пророка Стороны Луговых Жителей.
Тициана.
Тая уже знала, что я ухожу. Когда она пришла ко мне, между нами все еще чувствовалось напряжение. Но мы обе понимали, что когда-нибудь оно исчезнет, и мы пожалеем, что не сделали шага друг к другу. За то время, что мы не виделись, она изменилась — так, что мне пришло в голову сравнение с Богоматерью: она излучала свет, была спокойной и ясной, величественной, как храм.
Она села на край моей кровати и с улыбкой смотрела на меня. Мы говорили о скором расставании и прощались. Я думала, что нужна ей, что ей через многое важное и ответственное придется пройти — без моей помощи. И я не смогу сейчас за все рассчитаться. Но все-таки попыталась.
— Тая, — сказала я после паузы, в течение которой собиралась с мыслями, и показала взглядом на самую волшебную в настоящее время часть ее тела, — это прекрасный ребенок. Фантастический ребенок. У него сила отца и душа матери. Он лучше всех нас.
Через ее улыбку промелькнуло удивление, и в следующий миг напряжение между нами растаяло.
— Откуда ты знаешь? — спросила она.
Пришлось отвечать на этот вопрос.
— Наблюдала момент зачатия…
После этого делай со мной, что хочешь: я убила отца твоего ребенка, когда вы еще не успели забыть тепло друг друга, зная об этом.
Тая имела право ненавидеть меня за то, за что целая страна была мне благодарна. Мертамор очевидно не представлял собой зло вселенского масштаба, раз был способен сделать счастливой одну женщину, а она была тогда счастлива. Я попыталась оправдаться:
— Я не знала, что это его убьет. Я не вполне понимала, что происходит.
Она не стала ничего со мной делать. Поразмыслила немного и кивнула.
— Я не знаю, что думать о Мертаморе. Он много плохого совершил, и я могла бы бояться того, кто сейчас во мне. Но отцовство не сочетается с понятием о зле. И то, как это произошло с нами, не сочетается…
У меня вырвалась усмешка.
— Зло – это зло. Это то, что Мертамор делал, возможно, всю жизнь. Но перед смертью он преумножил добро. Он привел в мир двух любящих людей — мать и ее ребенка — и любви в мире стало больше.
Я сказала то, что ей было нужно. Ее взгляд засиял.
— Да, он любит меня, я знаю, — убежденно сказала она.
— Конечно, — ответила я. — Ребенок рождается с любовью к своим родителям. Иначе ему не выжить — закон такой в среде людей. Твой ребенок сейчас — одна сплошная любовь. И ты — тоже.
Она снова кивнула, обрадовавшись возможности развеять сомнения.
— Я только одного не могу понять, Тэс: зачем он это сделал? Я знаю, что смысл той встречи был в ребенке, и Мертамор для него больше усилий приложил, чем требуется от мужчины. Я ведь раньше просто не могла забеременеть! Но зачем? У меня уже появлялась ужасная мысль, что это он сам, зная о близкой смерти, решил родиться вновь…и я не хочу в это верить!
Я тоже. Я в это не верю.
— Мертамор не стал бы ничего начинать сначала. Зная о близкой смерти, он предпочел бы не умирать. В тебе твой ребенок, и ты родишь нового человека.
Она с удовольствием принимала мои слова.
— Ты права. Мы не в глупой сказке.
«Мы в глупом мире», — подумала я, но произносить не стала.
Все. Можно уходить.

Часть 2.
Даже в памяти ненавистный Топрати становился все меньше и серее по мере того, как мы от него удалялись. Женщины и дети не пошли дальше пограничных городков и остались там до лучших времен. Мужчины понимали, что наступление лучших времен для женщин и детей — исключительно в их руках, и пошли дальше, делая вид, будто знают, зачем и куда идут. Я отправилась с ними, и даже самой себе не пыталась объяснить, чего ищу и чего жду: вечный двигатель толкал меня вперед, пока была дорога, хоть куда-то ведущая. Если дорога исчезала, он заставлял меня биться головой о стену. Так и заставил себя уважать.
