По просьбе читателей, приславших пожелания после прочтения моей статьи "Наставник", включаю на свою страницу несколько стихотворений моего Учителя Альфреда Гольда, и небольшие сведения о нем самом. Так что, друзья-коллеги, прошу любить и жаловать, оценить, и написать ваше мнение о представленном.
Альфред Гольд
(Альфред Генрихович Гольденберг, 1939-1997)
Родился на станции Бурея Хабаровского края. Детские и юношеские годы прошли в Свердловске. Поэт, публицист, член Союза журналистов СССР, Союза российских писателей. С 1971 по 1988 годы жил и работал на Крайнем Севере Тюменской области. В качестве спецкорреспондента Салехардского окружного радио, а затем – заместителем редактора газеты «Трасса» в Надыме был непосредственным свидетелем и участником освоения гигантских газовых и газоконденсатных месторождений Арктики: Медвежьего, Уренгойского, Ямбургского. Организатор и первый руководитель литобьединения «Надым». Автор публицистических книг: «Полярные встречи», «Надым», «Десант на Ямбург», «Имя – трассовик», «Медвежье. Имена и судьбы»; поэтических сборников: «Колесница», «Дерево тревоги» и др.
Поэтическое наследие Наставника огромно. Чего стоит его драматическая поэма "Алтарь Иеронима Босха "Сад земных наслаждений"!..
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Я – сын российских рощ
и внук сухих пустынь
кровавого библейского Востока.
Веками возводимые мосты
в один соединили два потока.
Мой предок жил за тридевять морей,
да бич изгнанья по сердцу ударил,
и без верблюдов, без поводырей
скитальцем он шагнул навстречу далям.
Струился пот по смуглому лицу,
тонули ноги в проклятых болотах,
но предок шел, грызя свою мацу,
лесами римлян, галлов и остготов.
Он шел по землям, где народ крутой,
где нехристей приблудных не любили
и, поклоняясь на купол золотой,
их по носам «за господа» лупили.
Светла ли ты, изгнанников звезда?..
...А на Руси светлейшей – прадед мамы
метал стога, а может, пас стада,
а может, строил купольные храмы...
А над землей ходили облака.
И всяк по-своему молясь перед рассветом,
вставали прадеды.
И был наверняка
один бродягой, а другой – поэтом…
Всяк о своем мечтали старики
и миру всяк по-своему дивились.
Вот почему дорога и стихи
в душе мой навек соединились.
Вот почему восточная печаль
и русская отчаянная удаль
в глазах моих, тоскуя и крича,
живут и только – хорошо ли, худо ль!
Вот почему, буранами дорог
гоним,
брожу, похожий на мессию,
но где бы ни скитался и ни дрог –
люблю до гроба родину – Россию.
***
Мне не везло на танцплощадках.
Другим везло, а мне вот – нет…
А как визгливо, беспощадно
оркестры хохотали вслед.
Острил удачливый битюг,
на сорок пятом косолапя.
Я покидал кипящий круг,
и шел, светящийся, как лампа.
В аллеях пенилась сирень,
свисали звезды виноградом,
а я спешил: скорей, скорей –
в уединение, к тетрадям.
Спасенье – не на долгий срок…
И вновь спускался я на землю.
Как страдал я от невезенья!
И обьяснить его не мог.
Но помогла сама судьба
решить загадку из загадок:
ведь просто не было Тебя
ни на одной из танцплощадок…
***
В духоте полночных станций,
в одиночестве, в тоске,
под колючими кустами –
от беды на волоске;
даже в шторм,
когда на гребне
разом хрустнуло весло,
и в грозу,
когда деревья
разрывались –
мне везло.
Мне везло на перекатах
ледяных сибирских рек,
в тесных кубриках, в палатках…
Я – везучий человек!
Потому
родную землю
мне б хотелось одарить.
А кого же за везенье
мне еще благодарить?!
В СТОГУ
Живу минувшим,
тем, чего и не было.
И только сны рисуют на стекле
полночный луг,
духмяный стог и небо,
приклепанное звездами к земле.
Лежу в стогу,
не ведая дремоты.
И тихо, тихо тикают в крови
дневные токи-отзвуки работы,
и грудь томит предчувствие любви.
Я полон сил,
покуда не открытых,
и чувств, не расшифрованных пока.
И жизнь моя проста, как вдох и выдох,
как сердца стук, как первая строка.
В стогу лежу,
светло раскинув руки.
В стогу высоком,
в лучшем из стогов!..
И волны дум свободны и упруги,
и нет у них гранитных берегов.
МЕРТВАЯ ДОРОГА
Дорога, дорога…
Рассохшие шпалы,
На рельсах –
Оборванные провода.
Штурмуя болота,
Минуя увалы,
Она – ниоткуда,
Она – никуда.
Прогнили мостов
деревянные ноги,
вороной сидит
на столбе тишина.
Составы не ходят
по этой дороге,
с того-то и названа
мертвой она.
Судьба ее – в памяти
лишь очевидцев,
в истории строчки
о ней не найти.
Я видел не раз
на стареющих лицах
такую ж пустынную
горечь пути.
Как эти мосты переломлены брови,
как рельсы,
морщины ржавеющих дней.
с дорогою проще:
придем, восстановим.
С душой человека
гораздо сложней…
***
Прости мне, друг!
