Ради нескольких строчек...

                РАДИ  НЕСКОЛЬКИХ  СТРОЧЕК …
               (Это было недавно, это было давно)
                «…Трое суток шагать, трое суток не спать
                Ради нескольких строчек в газете…
                Если б снова начать, я бы выбрал опять
                Бесконечные хлопоты эти…»
  Эти слова известной и очень популярной когда-то песни о журналистах, проникновенно исполненной прекрасным актером и певцом Владимиром Трошиным, я вспомнил не случайно. Хотя моя журналистская деятельность не требовала от меня «трое суток шагать, трое суток не спать», но хлопот хватало с избытком.  А началось все очень  неожиданно и, действительно, с нескольких строчек в газете…
 
  ГЛАВА 1. «СТРОКИ ИЗ ПИСЕМ»
  Мальчишкой, как и многие мои сверстники середины пятидесятых, я часами гонял во дворе  футбольный мяч и страстно болел за ленинградский «Зенит». В дворовых играх на моей футболке почти в половину спины гордо красовалась  цифра 5 – номер моего зенитовского кумира Юрия Войнова. Кроме него, в те годы я восторгался игрой Леонида и Александра Ивановых, Валентина Царицына, Фридриха Марютина, Анатолия Дергачева, Станислава Завидонова, Николая Рязанова, Льва Бурчалкина, братьев Юрия и Олега Морозовых и других. Вратарь Леонид Иванов  и нападающий Фридрих Марютин в 1952 году были приглашены в сборную СССР для участия в олимпийском футбольном турнире в Хельсинки, а Юрий Войнов и Александр Иванов – спустя шесть лет блеснули в играх чемпионата мира в Швеции. Именно блеснули, так как Юрий Войнов на этом, первом для советской сборной мировом форуме был в ее рядах одним из лучших полузащитников, а Александр Иванов забил эффектнейший гол в ворота родоначальников футбола – англичан.  И как знать, если бы не откровенный «ляп» венгерского  арбитра Иштвана Жолта, незаслуженно назначившего пенальти в ворота Льва Яшина, каких высот достигла бы руководимая Гавриилом Качалиным советская команда …
  Наивысшим достижением «Зенита» во всесоюзном первенстве в том 1958 году было весьма престижное 4-е место. Увы, в следующие годы команда резко покатилась вниз. А ведь в ее составе, кроме названных выше игроков, появились такие мастера как Анзор Кавазашвили, Владимир  Востроилов, Василий Данилов, Вадим Храповицкий, Павел Садырин, Анатолий Васильев и другие. Да и имена тренеров – Николая Люкшинова, Георгия Жаркова, Валентина Федорова говорили сами за себя.
  В 1967 году в чемпионате Советского Союза «Зенит» и вовсе провалился: занял последнее 19-е место и должен был покинуть класс «А» (так в те годы называлась премьер-лига). Однако по просьбе общественности города (упор делался на то, что это произошло в год 50-летия Октябрьской революции, а Ленинград – ее колыбель) команду, как говорится, «простили» и оставили в высшем эшелоне советского футбола. Новым главным тренером был назначен Артем Фальян, который прибыл на берега Невы, отнюдь, «не с пустыми руками»: из кавказских команд он «прихватил с собой» Рауфа Юмакулова, Георгия Вьюна, Сергея Погосова и Геннадия Унанова. А в газете «Смена» появилась риторическая статья: «Спасет ли Фальян «Зенит»?
  Любопытно, что тремя годами раньше спасти «Зенит» пытался … я (?!)  Дело в том, что в 1965 году по итогам всесоюзного первенства моя любимая команда оказалась на малопочетном для нее 9-м месте. И меня буквально прорвало. Более недели трудился я над письмом в газету «Смена». Еще неделя ушла на исправления и переписывания. В конце концов,  на четырех листах я изложил свой план «спасения» «Зенита», который в тот же день послал по почте в редакцию.
В то время я работал инженером-конструктором в проектном институте. Там в свои «журналистские потуги» я посвятил лишь своего соседа по работе Сашу. Каждый день я покупал «Смену», но, к моему несчастью, крик души моей безнадежно тонул в редакторских кабинетах. Так продолжалось дней десять. А Саша, как назло, ежедневно спрашивал:
- Ну что, напечатали твою статью?
- Пока нет, но обязательно напечатают!  – хорохорился я, хотя на душе моей, скажу прямо, было прескверно.
  Купив в очередной раз «Смену», я, перед тем как раскрыть нужную страницу, твердо и вместе с тем обреченно произнес: «Покупаю в последний раз…» И надо же, вдруг я увидел … свою фамилию! Увы, радость моя была преждевременной. Моей фамилии предшествовали всего лишь несколько строчек, а ведь я послал в редакцию статью, написанную  на четырех листах. Странный звук, чем-то напоминающий стон раненного зверя, вырвался из моей груди.
  Схватив газету, я помчался в редакцию. Я несся, готовый сокрушить всех и вся. Но вахтер решительно остановил меня: «Ваш пропуск!» Я показал ему свою заметку в рубрике «Строки из писем», после чего он по телефону соединился с редакцией и спустя минуту сказал мне: «Поднимитесь в редакцию «Смены» к Борису Ивановичу Авласу».
  Авлас уже ждал меня в коридоре. Опираясь на палочку, он, прихрамывая, сделал несколько шагов навстречу и, протянув  мне руку, спросил:
- Это ваша первая публикация?
- Первая,- смущенно ответил я, чувствуя, что от былой ярости не осталось и следа.
- Ну, тогда поздравляю с журналистским дебютом! – улыбаясь, произнес мой собеседник.
 - Спасибо, - грустно промямлил я. – Но дебют-то мой оказался каким-то смазанным. Ради чего я две недели трудился над этой статьей?
- Ах, вот в чем дело! А вы хотели, чтобы ваше «гениальное творение»  напечатали на первой полосе да еще с фотографией автора?! Так что ли? Молодой человек, зарубите себе на носу: во-первых, далеко не все изложенные вами в письме мысли заслуживают внимания, а во-вторых, иногда даже работы наших бывалых штатных авторов приходится сокращать. Теперь, что касается «нескольких строчек в газете». В 42-м под Ржевом, когда тысячи наших бойцов гибли в боях с фашистами, военкоры вместе с ними смело шли на танки и пулеметы врага и в грохоте боя описывали происходящее. После одного из кровопролитных боев бойцы подобрали двух убитых военных корреспондентов. У обоих обнаружили карандашные записи - всего – то несколько строчек, которые, не боюсь патетики, были написаны кровью. Эти несколько строчек были напечатаны во фронтовой газете. Вот так-то! А отвечая на ваш вопрос, ради чего вы трудились, могу сказать одно: именно ради этих нескольких строчек в газете! Всего доброго!
  Я уныло брел домой. Мне было стыдно: Борис Иванович преподал мне достойный предметный урок …
  В заключение скажу, что ни Фальян и уж, конечно, ни мои жалкие строчки в газете «Смена» «Зенит» не спасли: долгие годы он оставался в советском футболе твердым середнячком. Лишь в 1980 году под руководством Юрия Морозова зенитовцы стали бронзовыми призерами всесоюзного первенства, а спустя четыре года, ведомые Павлом Садыриным, впервые в своей истории завоевали золотые чемпионские медали. Этот успех новое поколение зенитовцев повторило дважды: в 2007 году под руководством голландского специалиста Дика Адвоката, а спустя три года – итальянца  Лучано Спалетти.
  Удивительно, но судьбе было угодно, чтобы я вновь, правда, на этот раз совершенно случайно,  встретился с Авласом. Помня нашу предыдущую встречу, я сконфуженно опустил глаза, а Борис Иванович, как ни в чем не бывало, протянул мне руку:
- Ну, здравствуй, Виктор! Послушай, есть дело, - сказал он таким тоном, как будто мы расстались только вчера.
- Слушаю вас.
- «Зенит» ты уже спасал, - рассмеялся он, - теперь займемся плаванием.
- Если вы имеете ввиду спасение утопающих, то пловец я никудышный, - в свою очередь пошутил я.
  Отдавая должное моей шутке, Борис Иванович вновь рассмеялся, а затем вполне серьезно   заметил:
- Как ты сам понимаешь, спасать никого не надо. Но если ты готов, то вот тебе задание редакции: написать статью о всесоюзных соревнованиях пловцов учебных заведений Центрального совета Добровольного спортивного общества «Водник», которые начнутся завтра в бассейне Балтийского морского пароходства.
  И хотя я никогда не видел состязаний пловцов и смутно представлял себе, что такое комплексное плавание и чем баттерфляй отличается от брасса, без всяких колебаний я ответил:
- Я готов!
И тут же с улыбкой спросил:
- Напечатаете в рубрике: «Строки из писем»?
- А это уже зависит от тебя. Так что дерзай! ...
  Словно на крыльях я летел в бассейн Балтийского пароходства и в голове восторженно стучало: «Задание редакции! Я – журналист!!»...
  Соревнования пловцов проходили на редкость вяло. Удивило то, что ни один из участников, которым было от 18 до 20 лет, не выполнил норматив мастера спорта. А ленинградцы к тому же уступили командное первенство пловцам Горьковского института инженеров водного транспорта. Не знаю уж почему, наверное, с досады, один из ленинградских пловцов решил подшутить надо мной. В момент, когда я стоял рядом с тренером горьковчан, намереваясь взять у него короткое интервью, он подошел ко мне и заговорщицким шепотом спросил:
- Разве вы не знаете, что по традиции тренера победителей и тех, кто рядом  с ним, под аплодисменты зрителей бросают в бассейн?
  Надо ли говорить, что в ту же секунду меня как ветром сдуло… Ну а то, что это оказалось невинной шуткой, выяснилось гораздо позже …
  Свою статью об этих  соревнованиях я писал дома по записям в блокноте и копиям судейских протоколов. Статья моя получилась довольно скучной, как и прошедшие соревнования. Впрочем, иной при столь удручающих результатах юных пловцов эта статья  и не могла быть. А шуточку ленинградского пловца, конечно же, вырезали. Как говорил один из героев рязановской «Карнавальной ночи» Серафим Иванович Огурцов: «Я и сам шутить не люблю и другим не позволю!» …
  Тем не менее, это была первая моя газетная публикация, напечатанная без купюр, если, конечно, не считать вырезанной из нее невинной шутки.
 
  Глава 2.  ЭХ, ПИСАТЬ БЫ, ДА ПИСАТЬ !
  На этом мое недолгое сотрудничество с газетой «Смена» и закончилось. Писать о всесоюзных футбольных, хоккейных или баскетбольных соревнованиях (три любимых моих, не считая шахмат,  видах спорта!)  не представлялось возможным – это весьма профессионально делал редактор спортивного отдела «Смены» Юрий Коршак.  И делиться этой работой он, естественно, ни с кем не желал … 
  Я по-прежнему увлеченно болел за ленинградские команды «Зенит», хоккейный СКА и баскетбольный «Спартак», стараясь не пропускать их домашние игры. И как на все это  времени хватало – до сих пор ума не приложу! А ведь я был женат и по-прежнему работал  инженером в проектном институте.  Наверно, такое возможно было только в молодые годы!
  Попробовав себя однажды в журналистике, я неизлечимо заболел ею. А спортивная  жизнь била ключом – только пиши! Но куда? В «Ленинградской правде» спорт прочно держал в своих руках Михаил Эстерлис, в «Смене», как я уже писал, Юрий Коршак, в «Вечернем Ленинграде» - Валентин Семенов. Та же ситуация была и в других, менее значимых ленинградских газетах.
  А писать было о чем! Начало 70-х ознаменовалось целым каскадом незабываемых спортивных соревнований. Огромным событием стал состоявшийся в 1970 году в Мексике 9-й чемпионат мира по футболу. В третий раз чемпионский титул завоевала блистательная команда Бразилии, ведомая тренером Марио Загало и великим игроком всех времен и народов Пеле. Эх, если бы тогда у меня была бы возможность писать об этом мировом форуме, как много интересного мог бы я поведать читателям! Ну, а раз такой возможности не было, отмечу уже задним числом хотя бы пару любопытных фактов.    Так,новичок  мировых чемпионатов 25-летний нападающий сборной ФРГ Герд Мюллер, забив в ворота соперников 10 мячей, сразу же стал лучшим бомбардиром. Спустя четыре года, когда команда ФРГ уже в роли хозяев мирового первенства вторично поднялась на высшую ступень пьедестала почета (впервые это произошло 20 лет назад в Швейцарии), Герд Мюллер, забив соперникам еще четыре мяча, довел свой бомбардирский счет до 14 голов.   С тех пор более 30 лет рекорд Герда Мюллера стоял как скала, как недосягаемая вершина. Лишь спустя 32 года знаменитый бразилец Роналдо в своем третьем мировом форуме ( в первом - в 1994 году он не сыграл ни одного матча), забив 15-й гол, побил рекорд Герда Мюллера. Справедливости ради отмечу, что отстававший от Мюллера в списке лучших бомбардиров всего лишь на один гол француз Жюст Фонтэн свои 13 голов забил в одном (!) мировом первенстве. Произошло это в 1958 году в Швеции. Так что по этому показателю Жюст  Фонтэн тоже не имеет себе равных …
  А сколько незабываемых, волнующих спортивных событий принес 1972 год!
  Это, прежде всего, 20-е Олимпийские игры, которые состоялись в Мюнхене. Семь золотых медалей завоевал на этих играх американский пловец Марк Спитц! Подобного никто ни до ни после Спитца не добивался! А каким потрясающим оказался финал баскетбольного турнира СССР - США! Когда позвучала сирена об окончании этого захватывающего поединка, на табло светились цифры – 50:49 в пользу американцев. Ликующие победители обнимались, не скрывая своего торжества. Однако на контрольном секундомере до конца игры оставались еще три секунды. Американцы долго возмущались, но, уверенные в том, что три секунды ничего не изменят,  все-таки вышли на площадку.
  Три секунды… Казалось бы, пустая формальность. Но тренер советской команды Владимир Кондрашин и его питомцы доказали, что это не так. Игравший когда-то в гандбол Иван Едешко из-под своего кольца через всю площадку точно послал мяч «дежурившему» у кольца соперников «Моцарту баскетбола» Александру Белову, и тот в борьбе с двумя американцами хладнокровно отправил мяч в их корзину. Так сборная СССР по баскетболу впервые в своей истории стала  олимпийским чемпионом!  Американцы подали протест и отказались от серебряных наград, которые до сих пор так никому и не вручены... 
  Увы, олимпийский праздник в Мюнхене был  омрачен  кровавым террористическим актом палестинских убийц, жертвами которых стали 11 израильских спортсменов. А  ведь древняя легенда, связанная с возникновением Олимпийских игр, еще в 820 году до н. э, предупреждала: «Каждый, вступивший на землю Олимпии с оружием, считается богоотступником и заслуживает самой суровой кары» …
  Вот уж кто  из любителей спорта вволю насладился в этот период, так это хоккейные гурманы! В феврале 1972 года в японском городке Саппоро хоккеисты сборной СССР под руководством Аркадия Чернышева и Анатолия Тарасова продолжили беспрецедентную 10-летнюю (!) золотую серию. Начиная с 1963 года советская хоккейная дружина, громя всех на своем победном пути, 9(!) раз подряд побеждала на мировых   первенствах  и трижды - на хоккейных олимпийских форумах.
  Правда, спустя два месяца после триумфа в олимпийском Саппоро  сборная СССР на чемпионате мира в Праге уступила победные лавры хозяевам первенства. Надо сказать, что после вторжения в 1968 году советских войск в Чехословакию отношения между двумя хоккейными дружинами заметно обострились. Так, в 1969 году на мировом форуме в Стокгольме чешские хоккеисты выходили на матчи против сборной СССР как на «смертный» бой. А некоторые из них – Ян Сухи, Франтишек Поспишил, Йозеф Голонка и  другие выкатились на лед, держа клюшки наперевес, как бы изображая … стрельбу из автоматов по … советским хоккеистам … И хотя сборная СССР в Стокгольме в очередной раз стала чемпионом мира, два матча в этом турнире она проиграла и оба ликующим чехам  – 0:2 и 3:4.
  И все-таки десять победных лет хоккеистов СССР – это уникальное достижение! Среди триумфаторов этого золотого десятилетия  больше всех – по 9 победных турниров на счету Вячеслава Старшинова и Анатолия Фирсова. Неудивительно, что вратари соперников чаще всего оказывались беспомощными после мощных и точных бросков именно этих грозных бомбардиров: 66  шайб в этих состязаниях забил Фирсов и 58  – Старшинов.      Впрочем, для Фирсова этот показатель оказался итоговым в его блестящей хоккейной карьере, а в копилку Вячеслава Старшинова следует добавить еще 8 шайб, забитых им на чемпионате мира  1961 года в Швейцарии, где сборная СССР довольствовалась лишь третьим местом вслед за Канадой и Чехословакией. Так что у обоих - по 66 забитых шайб, правда, Фирсов провел в составе советской сборной 67 игр, а Старшинов – 78…
  А вот Александр Мальцев впервые облачился в форму сборной СССР в 1969 году, а спустя год (чемпионат второй год подряд проходил в Стокгольме) установил никем не превзойденный до сих пор рекорд результативности в одном мировом первенстве – 15 шайб. Прежнее достижение – 13 шайб было установлено на чемпионате мира 1957 года в Москве великим Всеволодом Бобровым.
  Всеволод Бобров! Это имя, на мой взгляд, не только не уступает, но даже и превосходит Пеле. Мне могут возразить: легендарный бразилец, по праву прозванный «королем футбола» - трехкратный чемпион мира, а Всеволод Бобров в мировом футболе  ни разу не удостаивался высшего титула. Все это так.   Однако, вспомним, что Пеле уже в 17 лет в составе сборной Бразилии отправился в Швецию покорять мир, а Бобров в свои 17 лет, то есть в 1939 году и в последующие полтора десятилетия за сталинским «железным занавесом» и мечтать не мог о зарубежных турне и слава богу, что не отправился в другое турне - … под конвоем в  Сибирь. А когда 34-летний Бобров впервые участвовал в победном для сборной СССР чемпионате мира, правда, по хоккею, Пеле в 34 года уже заканчивал свою карьеру в средненьком американском клубе «Космос».   Уникальность Боброва, прежде всего, в том, что он с огромным и неизменным успехом выступал и в футболе, и в хоккее с шайбой, и в хоккее с мячом, и на тренерском поприще. Двукратный чемпион мира, чемпион олимпийских игр, трижды  чемпион Европы, шестикратный чемпион СССР по хоккею с шайбой, трижды победитель чемпионатов страны  и дважды обладатель Кубка СССР по футболу, обладатель двух Кубков страны в хоккее с мячом, наконец, лучший бомбардир своего времени и в футболе и в хоккее. И ведь вновь найдутся спорщики: Григорий Федотов забил в чемпионатах СССР 129 голов и стал основателем «Клуба бомбардиров» его  имени, а Бобров даже не дотянул до сотни, забив 97 голов. Что ж, это, действительно, так. Однако, есть одно существенное «но». Во всесоюзных чемпионатах  Федотов сыграл 163 матча (то есть он забивал в среднем 0,79 голов за игру), а на счету Боброва 116 матчей и соответственно 0,84 гола за одну игру.
  Ну, а  на тренерской стезе Всеволод Бобров привел к победе сборную СССР в московском чемпионате мира и Европы 1973 года по хоккею, а московский «Спартак» - в чемпионате Советского Союза 1967 года. Что и говорить, впечатляющие достижения! Кстати, Бобров был тренером сборной СССР в первом и незабываемом противостоянии с хоккеистами НХЛ в 1972 году.
  Этого противостояния ждали много лет, в течение которых советские специалисты хоккея, тренеры и журналисты с жаром ломали дискуссионные копья: стоит ли ввязываться в борьбу с хоккеистами НХЛ, сможем ли оказать им достойное сопротивление? А Анатолий Тарасов, словно подначивая канадцев, выступил со статьей в «Советском спорте», название которой, если мне не изменяет память: «Гордость или трусость?» Как бы то ни было, осенью того же 1972 года ледовые дружины НХЛ и СССР вступили в непримиримое сражение: две серии по четыре поединка. В составе сборной НХЛ выступали такие асы хоккея, как Кен Драйден, Брэд Парк, Горди Хоу, Иван Курнуайе, Бобби Халл, Фил Эспозито, Бобби Кларк и многие другие. В советской сборной блистали ни в чем не уступавшие им Владислав Третьяк, Александр Рагулин, Виктор Кузькин, Александр Мальцев, Валерий Харламов, Александр Якушев и другие.
  Конечно, общественное мнение по обе стороны океана отдавало явное предпочтение канадцам. Да и сами они ничуть не сомневались в своем успехе. А спортивный обозреватель одной из канадских газет заявил: «В первой игре русские не забьют ни одной шайбы!», а затем сгоряча даже пообещал: «В противном случае я … съем один экземпляр своей газеты!»
  Бедняга! Неужели он не знал, что 18 лет назад, когда советские хоккеисты дебютировали на мировом первенстве в Стокгольме, в одной из шведских газет появился шарж: здоровенный канадский хоккеист, усадив за школьную парту щупленького,  испуганного капитана сборной СССР Боброва, указующим перстом поучает его азам хоккея. А оказалось, что именно, отнюдь, не «щупленький  и испуганный» Бобров и его товарищи по команде преподали канадцам настоящий урок великолепного хоккея – 7:2!     Справедливости ради, замечу, что на мировых форумах вплоть до 1976 года канадцев представляли не профессионалы, а различные любительские клубы (в том 1954 году честь Канады защищали хоккеисты клуба «Линдкуртс Моторс»), которые, тем не менее, до этого 14 раз становились чемпионами мира.   
  Словом, не зря говорят, что трагедия повторяется в виде фарса, и бедняге-журналисту пришлось жевать, хоть и свою, но не очень-то аппетитную газету … Советские хоккеисты в первом поединке вопреки безрадостным для них прогнозам забили канадцам не одну, а аж семь шайб и победили со счетом 7:3.  Уязвленные канадцы стремились подавить соперников жесткой силовой борьбой и частенько «перегибали палку», а спортивный комментатор Николай Озеров то и дело восклицал: «Нет, такой хоккей нам не нужен!» А когда Жан-Поль Паризе и Борис Михайлов в очередной раз сошлись в кулачном бою, разгневанный Озеров выдал подлинный «шедевр»: «Распоясавшийся канадский хулиган наотмашь ударил Михайлова по лицу, но наш капитан лишь рассмеялся в ответ!» И это при том, что к «хоккейным тихоням», Борис Михайлов никак не относился …
  Заокеанскую серию подопечные Всеволода Боброва выиграли – 7:3, 1:4, 4:4 и 5:3. Канадцы остро переживали поражение, и Фил Эспозито со слезами на глазах вынужден был признать: «Мы сделали все, что могли, но русские играли лучше нас»… А вот в Москве, начав с победы – 5:4, советские хоккеисты все же уступили в трех следующих поединках - 2:3, 3:4 и 5:6, причем победную точку в серии поставил «специалист по решающим голам» в этих матчах Пол Гарнет Хендерсон. Самыми результативными игроками у канадцев стали Хендерсон – 7 шайб, Эспозито - 6. В советской сборной отличились  Александр Якушев, на счету которого 7 шайб, по три шайбы забили Борис Михайлов, Владимир Петров, Валерий Харламов и Владимир Шадрин. Достаточно взглянуть на результаты матчей, чтобы понять, каким невероятно высоким был накал борьбы, какие бурные  страсти кипели на льду …
  Общественное мнение Канады, определяя десять самых важных событий в истории страны, поставило хоккейную серию СССР – НХЛ на 5-е место – рядом с … открытием Колумбом Америки и обретением Канадой независимости. Игра советских хоккеистов произвела настолько огромное впечатление на канадцев, что руководство НХЛ обратилось с официальным запросом к правительству СССР: разрешить Третьяку, Рагулину, Михайлову, Петрову, Харламову и Якушеву выступать в командах Национальной хоккейной лиги. Сам Владимир Петров так отозвался об этом: «…если бы серию выиграли наши хоккеисты, то им могли бы дать такое разрешение: мол, пусть поучат канадцев играть в канадский хоккей…»
  Сегодня, спустя почти 40 лет, вспоминая об этих поединках, у меня почему-то сразу возникает такая картина: жесткая силовая борьба у ворот Владислава Третьяка, в центре которой возвышается «гранитная хоккейная скала» Фил Эспозито …
  И еще одно грандиозное спортивное событие 1972 года, которое я как бы оставил «на десерт» - матч на первенство мира по шахматам в Рейкьявике между Борисом Спасским и Робертом Фишером. На пути к Спасскому 28-летний американец с одинаковым счетом  6:0 разгромил Марка Тайманова и датчанина Бента Ларсена, а в финальном матче претендентов на мировую шахматную корону и «железного» Тиграна Петросяна - 6,5:2,5.
  Особо хочу выделить матч Фишера с Таймановым.  Именно тогда, когда проходило их состязание, мой знакомый журналист, футбольный и хоккейный статистик Семен Вайханский порекомендовал меня в пресс-центр стадиона имени Кирова. Моя работа в пресс - центре заключалась в представлении для многотысячной аудитории собравшихся на стадионе болельщиков очередного соперника ленинградского «Зенита» во всесоюзном футбольном первенстве. Эту информацию в перерыве между таймами футбольного матча читала по радиотрансляции диктор стадиона Генриетта Покровская, каждый раз закачивавшая свое сообщение словами: «Материал подготовил Виктор Песин». Помню, в какой восторг я пришел, горделиво восседая среди журналистов в ложе прессы, когда впервые по радиотрансляции услышал свое имя и аплодисменты футбольных болельщиков!
  Может возникнуть вопрос: какая связь между футболом и матчем Фишера с Таймановым? Неожиданно выяснилось, что такая связь все же существует. Как-то, приехав задолго до очередного матча «Зенита» на стадион и войдя в ложу прессы, я увидел одиноко сидящего спортивного комментатора Виктора Набутова. Мы не были знакомы, но, едва я сел на свое место, Набутов, с трудом сдерживая смех, ошарашил меня вопросом: «Молодой человек, слышали новость: в Ленинграде появился новый проигрыватель – Марк Тайманов?!» И он, довольный тем, что наконец-то нашел кому выплеснуть распиравший его свежий каламбур, от души расхохотался…
  Ну, а что касается матча Спасский - Фишер, то задолго до его открытия любителям шахмат пришлось изрядно поволноваться.  Известно, что еще в 1967 году принц Ренье, приглашая на турнир в Монако двух американских гроссмейстеров, поставил условие: одним из них должен быть Роберт Фишер. Спустя два года тот же принц Ренье, вновь пригласив двух американских шахматистов, особо подчеркнул: только … без Фишера. События, предшествовавшие открытию матча, показали, что в то «розовое» время Бобби был всего лишь «неискушенным шалунишкой».
  На этот раз «для начала» Фишер, недовольный низким призовым фондом, категорически отказался прибыть  Рейкьявик. Лишь после того, как английский  миллионер Джеймс Слейтер «выложил на бочку» 125 тысяч долларов он «снисходительно» согласился играть, но при этом потребовал для себя специальный самолет с отрядом телохранителей. В исландскую столицу Фишер прибыл с большим опозданием, но президент ФИДЕ Макс Эйве, идя навстречу капризному претенденту на шахматную корону, перенес начало поединка. А когда состоялось, наконец, торжественное открытие матча, в переполненном зале не оказалось лишь … Фишера. И хотя позже Бобби прислал Спасскому письменное извинение, шахматный праздник был испорчен.
  Проиграв первую партию, на вторую Фишер просто … не явился. Счет стал 2:0 в пользу чемпиона мира.  Спустя несколько лет в интервью с Виктором Корчным я поинтересовался его мнением о столь скандальном начале этого матча. «Я бы на месте Спасского, чтобы не уступать капризам Фишера, просто не явился бы на третью партию»,- ответил прославленный гроссмейстер.  И он бы прав… Фишер потребовал, чтобы 3-я партия игралась в закрытом помещении – в противном случае он покинет Рейкьявик. Спасский, чувствуя себя обязанным уступить, согласился и … проиграл. В дальнейшем американец целиком переключился на шахматную борьбу, единственной его «шалостью» были систематические опоздания к началу партий. Перегоревший в этой «войне нервов» Спасский играл как-то уж очень вяло, и Роберт Фишер, одержав победу в матче, стал одиннадцатым чемпионом мира по шахматам…
 
  ГЛАВА 3.  ЛИХА БЕДА НАЧАЛО …
  Своеобразной оплатой моей работы в пресс-центре стадиона имени Кирова был пропуск на стадион с грифом «ВСЮДУ», дававший право свободного входа в ложу прессы, в пресс-центр и участия в послематчевых пресс-конференциях с тренерами игравших в этот день команд. Это позволило мне постепенно  сблизиться с ведущими журналистами ленинградских газет  и иногда, как говорится, «мимоходом» пообщаться с известными ленинградскими актерами, литераторами, спортсменами. Назову хотя бы главного режиссера театра имени Ленсовета Игоря Петровича Владимирова, поэта Михаила Дудина, спортивного  комментатора Виктора Набутова, баскетболиста Сашу Белова и других. Не забуду, как однажды, сев рядом с Сашей в ложе прессы, я от души смеялся, видя, что его колени возвышаются над моими на добрых полметра…
  И хотя в своей многолетней работе в пресс-центре из года в год писать мне приходилось, как правило, об одних и тех же командах, я взял себе за правило ежегодно вносить разнообразие, давать любопытные факты, исторические зарисовки, курьезные случаи… И не случайно вскоре диктор стадиона имени Кирова Генриетта Покровская, работавшая также и на хоккейных матчах ленинградской команды Спортивного Клуба Армии, предложила мне включиться в работу пресс-центра ледового дворца спорта «Юбилейный». Конечно, я с радостью согласился, так как хоккей любил ничуть не меньше футбола. Тем паче, что в «Юбилейном», кроме хоккейных матчей чемпионата СССР, проводились очень интересные турниры – на приз газеты «Советский Спорт», турниры вторых сборных СССР, Канады, США, Чехословакии, Швеции и Финляндии, а в 1983 году -молодежный чемпионат мира. Многие участники этих соревнований не раз защищали цвета своих национальных команд на зимних Олимпиадах, чемпионатах мира и Европы. Не буду нудно перечислять фамилии, назову для примера лишь вратаря Доминика Гашека, прошедшего многолетний победный путь от второй сборной Чехословакии начала 80-х годов до золотых медалей чемпионатов мира и Европы и обладания престижным Кубком Стэнли в Национальной Хоккейной Лиге Канады и США. И сегодня в свои 45 лет знаменитый «Доминатор» успешно  защищает ворота московского «Спартака» в российской Континентальной Хоккейной Лиге…
  В первых числах июня 1973 года в Ленинграде должен был стартовать межзональный шахматный турнир с участием экс-чемпиона мира Михаила Таля, участника претендентских турниров, многократного чемпиона СССР Виктора Корчного, будущего чемпиона мира Анатолия Карпова, знаменитых гроссмейстеров Светозара Глигорича, Бента Ларсена и других. Зная о моем увлечении историей шахмат, Семен Вайханский за месяц до начала ленинградского турнира «подкинул» мне любопытную идею: предложить редактору газеты «Спортивная неделя Ленинграда» Киселеву серию статей о предыдущих межзональных соревнованиях. «Только приди к Киселеву не с пустыми руками, а с готовой статьей о самом первом таком турнире», - добавил Семен. Так я и поступил.     Прочитав мою статью, Киселев одобрительно кивнул головой и коротко бросил: «Пиши о следующих турнирах». Так началась моя 17-летняя (скажу без ложной скромности) довольно успешная  газетная деятельность в Ленинграде. Но об этом – в следующей главе, а пока я вернусь к моей работе в обоих пресс-центрах…
  Довольно интересно проходили на стадионе имени Кирова послематчевые пресс-конференции футбольных тренеров сильнейших команд страны. Такие маститые специалисты как Константин Бесков, Виктор Маслов, Александр Севидов, Герман Зонин, Валерий Лобановский, Эдуард Малофеев, Анатолий Бышовец и другие анализировали только что завершившиеся поединки, высказывали свои взгляды на футбол, а проигравшие, как водится, во всех смертных грехах обвиняли арбитров. «Судья не дал стопроцентный пенальти», «Гол в наши ворота был забит из явного офсайда» - эти и подобные выпады в адрес судей очень популярны и в наши дни…
  Но мне почему-то больше запомнились хоккейные пресс-конференции, которые проходили в более живой атмосфере. Так, после матча армейцев Москвы и Ленинграда в  одном из турниров на приз «Советского Спорта» тренеру ЦСКА Анатолию Тарасову был задан вопрос, ответ на который вызвал всеобщий смех. «Скажите, пожалуйста, это Чернышев в достопамятном матче СССР – Канада на чемпионате мира 1967 года в Вене поручил Виктору Полупанову ударить торцом клюшки в глаз Карлу Бреверу?» «Ну что вы, - с хитроватой улыбкой ответил Тарасов, - Аркадий Иванович – интеллигентный человек и позволить себе такое он просто не мог. Это было, конечно, мое поручение»…
  Или такой эпизод. На одной из пресс-конференций старшему тренеру второй сборной СССР Борису Майорову задали вопрос: «Сможет ли какая-нибудь из  периферийных команд в ближайшие годы бороться за призовое место в чемпионате страны?» «Конечно, сможет, -ответил Майоров. – Например, сейчас очень прилично играет Горький» (он имел в виду команду горьковского «Торпедо»). Основательно «принявший  на грудь» и дремавший все время молодой журналист Дима Серов в этот  момент открыл глаза и, покачивая указательным пальцем, с лукавой улыбкой заметил: «Э, нет – Горький был писателем и в хоккей не играл…». Ответом ему послужил гомерический хохот участников пресс-конференции…
  Я упомянул эпизод многолетней давности на мировом хоккейном форуме в Вене, где один из двух профессионалов канадской команды Карл Бревер после удара Полупанова доигрывал матч с пластыревыми растяжками заплывшего глаза. Чуть позже  Владимир Высоцкий откликнулся на это  своей песней «Профессионалы»:
 
 Профессионалы в своем Монреале
 Пускай разбивают друг другу носы,
 А их предводитель, хотите - спросите,
 Недавно заклеен был в две полосы:
 Сперва распластан, а  после пластырь…
  А каким захватывающим в «Юбилейном» был решающий поединок баскетболистов ленинградского «Спартака» и ЦСКА! Это была не только схватка за чемпионский титул, но и принципиальное противостояние двух ведущих советских тренеров - Владимира Кондрашина и Александра Гомельского. В упорнейшей борьбе ленинградцы вырвали победу и стали чемпионами СССР 1975 года! А на послематчевой пресс-конференции тренер ЦСКА Александр Гомельский, отвечая на вопрос: «Что вы намерены предпринять, чтобы вернуть чемпионский титул?», с иезуитской улыбкой ответил: «Призвать в армию Александра Белова». Ответ Гомельского вызвал возмущенный гул ленинградских журналистов. А на следующий день Саша Белов в срочном порядке стал … студентом имеющего военную кафедру Ленинградского кораблестроительного института и призыву в армию уже не подлежал.
  Можно было бы вспомнить еще много интересных и забавных эпизодов, но и приведенных вполне достаточно…
  Саша Белов… Я думаю, что он был самым талантливым баскетболистом СССР всех времен! Не случайно, именно ему доверили завершающий победный бросок в финальном  баскетбольном матче мюнхенской Олимпиады и также не случайно его блестящий однофамилец Сергей Белов назвал Сашу «Моцартом баскетбола»! Увы, в октябре 1978 года 27-летний Саша безвременно ушел из жизни. Стоя у его гроба на гражданской панихиде и глядя на молодого, красивого и невероятно талантливого Сашу, я отказывался верить в случившееся и  не мог сдержать горьких слез…
  Памятным событием стали футбольные матчи 22-х летних Олимпийских игр 1980 года! Шесть матчей состоялись на стадионе имени Кирова – взорам ленинградских любителей футбола предстали олимпийские команды Чехословакии, Колумбии, Кубы, Венесуэлы, Нигерии, Замбии и Кувейта. К этому времени  я почти десять лет совершенно бесплатно работал в футбольном пресс-центре и поэтому прямо заявил директору стадиона Андрею Андреевичу Шкляревскому: если я не получу аккредитацию на олимпийский турнир, то в этом случае наше сотрудничество закончится. На следующее утро раздался телефонный звонок из … Комитета государственной безопасности: «Говорит капитан Васильев. Для аккредитации на олимпийский турнир будьте с двумя вашими фотографиями 3х4 ровно через час у станции метро «Чернышевская». Я подъеду в светлой «Волге».  И он назвал номер этой машины….
  До начала турнира оставались считанные дни, а я, кроме сборной Чехословакии,  ничего не знал о его участниках. Все же мне удалось наскрести материалы и подготовить все необходимое для радиотрансляций. И хотя у ленинградцев матчи олимпийского турнира вызвали немалый интерес, из шести игр мне понравилась лишь две и обе с участием чехословацких футболистов, в которых они разгромили команды Колумбии и в четвертьфинале Кубы с одинаковым результатом 3:0. В финале уже в Москве сборная Чехословакии со счетом 1:0 победила команду ГДР и стала олимпийским чемпионом.
  В дни ленинградского турнира были приняты исключительные меры безопасности. Кроме отрядов милиции и армейских подразделений, почти на каждом шагу можно было встретить рослых и атлетически сложенных молодых людей. Под видом наивного простачка, я вполне серьезно спросил у капитана милиции: «Кто эти ребята?» Он пожал плечами и, как-то странно улыбаясь, ответил: «Наверное, спортсмены». Однако, вся эта маскировка была шита белыми,  а точнее по цвету костюмов этих парней светло-серыми нитками.  Действительно, в одинаковых костюмах с висящими на запястьях рациями в них легко было опознать сотрудников Комитета  государственной безопасности. Еще я обратил внимание и на то, что многие журналисты (признаюсь, и я том числе) проявляли интерес не столько  к футбольным матчам, сколько к великолепному пресс-бару, где с удовольствием пили кофе и кое-что покрепче, закусывая бутербродами с черной и красной икрой, семгой, севрюгой и сервелатом…
  А как же выступили хозяева Олимпиады – футболисты сборной СССР? Увы, возглавляемая Константином Бесковым, наша команда, в составе которой выступали известные мастера – Ринат Дасаев, Александр Чивадзе,  Владимир Бессонов, Юрий Гаврилов, Федор Черенков и другие, в полуфинале со счетом 0:1  уступила футболистам ГДР и довольствовалась лишь бронзовыми медалями…
  По окончании олимпийского турнира в Ленинграде меня ожидал сюрприз: совершенно неожиданно за неделю работы мне заплатили 120 рублей. Как - никак, в то время - месячный оклад инженера …
 
