Провинциальные хроники. От Осени до Весны

               

Ветер теребил листву, перекидывал  через пороги. Ворочал её, бесплотную, отбрасывая от невидимого гибкого батута во все стороны  по очереди, вертел на 360 градусов, играл в одиночку -  не успевая  заметить  реакции...

- Дэни, марш в машину! Прокачу с ветерком – верх опускать не будем! Скорее, малыш! Иначе ветер ускользнет, едва показав хвост...

Дорога покидала город нехотя: капризными поворотами, ухабами, галькой. Но вскоре одумалась – успокоилась, с каждым километром все больше превращаясь  в ленивого, лоснящегося ужа.
Блики солнца лишь на миг опускались на его крепкое тело и тут же отлетали обратно - игра дошколят-лучиков с молчаливого согласия мощного родителя – Солнца -  на ясном, без облачка, небе...

Машина сломалась как всегда  некстати.
Дэни бегал по огромному полю подсолнухов и орал, как оглашенный.
ОНА, облокотившись о капот, «загорала»...
Что может быть прекраснее последних, щедрых дней теплой осени?..
Любопытные солнечные зайчики впивались поочередно: ложбинка на груди  под каплей выреза, щека, лоб... Но если обожгут, то только нос...
Удивительное время: глоток, еще  глоток...
«Какого утра облака ко мне прильнут,
Не отделяя день вчерашний от сегодня?..» - доносилось из радиоприемника...

К вечеру сильно похолодало.
Дэни давно спал в натопленной бабушкиной комнате, утомленный сбивчивым рассказом о невероятных приключениях шестилетнего мальчика. Самого обыкновенного, с ободранной  коленкой под цветастой пижамой. Он улыбался во сне, вспоминая победу над изумрудной, словно собранной из деталей конструктора, стрекозой: она потеряла его за огромной головой  мохнатого, набухшего подсолнечника...
Это был сон великого полководца!

Неосвещенные углы дремавшей комнаты изредка потрескивали, торжествуя победу над холодом, и несмело подрагивали прозрачными, тонкими картинками снов-миражей. Словно колода карт подброшена мастером - и застыла... В чем-то густом, влажном, слегка липком.
Здесь же разместились гротики летучих, писклявых и изящных цариц ночи... Легкие потоки воздуха шелестели листьями камыша, бесшумно шерстили  иголки нарисованного дикобраза.
Дэни спал...


А Клэр возвращалась домой, увеличивая и увеличивая скорость, в попытке обогнать  клубы черных грозовых туч. Узкий просвет над палевым закатом стремительно уменьшался.
Два неба, два мира, два потока - горячий и холодный – две армии, обмундированные по нелепости в одежды единого цвета, вооруженные до зубов сверкающим, грохочущим, воистину молниеносным оружием, обрушились друг на друга.
Смешиваясь – и отталкиваясь, скрещиваясь вновь – и разлетаясь, как разнозаряженные заряды. Доблестные воины готовы были погибнуть, обрушившись на землю, но не сдаться...
Редкие, робкие капли дождя. Беззвучные, со стыдом покидающие первыми  поле сражения.
Но их становилось все больше и больше. Больше и больше. И нет уже стыда, нет в них различия, есть только отчаяние, колотящее со всей силой по стеклам и железу автомобиля...

Клэр выскочила из машины, почувствовала колючие, тонкие уколы капель по щеке, по уху. Вбежала, почти влетела на крыльцо – под крышу. Было темно, свет не горел.
- Мэтт... ты дома?
Тишина.
Изящным, почти кокетливым движением головы она стряхнула с волос влагу. Сбросила туфли, шлепнула по выключателю.
- Выключи свет!!!

ОН сидел на второй ступеньке деревянной, закручивающейся на второй этаж лестницы: широко расставив ноги, уставившись в пол.
Два мокрых, передразнивающих друг друга, башмака стояли рядом. Один был украшен таким же мокрым, как он сам, вывернутым наизнанку в форме розочки, носком. Другой довольствовался парой прилипших резных листьев...

- Что с тобой? Что случилось? – она присела на корточки, руки медленно поплыли вверх, ладошки легли на впалые, слегка колючие щеки...
Спираль времени в эти секунды, как часто бывает от неожиданности, удивления или испуга, расправилась, вытянулась в трубочку. В такую, что обладает способностью пружины - коротким, обжигающим ударом  напоминать: никто не заслуживает дополнительных мгновений - только оно, время.

- Что с тобой, мой хороший, мокрый ... ?
Ей хотелось назвать Его щенком, вернее,  именно так она назвала его про себя: мокрый, казалось, побитый. Соседскими сорванцами-мальчишками... Но она  не посмела и осеклась...

- Первой лиги нам не видать -  мы проиграли. Мы проигрались в пух и перья! По-другому и не скажешь!- почти вскрикнул ОН и неожиданно, закрыв лицо руками, заплакал...

- Ну что ты?.. Что ты, мой родной!

Ей хотелось пожалеть, прижать его к себе, такого большого, такого беспомощного в эту минуту. Как ребенка, что прибежал домой не столько за помощью, сколько за возможностью ощутить себя правым, сильным, любимым и защищенным.
Она гладила Его по голове, плечам, в такт материнскому инстинкту, под ритм колыбельной или сказки, что пела и рассказывала маленькому Даниэлю до того момента, пока он не вырос окончательно в день своего пятилетия...

- Это такие мелочи! Сколько еще времени... Сколько побед... Ты... Вы еще...

ОН вскочил, оттолкнул, закричал.