Матвей пошел со мной. Воспринимая его как полноценного, самостоятельного человека, я даже не подумала возражать. Мысль о том, что в таком походе не место ребенку лет восьми отроду, меня не посетила. Не стоит осуждать меня за это — я никогда не утверждала, что умею воспитывать детей.
Так и шли все вместе: табор молчаливых мужчин, Матвей, изображавший пай-мальчика и я (выглядела, наверное, как бестолковая мамаша). Шли сначала от города к городу, потом — от деревни к деревне, потом — от развалин к развалинам. В руинах недостатка не было, и, уходя утром от одних, мы могли быть уверены, что в конце дня пути заночуем в следующих. Но что дальше? Вечному двигателю такие вопросы не досаждали.
Мы с Матвеем уже привыкли друг к другу, и нас ощутимо связала симпатия.
В пути прошло дней двадцать, когда мы оказались в горах. После сухого зноя степи здесь было удивительно легко дышать. Все воспряли духом: горы давали ощущение защищенности, покоя, отрешенности от прошлого и вечности. Они дали надежду. На мрачных лицах появились улыбки, упрямые морщины разгладились, и люди поверили в то, что у них есть еще силы. Продвигаться вперед стали быстрее, и, наконец, прекратили молчать.
Один из спутников, по имени Рэтал, объяснил мне:
— Ты, чужестранка, не знаешь. Это особенные горы. Они прячут Священное место. Если нам повезет, и мы его найдем, удача нас уже не оставит.
На мой вопрос, что это за Место, и как оно хотя бы выглядит, у Рэтала ответа не нашлось. Он только отмахнулся, счастливо уставившись на небо. Вечный двигатель, однако, добавил оборотов, почуяв, что я подбираюсь к одной из главных тайн этого мира.
Мы шли без четкого направления, пробираясь там, где было можно. Считалось, что горы сами показывают дорогу — к Священному месту или от него, как уж им захочется. Никто не жаловался и не боялся. Несмотря на то, что почти постоянно приходилось карабкаться по почти отвесным поверхностям и с таких же потом спускаться, дорога не была тяжелой. Никто не ожидал ничего плохого, надежда заглушила страх. Мрачные ночные призраки топратинских катакомб на моих глазах превратились в живых людей, добродушных и жизнерадостных. Могущество гор, их природная величественность были полной противоположностью степному бутафорному Топрати; и все, что из Топрати, меняли на противоположное.
Я не из Топрати, и я не изменилась. Не изменился и Матвей. Ничем.
— Ты тоже чужестранец, — сказала я.
Он сразу меня понял и кивнул.
— Я сюда случайно попал. Вышел из дому за хлебом — мама послала — прошел улицу, завернул за угол и вдруг оказался в толпе мятежников на Галерее в Топрати. Ничего не понял, стоял, как вкопанный. Тут же меня подхватили, связали и в тюрьму бросили. Закрой рот.
Что касается рта, то он раскрылся непроизвольно. Короткий рассказ Матвея объемом информации сбил меня с толку: во-первых, на Галерее была-таки лазейка в другой мир, не зря Сэм там завяз (видимо, по размеру не подошла); во-вторых, она втянула Матвея. Случайно натолкнуться на такого же, как я, — невероятная удача!
Я попыталась как можно проще объяснить ему механизм действия сквозняков в многомерном пространстве. Спокойно выслушав, он кивнул и снова меня ошарашил:
— Да, мама мне то же самое говорила. Я не понимал, пока это не произошло со мной. Слушай, здесь какие-то насекомые летают. Ты бы все-таки держала рот закрытым, а?
Мне было не до насекомых. Я думала, где же во Вселенной есть такое место, в котором мамы просвещают своих несовершеннолетних отпрысков по поводу перемещения в многомерном пространстве…Спрашивать у Матвея было бесполезно: название местности ситуацию не прояснит, а координаты своей родины он вряд ли знает.