   ГЛАВА 4. МНОГООБЕЩАЮЩИЙ  ДЕБЮТ
  Я уже упоминал, что весной 1973 года состоялся мой дебют в газете «Спортивная неделя Ленинграда». Единственная спортивная газета  в городе на Неве была довольно популярна. Я считаю, что основная заслуга в этом принадлежала ее главному редактору  Николаю Яковлевичу Киселеву, обладавшему ценнейшим качеством – цепкой редакторской хваткой. «Спортивная неделя Ленинграда» в отличие от «Ленинградской правды», «Вечернего Ленинграда» и «Смены» - органов партийных и комсомольской  организаций города не обладала  ни штатными сотрудниками (кроме редактора и его зама), ни финансовыми возможностями, хотя и платила своим авторам  скромные гонорары, у любителей спорта имела немалый успех.
  В этой газете в качестве шахматного обозревателя я проработал 11 лет до середины 1983 года. А первая моя публикация в «Спортнеделе» в цикле «История межзональных шахматных турниров» появилась 4 мая 1973 года. И это уже не «Строки из писем» и не «несколько строчек в газете», а к моему ликованию целый «подвал» газетной полосы!    Вообще, за эти 11 лет я довольно часто публиковал как отдельные статьи, так и исторические шахматные циклы. Например, циклы о чемпионах мира, соревнованиях претендентов, межзональных турнирах, олимпийских баталиях шахматистов, истории древней игры в городе на Неве, чемпионатах Советского Союза…  Кроме того, немалый интерес у читателей вызвали мои интервью с гроссмейстерами Максом Эйве, Виктором Корчным, Александром Котовым и другими. За этим сухим перечислением турниров и имен  скрывается много любопытных эпизодов и интересных встреч.
  Весной 1974 года в Ленинградском дворце имени Дзержинского состоялось  полуфинальное состязание претендентов на мировую шахматную корону между Борисом Спасским и Анатолием Карповым. Я был аккредитован на этот матч от «Спортивной недели Ленинграда». Газета появлялась в киосках «Союзпечати» каждую пятницу, а накануне вечером в редакции уже можно было получить ее свежий номер. С двумя завтрашними номерами газеты я появился в пресс-центре, где уже кипели жаркие дискуссии вокруг очередной партии матча. Отойдя в сторонку, я раскрыл газету и был приятно удивлен: в ней были напечатаны обе мои довольно большие статьи – «Ленинград - город шахматный» и «Т.Петросян – В.Корчной (сегодня начинается единоборство в Одессе)». Вдруг сзади я услышал вопрос:
- Простите, вы из этой газеты?
Я обернулся и увидел … Михаила Таля.
- Да, из этой, - ответил я и тут же представился: - Меня зовут Виктор.
- Думаю, что мое имя вам известно, - подавая мне руку, широко улыбаясь, ответил Таль.
- Еще бы! – восторженно воскликнул я.
Таль встал рядом и  с интересом заглянул в газету.
- Простите, но ваша редакция допустила ошибку: матч в  Одессе начинается  не сегодня, а завтра, - заметил он, указывая на подзаголовок второй статьи.
- Миша, никакой ошибки нет, - улыбаясь, возразил я. - Думаю, что для вас это в диковинку: сегодня читать завтрашний номер газеты.  Вы можете взять эту газету себе…   Назавтра меня ждал еще один сюрприз: оказалось, что фотокорреспондент Женя Лебедев дважды заснял меня рядом с Талем  и подарил мне эти фотографии. Я так и подписал их: «рядом с Талем – серьезным и улыбающимся».
  Если ленинградский матч прошел без каких-либо инцидентов, то в Одессе кипели страсти и в основном вне шахматной доски. Дело в том, что еще в 1962 году во время турнира претендентов на острове Кюрасао Петросян и Корчной стали врагами. Виктор Корчной, отвергнув предложение Петросяна «расписать вничью» все 24 партии (!) между четырьмя советскими гроссмейстерами, стал злейшим его врагом. Спустя четыре года, мстя Корчному, будучи уже чемпионом мира, Петросян вычеркнул своего врага из списка приглашенных на элитный турнир в Санта Монику, вписав вместо него… свою жену Рону… И вот в Одессе в поединке «непримиримых врагов», получив в первой же партии «натуральный мат», Петросян, чтобы вывести соперника из равновесия, стал постукивать ногами под шахматным столиком. Поначалу Корчной терпел, но в 4-й  партии он не выдержал и зло бросил: «Играйте не под столом, а на доске, где я вас уже имею». Петросян тут же подал официальный протест и заявил, что продолжит матч лишь после того, как Корчной принесет ему свои извинения. Протест Петросяна был отвергнут, и он уже в безнадежной позиции сдал 4-ю партию, а  с нею и весь матч…
  Несколько раз в пресс-центре появлялся странный на мой взгляд человек, называвший себя Августом. Не знаю, было ли это его имя или, одержимый манией величия, он представлялся именем древнеримского императора. Как бы то ни было, но он явно бравировал знанием скандальных историй. Одну из таких историй довелось услышать и мне. «Когда в 1954 году в Бухаресте 23-летний Корчной выиграл свой первый международный турнир, -  поведал он, - его вызвали в советское посольство и предложили сдать половину полученного за победу денежного приза. «Так положено», - разъяснил ему посольский клерк. Возмущенный Корчной вынужден был подчиниться. На следующий день Корчной успешно провел сеанс одновременной игры на одной из обувных фабрик Бухареста и получил в качестве приза пару модных туфель. Недолго думая, он явился в посольство и, положив перед тем же клерком свою награду, спросил: «Вам какой: правый или левый?» Неважно, что ответил ему посольский клерк, но Корчной на два года стал невыездным»… Как говорится, за что купил, за то и продал…
  Незадолго до окончания матча Спасский – Карпов я купил в комиссионном магазине портативный, но довольно примитивный  магнитофон «Легенда – 401». С ним я и явился в пресс-центр матча. Спустя какое-то время там появился Президент Международной шахматной федерации (ФИДЕ) доктор Макс Эйве. Вооруженные блокнотами и авторучками ленинградские журналисты тут же бросились к нему. Однако переводчик Президента ФИДЕ Борис Рабкин озвучил вежливый отказ Эйве. И тут  произошло невероятное. Увидев меня с магнитофоном и подключенным к нему микрофоном, переводчик сообщил: «Вам доктор Эйве готов ответить на несколько вопросов». Конечно, Президент ФИДЕ готов был ответить не лично мне, а моему магнитофону - ведь на Западе магнитофоны давно стали привычным «оружием» журналистов. От неожиданности, к тому же ловя на себе неодобрительные взгляды «зубров» ленинградской журналистики, я поначалу продолжал стоять как вкопанный. Тем временем Эйве сел в кресло и, улыбаясь, указал мне рукой на соседнее кресло. «Зубры» с блокнотами стояли сзади и записывали мои вопросы и ответы Эйве. На следующий день во Дворце культуры имени Дзержинского состоялась пресс-конференция Президента ФИДЕ, по следам которой я подготовил материал для газеты, включив в него и мои вчерашние вопросы Эйве. Я долго и безуспешно бился над заголовком к этому материалу, но кроме банального «Пресс-конференция Президента ФИДЕ» ничего в голову не приходило. В редакции я со вздохом посетовал: «заголовок мне явно не удался». Николай Яковлевич,  пробежав взглядом мою  статью,  взял авторучку и написал: «Ваше мнение, доктор Эйве?» Я был поражен - вот что значит профессионализм  и редакторская хватка! А если к этому добавить, что он на моих глазах перед этим осушил два стакана … водки, то мое изумление станет  еще более понятным…
  Надо сказать, что в том же 1974 году началось мое  многолетнее сотрудничество с «Вечёркой» -  любимой газетой ленинградцев «Вечерний Ленинград». Именно тогда я понял одно из существенных отличий штатных журналистов от нештатных:  штатные могли публиковать свои работы только в своей газете, а нештатные – где угодно. О своей работе в «Вечерке»  расскажу позже, а пока вернусь к «Спортивной неделе Ленинграда».
  В 1976 году я договорился с гроссмейстером Марком Таймановым об интервью для радиопрограммы «Невская волна». В один из летних дней с редакционным диктофоном «Репортер-6» я сидел рядом с Марком Евгеньевичем в его уютной ленинградской квартире на Петроградской Стороне. Его молодая жена поставила пред нами кофе и пирожные, и мы начали беседу. Я сразу обратил внимание на то, что на сей раз вместо обычных непринужденных и остроумных ответов гроссмейстер отвечал как-то слишком уж серьезно, тщательно подбирая слова. Это и неудивительно – ведь его ответы записывались на магнитную пленку, и он, как любой советский человек в те годы должен был контролировать себя. Тем паче, что пять лет назад после проигранного «всухую» матча  Фишеру Тайманов стал «невыездным», так как на таможне у него обнаружили запрещенную книгу Александра Солженицына и валюту, которую Макс Эйве просил его передать гроссмейстеру Сало Флору.
  Едва я выключил диктофон, мой собеседник сразу же оживился и предо мной предстал прежний Марк Тайманов. И я, конечно, поинтересовался его мнением о событии, ставшим для меня и многих тысяч любителей шахмат подобным взрыву бомбы – решении Виктора Корчного после победного турнира в Амстердаме остаться в Голландии. «Это тем более удивительно, - заметил Тайманов, - за три тура до окончания турнира Корчной позвонил мне и сообщил, что он по-прежнему лидирует и что уже  накупил много подарков для своих ленинградских друзей. Жаль, что мы лишили себя такого выдающегося шахматиста»…
  Впрочем, вряд ли решение Виктора Корчного можно было назвать удивительным. Ведь из-за своей независимости и прямоты в последнее время он стал главным раздражителем для советского истеблишмента. Еще в школьные годы на уроке истории Корчной, слушая рассказ учительницы о событиях 1939 года, воскликнул: «Ведь Советский Союз всадил нож в спину Польши!» Много позже, рассказывая мне об этом, Виктор Львович заметил: «К счастью, тогда Павлика Морозова в нашем классе не оказалось»…
  И не случайно во время его финального состязания с другим претендентом  на матч с чемпионом мира Робертом Фишером Карповым власти откровенно сделали ставку на «идеологически надежного» комсомольца Карпова. А после завершения этого матча за интервью Корчного югославской газете «Политика» власти бесцеремонно отказали ему в участии в международном турнире в Маниле. Все «преступление» Корчного заключалось в том, что в этом интервью он сказал: «По своему  пониманию шахмат Карпов еще  уступает ряду ведущих советских гроссмейстеров». Вот уж, воистину, «ужасное преступление»! А после его интервью голландской газете во время турнира в Амстердаме, интервью, в котором он вновь высказал свое «преступное» мнение о Карпове, Корчного вызвали в советское посольство, где он получил очередной «втык» и заверение в том, что теперь он вновь станет «невыездным». После этого Виктор Корчной уже не колебался и попросил политическое убежище  в Голландии…
  Имя «злодея» - четырехкратного чемпиона СССР, шестикратного победителя в составе сборной СССР шахматных Олимпиад и выигравшего множество престижных международных турниров и тем ярко прославившего отечественную шахматную школу, стало запретным для советских средств массовой информации. Однако 25 ноября 1977 года в моей статье  «Поединок претендентов» в «Спортивной неделе Ленинграда» запретная фамилия упоминалась восемь раз. Правда, я, чтобы не подвести редактора, спросил его:
- Николай Яковлевич, как вы смотрите на то, что в моей статье Корчной упоминается восемь раз?
- А кто был претендентом на шахматный трон – ты что ли? Оставь все, как есть…
  Лишь в годы горбачевской перестройки Виктору Корчному вернули советское гражданство и сняли «табу» с его имени…
  Впрочем, пару раз я все же редактора «подставил» и его дважды вызывали «на  ковер» в Городской комитет партии и делали соответствующие внушения. Сначала – за упоминание в моей статье имени уехавшего в Израиль грузинского гроссмейстера Романа Джинджихашвили. В следующий раз - за приведенное мной обращение высокого сановника дореволюционной России Сабурова к великому шахматисту Михаилу Чигорину. Происходило это в далеком 1895 году  в преддверии международного турнира в Петербурге: «Ну-с, любезнейший мой Михаил Иванович, покажите этим двум евреям- Стейницу и Ласкеру где русские раки зимуют! – воскликнул Сабуров. - Вы – русский человек и сами понимаете, как все разочаруются, если вы не будете первым…» Рассказывая о его вызовах в горком, Николай Яковлевич оба раза, как ни в чем не бывало, говорил мне: «Не обращай внимания, пиши все как есть»…
  На ленинградском радио я «отметился» еще пару раз: шахматным обозрением и интервью ко Дню Советской армии с главным тренером ленинградской хоккейной командой СКА Николаем Пучковым.  Любопытно, что беседа с заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером СССР Пучковым происходила незадолго до его … снятия с должности. В таких случаях человек обычно отказывается от интервью, и я боялся, что именно так оно  и будет. Но Николай Георгиевич поразил меня дважды: сначала согласием на интервью, а затем неожиданным ответом на первый мой вопрос:
- Николай Георгиевич, я слышал, что вас – тренера, приведшего в 1971 году армейскую команду Ленинграда к бронзовым медалям в чемпионате СССР,  хотят освободить от должности главного тренера. Лично я уверен, что это не произойдет, и справедливость все-таки восторжествует. Вы согласны со мной?
  И тут коммунист, подполковник Советской армии Николай Пучков, яростно играя желваками, явно сгоряча, гневно бросил:
- Справедливость в нашей стране никогда не восторжествует!
  Увы, он оказался прав… Конечно, и мой острый вопрос и еще более острый ответ Пучкова, по вполне понятным причинам, из этого интервью все же изъяли …
 
  ГЛАВА 5.  ЛЮБИМАЯ  ГАЗЕТА  ЛЕНИНГРАДЦЕВ
  Сотрудничая со «Спортнеделей», я по-прежнему продолжал писать для пресс-центров футбольных и хоккейных матчей и ежедневно работать в проектном институте. А тут еще в начале декабря 1974 года меня попросили сделать для «Вечернего Ленинграда» зарисовки с проходившего в нашем городе 42-го чемпионата Советского Союза по шахматам. С радостью я принял это предложение: ведь «Вечерний Ленинград» - любимая газета ленинградцев.  И пошло, поехало…
  В первой заметке я вкратце рассказал читателям «Вечерки» историю выступлений ленинградских шахматистов в проводившихся на берегах Невы чемпионатах страны и уникальных рекордах Марка Тайманова, который  в 22-й раз (!) вступил в борьбу за звание чемпиона Советского Союза. При этом в предыдущих всесоюзных первенствах Тайманов сыграл 394 партии, из которых 136 выиграл и 188 свел вничью. Когда эти цифры я поведал самому гроссмейстеру, Тайманов удивленно покачал головой и тут же поинтересовался: «А кто мой ближайший конкурент?» Узнав, что это Давид Бронштейн, сыгравший в 19 чемпионатах 361 партию и одержавший 115 побед, Тайманов улыбнулся и воскликнул: «Ну, пока я покоен за свои рекорды!»…
  Я не стану вспоминать другие свои зарисовки, но одну, о самой колоритной фигуре чемпионата – Михаиле Тале все же упомяну. Нет нужды перечислять все ярчайшие победы выдающегося гроссмейстера – они хорошо известны всему шахматному миру. Увы, был период, когда в мажорной шахматной симфонии «демона из Риги» все чаще и чаще стали звучать минорные напевы. Это напоминал о себе старый и очень серьезный недуг – болезнь почек. Однако верный себе рыцарь шахмат дал бой своему главному противнику и новыми яркими победами возвестил миру: «В здоровом Тале – здоровый дух!»
  Вновь соперники рижского гроссмейстера терзались вечным вопросом: как бороться с Талем? Как это ни странно, но есть только один «рецепт» – играть с Талем в … первом туре. Удивительно, но именно в самой первой партии многих турниров разящее копье Таля оказывалось неготовым к бою ! И лишь после осечки на старте рижанин развивал такой ураганный темп, что чаще всего победно финишировал в гордом одиночестве…
На первый тур я пришел задолго до его начала. В пресс-центре одиноко сидел соперник  Таля в первом туре  гроссмейстер Лев Полугаевский. Поздоровавшись, я  рассказал гроссмейстеру о странной «традиции» Таля и напомнил, что впервые во всесоюзном чемпионате он встретился с ним в Ленинграде 18 лет назад.   Тогда оба молодых мастера дебютировали в столь крупном соревновании, и их партия завершилась далеко не мирной ничьей. Каково же было мое удивление, когда Полугаевский, как говорится, «не отходя от кассы»,  тут же, показал мне эту партию! Меня, конечно, интересовало, сумеет ли Таль нарушить печальную для него традицию, тем паче, что по жребию Полугаевскому достался очень непопулярный у шахматистов 13-й номер. Нет, Таль остался «верен себе» и (в который уж раз!) начал турнир с «баранки». А затем по известному сюжету начался знаменитый талевский спурт. В итоге он разделил первое место и чемпионский титул с чемпионом мира среди юношей львовским шахматистом   Александром Белявским…
  В  книге «Волшебный дар Каиссы» (много лет спустя после кончины Таля) я в  поэме «О, шахматы, игра богов!» выразил свой взгляд на личность гениального шахматиста:

Он поражал буквально всем!
Его не спутаешь ни с кем:
Взгляд, демонически горящий –
Ну, Мефистофель настоящий!

Нос с сатанинскою горбинкой,
Глаза с безумною искринкой.
Короче, он по всем приметам –
Пришелец из другой планеты.

И то же самое игра:
Блеск молний, вихрь, ураган!
Задира, как де Артаньян –
Готов сражаться до утра!
И, одержимый лишь игрою,
Он мог не есть, не спать порою…

В борьбе неистов, беспощаден!
Кто еще жертвовать так мог –
Фигуры, пешки – он не жаден,
Фантазия – вот его Бог!

И что смутьяну чемпионы
И теоретиков статьи?
Рекомендации, каноны –
Он все сметает на пути!

Всегда творить - в его натуре!
Ну что поделать – он такой!
Да, он, мятежный ищет бури,
Поскольку чужд ему покой!

Уж не ему ль за дух высокий
Посвящены такие строки:
«И, словно яркая комета,
Прорвавшись к нам из чащи звезд,
Он искру собственного света
С сияньем вечности принес!»
Ну что ж, пора поднять вуаль:
Так кто же он? Конечно, Таль!
  В конце 1975 года в Ленинграде состоялся турнир «Смотр шахматных дружин» или иначе - турнир Дворцов пионеров. Пионерские дружины семи городов – Москвы, Куйбышева, Челябинска, Баку, Алма-Аты, Ворошиловграда и Ленинграда  возглавляли капитаны -  известные гроссмейстеры и мастера, которые давали сеансы одновременной игры на семи досках пионерам шести других команд. Среди капитанов были такие колоритные фигуры как  гроссмейстеры Василий Смыслов (Москва), Виктор Корчной (Ленинград), Анатолий Карпов (Челябинск), Лев Полугаевский (Куйбышев), а также Владимир Багиров (Баку), Геннадий Кузьмин (Ворошиловград) и мастер Борис Каталымов (Алма-Ата).  Если отдельные партии сеансов в установленное время оставались неоконченными, то капитаны игравших в этот день  команд     садились друг против друга и после совместного анализа под наблюдением главного арбитра гроссмейстера Игоря Бондаревского объявляли результаты таких партий.  До сих пор у меня хранится цветная фотография, запечатлевшая в окружении шахматистов и журналистов Корчного и Карпова за анализом одной из неоконченных партий. Стоя за спиной сидящего мастера Каталымова, я жду результата отложенной  партии…
  Любопытно, что в составе пионерских дружин выступали будущие гроссмейстеры. Это в первую очередь будущий чемпион мира Гарри Каспаров (Баку), Артур Юсупов (Москва) и Юрий Якович (Куйбышев).  Победу в этом интересном соревновании одержали москвичи, набравшие 54 очка (вклад их капитана Василия Смыслова составил 38 очков из 42-х возможных ). Призерами турнира стали Ленинград – 49,5 (Виктор Корчной – 37,5) и Куйбышев –   (Полугаевский – 37).
  В конце одного из игровых дней я, сообщая по телефону в редакцию результаты сегодняшнего тура, задержался допоздна и покидал Дворец пионеров вместе с главным арбитром турнира. Неожиданно Игорь Захарович Бондаревский обратился ко мне: «Молодой человек, проводите меня, пожалуйста, до метро». Видимо, из-за позднего окончания тура в этот вечер его не ждала машина. Дальнейшее было еще более неожиданным. Мы молча шли к станции метро «Невский проспект». Вдруг Бондаревский остановился и спросил:
- Вы знаете, кто был чемпионом СССР по шахматам в 1940 году?
- Знаю, - ответил я, - Михаил Ботвинник.
- А вам известно, как он стал чемпионом?
- Выиграл дополнительный матч-турнир шести гроссмейстеров за титул «Абсолютного чемпиона СССР»…
- А почему ни до, ни после не выявляли «Абсолютного чемпиона СССР» - это вам известно ?
  И, не дожидаясь моего ответа, Игорь Захарович как-то уж слишком эмоционально рассказал мне историю этого «загадочного» чемпионата страны. Победу в нем одержали Игорь Бондаревский и Андре Лилиенталь, а Ботвинник разделил  5 – 6 места с Исааком Болеславским. Естественно, Ботвинника это не устраивало. Ведь два года назад, направив  вызов на матч чемпиону мира Алехину, теперь он понимал, что после его  провала, а иначе дележ 5 - 6 мест и назовешь, на Западе сочтут его матч с Алехиным  неправомерным. Поэтому Ботвинник обратился в самые высокие партийные инстанции с предложением организовать дополнительное соревнование шахматистов, занявших в чемпионате страны первые шесть мест.  Там его, конечно, поддержали и весной 1941 года состоялся матч-турнир, причем пяти его участникам сообщили о дополнительном соревновании не сразу, а значительно  позже с расчетом, чтобы у них было меньше времени на подготовку. Мало того, было объявлено, что участие в этом турнире обязательно. А у Бондаревского в это время в Ростове тяжело болел отец и на телеграмму о невозможности прибыть в Москву ему дали понять, что его шахматная карьера может серьезно пострадать. Конечно, матч-турнир выиграл Ботвинник, но из-за войны его состязание с Алехиным так и не состоялось…
  Вот такая печальная история. Но зачем Бондаревский спустя 35 лет (!) рассказал мне об этом? Видно, очень наболело. А может быть в надежде, что я когда-нибудь расскажу об этом читателям? Что я и сделал тоже спустя 35 лет…
Эта история в начале 1983 года все же имела небольшое продолжение. 18 января в Доме искусств имени Станиславского состоялась лекция Михаила Ботвинника. Вечер открыл известный режиссер Александр Белинский. Он представил публике выдающегося шахматиста и сообщил, что после лекции Ботвинника собравшиеся могут задавать ему вопросы.
- Любые вопросы, - уточнил Ботвинник и добавил: - Никакой цензуры не будет.
  Лекция была довольно интересной. Экс-чемпион мира рассказал о положении в шахматном мире, выразил свое отношение к системе отбора претендентов на матч с чемпионом мира, дал характеристики ведущим гроссмейстерам. А затем посыпались вопросы, после чего выстроилась довольно длинная очередь за автографом  «шахматного патриарха». Я все время пропускал вперед стоявших за мной людей и, когда, наконец, остался один, я протянул Ботвиннику свой пригласительный билет на его лекцию, на котором он размашисто расписался. Я поблагодарил его и, как бы невзначай заметил:
- Михаил Моисеевич, восемь лет назад я беседовал с покойным ныне Игорем Бондаревским, и он высказал в  ваш адрес очень серьезные претензии.
  Улыбавшийся до этого Ботвинник мгновенно изменился в лице и почти с яростью вскричал:
- А шахматную корону Советскому Союзу принес Бондаревский или я!!?
Не ожидая такой реакции, я даже отпрянул и примирительно ответил: - Конечно, вы. И поспешно покинул зал.
  Идя по Невскому проспекту, я вспомнил, как в 1938 году Ботвинник сумел вместо чемпиона СССР гроссмейстера  Григория Левенфиша  поехать на престижный турнир в Амстердам. В высоких партийных кабинетах он тогда заявил: «Как может сформировавшийся в годы царизма шахматист представлять за рубежом молодую советскую республику?» И, конечно, в Амстердам поехал не Левенфиш, а он. И я с сожалением подумал: «Да, всю свою жизнь Ботвинник исповедовал принцип: в борьбе все средства хороши» …
  Спустя неделю, сидя в ложе прессы на хоккейном матче во Дворце спорта «Юбилейный» сидевший рядом со мной ответственный секретарь «Вечернего Ленинграда» Валя Майоров задал мне вопрос:
- Витя, ты читаешь газету «Советская Россия»?
- Нет, - пожав плечами, ответил я . 
- А жаль, а то ты обратил бы внимание на довольно интересный шахматный отдел, который ведет в этой газете мастер Мацукевич. Неужели мы в «Вечерке» не можем выпускать такой же, а то и более интересный шахматный отдел?
- Конечно, можем, - согласился я.
- А если можем, то тебе и карты в руки. Так что давай дерзай! – улыбаясь, воскликнул он. И тут же спросил: - Когда принесешь первый материал?
- Погоди, Валя – ты скажи мне, на какой объем я могу рассчитывать и как часто будет выходить этот отдел?
- Если будет интересней, чем у Мацукевича, подвал третьей полосы, а точнее две полные колонки я тебе гарантирую, А выходить твой отдел будет раз в неделю. Тебя устраивает?
- Вполне, ответил я.
  Из своего шахматного архива я довольно быстро подобрал материал для первого выпуска новорожденного отдела «Уголок шахматной истории», который впервые появился в «Вечернем Ленинграде» 31 января 1983 года. Вряд ли тогда я мог предположить, что мой «Уголок» просуществует в общей сложности более пяти лет. Правда, в последний год после некоторого перерыва  в редакции почему-то дали моей рубрике новое название - «Невская ладья». По отзывам руководства газеты и ее читателей «Уголок» оказался довольно интересным. Если бы это было не так, то так долго он бы не прожил. Однажды, захватив в редакции пару экземпляров «Вечерки» с моим «Уголком» и, желая купить  в ближайшем киоске «Союзпечать» футбольный справочник, я стал свидетелем такой сцены. Стоявший передо мной мужчина  обратился к киоскеру:
- Мне, пожалуйста, «Вечерку».
- Уже всю продали,  - последовал ответ.
- Как жаль! – воскликнул мужчина. – Я ведь собираю номера «Вечерки» с «Уголком шахматной истории». Может быть, все же остался один сегодняшний номер?
  Киоскер лишь развел руками.
- Не огорчайтесь, - обратился я к этому мужчине, протягивая ему газету. -  У меня есть лишний экземпляр.
  Обрадованный читатель «Уголка» долго благодарил  меня и тряс мою руку. Я, конечно, не сказал ему, что являюсь автором «Уголка», но, признаюсь, в этот момент  меня переполняло чувство законной гордости…
Чтобы не быть голословным, «навскидку» приведу пару коротких фрагментов из «Уголка шахматной истории».
 
  МАТЧ  БОТВИННИК – ФЛОР
  В конце ноября 1933 года в Москве начался матч двух восходящих шахматных «звезд» - Соломона Флора и Михаила Ботвинника.  Чехословацкий гроссмейстер не сомневался в своей победе и рассматривал этот поединок как один из этапов подготовки к единоборству с чемпионом мира Александром Алехиным.
  Начало матча  и в самом деле ничего хорошего Ботвиннику не предвещало. В первой партии в жестоком цейтноте он попал в ловушку и проиграл. Тогда из Ленинграда был срочно вызван один из лучших аналитиков мастер Абрам Модель. Свою помощь Ботвиннику он начал с того, что … сочинил стихи.
 
 Флор доволен, как дитя,
 Ходит именинником –
 В первом туре он шутя
 Справился с Ботвинником.

 Вариант Панова навек разбит,
 И мой Мишутка
 Вздыхает жутко:
 Ужели снова я буду бит?

 Дрожат колени,
 Потерян сон –
 Ужель он гений,
 А я – пижон …
  Следующие четыре партии завершились вничью, а в шестой «именинником» вновь оказался Флор. Вторая половина матча проходила в Ленинграде. Здесь дела советского чемпиона пошли значительно лучше.  После двух спокойных ничьих Ботвинник нанес «убаюканному» сопернику два чувствительных укола и сравнял счет – 2:2.
  В предпоследней партии Флор чудом «унес ноги», а в последней оба шахматиста предпочли не рисковать. В итоге: боевая ничья – 6:6. Покидая Ленинград, Флор подарил Ботвиннику свою фотографию с надписью: «Новому гроссмейстеру с пожеланиями дальнейших успехов».
  Итог этого матча специалисты единодушно расценили как грандиозный успех представителя советской шахматной школы. Увы, в аспирантуре Политехнического института, где в те годы Ботвинник готовился  к научной деятельности, профессор Толвинский, подводя итоги года, заявил: «Все аспиранты успешно выполнили свои планы, кроме двоих: один был болен, а другой – Ботвинник был отозван для … общественной забавы» …
  И еще более короткий фрагмент:
 
  УВЫ,  НЕ  КАРУЗО …
  В 1958 году в один из выходных дней на межзональном турнире в Портороже тренер Михаила Таля Александр Кобленц в узком кругу исполнял на русском и итальянском языках арии из опер. Как и гроссмейстер Василий Смыслов, Кобленц обладал незаурядными вокальными данными. Немногочисленные зрители всякий раз награждали обладателя приятного тенора дружескими аплодисментами. После очередной арии к нему неожиданно подошла элегантно одетая дама.
- Благодарю  вас за  доставленное  удовольствие! – эмоционально  воскликнула она. - Ваше пение напоминает мне большого художника!
- Энрико Карузо? – спросил польщенный Кобленц.
- Нет, Василия Смыслова, - ответила дама…
  Несколько раз в начале 80-х годов Федерация шахмат Ленинграда просила меня написать проблемные статьи – о развитии шахмат в городе на Неве, о перспективах молодых шахматистов, об игре по переписке. При этом Федерация, считая «Вечерку» газетой развлекательной,  предпочитала  публиковать мои проблемные статьи в органе Обкома КПСС – «Ленинградской правде». После первой такой публикации под моей фамилией, даже не согласовав это со мной,  почему-то напечатали: заместитель председателя комиссии пропаганды шахматной Федерации Ленинграда. Это был чистейшей воды вымысел: никаких должностей в Федерации я никогда не занимал. А на вопросы удивленных друзей, я, смеясь, отвечал: «Это полная чушь, но, если дело так и дальше пойдет, то после второй статьи я рассчитываю стать председателем комиссии пропаганды, а после третьей – и председателем Федерации»…
 
  ГЛАВА 6. ПЕРВАЯ  КНИГА
  В преддверии Всесоюзного хоккейного первенства 1979 года, как всегда, во Дворце спорта «Юбилейный» состоялся очередной турнир на призы газеты «Советский спорт». Редактор спортивного отдела еженедельной газеты «Ленинградский рабочий» Саша Василевский (в недалеком прошлом нападающий ленинградского «Зенита») попросил меня взять интервью  у трех – четырех тренеров участвующих в этом турнире команд.  К тому времени я еще не вел «Уголок шахматной истории» и никак не мог утолить свой журналистский «аппетит».  Я  побеседовал со  старшими   тренерами  четырех  команд - Раймо  Мяттаненом   (ТПС Турку, Финляндия),  Геннадием Цигуровым («Трактор» Челябинск), Игорем Чистовским («Торпедо» Горький) и Игорем Щурковым (ВИФК Ленинград). Под заголовком «Здравствуй, большой хоккей!» все четыре интервью были напечатаны в газете.  Тренеры выразили  благодарность организаторам турнира за предоставленную возможность наиграть составы своих команд, скомплектовать звенья и проверить перспективную молодежь. Словом, ничего особенного – интервью как интервью.
  Саша поблагодарил меня со словами: «Очень неплохой материал». А я тут же вставил:
- Готов сотрудничать и дальше.
  Саша улыбнулся и сказал:
- Витя, пойми меня правильно. Ты уже перерос газетные рамки, тебе пора писать книгу. Поднимись прямо сейчас на шестой этаж в Лениздат к Ирине Георгиевне Турундаевской и, я уверен, вы найдете общий язык.
  Я, конечно, понял, что слова Саши – это умело завуалированный и очень тактичный отказ. Впрочем, по- своему он был прав. Газета «Ленинградсий рабочий» выходит только один раз в неделю, и Саше явно не хватало одной полосы, чтобы отразить на ней спортивные события целой недели. А интервью с тренерами хоккейных команд он доверил мне, так как с хоккеем явно «не дружил», во всяком случае, на хоккейных поединках я его никогда не видел. А в Лениздат я, конечно, не пошел, так как там меня не знали и для них я был «человеком с улицы».
  Лишь спустя несколько лет я, встретив Сашу на футболе, вспомнил давний разговор с ним. Видимо, и он тоже вспомнил ту нашу короткую беседу, потому что сразу спросил:
- Ну, ты был тогда в Лениздате?
Я отрицательно покачал головой.
- И напрасно! – воскликнул Саша. – Если бы внял моему совету, уверен – уже сегодня бы вышла твоя книга…
  В тот же вечер я подумал: а что я теряю? Ну, откажут мне – от этого никто еще не умирал. С такими мыслями я и отправился в Лениздат к Турундаевской.  Выслушав меня, Ирина Георгиевна сказала:
- С удовольствием читаю ваш «Уголок  шахматной истории». Но чтобы составить договор с издательством, вы должны написать к будущей книге аннотацию, в которой следует указать название и тему книги, ее объем.  Так что жду вас с аннотацией.
  Я вышел на набережную Фонтанки окрыленным. Еще бы! «Человеку с улицы» сразу же дали зеленый свет!  Правда, не совсем «с улицы» - ведь мой «Уголок», видимо, сыграл свою роль. И все же, зная о жесткой цензуре в нашей стране, интуиция подсказывала мне:  главные препоны – впереди.
  И в своих недобрых предчувствиях я не обманулся. Одобрив мою аннотацию, Ирина Георгиевна тут же предупредила:
- Только не упоминайте имя Корчного!
Вот тебе и на! Как же не упоминать шахматиста, который своими блестящими победами так ярко прославил не только свое имя, но и всю советскую шахматную школу?! И, собравшись с духом, я осторожно спросил:
- Ирина Георгиевна, а вы представляете себе книгу о физиках – ядерщиках без упоминания имени, скажем, Нильса Бора?
Турундаевская хитровато улыбнулась.
- Ну что ж, пишите и о Корчном, - согласилась она, - только без дифирамбов.
  Она продолжала улыбаться, и ее улыбку я понял так: мол, ты пиши, голубчик, но то, что нам не подходит, мы все равно вычеркнем. И уже серьезно закончила:
- Так что приступайте к работе …
  Два долгих года писал я свою первую книгу. Из-за своей старой привычки быть вечно недовольным уже написанным в процессе работы над книгой я часто зачеркивал отдельные слова, обороты и абзацы, заменяя их новыми. И вот наконец с готовой и довольно пухлой рукописью с шестидесятью  двумя главами я предстал перед Турудаевской.  Теперь  следовало отпечатать мою рукопись в машинописном бюро издательства. Но и это оказалось не все.
- Виктор, нам с вами надо составить договор, а затем найти рецензента, - пояснила Ирина Георгиевна. – Кстати, кого вы можете предложить? – спросила она после оформления договора.
  Подумав, я назвал обладателя Кубка мира в игре по переписке Геннадия Несиса, с которым меня связывали давние доброжелательные отношения.
- А что вы скажете, если я предложу вам Марка Тайманова? – почти в упор глядя на меня, стараясь понять мою реакцию, - спросила Турундаевская.
- Очень хорошо! – искренно воскликнул я. – Тайманов – не только выдающийся гроссмейстер и замечательный музыкант, но и очень талантливый и остроумный литератор.
- Ну, вот и чудесно, - промолвила заведующая редакцией Лениздата. – Свяжитесь с Таймановым, и я думаю, что он вам не откажет…
  Дозвониться до Тайманова оказалось сложнее, чем я думал.  Марк Евгеньевич уже жил в Москве, хотя частенько появлялся  в Ленинграде. Все же вскоре мы встретились в издательстве, где с ним был оформлен договор. Тайманов дал мне номер своего московского телефона и сказал:
- Вам придется запастись терпением, так как я часто бываю в разъездах, а рукопись, как я вижу, довольно объемная.
  На том мы и расстались...
  Рецензия, действительно, появилась почти через полгода. Но зато – какая! Приведу ее заключительные слова: «Книга Виктора Песина «Волшебный дар Каиссы» - своеобразный гимн шахматному искусству!» О такой рецензии я и мечтать не смел!
«Теперь-то уж скоро появится моя книга!» - с радостью подумал я. Но не тут-то было! Оказалось, что окончательно готовая и сданная в издательство в декабре 1986 года рукопись станет книгой лишь спустя четыре(!) года.
-  План издательства переполнен рукописями других авторов, - разъяснила мне ситуацию Ирина Георгиевна. – Зато тираж вашей книги будет 50 тысяч экземпляров…
  Я так подробно описал этот процесс, потому что наивно полагал, что после выполнения всех формальностей книга выйдет из печати через один, максимум два месяца…   
  Тепеь о резком повороте в моей жизни. Редактор спортивного отдела «Вечернего Ленинграда» Валентин Семенов, на мой взгляд, в душе был антисемитом. И не только в душе, так как не раз он задавал мне один и тот же вопрос: «Витя, почему ты не уезжаешь в Израиль?» Я отмалчивался и ждал выхода из печати своей вожделенной книги. А тут еще подняли головы молодчики из антисемитской организации «Память». Слухи о грядущих еврейских погромах почти открыто муссировались в обществе. Дело дошло до того, что соседка по лестничной площадке – молодая и очень приятная русская женщина без обиняков предложила мне:
- Виктор, если начнется погром, вы с семьей приходите к нам. Мы – русские, и вас тут искать не будут.  Вот так … После этого я уже не колебался …
 
  ГЛАВА 7.  ПРОЩАЙ, ЖУРНАЛИСТИКА …
  Я был  уверен в том, что о журналистике в Израиле придется забыть.  Ведь в то время в стране были лишь две русскоязычные газеты, и свободных вакансий в них, конечно, не было.  И все же в одной из них – «Новости недели» ее русскоязычного  хозяина  (его звали  Аркадий) заинтересовало мое предложение: открыть шахматный отдел. Фактически это  было подобие «Уголка шахматной истории» с той лишь разницей, что я не был ограничен в объеме и гонорар был значительно больше, чем в «Вечернем Ленинграде». Однако денежное пособие и этот гонорар в сумме до прожиточного минимума явно не дотягивали. А найти работу по инженерной специальности без знания языка было невозможно. Пришлось работать  за жалкие гроши смотрителем в тель-авивском музее.
  Жизнь оказалась  гораздо труднее, чем это представлялось издалека. По утрам я занимался на курсах иврита, днем готовил материалы для газеты, а вечером работал в музее. Конечно, очень уставал – ведь мне уже перевалило за пятьдесят. Однажды, сидя в одной из галерей музея, чтобы не уснуть, я взял огрызок карандаша и клочок бумаги и украдкой (писать и читать на работе запрещалось) выплеснул бурлившие во мне чувства.

Вечер. Снова я в музее.
Безнадежно утомлён…
И в притихшей галерее,
Как обычно, клонит в сон.

И в дремоте одинокой
Вдруг забрезжил дивный свет:
Город юности далёкой
Всплыл в туманной дымке лет.

И в волшебном, дивном блеске
Узнаю вдруг Эрмитаж,
А за ним красавец – Невский,
Переполненный Пассаж.

Вот и улица родная,
Мамочка, мои друзья,
И ком к горлу подступает –
Ведь давно не с ними я…

И, открыв глаза устало,
Горькой думою томим,
Я услышал вдруг из зала:
«Слиха, эйфо шерутим?»…*

  *«Извините, где туалет?» (иврит)
   
  После того, как Аркадий продал свою газету очень богатому израильтянину, редакция  перебралась в более приличное помещение, а я стал штатным редактором спортивного отдела. И хотя моя зарплата превосходила гонорары нештатного сотрудника, я все же должен был думать о будущем. Ведь в то время в Израиле не существовало закона о пенсиях (?!), а в накопительной программе на это, далеко не розовое будущее мне категорически отказали. Кроме того, меня просто коробило от того, что, имея пропуск на спортивные объекты, я из-за крайней занятости не мог покинуть свое рабочее место. Ведь спортивный журналист должен быть там, где соревнуются спортсмены! А мне приходилось, выискивая где только возможно спортивную информацию (Интернета в то время не было), одному ежедневно готовить газетную полосу, а в воскресенье после обработки материалов нештатных авторов – даже две полосы. В общем, не журналистика, а дурдом!
  Я прилагал массу усилий, чтобы быть в курсе спортивных событий и отражать их в газете. Главный редактор (израильтянин), поняв даже из редких писем читателей, что им нравится спортивный отдел, обещал мне поездку на чемпионат мира по футболу в Атланту. Конечно, это оказалось несбыточной иллюзией. А наяву он как-то сказал мне: «Главное в работе – делать много, быстро и … бесплатно» Вот это было его истинное лицо!  Жадным он был настолько, что, найдя учителя шахмат своему сыну, он заключил с ним сделку: за бесплатные уроки сыну тот займет мое место редактора спортивного отдела. Этим учителем оказался шахматный мастер Эли Швидлер, русский язык которого в то время был откровенной издевкой над знаменитыми словами Тургенева: «О, великий, могучий и правдивый русский язык!» Да-да, тот самый Швидлер, который, со временем слегка поднаторев, сегодня периодически сообщает из Израиля в «Спорт-экспресс» короткие новости…  А я стал работать …охранником в школе, где, как ни странно, и платили больше и открыли мне накопительную программу. Сидя в будке охранника, я продолжал заниматься ивритом, в чем мне иногда помогала юная и очаровательная ученица организованных в этой школе компьютерных курсов. Все это нашло свое отражение в моем очередном стихотворении. 

Сыграла жизнь злую шутку –
Писатель, журналист, поэт
Уже почти на склоне лет
Вдруг сел в … сторожевую будку.

Да, возраст мой, увы, не шутка –
Тут никаких сомнений нет.
А шутка в том, что эта будка,
Быть может, меньшая из бед.

И пусть убога будка эта,
Нет в ней уюта и тепла,
Зато однажды, как луч света,
В нее принцесса вдруг вошла.

И средь людского равнодушья,
Неуважения, бездушья
Ее приход, как солнца луч,
Блеснувшего вдруг из-за туч.

И заходя порою в будку,
Улыбкой дивной одарит,
Поможет одолеть иврит
И упорхнет через минутку.

Быть может, это мне приснилось?
Быть может, скоро сон пройдет?
Ведь как во сне она явилась
И как во сне она уйдёт …
  Даже несмотря на то, что порой мою убогую будку озаряла «как солнца луч» юная особа, настроение было прескверным. Как-то вечером, когда уже стемнело, я неожиданно решил писать шахматную … поэму. А тут еще мое настроение заметно подняла бандероль из Ленинграда, в которой брат прислал мне 10 экземпляров моей первой  изданной книги! К сожалению, родственники быстро расхватали ее, и у меня остался лишь … один экземпляр.
  Работа вечерами над поэмой настолько захватила меня, что я жил и дышал ею почти полтора года.  Начав с романтических легенд, я попытался проследить эволюцию древней игры, показать достижения, характеры, творческое кредо, взаимоотношения с коллегами самых выдающихся мастеров шахмат. Кроме того, в поэме я рассказал о тех событиях, которые из-за жесткой советской цензуры не были отражены в только что полученной мной книге. А сколько еще времени ушло на многократную шлифовку написанного!
  Вот как в этой поэме я в стихотворной форме пересказал  древнюю легенду:

В одной из древних стран Востока
Жил визирь – статный, молодой,
Служил без страха и упрека
И был вознагражден судьбой.

Он беззаветно чтил Аллаха
И фаворитом был у шаха.
Вознесся визирь так высоко –
Склонялось все к его ногам,
А сам он перед черноокой
Женой – прелестной Диларам.

Ее любил он пылко, страстно,
Но раз за шахматной игрой
(Он увлекался ей порой)
Им овладел азарт ужасный.

Напрасно рвался он в сраженье –
Предупреждал ведь звездочет,
Что неудача его ждет,
Но он не внял предупрежденью.

«Сиятельный мой господин,
Могу понять лишь я один
Мерцанье звезд на небосклоне, -
Промолвил звездочет в поклоне, -
Оно сегодня неудачно», -
Добавил он довольно мрачно.

И впрямь, был визирь невезучим –
В игре над ним сгустились тучи:
«Зевал» фигуры он и пешки,
Пытаясь отыграться, в спешке
Усугубил свои страданья
И проиграл все состоянье.

«Ужель со звездами я спорю?!» -
Воздел он руки к небесам.
И вдруг с отчаянья и горя
На кон поставил … Диларам.

И вновь он в трудном положенье –
Вот-вот получит визирь мат,
Потух его безумный взгляд –
Ведь неоткуда ждать спасенья.

Скрестил он руки на груди
Позор, бесчестье впереди…
И вдруг за легкой занавеской
Услышал визирь голос женский:

«Смелей, любимый мой, играй!
Победа ждет нас впереди –
Отдай сопернику ладьи,
Но Диларам не отдавай!»

Взбодренный голосом любимой,
Душою визирь вдруг взыграл
И с твердостью неколебимой
Ладьи сопернику отдал.
И, объявив красивый мат,
Вдохнул победы аромат.

С той в Лету канувшей поры
Подобный мат известен нам
В анналах шахматной игры,
Как мат «прекрасной Диларам».
  Так на смену журналистике пришло литературное творчество.
  Может быть, применительно ко мне слова «литературное творчество» звучат слишком громко. Но ведь в основе такого высокого понятия, как «творчество» лежит глагол «творить», то есть создавать.  А за пять лет, проведенных в этой будке, я «натворил» много стихов и несколько поэм. Я даже назвал эту будку «болдинской».  Нет-нет, мании величия у меня, конечно,  и в помине не было, и «крыша» тоже «не поехала». И в доказательство приведу написанное в этой же будке четверостишие.
 
В чем разница меж Пушкиным и мной?
Пред ним я голову склоняю -
Творил он поэтической душой,
А я … бог весть что вытворяю …
  Конечно, в избранном мною формате коротких воспоминаний представить свое творчество уместно лишь избранными стихами, небольшими фрагментами моих поэм и краткой аннотацией произведений в прозе.
 
  ГЛАВА 8. ИЗБРАННЫЕ  СТИХИ
  В предыдущих главах я как бы «забежал вперед» и упомянул два стихотворения –«Будка» и «Вечер. Снова я в музее …», а также два фрагмента – о Михаиле Тале и древней восточной легенде из поэмы «О, шахматы, игра богов!». И то и другое написаны в 90-е в Израиле, а вообще-то писать стихи я начал еще в юные годы. С этого я и начну.
  Помню, в молодежном лагере под Ленинградом мне, 17-летнему юноше понравилась девушка по имени Таня. Но я был так застенчив, что даже не решался подойти к ней.   Таня, конечно, чувствовала это, но, желая вызвать во мне ревность, на танцах пригласила на дамское танго другого парня. Забившись в самый дальний угол зала, я, безумно страдая, тут же выплеснул такие строчки:

Зачем, зачем я встретил вас?
Чтобы до дна испить мученья?
Сраженный блеском ваших глаз,
Я был во власти озаренья …

Но вы прошли не оглянувшись,
Не улыбнулись даже мне,
И я, как будто бы очнувшись,
Вдруг понял: был в волшебном сне …
  Когда мы уезжали из лагеря, Таня сама подошла ко мне и с грустью сказала: «Ты ведь так ничего и не понял» …
  Прочитав однажды сборник стихов Евгения Евтушенко, я под впечатлением одного из них (кажется, оно называлось «Уходят матери»), буквально в считанные минуты написал стихотворение «Мама»:

Юность прошла незаметно, беспечно,
У многих из нас уже дети растут …
Мамам  спасибо, но мамы не вечны,
Как вечен их благородный труд.

Сколько у мамы дел за плечами!
Кто бы другой этот груз унёс?
Кто незаметно для нас ночами
Лил столько горьких и радостных слёз?

Кто разделял с нами радость, невзгоды?
Мама – великий учитель и друг!
Страшно подумать: промчатся годы
И мамы не станет вдруг.

Мамы не вечны… Не хочется верить …
Значит, беда уже где-то в пути?
Сделаем все, что можно сделать,
Чтобы не дать ей в дом войти!

Право, не ради красивого жеста –
Счастьем чтоб полон был дом,
Маму посадим на видное место
За жизненным нашим столом! …
  В 1980 году умер замечательный актер, поэт и бард Владимир Высоцкий. Эта смерть потрясла миллионы поклонников его таланта. Похороны Владимира Высоцкого в Москве вылились в демонстрацию всенародной любви к мятежному барду. Именно тогда я и издал свой первый «диссидентский писк».

Голос хрипловатый –
Как он всем знаком!
С песнею крылатой
Он вошел в наш дом.

Как он страстно дрался
С ханжеством и злом -
Падал, оступался
И снова напролом!

В человечьей гуще
Он - желанный гость,
А для власть имущих –
Словно в горле кость.

Песней не боялся
Он с плеча рубить.
Умер … Но остался
В душах наших жить…
  А жизнь продолжалась … Пустые прилавки магазинов, длинные очереди за колбасой, сыром и другими продуктами стали обыденным явлением. Особенно возмущали меня разговоры старушек в очередях, не понимавших истинных причин их убогой жизни. И я дал им достойную отповедь:

Вы – обезумевшее воинство,
Пред смертью живя на сносях,
Давно потеряли достоинство
В бесконечных очередях.

Давитесь вы и давите,
Брюзжите подряд на всех,
Но только не понимаете,
На ком этот тяжкий грех.

Рейгана скопом травите –
«Поборника новой войны»,
Но только не понимаете,
На ком тяжкий груз вины.

