На фото: мама Руденко Пелагея Васильевна (р.1910 - 1969) с внуком Димой.
Мама
Женя иногда посещал маму в Алма-атинском госпитале, прилетая в Казахстан с Северной службы. В феврале 1969 года Врач-онколог сказал ему, что операцию маме делать поздно, и ей осталось жить один – полтора года.
Из денег, которые оставил маме Женя и средств, которые привозил ей в Алма-атинский госпиталь отец, она выкраивала двадцать-тридцать рублей и посылала мне в консерваторию.
Мне и сейчас горько при воспоминании о её заботе в таком болезненном состоянии. У неё всегда была установка на выздоровление. Точно, доподлинно, она ни о чём не знала. Знали все мы.
Мама в нашем представлении всегда была опорой в доме, хранительницей очага, здоровья и покоя. Она и только она рассчитывала и планировала материальную жизнь в семье. Родив, вырастив и воспитав пятерых детей, она посвятила свою жизнь им, дённо и нощно раздумывая и промышляя всё на перспективу.
Папа в семье был добытчиком средств к существованию, зарабатывая их шофёрским трудом, не отказываясь ни от дальних командировок, ни от срочной работы в любое время суток.
Занятая тяжёлым, без коммунальных удобств и бытовой техники, домашним трудом, мама старалась заработать на семью шитьём. Мама очень хорошо шила и кроила. В семье не было проблем ни нижней, ни с верхней одеждой. Она шила всё и для всех возрастов. Сейчас я удивляюсь, как она всё выкраивала?!.
В руках сантиметр, карандаш, мелок, набор игл, ниток, портняжские ножницы, напёрсток, несколько лекал и верная подружка – Зингеровская ножная швейная машинка, которую мама сама, при случае, и обслуживала. Найти мастера по ремонту швейных машин тогда, как и сейчас, было почти невозможно. Никакой теонии или пособий.
Снимала мерки, выкраивала; при необходимости,- смётывала. Примерка, коррекция по фигуре, утюжка при сшивании. Мама шила и на заказ. Заказов поступало много. Мама, бывало, не спала ночами. Оценивая по нынешним временам, шитьё тогда стоило очень дёшево.
К примеру, покроить и сшить взрослое штапельное платье стоило пять или семь рублей. Мама шила платья и нам, мне и Раечке. Потом мы шили с Машей себе сами. Тогда котировалась юбка – клёш, «полусолнце», «солнце». Благо, ширина ситца позволяла выкраивать такой фасон.
Мама очень вкусно готовила: борщ у неё получался всегда наваристый, ароматный, с обилием разных овощей. Пельмени делала вкусными и лепила их так искусно, красиво и одинаково, будто они с заводской линии.
До сих пор помню штрудли, казахский бешпармак,- так произносил его папа, знаток казахского быта. А какие котлеты она готовила – воплощённая мечта!
Маму уважали все и часто прибегали к ней за советом или с просьбой что-то покроить или пошить.
В последние годы, имея, казалось бы, столько взрослых детей, мама была очень одинокой. Она очень любила внуков, но все они , как и мы, дети, были далеко от неё. Папа всегда в рейсе, в пути…
Морально дорого обошлось нашим родителям наше общее стремление к учёбе, к совершенству. Мы выполняли, отчасти, и их завет и желание, чтобы мы жили лучше, чем прожили свою жизнь они…
Мы оправдали их надежды. Николай и Евгений окончили Ленинградский инженерно-строительный институт, Мария - Ленинградскую лесотехническую академию, Алексей - строительный факультет Московского института железнодорожного транспорта, я - Новосибирскую консерваторию. Наши родители всегда гордились нами.
Так трудно было сознавать, что её через некоторое время не станет. Это не совмещалось со здравым рассудком, я не могла осознать эту грань между «быть» и «не быть», это доставляло невыразимые душевные страдания.
С мамой
В апреле маму выписали из больницы, и в сопровождении отца она вернулась домой, в Кустанай. В конце месяца, готовясь к празднику Пасхи, она хлопотала у печки: стряпала куличи.
Неловко повернувшись, мама упала и сильно ушибла ногу. Она сильно хромала, потом ей стало лучше, но к лету она почти не могла ходить.
Небольшой огородик она засаживала с большим трудом. Её нельзя было заставить лежать. Ей постоянно нужно было что-то делать.
Дома в то время находились отец и Алексей.
БОльшую часть летних каникул я провела дома и две недели у Евгения. Из дома я поехала в консерваторию с тяжелым чувством. Маме стало хуже. Ушиб усугубил её общее состояние. Ни массаж, ни физиотерапию ей проводить было нельзя.
Прибыв в консерваторию, я справилась о состоянии мамы. Отец сказал, что она не встает. НаписаВ заявление на академический отпуск сроком на один год. я уехала домой.