Рациональная мысль о лингвистических расхождениях его не озадачила, и он спросил:
— А ты сама кто и откуда? Тоже через дыру пролезла?
— Тоже пролезла, — развеселившись, подтвердила я. — Но не через ту, которая в Галерее. В стратосфере над Топрати проходят течения. Отраженные, правда, так что обратно я не попаду…
Матвей, сморщив лоб, размышлял.
— Как тебя зовут? И вообще, ты кто?
— Капитан Настасья Омега, личный номер икс-омега семьсот четыре,  Большая флотилия, экспертное подразделение, группа «Неразлучники».
Было приятно снова произнести все это одним духом.
— Что-что? — заинтересовался Матвей. — Неразлучники — это попугайчики такие?
Во дает! До такой аналогии, кроме меня, никто не додумывался.
— Точно, — уныло откликнулась я.
— А где твоя пара? — задал он логичный вопрос.
— В Топрати, с мятежниками. Если жив еще.
— Как это вы разлучились? Чем вы здесь занимаетесь?
— Тем же, чем и ты. Пытаемся жить. Если бы знали заранее, что попадем в такой идиотский мир, ни за что бы не сунулись.
— А что вам мешает уйти?
— Всё. Здесь другие законы. Отраженные… Не можем со своими связаться.
— А-а, — кивнул он и странно-спокойным тоном добавил: — значит, не время.
Так-с. Не ребенок передо мной, а Книга Судеб.
Матвей вообще был полон сюрпризов.
Однажды ночью, на привале, меня резко выдернул из сна звук собственного имени. Когда-то мне запретили его произносить, отзываться на него, и после стольких лет (а лет, наверное, прошло немало), когда я почти его забыла, оно, произнесенное шепотом, произвело на меня действие электрического разряда. Несколько секунд я прислушивалась, затаив дыхание, и вдруг меня снова дернуло, когда Матвей тихо, но отчетливо прошептал:
— Тициана…
Сердце билось у меня в ушах. Я прикоснулась к руке Матвея, он поежился, причмокнул во сне и засопел. Он крепко спал.
А меня пробил озноб, когда я поняла, кто его родители. Я поняла это через минуту — произнесенное ребенком слово отозвалось вспышкой в мозге, за ним стоял образ того, кто хотел его произнести, но уже не мог. Тот, кого я убила оружием, которое он сам дал мне в руки. Заснуть той ночью я не смогла, но не сводила глаз с Матвея, пытаясь уловить в нем черты Того и размышляя, для чего оказались связанными такие разные эпизоды моей жизни.
Просыпаясь, мальчик вытянулся на земле и поймал на себе пристальный взгляд.
— Как спалось? — тут же поинтересовалась я.
— Сладко, — отозвался Матвей и объяснил со счастливой улыбкой: — мама снилась.
— А папа тебе не снится? — осторожно подбиралась я.
Он не ответил сразу. Улыбка сошла с его лица, и он серьезно спросил:
— Который?
Легче не стало.
— Если у тебя несколько пап, то тебе повезло. Не отвечай, если не хочешь.
Однако мне нужно было услышать ответ. Матвей задумался, перевернувшись на живот и наблюдая за муравьем. Наконец он сказал с таким абсолютно детским доверием в голосе, что мне стало стыдно за неискренность собственных вопросов:
— Есть один. Мы живем вместе: он, я и мама. Он меня любит, и все говорят, что это мой папа. Но недавно со мной стал говорить другой мужчина, и я понял, что мой отец — он.
— То есть как — стал говорить? — настороженно спросила я, почти себя выдав: ведь не пришел бы мне в голову такой вопрос, если бы я не знала, что предполагаемый отец должен быть мертв. Матвей подвоха не заметил.
— У меня в голове раздается его голос. Ты не подумаешь, что я вру?
К сожалению, нет.