Израиль и синагоги
Предаете вы всем чертям,
Будто пенсии ваши убогие
Назначали именно там.

Будто по их мановению
Пустые прилавки у нас.
Какие же все-таки гении,
Кто так одурачил вас!

Кто сделал вас темными, грубыми,
Кому вы покорно верны.
Талдычите ртами беззубыми:
«Главное – нет войны» …
  Увы, весь уклад советского общества взывал к решительным протестам, и я протестовал, но по-прежему «в тряпочку».  Так, сидя на одном из собраний, я, взбешенный откровенной ложью выступавших, прикрыв рукой от сидящих рядом «товарищей» клочок бумаги,  выразил свое отношение к происходящему:

В этой злой, удушающей мгле
Ложь, цинизм, равнодушие,
И душу разрывает мне
Бездушие, бездушие…

Все лгут, куда-то спрятав стыд,
Страдаю я, их слушая,
И плачет лишь душу навзрыд –
Бездушие, бездушие…

Шепчу я им, почти моля:
«Где ж ваше благодушие?»,
Но крепко стянута петля
Бездушия, бездушия…
  Зато, окунувшись после этого смрада в прохладу вечерней улицы, я с радостью вдыхал свежий воздух:

Засыпает город, утомленный
Шумом и дневною суетой.
В грустные раздумья погруженный
Я бреду по улице пустой.

Лишь дома притихшие, немые
Равнодушно на меня глядят
И безмолвно, словно часовые,
Фонари потухшие стоят …
  «Где ж ваше благодушие?» - наивно взывал я к коммунистам. Это то же, что склонять к гуманности террористов.  А ведь мир неуклонно сползал к нетерпимости, насилию, терроризму. Как тут ни вспомнить слова в блестящем финале знаменитой девятой симфонии Бетховена: «Обнимитесь, миллионы, миру этот поцелуй!» Именно эти волнующие слова стали девизом моего следующего стихотворения:

«Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!» -
Так вопрошал герой Шекспира.
И люди с сотворенья мира
Познали  столько горьких слез,
Но  все не впрок – и как колосс
Над миром Гамлета вопрос.

А Гамлет сам? Он – мщенья жертва:
Убив Полония, Лаэрта,
Убив, в конце концов, себя,
Увы, и он жил не любя.

Ведь он-то знал, как мир наш горек,
Что на планете зла – не счесть.
Он видел, кем стал «бедный Йорик»,
И все-таки он выбрал месть.

Пора, пора жить по законам
Любви, согласья, доброты:
Ведь мир у роковой черты –
Так обнимитесь, миллионы!
  В Израиле проблема борьбы с террором давно стала делом государственной  важности. Сколько израильтян пало от рук палестинских террористов, давно потерявших человеческое и мужское достоинство, способных лишь взрывать  автобусы, кафе и дискотеки с мирными людьми, стрелять даже в грудных младенцев. Только окончательно потерявшие человеческий облик существа, каковыми являются «мирные палестинские жители», могли ликовать, бурно выражая свой восторг после варварских взрывов в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Взрывов, унесших жизни почти трех тысяч ни в чем не повинных людей. А гордо называющие себя демократами страны Западной Европы бесконечными антиизраильскими резолюциями на различных международных форумах фактически не только поощряют палестинский террор, но и становятся его соучастниками.
  Следующее мое стихотворение о молодом израильском солдате, погибшем в ходе антитеррористической операции:

Он молод был – едва за двадцать,
Он только начал жизнь свою,
Ему бы весело смеяться,
С любимой девушкой встречаться,
А он, мальчишка, пал в бою …

А как его все восхищало –
И голубой морской простор,
Полей цветное покрывало
И пастбища на склонах гор.

И как чудесно пахнет мята,
Как яблони в садах цветут,
Как молоко сосут ягнята,
Как в небе облака плывут.

Одно он ненавидел люто –
Террор, что сеет кровь и смерть.
Любил он жизнь и потому-то
Так торопился повзрослеть.

Мальчишка с чистою душою
Как пылко в грезах он витал!
В бою с врагами пав героем,
Недолюбил, недомечтал …

Он был израильским солдатом
Взрослеющим не по годам,
Погиб он в шестьдесят девятом,
А звали юношу Йорам.

Йорам погиб… Но не напрасно –
Ведь он оставил память нам:
Все то, что в жизни так прекрасно,
Любил и защищал Йорам …
  Это стихотворение было включено в программу занятий по литературе в русскоязычном классе одной из тель-авивских  школ …
  Как-то, покупая продукты в супермаркете, я обратил внимание на девушку, которая тряпкой протирала пол в молочном отделе, где кто-то разлил молоко. Рядом с ней на картонной коробке стоял маленький приемник, из которого  лились дивные звуки фортепьянного концерта Грига.
- Кто-то льет молоко, а у Грига льется дивная музыка, - заметил я.
- Вам нравится  этот концерт? – с улыбкой спросила  девушка.
- Еще бы! – воскликнул я. – Это один из самых моих любимых фортепьянных концертов!
- И у меня тоже!
  Мы разговорились. Выяснилось, что моя собеседница, которую звали Лиля,  несколько лет назад окончила в Москве музыкальное училище по классу фортепьяно. А в Израиле пришлось вместо рояля взяться за тряпку и ведро с водой.
  Дома, вспомнив этот эпизод, я неожиданно для себя выразил свое отношение к нему:

Концерты для фортепиано!
Искусства высочайший пик!
Творенья подлинных титанов –
Рахманинов, Чайковский, Григ!

А пианисты – виртуозы -
Нейгауз, Гилельс и Оборин,
Игра их исторгала слёзы,
Их гений ярок и бесспорен!

И сколько юных дарований,
Едва расправив плечи, грудь,
В порыве творческих исканий
Мечтали повторить их путь.

Но на Земле Обетованной,
Куда их привела судьба,
Где жизнь – тяжкая борьба,
Пришлось забыть о фортепьяно.

И вот привычная картина:
Экс-пианист с отчаяньем в глазах
Иль за прилавком магазина,
Иль с мокрой тряпкою в руках.

Познав работы черной иго,
Уныло с раннего утра
Он исполняет вместо Грига
Концерт для … тряпки и ведра …
  На следующий день я прочитал Лиле свое стихотворение, печальная концовка которого не вызвала у нее ни грусти, ни отчаяния. Наоборот, звонко рассмеявшись, она воскликнула:
- Ой, как здорово! Подарите мне это стихотворение!
  Протянув Лиле листок с этим стихотворением, я пожелал ей как можно быстрее заменить игры с тряпкой и ведром  игрой на рояле в одном из  концертных залов …
  Кстати, о музыке. Не о классической, а об эстрадной, которая сегодня за редким исключением докатилась до полной бездарности и  откровенной пошлости. И это – не ворчанье уже немолодого человека, не тоска по ушедшей молодости. Эти свои  мысли я выразил в немного грустном стихотворении:

Какие песни раньше были!
С ними рождались, с ними жили,
В войне жестокой победили -
Те песни в сердце мы хранили.

«В парке Чаир», «Люблю», «Смуглянка»
И задушевная «Землянка».
В них – писем смятые листы
И разведенные мосты,
Записки чьей-то пара строчек
И синий скромненький платочек.

Цвели в них яблони и груши,
Шумел сурово брянский лес
И бередили наши души
Шульженко, Козин и Бернес.

В их песнях жил чудесный мир:
Свиданья, парочки влюбленные
И солнце за день утомленное,
Цветущий в розах парк «Чаир» …

А в мрачных, тесных коммуналках,
Где жизнь текла убого, жалко,
Где ужасы ночных звонков,
Шуршанье черных «воронков»
И страх арестов и допросов
Ввергали в леденящий шок,
Звучали Дунаевский, Строк
И песней душу грел Утесов…

В шестидесятых стали вехой
И Кристалинская, и Пьеха,
И Хиль, и Клемент, и Кобзон –
Как пел душевно баритон
О пароходах и матросах
И о дымке от папиросы.

Нет, песням этим не забыться!
И помним мы с тех давних пор
Гор вереницы и елей ресницы
Над голубыми глазами озёр…

Шли годы, и менялась мода.
Увы, наверно, ей в угоду
Исчезла в песнях мелодичность,
Да и певец – уже не личность.

И вот привычная картина:
Хрипит патлатая детина,
Он не поет – бормочет что-то,
Трясется до седьмого пота.

За ним вульгарнее девицы:
Открыты груди, ягодицы,
Желанья, чувства – все натурой,
В экстазе публика трясется –
Юнцы без вкуса и культуры,
Все это песнями зовется.

А жаль … Нам в песнях столь важна
Хрустальной чувственности нота –
Ведь песня людям так нужна,
Как птице крылья для полёта!
  Однажды под впечатлением увиденного по телевизору осеннего пейзажа родного Санкт-Петербурга я излил свою грусть:

Мрачно нависли свинцовые тучи,
Дождь выбивает унылую дробь
И навевают щемящую скорбь
Листьев опавших размокшие кучи.

О, как печальна агония эта!
Рвет на куски она сердце поэта…
Листья, ужель вы забыли денёчки,
Как распускались набухшие почки?

Дивные дни … Жаль, они пролетели …
Ветер и дождь поглотили их.
Листья поблекли и пожелтели,
Медленно жизнь угасала в них.
И, расставаясь с родною березой,
Тихо роняли прощальные слезы …

Но ведь не вечны дожди и морозы –
Вновь пробудятся от спячки берёзы,
Соком нальются зеленые почки,
Чтобы родить молодые листочки.

В жизни людской тот же самый уклад:
Яркий расцвет и печальный закат …
  В 1997 году у меня завязалась переписка с жившим в США литератором, публицистом и блестящим знатоком русской поэзии  Эммануилом Штейном.  Уроженец Польши он вместе с  отцом, художественным руководителем еврейского тетра в Варшаве, прошел ужасы Варшавского гетто, а после побега из гетто в Советский Союз, попал под пресс сталинской борьбы с «безродными космополитами». Во время ареста органами НКВД отец Штейна умер от сердечного приступа, а сам Эммануил в начале 60-х вернулся в Варшаву.
  Серьезно увлекшись шахматами и поэзией,  Эммануил Штейн получил звание национального мастера и не раз был участником командных чемпионатов Польши по шахматам. Затем под влиянием друзей он стал убежденным диссидентом, борясь за придание огласке Катынских расстрелов поляков органами НКВД в 1940 году. Дважды он был арестован и сидел  в тюрьме Мокотув (что-то вроде польской Лубянки), причем однажды -  в одной камере с … гауляйтером  Восточной Пруссии и Украины Эрихом Кохом. В тюрьме, как это ни странно, оказалась великолепная библиотека на русском языке, и за долгие годы  заключения Эммануил с жадностью проглотил массу книг. Особенно он увлекся русской поэзией и после  эмиграции  с семьей в США он стал одним из самых авторитетных  ее знатоков.
  В 1981 году гроссмейстер Виктор Корчной пригласил Эммануила Штейна на роль пресс-атташе в его матче с чемпионом мира Карповым в Мерано. Три года назад после их скандального матча в Багио генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев дал Карпову наказ: «Взял корону, так держи ее!» И Карпов держал, конечно, с помощью десятков «сотоварищей» из КГБ.
  Много позже в написанной мною поэме «О, шахматы, игра богов!» я, получив разрешение от Штейна, вел рассказ о матче в Мерано от его имени. Вот фрагменты этого рассказа:

… Штейн о себе так говорит:
«Вот до чего я дожил:
Я – Штейн, увы, не Леонид,
Эммануил – не Ласкер. Кто же?
Я - тот, кто их всю жизнь чтил,
Я – просто Штейн Эммануил!»

Штейн – литератор, публицист,
К тому же страстный шахматист,
Знаток поэзии «изгнанья»,
Отдал он весь талант и знанья
На благо Виктора Корчного
И сделал для него так много!
…………………
«Оглядываюсь я  назад –
Мурашки бегают по коже,
Просто не верится, о боже,
Как вынесли мы этот ад!

Предупреждал ведь нас Хохлов –
Гебист, сбежавший из страны:
«Нет, не соперников – врагов
В вас видят, вы обречены!

Убить, быть может, не убьют
Но искалечат – это точно,
Их не унять – напрасный труд,
Бегите из Мерано срочно!»
……………………
А Карпов? Может он «гордиться»,
Что снова сохранил корону.
Но как? Благодаря … убийцам –
Стыд и позор для чемпиона!

Корчной же всем на удивленье
Все так же страстно рвется в бой,
Вновь вызывая восхищенье
Великолепною игрой!

Боец с открытою душой,
В игре и в жизни прям и чист,
Таков всегда Виктор Корчной –
Неповторимый шахматист!
  В одном из своих писем Эммануил сообщил мне, что делом всей его дальнейшей жизни стало создание антологии русской поэзии зарубежья. Но вскоре он тяжело заболел, и я, стараясь поддержать его  морально, написал и послал ему свое стихотворение:               
 
  СЫНЫ   РОССИИ
    (Посвящается Эммануилу Штейну)

Сколько их, разбросанных по свету
И уже ушедших в мир иной –
Скульпторов, художников, поэтов,
Разлученных со своей страной.

В чем же их таланта мудрость, сила?
Что родил их вдохновенный труд?
Может быть, ответят их могилы,
Где последний обрели приют?

Но молчат пристанища немые –
Вечный здесь покой и тишина …
Кто ж вернет забывшей их России
Давшие ей славу имена? …
  Ниже в письме я сделал приписку: «Это сделали Вы!» Это стихотворение очень растрогало Штейна, и он в ответном письме просил: «Не сочтете ли Вы возможным посвятить это стихотворение мне? Если Вы не возражаете, то перепишите его, пожалуйста, с посвящением мне. Это скрасит мне немногие оставшиеся дни …» В этом же письме Эммануил просил сообщить ему мои краткие биографические данные, давая понять, что «Сыны России» как бы объединяют и предваряют всю тему антологии. Конечно, я с радостью послал ему это стихотворение в том виде, в каком оно приведено выше.
  Каждое новое письмо от Штейна становилось все короче… И всякий раз, читая его извинения за краткость письма, я испытывал щемящую боль: «Писать  нет сил. Счет уже идет на часы, минуты, секунды … Простите!» А в один из сентябрьских дней 1999 года, увы, его не стало…  Детище Эммануила Штейна «Антология русской поэзии зарубежья» так и осталась незавершенным…
  Совсем иначе, чем с Эммануилом Штейном сложились, а точнее не сложились мои отношения с известным поэтом Андреем Дементьевым. Однажды в телешоу Андрея Малахова «Большая стирка» я увидел Андрея Дементьева, который с горечью поведал о трагическом событии в его жизни – самоубийстве сына из-за супружеской неверности  жены. Я был настолько потрясен, что тут же выразил поэту свое сострадание:

Я слушал ваш рассказ о сыне
В волненье у телеэкрана
И чувствовал, что эта рана
В вас кровоточит и поныне.

Не знаю – был ли сын поэтом?
Но, озаренный дивным светом
И чувством искренним, большим,
Он, как поэт был так раним …

В плену предательства, обид,
С больной, израненной душой
Он, не найдя надежный щит,
На шаг решился роковой …

И горю вашему внимая,
Я, сострадая  вам, желаю:
В поэзии черпайте силы!
Пусть будет каждый стих ваш новый,
Как память, как листок лавровый
В венке у дорогой могилы …
  Когда Дементьев в очередной раз приехал в Израиль, я, с большим трудом раздобыв номер его телефона, тут же позвонил. Представившись, я спросил: «Можете ли вы уделить мне несколько минут?» Получив согласие, я, волнуясь, прочитал ему это стихотворение. Несколько минут в трубке было слышно его тяжелое дыхание, а затем Дементьев с надрывом произнес: «Большое вам спасибо! Сейчас я уезжаю в Россию, но в начале мая будущего года вновь приеду в Израиль. Надеюсь, тогда мы встретимся, и вы подарите мне это стихотворение». Я был окрылен: еще бы – известный поэт просит подарить  ему мое стихотворение!
  В мае, как мы договорились, я позвонил Дементьеву. «Извините, но сегодня я уезжаю выступать  в Хайфу», - был его ответ. Я молча ожидал, что он назовет  день и время  нашей встречи, но он молчал. И тогда я подумал: видимо, он уже «остыл».   На том все и закончилось …
  Говорят, с годами ностальгия по оставленным когда-то родным местам проходит.  У меня - все наоборот. Каждый приезд в Ленинград, а теперь – Санкт-Петербург оставлял в душе моей неизгладимый след и чем дальше, тем эта зарубка становилась все более и более глубокой и болезненней, а моментами она почти кровоточила. Особенно у могилы мамочки, где всякий раз мысли мои уносились в тот тяжелый скорбный день.

Этот скорбный день всегда со мною,
День страданий, безутешных слёз.
Помню, как дрожащею рукою
Я поправил прядь седых волос.

Чтобы пересохшими губами
Целовать похолодевший лоб
И, опершись на тяжелый гроб,
Я залился горькими слезами.

Боль немая стиснула мне грудь:
Мамочка, ну что ж ты натворила?
Ты ушла и больше не вернуть
То тепло, что щедро ты дарила.

То тепло, что неуёмной вспышкой
Излучал заботливый твой взгляд –
Ведь с тобою даже в пятьдесят
Оставался я еще мальчишкой.

И с тех пор в душе моей надлом,
Жизнь течет безрадостно и вяло
И напоминают о былом
Письма, что когда-то ты писала.

Дни бегут тоскливой чередою –
Вереница беспросветных дней.
Тебя нет … И все же ты со мною –
Ты навеки в памяти моей …
  А несколько лет назад в Санкт-Петербурге спустя почти полвека после окончания Ленинградского техникума Промтранспорта была организована (и не в первый раз!)  встреча небольшой группы выпускников 1957 года. Направляясь на эту встречу, уже в метро  мне пришла мысль написать что-нибудь по этому поводу. Как ни странно, но за считанные минуты родились такие строчки:

Нас разбросало по планете,
Не знаю, кто в том виноват,
Но не найти на белом свете
Город родней, чем Ленинград.

Где улицы знакомы, милы,
Где в первый раз пришла любовь,
Где дорогие нам могилы,
Где вспоминаешь вновь и вновь:

Былые встречи, расставанья
Тех лет, когда был молодым …
Но все растаяло, как дым –
Остались лишь воспоминанья …

Промчались годы … Вновь мы вместе,
Путь пройденный такой большой!
И я скажу без капли лести:
Мы молоды и телом и душой!
  Вечер прошел в душевной, теплой обстановке. Как водится в таких случаях, полились воспоминания … И солидные, уже поседевшие люди беспечно веселились и от души хохотали,  словно перенеслись в годы своей молодости …
  А вот в Ленинградском институте  инженеров железнодорожного транспорта, который я окончил спустя десять лет после техникума, подобных встреч я что-то не припомню …   
  Зрелый возраст … Пожилые годы… Старость… Все это – этапы человеческой жизни, и каждый последующий менее приятный, чем предыдущий. Если  известная песня из фильма «Служебный роман» призывает: «Даже дату своего ухода надо благодарно принимать», то что уж говорить об упомянутых выше этапах… Перед моим 70-летием жена попросила меня написать стихотворение, которое она и прочитала перед гостями как бы от своего имени. Ну, а я уж для себя, любимого,  не пожалел добрых слов:

Витюша, милый юбиляр,
Я, источая сердца жар,
А с ним восторг и поздравленье
В это чудесное мгновенье
Полна прекрасных пожеланий:
Здоровья, счастья, долгих лет,
Новых творений и исканий
И новых творческих побед!

Желаю творческой свободы,
Будь так же юн, твори, пиши –
Ведь молодость – отнюдь, не годы,
А состояние души.

«Цель творчества – самоотдача», -
Изрек когда-то Пастернак,
А это, право, добрый знак
Того, что ждет тебя удача.

И среди гордых Водолеев
Прошел ты только полпути,
А это значит – впереди
Много счастливых юбилеев!
  Ну и заканчивая эту главу, хочу выразить свое отношение к предстоящей (но не наступившей!!) старости:

Мы все у старости в приемной  -
Старухи злой и вероломной …
Да, мысль эта многих гложет,
Подумаешь – мороз по коже.

Ну что ж, пусть старость впереди …
Готовясь к ней, я дал обет:
Придет – я не воскликну: «Нет!»,
Не крикну гневно: «Уходи!
Ты не к тому пришла, старуха!»
И, не теряя бодрость духа,
Чтя память дедов и отцов,
Скажу спокойно: «Я готов».

Мне старость не внушает страх,
Я буду горд, что я – старик,
Ведь сколько песен, фильмов, книг
О милых, добрых стариках.

Где им сулят успех, удачи,
А не забвение и беды –
«Старик и море», «Старые клячи»,
«Старик Хоттабыч», «Отцы и деды».

Недаром старое так ценно –
Великих мастеров картины,
Скульптуры, фрески, гобелены,
Напитки – коньяки и вина.

Вступая в «Лигу стариков»,
Все новички для их же блага
Обязаны принять присягу –
ЧТО каждый выполнить готов:

О своих хворях не канючить
И молодежи не нудить:
Нравоученьями не мучить –
Как им бы следовало жить.

Шутить, петь, чаще разлекаться …
Как подобает кавалеру,
Прекрасным полом увлекаться,
При этом … соблюдая меру.

Кто испытанье не пройдет,
С тем разберется Бог построже:
Он нарушителя вернет
В ряды … беспечной молодёжи …
 
  ГЛАВА 9.  ПОЭМЫ
  В предыдущих главах я уже упомянул о том, что первая моя  поэма «О, шахматы, игра богов!» была написана в период  моей работы охранником в школе. Кроме того, я привел три ее фрагмента – о гениальном Михаиле Тале, о восточной легенде «мат Диларам» и о матче Карпов – Корчной в Мерано с комментариями пресс-атташе Корчного Эммануила Штейна. Поэтому сразу перехожу к следующей поэме.
 
  ПЕРВЫЙ  РАЗ  НА  ЭСТРАДЕ
  Эта поэма посвящена светлой памяти выдающегося литературоведа, талантливого писателя и гениального рассказчика Ираклия Луарсабовича Андроникова.
Как-то выступая перед студентами МГУ, Андроников получил из зала записку: «Расскажите, как вы первый раз выступили на эстраде». Прочитав записку, он спрятал ее в карман, так как рассказывать о своем провале ему вовсе не хотелось. Но кто-то из первого ряда заметил это и спросил:
- Почему вы спрятали записку? Что там написано?
- Меня просят рассказать о том, как я первый раз выступил на эстраде, - честно признался Андроников.
И вдруг зал начал дружно скандировать:
- Пер-вый-раз-на-эс-тра-де!  Пер-вый-раз-на-эс-тра-де!
  Вот как, по словам самого Андроникова, развивались события дальше. 
  «Что было делать? Оставалось либо уйти, либо выполнить требование зала. Но как? Оправдываться? Вызывать жалость? Сетовать на судьбу? Ни в коем случае! И я решил рассказать эту историю весело, взглянув на нее другими глазами… Рассказывал я так, как впоследствии делал это тридцать лет …»
  Я хорошо помню, как мы с женой, бывая на концертах Ираклия Андроникова, дружно хохотали вместе со всем залом. Подобно тому, как, скажем, скрипичную пьесу перекладывают для рояля, я отважился переложить рассказ Ираклия Андроникова  в стихотворную форму. Еще раз повторюсь, в моей книге «Не поле перейти …» эта и другие мои поэмы даны в полном объеме, в этих кратких воспоминаниях приходится удовлетвориться лишь фрагментами.

Мы помним блеск его творений
И взгляд живой, чуть-чуть лукавый…
Особую снискал он славу,
Как устного рассказа гений.

Очарователен рассказ,
Ввергавший публику в экстаз,
Как он однажды в Ленинграде
Вдруг появился на эстраде.
Давайте ж вспомним его снова –
Итак, Андроникову слово.
. . . . . . . .
История моего позора…
Трагедия? Скорей умора!
А началось все, разумею,
С моей застенчивости жгучей
И к музыке любви кипучей,
О чем ничуть я не жалею …

Юнцом я жил мечтою чистой:
Стать скрипачом иль пианистом,
А может, даже дирижером,
И это не казалось вздором.

Меня влекло неудержимо
Туда, где все неповторимо:
В Храм красоты, гармонии –
В Большой зал филармонии!

О, это высший пик блаженства –
Ловить с восторгом каждый звук:
Ведь чистотой и совершенством
Полны Бетховен, Моцарт, Глюк …
. . . . . . . . .
И вот настал день выступленья –
Не описать мои мученья!
Хоть мысли горькие гнал прочь,,
Глаз не сомкнул я в эту ночь.

Промаявшись затем весь день,
Напялив шапку набекрень,
Не зная – к славе иль провалу,
Направился к Большому залу.

Вот комната для музыкантов,
Видавшая таких  гигантов,
Как Штидри, Самосуд, Стравинский,
Прокофьев, Ойстрах и Мравинский.

Теперь сижу в ней гордо я!
Правда, завзятым меломанам
Пока фамилия моя
Окутана густым туманом.
. . . . . . . .

А вот и Гаук знаменитый
С улыбкой доброю, открытой,
И он – я это слышу ясно –
Ворчит: «Волнуюсь я ужасно!»

Гаук волнуется, о боже!
Что ж я-то не волнуюсь тоже?!
И тут я ощутил озноб,
Как будто голым лез в сугроб.

И почему - то от озноба
Во рту ужасно стало сухо,
Губа приклеивалась к нёбу –
Я окончательно пал духом.

Тут появился Соллертинский:
- Дрожишь?! Брось! Если б сам играл –
Танеев, Моцарт и Стравинский –
Их превосходно знает зал!

А кто же знает твое слово?
А если, на твою беду,
Оно еще и не готово –
Сымпровизируй на ходу!

Только не стой как идиот!
Коль выступленье не готово,
Надеюсь, свяжешь ты два слова,
О трех речь даже не идёт!

Жестикулируй, «экай», «мэкай»,
Чувствуй уверенно себя!
Только не выгляди калекой –
Иначе выгонят тебя!
. . . . . . . .
Зал был заполнен до отказа!
«Сбежать!» - мелькнула мысль сразу.
И все-таки, набравшись духу,
Взгляд бросил на передний ряд –
Увидев тощую старуху,
Как бы в глаза ей глядя прямо,
Пролепетал: - Я очень рад
Пред-ста-вить но-ву-ю про-гра-мму!

Едва лишь я закончил фразу,
Чем вызвал в зале приступ смеха,
Как вдруг ко мне вернулось эхо
И оглушило меня сразу.

Не мог понять я, что сказал,
А что сказать лишь предстоит,
Имел я столь плачевный вид,
Что зал опять захохотал.

Я еще что-то говорил,
А что – не помню, хоть убей
А зал смеялся и бурлил
От каждой реплики моей.

Подумал я: «Что тут смешного?»
Когда ж зал вновь захохотал,
Спросил я прямо: - Что такого
Весёленького я сказал?

В зале валяются от смеха,
А мне, смеясь, сказал альтист:
- Да, вы, действительно, артист –
Такого бурного успеха
Не знали лекторы до вас,
Ведь зал буквально впал в экстаз!

Из зала доносилось: - Бис!
А я брёл в сторону кулис
И выглядел весьма убого,
Так как не мог найти дорогу.

Не знаю уж какая сила
Меня все время выносила
К красной подставке дирижёра –
Арене моего позора.
А в зале корчились, валялись –
В нем никогда так не смеялись!
. . . . . . .  .
Я был подавлен и разбит,
Мне стало горько и обидно,
К тому ж невыносимо стыдно,
И я … расплакался навзрыд.

А утром следующего дня
«С треском» уволили меня.
Но странно – именно с тех пор,
Как пережил я этот крах –
Столь унизительный позор –
Преодолел я напрочь страх …
 
  САМЫЙ  ТРУДНЫЙ  БОЙ
  Где бы ни работали репатрианты из бывшего СССР, почти везде над ними довлел страх потерять работу. И работодатели нередко без зазрения совести пользовались этим: обманывали в денежных выплатах, лишали даже минимальных условий социальной защиты. И при этом периодически проводили сокращение штатов или, проще говоря, увольнения, возлагая без всякой доплаты работу уволенных на тех, кто пока избежал этой печальной участи …
  Во время одной из таких компаний в газете «Новости недели» был уволен журналист по имени Семен, в прошлом сотрудник газеты «Московский комсомолец». Пережившему тяжелую депрессию, профессиональному журналисту пришлось под палящими лучами солнца, рядом с люто ненавидевшим его  палестинцем таскать на себе ящики  с апельсинами на фруктовой плантации (на иврите – «пардес»). В этой поэме журналист фигурирует под вымышленным именем Сэм.

Пардес … Сезонная работа …
Не приведи хлебнуть такое:
Тяжелый труд, в костях ломота
И ни минуты нет покоя.

От пота взмокшие одежды,
Боль в пояснице и ногах
И ни просвета, ни надежды –
Лишь гнев, отчаянье в глазах.

И Сэм, герой моего рассказа,
Увы, познавший в жизни спад,
Едва начав работу, сразу
С лихвой вкусил весь этот ад …
 
- Ты – русский или украинец? –
Услышал Сэм прямой вопрос,
Который задал палестинец
С копной седеющих волос.

И вслед за этим с грозным жестом
Вскричал он с ненавистью вдруг:
- Имей ввиду: ты занял место,
Куда был взят мой лучший друг.

Он отработал пару дней –
Тут ты, – он произнес с презреньем,
- Тебе отдали предпочтенье
Лишь потому, что ты – еврей.

Теперь тебя я проклинаю
И буду проклинать всегда!
Ты здесь – я это твердо знаю –
Сдохнешь от тяжкого труда!

Но Сэм ответил без испуга:
- Попали мы в одну бригаду,
Нет, чтоб поддерживать друг друга,
Ты объявил мне интифаду!

Тебя, Ахмед, мне просто жаль –
Обмануты вы Арафатом!
Взглянул бы лучше трезво вдаль –
Араб еврею мог быть братом!

Винишь евреев, украинцев,
Хоть знаешь сам, что Арафат
Перед Аллахом виноват
В тяжелой жизни палестинцев.

Нет ненависти у меня
К тебе и твоему народу …
Задумайся: кому в угоду
Ваша кровавая резня?!

Сегодня палестинцам надо
Не к яростной борьбе стремиться,
А строить фабрики, больницы –
Преступна ваша интифада!
. . . . . . . .
Под гнетом рабского труда
Сэму казалось иногда,
Что он не вынесет всех мук
И, обессилев, рухнет вдруг.

И впрямь, однажды он с мученьем
Взвалил на плечи груз едва –
Вдруг закружилась голова,
И он упал в изнеможенье.

Очнулся он – не мил весь свет,
А на душе так смрадно …
И видит вдруг: стоит Ахмед
С улыбкою злорадной.

  - Ну, что тебе я говорил?
Вот видишь – ты уже без сил!
А очень скоро, даст Аллах,
В могилу твой опустят прах!

- Не будет так! – сказал Сэм твердо.
И, встав с трудом, добавил гордо:
- Я буду жить тебе назло
И тем, кто сеет только зло!

И Сэм работал, зубы сжав,
Трудился до седьмого пота.
О, проявив свой твердый нрав,
Осилил тяжкую работу …

Заканчивая свой рассказ,
Скажу, что  пережив все это,
Вернулся Сэм в свою газету,
Где и работает сейчас.

Зло наказуемо – не тайна,
И как-то Сэм узнал случайно,
Что в пятьдесят неполных лет
Умер, кляня его, Ахмед.

На это Сэм заметил прямо:
- Мудрость народная гласит:
«Тот, кто другому роет яму,
Сам в эту яму угодит» …

У Сэма все теперь в порядке …
Да, жизнь – это вечный бой!
Он победил в нелегкой схватке
С Ахмедом и самим собой.

О том, что жизнь трудна, жестока,
Гласит поэзия барокко:
«Да, бой с самим собой –
Самый тяжелый бой,
Победа всех побед – победа над собой!»
 
  ЯСОН
  Эта поэма – о предводителе аргонавтов Ясоне, жизнь которого после полного опасностей похода за Золотым руном завершилась на трагической ноте. Поначалу я задумал посвятить поэму другому участнику этого похода – легендарному певцу древности, прекрасному юноше Орфею. Легенда об Орфее так волновала поэтов и композиторов эпохи Возрождения, что он стал любимым персонажем поэмы Анджело Полициано и опер Клаудио Монтеверди и Кристофа Вилибальда Глюка. Однако фактического материала об Орфее, кроме его нежных, возвышенных чувств к Эвридике и о неудачной попытке спасти любимую жену из подземного царства Тартар для поэмы оказалось недостаточно. И тогда я обратил свой взор на Ясона.

Фессалия… Чудесный край …
Ее земля, морской простор
И города на склоне гор –
Земной благоуханный рай.

И городок Иолк, хоть мал,
Богатство, славу испытал –
И плодородием земли,
Торговлей, множеством ремёсел,
Здесь часто легким всплеском вёсел
Причаливали корабли.

А изобильные базары!
Где в зимний холод, летний зной
Средь звуков лютни и кифары
Не иссякал поток людской.

И много лет здесь люди жили
Во власти чести и закона
И потому боготворили
Своего правителя Эсона.

Но Пелий, брат его коварный
Во всех деяниях бездарный,
Жестоко и бесцеремонно
От власти отстранил Эсона.

А очень скоро у Эсона
Родился сын – как рад он был!
Но, зная Пелия, резонно
О смерти сына объявил.
 
И вслед за тем пришлось Эсону,
Закутав чадо в полотенце,
Скрываясь, отвезти младенца
К кентавру мудрому Хирону.

Живший на слоне Пелиона
Кентавр принял его сына:
- Я назову его Ясоном,
Он станет подлинным эллином!

Шли годы … Рос, мужал Ясон,
Стал воином бесстрашным он.
И рассказал ему Хирон,
Как Пелий власть взял у Эсона.
- Иди ж в Иолк и правь законно! –
Напутствовал Ясона он.

Предстал пред Пелием Ясон.
- Ты кто такой? – спросил правитель, -
Я вижу, ты – не местный житель.
И, вдруг отпрянув, вздрогнул он.

Гость был в сандалии одной –
А это все меняло круто:
«Знай, коли воин молодой
С одной ногою необутой
Предстанет вскоре пред тобой, -
Гадалка как-то предсказала, -
Погибнешь от его кинжала!»

Но все же подавил он страх:
- Ты, верно, прежде жил в горах?
Зачем же ты в Иолк явился?
- Ответ простой: я тут родился!

Ясон я – сын того Эсона
(В его словах бурлила страсть!)
Кого ты свергнул незаконно,
Теперь же мне отдашь ты власть!

Сбылось пророчество гадалки!
Но Пелий, весь обмякший, жалкий,
Сумев преодолеть испуг,
Коварный план придумал вдруг.
. . . . . . . . .
- Ясон, за Золотым руном
В Колхиду дожжен ты отплыть –
Когда вернешься, то потом
В Иолке будешь власть вершить.
Он был уверен, что в итоге
Ясон погибнет по дороге.

Готовясь к смелому походу,
Всех лучших воинов Эллады,
Прошедших и огонь и воду,
Ясон собрал. Как были рады
Тесей, Геракл и другие,
Что ждут их подвиги лихие!

И вот «Арго» - корабль новый,
Изящный, легкий, быстроходный
Уже стоит на глади водной,
К походу трудному готовый.

Средь них был юноша Орфей –
Сраженье со стихией ярой
Он встретит с золотой кифарой,
Песней чарующей своей.

В пути им, воинам бывалым
Пришлось преодолеть немало:
И шестируких великанов,
И вихри страшных ураганов.

И стрелы – перья стимфалид –
Гигантских птиц Аретиады,
Утесов вековой гранит –
Бесстрашны воины Эллады!

Сколько одержано побед!
И вот Колхида наконец –
Опасного пути венец,
Где правит злобный царь Эет.

Царь в гневе выслушал Ясона:
- Ну что ж, я дам тебе руно,
Но прежде зубьями дракона
Засеешь поле, и оно
Даст всходы – воинов в броне –
Ты перебьешь их всех при мне!

«Его погубит испытанье!» -
Злорадствует в душе Эет.
- Я выполню твое заданье! –
Сказал Ясон,  - сомнений нет!

Коварен замысел злодея!
Ясон, конечно, понял это,
Но помогла ему Медея –
Дочь вероломного Эета.
. . . . . . . . .
И вот они достигли леса –
В роще великого Ареса
Стоял дракон, огнем пылая,
Гостей незваных устрашая.

- Ясон, есть зелье у меня,
Его Бог сна Гипнос мне дал.
Ясон тотчас же зелье взял
И бросил в сторону огня –
Огонь погас, и вдруг дракон
Впал в беспробудный, крепкий сон.

- Медея, ты – моя царица!
Ты – доброты и счастья жрица! –
Ясон воскликнул и, ликуя,
Схватил шерсть овна золотую!

Вот так Ясон руно добыл.
Эет узнал об этом вскоре:
- Догнать! Убить! – он в гневе взвыл,
Когда «Арго» уже плыл в море.
. . . . . . . .
И вот он – долгожданный миг!
Триумфа, славы высший пик!
Героев чествует Эллада –
Это ль не лучшая награда?!

Старик Эсон, от счастья млея,
Обнял Ясона и Медею,
Затем, нарадовавшись всласть,
Изрек: - Ясон, пора брать власть!

И вновь у Пелия Ясон,
К нему взывает страстно он:
- Ты власть отдать мне обещал!
Но Пелий в гневе закричал:
- Эй, стража, выгнать наглеца
Немедля из моего дворца! ...
- Ясон, - воскликнула Медея,-
Клянусь, я отомщу злодею!
. . . . . . . .
Услышав как-то, что Медее
Бог дал рецепт омоложенья,
Пелий навязчивой идеей
Вдруг воспылал в то же мгновенье.

На зов его пришла Медея
И, зельем усыпив злодея,
Когда уже он крепко спал,
Вонзила в грудь ему кинжал.

Адраст, сын Пелия , взбешён:
Ясон с Медеей, знает он,
Герои  - горожане даже
Их не позволят взять под стражу.
Единственное наказанье –
Это их срочное изгнанье.

И далеко за горизонтом
Нашли изгнанники приют
В Коринфе, у царя Креонта –
Что дни изгнанья принесут?

Ясон, ничуть не сожалея
О прошлом жил с женой своей,
К тому же родила Медея
Ему двух дивных сыновей.

Но счастья не было: Ясон
Влюбился в Главку, дочь царя
И, чувством трепетным горя,
На ней женился вскоре он.
. . . . . . . .

Медея злобой воспылала,
В безумной ярости своей,
В порыве мести небывалой
Она убила … сыновей.

Вот так нагрянула беда …
Медея, мир весь проклиная,
Коринф покинула рыдая,
Чтоб не вернуться никогда …

Ясон, вконец убитый горем,
Коринф покинул тоже вскоре.
В тоске, скитаясь по стране,
Мечтал он умереть во сне …

Шли годы …  Раз, идя вдоль моря,
Ясон увидел вдруг вдали
«Арго», осевший на мели
И ощутил сильнее горе.

Нахлынули воспоминанья:
За Золотым руно поход,
Медея, сыновья и вот –
Нет ничего, одни страданья.

С трудом поднявшись на корму,
Ясон изрек словно в бреду:
- Ну что ж, здесь, судя по всему,
Желанный свой конец найду.

А вскоре урагана шквал
Две мачты корабля сорвал
И бросил их с огромной силой
На задремавшего Ясона,
Он не успел издать и стона –
Так стал «Арго» его могилой …
 
  ПАЛАЧ
  Как-то прочитав томик с избранными стихами Николая Заболоцкого, я узнал, что репрессированный в годы сталинского террора поэт задумал написать поэму о … Сталине. Что двигало им? Каким он хотел показать в своей поэме того, кто в маниакальной жажде  власти уничтожил или сломал жизни миллионов ни в чем невиновных сограждан? Все эти вопросы остались без ответа: так и не осуществив свой замысел, Николай Заболоцкий ушел из жизни …
  И вдруг мне захотелось написать  … поэму о Сталине, одной из жертв которого стала моя мама. Конечно, я никоим образом не пытался поставить себя рядом с Заболоцким – до такой наглости я бы никогда не дошел. Просто мне хотелось понять, как родившийся в бедной религиозной семье мальчик, с ранних лет нещадно битый отцом, учившийся в Тифлисской духовной семинарии и отвергший Бога, пришел к тому, что Бог – это власть над людьми, как он шел к этой цели и как добился ее. Конечно, для этого пришлось прочитать массу материалов из различных источников. Так родилась поэма «Палач».
   
  БОГ – ЭТО  ВЛАСТЬ!
Грядущего вращая колесо,
Всевышний многое таит …
У мальчика грузинского Сосо,
Что был отцом нещадно бит,
Рождалась и копилась злоба …
Так будущий подпольщик Коба
Уже с тех неприметных дней
Возненавидел всех людей …
. . . . . . . . .
Еще с мальчишеской поры
Среди дворовой детворы,
Где право сильного царило,
Он жизни уяснил закон:
Боятся, уважают силу
И в силу свято верил он!

С тех пор он был всегда готов
И для друзей и для врагов
Пустить в ход верное лекарство:
Интриги, силу и коварство …

Сосо был горд – ведь во дворе
Он дрался с упоеньем, злобой
И побеждал! Но все ж особо
Любил он утром на заре,
Взойдя на горные вершины,
Себя мнить мира властелином!

От веры в будущий успех,
О, как кружилась голова!
Над ним лишь неба синева,
А он сильней и выше всех!

Внизу убогие домишки,
Мирская суета, людишки,
А он над ними, словно Бог –
Велик, безжалостен, жесток!

«Сосо, - твердила плача мать, -
Перед тобой одна дорога:
Священником ты должен стать
И свято чтить заветы Бога!»
. . . . . . . .
   В  ДУШЕ – ДЬЯВОЛ 
Но в семинарии тифлисской
Жизнь Сосо – одно мученье:
Не мог принять он к сердцу близко
Постылое вероученье.
. . . . . . . .
Отдушиною были книги,
Читая их – за томом том,
(Конечно, по ночам тайком!)
Сосо жестокость и интриги
Ивана Грозного, Малюты
В душе своей боготворил –
Он в эти сладкие минуты
В мечтах Иваном Грозным был!
. . . . . . . . .
Как конспиратор, безусловно,
Он уже многого достиг,
И все ж за чтенье «вредных» книг
Из семинарии духовной
Сосо был вскоре исключён,
Но он, отнюдь, не удручён.
. . . . . . . . .
Сосо – способный ученик,
Он сразу главное постиг:
Взяв власть, без колебаний царствуй,
Будь сильным, хитрым как лисица,
Жестоко разделяй и властвуй,
И пред тобою всё склонится.

А мать сказала ему строго:
«Не зря поверие бытует:
В душе, в которой нету Бога,
Дьявол жестокий торжествует» …
   
  ВСТРЕЧА  С  ЛЕНИНЫМ
Подполья быт нелегок, крут …
Теперь он не Сосо, а Коба,
Образ которого особо
Он чтил: грузинский Робин Гуд
С отрядом в вотчине своей
Жестоко грабил богачей.

И Коба будет грабить тоже,
Но не теперь – чуть- чуть попозже.
Пока же партячейку он
Создал в Батуме на заводе.
Там слово Кобы – как закон:
Каждый товарищей приводит,
Все платят взносы – только так!
Он сразу всех зажал в кулак.

Собрания, листовок пачки,
Манифестации и стачки –
Таков протестов арсенал,
Который Коба в ход пускал.

Но после первых выступлений,
Тяжких с полицией сражений,
Крови сраженных наповал,
Оставив всех, Коба … сбежал.

Чем вызвал гнев и возмущенье,
А Коба в ярости кричал:
- Я спасся тем, что показал
Жандарму удостоверенье,
Конечно, на поддельном бланке,
Что якобы я из … охранки.

- Но ты же наш организатор
И бросил всех в суровый час! –
Ты – просто трус и провокатор!
Тебе не место среди нас!

Ты опозорил имя Кобы!
А ну, ребята, свет туши!
Рабочие в порыве злобы
Его избили от души.

Он отомстил всем, но не сразу,
Он никого не позабыл:
В тридцатых по его приказу
Каждый из них расстрелян был.
. . . . . . . . .

Собрания, статьи в газетах,
Работа в разных комитетах –
Теперь тих, незаметен он …
И после серии маевок,
Рабочих стачек, забастовок
Был Коба снова оценён.

