УРОК РИСОВАНИЯ
Мой отец прекрасно рисовал. А дядя Яков, его брат, тот чуть было художником не стал. Он как раз обучался в Академии Художеств, когда на его жизненном пути возникла уже не девушка по имени Маруся, дочь запойного пьяницы Голованова, сапожника из Касриловки, где мой дедушка Мендель служил бухгалтером на сахарном заводе.
Тетя Маруся и спасла дядю Якова от беспутной жизни свободного художника. Хотя, конечно, какой свободный художник в Стране Советов. Но ведь не скажешь: несвободный художник, пусть это и точнее для советского художника. Короче, тетя Маруся поразила художественную натуру дяди Якова своим артистизмом: она пила водку залпом и лихо танцевала на сдвинутых столах. Дядя Яков сразу понял, что всякими живописными картинками летающих влюбленных в стиле Шагала тетю Марусю не возьмешь. И тогда он забросил свои кисточки и Академию Художеств, а пошел работать в НКВД и стал носить большой наган, из которого он по ночам стрелял крыс в подвале, где они поселились с тетей Марусей. В те времена еще не настроили Дворцов Бракосочетаний, а люди просто стояли в общей очереди: кто жениться, кто развестись, кто родиться, кто умереть… Не знаю почему, но дядя Яков не стал ждать в этой очереди, чтобы записаться с тетей Марусей. Наверно, они очень спешили, потому что моя двоюродная сестра Нинель (в миру Лена) уже была на подходе. Все это, я думаю, оказалось большим сюрпризом для моего дедушки Менделя. Он, наверно, так до конца и не понял в чем смысл Революции. И стоило ли так долго бороться за выход из черты оседлости, чтоб твой сын женился на русской шиксе? Правда, много позже, когда моего деда давно на свете не было, тетя Маруся решила поступиться своим пролетарским происхождением и под большим секретом рассказывала всем и каждому, что род ее происходит из князей Головановых. Это обнаружилось в Касриловских архивах, по ее словам. Да, да, в Касриловских архивах! Видимо, историк она была еще тот, не хуже наших новоявленных. По ее словам, князь Голованов, добрый от роду человек, никому не мог отказать в рюмке водки - и разорилcя. С горя он запил, а потом, под влиянием Льва Толстого, научился сапожному ремеслу и это его спасло после Революции.
Я когда-нибудь еще расскажу о дяде Якове и тете Марусе. Но не сейчас. Сейчас я хочу сказать, что все мои старшие родственники обладали замечательными талантами. И, конечно, природа решила отдохнуть на их детях. А так как я оказался самым младшим в поколении детей, то природа к тому времени спала непробудно. Я не унаследовал никаких родительских способностей: ни художественных, ни жизненных. Но мне еще повезло, можно сказать легко отделался, хорошо, что мой отец был инженер-механик, а не физик-теоретик, как Эйнштейн, чей младший сын всю жизнь в сумасшедшем доме провел.
У меня есть теория (наверно, украл, как и все свои теории, но не помню где), что человек достигает максимума всех своих способностей раз в жизни, а потом они угасают. И пик этот может прийтись и на годовалого ребенка, и на юношу, и, порой, даже на старика. И вот пик моих способностей пришелся, когда мне исполнилось три года. Не позже. Я так думаю, потому что помню себя где-то с четырех лет, и сколько себя помню, мама всегда объясняла подругам, кем я не стану. Когда выяснилось, что мне медведь на ухо наступил, мама легко согласилась: - Ну, так Сеня не будет ни Ойстрах, ни Лемешев, - заявила она своей лучшей подруге, тете Писе. Потом она примирилась с тем, что я не буду гимнастом («Ну, так Сеня не будет Борис Шахлин»), и так далее через все спортивные дисциплины. Она все еще надеялась на шахматы, но и тут ее ждало разочарование. Я получал какие-то призы районного масштаба, но не более. «Да, Ботвинником Сеня тоже не станет», - согласилась она, пригорюнившись. Наконец, где-то в 6-м классе она приготовилась признать, что Исаак Левитан из меня тоже не получится.
Как раз в 6-м классе у нас появился новый учитель рисования. Во-первых, мужчина учитель рисования - это уже само по себе крайне необычно. Во-вторых, он самым натуральным образом ставил двойки. Двойка по рисованию - это неслыханно! Все знали, что рисование - предмет необязательный, но наш учитель это не признавал. Кроме того, на его уроках было интересно, он объяснял пропорции человека и делал это на изображениях голых мужчин. Мы не хихикали, хотя очень хотелось, но он рассказывал так естественно и серьезно, что как-то неудобно было хихикать. Все это так, но я по прежнему совершенно не умел рисовать. Мой сосед по парте двумя-тремя штрихами изображал кошку, или собаку, а я ничего не мог выдумать из головы, кроме, разве что простейших орнаментов.
Мне бы из двоек-троек не вылазить, если б я не догадался разыгрывать отца. Он никогда не помогал мне с уроками, но с рисованием я прикидывался, что мне интересно, как он рисует, и беззастенчиво приносил рисунки отца, как домашние задания, немного подпортив их какими-нибудь неуклюжими штрихами. Учитель подозревал, что дело нечисто, композиция, конечно, была не детская, но до поры мне сходило с рук.
Однажды, учитель неожиданно объявил, что на этом уроке будет контрольная. Он взял мой видавший виды потрепанный в боях портфель, установил его на стол и сказал, что мы должны нарисовать этот портфель. Сам он пристроился на смежной парте и мне ничего не оставалось как приступить к рисунку с натуры.
Надо сказать, что я всегда интуитивно был сторонником критического реализма. Видимо, я унаследовал это качество с одной стороны от моей мамы, а с другой от бабушки, маминой свекрови. Резон мой таков: и бабушка и мама отзывались друг о друге очень критически и вполне реально. Бабушка в таких случаях, заявляла, что она не политик, а мама, большая любительница русских пословиц, в этот раз почему-то не найдя подходящей, переходила на украинский и говорила: «Шо маю, то везу».
И вот, будучи критическим реалистом, я приступил к художественному воплошению моего портфеля. На моей картине он выглядел, как в жизни: старым, мятым, перекошенным и угрюмым. Краем глаза я взглянул на рисунок соседа и к своему ужасу заметил, что у него мой портфель изображен куда веселее. Мой пьяный портфель у него протрезвел, а помятая кожа напомадилась, и весь облик портфеля преобразился, как будто это портрет члена Политбюро. Мой сосед, полагаю, придерживался принципов социалистического реализма, когда предметы видятся не такими, каковы они есть, а такими, как они должны быть. Я понимал, что поступаю неправильно, изображая портфель неказистым и неуклюжим, что есть высшая правда, и эта высшая правда требует, чтобы портфель был изображен именно как член Политбюро, но я не умел рисовать, и вынужден был слепо следовать натуре.
Перед звонком учитель быстро собрал все рисунки и сказал, что на следующей перемене вернет с оценками. И действительно, на следующей большой перемене он раздал наши рисунки. Я был потрясен: у меня стояла пятерка! Я не верил своим глазам. Все стали спрашивать, кто что заработал, и оказалось, что моя пятерка единственная! Одноклассники приходили смотреть на мой рисунок - и качали головами. Оказалось, что в классе только я один был приверженцем критического реализма: у всех остальных портфели, как и полагалось, красовались, как лики членов ЦК на иконах во время демонстрации.
***
В следующей четверти вместо «Рисования» мы изучали «Домоводство», единственный предмет, который действительно пригодился мне в жизни.