______
Предисловие
Если вы вдруг собираетесь прочесть следующий текст, то я просто обязан предупредить о деталях.
Это заурядная история про обычного молодого человека без цели в жизни, без идеалов и, наверное, даже без принципов, со своими косяками и закидонами. Вы будете смеяться, но это типичный герой нашего противоречивого времени и, к сожалению, посредственной литературы. Он глуп, но талантлив. Идеалистически красив и одновременно нарочито одиозен. Лицемерие и наигранная надменность – его главные козыри. Он каждый вечер одевается в свежую коллекцию пороков, а под утро едва ли помнит себя самого. В его жизни нет места подвигу, он не жертвует собой ради великого будущего, которого у него нет, не борется за судьбу отечества, в которое он не верит, не спасает африканских детишек от СПИДа и не испытывает угрызений совести, ввиду ее отсутствия. Он вообще по сути ничего не делает. По крайней мере, полезного, а значит он такой же, как вы, уважаемые 95%, чем-то хуже, чем-то лучше.
И не найдетесь, что в конце я выдам вам мораль сей унылой басни или, упаси боже, смысл жизни. Какая может быть мораль у молодого столичного повесы? Никакой. Только сплошные стенания, сомнения и нытье, бессмысленное и беспощадное под соусом вроде бы искренних чувств, которые порой напалмом выжигают все язвы уже испорченной двадцатилетней душонки.
Если вы еще не передумали, то приятного чтения и помните, что я вас предупреждал…
Калмыков Михаил – обыкновенный студент, который, однажды случайно написал школьное сочинение по Евгению Онегину на пять и решил, что имеет право создавать тексты, весьма отдаленно напоминающие настоящую литературу.
______
Посвящается моей унылой молодости, которая растрачивается еще более бездарно и бесполезно, чем у героя этой повести…
______
Порой мне кажется, что создавать думающую и чувствующую материю было большой ошибкой. Она вечно жалуется. Тем не менее, я готов признать, что валуны, горы и луны можно упрекнуть в некоторой бесчувственности.
Курт Воннегут
Нелегко быть ребенком, заключенным в теле взрослого мужика, страдающего амнезией.
Фредерик Бегбедер
Мудрено и трудно жить просто!
Иван Гончаров
______
Я открываю глаза, и в моей голове, словно кто-то поворачивает ключ зажигания. Я со скрежетом и сожалением возвращаюсь в мир, который имеет вредную привычку бить наотмашь по нервной системе. Первым, что мне приходится увидеть это глаза: большие, темно-темно карие, практически черные, они искренне улыбаются мне. Веки чуть заметно моргают, а русые, слегка взлохмаченные волосы закрывают смертельно-яркий, утренний свет. Следующее что я чувствую – это резкий и всепоглощающий запах кофе. Казалось, он проникает всюду и прежде всего в мою носоглотку. Я осматриваю ее снизу вверх: конечно, она уже успела слегка накраситься, почистить зубы и зачем-то надеть нижнее белье. Её маленькая ладонь скользит по моей груди, пощекотав её ногтями, и тишину разбивает звонкий, будто бы еще детский голос.
- С добрым утром, – тихо шепчет она, что впрочем, лишнее, потому как в этой однокомнатной квартире мы, судя по всему одни.
Девушка подносит ко мне кружку. На маленькой деревянной дощечке появляется пара аккуратно нарезанных сэндвичей. Губы изгибаются в приятной, наполненной заботой улыбке.
Это был бы типичный портрет любящей пары из классического ромкома, если бы я не почувствовал, как уголки моих заспанных глаз надломились в скрытом отвращении.
Как же я ненавижу эти завтраки в постель! (Еле сдерживаю себя, чтобы не сказать это вслух). Заливать жгучий, крепкий кофе в нечищеный рот, жевать в неудобном положении эти дурацкие бутерброды, ерзая и роняя крошки на простыни. Сплошное издевательство. И все это под ее довольным и милым взглядом, излучающим псевдо-мамину любовь. А потом еще распылятся в лицемерных благодарностях по дороге в ванну.
Однако все могло быть и хуже, посудите сами, я мог проснуться от храпа восьмидесяти килограммовой коровы или обнаружить себя на заблеванном полу какого-нибудь замкадного обезьянника. О таких фактах моей жалкой биографии я уже постепенно стал забывать. Что и говорить – зажрался.
Если попробовать отмотать пленку моей памяти на двенадцать часов назад, то на экране будет сплошное слайд шоу Казимира Малевича. Пустота. Бездна. Тьма.
Честно говоря, я намеренно забыл предупредить это милое создание о своем маленьком недуге. Дело в том, что я страдаю кратковременными приступами амнезии и, глядя, на это пучеглазое миловидное лицо, я не имею не малейшего понятия, кто она такая, и что я делаю на этой кровати с бутербродом за щекой. Стоит ли говорить, что воспоминания о событиях этой ночи также обошли меня стороной. Повернув голову в сторону окна, я замечаю шпиль сталинской высотки, и солнечный шарик, что так укоризненно бьет по глазам. Ну, я хотя бы в центре этого бестолкового города.