Как Коба горд, безумно рад
На конференции партийной
От Грузии он делегат!
Вновь преисполнен воли сильной,
Как прежде тверд, в себе уверен,
Его заметил даже Ленин!
. . . . . . . . .
«Великая сегодня дата! –
Шептал он, к выходу бредя, -
Из рядового делегата
Я стал соратником вождя!»
   
  ОН – СТАЛИН!
Да, Кобу встреча с Ильичом
Зажгла, наполнила огнём,
И он твердил, словно в экстазе:
«Другой момент нелепо ждать –
Любой ценой я должен стать
Вождем партийным на Кавказе!»

Но партактив преступной акцией
Назвал его экспроприации:
 - Ваши деянья – грабежи!
И вы, товарищ Джугашвили,
Давно уже переступили
Людской морали рубежи!

И резко осудили Кобу,
А он, скрывая гнев и  злобу,
Изображая угрызенья,
Покаялся, прося прощенья.

А вскоре с верою в удачу
Он, мести выплеснув порыв,
Полиции … сдал партактив
И типографию впридачу.

И надо же, сошло все с рук …
А вскоре Кобу давний друг
Свел со своей сестрой Като –
Она так женственна, прекрасна,
И он (не ожидал никто!)
Влюбился пламенно и страстно.
. . . . . . . . .
А вскоре умерла Като.
Он  - у могильного креста:
«Теперь не дорог мне никто,
В душе моей лишь пустота».
. . . . . . . .
"Что ж, смерть Като – по сути, проба
Душевной твердости моей.
Отныне я для всех людей
Уже не тот романтик Коба,
А глыба из железа, стали
И выстрадал я имя СТАЛИН!»
      
  НА  ГРЕБНЕ  РЕВОЛЮЦИИ
И снова ссылка – он в Сибири,
Далекий Туруханский край,
Один в этом суровом мире –
Как хочешь время коротай.

Как вынести безделья ад?
В избе слоняться по углам?
Мороз почти под пятьдесят,
Да волки воют по ночам.

Одно лишь душу согревало:
Вдруг весть пришла издалека,
И его гордость обуяла –
Он кооптирован в ЦК.

Февраль семнадцатого года …
Власть в состоянии раскола,
И к ликованию народа
Царь вдруг отрекся от престола.

«Мой час пробил – теперь в столицу!»
И Сталин мчится в Петроград,
Полный надежды и амбиций
В порыве неуёмной страсти:
«Я тоже внес весомый вклад
В паденье царской власти» …

И надо же, - такой просчет:
За диалог он с новой властью,
Но Ленин с пламенною страстью
Изрек:  - Наш путь – переворот!

Переговоры – болтовня,
Признание бессилья!
Что же касается меня,
Я – только за насилье!
И Сталин, промах свой поняв,
Воскликнул пылко: - Я неправ!
. . . . . . . .
Сталин разводит лишь руками:
- Я полностью согласен с вами!
И тут же лебезит пред ним:
- Вождь партии незаменим!
Вы – под угрозою ареста,
В столице вам сейчас не место.

Случись что – кто заменит вас?
Лев Троцкий, как я разумею?
Народ взбунтуется тотчас,
Отвергнет он вождя – еврея!

Есть у меня одна квартира –
Моих проверенных друзей,
И Сталин своего кумира
Уговорил: - На пару дней …
. . . . . . . .
Сталин в восторге: «Мне отныне
Любое дело по плечу:
Моя услуга Ильичу
Это, бесспорно, шаг к вершине!»

А утром дочь хозяев Надя,
На Сталина с восторгом глядя,
Такие взгляды источала,
Что у него кровь заиграла …
. . . . . . . .
В бурлящем Смольном штаб восстанья,
Его вожди на совещанье –
Их жарким спорам нет конца …
И вот настал тот день и час –
Лев Троцкий отдает приказ:
«На щтурм Зимнего дворца!»

Но где же Сталин? Его нет!
Никто не может дат ответ.
А Томский, вызвав смех, сказал:
«Он революцию … проспал!» …

Матросы с криками: «Ура!»
Ворвались в Зимний – юнкера
Лавиной смяты и разбиты,
Средь штурмовавших – шесть убитых.

Впоследствии изобразят
Стараньями писак маститых,
Что штурм дворца был сущий ад –
Десятки раненых, убитых …
   
  ВСЕ  ВЫШЕ  И  ВЫШЕ
Угас миф о всеобщем счастье,
Недаром Ленин говорил:
«Насилие – основа власти!»,
Он это в жизнь воплотил.

И заявил предельно жёстко:
- Ввести в деревне продразвёрстку –
Весь урожай зерна изъять,
Бунтовщиков – всех расстрелять!

Не выдержав жестокий гнёт,
Крестьянство в гневе восстаёт.
И Ленин Сталину даёт
Приказ: отправиться на юг.
- Теперь бунтовщикам каюк –
Этот – порядок наведёт!

И Сталин весь горит огнём:
«Приказ исполню до конца!» …
Он Надю взял секретарём,
Помощником – ее отца.

Чуть повзрослевшая она
В него все так же влюблена.
В пути случился инцидент:
Сталин ей сделал комплимент,
И Надя улыбнулась мило,
А он вдруг … овладел ей силой,
И на ее ужасный крик
Отец примчался в тот же миг.

Узрев поверженную дочь,
Он тут же, чтобы ей помочь,
Навёл на Сталина наган:
- Умри, насильник, басурман!
Взмолился Сталин: - Бога ради,
Слово даю – женюсь на Наде!
. . . . . . . .
«Сплотить партийные ряды! –
Ведь в распрях партия – калека!»
И Ленин вводит пост генсека,
Его намеренья тверды.

Кого назначить? Ленин знает –
Того, кто тверд, принципиален,
Отца родного расстреляет,
А это – ну, конечно, Сталин!

Вместо строптивых, неугодных
Генсек вверх двигает покорных –
Как псы, они ему верны …
Как позже кто-то скажет метко:
«Говно он превратил в конфетку!» -
В самый высокий пост страны!

А Сталин цель одну лелеет,
Ему давно предельно ясно:
Кто аппаратом завладеет,
Станет вождем единовластным!
   
  СМЕРТЬ  ЛЕНИНА
А вскоре Ленин заболел:
Инсульт – пока он не у дел.
Борьба за власть кипит в верхах …
Сталин хитёр: без промедленья
Взял на себя контроль леченья –
Теперь-то вождь в его руках!

И надо же случиться ! Вскоре
Он в телефонном разговоре
Вдруг «старой дурой» сгоряча
Назвал … супругу Ильича.
И та в слезах бросает мужу:
- Хам нашей партии не нужен!

Ильич взбешён – в негодованье
Он тайно пишет завещанье:
«Снять срочно Сталина с поста –
Решенье это неспроста:
Он груб, к коллегам нелоялен,
Большая власть в его руках
Теперь в меня вселяет страх …»
Об этом узнает и Сталин.
. . . . . . . .
А Сталину, конечно, ясно:
Это  - конец его карьеры,
И если он не примет меры,
Годы потрачены напрасно.

Но в ГПУ ведь есть Ягода –
Умен, догадлив от природы,
Большой специалист по … ядам.
Там человек он небольшой,
А может стать его главой …
И вот Ягода уже рядом –
Задание ему не ново,
И он все понял с полуслова …

Ну, а спустя тринадцать лет
Ягоду Сталин расстрелял.
За что? Сомнений в этом нет –
Ягода слишком много знал …

Да что Ягода? Главный враг
Лев Троцкий тоже много знал.
Он, в Мексике живя, писал:
«В те дни и я попал впросак …

Теперь все факты воедино
Открыли жуткую картину:
Она отбросила сомненья –
Пред Сталиным была дилемма:
Или покорно ждать смещенья,
Или, рискуя, бить с плеча,
И он решил эту проблему,
Ускорив гибель Ильича».
. . . . . . . . .
И вдруг сообщение, как гром:
Ушел из жизни Ленин –
Траур, растерянность кругом,
Лишь Сталин себе верен.
. . . . . . . . .
Повсюду успевает он –
Руководитель похорон,
Дает он клятву Ильичу:
- Соратники плечом к плечу
Будут крепить страну Советов
В сиянье ленинских заветов!

В глубокой скорби этих дней
Сооружают Мавзолей,
Но Крупской важное сообщенье
Соратников ввело в смятенье:
- Похоронить Ильич просил
Среди родных ему могил!

А Сталин возмущенно, грубо
Отрезал, процедив сквозь зубы:
- У партии свои задачи,
И я отныне не шучу:
Если не смолкнешь, Ильичу
Мы … новую вдову назначим!
   
  БОРЬБА  ЗА  ВЛАСТЬ
В узком кругу Политбюро,
Где ленинское завещанье
У всех буквально на устах,
Вдруг Сталин – как всегда хитро –
Изображая покаянье,
Просит сместить его с поста.

Но Каменев, Зиновьев – оба
Не любят Троцкого особо,
Они его, как человека
Не мыслят в должности генсека.
Пусть лучше Сталин остается –
Им это … кровью отольется.
. . . . . . . .
История нас учит едко,
Что революция нередко
Сжирает и своих детей –
Носителей ее идей.

И Троцкий – первый в виде «пробы»
В меню прожорливого Кобы.
Пока он сослан в Казахстан,
А чуть попозже – за границу.
Что ж, впору Сталину гордиться:
Он начал исполнять свой план.

Хоть были и шипы и розы,
Теперь, как лидер, он окреп –
Сначала канул в Лету НЭП,
А на повестке дня колхозы,
Где из трудяги – мужика
Создали образ кулака.

А всем известно, что кулак
Советской власти злейший враг.
Сталин не тратит время зря –
Расстрелы, пытки, лагеря.

Развал деревни, голод, плач …
Такое не могло присниться:
Кремлевский душегуб, палач
Хлеб отправляет … за границу?!

На брошенный ему укор
Сталин вскричал: - Все это вздор!
И, раздражаясь, вошел в раж:
- Пусть дохнут  - это саботаж!

Только теперь в Политбюро
Познали с опозданьем
Его кровавое нутро,
Но все хранят молчанье.
. . . . . . . . .
С женой, увы, не все как надо,
В их отношеньях веет холод,
Нередки ссоры и разлады …
- Мучитель! Вверг народ ты в голод! –
Надя кричит ему в слезах –
Довел до срыва сына Яшу,
Губишь меня, страну всю нашу,
В которой ты посеял страх …

А утром Надю …в луже крови
Нашли, а рядом пистолет.
Сталин изрек, нахмурив брови:
- В самоубийстве смысла нет …
. . . . . . . . . .
Спустя всего лишь пару лет
На  «съезде победителей»
Все делегаты скажут «Нет!»
Кремлевскому мучителю.

При этом сотни голосов
В генсеки прочат Кирова,
Но Сталин ко всему готов
И их победа … пиррова.

А что же Киров – «друг сердечный»?
Он верит Сталину беспечно,
А тот уж вынес приговор …
И Киров, выйдя в коридор,
Убит был выстрелом в упор.

Дальнейшее давно известно:
Запущен маховик террора.
И, сея страх, довольно скоро
Он воцарился повсеместно.

Своей жестокости в угоду
Не пощадил он никого –
Он объявил войну народу,
Который возносил его…
   
  ПОД  ЗНАКОМ  СТРАХА
Есть много знаков Зодиака:
Стрелец, Лев, Овен, Дева, Рак …
Теперь по воле вурдалака
По всей стране единый знак:
В аулах, селах, городах
Ему одно названье – страх!
. . . . . . . .
Раскольников  - полпред в Софии
Имел заслуги столь большие …
Он срочно вызван был в столицу.
Но, зная, что в стране творится,
Что вызван он на суд кровавый,
От незаслуженной расправы
Бежал в Париж, оттуда – в Ниццу.

И был объявлен вне закона.
За ним охота неустанно
Идет. А сам он возмущённо
Пишет кремлевскому тирану:

«Безмерен список преступлений,
Невинных жертв, их осуждений …
Удасться ль избежать ареста? –
Никто не знает … Ваше место
Одно – скамья для подсудимых,
Где вы врагов судили мнимых.
Народ осудит вас, убийцу –
За все, что с Родиной творится!»
А сам был найден … мертвым в Ницце…
   
  НЕТ  ЕМУ  ПРОЩЕНЬЯ!
Сталин, не ведая сомнений,
Вершил судьбу своей страны.
И вдруг «учитель, мудрый гений»
Впал в шок от грянувшей войны.
. . . . . . . . .
И вот на фронте неудачи,
За пораженьем пораженье –
Вождь в шоке заперся на даче
В мучительном уединенье.

Когда же все Политбюро
К нему приехало на дачу,
Он леденеющим нутром
Решил: арест и не иначе.

Но Молотов к своему патрону
Взывает с робкою мольбой:
- Вернитесь управлять страной!
Возглавьте лично оборону!

Они его ответа ждали …
Он фразу проронил одну:
- Оставил Ленин нам страну,
А с вами мы ее  … просрали!
. . . . . . . . . .

«Победа – пусть любой ценой!» -
Вот его сталинское кредо,
И командир за каждый бой,
Коль не одержана победа,
Расплачивался головой.

Четыре года испытаний,
Боев жестоких, жертв, страданий –
Все выдержано непреклонно!
Победы страшная цена –
Погибших … тридцать миллионов!
И в этом Сталина вина!

Не жертвы Сталину ужасны,
А то, что он вдруг понял ясно:
Геройство проявив в боях,
Народ утратил прежний страх.

И чтоб держать его под прессом,
Он начал новые процессы:
Безродные космополиты,
Антифашистский комитет –
Вновь тюрьмы, лагеря забиты
И никому пощады нет!
 . . . . . . . .
Сталин заметно постарел …
Деяние последних дней –
Арест «врагов»: «убийц – врачей»,
Но их казнить он не успел.

А всех евреев без разбора
Уже готовились сослать
В район Приморья и Печоры …
Планы жестокие сорвать
К великой радости евреев
Смогла лишь только смерть злодея.

В морозной мартовской ночи
Беспомощный на ближней даче
Он в луже собственной мочи
Лежал … Могло ли быть иначе?

Нет, не могло … Ведь тридцать лет
Безжалостно за годом год,
Страны уничтожая цвет,
Держал он в страхе свой народ.

И потому в предсмертный час
Никто тирану не помог …
Он, вперив свой ужасный лик
В грозно нависший потолок,
С усильем руку вдруг поднял,
Словно кому-то угрожал,
И душу дьяволу отдал …

Калигулу и Чингисхана,
Нерона, Борджа, Тамерлана
(В Европе звали так Тимура) –
Эти зловещие фигуры
Сталин затмил жестокой славой,
Имя ему – Палач Кровавый!

Но ведь и Черчилль тоже прав,
Как-то о Сталине сказав:
«Страну с крестьянскою сохой
Сделал державой мировой!»
Пусть так. Но нет ему прощенья
За злодеянья, преступленья!
 
  ЗЛОДЕЙ  ИЛЬ  ГЕНИЙ?
  Есть такое расхожее выражение: «С классиком не поспоришь». Зачастую, это, действительно, так. Среди классиков мировой литературы Вильям Шекспир занимает особое место. Его блестящие произведения – «Гамлет», «Ричард Третий», «Отелло», «Макбет» и другие уже более четырех столетий волнуют сердца и умы читателей.
  Все это так. Но в последние годы исследователи творчества великого драматурга не раз указывали на то, что Макбет, которого Шекспир представил миру кровавым узурпатором, на самом деле первым объединил Шотландию, создал шотландскую армию и флот, издал целый ряд гуманных законов. Зачем же Шекспир вопреки  известным (и ему в том числе!)  фактам сделал из Макбета злодея? На этот вопрос есть только один ответ.
Трагедия «Макбет» написана в 1606 году, когда в Шотландии правил король Яков Первый Стюарт. «Коварный, завистливый, сластолюбивый и трусливый монарх», как охарактеризовал Якова Первого Чарльз Диккенс, за неугодную ему пьесу разогнал один из театров, а актеров посадил в тюрьму. Не желая рисковать своим театром, Шекспир решив угодить королю, изобразил Макбета узурпатором и коварным злодеем, а основоположника рода Стюартов Банко – его  невинной жертвой. Так что пока остается открытым вопрос: кто же Макбет – злодей иль гений?
 
  Часть первая. ЗЛОДЕЙ
После кровавого сраженья
Макбет и Банко, торжествуя,
Сообщить монарху весть благую
В победном скачут упоенье.

В тумане утренней поры
Летят, коней своих пришпорив,
И вдруг три ведьмы, три сестры
Возникли на пути героев.

- Ты, Макбет, будешь награждён,
Тебе великий жребий дан:
Твой первый шаг – кавдорский тан,*
А вслед за ним – шотландский трон.

Ты ж, Банко, жаркими боями
Возвысил свою славу, честь
Не ты – хоть подвигов не счесть,
А внуки станут королями …
. . . . . . . . .
Король на троне в центре зала:
Мои герои, славлю вас!
Свершили оба вы немало
И вот настал награды час!

Мне изменил Кавдора тан*,
Но, невзирая на обман,
Повержен вами враг заморский!
Теперь ты, Макбет, тан кавдорский!
 . . . . . . . . . .
(*Тан – правитель одной из областей Шотландии)

- Что скажешь, Макбет? – Что скажу?
Я вам, мой Государь, служу
Не ради титулов, наград –
И впредь служить вам буду рад!
А сам смекнул: «Ждать не пришлось –
Одно пророчество сбылось!»

Король Дункан изрек, вставая:
- Я Банко к сердцу прижимаю!
Добавить к этому я рад,
Что Макбет дорог мне, как брат!

А леди Макбет, как сестра!
И, выполняя сердца зов,
Сегодня я гостить готов
У Макбета вплоть до утра.
. . . . . . . . .
А леди Макбет, встретив мужа,
Едва узнав о предсказанье,
Воскликнула: - Прочь колебанья!
Ведь трон тобой в боях заслужен!

- Бог мой, в тебя вселился бес!
- Пусть так. Король у нас гостит –
Это знамение небес!
Так будь же тверже, чем гранит!

Я напою снотворным стражу …
Когда заколешь ты Дункана,
Я его кровь на них размажу,
Мол, он убит своей охраной.

При всех, изображая гнев,
Ты, Макбет, верный долгу чести
На стражу бросишься, как лев,
И их убьешь в порыве мести.
. . . . . . . . .
Удался их злодейский план –
Убит во сне король Дункан,
Но Малькольм, старший сын Дункана,
Конечно, понял: не охрана,
А Макбет – истинный убийца,
С ним предстоит ему сразиться.

Но это в будущем. Пока
Готова Макбета рука
Столь же безжалостно и рьяно
Убить и сыновей Дункана.
. . . . . . . . .
Король Дункан предан земле …
Макдуф и Росс из его свиты
Горем подавлены, разбиты.
- Мы, Росс при новом короле
С тобой уже не фавориты.

- А где же сыновья Дункана?
Они исчезли как-то странно,
И это их исчезновенье
На них наводит подозренье.
- Убить отца вполне резонно:
Ведь Малькольм же наследник трона.
- Теперь уж бывший, так как днём
Стал Макбет новым королём.
. . . . . . . . .
Тебя я, Макбет, поздравляю!
Теперь наверняка я знаю:
Третье пророчество сестер,
Пусть и не скоро вступит в силу.
Мы, старые, сойдем в могилу,
И в королевстве с этих пор
Мои потомки будут править,
Чтобы навек мой род прославить.

Надеюсь, ты со мной согласен?
- Мой Банко, дорог уговор!
И вдруг подумал: «Он опасен –
Сам себе вынес приговор!»
. . . . . . . . .
Во власти дьявольских стремлений
Макбет не ведает сомнений:
«Мой род не меньше благороден,
Чем Банко – пусть мечтает он …
Жаль, что мой скипетр бесплоден
И нет наследника на трон.
. . . . . . . . . .

Макбет слуге: - Где эти люди?
- Мой государь, они вас ждут.
- Зови, для них работа будет,
Я щедро оплачу их труд …

Ну, господа, за вами слово!
Но правда ль, что вам Банко – враг?
- Да, государь наш, это так,
И мы убить его готовы!
. . . . . . . .
Мой Макбет, чем ты огорчён?
Ликуй – ведь ты уже король!
Отныне это – твоя роль!
- Род Банко целится на трон …

- Но жизнь их не вечна тоже,
И всякое случиться может …
- Моя голубка, ты прекрасна!
Тебе и мне, конечно, ясно:
Зло не дает остановиться –
Засасывает как трясина:
Убиты будут Банко с сыном –
Сегодня все должно свершиться.

В моей душе растет тревога:
Мы можем ведь прогневить Бога …
- Будь, Макбет, весел средь гостей,
Притворство – сила королей!
. . . . . . . . .
Прошу гостей занять места,
Я счастлив и мои уста
Готовы славить всех вокруг –
Каждый из вас мне брат и друг!
. . . . . . . . .
Макбет притворно: - Не все в сборе,
Не вижу Банко за столом –
Далек отсюда его дом,
Должно быть, он прибудет вскоре.

(Влетел дух Банко в этот миг,
На место Макбета  сел он).
Увидев дух, Макбет поник,
Издав протяжный, жуткий стон.
. . . . . . . .
Лорд Росс: - Король наш нездоров,
Ведь речь его – набор из слов,
Слов, потерявших смысл, суть –
Он просто должен отдохнуть!

Все гости, кланяясь, уходят ...
Макбет жене: - Он здесь опять!
С ума взгляд Банко меня сводит!
- Ты, впрямь, устал, ложись-ка спать!
. . . . . . . . .
Малькольм и Макдуф у дворца:
- Мы в Лондоне от подлеца
Нашли приют, а дома гнёт –
Рыданья вдов и плач сирот.
. . . . . . . . . .
- Готово войско англичан,
И Сивард поведет нас в бой,
И ненавистный нам тиран
За все заплатит головой.
. . . . . . . . . .
Дама придворная -  врачу:
- Увидите вы, доктор, сами,
Как леди Макбет, взяв свечу,
Бродит по комнатам ночами.

- Скажите, с ней это давно?
- Ни звука! Вот она идёт,
Шепча: «Еще одно пятно
Кровавое!» и руку трёт.

И леди Макбет со свечой
Проходит, страх в ее глазах:
- Сколько ни тру, а кровь со мной –
Кровь убиенных на руках! …
. . . . . . . . .
 Реют знамена, бьют барабаны …
Макбет  - слуге: - Ну, доложи!
- Вас, государь, предали таны …
- Я не желаю слушать лжи!

- Это не ложь! Молю я Бога
Помочь, хоть стены в Дунсинане
Крепки, солдаты – англичане
Идут на штурм, их слишком много!
. . . . . . . . .
Битва жестокая кипит,
Мечей повсюду слышен звон.
Сивард с мечом в руке: - Где он?
Не тот ли, что к кустам бежит?
. . . . . . . .
Они в бою непримиримом
Схватились. Сивард наступал,
Вот он удар нанес, но мимо
И тут же … замертво упал.
Ликует Макбет: - Я непобедим!
Но Макдуф вдруг предстал пред ним.
. . . . . . . . .
Недолго битва их кипела:
Вперед рванулся Макдуф смело,
И он всей силою своею
На Макбета обрушил меч.
Удар – и голова злодея,
Кровь источая, пала с плеч …
. . . . . . . . .
Гремят победно барабаны,
Знамена реют на равнине.
Пред войском Малькольм, лорды, таны,
И Макдуф восклицает страстно:
- О, Малькольм, вы – король отныне
Нашей Шотландии прекрасной!

Король, вверх руки простирая:
- Благодарю вас вновь и вновь!
Была у всех нас цель святая,
И слава тем, кто пролил кровь
Во имя чести и свободы!
А впереди пред нами годы
Лечения кровавых ран,
Что Родине нанес тиран …
 
  Часть вторая. ГЕНИЙ
Таким в течение столетий
Мы знали Макбета – тирана,
Но все меняется на свете:
И Макбет … стал другим нежданно.
. . . . . . . . . .
С легкой шекспировской руки,
Известным фактам вопреки,
Старым и добрым был Дункан,
Здесь-то и кроется обман.

В истории легко найти –
Ему чуть больше тридцати
В момент восшествия на трон,
К тому ж ленив, бездарен он.

Это привел неоспоримо
В своих трудах Айзек Азимов.
Чем же еще он знаменит –
Король Шотландии Дункан?
Тем, что пять раз был в войнах бит,
Вызвав восстание дворян.

И во главе их Макбет встал,
Но он бы никогда не стал
Дункана убивать во сне,
Как мы читаем у Шекспира,
Другое дело – на войне,
Как воин, чтил он «честь мундира».

Итак, в бою у Дунсинана
Убили короля Дункана.
Но лично Макбет или нет –
Кто может дать на то ответ?

Вот так стал Макбет королём …
И факты говорят: при нём
Настала славная эпоха.
Профессор Коуэн писал:
«Голод шотландцев миновал,
И люди стали жить неплохо …»

При Макбете  - не плач и стоны,
А радость многих матерей:
Ведь он впервые ввел законы
В защиту женщин и детей.

Он также первым создал флот,
Усилил армию, границы –
Страна, переживая взлёт,
Смогла при нем объединиться.
. . . . . . . .
Все это знал великий бард,
Знал, но не мог писать открыто –
Тут-то «собака и зарыта»:
Ведь Яков Первый был Стюарт,
А по легенде этот род
От Банко линию ведёт.

И следует простой приём:
Раз Банко не был королём,
Корону Макбет захватил,
А Банко … просто он убил.

Яков бездарный был король,
К тому же слыл он самодуром:
Он, театры все взяв под контроль,
Ввел свою личную цензуру:
Что не по нём – всех гнал он сдуру!
Спасти свой театр цель имея,
Бард сделал Макбета злодеем …
 
  Часть  третья. КТО  ЖЕ  ПРАВ?
Итак, два Макбета пред нами …
Один – убийца и злодей,
Второй – великими делами
На благо родины своей
Достоин самых добрых слов.
Где ж правда? Вряд ли кто готов,
Взглянув сквозь толщу сотен лет,
Дать вразумительный ответ.
. . . . . . . .

Парламентарии страны
Теперь уже убеждены,
Что Макбет славный быль король
И грандиозна его роль …

Много столетий перед миром
Царит авторитет Шекспира.
И потому-то вывод ясен:
Весь этот бурный всплеск страстей
Прозревших наконец людей
В защиту Макбета напрасен.
И, как мы все не сожалеем,
Быть вечно Макбету злодеем …
 
  МАЛЬЧИШКА  ПО  ИМЕНИ  КОЛЯ
  В середине апреля этого года я получил из Российского Культурного Центра (РКЦ) приглашение участвовать в международном поэтическом конкурсе в честь 65-летия Победы. В этот конкурс, организованный Московским Союзом общественных объединений обществ дружбы с народами зарубежных стран, я вступил под прекрасным  олимпийским девизом: «Главное – не победа, а участие!»
  Святая и чистая наивность! Впрочем, такая же чистая наивность, какими были организованные Пьером де Кубертеном первые Олимпиады! Тогда спортсмены – чистые любители состязались только ради одного: выявить, кто из них сильнее, кто пробежит быстрее и кто прыгнет выше. И не было в этих Олимпиадах, в отличие от современных, никакой политики, рекламного смрада, многотысячных призов, миллионных прибылей организаторов, закулисных махинаций и интриг! Все было чисто и открыто!
Читая эти мои воспоминания, легко убедиться, что за многие годы о Великой Победе советского народа и его союзников над фашистской Германией мною, увы,  не написано ни одной строчки. Так что пришлось начинать, как говорится, «с чистого листа». Тем паче, что восприятие и ощущения  Победы, одержанной 65 лет назад, конечно, не столь остры, какими они были, скажем, в 40  – 50 – е годы. Тем не менее, я решил «тряхнуть стариной» - ведь главное, как я уже говорил, не победа, а участие. Тем паче, я думаю, что для победы в таком большом конкурсе у меня  «кишка тонка».
  Я долго думал: что же написать? Уже сам факт этих раздумий о многом говорит. Ведь когда-то я для себя определил главный принцип: «Поэзия – это порыв ликующей или страдающей души человека!» А тут – мне стыдно в этом признаться! – этого порыва … не было. Помучившись с недельку, я все же написал и послал жюри Конкурса мини – поэму «Мальчишка по имени Коля»….
  Несмотря на то, что это «мини-поэма», я приведу здесь лишь ее отдельные фрагменты. «Ага, стыдно давать написанное целиком!»  - наверное, подумал кто-то. Нет, не стыдно! Зачем представлять читателям то, что  написано без  присущего мне порыва!?
 
  МАЛЬЧИШКА ПО ИМЕНИ КОЛЯ
В те дни, как многие мальчишки,
Отличником мечтая стать,
Уже в дверях целуя мать,
Бежал Коля в школу вприпрыжку.

Он пылкой, юною душой
Не мог нарадоваться жизни
И пел, гордясь родной страной,
«Ну-ка, солнце, ярче брызни!»

И вот позади третий класс,
За ним пионерское лето –
Сияющим солнцем согрето
Веселье ребячьих проказ,
Купанье, палатки турбаз …
А жизнь так счастьем полна!
Но тут вдруг грянула война …

И все изменилось в мгновенье:
Разрывы снарядов и мин,
Сигналы тревог, затемненье.
Сирены пожарных машин.
. . . . . . . . . .
Снаряды, бомбы – нет конца
Фашистским преступленьям …
И тут вдруг с фронта извещенье
О гибели отца.

В отчаянье Коля рыдает,
А мама, вся скорби полна,
Обняв его, тихо роняет:
«Крепись, сынок, это – война» …

Сирен зловещих завыванье,
Бомбоубежищ мрак,
Людское горе и страданья,
И голод – самый страшный враг.
. . . . . . . . .
Да, трудно передать  в словах,
Как ленинградцы еле-еле
Порой держались на ногах,
И все, что попадалось, ели:
Рвали крапиву, лебеду –
Все заменяло им еду …

Как тяжко было видеть Коле:
Еле бредущий человек,
Совсем уже без сил и воли –
Не в силах даже и стоять,
Вдруг обреченно падал в снег,
Чтобы уже не встать …

Беспомощны многие, жалки …
И Коля ходил по дворам,
Где часто гасил «зажгалки»
И помогал старикам.

Война беспощадна, сурова,
И в эти жестокие дни
Похвальное женщинам слово –
Как много делали они!

Работа в заводских цехах
И заготовка дров,
Под бомбами, гоня прочь страх,
Рытье траншей и рвов.
Для раненых сдавали кровь,
И каждый день – все вновь и вновь …

И все ж стало легче чуть-чуть:
Открылся по Ладоге путь,
И эта трасса ледяная
«Дорогой жизни» названа –
По ней, ленинградцев спасая,
Продукты им слала страна.

Нередко в авианалётах
Бомбы фашистских самолётов
Топили несколько машин
В пучине ладожских глубин …
. . . . . . . . .
Блокада … Во многих местах:
На грядках в парках и садах
Сажали люди понемножку
Лук, брюкву и картошку.

А на окраинах заводы
Свои имели огороды,
И Коля с группою ребят
После дневной работы
Гостили часто у солдат
Одной стрелковой роты.

Однажды молодой солдат
Дал Коле в руки автомат –
Мальчишка полон восхищенья!
И вдруг … упал от истощенья.

Ах, дети! Блокадные дети!
Им тяжелее всех на свете –
Невинные жертвы войны,
Войны беспощадной, суровой,
Они день за днем голодны …

Бывая у бойцов порою,
Коля ходил тропой лесною…
Идя по лесу как-то раз,
Увидел Коля двух солдат.
«Чужие!» - он решил тотчас.

И впрямь, шли  они наугад,
Заглядывая в карту –
Мальчишка, подавшись азарту,
Шел вслед, не спуская с них глаз.
. . . . . . . . .
И тут  один из чужаков,
Услышав треск, без лишних слов
Вдруг выстрелил в сторону Коли –
В крови весь, страдая от боли,
С усилием сделал он вид,
Как будто наповал убит.

Враги ушли … Коля мгновенно,
Дрожа от боли и от страха,
Тотчас же, разорвав рубаху,
Перевязал колено.
И с болью, горем попалам
Заковылял к бойцам …

Хотя враги в лесную даль
Ушли, там их ждала засада,
А Коля получил медаль
«За оборону Ленинграда»!
. . . . . . . . . .
О, Ленинград! Все вынес он!
Бомбежек и обстрелов гром,
Руины, пустые глазницы окон …
Хоть смерть стучалась в каждый дом,
Все девятьсот блокадных дней,
Дух его стал еще сильней!

Как ленинградцы были рады,
Узнав о снятии блокады!
Анна Ахматова писала:
«Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз,
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слёз…»

Да, ленинградцы до конца
Под градом бомбежек, свинца
Являли мужество и волю,
И в их рядах – мальчишка Коля!
  Итак, конкурс стартовал! Проходит месяц, два, три – о конкурсе ни слуху, ни духу!   Может быть, он проходит под грифом «Совершенно секретно»? Тогда почему с участников «засекреченного конкурса» не брали подписку о неразглашении? Спустя пять с половиной месяцев я все же "имел наглость" поинтересоваться: каковы результаты конкурса, кто его победители, какое место занял я? И, надо же, получил ответ: «О  результатах конкурса Вам будет сообщено после подведения итогов. С уважением. Администрация РКЦ». Прочитав «С уважением. Администрация РКЦ», от умиления я даже прослезился. Умилялся я целых два месяца.
  И вот сегодня умиление испарилось. Как сон, как утренний туман! Впрочем, не стоит никого обвинять. Помните у Михаила Жванецкого про председателя Горисполкома, который приглашал гостей в свой город, заверив в том, что приезжих ждут комфортабельные гостиницы и пансионаты. И когда персонажи Жванецкого приехали в этот город, у них возникло ощущение, что их там не ждали. «А что – нормально, Григорий! Отлично, Константин! А у нас с собой было! … Нас много, их мало. Нас должно быть меньше!»      Так вот в чем дело! Но если так, то объявили бы меня в этом конкурсе «персоной нон грата» и все стало бы ясно.  Тем паче, что эта мини-поэма мне явно не удалась!
  Однако спустя неделю  я вдруг вспомнил, что комиссия Уоррена, назвав Ли Харви Освальда убийцей – одиночкой президента США Джона Кеннеди, объявила, что секретные документы по этому громкому делу будут преданы огласке спустя … 75 лет, то есть в 2038 году. Как говорится, простенько и со вкусом! Может быть, и с конкурсом дело обстоит так же? Ну, так бы сразу и сказали! То есть в 2085 году на моей могиле установят табличку: «Участник поэтического конкурса 2010 года Виктор Песин занял в нем 121-е (или 236-е – сегодня сказать точно невозможно, ведь конкурс-то секретный!) место. И справедливость восторжествует, если вообще такой конкурс проводился …
  А теперь – пошутили и хватит! Я, уважая администрацию Российского Культурного Центра, думаю, что эта нечистоплотная возня вокруг конкурса – дело рук работника, курирующего культурно-просветительскую работу. В общем,  "достойный работничек" на столь важном поприще … Месяц назад я получил из РКЦ письмо, в котором мне столь же любезно предложили поучаствовать в очередном конкурсе. Надо ли говорить о том, что повторно наступить на те же самые грабли я не решился …
  ГЛАВА 10.  ПРОЗА
 
  «ВОЛШЕБНЫЙ  ДАР  КАИССЫ»
  О своей первой книге «Волшебный дар Каиссы» я уже рассказал в одной из предыдущих глав. Добавлю лишь, что спустя 15 лет в петербургском издательстве «Акра» вышло второе издание этой книги, являющее собой симбиоз дополненной первой книги и органически вплетённых в сюжет фрагментов поэмы «О, шахматы, игра богов!».

  «ЖИЗНЬ  ДЖОВАННИ ЛЕОНАРДО»
  Это – небольшая повесть о сильнейшем  шахматном игроке ХУI века. Действие происходит в Италии и Испании в годы правления Папы римского Павла IУ и короля Испании Филиппа II. В повести прослеживаются три сюжетные линии:
- жестокая борьба двух шахматных корифеев того времени Джованни Леонардо и испанца Рюи Лопеса. Их сопровождаемое коварными интригами непримиримое единоборство происходит во дворце  в присутствии всемогущего монарха Филиппа II.
- Пылкая и, увы, трагическая любовь Леонардо  и его юной ученицы Джулии
- Печальная судьба итальянского еврея Давида, чудом избежавшего сожжения на костре инквизиции.
  Все это происходит на фоне важнейших исторических событий того времени – кровавых деяний ордена иезуитов, противостояния самых могущественных королевских династий Европы – Испании, Франции, Англии, печальной участи наследника испанского престола Дона Карлоса и других.
 
  «БЕДНАЯ  РОССИЯ» ( Дворцовые перевороты в России ХУIII века глазами школьников)
  Действие происходит в наше время на уроках истории в 9-м классе одной из санкт-петербургских школ. Среди учеников класса выделяются юный поэт, несколько интеллектуалов и обычных подростков, а также всеобщий любимец  - недотепа по фамилии Недоносков. Поначалу уроки истории ведет преподаватель прежних советских времен, ярая сталинистка, ни на шаг не отступающая от от школьной программы и официальных партийных инструкций. Когда же на смену ей приходит молодая современная учительница, сразу же создавшая в классе непринужденную обстановку, уроки истории проходят в живой, веселой атмосфере. Ребята раскрываются, и многие из них проявляют живой интерес и незаурядные знания российской истории. «Раскрывается» и недотепа, реплики которого то и дело вызывают повальный смех одноклассников.
  При этом по ходу занятий неожиданно открывается новый, немыслимый в советские времена  взгляд на легенды об Иване Сусанине, Козьме Минине и других исторических личностей. А опровергающие прежние установки в описании деятельности Петра Первого, Петра Третьего и других российских царей новые факты убеждают ребят в том, что историческая наука требует не слепого зазубривания материала, а честного и творческого осмысления важнейших исторических событий.
  А название «Бедная Россия» - это знаменитая реплика князя Безбородко, наблюдавшего за тем, как спешно примчавшийся из Гатчины в день смерти императрицы Екатерины Второй ее сын Павел с ненавистью сжигал в камине секретное завещание матери, передававшей российский престол не сыну, а ее внуку Александру.
 
  «НЕ  ПОЛЕ  ПЕРЕЙТИ …»
  Это воспоминания о моей маме. Обычно в воспоминаниях фигурируют знаменитые, известные многим люди. «… я – не более, как смиренный червь …», - сказал как-то о себе гениальный немецкий композитор Джакомо Мейербер. Если так оценил себя признанный гений, то что уж говорить о безвестных, ничем не примечательных людях. Одним из таких самых простых людей была моя мама. Скромная, доброжелательная, очень рано потерявшая мужа мама  прошла в военные годы сквозь ужасы эвакуации, голода и  скитаний.  В послевоенные годы ей пришлось испытать унижения и кошмары искалечившего ее физически и морально сталинского ГУЛАГа, но, несмотря на все тяготы жизни, мама воспитала двух своих сыновей. Она была как бы олицетворением советской женщины  в период полного беспредела и беззакония преступного сталинского режима.
  Кроме того, в этих воспоминаниях мне захотелось рассказать сегодняшней молодежи о наиболее интересных  событиях тех лет, которые для них являются «дремучей стариной». Тех лет, когда их бабушки и мамы радовались жизни и страдали в тяжелые годы испытаний, то есть о суровых годах войны с гитлеровской Германией, злодеяниях сталинского режима, робких надеждах хрущевской оттепели, безликости брежневского периода и неудавшейся горбачевской перестройке.
  Ну, а главная мысль этих воспоминаний о маме: даже в самые трудные годы своей жизни она находила в себе силы оставаться человеком в самом высоком смысле этого слова …
 
  «СКАЖИ  МНЕ, КУДЕСНИК ,,,»
  В этом небольшом произведении читатель вновь встречается с полюбившемися автору ребятами из 9-б класса и их любимой учительницей истории. На этот раз тема, предложенная Аллой Сергеевной своим ученикам – величайшие пророки человечества.
  Учительница объясняет ребятам, в чем заключается различие между футурологами, ясновидящими, пророками и астрологами и называет наиболее известные их имена. Затем уже сами школьники рассказывают о самых знаменитых пророках человечества. Это – Моисей, Иисус Христос, Магомет, Заратустра, Мишель Нострадамус, Серафим Саровский, Авель Вещий, Вольф Мессинг и Ванга. Все выступления ребят, в которых ярко раскрываются выдающиеся личности названных великих пророков, проходят в живой, творческой атмосфере и, по существу, превращаются в оживленные диспуты.
  В заключение учительница предлагает каждому из выступавших назвать трех самых выдающихся по их мнению пророков, после чего она объявляет результаты этого своеобразного состязания, победителем которого «вышел» Мишель Нострадамус…
 
  «ГЕНИИ  ДОБРА  И  ЗЛА»
  Эта работа – такого же формата и объема, как и предыдущая. И вновь читатель оказывается в том же классе и с теми же учениками. И я, предвидя недоумение некоторых читателей, в главе «От автора» объясняю свою позицию: несмотря на огромную разницу в возрасте, ребята из 9-б и их учительница истории стали моими добрыми друзьями. В отличие от большинства своих сверстников, жаждущих в будущем дешевой славы и легких заработков, идеалы этих ребят неизмеримо выше. Недаром Алла Сергеевна назвала их «золотым фондом», который сегодня так необходим стране.
  В своем вступительном слове учительница определяет понятия «добро» и «зло». Добро – это деяние на пользу, на благо людям, а зло, по меткому выражению академика Дмитрия Лихачева, «агрессивное противостояние добру». Но ведь одно и то же деяние можно оценить, как добро и одновременно, как зло. И школьники на примерах физиков- ядерщиков или изобретателя динамита Альфреда Нобеля успешно разрешают эти  противоречия.
  Далее ребята, выбрав по одному гению добра и зла из заранее составленного Аллой Сергеевной перечня, выносят свои выступления на суд товарищей. Вот эти пары гениев: (первый – добра, второй- зла): Сократ – Нерон, Леонардо да Винчи – Дракула, Шекспир – Торквемада, Альберт Эйнштейн – Иван Грозный, Вольфганг Амадей Моцарт – Иосиф Сталин, Чарли Чаплин – Адольф Гитлер, Никола Тесла – Усама бен Ладен, Альберт Швейцер – Наполеон Бонапарт, далее – оба гения добра:  Юрий Гагарин – Пеле, мать Тереза – Михаил Таль. Рассказы и их обсуждения, как и повелось в этом классе,  проходят в живой и непринужденной атмосфере.
 
  «НА  ФИНИШНОЙ  ПРЯМОЙ»
  Это всего лишь небольшое эссе о финишной прямой жизни, одиночестве и старости.  Завершаются эти размышления шутливым стихотворением «Похвала старости», которое приведено мною в главе «Избранные стихи».
 
  «ОСУЖДЕНИЕ  ДЬЯВОЛА»
  В  последний раз я приглашаю читателей в ту же школу и в тот же, правда, теперь уже 10-б класс. Почему в последний раз? Потому, что эти славные юноши и девушки успешно окончат школу, и дальше каждый из них пойдет по своему жизненному пути. Пути, не сомневаюсь, трудному, но честному, готовые отдать свои знания и силы для торжества в России подлинной свободы и демократии.
  Словно понимая, что ее любимые птенцы совсем скоро выпорхнут из их школьного гнезда, учительница истории проводит с ними главный, по ее мнению, урок: осуждение убийцы миллионов советских (и не только советских!) людей Иосифа Сталина и созданной им преступной сталинской системы. Алла Сергеевна и ее ученики осуществляют то, на что так и не решились за прошедшие после смерти кровавого тирана десятилетия руководители Советского Союза, а теперь и Российской Федерации. Своими силами они проводят судебный процесс, гневно осуждая злодеяния Сталина и сталинского режима.
  Конечно, этот судебный  процесс не имеет никакой юридической силы и, скорее всего, напоминает игру. Но даже и в этом случае ребята и их учительница истории утверждаются в своей честной гражданской позиции, в твердой вере торжества закона и справедливости в России.
 
  ПОСЛЕСЛОВИЕ  АВТОРА
  Итак, перевернута последняя страница этого «полного собрания сочинений». Найдут ли эти воспоминания читателей? Если после издания своей книги «Не поле перейти», я ответил на этот вопрос отрицательно, то теперь, видя на двух сайтах Интернета – stihi.ru и proza.ru несколько тысяч своих читателей, я уже могу испытывать творческое удовлетворение.
  А что касается широкой известности, славы, то меня это, конечно, не ожидает.   Тысячу раз был прав Борис Пастернак, который утверждал:

Быть знаменитым некрасиво –
Не это поднимает ввысь.
Не надо заводить архивов,
Над рукописями трястись.

Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Как низко: ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех …
  И этим все сказано … И если скромные мои писания помогут кому-то обрести подлинные ценности нашей жизни, значит, труд мой был не напрасен …
               






РАДИ  НЕСКОЛЬКИХ  СТРОЧЕК …
               (ЭТО  БЫЛО  НЕДАВНО,  ЭТО  БЫЛО  ДАВНО)
                «…Трое суток шагать, трое суток не спать
                Ради нескольких строчек в газете…
                Если б снова начать, я бы выбрал опять
                Бесконечные хлопоты эти…»
Эти слова известной и очень популярной когда-то песни о журналистах, проникновенно исполненной прекрасным актером и певцом Владимиром Трошиным, я вспомнил не случайно. Хотя моя журналистская деятельность не требовала от меня «трое суток шагать, трое суток не спать», но хлопот хватало с избытком.  А началось все очень  неожиданно и, действительно, с нескольких строчек в газете…
ГЛАВА 1. «СТРОКИ ИЗ ПИСЕМ»
Мальчишкой, как и многие мои сверстники середины пятидесятых, я часами гонял во дворе  футбольный мяч и страстно болел за ленинградский «Зенит». В дворовых играх на моей футболке почти в половину спины гордо красовалась  цифра 5 – номер моего зенитовского кумира Юрия Войнова. Кроме него, в те годы я восторгался игрой Леонида и Александра Ивановых, Валентина Царицына, Фридриха Марютина, Анатолия Дергачева, Станислава Завидонова, Николая Рязанова, Льва Бурчалкина, братьев Юрия и Олега Морозовых и других. Вратарь Леонид Иванов  и нападающий Фридрих Марютин в 1952 году были приглашены в сборную СССР для участия в олимпийском футбольном турнире в Хельсинки, а Юрий Войнов и Александр Иванов – спустя шесть лет блеснули в играх чемпионата мира в Швеции. Именно блеснули, так как Юрий Войнов на этом, первом для советской сборной мировом форуме был в ее рядах одним из лучших полузащитников, а Александр Иванов забил эффектнейший гол в ворота родоначальников футбола – англичан. И как знать, если бы не откровенный «ляп» венгерского  арбитра Иштвана Жолта, незаслуженно назначившего пенальти в ворота Льва Яшина, каких высот достигла бы руководимая Гавриилом Качалиным советская команда …
Наивысшим достижением «Зенита» во всесоюзном первенстве в том 1958 году было весьма престижное 4-е место. Увы, в следующие годы команда резко покатилась вниз. А ведь в ее составе, кроме названных выше игроков, появились такие мастера как Анзор Кавазашвили, Владимир  Востроилов, Василий Данилов, Вадим Храповицкий, Павел Садырин, Анатолий Васильев и другие. Да и имена тренеров – Николая Люкшинова, Георгия Жаркова, Валентина Федорова говорили сами за себя.
В 1967 году в чемпионате Советского Союза «Зенит» и вовсе провалился: занял последнее 19-е место и должен был покинуть класс «А» (так в те годы называлась премьер-лига). Однако по просьбе общественности города (упор делался на то, что это произошло в год 50-летия Октябрьской революции, а Ленинград – ее колыбель) команду, как говорится, «простили» и оставили в высшем эшелоне советского футбола. Новым главным тренером был назначен Артем Фальян, который прибыл на берега Невы, отнюдь, «не с пустыми руками»: из кавказских команд он «прихватил с собой» Рауфа Юмакулова, Георгия Вьюна, Сергея Погосова и Геннадия Унанова. А в газете «Смена» появилась риторическая статья: «Спасет ли Фальян «Зенит»?
Любопытно, что тремя годами раньше спасти «Зенит» пытался … я (?!)  Дело в том, что в 1965 году по итогам всесоюзного первенства моя любимая команда оказалась на малопочетном для нее 9-м месте. И меня буквально прорвало. Более недели трудился я над письмом в газету «Смена». Еще неделя ушла на исправления и переписывания. В конце концов,  на четырех листах я изложил свой план «спасения» «Зенита», который в тот же день послал по почте в редакцию.
В то время я работал инженером-конструктором в проектном институте. Там в свои «журналистские потуги» я посвятил лишь своего соседа по работе Сашу. Каждый день я покупал «Смену», но, к моему несчастью, крик души моей безнадежно тонул в редакторских кабинетах. Так продолжалось дней десять. А Саша, как назло, ежедневно спрашивал:
- Ну что, напечатали твою статью?
- Пока нет, но обязательно напечатают!  – хорохорился я, хотя на душе моей, скажу прямо, было прескверно.
Купив в очередной раз «Смену», я, перед тем как раскрыть нужную страницу, твердо и вместе с тем обреченно произнес: «Покупаю в последний раз…» И надо же, вдруг я увидел … свою фамилию! Увы, радость моя была преждевременной. Моей фамилии предшествовали всего лишь несколько строчек, а ведь я послал в редакцию статью, написанную  на четырех листах. Странный звук, чем-то напоминающий стон раненного зверя, вырвался из моей груди.
Схватив газету, я помчался в редакцию. Я несся, готовый сокрушить всех и вся. Но вахтер решительно остановил меня: «Ваш пропуск!» Я показал ему свою заметку в рубрике «Строки из писем», после чего он по телефону соединился с редакцией и спустя минуту сказал мне: «Поднимитесь в редакцию «Смены» к Борису Ивановичу Авласу».
Авлас уже ждал меня в коридоре. Опираясь на палочку, он, прихрамывая, сделал несколько шагов навстречу и, протянув  мне руку, спросил:
- Это ваша первая публикация?
- Первая,- смущенно ответил я, чувствуя, что от былой ярости не осталось и следа.
- Ну, тогда поздравляю с журналистским дебютом! – улыбаясь, произнес мой собеседник.
 - Спасибо, - грустно промямлил я. – Но дебют-то мой оказался каким-то смазанным. Ради чего я две недели трудился над этой статьей?
- Ах, вот в чем дело! А вы хотели, чтобы ваше «гениальное творение»  напечатали на первой полосе да еще с фотографией автора?! Так что ли? Молодой человек, зарубите себе на носу: во-первых, далеко не все изложенные вами в письме мысли заслуживают внимания, а во-вторых, иногда даже работы наших бывалых штатных авторов приходится сокращать. Теперь, что касается «нескольких строчек в газете». В 42-м под Ржевом, когда тысячи наших бойцов гибли в боях с фашистами, военкоры вместе с ними смело шли на танки и пулеметы врага и в грохоте боя описывали происходящее. После одного из кровопролитных боев бойцы подобрали двух убитых военных корреспондентов. У обоих обнаружили карандашные записи - всего – то несколько строчек, которые, не боюсь патетики, были написаны кровью. Эти несколько строчек были напечатаны во фронтовой газете. Вот так-то! А отвечая на ваш вопрос, ради чего вы трудились, могу сказать одно: именно ради этих нескольких строчек в газете! Всего доброго!
Я уныло брел домой. Мне было стыдно: Борис Иванович преподал мне достойный предметный урок …
В заключение скажу, что ни Фальян и уж, конечно, ни мои жалкие строчки в газете «Смена» «Зенит» не спасли: долгие годы он оставался в советском футболе твердым середнячком. Лишь в 1980 году под руководством Юрия Морозова зенитовцы стали бронзовыми призерами всесоюзного первенства, а спустя четыре года, ведомые Павлом Садыриным, впервые в своей истории завоевали золотые чемпионские медали. Этот успех новое поколение зенитовцев повторило дважды: в 2007 году под руководством голландского специалиста Дика Адвоката, а спустя три года – итальянца  Лучано Спалетти.
Удивительно, но судьбе было угодно, чтобы я вновь, правда, на этот раз совершенно случайно,  встретился с Авласом. Помня нашу предыдущую встречу, я сконфуженно опустил глаза, а Борис Иванович, как ни в чем не бывало, протянул мне руку:
- Ну, здравствуй, Виктор! Послушай, есть дело, - сказал он таким тоном, как будто мы расстались только вчера.
- Слушаю вас.
- «Зенит» ты уже спасал, - рассмеялся он, - теперь займемся плаванием.
- Если вы имеете ввиду спасение утопающих, то пловец я никудышный, - в свою очередь пошутил я.
Отдавая должное моей шутке, Борис Иванович вновь рассмеялся, а затем вполне серьезно   заметил:
- Как ты сам понимаешь, спасать никого не надо. Но если ты готов, то вот тебе задание редакции: написать статью о всесоюзных соревнованиях пловцов учебных заведений Центрального совета Добровольного спортивного общества «Водник», которые начнутся завтра в бассейне Балтийского морского пароходства.
И хотя я никогда не видел состязаний пловцов и смутно представлял себе, что такое комплексное плавание и чем баттерфляй отличается от брасса, без всяких колебаний я ответил:
- Я готов!
И тут же с улыбкой спросил:
- Напечатаете в рубрике: «Строки из писем»?
- А это уже зависит от тебя. Так что дерзай! ...
Словно на крыльях я летел в бассейн Балтийского пароходства и в голове восторженно стучало: «Задание редакции! Я – журналист!!»...
Соревнования пловцов проходили на редкость вяло. Удивило то, что ни один из участников, которым было от 18 до 20 лет, не выполнил норматив мастера спорта. А ленинградцы к тому же уступили командное первенство пловцам Горьковского института инженеров водного транспорта. Не знаю уж почему, наверное, с досады, один из ленинградских пловцов решил подшутить надо мной. В момент, когда я стоял рядом с тренером горьковчан, намереваясь взять у него короткое интервью, он подошел ко мне и заговорщицким шепотом спросил:
- Разве вы не знаете, что по традиции тренера победителей и тех, кто рядом  с ним, под аплодисменты зрителей бросают в бассейн?
Надо ли говорить, что в ту же секунду меня как ветром сдуло… Ну а то, что это оказалось невинной шуткой, выяснилось гораздо позже …
Свою статью об этих  соревнованиях я писал дома по записям в блокноте и копиям судейских протоколов. Статья моя получилась довольно скучной, как и прошедшие соревнования. Впрочем, иной при столь удручающих результатах юных пловцов эта статья  и не могла быть. А шуточку ленинградского пловца, конечно же, вырезали. Как говорил один из героев рязановской «Карнавальной ночи» Серафим Иванович Огурцов: «Я и сам шутить не люблю и другим не позволю!» …
Тем не менее, это была первая моя газетная публикация, напечатанная без купюр, если, конечно, не считать вырезанной из нее невинной шутки.
Глава 2.  ЭХ, ПИСАТЬ БЫ, ДА ПИСАТЬ !
На этом мое недолгое сотрудничество с газетой «Смена» и закончилось. Писать о всесоюзных футбольных, хоккейных или баскетбольных соревнованиях (три любимых моих, не считая шахмат,  видах спорта!)  не представлялось возможным – это весьма профессионально делал редактор спортивного отдела «Смены» Юрий Коршак.  И делиться этой работой он, естественно, ни с кем не желал … 
Я по-прежнему увлеченно болел за ленинградские команды «Зенит», хоккейный СКА и баскетбольный «Спартак», стараясь не пропускать их домашние игры. И как на все это  времени хватало – до сих пор ума не приложу! А ведь я был женат и по-прежнему работал  инженером в проектном институте.  Наверно, такое возможно было только в молодые годы!
Попробовав себя однажды в журналистике, я неизлечимо заболел ею. А спортивная  жизнь била ключом – только пиши! Но куда? В «Ленинградской правде» спорт прочно держал в своих руках Михаил Эстерлис, в «Смене», как я уже писал, Юрий Коршак, в «Вечернем Ленинграде» - Валентин Семенов. Та же ситуация была и в других, менее значимых ленинградских газетах.
А писать было о чем! Начало 70-х ознаменовалось целым каскадом незабываемых спортивных соревнований.  Огромным событием стал состоявшийся в 1970 году в Мексике 9-й чемпионат мира по футболу. В третий раз чемпионский титул завоевала блистательная команда Бразилии, ведомая тренером Марио Загало и великим игроком всех времен и народов Пеле. Эх, если бы тогда у меня была бы возможность писать об этом мировом форуме, как много интересного мог бы я поведать читателям! Ну, а раз такой возможности не было, отмечу уже задним числом хотя бы пару любопытных фактов. Новичок  мировых чемпионатов 25-летний нападающий сборной ФРГ Герд Мюллер, забив в ворота соперников 10 мячей, сразу же стал лучшим бомбардиром. Спустя четыре года, когда команда ФРГ уже в роли хозяев мирового первенства вторично поднялась на высшую ступень пьедестала почета (впервые это произошло 20 лет назад в Швейцарии), Герд Мюллер, забив соперникам еще четыре мяча, довел свой бомбардирский счет до 14 голов. С тех пор более 30 лет рекорд Герда Мюллера стоял как скала, как недосягаемая вершина. Лишь спустя 32 года знаменитый бразилец Роналдо в своем третьем мировом форуме ( в первом - в 1994 году он не сыграл ни одного матча), забив 15-й гол, побил рекорд Герда Мюллера. Справедливости ради отмечу, что отстававший от Мюллера в списке лучших бомбардиров всего лишь на один гол француз Жюст Фонтэн свои 13 голов забил в одном (!) мировом первенстве. Произошло это в 1958 году в Швеции. Так что по этому показателю Жюст  Фонтэн тоже не имеет себе равных …
А сколько незабываемых, волнующих спортивных событий принес 1972 год!
Это, прежде всего, 20-е Олимпийские игры, которые состоялись в Мюнхене. Семь золотых медалей завоевал на этих играх американский пловец Марк Спитц! Подобного никто ни до ни после Спитца не добивался! А каким потрясающим оказался финал баскетбольного турнира СССР - США! Когда позвучала сирена об окончании этого захватывающего поединка, на табло светились цифры – 50:49 в пользу американцев. Ликующие победители обнимались, не скрывая своего торжества. Однако на контрольном секундомере до конца игры оставались еще три секунды. Американцы долго возмущались, но, уверенные в том, что три секунды ничего не изменят,  все-таки вышли на площадку.
Три секунды… Казалось бы, пустая формальность. Но тренер советской команды Владимир Кондрашин и его питомцы доказали, что это не так. Игравший когда-то в гандбол Иван Едешко из-под своего кольца через всю площадку точно послал мяч «дежурившему» у кольца соперников «Моцарту баскетбола» Александру Белову, и тот в борьбе с двумя американцами хладнокровно отправил мяч в их корзину. Так сборная СССР по баскетболу впервые в своей истории стала  олимпийским чемпионом!  Американцы подали протест и отказались от серебряных наград, которые до сих пор так никому и не вручены... 
Увы, олимпийский праздник в Мюнхене был  омрачен  кровавым террористическим актом палестинских убийц, жертвами которых стали 11 израильских спортсменов. А  ведь древняя легенда, связанная с возникновением Олимпийских игр, еще в 820 году до н. э, предупреждала: «Каждый, вступивший на землю Олимпии с оружием, считается богоотступником и заслуживает самой суровой кары» …
Вот уж кто  из любителей спорта вволю насладился в этот период, так это хоккейные гурманы! В феврале 1972 года в японском городке Саппоро хоккеисты сборной СССР под руководством Аркадия Чернышева и Анатолия Тарасова продолжили беспрецедентную 10-летнюю (!) золотую серию. Начиная с 1963 года советская хоккейная дружина, громя всех на своем победном пути, 9(!) раз подряд побеждала на мировых   первенствах  и трижды - на хоккейных олимпийских форумах.
Правда, спустя два месяца после триумфа в олимпийском Саппоро  сборная СССР на чемпионате мира в Праге уступила победные лавры хозяевам первенства. Надо сказать, что после вторжения в 1968 году советских войск в Чехословакию отношения между двумя хоккейными дружинами заметно обострились. Так, в 1969 году на мировом форуме в Стокгольме чешские хоккеисты выходили на матчи против сборной СССР как на «смертный» бой. А некоторые из них – Ян Сухи, Франтишек Поспишил, Йозеф Голонка и  другие выкатились на лед, держа клюшки наперевес, как бы изображая … стрельбу из автоматов по … советским хоккеистам … И хотя сборная СССР в Стокгольме в очередной раз стала чемпионом мира, два матча в этом турнире она проиграла и оба ликующим чехам  – 0:2 и 3:4.
И все-таки десять победных лет хоккеистов СССР – это уникальное достижение! Среди триумфаторов этого золотого десятилетия  больше всех – по 9 победных турниров на счету Вячеслава Старшинова и Анатолия Фирсова. Неудивительно, что вратари соперников чаще всего оказывались беспомощными после мощных и точных бросков именно этих грозных бомбардиров: 66  шайб в этих состязаниях забил Фирсов и 58  – Старшинов. Впрочем, для Фирсова этот показатель оказался итоговым в его блестящей хоккейной карьере, а в копилку Вячеслава Старшинова следует добавить еще 8 шайб, забитых им на чемпионате мира  1961 года в Швейцарии, где сборная СССР довольствовалась лишь третьим местом вслед за Канадой и Чехословакией. Так что у обоих - по 66 забитых шайб, правда, Фирсов провел в составе советской сборной 67 игр, а Старшинов – 78…
А вот Александр Мальцев впервые облачился в форму сборной СССР в 1969 году, а спустя год (чемпионат второй год подряд проходил в Стокгольме) установил никем не превзойденный до сих пор рекорд результативности в одном мировом первенстве – 15 шайб. Прежнее достижение – 13 шайб было установлено на чемпионате мира 1957 года в Москве великим Всеволодом Бобровым.
Всеволод Бобров! Это имя, на мой взгляд, не только не уступает, но даже и превосходит Пеле. Мне могут возразить: легендарный бразилец, по праву прозванный «королем футбола» - трехкратный чемпион мира, а Всеволод Бобров в мировом футболе  ни разу не удостаивался высшего титула. Все это так.   Однако, вспомним, что Пеле уже в 17 лет в составе сборной Бразилии отправился в Швецию покорять мир, а Бобров в свои 17 лет, то есть в 1939 году и в последующие полтора десятилетия за сталинским «железным занавесом» и мечтать не мог о зарубежных турне и слава богу, что не отправился в другое турне - … под конвоем в  Сибирь. А когда 34-летний Бобров впервые участвовал в победном для сборной СССР чемпионате мира, правда, по хоккею, Пеле в 34 года уже заканчивал свою карьеру в средненьком американском клубе «Космос». Уникальность Боброва, прежде всего, в том, что он с огромным и неизменным успехом выступал и в футболе, и в хоккее с шайбой, и в хоккее с мячом, и на тренерском поприще. Двукратный чемпион мира, чемпион олимпийских игр, трижды  чемпион Европы, шестикратный чемпион СССР по хоккею с шайбой, трижды победитель чемпионатов страны  и дважды обладатель Кубка СССР по футболу, обладатель двух Кубков страны в хоккее с мячом, наконец, лучший бомбардир своего времени и в футболе и в хоккее. И ведь вновь найдутся спорщики: Григорий Федотов забил в чемпионатах СССР 129 голов и стал основателем «Клуба бомбардиров» его  имени, а Бобров даже не дотянул до сотни, забив 97 голов. Что ж, это, действительно, так. Однако, есть одно существенное «но». Во всесоюзных чемпионатах  Федотов сыграл 163 матча (то есть он забивал в среднем 0,79 голов за игру), а на счету Боброва 116 матчей и соответственно 0,84 гола за одну игру.
Ну, а  на тренерской стезе Всеволод Бобров привел к победе сборную СССР в московском чемпионате мира и Европы 1973 года по хоккею, а московский «Спартак» - в чемпионате Советского Союза 1967 года. Что и говорить, впечатляющие достижения! Кстати, Бобров был тренером сборной СССР в первом и незабываемом противостоянии с хоккеистами НХЛ в 1972 году.
Этого противостояния ждали много лет, в течение которых советские специалисты хоккея, тренеры и журналисты с жаром ломали дискуссионные копья: стоит ли ввязываться в борьбу с хоккеистами НХЛ, сможем ли оказать им достойное сопротивление? А Анатолий Тарасов, словно подначивая канадцев, выступил со статьей в «Советском спорте», название которой, если мне не изменяет память: «Гордость или трусость?» Как бы то ни было, осенью того же 1972 года ледовые дружины НХЛ и СССР вступили в непримиримое сражение: две серии по четыре поединка. В составе сборной НХЛ выступали такие асы хоккея, как Кен Драйден, Брэд Парк, Горди Хоу, Иван Курнуайе, Бобби Халл, Фил Эспозито, Бобби Кларк и многие другие. В советской сборной блистали ни в чем не уступавшие им Владислав Третьяк, Александр Рагулин, Виктор Кузькин, Александр Мальцев, Валерий Харламов, Александр Якушев и другие.
Конечно, общественное мнение по обе стороны океана отдавало явное предпочтение канадцам. Да и сами они ничуть не сомневались в своем успехе. А спортивный обозреватель одной из канадских газет заявил: «В первой игре русские не забьют ни одной шайбы!», а затем сгоряча даже пообещал: «В противном случае я … съем один экземпляр своей газеты!»
Бедняга! Неужели он не знал, что 18 лет назад, когда советские хоккеисты дебютировали на мировом первенстве в Стокгольме, в одной из шведских газет появился шарж: здоровенный канадский хоккеист, усадив за школьную парту щупленького,  испуганного капитана сборной СССР Боброва, указующим перстом поучает его азам хоккея. А оказалось, что именно, отнюдь, не «щупленький  и испуганный» Бобров и его товарищи по команде преподали канадцам настоящий урок великолепного хоккея – 7:2! Справедливости ради, замечу, что на мировых форумах вплоть до 1976 года канадцев представляли не профессионалы, а различные любительские клубы (в том 1954 году честь Канады защищали хоккеисты клуба «Линдкуртс Моторс»), которые, тем не менее, до этого 14 раз становились чемпионами мира.   
Словом, не зря говорят, что трагедия повторяется в виде фарса, и бедняге-журналисту пришлось жевать, хоть и свою, но не очень-то аппетитную газету … Советские хоккеисты в первом поединке вопреки безрадостным для них прогнозам забили канадцам не одну, а аж семь шайб и победили со счетом 7:3.  Уязвленные канадцы стремились подавить соперников жесткой силовой борьбой и частенько «перегибали палку», а спортивный комментатор Николай Озеров то и дело восклицал: «Нет, такой хоккей нам не нужен!» А когда Жан-Поль Паризе и Борис Михайлов в очередной раз сошлись в кулачном бою, разгневанный Озеров выдал подлинный «шедевр»: «Распоясавшийся канадский хулиган наотмашь ударил Михайлова по лицу, но наш капитан лишь рассмеялся в ответ!» И это при том, что к «хоккейным тихоням», Борис Михайлов никак не относился …
Заокеанскую серию подопечные Всеволода Боброва выиграли – 7:3, 1:4, 4:4 и 5:3. Канадцы остро переживали поражение, и Фил Эспозито со слезами на глазах вынужден был признать: «Мы сделали все, что могли, но русские играли лучше нас»… А вот в Москве, начав с победы – 5:4, советские хоккеисты все же уступили в трех следующих поединках - 2:3, 3:4 и 5:6, причем победную точку в серии поставил «специалист по решающим голам» в этих матчах Пол Гарнет Хендерсон. Самыми результативными игроками у канадцев стали Хендерсон – 7 шайб, Эспозито - 6. В советской сборной отличились  Александр Якушев, на счету которого 7 шайб, по три шайбы забили Борис Михайлов, Владимир Петров, Валерий Харламов и Владимир Шадрин. Достаточно взглянуть на результаты матчей, чтобы понять, каким невероятно высоким был накал борьбы, какие бурные  страсти кипели на льду …
Общественное мнение Канады, определяя десять самых важных событий в истории страны, поставило хоккейную серию СССР – НХЛ на 5-е место – рядом с … открытием Колумбом Америки и обретением Канадой независимости. Игра советских хоккеистов произвела настолько огромное впечатление на канадцев, что руководство НХЛ обратилось с официальным запросом к правительству СССР: разрешить Третьяку, Рагулину, Михайлову, Петрову, Харламову и Якушеву выступать в командах Национальной хоккейной лиги. Сам Владимир Петров так отозвался об этом: «…если бы серию выиграли наши хоккеисты, то им могли бы дать такое разрешение: мол, пусть поучат канадцев играть в канадский хоккей…»
Сегодня, спустя почти 40 лет, вспоминая об этих поединках, у меня почему-то сразу возникает такая картина: жесткая силовая борьба у ворот Владислава Третьяка, в центре которой возвышается «гранитная хоккейная скала» Фил Эспозито …
И еще одно грандиозное спортивное событие 1972 года, которое я как бы оставил «на десерт» - матч на первенство мира по шахматам в Рейкьявике между Борисом Спасским и Робертом Фишером. На пути к Спасскому 28-летний американец с одинаковым счетом  6:0 разгромил Марка Тайманова и датчанина Бента Ларсена, а в финальном матче претендентов на мировую шахматную корону и «железного» Тиграна Петросяна - 6,5:2,5.
Особо хочу выделить матч Фишера с Таймановым.  Именно тогда, когда проходило их состязание, мой знакомый журналист, футбольный и хоккейный статистик Семен Вайханский порекомендовал меня в пресс-центр стадиона имени Кирова. Моя работа в пресс - центре заключалась в представлении для многотысячной аудитории собравшихся на стадионе болельщиков очередного соперника ленинградского «Зенита» во всесоюзном футбольном первенстве. Эту информацию в перерыве между таймами футбольного матча читала по радиотрансляции диктор стадиона Генриетта Покровская, каждый раз закачивавшая свое сообщение словами: «Материал подготовил Виктор Песин». Помню, в какой восторг я пришел, горделиво восседая среди журналистов в ложе прессы, когда впервые по радиотрансляции услышал свое имя и аплодисменты футбольных болельщиков!
Может возникнуть вопрос: какая связь между футболом и матчем Фишера с Таймановым? Неожиданно выяснилось, что такая связь все же существует. Как-то, приехав задолго до очередного матча «Зенита» на стадион и войдя в ложу прессы, я увидел одиноко сидящего спортивного комментатора Виктора Набутова. Мы не были знакомы, но, едва я сел на свое место, Набутов, с трудом сдерживая смех, ошарашил меня вопросом: «Молодой человек, слышали новость: в Ленинграде появился новый проигрыватель – Марк Тайманов?!» И он, довольный тем, что наконец-то нашел кому выплеснуть распиравший его свежий каламбур, от души расхохотался…
Ну, а что касается матча Спасский - Фишер, то задолго до его открытия любителям шахмат пришлось изрядно поволноваться.  Известно, что еще в 1967 году принц Ренье, приглашая на турнир в Монако двух американских гроссмейстеров, поставил условие: одним из них должен быть Роберт Фишер. Спустя два года тот же принц Ренье, вновь пригласив двух американских шахматистов, особо подчеркнул: только … без Фишера. События, предшествовавшие открытию матча, показали, что в то «розовое» время Бобби был всего лишь «неискушенным шалунишкой».
На этот раз «для начала» Фишер, недовольный низким призовым фондом, категорически отказался прибыть  Рейкьявик. Лишь после того, как английский  миллионер Джеймс Слейтер «выложил на бочку» 125 тысяч долларов он «снисходительно» согласился играть, но при этом потребовал для себя специальный самолет с отрядом телохранителей. В исландскую столицу Фишер прибыл с большим опозданием, но президент ФИДЕ Макс Эйве, идя навстречу капризному претенденту на шахматную корону, перенес начало поединка. А когда состоялось, наконец, торжественное открытие матча, в переполненном зале не оказалось лишь … Фишера. И хотя позже Бобби прислал Спасскому письменное извинение, шахматный праздник был испорчен.
Проиграв первую партию, на вторую Фишер просто … не явился. Счет стал 2:0 в пользу чемпиона мира.  Спустя несколько лет в интервью с Виктором Корчным я поинтересовался его мнением о столь скандальном начале этого матча. «Я бы на месте Спасского, чтобы не уступать капризам Фишера, просто не явился бы на третью партию»,- ответил прославленный гроссмейстер.  И он бы прав… Фишер потребовал, чтобы 3-я партия игралась в закрытом помещении – в противном случае он покинет Рейкьявик. Спасский, чувствуя себя обязанным уступить, согласился и … проиграл. В дальнейшем американец целиком переключился на шахматную борьбу, единственной его «шалостью» были систематические опоздания к началу партий. Перегоревший в этой «войне нервов» Спасский играл как-то уж очень вяло, и Роберт Фишер, одержав победу в матче, стал одиннадцатым чемпионом мира по шахматам…
ГЛАВА 3.  ЛИХА БЕДА НАЧАЛО …
Своеобразной оплатой моей работы в пресс-центре стадиона имени Кирова был пропуск на стадион с грифом «ВСЮДУ», дававший право свободного входа в ложу прессы, в пресс-центр и участия в послематчевых пресс-конференциях с тренерами игравших в этот день команд. Это позволило мне постепенно  сблизиться с ведущими журналистами ленинградских газет  и иногда, как говорится, «мимоходом» пообщаться с известными ленинградскими актерами, литераторами, спортсменами. Назову хотя бы главного режиссера театра имени Ленсовета Игоря Петровича Владимирова, поэта Михаила Дудина, спортивного  комментатора Виктора Набутова, баскетболиста Сашу Белова и других. Не забуду, как однажды, сев рядом с Сашей в ложе прессы, я от души смеялся, видя, что его колени возвышаются над моими на добрых полметра…
И хотя в своей многолетней работе в пресс-центре из года в год писать мне приходилось, как правило, об одних и тех же командах, я взял себе за правило ежегодно вносить разнообразие, давать любопытные факты, исторические зарисовки, курьезные случаи… И не случайно вскоре диктор стадиона имени Кирова Генриетта Покровская, работавшая также и на хоккейных матчах ленинградской команды Спортивного Клуба Армии, предложила мне включиться в работу пресс-центра ледового дворца спорта «Юбилейный». Конечно, я с радостью согласился, так как хоккей любил ничуть не меньше футбола. Тем паче, что в «Юбилейном», кроме хоккейных матчей чемпионата СССР, проводились очень интересные турниры – на приз газеты «Советский Спорт», турниры вторых сборных СССР, Канады, США, Чехословакии, Швеции и Финляндии, а в 1983 году -молодежный чемпионат мира. Многие участники этих соревнований не раз защищали цвета своих национальных команд на зимних Олимпиадах, чемпионатах мира и Европы. Не буду нудно перечислять фамилии, назову для примера лишь вратаря Доминика Гашека, прошедшего многолетний победный путь от второй сборной Чехословакии начала 80-х годов до золотых медалей чемпионатов мира и Европы и обладания престижным Кубком Стэнли в Национальной Хоккейной Лиге Канады и США. И сегодня в свои 45 лет знаменитый «Доминатор» успешно  защищает ворота московского «Спартака» в российской Континентальной Хоккейной Лиге…
В первых числах июня 1973 года в Ленинграде должен был стартовать межзональный шахматный турнир с участием экс-чемпиона мира Михаила Таля, участника претендентских турниров, многократного чемпиона СССР Виктора Корчного, будущего чемпиона мира Анатолия Карпова, знаменитых гроссмейстеров Светозара Глигорича, Бента Ларсена и других. Зная о моем увлечении историей шахмат, Семен Вайханский за месяц до начала ленинградского турнира «подкинул» мне любопытную идею: предложить редактору газеты «Спортивная неделя Ленинграда» Киселеву серию статей о предыдущих межзональных соревнованиях. «Только приди к Киселеву не с пустыми руками, а с готовой статьей о самом первом таком турнире», - добавил Семен. Так я и поступил. Прочитав мою статью, Киселев одобрительно кивнул головой и коротко бросил: «Пиши о следующих турнирах». Так началась моя 17-летняя (скажу без ложной скромности) довольно успешная  газетная деятельность в Ленинграде. Но об этом – в следующей главе, а пока я вернусь к моей работе в обоих пресс-центрах…
Довольно интересно проходили на стадионе имени Кирова послематчевые пресс-конференции футбольных тренеров сильнейших команд страны. Такие маститые специалисты как Константин Бесков, Виктор Маслов, Александр Севидов, Герман Зонин, Валерий Лобановский, Эдуард Малофеев, Анатолий Бышовец и другие анализировали только что завершившиеся поединки, высказывали свои взгляды на футбол, а проигравшие, как водится, во всех смертных грехах обвиняли арбитров. «Судья не дал стопроцентный пенальти», «Гол в наши ворота был забит из явного офсайда» - эти и подобные выпады в адрес судей очень популярны и в наши дни…
Но мне почему-то больше запомнились хоккейные пресс-конференции, которые проходили в более живой атмосфере. Так, после матча армейцев Москвы и Ленинграда в  одном из турниров на приз «Советского Спорта» тренеру ЦСКА Анатолию Тарасову был задан вопрос, ответ на который вызвал всеобщий смех. «Скажите, пожалуйста, это Чернышев в достопамятном матче СССР – Канада на чемпионате мира 1967 года в Вене поручил Виктору Полупанову ударить торцом клюшки в глаз Карлу Бреверу?» «Ну что вы, - с хитроватой улыбкой ответил Тарасов, - Аркадий Иванович – интеллигентный человек и позволить себе такое он просто не мог. Это было, конечно, мое поручение»…
Или такой эпизод. На одной из пресс-конференций старшему тренеру второй сборной СССР Борису Майорову задали вопрос: «Сможет ли какая-нибудь из  периферийных команд в ближайшие годы бороться за призовое место в чемпионате страны?» «Конечно, сможет, - ответил Майоров. – Например, сейчас очень прилично играет Горький» (он имел в виду команду горьковского «Торпедо»). Основательно «принявший  на грудь» и дремавший все время молодой журналист Дима Серов в этот  момент открыл глаза и, покачивая указательным пальцем, с лукавой улыбкой заметил: «Э, нет – Горький был писателем и в хоккей не играл…». Ответом ему послужил гомерический хохот участников пресс-конференции…
Я упомянул эпизод многолетней давности на мировом хоккейном форуме в Вене, где один из двух профессионалов канадской команды Карл Бревер после удара Полупанова доигрывал матч с пластыревыми растяжками заплывшего глаза. Чуть позже  Владимир Высоцкий откликнулся на это  своей песней «Профессионалы»:
Профессионалы в своем Монреале
Пускай разбивают друг другу носы,
А их предводитель, хотите - спросите,
Недавно заклеен был в две полосы:
Сперва распластан, а  после пластырь…
А каким захватывающим в «Юбилейном» был решающий поединок баскетболистов ленинградского «Спартака» и ЦСКА! Это была не только схватка за чемпионский титул, но и принципиальное противостояние двух ведущих советских тренеров - Владимира Кондрашина и Александра Гомельского. В упорнейшей борьбе ленинградцы вырвали победу и стали чемпионами СССР 1975 года! А на послематчевой пресс-конференции тренер ЦСКА Александр Гомельский, отвечая на вопрос: «Что вы намерены предпринять, чтобы вернуть чемпионский титул?», с иезуитской улыбкой ответил: «Призвать в армию Александра Белова». Ответ Гомельского вызвал возмущенный гул ленинградских журналистов. А на следующий день Саша Белов в срочном порядке стал … студентом имеющего военную кафедру Ленинградского кораблестроительного института и призыву в армию уже не подлежал.
Можно было бы вспомнить еще много интересных и забавных эпизодов, но и приведенных вполне достаточно…
Саша Белов… Я думаю, что он был самым талантливым баскетболистом СССР всех времен! Не случайно, именно ему доверили завершающий победный бросок в финальном  баскетбольном матче мюнхенской Олимпиады и также не случайно его блестящий однофамилец Сергей Белов назвал Сашу «Моцартом баскетбола»! Увы, в октябре 1978 года 27-летний Саша безвременно ушел из жизни. Стоя у его гроба на гражданской панихиде и глядя на молодого, красивого и невероятно талантливого Сашу, я отказывался верить в случившееся и  не мог сдержать горьких слез…
Памятным событием стали футбольные матчи 22-х летних Олимпийских игр 1980 года! Шесть матчей состоялись на стадионе имени Кирова – взорам ленинградских любителей футбола предстали олимпийские команды Чехословакии, Колумбии, Кубы, Венесуэлы, Нигерии, Замбии и Кувейта. К этому времени  я почти десять лет совершенно бесплатно работал в футбольном пресс-центре и поэтому прямо заявил директору стадиона Андрею Андреевичу Шкляревскому: если я не получу аккредитацию на олимпийский турнир, то в этом случае наше сотрудничество закончится. На следующее утро раздался телефонный звонок из … Комитета государственной безопасности: «Говорит капитан Васильев. Для аккредитации на олимпийский турнир будьте с двумя вашими фотографиями 3х4 ровно через час у станции метро «Чернышевская». Я подъеду в светлой «Волге».  И он назвал номер этой машины….
До начала турнира оставались считанные дни, а я, кроме сборной Чехословакии,  ничего не знал о его участниках. Все же мне удалось наскрести материалы и подготовить все необходимое для радиотрансляций. И хотя у ленинградцев матчи олимпийского турнира вызвали немалый интерес, из шести игр мне понравилась лишь две и обе с участием чехословацких футболистов, в которых они разгромили команды Колумбии и в четвертьфинале Кубы с одинаковым результатом 3:0. В финале уже в Москве сборная Чехословакии со счетом 1:0 победила команду ГДР и стала олимпийским чемпионом.
В дни ленинградского турнира были приняты исключительные меры безопасности. Кроме отрядов милиции и армейских подразделений, почти на каждом шагу можно было встретить рослых и атлетически сложенных молодых людей. Под видом наивного простачка, я вполне серьезно спросил у капитана милиции: «Кто эти ребята?» Он пожал плечами и, как-то странно улыбаясь, ответил: «Наверное, спортсмены». Однако, вся эта маскировка была шита белыми,  а точнее по цвету костюмов этих парней светло-серыми нитками.  Действительно, в одинаковых костюмах с висящими на запястьях рациями в них легко было опознать сотрудников Комитета  государственной безопасности. Еще я обратил внимание и на то, что многие журналисты (признаюсь, и я том числе) проявляли интерес не столько  к футбольным матчам, сколько к великолепному пресс-бару, где с удовольствием пили кофе и кое-что покрепче, закусывая бутербродами с черной и красной икрой, семгой, севрюгой и сервелатом…
А как же выступили хозяева Олимпиады – футболисты сборной СССР? Увы, возглавляемая Константином Бесковым, наша команда, в составе которой выступали известные мастера – Ринат Дасаев, Александр Чивадзе,  Владимир Бессонов, Юрий Гаврилов, Федор Черенков и другие, в полуфинале со счетом 0:1  уступила футболистам ГДР и довольствовалась лишь бронзовыми медалями…
По окончании олимпийского турнира в Ленинграде меня ожидал сюрприз: совершенно неожиданно за неделю работы мне заплатили 120 рублей. Как - никак, в то время - месячный оклад инженера …
ГЛАВА 4. МНОГООБЕЩАЮЩИЙ  ДЕБЮТ
Я уже упоминал, что весной 1973 года состоялся мой дебют в газете «Спортивная неделя Ленинграда». Единственная спортивная газета  в городе на Неве была довольно популярна. Я считаю, что основная заслуга в этом принадлежала ее главному редактору  Николаю Яковлевичу Киселеву, обладавшему ценнейшим качеством – цепкой редакторской хваткой. «Спортивная неделя Ленинграда» в отличие от «Ленинградской правды», «Вечернего Ленинграда» и «Смены» - органов партийных и комсомольской  организаций города не обладала  ни штатными сотрудниками (кроме редактора и его зама), ни финансовыми возможностями, хотя и платила своим авторам  скромные гонорары, у любителей спорта имела немалый успех.
В этой газете в качестве шахматного обозревателя я проработал 11 лет до середины 1983 года. А первая моя публикация в «Спортнеделе» в цикле «История межзональных шахматных турниров» появилась 4 мая 1973 года. И это уже не «Строки из писем» и не «несколько строчек в газете», а к моему ликованию целый «подвал» газетной полосы! Вообще, за эти 11 лет я довольно часто публиковал как отдельные статьи, так и исторические шахматные циклы. Например, циклы о чемпионах мира, соревнованиях претендентов, межзональных турнирах, олимпийских баталиях шахматистов, истории древней игры в городе на Неве, чемпионатах Советского Союза…  Кроме того, немалый интерес у читателей вызвали мои интервью с гроссмейстерами Максом Эйве, Виктором Корчным, Александром Котовым и другими. За этим сухим перечислением турниров и имен  скрывается много любопытных эпизодов и интересных встреч.
Весной 1974 года в Ленинградском дворце имени Дзержинского состоялось  полуфинальное состязание претендентов на мировую шахматную корону между Борисом Спасским и Анатолием Карповым. Я был аккредитован на этот матч от «Спортивной недели Ленинграда». Газета появлялась в киосках «Союзпечати» каждую пятницу, а накануне вечером в редакции уже можно было получить ее свежий номер. С двумя завтрашними номерами газеты я появился в пресс-центре, где уже кипели жаркие дискуссии вокруг очередной партии матча. Отойдя в сторонку, я раскрыл газету и был приятно удивлен: в ней были напечатаны обе мои довольно большие статьи – «Ленинград - город шахматный» и «Т.Петросян – В.Корчной (сегодня начинается единоборство в Одессе)». Вдруг сзади я услышал вопрос:
- Простите, вы из этой газеты?
Я обернулся и увидел … Михаила Таля.
- Да, из этой, - ответил я и тут же представился: - Меня зовут Виктор.
- Думаю, что мое имя вам известно, - подавая мне руку, широко улыбаясь, ответил Таль.
- Еще бы! – восторженно воскликнул я.
Таль встал рядом и  с интересом заглянул в газету.
- Простите, но ваша редакция допустила ошибку: матч в  Одессе начинается  не сегодня, а завтра, - заметил он, указывая на подзаголовок второй статьи.
- Миша, никакой ошибки нет, - улыбаясь, возразил я. - Думаю, что для вас это в диковинку: сегодня читать завтрашний номер газеты.  Вы можете взять эту газету себе… Назавтра меня ждал еще один сюрприз: оказалось, что фотокорреспондент Женя Лебедев дважды заснял меня рядом с Талем  и подарил мне эти фотографии. Я так и подписал их: «рядом с Талем – серьезным и улыбающимся».
Если ленинградский матч прошел без каких-либо инцидентов, то в Одессе кипели страсти и в основном вне шахматной доски. Дело в том, что еще в 1962 году во время турнира претендентов на острове Кюрасао Петросян и Корчной стали врагами. Виктор Корчной, отвергнув предложение Петросяна «расписать вничью» все 24 партии (!) между четырьмя советскими гроссмейстерами, стал злейшим его врагом. Спустя четыре года, мстя Корчному, будучи уже чемпионом мира, Петросян вычеркнул своего врага из списка приглашенных на элитный турнир в Санта Монику, вписав вместо него… свою жену Рону… И вот в Одессе в поединке «непримиримых врагов», получив в первой же партии «натуральный мат», Петросян, чтобы вывести соперника из равновесия, стал постукивать ногами под шахматным столиком. Поначалу Корчной терпел, но в 4-й  партии он не выдержал и зло бросил: «Играйте не под столом, а на доске, где я вас уже имею». Петросян тут же подал официальный протест и заявил, что продолжит матч лишь после того, как Корчной принесет ему свои извинения. Протест Петросяна был отвергнут, и он уже в безнадежной позиции сдал 4-ю партию, а  с нею и весь матч…
Несколько раз в пресс-центре появлялся странный на мой взгляд человек, называвший себя Августом. Не знаю, было ли это его имя или, одержимый манией величия, он представлялся именем древнеримского императора. Как бы то ни было, но он явно бравировал знанием скандальных историй. Одну из таких историй довелось услышать и мне. «Когда в 1954 году в Бухаресте 23-летний Корчной выиграл свой первый международный турнир, -  поведал он, - его вызвали в советское посольство и предложили сдать половину полученного за победу денежного приза. «Так положено», - разъяснил ему посольский клерк. Возмущенный Корчной вынужден был подчиниться. На следующий день Корчной успешно провел сеанс одновременной игры на одной из обувных фабрик Бухареста и получил в качестве приза пару модных туфель. Недолго думая, он явился в посольство и, положив перед тем же клерком свою награду, спросил: «Вам какой: правый или левый?» Неважно, что ответил ему посольский клерк, но Корчной на два года стал невыездным»… Как говорится, за что купил, за то и продал…
Незадолго до окончания матча Спасский – Карпов я купил в комиссионном магазине портативный, но довольно примитивный  магнитофон «Легенда – 401». С ним я и явился в пресс-центр матча. Спустя какое-то время там появился Президент Международной шахматной федерации (ФИДЕ) доктор Макс Эйве. Вооруженные блокнотами и авторучками ленинградские журналисты тут же бросились к нему. Однако переводчик Президента ФИДЕ Борис Рабкин озвучил вежливый отказ Эйве. И тут  произошло невероятное. Увидев меня с магнитофоном и подключенным к нему микрофоном, переводчик сообщил: «Вам доктор Эйве готов ответить на несколько вопросов». Конечно, Президент ФИДЕ готов был ответить не лично мне, а моему магнитофону - ведь на Западе магнитофоны давно стали привычным «оружием» журналистов. От неожиданности, к тому же ловя на себе неодобрительные взгляды «зубров» ленинградской журналистики, я поначалу продолжал стоять как вкопанный. Тем временем Эйве сел в кресло и, улыбаясь, указал мне рукой на соседнее кресло. «Зубры» с блокнотами стояли сзади и записывали мои вопросы и ответы Эйве. На следующий день во Дворце культуры имени Дзержинского состоялась пресс-конференция Президента ФИДЕ, по следам которой я подготовил материал для газеты, включив в него и мои вчерашние вопросы Эйве. Я долго и безуспешно бился над заголовком к этому материалу, но кроме банального «Пресс-конференция Президента ФИДЕ» ничего в голову не приходило. В редакции я со вздохом посетовал: «заголовок мне явно не удался». Николай Яковлевич,  пробежав взглядом мою  статью,  взял авторучку и написал: «Ваше мнение, доктор Эйве?» Я был поражен - вот что значит профессионализм  и редакторская хватка! А если к этому добавить, что он на моих глазах перед этим осушил два стакана … водки, то мое изумление станет  еще более понятным…
Надо сказать, что в том же 1974 году началось мое  многолетнее сотрудничество с «Вечёркой» - любимой газетой ленинградцев «Вечерний Ленинград». Именно тогда я понял одно из существенных отличий штатных журналистов от нештатных:  штатные могли публиковать свои работы только в своей газете, а нештатные – где угодно. О своей работе в «Вечерке»  расскажу позже, а пока вернусь к «Спортивной неделе Ленинграда».
В 1976 году я договорился с гроссмейстером Марком Таймановым об интервью для радиопрограммы «Невская волна». В один из летних дней с редакционным диктофоном «Репортер-6» я сидел рядом с Марком Евгеньевичем в его уютной ленинградской квартире на Петроградской Стороне. Его молодая жена поставила пред нами кофе и пирожные, и мы начали беседу. Я сразу обратил внимание на то, что на сей раз вместо обычных непринужденных и остроумных ответов гроссмейстер отвечал как-то слишком уж серьезно, тщательно подбирая слова. Это и неудивительно – ведь его ответы записывались на магнитную пленку, и он, как любой советский человек в те годы должен был контролировать себя. Тем паче, что пять лет назад после проигранного «всухую» матча  Фишеру Тайманов стал «невыездным», так как на таможне у него обнаружили запрещенную книгу Александра Солженицына и валюту, которую Макс Эйве просил его передать гроссмейстеру Сало Флору.
Едва я выключил диктофон, мой собеседник сразу же оживился и предо мной предстал прежний Марк Тайманов. И я, конечно, поинтересовался его мнением о событии, ставшим для меня и многих тысяч любителей шахмат подобным взрыву бомбы – решении Виктора Корчного после победного турнира в Амстердаме остаться в Голландии. «Это тем более удивительно, - заметил Тайманов, - за три тура до окончания турнира Корчной позвонил мне и сообщил, что он по-прежнему лидирует и что уже  накупил много подарков для своих ленинградских друзей. Жаль, что мы лишили себя такого выдающегося шахматиста»…
Впрочем, вряд ли решение Виктора Корчного можно было назвать удивительным. Ведь из-за своей независимости и прямоты в последнее время он стал главным раздражителем для советского истеблишмента. Еще в школьные годы на уроке истории Корчной, слушая рассказ учительницы о событиях 1939 года, воскликнул: «Ведь Советский Союз всадил нож в спину Польши!» Много позже, рассказывая мне об этом, Виктор Львович заметил: «К счастью, тогда Павлика Морозова в нашем классе не оказалось»…
И не случайно во время его финального состязания с другим претендентом  на матч с чемпионом мира Робертом Фишером Карповым власти откровенно сделали ставку на «идеологически надежного» комсомольца Карпова. А после завершения этого матча за интервью Корчного югославской газете «Политика» власти бесцеремонно отказали ему в участии в международном турнире в Маниле. Все «преступление» Корчного заключалось в том, что в этом интервью он сказал: «По своему  пониманию шахмат Карпов еще  уступает ряду ведущих советских гроссмейстеров». Вот уж, воистину, «ужасное преступление»! А после его интервью голландской газете во время турнира в Амстердаме, интервью, в котором он вновь высказал свое «преступное» мнение о Карпове, Корчного вызвали в советское посольство, где он получил очередной «втык» и заверение в том, что теперь он вновь станет «невыездным». После этого Виктор Корчной уже не колебался и попросил политическое убежище  в Голландии…
Имя «злодея» - четырехкратного чемпиона СССР, шестикратного победителя в составе сборной СССР шахматных Олимпиад и выигравшего множество престижных международных турниров и тем ярко прославившего отечественную шахматную школу, стало запретным для советских средств массовой информации. Однако 25 ноября 1977 года в моей статье  «Поединок претендентов» в «Спортивной неделе Ленинграда» запретная фамилия упоминалась восемь раз. Правда, я, чтобы не подвести редактора, спросил его:
- Николай Яковлевич, как вы смотрите на то, что в моей статье Корчной упоминается восемь раз?
- А кто был претендентом на шахматный трон – ты что ли? Оставь все, как есть…
Лишь в годы горбачевской перестройки Виктору Корчному вернули советское гражданство и сняли «табу» с его имени…
Впрочем, пару раз я все же редактора «подставил» и его дважды вызывали «на  ковер» в Городской комитет партии и делали соответствующие внушения. Сначала – за упоминание в моей статье имени уехавшего в Израиль грузинского гроссмейстера Романа Джинджихашвили. В следующий раз - за приведенное мной обращение высокого сановника дореволюционной России Сабурова к великому шахматисту Михаилу Чигорину. Происходило это в далеком 1895 году  в преддверии международного турнира в Петербурге: «Ну-с, любезнейший мой Михаил Иванович, покажите этим двум евреям- Стейницу и Ласкеру где русские раки зимуют! – воскликнул Сабуров. - Вы – русский человек и сами понимаете, как все разочаруются, если вы не будете первым…» Рассказывая о его вызовах в горком, Николай Яковлевич оба раза, как ни в чем не бывало, говорил мне: «Не обращай внимания, пиши все как есть»…
На ленинградском радио я «отметился» еще пару раз: шахматным обозрением и интервью ко Дню Советской армии с главным тренером ленинградской хоккейной командой СКА Николаем Пучковым.  Любопытно, что беседа с заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером СССР Пучковым происходила незадолго до его … снятия с должности. В таких случаях человек обычно отказывается от интервью, и я боялся, что именно так оно  и будет. Но Николай Георгиевич поразил меня дважды: сначала согласием на интервью, а затем неожиданным ответом на первый мой вопрос:
- Николай Георгиевич, я слышал, что вас – тренера, приведшего в 1971 году армейскую команду Ленинграда к бронзовым медалям в чемпионате СССР,  хотят освободить от должности главного тренера. Лично я уверен, что это не произойдет, и справедливость все-таки восторжествует. Вы согласны со мной?
И тут коммунист, подполковник Советской армии Николай Пучков, яростно играя желваками, явно сгоряча, гневно бросил:
- Справедливость в нашей стране никогда не восторжествует!
Увы, он оказался прав… Конечно, и мой острый вопрос и еще более острый ответ Пучкова, по вполне понятным причинам, из этого интервью все же изъяли …
ГЛАВА 5.  ЛЮБИМАЯ  ГАЗЕТА  ЛЕНИНГРАДЦЕВ
Сотрудничая со «Спортнеделей», я по-прежнему продолжал писать для пресс-центров футбольных и хоккейных матчей и ежедневно работать в проектном институте. А тут еще в начале декабря 1974 года меня попросили сделать для «Вечернего Ленинграда» зарисовки с проходившего в нашем городе 42-го чемпионата Советского Союза по шахматам. С радостью я принял это предложение: ведь «Вечерний Ленинград» - любимая газета ленинградцев.  И пошло, поехало…
В первой заметке я вкратце рассказал читателям «Вечерки» историю выступлений ленинградских шахматистов в проводившихся на берегах Невы чемпионатах страны и уникальных рекордах Марка Тайманова, который  в 22-й раз (!) вступил в борьбу за звание чемпиона Советского Союза. При этом в предыдущих всесоюзных первенствах Тайманов сыграл 394 партии, из которых 136 выиграл и 188 свел вничью. Когда эти цифры я поведал самому гроссмейстеру, Тайманов удивленно покачал головой и тут же поинтересовался: «А кто мой ближайший конкурент?» Узнав, что это Давид Бронштейн, сыгравший в 19 чемпионатах 361 партию и одержавший 115 побед, Тайманов улыбнулся и воскликнул: «Ну, пока я покоен за свои рекорды!»…
Я не стану вспоминать другие свои зарисовки, но одну, о самой колоритной фигуре чемпионата – Михаиле Тале все же упомяну. Нет нужды перечислять все ярчайшие победы выдающегося гроссмейстера – они хорошо известны всему шахматному миру. Увы, был период, когда в мажорной шахматной симфонии «демона из Риги» все чаще и чаще стали звучать минорные напевы. Это напоминал о себе старый и очень серьезный недуг – болезнь почек. Однако верный себе рыцарь шахмат дал бой своему главному противнику и новыми яркими победами возвестил миру: «В здоровом Тале – здоровый дух!»
Вновь соперники рижского гроссмейстера терзались вечным вопросом: как бороться с Талем? Как это ни странно, но есть только один «рецепт» – играть с Талем в … первом туре. Удивительно, но именно в самой первой партии многих турниров разящее копье Таля оказывалось неготовым к бою ! И лишь после осечки на старте рижанин развивал такой ураганный темп, что чаще всего победно финишировал в гордом одиночестве…
На первый тур я пришел задолго до его начала. В пресс-центре одиноко сидел соперник  Таля в первом туре  гроссмейстер Лев Полугаевский. Поздоровавшись, я  рассказал гроссмейстеру о странной «традиции» Таля и напомнил, что впервые во всесоюзном чемпионате он встретился с ним в Ленинграде 18 лет назад.   Тогда оба молодых мастера дебютировали в столь крупном соревновании, и их партия завершилась далеко не мирной ничьей. Каково же было мое удивление, когда Полугаевский, как говорится, «не отходя от кассы»,  тут же, показал мне эту партию! Меня, конечно, интересовало, сумеет ли Таль нарушить печальную для него традицию, тем паче, что по жребию Полугаевскому достался очень непопулярный у шахматистов 13-й номер. Нет, Таль остался «верен себе» и (в который уж раз!) начал турнир с «баранки». А затем по известному сюжету начался знаменитый талевский спурт. В итоге он разделил первое место и чемпионский титул с чемпионом мира среди юношей львовским шахматистом Александром Белявским…
В  книге «Волшебный дар Каиссы» (много лет спустя после кончины Таля) я в  поэме «О, шахматы, игра богов!» выразил свой взгляд на личность гениального шахматиста:

Он поражал буквально всем!
Его не спутаешь ни с кем:
Взгляд, демонически горящий –
Ну, Мефистофель настоящий!

Нос с сатанинскою горбинкой,
Глаза с безумною искринкой.
Короче, он по всем приметам –
Пришелец из другой планеты.

И то же самое игра:
Блеск молний, вихрь, ураган!
Задира, как де Артаньян –
Готов сражаться до утра!
И, одержимый лишь игрою,
Он мог не есть, не спать порою…

В борьбе неистов, беспощаден!
Кто еще жертвовать так мог –
Фигуры, пешки – он не жаден,
Фантазия – вот его Бог!

И что смутьяну чемпионы
И теоретиков статьи?
Рекомендации, каноны –
Он все сметает на пути!

Всегда творить - в его натуре!
Ну что поделать – он такой!
Да, он, мятежный ищет бури,
Поскольку чужд ему покой!


Уж не ему ль за дух высокий
Посвящены такие строки:
«И, словно яркая комета,
Прорвавшись к нам из чащи звезд,
Он искру собственного света
С сияньем вечности принес!»
Ну что ж, пора поднять вуаль:
Так кто же он? Конечно, Таль!
В конце 1975 года в Ленинграде состоялся турнир «Смотр шахматных дружин» или иначе - турнир Дворцов пионеров. Пионерские дружины семи городов – Москвы, Куйбышева, Челябинска, Баку, Алма-Аты, Ворошиловграда и Ленинграда  возглавляли капитаны -  известные гроссмейстеры и мастера, которые давали сеансы одновременной игры на семи досках пионерам шести других команд. Среди капитанов были такие колоритные фигуры как  гроссмейстеры Василий Смыслов (Москва), Виктор Корчной (Ленинград), Анатолий Карпов (Челябинск), Лев Полугаевский (Куйбышев), а также Владимир Багиров (Баку), Геннадий Кузьмин (Ворошиловград) и мастер Борис Каталымов (Алма-Ата).  Если отдельные партии сеансов в установленное время оставались неоконченными, то капитаны игравших в этот день  команд     садились друг против друга и после совместного анализа под наблюдением главного арбитра гроссмейстера Игоря Бондаревского объявляли результаты таких партий.  До сих пор у меня хранится цветная фотография, запечатлевшая в окружении шахматистов и журналистов Корчного и Карпова за анализом одной из неоконченных партий. Стоя за спиной сидящего мастера Каталымова, я жду результата отложенной  партии…
Любопытно, что в составе пионерских дружин выступали будущие гроссмейстеры. Это в первую очередь будущий чемпион мира Гарри Каспаров (Баку), Артур Юсупов (Москва) и Юрий Якович (Куйбышев).  Победу в этом интересном соревновании одержали москвичи, набравшие 54 очка (вклад их капитана Василия Смыслова составил 38 очков из 42-х возможных ). Призерами турнира стали Ленинград – 49,5 (Виктор Корчной – 37,5) и Куйбышев –   (Полугаевский – 37).
В конце одного из игровых дней я, сообщая по телефону в редакцию результаты сегодняшнего тура, задержался допоздна и покидал Дворец пионеров вместе с главным арбитром турнира. Неожиданно Игорь Захарович Бондаревский обратился ко мне: «Молодой человек, проводите меня, пожалуйста, до метро». Видимо, из-за позднего окончания тура в этот вечер его не ждала машина. Дальнейшее было еще более неожиданным. Мы молча шли к станции метро «Невский проспект». Вдруг Бондаревский остановился и спросил:
- Вы знаете, кто был чемпионом СССР по шахматам в 1940 году?
- Знаю, - ответил я, - Михаил Ботвинник.
- А вам известно, как он стал чемпионом?
- Выиграл дополнительный матч-турнир шести гроссмейстеров за титул «Абсолютного чемпиона СССР»…
- А почему ни до, ни после не выявляли «Абсолютного чемпиона СССР» - это вам известно ?
И, не дожидаясь моего ответа, Игорь Захарович как-то уж слишком эмоционально рассказал мне историю этого «загадочного» чемпионата страны. Победу в нем одержали Игорь Бондаревский и Андре Лилиенталь, а Ботвинник разделил  5 – 6 места с Исааком Болеславским. Естественно, Ботвинника это не устраивало. Ведь два года назад, направив  вызов на матч чемпиону мира Алехину, теперь он понимал, что после его  провала, а иначе дележ 5 - 6 мест и назовешь, на Западе сочтут его матч с Алехиным  неправомерным. Поэтому Ботвинник обратился в самые высокие партийные инстанции с предложением организовать дополнительное соревнование шахматистов, занявших в чемпионате страны первые шесть мест.  Там его, конечно, поддержали и весной 1941 года состоялся матч-турнир, причем пяти его участникам сообщили о дополнительном соревновании не сразу, а значительно  позже с расчетом, чтобы у них было меньше времени на подготовку. Мало того, было объявлено, что участие в этом турнире обязательно. А у Бондаревского в это время в Ростове тяжело болел отец и на телеграмму о невозможности прибыть в Москву ему дали понять, что его шахматная карьера может серьезно пострадать. Конечно, матч-турнир выиграл Ботвинник, но из-за войны его состязание с Алехиным так и не состоялось…
Вот такая печальная история. Но зачем Бондаревский спустя 35 лет (!) рассказал мне об этом? Видно, очень наболело. А может быть в надежде, что я когда-нибудь расскажу об этом читателям? Что я и сделал тоже спустя 35 лет…
Эта история в начале 1983 года все же имела небольшое продолжение. 18 января в Доме искусств имени Станиславского состоялась лекция Михаила Ботвинника. Вечер открыл известный режиссер Александр Белинский. Он представил публике выдающегося шахматиста и сообщил, что после лекции Ботвинника собравшиеся могут задавать ему вопросы.
- Любые вопросы, - уточнил Ботвинник и добавил: - Никакой цензуры не будет.
Лекция была довольно интересной. Экс-чемпион мира рассказал о положении в шахматном мире, выразил свое отношение к системе отбора претендентов на матч с чемпионом мира, дал характеристики ведущим гроссмейстерам. А затем посыпались вопросы, после чего выстроилась довольно длинная очередь за автографом  «шахматного патриарха». Я все время пропускал вперед стоявших за мной людей и, когда, наконец, остался один, я протянул Ботвиннику свой пригласительный билет на его лекцию, на котором он размашисто расписался. Я поблагодарил его и, как бы невзначай заметил:
- Михаил Моисеевич, восемь лет назад я беседовал с покойным ныне Игорем Бондаревским, и он высказал в  ваш адрес очень серьезные претензии.
Улыбавшийся до этого Ботвинник мгновенно изменился в лице и почти с яростью вскричал:
- А шахматную корону Советскому Союзу принес Бондаревский или я!!?
Не ожидая такой реакции, я даже отпрянул и примирительно ответил: - Конечно, вы. И поспешно покинул зал.
Идя по Невскому проспекту, я вспомнил, как в 1938 году Ботвинник сумел вместо чемпиона СССР гроссмейстера  Григория Левенфиша  поехать на престижный турнир в Амстердам. В высоких партийных кабинетах он тогда заявил: «Как может сформировавшийся в годы царизма шахматист представлять за рубежом молодую советскую республику?» И, конечно, в Амстердам поехал не Левенфиш, а он. И я с сожалением подумал: «Да, всю свою жизнь Ботвинник исповедовал принцип: в борьбе все средства хороши» …
Спустя неделю, сидя в ложе прессы на хоккейном матче во Дворце спорта «Юбилейный» сидевший рядом со мной ответственный секретарь «Вечернего Ленинграда» Валя Майоров задал мне вопрос:
- Витя, ты читаешь газету «Советская Россия»?
- Нет, - пожав плечами, ответил я . 
- А жаль, а то ты обратил бы внимание на довольно интересный шахматный отдел, который ведет в этой газете мастер Мацукевич. Неужели мы в «Вечерке» не можем выпускать такой же, а то и более интересный шахматный отдел?
- Конечно, можем, - согласился я.
- А если можем, то тебе и карты в руки. Так что давай дерзай! – улыбаясь, воскликнул он. И тут же спросил: - Когда принесешь первый материал?
- Погоди, Валя – ты скажи мне, на какой объем я могу рассчитывать и как часто будет выходить этот отдел?
- Если будет интересней, чем у Мацукевича, подвал третьей полосы, а точнее две полные колонки я тебе гарантирую, А выходить твой отдел будет раз в неделю. Тебя устраивает?
- Вполне, ответил я.
Из своего шахматного архива я довольно быстро подобрал материал для первого выпуска новорожденного отдела «Уголок шахматной истории», который впервые появился в «Вечернем Ленинграде» 31 января 1983 года. Вряд ли тогда я мог предположить, что мой «Уголок» просуществует в общей сложности более пяти лет. Правда, в последний год после некоторого перерыва  в редакции почему-то дали моей рубрике новое название - «Невская ладья». По отзывам руководства газеты и ее читателей «Уголок» оказался довольно интересным. Если бы это было не так, то так долго он бы не прожил. Однажды, захватив в редакции пару экземпляров «Вечерки» с моим «Уголком» и, желая купить  в ближайшем киоске «Союзпечать» футбольный справочник, я стал свидетелем такой сцены. Стоявший передо мной мужчина  обратился к киоскеру:
- Мне, пожалуйста, «Вечерку».
- Уже всю продали,  - последовал ответ.
- Как жаль! – воскликнул мужчина. – Я ведь собираю номера «Вечерки» с «Уголком шахматной истории». Может быть, все же остался один сегодняшний номер?
Киоскер лишь развел руками.
- Не огорчайтесь, - обратился я к этому мужчине, протягивая ему газету. -  У меня есть лишний экземпляр.
Обрадованный читатель «Уголка» долго благодарил  меня и тряс мою руку. Я, конечно, не сказал ему, что являюсь автором «Уголка», но, признаюсь, в этот момент  меня переполняло чувство законной гордости…
Чтобы не быть голословным, «навскидку» приведу пару коротких фрагментов из «Уголка шахматной истории».
МАТЧ  БОТВИННИК – ФЛОР
В конце ноября 1933 года в Москве начался матч двух восходящих шахматных «звезд» -  Соломона Флора и Михаила Ботвинника.  Чехословацкий гроссмейстер не сомневался в своей победе и рассматривал этот поединок как один из этапов подготовки к единоборству с чемпионом мира Александром Алехиным.
Начало матча  и в самом деле ничего хорошего Ботвиннику не предвещало. В первой партии в жестоком цейтноте он попал в ловушку и проиграл. Тогда из Ленинграда был срочно вызван один из лучших аналитиков мастер Абрам Модель. Свою помощь Ботвиннику он начал с того, что … сочинил стихи.
Флор доволен, как дитя,
Ходит именинником –
В первом туре он шутя
Справился с Ботвинником.

Вариант Панова навек разбит,
И мой Мишутка
Вздыхает жутко:
Ужели снова я буду бит?

Дрожат колени,
Потерян сон –
Ужель он гений,
А я – пижон …
Следующие четыре партии завершились вничью, а в шестой «именинником» вновь оказался Флор. Вторая половина матча проходила в Ленинграде. Здесь дела советского чемпиона пошли значительно лучше.  После двух спокойных ничьих Ботвинник нанес «убаюканному» сопернику два чувствительных укола и сравнял счет – 2:2.
В предпоследней партии Флор чудом «унес ноги», а в последней оба шахматиста предпочли не рисковать. В итоге: боевая ничья – 6:6. Покидая Ленинград, Флор подарил Ботвиннику свою фотографию с надписью: «Новому гроссмейстеру с пожеланиями дальнейших успехов».
Итог этого матча специалисты единодушно расценили как грандиозный успех представителя советской шахматной школы. Увы, в аспирантуре Политехнического института, где в те годы Ботвинник готовился  к научной деятельности, профессор Толвинский, подводя итоги года, заявил: «Все аспиранты успешно выполнили свои планы, кроме двоих: один был болен, а другой – Ботвинник был отозван для … общественной забавы» …
И еще более короткий фрагмент:
УВЫ,  НЕ  КАРУЗО …
В 1958 году в один из выходных дней на межзональном турнире в Портороже тренер Михаила Таля Александр Кобленц в узком кругу исполнял на русском и итальянском языках арии из опер. Как и гроссмейстер Василий Смыслов, Кобленц обладал незаурядными вокальными данными. Немногочисленные зрители всякий раз награждали обладателя приятного тенора дружескими аплодисментами. После очередной арии к нему неожиданно подошла элегантно одетая дама.
- Благодарю  вас за  доставленное  удовольствие! – эмоционально  воскликнула она. - Ваше пение напоминает мне большого художника!
- Энрико Карузо? – спросил польщенный Кобленц.
-- Нет, Василия Смыслова, - ответила дама…
Несколько раз в начале 80-х годов Федерация шахмат Ленинграда просила меня написать проблемные статьи – о развитии шахмат в городе на Неве, о перспективах молодых шахматистов, об игре по переписке. При этом Федерация, считая «Вечерку» газетой развлекательной,  предпочитала  публиковать мои проблемные статьи в органе Обкома КПСС – «Ленинградской правде». После первой такой публикации под моей фамилией, даже не согласовав это со мной,  почему-то напечатали: заместитель председателя комиссии пропаганды шахматной Федерации Ленинграда. Это был чистейшей воды вымысел: никаких должностей в Федерации я никогда не занимал. А на вопросы удивленных друзей, я, смеясь, отвечал: «Это полная чушь, но, если дело так и дальше пойдет, то после второй статьи я рассчитываю стать председателем комиссии пропаганды, а после третьей – и председателем Федерации»…
ГЛАВА 6. ПЕРВАЯ  КНИГА
В преддверии Всесоюзного хоккейного первенства 1979 года, как всегда, во Дворце спорта «Юбилейный» состоялся очередной турнир на призы газеты «Советский спорт». Редактор спортивного отдела еженедельной газеты «Ленинградский рабочий» Саша Василевский (в недалеком прошлом нападающий ленинградского «Зенита») попросил меня взять интервью  у трех – четырех тренеров участвующих в этом турнире команд.  К тому времени я еще не вел «Уголок шахматной истории» и никак не мог утолить свой журналистский «аппетит».  Я  побеседовал со  старшими   тренерами  четырех  команд -  Раймо  Мяттаненом   (ТПС Турку, Финляндия),  Геннадием Цигуровым («Трактор» Челябинск), Игорем Чистовским («Торпедо» Горький) и Игорем Щурковым (ВИФК Ленинград). Под заголовком «Здравствуй, большой хоккей!» все четыре интервью были напечатаны в газете. Все четыре тренера выразили  благодарность организаторам турнира за предоставленную возможность наиграть составы своих команд, скомплектовать звенья и проверить перспективную молодежь. Словом, ничего особенного – интервью как интервью.
Саша поблагодарил меня со словами: «Очень неплохой материал». А я тут же вставил:
- Готов сотрудничать и дальше.
Саша улыбнулся и сказал:
- Витя, пойми меня правильно. Ты уже перерос газетные рамки, тебе пора писать книгу. Поднимись прямо сейчас на шестой этаж в Лениздат к Ирине Георгиевне Турундаевской и, я уверен, вы найдете общий язык.
Я, конечно, понял, что слова Саши – это умело завуалированный и очень тактичный отказ. Впрочем, по- своему он был прав. Газета «Ленинградсий рабочий» выходит только один раз в неделю, и Саше явно не хватало одной полосы, чтобы отразить на ней спортивные события целой недели. А интервью с тренерами хоккейных команд он доверил мне, так как с хоккеем явно «не дружил», во всяком случае, на хоккейных поединках я его никогда не видел. А в Лениздат я, конечно, не пошел, так как там меня не знали и для них я был «человеком с улицы».
Лишь спустя несколько лет я, встретив Сашу на футболе, вспомнил давний разговор с ним. Видимо, и он тоже вспомнил ту нашу короткую беседу, потому что сразу спросил:
- Ну, ты был тогда в Лениздате?
Я отрицательно покачал головой.
- И напрасно! – воскликнул Саша. – Если бы внял моему совету, уверен – уже сегодня бы вышла твоя книга…
В тот же вечер я подумал: а что я теряю? Ну, откажут мне – от этого никто еще не умирал. С такими мыслями я и отправился в Лениздат к Турундаевской.  Выслушав меня, Ирина Георгиевна сказала:
- С удовольствием читаю ваш «Уголок  шахматной истории». Но чтобы составить договор с издательством, вы должны написать к будущей книге аннотацию, в которой следует указать название и тему книги, ее объем.  Так что жду вас с аннотацией.
Я вышел на набережную Фонтанки окрыленным. Еще бы! «Человеку с улицы» сразу же дали зеленый свет!  Правда, не совсем «с улицы» - ведь мой «Уголок», видимо, сыграл свою роль. И все же, зная о жесткой цензуре в нашей стране, интуиция подсказывала мне:  главные препоны – впереди.
И в своих недобрых предчувствиях я не обманулся. Одобрив мою аннотацию, Ирина Георгиевна тут же предупредила:
- Только не упоминайте имя Корчного!
Вот тебе и на! Как же не упоминать шахматиста, который своими блестящими победами так ярко прославил не только свое имя, но и всю советскую шахматную школу?! И, собравшись с духом, я осторожно спросил:
- Ирина Георгиевна, а вы представляете себе книгу о физиках – ядерщиках без упоминания имени, скажем, Нильса Бора?
Турундаевская хитровато улыбнулась.
- Ну что ж, пишите и о Корчном, - согласилась она, - только без дифирамбов.
Она продолжала улыбаться, и ее улыбку я понял так: мол, ты пиши, голубчик, но то, что нам не подходит, мы все равно вычеркнем. И уже серьезно закончила:
- Так что приступайте к работе …
Два долгих года писал я свою первую книгу. Из-за своей старой привычки быть вечно недовольным уже написанным в процессе работы над книгой я часто зачеркивал отдельные слова, обороты и абзацы, заменяя их новыми. И вот наконец с готовой и довольно пухлой рукописью с шестидесятью  двумя главами я предстал перед Турудаевской. Теперь  следовало отпечатать мою рукопись в машинописном бюро издательства. Но и это оказалось не все.
- Теперь нам с вами надо составить договор, а затем найти рецензента, - пояснила Ирина Георгиевна. – Кстати, кого вы можете предложить? – спросила она после оформления договора.
Подумав, я назвал обладателя Кубка мира в игре по переписке Геннадия Несиса, с которым меня связывали давние доброжелательные отношения.
- А что вы скажете, если я предложу вам Марка Тайманова? – почти в упор глядя на меня, стараясь понять мою реакцию, - спросила Турундаевская.
- Очень хорошо! – искренно воскликнул я. – Тайманов – не только выдающийся гроссмейстер и замечательный музыкант, но и очень талантливый и остроумный литератор.
- Ну, вот и чудесно, - промолвила заведующая редакцией Лениздата. – Свяжитесь с Таймановым, и я думаю, что он вам не откажет…
Дозвониться до Тайманова оказалось сложнее, чем я думал.  Марк Евгеньевич уже жил в Москве, хотя частенько появлялся  в Ленинграде. Все же вскоре мы встретились в издательстве, где с ним был оформлен договор. Тайманов дал мне номер своего московского телефона и сказал:
- Вам придется запастись терпением, так как я часто бываю в разъездах, а рукопись, как я вижу, довольно объемная.
На том мы и расстались...
Рецензия, действительно, появилась почти через полгода. Но зато – какая! Приведу ее заключительные слова: «Книга Виктора Песина «Волшебный дар Каиссы» - своеобразный гимн шахматному искусству!» О такой рецензии я и мечтать не смел!
«Теперь-то уж скоро появится моя книга!» - с радостью подумал я. Но не тут-то было! Оказалось, что окончательно готовая и сданная в издательство в декабре 1986 года рукопись станет книгой лишь спустя четыре(!) года.
-  План издательства переполнен рукописями других авторов, - разъяснила мне ситуацию Ирина Георгиевна. – Зато тираж вашей книги будет 50 тысяч экземпляров…
Я так подробно описал этот процесс, потому что наивно полагал, что после выполнения всех формальностей книга выйдет из печати через один, максимум два месяца…   
Редактор спортивного отдела «Вечернего Ленинграда» Валентин Семенов, на мой взгляд, в душе был антисемитом. И не только в душе, так как не раз он задавал мне один и тот же вопрос: «Витя, почему ты не уезжаешь в Израиль?» Я отмалчивался и ждал выхода из печати своей вожделенной книги. А тут еще подняли головы молодчики из антисемитской организации «Память». Слухи о грядущих еврейских погромах почти открыто муссировались в обществе. Дело дошло до того, что соседка по лестничной площадке – молодая и очень приятная русская женщина без обиняков предложила мне:
- Виктор, если начнется погром, вы с семьей приходите к нам. Мы – русские, и вас тут искать не будут.  Вот так … После этого я уже не колебался …
ГЛАВА 7.  ПРОЩАЙ, ЖУРНАЛИСТИКА …
Я был уверен в том, что о журналистике в Израиле придется забыть.  Ведь в то время в стране были лишь две русскоязычные газеты, и свободных вакансий в них, конечно, не было.  И все же в одной из них – «Новости недели» ее русскоязычного  хозяина  (его звали  Аркадий) заинтересовало мое предложение: открыть шахматный отдел. Фактически это  было подобие «Уголка шахматной истории» с той лишь разницей, что я не был ограничен в объеме и гонорар был значительно больше, чем в «Вечернем Ленинграде». Однако денежное пособие и этот гонорар в сумме до прожиточного минимума явно не дотягивали. А найти работу по специальности без знания языка было невозможно. Пришлось работать  за жалкие гроши смотрителем в тель-авивском музее.
Жизнь оказалась  гораздо труднее, чем это представлялось издалека. По утрам я занимался на курсах иврита, днем готовил материалы для газеты, а вечером работал в музее. Конечно, очень уставал – ведь мне уже перевалило за пятьдесят. Однажды, сидя в одной из галерей музея, чтобы не уснуть, я взял огрызок карандаша и клочок бумаги и украдкой (писать и читать на работе запрещалось) выплеснул бурлившие во мне чувства.
Вечер. Снова я в музее.
Безнадежно утомлён…
И в притихшей галерее,
Как обычно, клонит в сон.

И в дремоте одинокой
Вдруг забрезжил дивный свет:
Город юности далёкой
Всплыл в туманной дымке лет.

И в волшебном, дивном блеске
Узнаю вдруг Эрмитаж,
А за ним красавец – Невский,
Переполненный Пассаж.

Вот и улица родная,
Мамочка, мои друзья,
И ком к горлу подступает –
Ведь давно не с ними я…

И, открыв глаза устало,
Горькой думою томим,
Я услышал вдруг из зала:
                «Слиха, эйфо шерутим?»…*

*«Извините, где туалет?» (иврит)
После того, как Аркадий продал свою газету очень богатому израильтянину, редакция  перебралась в более приличное помещение, а я стал штатным редактором спортивного отдела. И хотя моя зарплата превосходила гонорары нештатного сотрудника, я все же должен был думать о будущем. Ведь в то время в Израиле не существовало закона о пенсиях (?!), а в накопительной программе на это, далеко не розовое будущее мне категорически отказали. Кроме того, меня просто коробило от того, что, имея пропуск на спортивные объекты, я из-за крайней занятости не мог покинуть свое рабочее место. Ведь спортивный журналист должен быть там, где соревнуются спортсмены! А мне приходилось, выискивая где только возможно спортивную информацию (Интернета в то время не было), одному ежедневно готовить газетную полосу, а в воскресенье после обработки материалов нештатных авторов – даже две полосы. В общем, не журналистика, а дурдом!
Я прилагал массу усилий, чтобы быть в курсе спортивных событий и отражать их в газете. Главный редактор (израильтянин), поняв даже из редких писем читателей, что им нравится спортивный отдел, обещал мне поездку на чемпионат мира по футболу в Атланту. Конечно, это оказалось несбыточной иллюзией. А наяву он как-то сказал мне: «Главное в работе – делать много, быстро и … бесплатно» Вот это было его истинное лицо!  Жадным он был настолько, что, найдя учителя шахмат своему сыну, он заключил с ним сделку: за бесплатные уроки сыну тот займет мое место редактора спортивного отдела. Этим учителем оказался шахматный мастер Эли Швидлер, русский язык которого в то время был откровенной издевкой над знаменитыми словами Тургенева: «О, великий, могучий и правдивый русский язык!» Да-да, тот самый Швидлер, который, со временем слегка поднаторев, сегодня периодически сообщает из Израиля в «Спорт-экспресс» короткие новости…  А я стал работать …охранником в школе, где, как ни странно, и платили больше и открыли мне накопительную программу. Сидя в будке охранника, я продолжал заниматься ивритом, в чем мне иногда помогала юная и очаровательная ученица организованных в этой школе компьютерных курсов. Все это нашло свое отражение в моем очередном стихотворении. 
Сыграла жизнь злую шутку –
Писатель, журналист, поэт
Уже почти на склоне лет
Вдруг сел в … сторожевую будку.

Да, возраст мой, увы, не шутка –
Тут никаких сомнений нет.
А шутка в том, что эта будка,
Быть может, меньшая из бед.

И пусть убога будка эта,
Нет в ней уюта и тепла,
Зато однажды, как луч света,
В нее принцесса вдруг вошла.

И средь людского равнодушья,
Неуважения, бездушья
Ее приход, как солнца луч,
Блеснувшего вдруг из-за туч.

И заходя порою в будку,
Улыбкой дивной одарит,
Поможет одолеть иврит
И упорхнет через минутку.

Быть может, это мне приснилось?
Быть может, скоро сон пройдет?
Ведь как во сне она явилась
И как во сне она уйдёт …
Даже несмотря на то, что порой мою убогую будку озаряла «как солнца луч» юная особа, настроение было прескверным. Как-то вечером, когда уже стемнело, я неожиданно решил писать шахматную … поэму. А тут еще мое настроение заметно подняла бандероль из Ленинграда, в которой брат прислал мне 10 экземпляров моей первой  изданной книги! К сожалению, родственники быстро расхватали ее, и у меня остался лишь … один экземпляр.
Работа вечерами над поэмой настолько захватила меня, что я жил и дышал ею почти полтора года.  Начав с романтических легенд, я попытался проследить эволюцию древней игры, показать достижения, характеры, творческое кредо, взаимоотношения с коллегами самых выдающихся мастеров шахмат. Кроме того, в поэме я рассказал о тех событиях, которые из-за жесткой советской цензуры не были отражены в только что полученной мной книге. А сколько еще времени ушло на многократную шлифовку написанного!
Вот как в этой поэме я в стихотворной форме пересказал  древнюю легенду:
В одной из древних стран Востока
Жил визирь – статный, молодой,
Служил без страха и упрека
И был вознагражден судьбой.

Он беззаветно чтил Аллаха
И фаворитом был у шаха.
Вознесся визирь так высоко –
Склонялось все к его ногам,
А сам он перед черноокой
Женой – прелестной Диларам.

Ее любил он пылко, страстно,
Но раз за шахматной игрой
(Он увлекался ей порой)
Им овладел азарт ужасный.

Напрасно рвался он в сраженье –
Предупреждал ведь звездочет,
Что неудача его ждет,
Но он не внял предупрежденью.

«Сиятельный мой господин,
Могу понять лишь я один
Мерцанье звезд на небосклоне, -
Промолвил звездочет в поклоне, -
Оно сегодня неудачно», -
Добавил он довольно мрачно.

И впрямь, был визирь невезучим –
В игре над ним сгустились тучи:
«Зевал» фигуры он и пешки,
Пытаясь отыграться, в спешке
Усугубил свои страданья
И проиграл все состоянье.

«Ужель со звездами я спорю?!» -
Воздел он руки к небесам.
И вдруг с отчаянья и горя
На кон поставил … Диларам.

И вновь он в трудном положенье –
Вот-вот получит визирь мат,
Потух его безумный взгляд –
Ведь неоткуда ждать спасенья.

Скрестил он руки на груди
Позор, бесчестье впереди…
И вдруг за легкой занавеской
Услышал визирь голос женский:

«Смелей, любимый мой, играй!
Победа ждет нас впереди –
Отдай сопернику ладьи,
Но Диларам не отдавай!»

Взбодренный голосом любимой,
Душою визирь вдруг взыграл
И с твердостью неколебимой
Ладьи сопернику отдал.
И, объявив красивый мат,
Вдохнул победы аромат.

С той в Лету канувшей поры
Подобный мат известен нам
В анналах шахматной игры,
Как мат «прекрасной Диларам».
Так на смену журналистике пришло литературное творчество.
Может быть, применительно ко мне слова «литературное творчество» звучат слишком громко. Но ведь в основе такого высокого понятия, как «творчество» лежит глагол «творить», то есть создавать.  А за пять лет, проведенных в этой будке, я «натворил» много стихов и несколько поэм. Я даже назвал эту будку «болдинской». Нет-нет, мании величия у меня, конечно,  и в помине не было, и «крыша» тоже «не поехала». И в доказательство приведу написанное в этой же будке четверостишие.
 
В чем разница меж Пушкиным и мной?
Пред ним я голову склоняю -
Творил он поэтической душой,
А я … бог весть что вытворяю …
Конечно, в избранном мною формате коротких воспоминаний представить свое творчество уместно лишь избранными стихами, небольшими фрагментами моих поэм и аннотацией произведений в прозе.
ГЛАВА 8. ИЗБРАННЫЕ  СТИХИ
В предыдущих главах я как бы «забежал вперед» и упомянул два стихотворения – «Будка» и «Вечер. Снова я в музее …», а также два фрагмента – о Михаиле Тале и Эммануиле Штейне из поэмы «О, шахматы, игра богов!». И то и другое написаны в 90-е в Израиле, а вообще-то писать стихи я начал еще в юные годы. С этого я и начну.
Помню, в молодежном лагере под Ленинградом мне, 17-летнему юноше понравилась девушка по имени Таня. Но я был так застенчив, что даже не решался подойти к ней. Таня, конечно, чувствовала это, но, желая вызвать во мне ревность, на танцах пригласила на дамское танго другого парня. Забившись в самый дальний угол зала, я, безумно страдая, тут же выплеснул такие строчки:
Зачем, зачем я встретил вас?
Чтобы до дна испить мученья?
Сраженный блеском ваших глаз,
Я был во власти озаренья …

Но вы прошли не оглянувшись,
Не улыбнулись даже мне,
И я, как будто бы очнувшись,
Вдруг понял: был в волшебном сне …
Когда мы уезжали из лагеря, Таня сама подошла ко мне и с грустью сказала: «Ты ведь так ничего и не понял» …
Прочитав однажды сборник стихов Евгения Евтушенко, я под впечатлением одного из них (кажется, оно называлось «Уходят матери»), буквально в считанные минуты написал стихотворение «Мама»:
Юность прошла незаметно, беспечно,
У многих из нас уже дети растут …
Мамам  спасибо, но мамы не вечны,
Как вечен их благородный труд.

Сколько у мамы дел за плечами!
Кто бы другой этот груз унёс?
Кто незаметно для нас ночами
Лил столько горьких и радостных слёз?

Кто разделял с нами радость, невзгоды?
Мама – великий учитель и друг!
Страшно подумать: промчатся годы
И мамы не станет вдруг.

Мамы не вечны… Не хочется верить …
Значит, беда уже где-то в пути?
Сделаем все, что можно сделать,
Чтобы не дать ей в дом войти!

Право, не ради красивого жеста –
Счастьем чтоб полон был дом,
Маму посадим на видное место
За жизненным нашим столом! …
В 1980 году умер замечательный актер, поэт и бард Владимир Высоцкий. Эта смерть потрясла миллионы поклонников его таланта. Похороны Владимира Высоцкого в Москве вылились в демонстрацию всенародной любви к мятежному барду. Именно тогда я и издал свой первый «диссидентский писк».
Голос хрипловатый –
Как он всем знаком!
С песнею крылатой
Он вошел в наш дом.

Как он страстно дрался
С ханжеством и злом -
Падал, оступался
И снова напролом!

В человечьей гуще
Он - желанный гость,
А для власть имущих –
Словно в горле кость.

Песней не боялся
Он с плеча рубить.
Умер … Но остался
В душах наших жить…
А жизнь продолжалась … Пустые прилавки магазинов, длинные очереди за колбасой, сыром и другими продуктами стали обыденным явлением. Особенно возмущали меня разговоры старушек в очередях, не понимавших истинных причин их убогой жизни. И я дал им достойную отповедь:
Вы – обезумевшее воинство,
Пред смертью живя на сносях,
Давно потеряли достоинство
В бесконечных очередях.

Давитесь вы и давите,
Брюзжите подряд на всех,
Но только не понимаете,
На ком этот тяжкий грех.

Рейгана скопом травите –
«Поборника новой войны»,
Но только не понимаете,
На ком тяжкий груз вины.

Израиль и синагоги
Предаете вы всем чертям,
Будто пенсии ваши убогие
Назначали именно там.