— А разве я могу поймать тебя на лжи, не зная, что творится в твоей голове? А я не знаю, и это для людей нормально.
Он коротко, с облегчением, рассмеялся и продолжил еще более доверительно:
— Он со мной говорит не на том языке, на котором говорят у нас, но я его хорошо понимаю. Я чувствую, что он мне ближе, чем тот, которого называют моим отцом.
— Что же он тебе говорит?
— Он объясняет, как нужно поступить, когда я сам не знаю. Например, когда я на улице увидел больную кошку, и мне стало ее жалко,  я растерялся, так как не знал, можно ли ее трогать; Он сказал, что если я хочу ее вылечить, то должен взять ее на руки, а если я хочу, чтобы моя жалость прошла, то я должен ее убить.
Точно, Он! Знакомая манера!
— Что потом стало с кошкой? — спросила я как можно доброжелательнее, маскируя под словом «потом» сомнение в его выборе и с усилием скрывая, насколько важен для меня ответ.
— О! — с восторгом отозвался Матвей. — У нее через полгода родилось пять котят! Они такие смешные! Нам было жалко их раздавать, но нас упросили все соседи, и неделю назад мы отдали последнего.
На чумазом ребячьем лице опять заиграла счастливая улыбка: котята, дом, мама… Классическое безоблачное детство. Я перевела дух и, закрыв глаза, поскольку фактически бросалась в омут вниз головой, задала последний вопрос:
— Как зовут твою маму?
Он рассмеялся, все еще под действием счастливого воспоминания, и весело сказал:
— Я зову ее «мам», «мамочка»; папа-который-Люк зовет ее «милая», а все остальные зовут ее «Таисия, госпожа».
Как ни готовила себя к этому всю ночь и все утро, а оказалась-таки в нокауте…


Часть 1.
Закончился уже не первый бой.
Эйфория прошла, но осталось вместо нее странное чувство потери и тяжести на душе, как будто она обросла железной коркой. Тоска.
Пока парни и Тая возились с костром, я отправилась к реке. В сгущавшихся сумерках медленно таяла моя тревога. Было тихо и спокойно. Я заставила себя посмотреть на лес и больше ни о чем не думать — я хотела, чтобы покой деревьев и воды пропитал меня полностью, и чтобы во мне ничего от меня не осталось.
В порыве отрешения я сняла всю одежду, и, встав во весь рост на берегу, у самой границы между землей и водой, подняла лицо к небу, к сиянию звезд. Лунный свет неторопливо и мягко смывал кровь с моих рук, плавил железо, стянувшее душу, и гнал чувство вины из совести.
…Я бы хотела перерождаться вновь и вновь, если бы это было так приятно. Грешить и каяться. Бороться за чужую жизнь, проливать чужую кровь — пьянея от восторга! — заковывать себя в латы, а потом так спокойно и с такой радостью забывать об этом. Днем быть сильной, жестокой и злой, а ночью получать обратно свою только что рожденную душу без следа пережитой борьбы.
Или нет. Я бы хотела всегда, каждую минуту, и днем, и ночью, жить с раз и навеки данной мне чистой душой. Она не птичка Феникс, и не может каждый день гибнуть и каждую ночь возрождаться. Тогда, скоро и каждый раз чужая кровь все больнее будет обжигать мне руки, новые доспехи будут еще тяжелее прежних, а совесть уже не излечится.
Мне надо выбирать.
Первое – забыть о душе, она привыкнет. Сила, жестокость и злость с каждым следующим боем все надежнее будут ее уничтожать. Я буду беспрепятственно, бессовестно счастлива в каждой новой схватке, и больше не будет боли. Кровь въестся в ладони, железо пропитает душу, став частью меня, и я буду свободна. Сама жизнь, забросившая меня в войну и вынудившая сражаться, велит мне выбрать это. Это выбрали легионы воинов из всех миров. Почти каждый человек, которому приходилось с чем-то бороться. И я уже начинаю путь в том направлении.
