ЗОЛОТЫЕ ЧУСЫ
Она и не подозревала, что серёжки ей куплены в форме её запретного цветка. Едва завидев на витрине эти уютные золотые створки раковины, будто отороченные по краям сверкающей алмазной крошкой, он ощутил, как низ живота залило теплом.
И всё, что он знал, это жгучее желание приникнуть поцелуем к этим золотым губкам, прильнувшим к аккуратному ушку, олицетворявшим золотую копию вечновожделенного. Надвигая на брови каску, он ощущал себя в гермошлёме и словно погружался в волны Балтики, согретый живым видением.
Водка... Она плескалась в рюмках жидким кристаллом, усиливая резкость и яркость видения, в ней купались причудливо солнечные лучи из вечно открытого настежь окна, и прелесть мандаринового сока текла по пальцам, смешанная с горечью масла из кожуры, иначе подсушенные плоды было не очистить. Мандарины мялись в руках красным золотом.
В чём заснул, в том и встал. Лацканы парадного пиджака вылезали из-под куртки, мешали вести машину. Галстук душил. Он матюгался молча, косясь на мятые брюки. В голове шумел айвазовский синдром. Пробирался к порту задами, гаражами, пасуя перед гайцами. Там, в ящичке под компом, рюмка коньячного спирта, с немецкого парома. Заведомый переход в другое измерение. Где нет боли, внутренних терзаний, мерзлоты под скальпом. Одна рюмашка высвобождает тайники радости, на дне которых сверкали всё утро после обморочного пробуждения золотые чусы.
И не знала, что она в серёжках, как замкнутая в золотой клетке, и глазищи зелёные из-под густой, наискосок, чёлки, - внутри. А серёжки выходят на передний план и заслоняют всё. И линии все плавные, и сходятся там где надо, как в Масштабе Бонжана, закономерно и удивительно. В выпуклых и немного высокомерных складочках он видел теоретический чертёж корабля.
Так и катились эти чусики на круглых ушках, к вящему удовольствию хозяйки, услаждая его взоры. Тусили как-то у её подруги, с подругами, кругом их питерские дворы, арки, где они росли вместе, учились отличницами, влюблялись, напивались.
И после нырнул он в её постель, она вся жаркая, глаз сверкает, как серёжка в ухе, пьяна и роскошна. Он набросился, внутри натянулась сладкая струна, овладел, забился.
А она захохотала гортанно, разбросав руки: - Чего ты стараешься, я без Кузнецовой всё равно не кончаю. Сейчас ей позвоню…- И затыкала неверными пальцами в кнопки телефона.
…А про то, отчего она те серёжки носит, она так и не узнала. Отчего у него горло перехватывало, как горячим полотенцем.
Сама она гордилась втайне своей грудью.