Будто по их мановению
Пустые прилавки у нас.
Какие же все-таки гении,
Кто так одурачил вас!

Кто сделал вас темными, грубыми,
Кому вы покорно верны.
Талдычите ртами беззубыми:
«Главное – нет войны» …
Увы, весь уклад советского общества взывал к решительным протестам, и я протестовал, но по-прежему «в тряпочку».  Так, сидя на одном из собраний, я, взбешенный откровенной ложью выступавших, прикрыв рукой от сидящих рядом «товарищей» клочок бумаги,  выразил свое отношение к происходящему:
В этой злой, удушающей мгле
Ложь, цинизм, равнодушие,
И душу разрывает мне
Бездушие, бездушие…

Все лгут, куда-то спрятав стыд,
Страдаю я, их слушая,
И плачет лишь душу навзрыд –
Бездушие, бездушие…

Шепчу я им, почти моля:
«Где ж ваше благодушие?»,
Но крепко стянута петля
Бездушия, бездушия…
Зато, окунувшись после этого смрада в прохладу вечерней улицы, я с радостью вдыхал свежий воздух:
Засыпает город, утомленный
Шумом и дневною суетой.
В грустные раздумья погруженный
Я бреду по улице пустой.

Лишь дома притихшие, немые
Равнодушно на меня глядят
И безмолвно, словно часовые,
Фонари потухшие стоят …
«Где ж ваше благодушие?» - наивно взывал я к коммунистам. Это то же, что склонять к гуманности террористов.  А ведь мир неуклонно сползал к нетерпимости, насилию, терроризму. Как тут ни вспомнить слова в блестящем финале знаменитой девятой симфонии Бетховена: «Обнимитесь, миллионы, миру этот поцелуй!» Именно эти волнующие слова стали девизом моего следующего стихотворения:
«Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!» -
Так вопрошал герой Шекспира.
И люди с сотворенья мира
Познали  столько горьких слез,
Но  все не впрок – и как колосс
Над миром Гамлета вопрос.

А Гамлет сам? Он – мщенья жертва:
Убив Полония, Лаэрта,
Убив, в конце концов, себя,
Увы, и он жил не любя.

Ведь он-то знал, как мир наш горек,
Что на планете зла – не счесть.
Он видел, кем стал «бедный Йорик»,
И все-таки он выбрал месть.

Пора, пора жить по законам
Любви, согласья, доброты:
Ведь мир у роковой черты –
Так обнимитесь, миллионы!
В Израиле проблема борьбы с террором давно стала делом государственной  важности. Сколько израильтян пало от рук палестинских террористов, давно потерявших человеческое и мужское достоинство, способных лишь взрывать  автобусы, кафе и дискотеки с мирными людьми, стрелять даже в грудных младенцев. Только окончательно потерявшие человеческий облик существа, каковыми являются «мирные палестинские жители», могли ликовать, бурно выражая свой восторг после варварских взрывов в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Взрывов, унесших жизни почти трех тысяч ни в чем не повинных людей. А гордо называющие себя демократами страны Западной Европы бесконечными антиизраильскими резолюциями на различных международных форумах фактически не только поощряют палестинский террор, но и становятся его соучастниками.
Следующее мое стихотворение о молодом израильском солдате, погибшем в ходе антитеррористической операции:
Он молод был – едва за двадцать,
Он только начал жизнь свою,
Ему бы весело смеяться,
С любимой девушкой встречаться,
А он, мальчишка, пал в бою …

А как его все восхищало –
И голубой морской простор,
Полей цветное покрывало
И пастбища на склонах гор.

И как чудесно пахнет мята,
Как яблони в садах цветут,
Как молоко сосут ягнята,
Как в небе облака плывут.

Одно он ненавидел люто –
Террор, что сеет кровь и смерть.
Любил он жизнь и потому-то
Так торопился повзрослеть.

Мальчишка с чистою душою
Как пылко в грезах он витал!
В бою с врагами пав героем,
Недолюбил, недомечтал …

Он был израильским солдатом
Взрослеющим не по годам,
Погиб он в шестьдесят девятом,
А звали юношу Йорам.

Йорам погиб… Но не напрасно –
Ведь он оставил память нам:
Все то, что в жизни так прекрасно,
Любил и защищал Йорам …
Это стихотворение было включено в программу занятий по литературе в одной из тель-авивских  русскоязычных школ …
Как-то, покупая что-то в супермаркете, я обратил внимание на девушку, которая тряпкой протирала пол в молочном отделе, где кто-то разлил молоко. Рядом с ней на картонной коробке стоял маленький приемник, из которого  лились дивные звуки фортепьянного концерта Грига.
- Кто-то льет молоко, а у Грига льется дивная музыка, - заметил я.
- Вам нравится  этот концерт? – с улыбкой спросила  девушка.
- Еще бы! – воскликнул я. – Это один из самых моих любимых фортепьянных концертов!
- И у меня тоже!
Мы разговорились. Выяснилось, что моя собеседница, которую звали Лиля,  несколько лет назад окончила в Москве музыкальное училище по классу фортепьяно. А в Израиле пришлось вместо рояля взяться за тряпку и ведро с водой.
Дома, вспомнив этот эпизод, я неожиданно для себя выразил свое отношение к нему:
Концерты для фортепиано!
Искусства высочайший пик!
Творенья подлинных титанов –
Рахманинов, Чайковский, Григ!

А пианисты – виртуозы -
 Нейгауз, Гилельс и Оборин,
Игра их исторгала слёзы,
Их гений ярок и бесспорен!

И сколько юных дарований,
Едва расправив плечи, грудь,
В порыве творческих исканий
Мечтали повторить их путь.

Но на Земле Обетованной,
Куда их привела судьба,
Где жизнь – тяжкая борьба,
Пришлось забыть о фортепьяно.

И вот привычная картина:
Экс-пианист с отчаяньем в глазах
Иль за прилавком магазина,
Иль с мокрой тряпкою в руках.

Познав работы черной иго,
Уныло с раннего утра
Он исполняет вместо Грига
Концерт для … тряпки и ведра …
На следующий день я прочитал Лиле свое стихотворение, печальная концовка которого не вызвала у нее ни грусти, ни отчаяния. Наоборот, звонко рассмеявшись, она воскликнула:
- Ой, как здорово! Подарите мне это стихотворение!
Протянув Лиле листок с этим стихотворением, я пожелал ей как можно быстрее заменить игры с тряпкой и ведром  игрой на рояле в каком-нибудь концертном зале …
Кстати, о музыке. Не о классической, а об эстрадной, которая сегодня за редким исключением докатилась до полной бездарности и  откровенной пошлости. И это – не ворчанье уже немолодого человека, не тоска по ушедшей молодости. Эти свои  мысли я выразил в немного грустном стихотворении:
Какие песни раньше были!
С ними рождались, с ними жили,
В войне жестокой победили -
Те песни в сердце мы хранили.

«В парке Чаир», «Люблю», «Смуглянка»
И задушевная «Землянка».
В них – писем смятые листы
И разведенные мосты,
Записки чьей-то пара строчек
И синий скромненький платочек.

Цвели в них яблони и груши,
Шумел сурово брянский лес
И бередили наши души
Шульженко, Козин и Бернес.

В их песнях жил чудесный мир:
Свиданья, парочки влюбленные
И солнце за день утомленное,
Цветущий в розах парк «Чаир» …

А в мрачных, тесных коммуналках,
Где жизнь текла убого, жалко,
Где ужасы ночных звонков,
Шуршанье черных «воронков»
И страх арестов и допросов
Ввергали в леденящий шок,
Звучали Дунаевский, Строк
И песней душу грел Утесов…

В шестидесятых стали вехой
И Кристалинская, и Пьеха,
И Хиль, и Клемент, и Кобзон –
Как пел душевно баритон
О пароходах и матросах
И о дымке от папиросы.

Нет, песням этим не забыться!
И помним мы с тех давних пор
Гор вереницы и елей ресницы
Над голубыми глазами озёр…

Шли годы, и менялась мода.
Увы, наверно, ей в угоду
Исчезла в песнях мелодичность,
Да и певец – уже не личность.

И вот привычная картина:
Хрипит патлатая детина,
Он не поет – бормочет что-то,
Трясется до седьмого пота,
За ним вульгарнее девицы:
Открыты груди, ягодицы,
Желанья, чувства – все натурой,
В экстазе публика трясется –
Юнцы без вкуса и культуры,
Все это песнями зовется.

А жаль … Нам в песнях столь важна
Хрустальной чувственности нота –
Ведь песня людям так нужна,
Как птице крылья для полёта!
Однажды под впечатлением увиденного по телевизору осеннего пейзажа родного Санкт-Петербурга я излил свою грусть:
Мрачно нависли свинцовые тучи,
Дождь выбивает унылую дробь
И навевают щемящую скорбь
Листьев опавших размокшие кучи.

О, как печальна агония эта!
Рвет на куски она сердце поэта…
Листья, ужель вы забыли денёчки,
Как распускались набухшие почки?

Дивные дни … Жаль, они пролетели …
Ветер и дождь поглотили их.
Листья поблекли и пожелтели,
Медленно жизнь угасала в них.

И, расставаясь с родною березой,
Тихо роняли прощальные слезы …

Но ведь не вечны дожди и морозы –
Вновь пробудятся от спячки берёзы,
Соком нальются зеленые почки,
Чтобы родить молодые листочки.

В жизни людской тот же самый уклад:
Яркий расцвет и печальный закат …
В 1997 году у меня завязалась переписка с жившим в США литератором, публицистом и блестящим знатоком русской поэзии  Эммануилом Штейном.  Уроженец Польши он вместе с  отцом, художественным руководителем еврейского тетра в Варшаве, прошел ужасы Варшавского гетто, а после побега из гетто в Советский Союз, попал под пресс сталинской борьбы с «безродными космополитами». Во время ареста органами НКВД отец Штейна умер от сердечного приступа, а сам Эммануил в начале 60-х вернулся в Варшаву.
Серьезно увлекшись шахматами и поэзией,  Эммануил Штейн получил звание национального мастера и не раз был участником командных чемпионатов Польши по шахматам. Затем под влиянием друзей он стал убежденным диссидентом, борясь за придание огласке Катынских расстрелов поляков органами НКВД в 1940 году. Дважды он был арестован и сидел  в тюрьме Мокотув (что-то вроде польской Лубянки), причем однажды -  в одной камере с … гауляйтером  Восточной Пруссии и Украины Эрихом Кохом. В тюрьме, как это ни странно, оказалась великолепная библиотека на русском языке, и за долгие годы  заключения Эммануил с жадностью проглотил массу книг. Особенно он увлекся русской поэзией и после  эмиграции  с семьей в США он стал одним из самых авторитетных  ее знатоков.
В 1981 году гроссмейстер Виктор Корчной пригласил Эммануила Штейна на роль пресс-атташе в его матче с чемпионом мира Карповым в Мерано. Три года назад после их скандального матча в Багио генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев дал Карпову наказ: «Взял корону, так держи ее!» И Карпов держал, конечно, с помощью десятков «сотоварищей» из КГБ.
Много позже в написанной мною поэме «О, шахматы, игра богов!» я, получив разрешение от Штейна, вел рассказ о матче в Мерано от его имени. Вот фрагменты этого рассказа:
… Штейн о себе так говорит:
«Вот до чего я дожил:
Я – Штейн, увы, не Леонид,
Эммануил – не Ласкер. Кто же?
Я - тот, кто их всю жизнь чтил,
Я – просто Штейн Эммануил!»

Штейн – литератор, публицист,
К тому же страстный шахматист,
Знаток поэзии «изгнанья»,
Отдал он весь талант и знанья
На благо Виктора Корчного
И сделал для него так много!
…………………
«Оглядываюсь я  назад –
Мурашки бегают по коже,
Просто не верится, о боже,
Как вынесли мы этот ад!

Предупреждал ведь нас Хохлов –
Гебист, сбежавший из страны:
«Нет, не соперников – врагов
В вас видят, вы обречены!

Убить, быть может, не убьют
Но искалечат – это точно,
Их не унять – напрасный труд,
Бегите из Мерано срочно!»
……………………
А Карпов? Может он «гордиться»,
Что снова сохранил корону.
Но как? Благодаря … убийцам –
Стыд и позор для чемпиона!

Корчной же всем на удивленье
Все так же страстно рвется в бой,
Вновь вызывая восхищенье
Великолепною игрой!

Боец с открытою душой,
В игре и в жизни прям и чист,
Таков всегда Виктор Корчной –
Неповторимый шахматист!
В одном из своих писем Эммануил сообщил мне, что делом всей его дальнейшей жизни стало создание антологии русской поэзии зарубежья. Но вскоре он тяжело заболел, и я, стараясь поддержать его  морально, написал и послал ему свое стихотворение:               
  СЫНЫ   РОССИИ
     Посвящается Эммануилу Штейну
Сколько их, разбросанных по свету
И уже ушедших в мир иной –
Скульпторов, художников, поэтов,
Разлученных со своей страной.

В чем же их таланта мудрость, сила?
Что родил их вдохновенный труд?
Может быть, ответят их могилы,
Где последний обрели приют?

Но молчат пристанища немые –
Вечный здесь покой и тишина …
Кто ж вернет забывшей их России
Давшие ей славу имена? …
Ниже в письме я сделал приписку: «Это сделали Вы!» Это стихотворение очень растрогало Штейна, и он в ответном письме просил: «Не сочтете ли Вы возможным посвятить это стихотворение мне? Если Вы не возражаете, то перепишите его, пожалуйста, с посвящением мне. Это скрасит мне немногие оставшиеся дни …» В этом же письме Эммануил просил сообщить ему мои краткие биографические данные, давая понять, что «Сыны России» как бы объединяют и предваряют всю тему антологии. Конечно, я с радостью послал ему это стихотворение в том виде, в каком оно приведено выше.
Каждое новое письмо от Штейна становилось все короче… И всякий раз, читая его извинения за краткость письма, я испытывал щемящую боль: «Писать  нет сил. Счет уже идет на часы, минуты, секунды … Простите!» А в один из сентябрьских дней 1999 года, увы, его не стало…  Детище Эммануила Штейна «Антология русской поэзии зарубежья» так и осталась незавершенным…
Совсем иначе, чем с Эммануилом Штейном сложились, а точнее не сложились мои отношения с известным поэтом Андреем Дементьевым. Однажды в телешоу Андрея Малахова «Большая стирка» я увидел Андрея Дементьева, который с горечью поведал о трагическом событии в его жизни – самоубийстве сына из-за супружеской неверности  жены. Я был настолько потрясен, что тут же выразил поэту свое сострадание:
Я слушал ваш рассказ о сыне
В волненье у телеэкрана
И чувствовал, что эта рана
В вас кровоточит и поныне.

Не знаю – был ли он поэтом?
Но, озаренный дивным светом
И чувством искренним, большим,
Он, как поэт был так раним …

В плену предательства, обид,
С больной, израненной душой
Он, не найдя надежный щит,
На шаг решился роковой …

И горю вашему внимая,
Я, сострадая  вам, желаю:
В поэзии черпайте силы!
Пусть будет каждый стих ваш новый,
Как память, как листок лавровый
В венке у дорогой могилы …
Когда Дементьев в очередной раз приехал в Израиль, я, с большим трудом раздобыв номер его телефона, тут же позвонил. Представившись, я спросил: «Можете ли вы уделить мне несколько минут?» Получив согласие, я, волнуясь, прочитал ему это стихотворение. Несколько минут в трубке было слышно его тяжелое дыхание, а затем Дементьев с надрывом произнес: «Большое вам спасибо! Сейчас я уезжаю в Россию, но в начале мая будущего года вновь приеду в Израиль. Надеюсь, тогда мы встретимся, и вы подарите мне это стихотворение». Я был окрылен: еще бы – известный поэт просит подарить  ему мое стихотворение!
В мае, как мы договорились, я позвонил Дементьеву. «Извините, но сегодня я уезжаю выступать  в Хайфу», - был его ответ. Я молча ожидал, что он назовет  день и время  нашей встречи, но он молчал. И тогда я подумал: видимо, он уже «остыл». На том все и закончилось …
Говорят, с годами ностальгия по оставленным когда-то родным местам проходит.  У меня - все наоборот. Каждый приезд в Ленинград, а теперь – Санкт-Петербург оставлял в душе моей неизгладимый след и чем дальше, тем эта зарубка становилась все более и более глубокой и болезненней, а моментами она почти кровоточила. Особенно у могилы мамочки, где всякий раз мысли мои уносились в тот тяжелый скорбный день.
Этот скорбный день всегда со мною,
День страданий, безутешных слёз.
Помню, как дрожащею рукою
Я поправил прядь седых волос.

Чтобы пересохшими губами
Целовать похолодевший лоб
И, опершись на тяжелый гроб,
Я залился горькими слезами.

Боль немая стиснула мне грудь:
Мамочка, ну что ж ты натворила?
Ты ушла и больше не вернуть
То тепло, что щедро ты дарила.

То тепло, что неуёмной вспышкой
Излучал заботливый твой взгляд –
Ведь с тобою даже в пятьдесят
Оставался я еще мальчишкой.

И с тех пор в душе моей надлом,
Жизнь течет безрадостно и вяло
И напоминают о былом
Письма, что когда-то ты писала.

Дни бегут тоскливой чередою –
Вереница беспросветных дней.
Тебя нет … И все же ты со мною –
Ты навеки в памяти моей …
А несколько лет назад в Санкт-Петербурге спустя почти полвека после окончания Ленинградского техникума Промтранспорта была организована (и не в первый раз!)  встреча небольшой группы выпускников 1957 года. Направляясь на эту встречу, уже в метро  мне пришла мысль написать что-нибудь по этому поводу. Как ни странно, но за считанные минуты родились такие строчки:
Нас разбросало по планете,
Не знаю, кто в том виноват,
Но не найти на белом свете
Город родней, чем Ленинград.

Где улицы знакомы, милы,
Где в первый раз пришла любовь,
Где дорогие нам могилы,
Где вспоминаешь вновь и вновь:

Былые встречи, расставанья
Тех лет, когда был молодым …
Но все растаяло, как дым –
Остались лишь воспоминанья …

Промчались годы … Вновь мы вместе,
Путь пройденный такой большой!

И я скажу без капли лести:
Мы молоды и телом и душой!
Вечер прошел в душевной, теплой обстановке. Как водится в таких случаях, полились воспоминания … И солидные, уже поседевшие люди беспечно веселились и от души хохотали,  словно перенеслись в годы своей молодости …
А вот в Ленинградском институте  инженеров железнодорожного транспорта, который я окончил спустя десять лет после техникума, подобных встреч я что-то не припомню …   
Зрелый возраст … Пожилые годы… Старость… Все это – этапы человеческой жизни, и каждый последующий менее приятный, чем предыдущий. Если  известная песня из фильма «Служебный роман» призывает: «Даже дату своего ухода надо благодарно принимать», то что уж говорить об упомянутых выше этапах… Перед моим 70-летием жена попросила меня написать стихотворение, которое она и прочитала перед гостями как бы от своего имени. Ну, а я уж для себя, любимого  не пожалел добрых слов:
Витюша, милый юбиляр,
Я, источая сердца жар,
А с ним восторг и поздравленье
В это чудесное мгновенье
Полна прекрасных пожеланий:
Здоровья, счастья, долгих лет,
Новых творений и исканий
И новых творческих побед!

Желаю творческой свободы,
Будь так же юн, твори, пиши –
Ведь молодость – отнюдь, не годы,
А состояние души.

«Цель творчества – самоотдача», -
Изрек когда-то Пастернак,
А это, право, добрый знак
Того, что ждет тебя удача.

И среди гордых Водолеев
Прошел ты только полпути,
А это значит – впереди
Много счастливых юбилеев!

Ну и заканчивая эту главу, хочу выразить свое отношение к предстоящей (но не наступившей!!) старости:

Мы все у старости в приемной  -
Старухи злой и вероломной …
Да, мысль эта многих гложет,
Подумаешь – мороз по коже.

Ну что ж, пусть старость впереди …
Готовясь к ней, я дал обет:
Придет – я не воскликну: «Нет!»,
Не крикну гневно: «Уходи!
Ты не к тому пришла, старуха!»
И, не теряя бодрость духа,
Чтя память дедов и отцов,
Скажу спокойно: «Я готов».

Мне старость не внушает страх,
Я буду горд, что я – старик,
Ведь сколько песен, фильмов, книг
О милых, добрых стариках.


Где им сулят успех, удачи,
А не забвение и беды –
«Старик и море», «Старые клячи»,
«Старик Хоттабыч», «Отцы и деды».

Недаром старое так ценно –
Великих мастеров картины,
Скульптуры, фрески, гобелены,
Напитки – коньяки и вина.

Вступая в «Лигу стариков»,
Все новички для их же блага
Обязаны принять присягу –
ЧТО каждый выполнить готов:

О своих хворях не канючить
И молодежи не нудить:
Нравоученьями не мучить –
Как им бы следовало жить.

Шутить, петь, чаще разлекаться …
Как подобает кавалеру,
Прекрасным полом увлекаться,
При этом … соблюдая меру.

Кто испытанье не пройдет,
С тем разберется Бог построже:
Он нарушителя вернет,
В ряды … беспечной молодёжи …
ГЛАВА 9.  ПОЭМЫ
В предыдущих главах я уже упомянул о том, что первая моя  поэма «О, шахматы, игра богов!» была написана в период  моей работы охранником в школе. Кроме того, я привел три ее фрагмента – о гениальном Михаиле Тале, о восточной легенде «мат Диларам» и о матче Карпов – Корчной в Мерано с комментариями пресс-атташе Корчного Эммануила Штейна. Поэтому сразу перехожу к следующей поэме.
ПЕРВЫЙ  РАЗ  НА  ЭСТРАДЕ
Эта поэма посвящена светлой памяти выдающегося литературоведа, талантливого писателя и гениального рассказчика Ираклия Луарсабовича Андроникова.
Как-то выступая перед студентами МГУ, Андроников получил из зала записку: «Расскажите, как вы первый раз выступили на эстраде». Прочитав записку, он спрятал ее в карман, так как рассказывать о своем провале ему вовсе не хотелось. Но кто-то из первого ряда заметил это и спросил:
- Почему вы спрятали записку? Что там написано?
- Меня просят рассказать о том, как я первый раз выступил на эстраде, - честно признался Андроников.
И вдруг зал начал дружно скандировать:
- Пер-вый-раз-на-эс-тра-де!  Пер-вый-раз-на-эс-тра-де!
Вот как, по словам самого Андроникова, развивались события дальше. 
«Что было делать? Оставалось либо уйти, либо выполнить требование зала. Но как? Оправдываться? Вызывать жалость? Сетовать на судьбу? Ни в коем случае! И я решил рассказать эту историю весело, взглянув на нее другими глазами… Рассказывал я так, как впоследствии делал это тридцать лет …»
Я хорошо помню, как мы с женой, бывая на концертах Ираклия Андроникова, дружно хохотали вместе со всем залом. Подобно тому, как, скажем, скрипичную пьесу перекладывают для рояля, я отважился переложить рассказ Ираклия Андроникова  в стихотворную форму. Еще раз повторюсь, в моей книге «Не поле перейти …» эта и другие мои поэмы даны в полном объеме, в этих кратких воспоминаниях приходится удовлетвориться лишь фрагментами.
Мы помним блеск его творений
И взгляд живой, чуть-чуть лукавый…
Особую снискал он славу,
Как устного рассказа гений.

Очарователен рассказ,
Ввергавший публику  экстаз,
Как он однажды в Ленинграде
Вдруг появился на эстраде.
Давайте ж вспомним его снова –
Итак, Андроникову слово.
. . . . . . . .
История моего позора…
Трагедия? Скорей умора!
А началось все, разумею,
С моей застенчивости жгучей
И к музыке любви кипучей,
О чем ничуть я не жалею …

Юнцом я жил мечтою чистой:
Стать скрипачом иль пианистом,
А может, даже дирижером,
И это не казалось вздором.

Меня влекло неудержимо
Туда, где все неповторимо:
В Храм красоты, гармонии –
В Большой зал филармонии!

О, это высший пик блаженства –
Ловить с восторгом каждый звук:
Ведь чистотой и совершенством
Полны Бетховен, Моцарт, Глюк …
. . . . . . . . .
И вот настал день выступленья –
Не описать мои мученья!
Хоть мысли горькие гнал прочь,,
Глаз не сомкнул я в эту ночь.

Промаявшись затем весь день,
Напялив шапку набекрень,
Не зная – к славе иль провалу,
Направился к Большому залу.

Вот комната для музыкантов,
Видавшая таких  гигантов,
Как Штидри, Самосуд, Стравинский,
Прокофьев, Ойстрах и Мравинский.

Теперь сижу в ней гордо я!
Правда, завзятым меломанам
Пока фамилия моя
Окутана густым туманом.
. . . . . . . .

А вот и Гаук знаменитый
С улыбкой доброю, открытой,
И он – я это слышу ясно –
Ворчит: «Волнуюсь я ужасно!»

Гаук волнуется, о боже!
Что ж я-то не волнуюсь тоже?!
И тут я ощутил озноб,
Как будто голым лез в сугроб.
И почему - то от озноба
Во рту ужасно стало сухо,
Губа приклеивалась к нёбу –
Я окончательно пал духом.

Тут появился Соллертинский:
- Дрожишь?! Брось! Если б сам играл –
Танеев, Моцарт и Стравинский –
Их превосходно знает зал!

А кто же знает твое слово?
А если, на твою беду,
Оно еще и не готово –
Сымпровизируй на ходу!

Только не стой как идиот!
Коль выступленье не готово,
Надеюсь, свяжешь ты два слова,
О трех речь даже не идёт!

Жестикулируй, «экай», «мэкай»,
Чувствуй уверенно себя!
Только не выгляди калекой –
Иначе выгонят тебя!
. . . . . . . .
Зал был заполнен до отказа!
«Сбежать!» - мелькнула мысль сразу.
И все-таки, набравшись духу,
Взгляд бросил на передний ряд –
Увидев тощую старуху,
Как бы в глаза ей глядя прямо,
Пролепетал: - Я очень рад
Пред-ста-вить но-ву-ю про-гра-мму!

Едва лишь я закончил фразу,
Чем вызвал в зале приступ смеха,
Как вдруг ко мне вернулось эхо
И оглушило меня сразу.

Не мог понять я, что сказал,
А что сказать лишь предстоит,
Имел я столь плачевный вид,
Что зал опять захохотал.

Я еще что-то говорил,
А что – не помню, хоть убей
А зал смеялся и бурлил
От каждой реплики моей.

Подумал я: «Что тут смешного?»
Когда ж зал вновь захохотал,
Спросил я прямо: - Что такого
Весёленького я сказал?

В зале валяются от смеха,
А мне, смеясь, сказал альтист:
- Да, вы, действительно, артист –
Такого бурного успеха
Не знали лекторы до вас,
Ведь зал буквально впал в экстаз!

Из зала доносилось: - Бис!
А я брёл в сторону кулис
И выглядел весьма убого,
Так как не мог найти дорогу.

Не знаю уж какая сила
Меня все время выносила
К красной подставке дирижёра –
Арене моего позора.
А в зале корчились, валялись –
В нем никогда так не смеялись!
. . . . . . .  .
Я был подавлен и разбит,
Мне стало горько и обидно,
К тому ж невыносимо стыдно,
И я … расплакался навзрыд.

А утром следующего дня
«С треском» уволили меня.
Но странно – именно с тех пор,
Как пережил я этот крах –
Столь унизительный позор –
Преодолел я напрочь страх …
САМЫЙ  ТРУДНЫЙ  БОЙ
Где бы ни работали репатрианты из бывшего СССР, почти везде над ними довлел страх потерять работу. И работодатели нередко без зазрения совести пользовались этим: обманывали в денежных выплатах, лишили даже минимальных условий социальной защиты. И при этом периодически проводили сокращение штатов или, проще говоря, увольнения, возлагая без всякой доплаты работу уволенных на тех, кто пока избежал этой печальной участи …
Во время одной из таких компаний в газете «Новости недели» был уволен журналист по имени Семен, в прошлом сотрудник газеты «Московский комсомолец». Пережившему тяжелую депрессию, профессиональному журналисту пришлось под палящими лучами солнца, рядом с люто ненавидевшим его  палестинцем таскать на себе ящики  с апельсинами на фруктовой плантации (на иврите – «пардес»). В этой поэме журналист фигурирует под вымышленным именем Сэм.
Пардес … Сезонная работа …
Не приведи хлебнуть такое:
Тяжелый труд, в костях ломота
И ни минуты нет покоя.

От пота взмокшие одежды,
Боль в пояснице и ногах
И ни просвета, ни надежды –
Лишь гнев, отчаянье в глазах.


И Сэм, герой моего рассказа,
Увы, познавший в жизни спад,
Едва начав работу, сразу
С лихвой вкусил весь этот ад …
 
 - Ты – русский или украинец? –
Услышал Сэм прямой вопрос,
Который задал палестинец
С копной седеющих волос.

И вслед за этим с грозным жестом
Вскричал он с ненавистью вдруг:
- Имей ввиду: ты занял место,
Куда был взят мой лучший друг.

Он отработал пару дней –
Тут ты – он произнес с презреньем,
- Тебе отдали предпочтенье
Лишь потому, что ты – еврей.

Теперь тебя я проклинаю
И буду проклинать всегда!
Ты здесь – я это твердо знаю –
Сдохнешь от тяжкого труда!

Но Сэм ответил без испуга:
- Попали мы в одну бригаду,
Нет, чтоб поддерживать друг друга,
Ты объявил мне интифаду!
Тебя, Ахмед, мне просто жаль –
Обмануты вы Арафатом!
Взглянул бы лучше трезво вдаль –
Араб еврею мог быть братом!

Винишь евреев, украинцев,
Хоть знаешь сам, что Арафат
Перед Аллахом виноват
В тяжелой жизни палестинцев.

Нет ненависти у меня
К тебе и твоему народу …
Задумайся: кому в угоду
Ваша кровавая резня?!

Сегодня палестинцам надо
Не к яростной борьбе стремиться,
А строить фабрики, больницы –
Преступна ваша интифада!
. . . . . . . .
Под гнетом рабского труда
Сэму казалось иногда,
Что он не вынесет всех мук
И, обессилев, рухнет вдруг.

И впрямь, однажды он с мученьем
Взвалил на плечи груз едва –
Вдруг закружилась голова,
И он упал в изнеможенье.
Очнулся он – не мил весь свет,
А на душе так смрадно …
И видит вдруг: стоит Ахмед
С улыбкою злорадной.

  - Ну, что тебе я говорил?
Вот видишь – ты уже без сил!
А очень скоро, даст Аллах,
В могилу твой опустят прах!

- Не будет так! – сказал Сэм твердо.
И, встав с трудом, добавил гордо:
- Я буду жить тебе назло
И тем, кто сеет только зло!

И Сэм работал, зубы сжав,
Трудился до седьмого пота.
О, проявив свой твердый нрав,
Осилил тяжкую работу …

Заканчивая свой рассказ,
Скажу, что  пережив все это,
Вернулся Сэм в свою газету,
Где и работает сейчас.

Зло наказуемо – не тайна,
И как-то Сэм узнал случайно,
Что в пятьдесят неполных лет
Умер, кляня его, Ахмед.

На это Сэм заметил прямо:
- Мудрость народная гласит:
«Тот, кто другому роет яму,
Сам в эту яму угодит» …

У Сэма все теперь в порядке …
Да, жизнь – это вечный бой!
Он победил в нелегкой схватке
С Ахмедом и самим собой.

О том, что жизнь трудна, жестока,
Гласит поэзия барокко:
«Да, бой с самим собой –
Самый тяжелый бой,
Победа всех побед – победа над собой!»
ЯСОН
Эта поэма – о предводителе аргонавтов Ясоне, жизнь которого после полного опасностей похода за Золотым руном завершилась на трагической ноте. Поначалу я задумал посвятить поэму другому участнику этого похода – легендарному певцу древности, прекрасному юноше Орфею. Легенда об Орфее так волновала поэтов и композиторов эпохи Возрождения, что он стал любимым персонаже поэмы Анджело Полициано и опер Клаудио Монтеверди и Кристофа Вилибальда Глюка. Однако фактического материала об Орфее, кроме его нежных, возвышенных чувств к Эвридике и о неудачной попытке спасти любимую жену из подземного царства Тартар для поэмы оказалось недостаточно. И тогда я обратил свой взор на Ясона.
Фессалия… Чудесный край …
Ее земля, морской простор
И города на склоне гор –
Земной благоуханный рай.

И городок Иолк, хоть мал,
Богатство, славу испытал –
И плодородием земли,
Торговлей, множеством ремёсел,
Здесь часто легким всплеском вёсел
Причаливали корабли.

А изобильные базары!
Где в зимний холод, летний зной
Средь звуков лютни и кифары
Не иссякал поток людской.

И много лет здесь люди жили
Во власти чести и закона
И потому боготворили
Своего правителя Эсона.

Но Пелий, брат его коварный
Во всех деяниях бездарный,
Жестоко и бесцеремонно
От власти отстранил Эсона.

А очень скоро у Эсона
Родился сын – как рад он был!
Но, зная Пелия, резонно
О смерти сына объявил.
 

И вслед за те пришлось Эсону,
Закутав чадо в полотенце,
Скрываясь, отвезти младенца
К кентавру мудрому Хирону.

Живший на слоне Пелиона
Кентавр принял его сына:
- Я назову его Ясоном,
Он станет подлинным эллином!

Шли годы … Рос, мужал Ясон,
Стал воином бесстрашным он.
И рассказал ему Хирон,
Как Пелий власть взял у Эсона.
- Иди ж в Иолк и правь законно! –
Напутствовал Ясона он.

Предстал пред Пелием Ясон.
- Ты кто такой? – спросил правитель, -
Я вижу, ты – не местный житель.
И, вдруг отпрянув, вздрогнул он.

Гость был в сандалии одной –
А это все меняло круто:
«Знай, коли воин молодой
С одной ногою необутой
Предстанет вскоре пред тобой, -
Гадалка как-то предсказала, -
Погибнешь от его кинжала!»

Но все же подавил он страх:
- Ты, верно, прежде жил в горах?
Зачем же ты в Иолк явился?
- Ответ простой: я тут родился!

Ясон я – сын того Эсона
(В его словах бурлила страсть!)
Кого ты свергнул незаконно,
Теперь же мне отдашь ты власть!

Сбылось пророчество гадалки!
Но Пелий, весь обмякший, жалкий,
Сумев преодолеть испуг,
Коварный план придумал вдруг.
. . . . . . . . .
- Ясон, за Золотым руном
В Колхиду дожжен ты отплыть –
Когда вернешься, то потом
В Иолке будешь власть вершить.
Он был уверен, что в итоге
Ясон погибнет по дороге.

Готовясь к смелому походу,
Всех лучших воинов Эллады,
Прошедших и огонь и воду,
Ясон собрал. Как были рады
Тесей, Геракл и другие,
Что ждут их подвиги лихие!

И вот «Арго» - корабль новый,
Изящный, легкий, быстроходный
Уже стоит на глади водной,
К походу трудному готовый.

Средь них был юноша Орфей –
Сраженье со стихией ярой
Он встретит с золотой кифарой,
Песней чарующей своей.

В пути им, воинам бывалым
Пришлось преодолеть немало:
И шестируких великанов,
И вихри страшных ураганов.

И стрелы – перья стимфалид –
Гигантских птиц Аретиады,
Утесов вековой гранит –
Бесстрашны воины Эллады!

Сколько одержано побед!
И вот Колхида наконец –
Опасного пути венец,
Где правит злобный царь Эет.

Царь в гневе выслушал Ясона:
- Ну что ж, я дам тебе руно,
Но прежде зубьями дракона
Засеешь поле, и оно
Даст всходы – воинов в броне –
Ты перебьешь их всех при мне!

«Его погубит испытанье!» -
Злорадствует в душе Эет.
- Я выполню твое заданье! –
Сказал Ясон,  - сомнений нет!

Коварен замысел злодея!
Ясон, конечно, понял это,
Но помогла ему Медея –
Дочь вероломного Эета.
. . . . . . . . .
И вот они достигли леса –
В роще великого Ареса
Стоял дракон, огнем пылая,
Гостей незваных устрашая.

- Ясон, есть зелье у меня,
Его Бог сна Гипнос мне дал.
Ясон тотчас же зелье взял
И бросил в сторону огня –
Огонь погас, и вдруг дракон
Впал в беспробудный, крепкий сон.

- Медея, ты – моя царица!
Ты – доброты и счастья жрица! –
Ясон воскликнул и, ликуя,
Схватил шерсть овна золотую!
Вот так Ясон руно добыл.
Эет узнал об этом вскоре:
- Догнать! Убить! – он в гневе взвыл,
Когда «Арго» уже плыл в море.
. . . . . . . .
И вот он – долгожданный миг!
Триумфа, славы высший пик!
Героев чествует Эллада –
Это ль не лучшая награда?!

Старик Эсон, от счастья млея,
Обнял Ясона и Медею,
Затем, нарадовавшись всласть,
Изрек: - Ясон, пора брать власть!

И вновь у Пелия Ясон,
К нему взывает страстно он:
- Ты власть отдать мне обещал!
Но Пелий в гневе закричал:
- Эй, стража, выгнать наглеца
Немедля из моего дворца! ...
- Ясон, - воскликнула Медея,-
Клянусь, я отомщу злодею!
. . . . . . . .
Услышав как-то, что Медее
Бог дал рецепт омоложенья,
Пелий навязчивой идеей
Вдруг воспылал в то же мгновенье.

На зов его пришла Медея
И, зельем усыпив злодея,
Когда уже он крепко спал,
Вонзила в грудь ему кинжал.

Адраст, сын Пелия , взбешён:
Ясон с Медеей, знает он,
Герои  - горожане даже
Их не позволят взять под стражу.
Единственное наказанье –
Это их срочное изгнанье.

И далеко за горизонтом
Нашли изгнанники приют
В Коринфе, у царя Креонта –
Что дни изгнанья принесут?

Ясон, ничуть не сожалея
О прошлом жил с женой своей,
К тому же родила Медея
Ему двух дивных сыновей.

Но счастья не было: Ясон
Влюбился  Главку, дочь царя
И, чувством трепетным горя,
На ней женился вскоре он.
. . . . . . . .

Медея злобой воспылала,
В безумной ярости своей,
В порыве мести небывалой
Она убила … сыновей.

Вот так нагрянула беда …
Медея, мир весь проклиная,
Коринф покинула рыдая,
Чтоб не вернуться никогда …

Я сон, вконец убитый горем,
Коринф покинул тоже вскоре.
В тоске, скитаясь по стране,
Мечтал он умереть во сне …

Шли годы …  Раз, идя вдоль моря,
Ясон увидел вдруг вдали
«Арго», осевший на мели
И ощутил сильнее горе.

Нахлынули воспоминанья:
За Золотым руно поход,
Медея, сыновья и вот –
Нет ничего, одни страданья.

С трудом поднявшись на корму,
Ясон изрек словно в бреду:
- Ну что ж, здесь, судя по всему,
Желанный свой конец найду.

А вскоре урагана шквал
Две мачты корабля сорвал
И бросил их с огромной силой
На задремавшего Ясона,
Он не успел издать и стона –
Так стал «Арго» его могилой …
ПАЛАЧ
Как-то прочитав томик с избранными стихами Николая Заболоцкого, я узнал, что репрессированный в годы сталинского террора поэт задумал написать поэму о … Сталине. Что двигало им? Каким он хотел показать в своей поэме того, кто в маниакальной жажде  власти уничтожил или сломал жизни миллионов ни в чем невиновных сограждан? Все эти вопросы остались без ответа: так и не осуществив свой замысел, Николай Заболоцкий ушел из жизни …
И вдруг мне захотелось написать  … поэму о Сталине, одной из жертв которого стала моя мама. Конечно, я никоим образом не пытался поставить себя рядом с Заболоцким – до такой наглости я бы никогда не дошел. Просто мне хотелось понять, как родившийся в бедной религиозной семье мальчик, с ранних лет нещадно битый отцом, учившийся в Тифлисской духовной семинарии и отвергший Бога, пришел к тому, что Бог – это власть над людьми, как он шел к этой цели и как добился ее. Конечно, для этого пришлось прочитать массу материалов из различных источников. Так родилась поэма «Палач».
  БОГ – ЭТО  ВЛАСТЬ!
Грядущего вращая колесо,
Всевышний многое таит …
У мальчика грузинского Сосо,
Что был отцом нещадно бит,
Рождалась и копилась злоба …
Так будущий подпольщик Коба
Уже с тех неприметных дней
Возненавидел всех людей …
. . . . . . . . .
Еще с мальчишеской поры
Среди дворовой детворы,
Где право сильного царило,
Он жизни уяснил закон:
Боятся, уважают силу
И в силу свято верил он!

С тех пор он был всегда готов
И для друзей и для врагов
Пустить в ход верное лекарство:
Интриги, силу и коварство …

Сосо был горд – ведь во дворе
Он дрался с упоеньем, злобой
И побеждал! Но все ж особо
Любил он утром на заре,
Взойдя на горные вершины,
Себя мнить мира властелином!

От веры в будущий успех,
О, как кружилась голова!
Над ним лишь неба синева,
А он сильней и выше всех!

Внизу убогие домишки,
Мирская суета, людишки,
А он над ними, словно Бог –
Велик, безжалостен, жесток!

«Сосо, - твердила плача мать, -
Перед тобой одна дорога:
Священником ты должен стать
И свято чтить заветы Бога!»
. . . . . . . .
  В  ДУШЕ – ДЬЯВОЛ 
Но в семинарии тифлисской
Жизнь Сосо – одно мученье:
Не мог принять он к сердцу близко
Постылое вероученье.
. . . . . . . .
Отдушиною были книги,
Читая их – за томом том,
(Конечно, по ночам тайком!)
Сосо жестокость и интриги
Ивана Грозного, Малюты
В душе своей боготворил –
Он в эти сладкие минуты
В мечтах Иваном Грозным был!
. . . . . . . . .
Как конспиратор, безусловно,
Он уже многого достиг,
И все ж за чтенье «вредных» книг
Из семинарии духовной
Сосо был вскоре исключён,
Но он, отнюдь, не удручён.
. . . . . . . . .
Сосо – способный ученик,
Он сразу главное постиг:
Взяв власть, без колебаний царствуй,
Будь сильным, хитрым как лисица,
Жестоко разделяй и властвуй,
И пред тобою всё склонится.

А мать сказала ему строго:
«Не зря поверие бытует:
В душе, в которой нету Бога,
Дьявол жестокий торжествует» …
   ВСТРЕЧА  С  ЛЕНИНЫМ
Подполья быт нелегок, крут …
Теперь он не Сосо, а Коба,
Образ которого особо
Он чтил: грузинский Робин Гуд
С отрядом в вотчине своей
Жестоко грабил богачей.

И Коба будет грабить тоже,
Но не теперь – чуть- чуть попозже.
Пока же партячейку он
Создал в Батуме на заводе.
Там слово Кобы – как закон:
Каждый товарищей приводит,
Все платят взносы – только так!
Он сразу всех зажал в кулак.

Собрания, листовок пачки,
Манифестации и стачки –
Таков протестов арсенал,
Который Коба в ход пускал.

Но после первых выступлений,
Тяжких с полицией сражений,
Крови сраженных наповал,
Оставив всех, Коба … сбежал.

Чем вызвал гнев и возмущенье,
А Коба в ярости кричал:
- Я спасся тем, что показал
Жандарму удостоверенье,
Конечно, на поддельном бланке,
Что якобы я из … охранки.

- Но ты же наш организатор
И бросил всех в суровый час! –
Ты – просто трус и провокатор!
Тебе не место среди нас!

Ты опозорил имя Кобы!
А ну, ребята, свет туши!
Рабочие в порыве злобы
Его избили от души.

Он отомстил всем, но не сразу,
Он никого не позабыл:
В тридцатых по его приказу
Каждый из них расстрелян был.
. . . . . . . . .

Собрания, статьи в газетах,
Работа в разных комитетах –
Теперь тих, незаметен он …
И после серии маевок,
Рабочих стачек, забастовок
Был Коба снова оценён.

