Когда он сбился с выбранного пути, предал вписанные в сердце идеалы? Он помнил, как вмиг перестал различать правду и ложь, и оказался на обочине жизни, в той самой клоаке, из которой даже памяти не вернуться. Горящее стремление только вверх, всё выше и выше поднимая планку в жгучем желании совершенствования, растворилось, как мираж. Но вместе с тем он осознавал, что кошмар бессмысленного прозябания – это его свобода выбора, и это было страшнее всего.
И вот, гнетущая подавленность от ощущения того, что в жизни нет ничего постоянного, незыблемого, раз и навсегда данного. Как - будто ты идёшь по заваленному хламом переулку, окружённому с обеих сторон серыми, обшарпанными, в грязных потёках, стенами. В хлам превращено всё, - и нужное, и не нужное человеку. Всё, что тебя печалило и радовало, тяготило и заботило, - всё под ногами, в пыли и грязи, в этой мерзкой, омертвевшей клоаке. Она засасывает всё дальше и глубже, и нет сил что-то выправить, как нет сил безрукому сжать кисть в кулак. И ты бредёшь по останкам человеческой жизни, тяжёлыми башмаками наступая на то, к чему совсем недавно боялся прикоснуться. Твоё лицо изрезано глубокими морщинами страданий, и слёзы оставляют кривые, зловещие борозды на твоих щеках.
Вдруг взгляд твоих опустошённых глаз падает на что-то родное, близкое сердцу, но прежде чем спёкшийся рассудок пошевелится, грубый башмак уже втопчет в грязь это смутное видение. И ты продолжаешь путь, бессмысленный путь получеловека, в надежде на то, что где-то всё же светит солнце, и дети расчёсывают красивых кукол, строя песчаные воздушные замки, и что люди знают чистые счастье и радость, и мир утопает в радужном сиянии красок, не скупясь на яркие тона. Музыка, как воздушная оболочка, окружает светлый, вечный мир, забывая о скорби, о тех невыплаканных слёзах существа, уже прошедшего по этим сказочным проспектам, и вдруг, по воле судьбы, вновь оказавшегося на той черте, где зло легко сменяется добром, а доброта – жестокостью; где нет ничего святого, и нет ничего возвышенного; где праведник и жулик пьют из одной кружки, а братья вдруг становятся врагами. Меркнет счастливый свет в твоих глазах, перестаёт вдруг радовать мечта, твоя сокровенная мечта, и превращается в золотистую тонкую фольгу, выскальзывающую из слабых рук. И всё, что было для тебя свято и высоко, вдруг падает вниз, в грязь, на пыльный асфальт, и перестаёт быть святым и высоким. Всё, что тебя влекло в жизни – под твоими ногами, словно старый, забытый мусор, отслуживший свой век, и достойный даже меньшего и худшего. Всё кругом серо и страшно, когда с израненной бесчестьем Земли на тебя глядят спокойные глаза Моны Лизы, и улыбка озаряет давним светом Склеп Мечты, Усыпальницу Жизни. Она ещё пытается доказать, что осталась прежней, постоянной, но дождевые капли, падая на неё, стекают отчего-то солёными струйками, и вот уже краски ползут вкривь и вкось, и на земле остаётся лежать лишь грязное полотно…
Где найти силы, чтобы вновь засиял радужными красками отвергнутый внутренний мир… Он вновь огляделся, ища вокруг, во внешнем мире, точку опоры. Нет, не то... Прижав руку к бьющему набатом сердцу, стёр с лица остатки наваждения. И вдруг он вспомнил... Творить. Он так мечтал творить, нести свет в этот мир, из глубин души изливать Радость, побеждая уготованные судьбой муки страданий. Перед ним лежал чистый лист, и глаза загорелись прежним огнём, очищая внутреннее пространство от накопившейся годами боли. И мир сердца вновь открылся радужным сиянием, искупление позволило вновь дотянуться до воздушных замков мечты, где царила ЛЮБОВЬ, единственное, что ценно в этом мире. И стала сама собой писаться новая повесть, повесть возвращения... С чистого листа...
Портрет Моны Лизы улыбался загадочно, нежно обнимая незримыми лучами всё его существо. Начался новый день. Новый день его обновлённой жизни.