Еще не подытожен
мой бренный путь, но чудится уже:
я уходил, когда чуть был моложе,
совсем с иными чувствами в душе.
Я покидал забитые вокзалы,
восторгом отражаясь в зеркалах.
Моих разлук сплошные интервалы
не заполнял утрат холодный страх.
Теперь уж все не так, как было прежде:
прижав к груди друзей или родных,
я предаюсь единственной надежде –
что, может быть, еще увижу их!
Что подчинясь неписаным законам
и возвратясь, как блудный, на круги,
я вновь услышу в улице знакомой
и смех друзей, и мамины шаги…
И я смотрю, как по аэродрому
бегут огни. И думаю о том,
что, может быть, лишь тот и предан дому,
о ком годами бредит отчий дом…
ПОКАЯНИЕ
Вот только жаль распятого Христа…
В.Высоцкий
Из тайных изб выносим явный сор.
Из края в край идет работа споро…
Но чистых нет. И личный непозор
не отделить от общего позора!
«Вот только жаль распятого Христа…»
Увы, певец! И ты повинен - в крике:
что, как не правда дерзкого шута,
укажет путь к спасению владыке?!
Теперь по свалкам скачет воронье.
И не понять, где праведность, где – злоба.
Но жнущий ложь и сеющий ее, -
во все века! – они повинны оба!
***
Так родилась еще одна баллада…
Весенним днем в азарте молодом
шабашников веселая бригада
по бревнышку раскатывала дом.
Их бригадир – не старше всех летами,
тельняшку сняв, бодрил: «Погорячей!»
Дом уходил… Разинутыми ртами
глотали пыль развалины печей.
А я стоял, прикинувшись прохожим,
глядел приговоренному вослед…
Я в этом доме двадцать весен прожил,
с его крыльца увидел белый свет.
С того крыльца как громко мы кричали,
приветствуя шагающих бойцов!
На том крыльце отцов своих встречали,
хотя в лицо не помнили отцов.
И нам казалось: так всегда и будет –
наш дом, терраска, тополь у ворот
и общий столик, где пластинки крутит
послевоенный ласковый народ.
И будет день благоухать дровами…
И ночь крыльцом поскрипывать в тиши…
Шабашники! Не дом они ломали –
планету детства, юности – души!
НОВОСЕВЕРЯНКА
У мечты – цвета фазана.
У любви – тропа Христа…
Я прочту тебя, Сюзанна,
как мелодию с листа!..
Там, где горные вершины,
где инжир и абрикос,
ты оставила кувшины
с родниковой влагой слез.
Видно, было не до свадьбы
под певучую зурну;
видно, горькое: «Удрать бы!» -
перемазало судьбу.
Вот и высунули жала
две змеи: навет и месть.
Вот и звякнули кинжалы
за поруганную честь!
И с родимого порога,
очерненного молвой,
увела тебя дорога
в этот сумрак снеговой.
Не казни себя, Сюзанна!
Вечный свет твоим очам!
Им ли темными слезами
умываться по ночам?
У тебя ж они, как сливы,
осиянны и теплы!
О таких поют Муслимы
И Полад Бюль-Бюль оглы!
Улыбнись. Включи приемник.
Прогони обиду прочь.
У России нет приемных,
так и пишем: наша дочь!
***
Что-то, мама, мне тоскливо
в шумном дружеском кругу.
Прошлой ночью сука выла
на полуйском берегу…
Выла так по-человечьи –
в небеса, в пустыню, в глушь,
словно баба – в поле сечи,
где погиб кормилец-муж…
Я сидел в казенном доме
безрассудства своего,
где кровать и стол, а кроме –
никого и ничего…
Чутким ухом психопата
я внимал – я слушал вой,
повторяя виновато:
только б что-то – не с тобой!
Только б мимо, мимо, мимо
всех, кто дорог, всех, кто мил…
И душа моя дымила
сигаретами «Памир»…
ПОКОЛЕНИЕ
Мужчине - двадцать два. Он был в Кабуле,
он видел смерть лицом к лицу – в упор.
В его груди – две чужеземных пули,
в глазах- хребты немых афганских гор.
А кто же мы:
ты, блеющий о благе,
и я – столяр кривых плакучих лир?
На вид – отцы, по сути – бедолаги.
Побила моль парадный наш мундир!
Отцы за нас! – с гранатами бросались
и сыновья…
А мы – иных кровей?
Не понимаю, как мы затесались
между отцов своих и сыновей!?
Как с неприкосновенностью экспертов
дошли – в своих бетонных желобах –
от похоронок в сереньких конвертах
до черной скорби в цинковых гробах!?
***
Зеленый ветер утренней травы…
Зачем живем? О чем ночами плачем?
Начать бы вновь – с заветренной поры
да с памятью, чем прежний путь оплачен!
Притих рогоз. По заводи – туман,
В окошке муха бьется, как слепая…
Неужто бы вернул самообман,
душой и телом к слову прикипая?
Неужто бы, ликуя и любя,
наивный, вновь поверил в небылицу,
что Всетворящий создал – для тебя
и дерево, и женщину, и птицу?
Избавил нас. И слава Те. И пусть!
Туман растаял – ива обнажилась.
И уж вполне о том приятна грусть,
что жизнь прошла, как песня не сложилась…