Второе – чудо. Бороться, побеждать и сохранить чистой душу человек может только чудом…
Я хочу сохранить душу. Пусть поможет мне Бог.

Я оделась и вернулась к костру. Парни и Тая сидели вокруг огня и молча смотрели на него. Меня они встретили с легким напряжением, но через минуту расслабились, может быть, почувствовав мое состояние. Дэвид встал и пошел в шалаш, а я уселась на его место. Сквозь пламя я смотрела на Сэма и Люка, на их уставшие и грустные лица, на их глаза, в которых не было ни злости, ни жестокости, на их губы, не зажатые забралами, и поражалась этому. Они не стали другими. Это они несколько часов назад дрались с безумными головорезами, это они их убивали, они сделают это завтра, и это они, спокойные и красивые, сидят сейчас у костра. А я-то сломалась.
Пришел Дэвид и сел рядом. Я почувствовала, как расслабляются его мышцы и, ни слова не говоря, обняла за плечи.
Стало тихо. Костер трещал, сжигая нашу усталость. Тьма за нашими спинами отрезала нас от всего мира, и единственное, что мы видели — это лица друг друга. Ощущение единства было очень сильным и приятным, мы пятеро как будто стали одним существом, центр которого — наше сердце — огонь.
Мыслей не было. Я ощущала поток вокруг себя, поток, уносивший душу из пространства и времени. Не было сознания, не было контроля, не было желаний. Единственное, которое мелькнуло — чтобы ночь не кончалась, и чтобы костер не погас.
Тая, покусывая губы, смотрела на Люка. Потом решилась и, обняв, привлекла его к себе. По его лицу скользнула счастливая улыбка, он потянулся и закрыл глаза. Сэм переместился за мою спину и уложил меня к себе на колени.
Чувство покоя исчезло. Появилось чувство счастья. Это было слишком хорошо: его явное желание быть со мной, ощущение его рук на моих плечах, его дыхание в моих волосах. Я почувствовала связь с ним: где-то на уровне груди нас соединила невидимая нить нежности. Я поняла тогда, что он — мой, что он хочет быть моим, что он согласен и счастлив подарить мне всего себя. И я была рада отдать ему самое лучшее, что у меня есть — а в тот момент все во мне было лучшим. Я была  самым ценным в мире — чистой любовью.
В таком состоянии хотелось прожить жизнь и войти в бесконечность.
Ударом колокола возникла тоскливая мысль о том, что обманываться нельзя, что ночь очень быстро пройдет, костер догорит, тьма рассеется, и мы окажемся не наедине друг с другом, а посреди войны, и не останется больше дружбы и любви, вернется бой, и страх, и сила, и смерть.
Я сказала себе: «Завтра забуду об этом. Выкину из головы друзей и счастье».

Глупая. Надо было обмануться. Надо было поверить, что завтра не наступит никогда. Надо было просто поверить.

Часть 3.
Оказалось, что я нахожусь в открытом космосе.
Тела я не чувствовала — может быть, я просто забыла про него.
Я чувствовала все остальное сразу: каждую волну излучения каждой звезды во Вселенной, и сплетение этих волн наполнило меня ощущением абсолютного блаженства. Подобное раньше бывало, и в такие моменты мне удавалось сделать невозможное, но сейчас, когда это пришло ко мне, усиленное в миллион раз, мне ничего не нужно было делать. Я поняла, что именно в этот миг вышла на последний поворот своего лабиринта,  и вижу выход из него — то, что за пределами Вселенной.
Рядом был Мертамор, и он боялся отпустить меня. Очевидно, его ошеломил результат  собственной провокации, и я заметила это. Мертамор — просто орудие моей судьбы. Его руками некто всемогущий ставил мне самые благословенные препятствия, преодолевая которые я становилась сильней и счастливее.