Днем и ночью я была с мамой. Она не вставала, потом она уже не могла и приподняться. Она постоянно звала меня. Приходя в сознание, ругала и прогоняла учиться: «Что ты сидишь около меня, как дурочка. Поезжай учиться. Мне уже лучше».
Бесконечный и беспокойный альтруизм поглощал её и во время болезни. Постоянная забота о семье, детях, но никогда - о себе. Постепенно она теряла чувство реальности. Двенадцатого декабря наступил перелом.
Через весь город, в чём была, рыдая, я бежала на почтамт отправлять всем телеграммы.
Евгений прибыл раньше всех и застал маму в сознании. Между ними состоялся короткий разговор, который в точности повторил тот, что приснился ему во сне за несколько дней до отъезда в Кустанай.Что это? Телепатия?..
На следующий день прибыли Николай и Мария. Тринадцатого декабря 1969 года мамы не стало…
Через неделю отчий дом почти опустел:
Николай уехал к семье в Магнитогорск, Мария – в Тихвин, Евгений - на службу в Калининград, я собралась прервать академический отпуск и ехать в Новосибирск; дома с отцом оставался Алексей, он оканчивал десятый класс.
Без мамы
Новый 1970 год мы встретили осиротевшими. Четвертого января я решила уехать в консерваторию и сдавать зимнюю сессию. В течение января и каникул в феврале я готовилась к экзаменам. Во второй половине февраля я хорошо сдала все экзамены и зачеты, кроме одного.
Самой сложной для меня оказалась политэкономия, которая изучается в первом семестре с последующей аттестацией. Однокурсники обеспечили меня конспектами, толстый учебник по политэкономии я успела лишь просмотреть. Преподаватель на экзамене лояльно подошел к моей аттестации и выставил «удовлетворительно».
Мало-помалу я снова врастала в жизнь.
В большом концертном зале консерватории имелся орган, установленный немецкими мастерами. На нём занимались педагог-органист, его студенты и концертировали приезжие музыканты.
Как-то, всего на два дня, в консерваторию приехал Леопольд Дигрис, известный органист. Срочно нужна была афиша. Председатель профкома консерватории Мартиросян Аршалуйс Мартиросович нашёл меня, - я была членом профкома,- и попросил меня написать афишу.
Он знал о моих оформительских способностях. Мне дали обычную ручку с перышком «лодочка», фиолетовые чернила для авторучек и лист ватмана. Больше ничего не было.
Я потратила весь вечер, карандашом и линейкой вычерчивая сетку под будущие прописной и строчный шрифты. Много времени пошло на закрашивание букв. Но афиша получилась красивая. Буквы с лёгким наклоном, но все под одним углом.
Почему мне этот случай запомнился? Потому что Л. Дигрис после запланированной и обозначенной в афише встречи со студентами и преподавателями консерватории взял афишу себе на память.
К концу третьего курса были уже сданы зачеты и экзамены по полифонии, аранжировке, инструментоведению, чтению хоровых партитур, хороведению, хоровой литературе, дирижированию, истории КПСС.
По Марксистско-Ленинской эстетике у нас был Гуренко А.С., бывший пианист, молодой, энергичный, в дальнейшем претендент на место ректора консерватории.
В это время сама собой начинает возникать идея досрочного, на четвертом курсе, окончания консерватории.
Нас было трое: Качанов Коля, Полушкин Коля и я. Мы получили разрешение ректора и начали работать с хором над дипломной программой. У меня в программе были три обработки народных песен сибирского композитора Можина и «Agnus Dei» из Реквиема Моцарта.
Нам не повезло. Престарелый ректор консерватории был на грани снятия с должности. Он испугался, что запланированное ранее количество выпускников на следующий учебный год не будет выполнено, за что ему могут быть неприятности в министерстве. Нам запретили вести подготовку к досрочной сдаче государственного экзамена по специальности.
Государственный экзамен по научному коммунизму мы успели сдать в зимнюю сессию. На пятом курсе мне оставались зачет по дирижированию и госэкзамены: дипломная работа с хором и методика работы с хором.
Между тем, я уже искала место работы, чтобы получить туда распределение. У меня было желание поехать работать в Норильск. Но в последний момент туда получил распределение выпускник из Московской консерватории. О чём мне пришло письмо-уведомление из Норильска.
Каждый из нас троих искал свое распределение сам. Я получила согласие из Рубцовска и Кургана. Наше отсутствие на пятом курсе было оформлено направлением на преддипломную практику по месту будущей работы.
С сентября 1971 года я стала преподавателем дирижерско-хоровых дисциплин в Курганском музыкальном училище. Полушкин Коля уехал в один из городов Сибири, Качанов Коля после окончания консерватории, женившись, уехал в Канаду.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/12/18/251