Как Коба горд, безумно рад
На конференции партийной
От Грузии он делегат!
Вновь преисполнен воли сильной,
Как прежде тверд, в себе уверен,
Его заметил даже Ленин!
. . . . . . . . .
«Великая сегодня дата! –
Шептал он, к выходу бредя, -
Из рядового делегата
Я стал соратником вождя!»
                ОН – СТАЛИН!
Да, Кобу встреча с Ильичом
Зажгла, наполнила огнём,
И он твердил, словно в экстазе:
«Другой момент нелепо ждать –
Любой ценой я должен стать
Вождем партийным на Кавказе!»

Но партактив преступной акцией
Назвал его экспроприации:
 - Ваши деянья – грабежи!
И вы, товарищ Джугашвили,
Давно уже переступили
Людской морали рубежи!

И резко осудили Кобу,
А он, скрывая гнев и  злобу,
Изображая угрызенья,
Покаялся, прося прощенья.

А вскоре с верою в удачу
Он, мести выплеснув порыв,
Полиции … сдал партактив
И типографию впридачу.

И надо же, сошло все с рук …
А вскоре Кобу давний друг
Свел со своей сестрой Като –
Она так женственна, прекрасна,
И он (не ожидал никто!)
Влюбился пламенно и страстно.
. . . . . . . . .
А вскоре умерла Като.
Он  - у могильного креста:
«Теперь не дорог мне никто,
В душе моей лишь пустота».
. . . . . . . .
Что ж, смерть Като – по сути, проба
Душевной твердости моей.
Отныне я для всех людей
Уже не тот романтик Коба,
А глыба из железа, стали
И выстрадал я имя СТАЛИН!»
      
  НА  ГРЕБНЕ  РЕВОЛЮЦИИ
И снова ссылка – он в Сибири,
Далекий Туруханский край,
Один в этом суровом мире –
Как хочешь время коротай.

Как вынести безделья ад?
В избе слоняться по углам?
Мороз почти под пятьдесят,
Да волки воют по ночам.

Одно лишь душу согревало:
Вдруг весть пришла издалека,
И его гордость обуяла –
Он кооптирован в ЦК.

Февраль семнадцатого года …
Власть в состоянии раскола,
И к ликованию народа
Царь вдруг отрекся от престола.

«Мой час пробил – теперь в столицу!»
И Сталин мчится в Петроград,
Полный надежды и амбиций
В порыве неуёмной страсти:
«Я тоже внес весомый вклад
В паденье царской власти» …

И надо же, - такой просчет:
За диалог он с новой властью,
Но Ленин с пламенною страстью
Изрек:  - Наш путь – переворот!

Переговоры – болтовня,
Признание бессилья!
Что же касается меня,
Я – только за насилье!
И Сталин, промах свой поняв,
Воскликнул пылко: - Я неправ!
. . . . . . . .
Сталин разводит лишь руками:
- Я полностью согласен с вами!
И тут же лебезит пред ним:
- Вождь партии незаменим!
Вы – под угрозою ареста,
В столице вам сейчас не место.

Случись что – кто заменит вас?
Лев Троцкий, как я разумею?
Народ взбунтуется тотчас,
Отвергнет он вождя – еврея!

Есть у меня одна квартира –
Моих проверенных друзей,
И Сталин своего кумира
Уговорил: - На пару дней …
. . . . . . . .
Сталин в восторге: «Мне отныне
Любое дело по плечу:
Моя услуга Ильичу
Это, бесспорно, шаг к вершине!»

А утром дочь хозяев Надя,
На Сталина с восторгом глядя,
Такие взгляды источала,
Что у него кровь заиграла …
. . . . . . . .
В бурлящем Смольном штаб восстанья,
Его вожди на совещанье –
Их жарким спорам нет конца …
И вот настал тот день и час –
Лев Троцкий отдает приказ:
«На щтурм Зимнего дворца!»

Но где же Сталин? Его нет!
Никто не может дат ответ.
А Томский, вызвав смех, сказал:
«Он революцию … проспал!» …

Матросы с криками: «Ура!»
Ворвались в Зимний – юнкера
Лавиной смяты и разбиты,
Средь штурмовавших – шесть убитых.


Впоследствии изобразят
Стараньями писак маститых,
Что штурм дворца был сущий ад –
Десятки раненых, убитых …
    ВСЕ  ВЫШЕ  И  ВЫШЕ
Угас миф о всеобщем счастье,
Недаром Ленин говорил:
«Насилие – основа власти!»,
Он это в жизнь воплотил.

И заявил предельно жёстко:
- Ввести в деревне продразвёрстку –
Весь урожай зерна изъять,
Бунтовщиков – всех расстрелять!

Не выдержав жестокий гнёт,
Крестьянство в гневе восстаёт.
И Ленин Сталину даёт
Приказ: отправиться на юг.
- Теперь бунтовщикам каюк –
Этот – порядок наведёт!

И Сталин весь горит огнём:
«Приказ исполню до конца!» …
Он Надю взял секретарём,
Помощником – ее отца.

Чуть повзрослевшая она
В него все так же влюблена.
В пути случился инцидент:
Сталин ей сделал комплимент,
И Надя улыбнулась мило,
А он вдруг … овладел ей силой,
И на ее ужасный крик
Отец примчался в тот же миг.

Узрев поверженную дочь,
Он тут же, чтобы ей помочь,
Навёл на Сталина наган:
- Умри, насильник, басурман!
Взмолился Сталин: - Бога ради,
Слово даю – женюсь на Наде!
. . . . . . . .
«Сплотить партийные ряды! –
Ведь в распрях партия – калека!»
И Ленин вводит пост генсека,
Его намеренья тверды.

Кого назначить? Ленин знает –
Того, кто тверд, принципиален,
Отца родного расстреляет,
А это – ну, конечно, Сталин!

Вместо строптивых, неугодных
Генсек вверх двигает покорных –
Как псы, они ему верны …
Как позже кто-то скажет метко:
«Говно он превратил в конфетку!» -
В самый высокий пост страны!
А Сталин цель одну лелеет,
Ему давно предельно ясно:
Кто аппаратом завладеет,
Станет вождем единовластным!
     СМЕРТЬ  ЛЕНИНА
А вскоре Ленин заболел:
Инсульт – пока он не у дел.
Борьба за власть кипит в верхах …
Сталин хитёр: без промедленья
Взял на себя контроль леченья –
Теперь-то вождь в его руках!

И надо же случиться ! Вскоре
Он в телефонном разговоре
Вдруг «старой дурой» сгоряча
Назвал … супругу Ильича.
И та в слезах бросает мужу:
- Хам нашей партии не нужен!

Ильич взбешён – в негодованье
Он тайно пишет завещанье:
«Снять срочно Сталина с поста –
Решенье это неспроста:
Он груб, к коллегам нелоялен,
Большая власть в его руках
Теперь в меня вселяет страх …»
Об этом узнает и Сталин.
. . . . . . . .
А Сталину, конечно, ясно:
Это  - конец его карьеры,
И если он не примет меры,
Годы потрачены напрасно.

Но в ГПУ ведь есть Ягода –
Умен, догадлив от природы,
Большой специалист по … ядам.
Там человек он небольшой,
А может стать его главой …
И вот Ягода уже рядом –
Задание ему не ново,
И он все понял с полуслова …

Ну, а спустя тринадцать лет
Ягоду Сталин расстрелял.
За что? Сомнений в этом нет –
Ягода слишком много знал …

Да что Ягода? Главный враг
Лев Троцкий тоже много знал.
Он, в Мексике живя, писал:
«В те дни и я попал впросак …
Теперь все факты воедино
Открыли жуткую картину:
Она отбросила сомненья –
Пред Сталиным была дилемма:
Или покорно ждать смещенья,
Или, рискуя, бить с плеча,
И он решил эту проблему,
Ускорив гибель Ильича».
. . . . . . . . .
И вдруг сообщение, как гром:
Ушел из жизни Ленин –
Траур, растерянность кругом,
Лишь Сталин себе верен.
. . . . . . . . .
Повсюду успевает он –
Руководитель похорон,
Дает он клятву Ильичу:
- Соратники плечом к плечу
Будут крепить страну Советов
В сиянье ленинских заветов!

В глубокой скорби этих дней
Сооружают Мавзолей,
Но Крупской важное сообщенье
Соратников ввело в смятенье:
- Похоронить Ильич просил
Среди родных ему могил!

А Сталин возмущенно, грубо
Отрезал, процедив сквозь зубы:
- У партии свои задачи,
И я отныне не шучу:
Если не смолкнешь, Ильичу
Мы … новую вдову назначим!
   БОРЬБА  ЗА  ВЛАСТЬ
В узком кругу Политбюро,
Где ленинское завещанье
У всех буквально на устах,
Вдруг Сталин – как всегда хитро –
Изображая покаянье,
Просит сместить его с поста.

Но Каменев, Зиновьев – оба
Не любят Троцкого особо,
Они его, как человека
Не мыслят в должности генсека.
Пусть лучше Сталин остается –
Им это … кровью отольется.
. . . . . . . .
История нас учит едко,
Что революция нередко
Сжирает и своих детей –
Носителей ее идей.

И Троцкий – первый в виде «пробы»
В меню прожорливого Кобы.
Пока он сослан в Казахстан,
А чуть попозже – за границу.
Что ж, впору Сталину гордиться:
Он начал исполнять свой план.

Хоть были и шипы и розы,
Теперь, как лидер, он окреп –
Сначала канул в Лету НЭП,
А на повестке дня колхозы,
Где из трудяги – мужика
Создали образ кулака.
А всем известно, что кулак
Советской власти злейший враг.
Сталин не тратит время зря –
Расстрелы, пытки, лагеря.

Развал деревни, голод, плач …
Такое не могло присниться:
Кремлевский душегуб, палач
Хлеб отправляет … за границу?!

На брошенный ему укор
Сталин вскричал: - Все это вздор!
И, раздражаясь, вошел в раж:
- Пусть дохнут  - это саботаж!

Только теперь в Политбюро
Познали с опозданьем
Его кровавое нутро,
Но все хранят молчанье.
. . . . . . . . .
С женой, увы, не все как надо,
В их отношеньях веет холод,
Нередки ссоры и разлады …
- Мучитель! Вверг народ ты в голод! –
Надя кричит ему в слезах –
Довел до срыва сына Яшу,
Губишь меня, страну всю нашу,
В которой ты посеял страх …

А утром Надю …в луже крови
Нашли, а рядом пистолет.
Сталин изрек, нахмурив брови:
- В самоубийстве смысла нет …
. . . . . . . . . .
Спустя всего лишь пару лет
На  «съезде победителей»
Все делегаты скажут «Нет!»
Кремлевскому мучителю.

При этом сотни голосов
В генсеки прочат Кирова,
Но Сталин ко всему готов
И их победа … пиррова.

А что же Киров – «друг сердечный»?
Он верит Сталину беспечно,
А тот уж вынес приговор …
И Киров, выйдя в коридор,
Убит был выстрелом в упор.

Дальнейшее давно известно:
Запущен маховик террора.
И, сея страх, довольно скоро
Он воцарился повсеместно.

Своей жестокости в угоду
Не пощадил он никого –

Он объявил войну народу,
Который возносил его…
   ПОД  ЗНАКОМ  СТРАХА
Есть много знаков Зодиака:
Стрелец, Лев, Овен, Дева, Рак …
Теперь по воле вурдалака
По всей стране единый знак:
В аулах, селах, городах
Ему одно названье – страх!
. . . . . . . .
Раскольников  - полпред в Софии
Имел заслуги столь большие …
Он срочно вызван был в столицу.
Но, зная, что в стране творится,
Что вызван он на суд кровавый,
От незаслуженной расправы
Бежал в Париж, оттуда – в Ниццу.

И был объявлен вне закона.
За ним охота неустанно
Идет. А сам он возмущённо
Пишет кремлевскому тирану:

«Безмерен список преступлений,
Невинных жертв, их осуждений …
Удасться ль избежать ареста? –
Никто не знает … Ваше место
Одно – скамья для подсудимых,
Где вы врагов судили мнимых.

Народ осудит вас, убийцу –
За все, что с Родиной творится!»
А сам был найден … мертвым в Ницце…
    НЕТ  ЕМУ  ПРОЩЕНЬЯ!
Сталин, не ведая сомнений,
Вершил судьбу своей страны.
И вдруг «учитель, мудрый гений»
Впал в шок от грянувшей войны.
. . . . . . . . .
И вот на фронте неудачи,
За пораженьем пораженье –
Вождь в шоке заперся на даче
В мучительном уединенье.

Когда же все Политбюро
К нему приехало на дачу,
Он леденеющим нутром
Решил: арест и не иначе.

Но Молотов к своему патрону
Взывает с робкою мольбой:
- Вернитесь управлять страной!
Возглавьте лично оборону!

Они его ответа ждали …
Он фразу проронил одну:
- Оставил Ленин нам страну,
А с вами мы ее  … просрали!
. . . . . . . . . .

«Победа – пусть любой ценой!» -
Вот его сталинское кредо,
И командир за каждый бой,
Коль не одержана победа,
Расплачивался головой.

Четыре года испытаний,
Боев жестоких, жертв, страданий –
Все выдержано непреклонно!
Победы страшная цена –
Погибших … тридцать миллионов!
И в этом Сталина вина!

Не жертвы Сталину ужасны,
А то, что он вдруг понял ясно:
Геройство проявив в боях,
Народ утратил прежний страх.

И чтоб держать его под прессом,
Он начал новые процессы:
Безродные космополиты,
Антифашистский комитет –
Вновь тюрьмы, лагеря забиты
И никому пощады нет!
 . . . . . . . .
Сталин заметно постарел …
Деяние последних дней –
Арест «врагов»: «убийц – врачей»,
Но их казнить он не успел.
А всех евреев без разбора
Уже готовились сослать
В район Приморья и Печоры …
Планы жестокие сорвать
К великой радости евреев
Смогла лишь только смерть злодея.

В морозной мартовской ночи
Беспомощный на ближней даче
Он в луже собственной мочи
Лежал … Могло ли быть иначе?

Нет, не могло … Ведь тридцать лет
Безжалостно за годом год,
Страны уничтожая цвет,
Держал он в страхе свой народ.

И потому в предсмертный час
Никто тирану не помог …
Он, вперив свой ужасный лик
В грозно нависший потолок,
С усильем руку вдруг поднял,
Словно кому-то угрожал,
И душу дьяволу отдал …

Калигулу и Чингисхана,
Нерона, Борджа, Тамерлана
(В Европе звали так Тимура) –
Эти зловещие фигуры
Сталин затмил жестокой славой,
Имя ему – Палач Кровавый!

Но ведь и Черчилль тоже прав,
Как-то о Сталине сказав:
«Страну с крестьянскою сохой
Сделал державой мировой!»
Пусть так. Но нет ему прощенья
За злодеянья, преступленья!
ЗЛОДЕЙ  ИЛЬ  ГЕНИЙ?
Есть такое расхожее выражение: «С классиком не поспоришь». Зачастую, это, действительно, так. Среди классиков мировой литературы Вильям Шекспир занимает особое место. Его блестящие произведения – «Гамлет», «Ричард Третий», «Отелло», «Макбет» и другие уже более четырех столетий волнуют сердца и умы читателей.
Все это так. Но в последние годы исследователи творчества великого драматурга не раз указывали на то, что Макбет, которого Шекспир представил миру кровавым узурпатором, на самом деле первым объединил Шотландию, создал шотландскую армию и флот, издал целый ряд гуманных законов. Зачем же Шекспир вопреки  известным (и ему в том числе!)  фактам сделал из Макбета злодея? На этот вопрос есть только один ответ.
Трагедия «Макбет» написана в 1606 году, когда в Шотландии правил король Яков Первый Стюарт. «Коварный, завистливый, сластолюбивый и трусливый монарх», как охарактеризовал Якова Первого Чарльз Диккенс, за неугодную ему пьесу разогнал один из театров, а актеров посадил в тюрьму. Не желая рисковать своим театром, Шекспир решив угодить королю, изобразил Макбета узурпатором и коварным злодеем, а основоположника рода Стюартов Банко – его  невинной жертвой. Так что пока остается открытым вопрос: кто же Макбет – злодей иль гений?
  Часть первая. ЗЛОДЕЙ
После кровавого сраженья
Макбет и Банко, торжествуя,
Сообщить монарху весть благую
В победном скачут упоенье.

В тумане утренней поры
Летят, коней своих пришпорив,
И вдруг три ведьмы, три сестры
Возникли на пути героев.

- Ты, Макбет, будешь награждён,
Тебе великий жребий дан:
Твой первый шаг – кавдорский тан,*
А вслед за ним – шотландский трон.

Ты ж, Банко, жаркими боями
Возвысил свою славу, честь
Не ты – хоть подвигов не счесть,
А внуки станут королями …
. . . . . . . . .
Король на троне в центре зала:
Мои герои, славлю вас!
Свершили оба вы немало
И вот настал награды час!

Мне изменил Кавдора тан*,
Но, невзирая на обман,
Повержен вами враг заморский!
Теперь ты, Макбет, тан кавдорский!
 . . . . . . . . . .
*Тан – правитель одной из областей Шотландии

- Что скажешь, Макбет? – Что скажу?
Я вам, мой Государь, служу
Не ради титулов, наград –
И впредь служить вам буду рад!
А сам смекнул: «Ждать не пришлось –
Одно пророчество сбылось!»

Король Дункан изрек, вставая:
- Я Банко к сердцу прижимаю!
Добавить к этому я рад,
Что Макбет дорог мне, как брат!

А леди Макбет, как сестра!
И, выполняя сердца зов,
Сегодня я гостить готов
У Макбета вплоть до утра.
. . . . . . . . .
А леди Макбет, встретив мужа,
Едва узнав о предсказанье,
Воскликнула: - Прочь колебанья!
Ведь трон тобой в боях заслужен!

- Бог мой, в тебя вселился бес!
- Пусть так. Король у нас гостит –
Это знамение небес!
Так будь же тверже, чем гранит!

Я напою снотворным стражу …
Когда заколешь ты Дункана,
Я его кровь на них размажу,
Мол, он убит своей охраной.

При всех, изображая гнев,
Ты, Макбет, верный долгу чести
На стражу бросишься, как лев,
И их убьешь в порыве мести.
. . . . . . . . .
Удался их злодейский план –
Убит во сне король Дункан,
Но Малькольм, старший сын Дункана,
Конечно, понял: не охрана,
А Макбет – истинный убийца,
С ним предстоит ему сразиться.

Но это в будущем. Пока
Готова Макбета рука
Столь же безжалостно и рьяно
Убить и сыновей Дункана.
. . . . . . . . .
Король Дункан предан земле …
Макдуф и Росс из его свиты
Горем подавлены, разбиты.
- Мы, Росс при новом короле
С тобой уже не фавориты.

- А где же сыновья Дункана?
Они исчезли как-то странно,

И это их исчезновенье
На них наводит подозренье.
- Убить отца вполне резонно:
Ведь Малькольм же наследник трона.
- Теперь уж бывший, так как днём
Стал Макбет новым королём.
. . . . . . . . .
Тебя я, Макбет, поздравляю!
Теперь наверняка я знаю:
Третье пророчество сестер,
Пусть и не скоро вступит в силу.
Мы, старые, сойдем в могилу,
И в королевстве с этих пор
Мои потомки будут править,
Чтобы навек мой род прославить.

Надеюсь, ты со мной согласен?
- Мой Банко, дорог уговор!
И вдруг подумал: «Он опасен –
Сам себе вынес приговор!»
. . . . . . . . .
Во власти дьявольских стремлений
Макбет не ведает сомнений:
«Мой род не меньше благороден,
Чем Банко – пусть мечтает он …
Жаль, что мой скипетр бесплоден
И нет наследника на трон.
. . . . . . . . . .

Макбет слуге: - Где эти люди?
- Мой государь, они вас ждут.
- Зови, для них работа будет,
Я щедро оплачу их труд …

Ну, господа, за вами слово!
Но правда ль, что вам Банко – враг?
- Да, государь наш, это так,
И мы убить его готовы!
. . . . . . . .
Мой Макбет, чем ты огорчён?
Ликуй – ведь ты уже король!
Отныне это – твоя роль!
- Род Банко целится на трон …

- Но жизнь их не вечна тоже,
И всякое случиться может …
- Моя голубка, ты прекрасна!
Тебе и мне, конечно, ясно:
Зло не дает остановиться –
Засасывает как трясина:
Убиты будут Банко с сыном –
Сегодня все должно свершиться.

В моей душе растет тревога:
Мы можем ведь прогневить Бога …
- Будь, Макбет, весел средь гостей,
Притворство – сила королей!
. . . . . . . . .
Прошу гостей занять места,
Я счастлив и мои уста
Готовы славить всех вокруг –
Каждый из вас мне брат и друг!
. . . . . . . . .
Макбет притворно: - Не все в сборе,
Не вижу Банко за столом –
Далек отсюда его дом,
Должно быть, он прибудет вскоре.

(Влетел дух Банко в этот миг,
На место Макбета  сел он).
Увидев дух, Макбет поник,
Издав протяжный, жуткий стон.
. . . . . . . .
Лорд Росс: - Король наш нездоров,
Ведь речь его – набор из слов,
Слов, потерявших смысл, суть –
Он просто должен отдохнуть!

Все гости, кланяясь, уходят ...
Макбет жене: - Он здесь опять!
С ума взгляд Банко меня сводит!
- Ты, впрямь, устал, ложись-ка спать!
. . . . . . . . .
Малькольм и Макдуф у дворца:
- Мы в Лондоне от подлеца
Нашли приют, а дома гнёт –
Рыданья вдов и плач сирот.
. . . . . . . . . .
- Готово войско англичан,
И Сивард поведет нас в бой,
И ненавистный нам тиран
За все заплатит головой.
. . . . . . . . . .
Дама придворная -  врачу:
- Увидите вы, доктор, сами,
Как леди Макбет, взяв свечу,
Бродит по комнатам ночами.

- Скажите, с ней это давно?
- Ни звука! Вот она идёт,
Шепча: «Еще одно пятно
Кровавое!» и руку трёт.

И леди Макбет со свечой
Проходит, страх в ее глазах:
- Сколько ни тру, а кровь со мной –
Кровь убиенных на руках! …
. . . . . . . . .
 Реют знамена, бьют барабаны …
Макбет  - слуге: - Ну, доложи!
- Вас, государь, предали таны …
- Я не желаю слушать лжи!

- Это не ложь! Молю я Бога
Помочь, хоть стены в Дунсинане

Крепки, солдаты – англичане
Идут на штурм, их слишком много!
. . . . . . . . .
Битва жестокая кипит,
Мечей повсюду слышен звон.
Сивард с мечом в руке: - Где он?
Не тот ли, что к кустам бежит?
. . . . . . . .
Они в бою непримиримом
Схватились. Сивард наступал,
Вот он удар нанес, но мимо
И тут же … замертво упал.
Ликует Макбет: - Я непобедим!
Но Макдуф вдруг предстал пред ним.
. . . . . . . . .
Недолго битва их кипела:
Вперед рванулся Макдуф смело,
И он всей силою своею
На Макбета обрушил меч.
Удар – и голова злодея,
Кровь источая, пала с плеч …
. . . . . . . . .
Гремят победно барабаны,
Знамена реют на равнине.
Пред войском Малькольм, лорды, таны,
И Макдуф восклицает страстно:
- О, Малькольм, вы – король отныне
Нашей Шотландии прекрасной!

Король, вверх руки простирая:
- Благодарю вас вновь и вновь!
Была у всех нас цель святая,
И слава тем, кто пролил кровь
Во имя чести и свободы!
 А впереди пред нами годы
Лечения кровавых ран,
Что Родине нанес тиран …
   Часть вторая. ГЕНИЙ
Таким в течение столетий
Мы знали Макбета – тирана,
Но все меняется на свете:
И Макбет … стал другим нежданно.
. . . . . . . . . .
С легкой шекспировской руки,
Известным фактам вопреки,
Старым и добрым был Дункан,
Здесь-то и кроется обман.

В истории легко найти –
Ему чуть больше тридцати
В момент восшествия на трон,
К тому ж ленив, бездарен он.

Это привел неоспоримо
В своих трудах Айзек Азимов.
Чем же еще он знаменит –
Король Шотландии Дункан?
Тем, что пять раз был в войнах бит,
Вызвав восстание дворян.
И во главе их Макбет встал,
Но он бы никогда не стал
Дункана убивать во сне,
Как мы читаем у Шекспира,
Другое дело – на войне,
Как воин, чтил он «честь мундира».

Итак, в бою у Дунсинана
Убили короля Дункана.
Но лично Макбет или нет –
Кто может дать на то ответ?

Вот так стал Макбет королём …
И факты говорят: при нём
Настала славная эпоха.
Профессор Коуэн писал:
«Голод шотландцев миновал,
И люди стали жить неплохо …»

При Макбете  - не плач и стоны,
А радость многих матерей:
Ведь он впервые ввел законы
В защиту женщин и детей.

Он также первым создал флот,
Усилил армию, границы –
Страна, переживая взлёт,
Смогла при нем объединиться.
. . . . . . . .
Все это знал великий бард,
Знал, но не мог писать открыто –
Тут-то «собака и зарыта»:
Ведь Яков Первый был Стюарт,
А по легенде этот род
От Банко линию ведёт.

И следует простой приём:
Раз Банко не был королём,
Корону Макбет захватил,
А Банко … просто он убил.

Яков бездарный был король,
К тому же слыл он самодуром:
Он, театры все взяв под контроль,
Ввел свою личную цензуру:
Что не по нём – всех гнал он сдуру!
Спасти свой театр цель имея,
Бард сделал Макбета злодеем …
  Часть  третья. КТО  ЖЕ  ПРАВ?
Итак, два Макбета пред нами …
Один – убийца и злодей,
Второй – великими делами
На благо родины своей
Достоин самых добрых слов.
Где ж правда? Вряд ли кто готов,
Взглянув сквозь толщу сотен лет,
Дать вразумительный ответ.
. . . . . . . .

Парламентарии страны
Теперь уже убеждены,
Что Макбет славный быль король
И грандиозна его роль …

Много столетий перед миром
Царит авторитет Шекспира.
И потому-то вывод ясен:
Весь этот бурный всплеск страстей
Прозревших наконец людей
В защиту Макбета напрасен.
И, как мы все не сожалеем,
Быть вечно Макбету злодеем …
 
 МАЛЬЧИШКА  ПО  ИМЕНИ  КОЛЯ
В середине апреля этого года я получил из Российского Культурного Центра (РКЦ) приглашение участвовать в международном поэтическом конкурсе в честь 65-летия Победы. В этот конкурс, организованный Московским Союзом общественных объединений обществ дружбы с народами зарубежных стран, я вступил под прекрасным  олимпийским девизом: «Главное – не победа, а участие!»
 Святая и чистая наивность! Впрочем, такая же чистая наивность, какими были организованные Пьером де Кубертеном первые Олимпиады! Тогда спортсмены – чистые любители состязались только ради одного: выявить, кто из них сильнее, кто пробежит быстрее и кто прыгнет выше. И не было в этих Олимпиадах, в отличие от современных, никакой политики, рекламного смрада, многотысячных призов, миллионных прибылей организаторов, закулисных махинаций и интриг! Все было чисто и открыто!
Читая эти мои воспоминания, легко убедиться, что за многие годы о Великой Победе советского народа и его союзников над фашистской Германией мною, увы,  не написано ни одной строчки. Так что пришлось начинать, как говорится, «с чистого листа». Тем паче, что восприятие и ощущения  Победы, одержанной 65 лет назад, конечно, не столь остры, какими они были, скажем, в 40  – 50 – е годы. Тем не менее, я решил «тряхнуть стариной» - ведь главное, как я уже говорил, не победа, а участие. Тем паче, я думаю, что для победы в таком большом конкурсе у меня  «кишка тонка».
Я долго думал: что же написать? Уже сам факт этих раздумий о многом говорит. Ведь когда-то я для себя определил главный принцип: «Поэзия – это порыв ликующей или страдающей души человека!» А тут – мне стыдно в этом признаться! – этого порыва … не было. Помучившись с недельку, я все же написал и послал жюри Конкурса мини – поэму «Мальчишка по имени Коля»….
Несмотря на то, что это «мини-поэма», я приведу здесь лишь ее отдельные фрагменты. «Ага, стыдно давать написанное целиком!»  - наверное, подумал кто-то. Нет, не стыдно! Зачем представлять читателям то, что  написано без  присущего мне порыва!?
   МАЛЬЧИШКА ПО ИМЕНИ КОЛЯ
В те дни, как многие мальчишки,
Отличником мечтая стать,
Уже в дверях целуя мать,
Бежал Коля в школу вприпрыжку.

Он пылкой, юною душой
Не мог нарадоваться жизни
И пел, гордясь родной страной,
«Ну-ка, солнце, ярче брызни!»

И вот позади третий класс,
За ним пионерское лето –
Сияющим солнцем согрето
Веселье ребячьих проказ,
Купанье, палатки турбаз …
А жизнь так счастьем полна!
Но тут вдруг грянула война …

И все изменилось в мгновенье:
Разрывы снарядов и мин,
Сигналы тревог, затемненье.
Сирены пожарных машин.
. . . . . . . . . .
Снаряды, бомбы – нет конца
Фашистским преступленьям …
И тут вдруг с фронта извещенье
О гибели отца.

В отчаянье Коля рыдает,
А мама, вся скорби полна,
Обняв его, тихо роняет:
«Крепись, сынок, это – война» …

Сирен зловещих завыванье,
Бомбоубежищ мрак,
Людское горе и страданья,
И голод – самый страшный враг.
. . . . . . . . .
Да, трудно передать  в словах,
Как ленинградцы еле-еле
Порой держались на ногах,
И все, что попадалось, ели:
Рвали крапиву, лебеду –
Все заменяло им еду …


Как тяжко было видеть Коле:
Еле бредущий человек,
Совсем уже без сил и воли –
Не в силах даже и стоять,
Вдруг обреченно падал в снег,
Чтобы уже не встать …

Беспомощны многие, жалки …
И Коля ходил по дворам,
Где часто гасил «зажгалки»
И помогал старикам.

Война беспощадна, сурова,
И в эти жестокие дни
Похвальное женщинам слово –
Как много делали они!

Работа в заводских цехах
И заготовка дров,
Под бомбами, гоня прочь страх,
Рытье траншей и рвов.
Для раненых сдавали кровь,
И каждый день – все вновь и вновь …

И все ж стало легче чуть-чуть:
Открылся по Ладоге путь,
И эта трасса ледяная
«Дорогой жизни» названа –

По ней, ленинградцев спасая,
Продукты им слала страна.

Нередко в авианалётах
Бомбы фашистских самолётов
Топили несколько машин
В пучине ладожских глубин …
. . . . . . . . .
Блокада … Во многих местах:
На грядках в парках и садах
Сажали люди понемножку
Лук, брюкву и картошку.

А на окраинах заводы
Свои имели огороды,
И Коля с группою ребят
После дневной работы
Гостили часто у солдат
Одной стрелковой роты.

Однажды молодой солдат
Дал Коле в руки автомат –
Мальчишка полон восхищенья!
И вдруг … упал от истощенья.

Ах, дети! Блокадные дети!
Им тяжелее всех на свете –
Невинные жертвы войны,
Войны беспощадной, суровой,
Они день за днем голодны …

Бывая у бойцов порою,
Коля ходил тропой лесною…
Идя о лесу как-то раз,
Увидел Коля двух солдат.
«Чужие!» - он решил тотчас.
И впрямь, шли  они наугад,
Заглядывая в карту –
Мальчишка, подавшись азарту,
Шел вслед, не спуская с них глаз.
. . . . . . . . .
И тут  один из чужаков,
Услышав треск, без лишних слов
Вдруг выстрелил в сторону Коли –
В крови весь, страдая от боли,
С усилием сделал он вид,
Что наповал убит.

Враги ушли … Коля мгновенно,
Дрожа от боли и от страха,
Тотчас же, разорвав рубаху,
Перевязал колено.
И с болью, горем попалам
Заковылял к бойцам …

Хотя враги в лесную даль
Ушли, там их ждала засада,
А Коля получил медаль
«За оборону Ленинграда»!
. . . . . . . . . .
О, Ленинград! Все вынес он!
Бомбежек и обстрелов гром,
Руины, пустые глазницы окон …
Хоть смерть стучалась в каждый дом,
Все девятьсот блокадных дней,
Дух его стал еще сильней!

Как ленинградцы были рады,
Узнав о снятии блокады!
Анна Ахматова писала:
«Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз,
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слёз…»

Да, ленинградцы до конца
Под градом бомбежек, свинца
Являли мужество и волю,
И в их рядах – герой блокады Коля!
Итак, конкурс стартовал! Проходит месяц, два, три – о конкурсе ни слуху, ни духу! Может быть, он проходит под грифом «Совершенно секретно»? Тогда почему с участников «засекреченного конкурса» не брали подписку о неразглашении? Спустя пять с половиной месяцев я все же имел наглость поинтересоваться: каковы результаты конкурса, кто его победители, какое место занял я? И, надо же, получил ответ: «О  результатах конкурса Вам будет сообщено после подведения итогов. С уважением. Администрация РКЦ». Прочитав «С уважением. Администрация РКЦ», от умиления я даже прослезился. Умилялся я целых два месяца.
И вот сегодня умиление испарилось. Как сон, как утренний туман! Впрочем, не стоит никого обвинять. Помните у Михаила Жванецкого про председателя Горисполкома, который приглашал в свой город, заверив в том, что приезжих ждут комфортабельные гостиницы и пансионаты. И когда персонажи Жванецкого приехали в этот город, у них возникло ощущение, что их там не ждали. «А что – нормально, Григорий! Отлично, Константин! А у нас с собой было! … Нас много, их мало. Нас должно быть меньше!»  Так вот в чем дело! Но если так, то объявили бы меня в этом конкурсе «персоной нон грата» и все стало бы ясно.  Тем паче, что эта мини-поэма мне явно не удалась!
Однако спустя неделю  я изменил свое мнение. Как же я раньше не догадался!? Я вспомнил, что комиссия Уоррена, назвав Ли Харви Освальда убийцей – одиночкой президента США Джона Кеннеди, объявила, что секретные документы по этому громкому делу будут преданы огласке спустя … 75 лет, то есть в 2038 году. Как говорится, простенько и со вкусом! Может быть, и с конкурсом дело обстоит так же? Ну, так бы сразу и сказали! То есть в 2085 году на моей могиле установят табличку: «Участник поэтического конкурса 2010 года Виктор Песин занял в нем 121-е (или 236-е – сегодня сказать невозможно, ведь дело-то секретное!) место. И справедливость восторжествует, если вообще такой конкурс проводился …
А теперь – пошутили и хватит! Я, уважая администрацию Российского Культурного Центра, думаю, что эта нечистоплотная возня вокруг конкурса – дело рук работника, курирующего культурно-просветительскую работу. В общем, достойный работничек на столь важном поприще … Месяц назад я получил из РКЦ письмо, в котором мне столь же любезно предложили поучаствовать в очередном конкурсе. Надо ли говорить о том, что повторно наступить на те же самые грабли я не решился …
ГЛАВА 10.  ПРОЗА
«ВОЛШЕБНЫЙ  ДАР  КАИССЫ»
О своей первой книге «Волшебный дар Каиссы» я уже рассказал в одной из предыдущих глав. Добавлю лишь, что спустя 15 лет в петербургском издательстве «Акра» вышло второе издание этой книги, являющее собой симбиоз дополненной первой книги и органически вплетённых в сюжет фрагментов поэмы «О, шахматы, игра богов!».

«ЖИЗНЬ  ДЖОВАННИ ЛЕОНАРДО»
Это – небольшая повесть о сильнейшем  шахматном игроке ХУI века. Действие происходит в Италии и Испании в годы правления Папы римского Павла IУ и короля Испании Филиппа II. В повести прослеживаются три сюжетные линии:
- жестокая борьба двух шахматных корифеев того времени Джованни Леонардо и испанца Рюи Лопеса. Их сопровождаемое коварными интригами непримиримое единоборство происходит во дворце  в присутствии всемогущего монарха Филиппа II.
- Пылкая и, увы, трагическая любовь Леонардо  и его юной ученицы Джулии
- Печальная судьба итальянского еврея Давида, чудом избежавшего сожжения на костре инквизиции.
Все это происходит на фоне важнейших исторических событий того времени – кровавых деяний ордена иезуитов, противостояния самых могущественных королевских династий Европы – Испании, Франции, Англии, печальной участи наследника испанского престола Дона Карлоса и других.
«БЕДНАЯ  РОССИЯ» ( Дворцовые перевороты в России ХУIII века глазами школьников)
Действие происходит в наше время на уроках истории в 9-м классе одной из санкт-петербургских школ. Среди учеников класса выделяются юный поэт, несколько интеллектуалов и обычных подростков, а также всеобщий любимец  - недотепа по фамилии Недоносков. Поначалу уроки истории ведет преподаватель прежних советских времен, ярая сталинистка, ни на шаг не отступающая от от школьной программы и официальных партийных инструкций. Когда же на смену ей приходит молодая современная учительница, сразу же создавшая в классе непринужденную обстановку, уроки истории проходят в живой, веселой атмосфере. Ребята раскрываются, и многие из них проявляют живой интерес и незаурядные знания российской истории. «Раскрывается» и недотепа, реплики которого то и дело вызывают повальный смех одноклассников.
При этом по ходу занятий неожиданно открывается новый, немыслимый в советские времена  взгляд на легенды об Иване Сусанине, Козьме Минине и других исторических личностей. А опровергающие прежние установки в описании деятельности Петра Первого, Петра Третьего и других российских царей новые факты убеждают ребят в том, что историческая наука требует не слепого зазубривания материала, а честного и творческого осмысления важнейших исторических событий.
А название «Бедная Россия» - это знаменитая реплика князя Безбородко, наблюдавшего за тем, как спешно примчавшийся из Гатчины в день смерти императрицы Екатерины Второй ее сын Павел с ненавистью сжигал в камине секретное завещание матери, передававшей российский престол не сыну, а ее внуку Александру.
«НЕ  ПОЛЕ  ПЕРЕЙТИ …»
Это воспоминания о моей маме. Обычно в воспоминаниях фигурируют знаменитые, известные многим люди. «… я – не более, как смиренный червь …», - сказал как-то о себе гениальный немецкий композитор Джакомо Мейербер. Если так оценил себя признанный гений, то что уж говорить о безвестных, ничем не примечательных людях. Одним из таких самых простых людей была моя мама. Скромная, доброжелательная, очень рано потерявшая мужа мама  прошла в военные годы сквозь ужасы эвакуации, голода и  скитаний.  В послевоенные годы ей пришлось испытать унижения и кошмары искалечившего ее физически и морально сталинского ГУЛАГа, но, несмотря на все тяготы жизни, мама воспитала двух своих сыновей. Она была как бы олицетворением советской женщины  в период полного беспредела и беззакония преступного сталинского режима.
Кроме того, в этих воспоминаниях мне захотелось рассказать сегодняшней молодежи о наиболее интересных  событиях тех лет, которые для них являются «дремучей стариной». Тех лет, когда их бабушки и мамы радовались жизни и страдали в тяжелые годы испытаний, то есть о суровых годах войны с гитлеровской Германией, злодеяниях сталинского режима, робких надеждах хрущевской оттепели, безликости брежневского периода и неудавшейся горбачевской перестройке.
Ну, а главная мысль этих воспоминаний о маме: даже в самые трудные годы своей жизни она находила в себе силы оставаться человеком в самом высоком смысле этого слова …


«СКАЖИ  МНЕ, КУДЕСНИК ,,,»
В этом небольшом произведении читатель вновь встречается с полюбившемися автору ребятами из 9-б класса и их любимой учительницей истории. На этот раз тема, предложенная Аллой Сергеевной своим ученикам – величайшие пророки человечества.
Учительница объясняет ребятам, в чем заключается различие между футурологами, ясновидящими, пророками и астрологами и называет наиболее известные их имена. Затем уже сами школьники рассказывают о самых знаменитых пророках человечества. Это – Моисей, Иисус Христос, Магомет, Заратустра, Мишель Нострадамус, Серафим Саровский, Авель Вещий, Вольф Мессинг и Ванга. Все выступления ребят, в которых ярко раскрываются выдающиеся личности названных великих пророков, проходят в живой, творческой атмосфере и, по существу, превращаются в оживленные диспуты.
В заключение учительница предлагает каждому из выступавших назвать трех самых выдающихся по их мнению пророков, после чего она объявляет результаты этого своеобразного состязания, победителем которого «вышел» Мишель Нострадамус…
«ГЕНИИ  ДОБРА  И  ЗЛА»
Эта работа – такого же формата и объема, как и предыдущая. И вновь читатель оказывается в том же классе и с теми же учениками. И я, предвидя недоумение некоторых читателей, в главе «От автора» объясняю свою позицию: несмотря на огромную разницу в возрасте, ребята из 9-б и их учительница истории стали моими добрыми друзьями. В отличие от большинства своих сверстников, жаждущих в будущем дешевой славы и легких заработков, идеалы этих ребят неизмеримо выше. Недаром Алла Сергеевна назвала их «золотым фондом», который сегодня так необходим стране.
В своем вступительном слове учительница определяет понятия «добро» и «зло». Добро – это деяние на пользу, на благо людям, а зло, по меткому выражению академика Дмитрия Лихачева, «агрессивное противостояние добру». Но ведь одно и то же деяние можно оценить, как добро и одновременно, как зло. И школьники на примерах физиков- ядерщиков или изобретателя динамита Альфреда Нобеля успешно разрешают эти  противоречия.
Далее ребята, выбрав по одному гению добра и зла из заранее составленного Аллой Сергеевной перечня, выносят свои выступления на суд товарищей. Вот эти пары гениев (первый – добра, второй- зла): Сократ – Нерон, Леонардо да Винчи – Дракула, Шекспир – Торквемада, Альберт Эйнштейн – Иван Грозный, Вольфганг Амадей Моцарт – Иосиф Сталин, Чарли Чаплин – Адольф Гитлер, Никола Тесла – Усама бен Ладен, Альберт Швейцер – Наполеон Бонапарт, далее – оба гения добра:  Юрий Гагарин – Пеле, мать Тереза – Михаил Таль. Рассказы и их обсуждения, как и повелось в этом классе,  проходят в живой и непринужденной атмосфере.
«НА  ФИНИШНОЙ  ПРЯМОЙ»
Это всего лишь небольшое эссе о финишной прямой жизни, одиночестве и старости. Завершаются эти размышления шутливым стихотворением «Похвала старости», которое приведено мною в главе «Избранные стихи».
«ОСУЖДЕНИЕ  ДЬЯВОЛА»
В  последний раз я приглашаю читателей в ту же школу и в тот же, правда, теперь уже 10-б класс. Почему в последний раз? Потому, что эти славные юноши и девушки успешно окончат школу, и дальше каждый из них пойдет по своему жизненному пути. Пути, не сомневаюсь, трудному, но честному, готовые отдать свои знания и силы для торжества в России подлинной свободы и демократии.
Словно понимая, что ее любимые птенцы совсем скоро выпорхнут из их школьного гнезда, учительница истории проводит с ними главный, по ее мнению, урок: осуждение убийцы миллионов советских (и не только советских!) людей Иосифа Сталина и созданной им преступной сталинской системы. Алла Сергеевна и ее ученики осуществляют то, на что так и не решились за прошедшие после смерти кровавого тирана десятилетия руководители Советского Союза, а теперь и Российской Федерации. Своими силами они проводят судебный процесс, гневно осуждая злодеяния Сталина и сталинского режима.
Конечно, этот судебный  процесс не имеет никакой юридической силы и, скорее всего, напоминает игру. Но даже и в этом случае ребята и их учительница истории утверждаются в своей честной гражданской позиции, в твердой вере торжества закона и справедливости в России.


ПОСЛЕСЛОВИЕ  АВТОРА
Итак, перевернута последняя страница этого «полного собрания сочинений». Найдут ли эти воспоминания читателей? Если после издания своей книги «Не поле перейти», я ответил на этот вопрос отрицательно, то теперь, видя на двух сайтах Интернета – stihi.ru и proza.ru несколько тысяч своих читателей, я уже могу испытывать творческое удовлетворение.
А что касается широкой известности, славы, то меня это, конечно, не ожидает. Тысячу раз был прав Борис Пастернак, который утверждал:
Быть знаменитым некрасиво –
Не это поднимает ввысь.
Не надо заводить архивов,
Над рукописями трястись.

Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Как низко: ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех …
И этим все сказано … И если скромные мои писания помогут кому-то обрести подлинные ценности нашей жизни, значит, труд мой был не напрасен …