— Вспомни, — проговорил Мертамор, едва уловив ход моих мыслей, — как здорово я тебя сделал! Ты ведь только тогда поняла, насколько плохо может быть живому человеку.
В памяти всплыла ночь, когда душа разрывалась от боли, когда я судорожно вжималась в землю и кричала, не слыша собственного голоса. Пережить такое — стоит нескольких жизней, ведь что мне в награду досталось!
— Спасибо, — сказала я в пространство.
Он удивился и ждал объяснений. Должен же он хоть что-то получить от встречи со мной, кроме смерти.
У меня не было ни одной неприятности в жизни. Я не совершила ни одной ошибки. Никто и никогда не делал мне больно.
Не веря этим словам, он выдернул из моей памяти и продемонстрировал все эпизоды жизни, которые я считала неудачей или бедой.
— Ерунда это, Мерт. На самом деле я только в одном прокололась: боясь потерять любовь, я не позволяла себе любить. Я больше боролась, чем была счастлива. Но я даже об этом не жалею.
— Далеко не все твои мечты сбывались, — подумав, напомнил он.
— Я вообще не должна была мечтать. Не имея представления о том, к чему приводят страдания, я не должна была стремиться их избегать. В жизни вообще нет ничего плохого: нет неудач, нет неприятностей, нет беды. Если бы в моих силах было оградить себя от того, что я считала злом, мне не досталось бы ни одного подарка судьбы.
А мечты глупы уже тем, что мы знаем, о чем мечтаем. Истинное же счастье состоит в том, чтобы испытать неведомую раньше радость — ту, о которой мечтать невозможно. Каждое новое дает толчок для роста и движения. К выходу из лабиринта. К тому, чтобы стать Богом.
— Спасибо, — после паузы произнес Мертамор всей существующей в мире грустью. — Жаль, что поздно.
Знать, что ничего плохого не было, нет и не будет, означает «верить в добро». Это ключ к огромной силе: страх становится бессмысленным, обиды — тоже, ненавидеть не за что… Остается счастье.
Странно. В эту минуту я почувствовала власть над сущим. Окружавшие меня миры могли выполнять любое мое желание, но у меня было только одно — счастья. Всему, что есть.
Интересная вещь получается: люби мир, и он в твоих руках; люби людей — и делай с ними, что хочешь; только люби себя, и никто не причинит тебе боль. Другого не нужно.
— Похоже на правду, — встрял Мертамор, но уже не грустью, а колкой досадой. — Во всяком случае, в данный момент очень реально. Но, знаешь ли, мир полон злых шуток: все это, возможно, неверно.
Сомнение — главная предательская ловушка разума. Когда дело касается жизни и смерти, продолжения или прекращения пути, разуму доверять нельзя, поскольку не в его силах заставить что-то жить, а что-то умирать, и разум не способен двигаться.
— Меня не касаются злые шутки мира, — отозвалась я на отчаянье дьявола. — Я живу по своим законам, и мой святой долг перед самой собой — выбрать те законы, которые приведут меня к счастью.

Часть 2.
— Тэс скажи, ты одна такая на свете?
Я не ослышалась. Этот наивный вопрос действительно задал мне взрослый мужчина, привлекательный и успешный. Главный врач Форта. А глаза его при этом туманились, как у мальчишки. Когда-то очень давно я видела такой взгляд, обращенный на меня ¬– лет в шестнадцать, и уже давно решила, что если увижу его вновь – не поверю.
Вижу вновь. В глазах мужчины отражается моя безграничная власть над ним, и в это невозможно не поверить.
Он не ждет ответа на свой дурацкий вопрос. Он любуется на меня, как зачарованный.
Как это с ним случилось?
Я пришла на медосмотр по распоряжению Дарка, и меня ввел в ступор третий из заданных Станиславом Рушевским вопросов. Сколько мне лет?
— Док, — осторожно начала я, — можете считать меня кокеткой или идиоткой…
— Почему кокеткой? — удивился он.