Один туфель полетел под диван, второй – в сторону кухни.
Шаги мерили комнату, руки болтались им в такт. ОН что-то говорил: то обращаясь к небу, то указывая почему-то на дверь...
Великий оратор-педагог старался охватить все мыслимые и немыслимые  возможности  слушателей.
Задрожала вопросительно люстра. Взлетела штора, стыдливо прикрывая окно. В страхе пролетел мимо дома автомобиль...

Но вдруг все стихло.
Клэр наблюдала, как, совершенно бесшумно, через всю комнату, прокатился стул, оказавшийся минутой раньше  неосмотрительно близко от длинных, спортивных ног. Как одна из этих же ног заплясала, заковыляла, вдалбливая что-то в пол в абсолютной тишине.
Это напоминало приглашение на магический танец, совершаемый сознанием над простым, примитивным, физически нелепым существованием.
Обе руки подскочили вверх, в одной из них фантастическим образом появилось нечто: прозрачно-молочное, тонкое, похожее на кальку или окрепшую кисею. Фотографии?..
Мелкий  взрыв, фонтан – и легкое кружение: вправо-влево, ниже, ниже...
Крупные снежинки в зимний погожий день, в полной тишине предрождественского ожидания.
Раз-два-три,
Раз-два-три...
Может, это Вальс?
Но почему так тихо? Почему не слышно музыки? Только это «раз-два-три»...
Клэр сдавливала пальцами виски – ритм не сбивался ни на минуту. Наоборот, все громче, все четче отстукивал такты могучей торжественной песни...


2.
Одинокую осень, окончательно загрустившую и выцветшую до прозрачности, осторожно, почти извиняясь, отодвигала в сторонку дерзкая  преуспевающая красавица - зима.
Обещала припорошить, укрыть и даже заморозить до беспамятства разочарования, промахи и ошибки кипучей работы, пылающие золотом обрезки и осколки надежд.
Расположив удобно белые бока одежд, успокаивается, почти замирает она, отменив время, движение, течение. Покой вечного холода.
Весна – Волшебница, ее тайн не разгадать никому.
Лето – чудесно, мощно, ослепительно.
Осень... Осень – жалко...
А Зима? Для чего приходит Зима?..


- Дэни, нарисуй мне озеро, и чтобы птицы ... с большими крыльями. А на берегу ...
       - А на берегу я нарисую мельницу.
       - Мельницу? Зачем?
Откуда она  на озере?
Дэни, озеро не может крутить мельницу!
       - Почему же? Вода может всё!
       - Нет, Дэни, вода в озере стоит, она не движется. Мельницы строят у реки.
       - А кто движет реки?
       - Капли... Одна за другой. Одна за другой...
       - В моем озере будет много капель! А еще им будет помогать ветер!
Моя мельница обязательно заработает, я знаю - она мне подсказала!
Это  моя мельница...


- Какая смелая, какая умная и сильная девочка Герда, - думала Клэр, четко выстукивая, точно  подсвечивая, звонкими каблучками путь до ближайшего книжного и единственного в городе магазина «Старой книги».
Непременно куплю Андерсена, его сказки. Почитаю Дэни. Пусть знает, что не всегда побеждает в жизни тонкое, теплое и нежное.
Что есть бурые  бурные реки - лишь ломающие. Огонь – сжигающий. А шипы – без роз...
Поверит ли? Это ведь сказки. А они, как и дурные сны, растворяются при первом живом – дневном – свете...
Он мальчик разумный, серьезный и большой. Он попробует, он постарается меня понять...

- Мамочка, я не хочу встречать Новый год. Я останусь в Старом. Там мои друзья. Там девочка  с полным коробком спичек...
Там лето! Там было тепло.
Там рыбки в круглом аквариуме, что мы выбирали с папой...
Аквариум разбился... И за рыбками мне теперь не с кем ухаживать...
Мне было хорошо, мама... хорошо.
А теперь я ничего не хочу...
       - А как же твое озеро? Как мельница? Как ручей, что их питает? Замрут навсегда? Останутся в вечном холоде?
Нет, Дэни, ты не можешь их оставить. Как не можешь разлюбить тепло. Даже если...
А теперь беги, беги вперед! Только не поскользнись...

3.
Одинокий, мелкий, почти сухой  дождь натягивал и натягивал тоненькие, рассыпающиеся на меленькие  кусочки от дыхания воздуха, болезненные струны.
Хотелось взорваться, превратить его в детище огромной, безобразной, болезненно-бесформенной тучи-пузыря, что обрушится на землю с налета и тут же наполнится вновь от неизвестного, жестокого своей щедростью источника.
А Земля лишь стонет – потухшая, бессильная – изредка выгибаясь мелкой волнистой дрожью.
Такой, необычно грустной, появилась в этом году весна.
Пытаясь открыть  солнечно-синие глаза, силилась поднять тяжелые, наполненные влагой веки, но, обессиленная, оставляла попытки...




          «...Ох, как тянулись мрачные зимние дни! Но вот пришла весна, засияло солнце.
          — Кай умер, он больше не вернется, — сказала маленькая Герда.
          — Я этому не верю! — возразил солнечный свет.
          — Он умер, и больше не вернется! — сказала она ласточкам.
          — Не верим! — ответили они, и, наконец,сама Герда перестала этому верить.
          — Надену - ка я свои новые красные башмачки, — сказала она как-то утром. — Кай еще ни разу не видел их. А потом спущусь к реке и спрошу о нем. Было еще очень рано. Девочка поцеловала спящую бабушку, надела красные башмачки, одна-одинешенька вышла за ворота ...»   




Вперед,  Дэни, вперед!
Всему свое время.
И на все воля Божья!..