— Потому что женщины скрывают свой возраст, если хотят понравиться мужчине и думают при этом, что им слишком много лет.
— А почему идиоткой?
— Потому что такой простой вопрос поставил меня в тупик.
Он не понял и выжидательно молчал, держа руку на клавиатуре. Почему-то это вывело меня из себя.
— Ну не знаю! Последний день рожденья, на который я обратила внимание, был двадцать пятым. Подсчитать, сколько времени я прожила после него, невозможно.
Он так и не понимал, а на его холеном, идеальном по очертаниям лице появилось подозрение, что я идиотка. Только этого мне не хватало… Я попыталась объяснить.
— Когда я на последнем задании пробыла четыре месяца, в Форте прошло два. На предпоследнее мы брали с собой компьютер, и по его часам мы провели вне Форта три дня, но здесь нас не было три недели. Получается, что время течет неравномерно в доступных нам местах Вселенной, причем настолько, что в принципе очень сложно подсчитать, сколько мы с Сэмом реально прожили. Вы разве не в курсе того, чем занимаются Неразлучники?
— Интересно… — вместо ответа произнес он и задумался на минуту. — Можно попытаться определить ваш биологический возраст…
— Только мне его не говорите, если это получится. Не хочу знать.
Потом он выкачал у меня с полстакана крови и зарядил ею свою аппаратуру. Потом пригласил на ужин.
После ужина снова пригласил на ужин.
И вот теперь сидит передо мной на полу, задает странные вопросы и смотрит, как на чудо. И с каждой секундой это все приятнее.
Он — моя сбывшаяся мечта. Именно при виде таких мужчин у меня по неизвестной причине всегда сжимался желудок и мысли текли в определенном направлении, точнее ползли, поскольку к активной мыслительной деятельности я становилась неспособна. Почему нежная гладкая кожа на мужском лице, пухлые мягкие губы и обязательно глубокого серого цвета безмятежные глаза в сочетании с темными жесткими волосами вгоняли меня в такое неадекватное психическое состояние, непонятно. Да, еще мягкая такая, ленивая, манера держать в пространстве высокое чуть полноватое тело… И все это имеется у Станислава, а Станислав, со всем этим, на данный момент имеется у меня. Мужчина моей мечты у моих ног —  вот оно счастье…
—  У каждого мужчины должна быть такая женщина,  —  между тем бредил он. — Настоящая, в которой есть все самое лучшее, о чем думал Бог, создавая Землю: красота как дар, свободный и быстрый ум, удивительно чистая душа. И что-то еще, прекрасное и сильное, меняющее мысли и покоряющее, чему я названия не знаю. Я никогда не видел ничего подобного и не знал, что такое чудо возможно! Ты – совершенство.
При этих словах я окончательно оторвалась от реальности и поплыла в медленном ласкающем потоке. Они прозвучали настолько убедительно, что я ощутила себя действительно богиней, Женщиной как Высшим Существом – идеальным творением Создателя, совершеннейшим из всего, что есть на свете. И, странное дело, вместе с этим ощущением пришла отчетливая мысль о том, что я не лучше ни одной из живущих на свете женщин. Мы все, какими бы ни были, - самые красивые, самые умные, самые притягательные – в глазах любящих мужчин…
У каждого мужчины должна быть женщина, которую он любит.
— Станислав, это немного не так, - все еще нежась в потоке, осторожно сказала я. – Ничего ангельского во мне нет. Знаешь, сколько человек я убила? И война – в моей сути также, как способность дышать.
По его лицу не пробежала тень. Поволока осталась в теплом взгляде, и, словно не услышав, он продолжал:
—  Тэс, милая, ты фантастическая женщина! Как можно быть такой хрупкой и такой сильной?!
Точно, главдок переработал, и его нынешнее состояние – своеобразная форма усталости. И все же…так приятно разделять его сумасшествие!
Жаль, что способность сохранять в памяти души и воспроизводить потом испытанные мгновения счастья утрачена мной две жизни назад.