Наверное, мне можно только позавидовать, ведь любому нормальному молодому человеку в жизни хочется проснуться после адовой вакханалии и не помнить ничего, кроме самого факта, что ты на ней присутствовал, и это было естественно потрясающе. Никаких стыдливых подробностей и головных болей. Красота. Но, как и все в этом жестоком и прекрасном мире, моя особенность имеет обратную сторону медали – жуткие мигрени и повышенная чувствительность.
Именно поэтому без удовольствия проглотив её завтрак, я содрогаюсь от озноба и ударов наковальни в висках, распластавшись по душевой кабине в позе пьяного осьминога. Горячая вода, будто стигматами, царапает мне спину, я закрываю глаза и пытаюсь сконцентрироваться. И не волнуйтесь за меня, я уже привык. Впрочем, если очень хочется…
_____
Все началось, как вы уже догадались, в раннем детстве, когда мое еще девственное и неокрепшее тело попало в аварию. Начальная школа, рядовая экскурсия в зоологический музей. Все как обычно: полуразвалившийся икарус ковыляет по раздолбанному асфальту, неугомонные школьники не затыкаются, классный руководитель на переднем сидении флиртует с водителем, за запотевшими стеклами проносятся серо-кровавые девяностые. Заснеженные жигули трясутся на морозе, за безликими домами тускнеют купола церквей, все дружно едят сникерсы и убивают друг друга под музыку Майкла Джексона.
Я занят, тем, что развлекаю девчонок, изображая гида. Я стою в проходе, между креслами, лопочу какой-то бред в несуществующий микрофон. Девочки заливаются, мальчики гогочут. Меня шатает и я, воспользовавшись ситуацией, картинно заваливаюсь на Лену (любовь всей жизни) при каждом крутом повороте. От нее пахнет чем-то сладким и притягательным, должно быть клубничная жвачка (чуть позже я узнаю, что это называется похоть). Учительница злобно посылает проклятья мне в спину, (Лена в лицо), я не реагирую и продолжаю паясничать назло. На очередном перекрестке, кто-то влезает в наш ряд. Резкий тормоз, удар, я лечу назад, всем весело, месиво. Протяжный гудок, висок о подлокотник, непроизвольный смех, огромные, испуганные глаза классного руководителя… Тяжелое сотрясение, месяц в больнице, пюре на воде, сериал про Геракла, диагноз в шесть строчек и маленький шрам на виске.
Вот и все, что я помню о том прекрасном времени наиболее четко. Ведь детство – это палитра акварельных красок. Набор ярких пятен, которые размываются водой на белом альбомном листе твоей жизни. Ну, или как-то так.
Короче говоря, с тех самых пор я периодически теряю память на несколько часов. Периодичность приступов разнообразна и не системна. Это может происходить три дня подряд, а может, не появляется неделями.
Так или иначе, это случилось и сегодня.
_____
Контрастный душ постепенно приводит чувствительность в порядок, я выползаю из душа и долго всматриваюсь в отражение. Голова еще болит, под глазами как обычно малиновые мешки, на губах образовались трещины. Я начинаю судорожно перебирать десятки флаконов и тюбиков на стеклянной полке, но безуспешно. Все они, видимо, предназначены для каких-то тайных и сугубо женских процедур. Останавливаюсь на креме для рук и втираю его в губы. Выглядит отвратительно. Здравствуй, авитаминоз, давно не виделись!
Натягивая джинсы, я планирую пути для отступления, потому как нахожусь на вражеской, к тому же совершенно неизвестной мне территории. Левый носок почти поддался, но тут в обнимку со своим толстым котом входит она:
- Эй, ты куда?
Молниеносно выстраиваю сетку своего расписания.
- У меня очень важный семинар по истории журналистики через сорок минут. – Я делаю такой серьезный вид, будто мигом перевоплотился из сказочного раздолбая в сурового работника морга.
- Ты же сам мне вчера говорил, что это самый скучный предмет в мире! – Она делает свои и без того большие глаза просто огромными. Вот вам и честность, дамы и господа!
- Точно, говорил, но вот преподаватель, я уверен, думает совсем по-другому, я бы с радостью остался, если бы этот маленький гоблин не держал меня в своем черном списке.
Она строит обиженную гримасу. Вроде выкрутился. Заканчиваю со вторым носком и вот я уже в прихожей прошу у нее таблетку от головы.
Прежде чем протянуть мне стакан с бурлящим в нем аспирином, эта садистка делает контрольный выстрел:
- Ты хоть мое имя помнишь? – и куда подевались забота, доброта и уют?
- А ты мое? – пытаюсь отшутиться я.
Попытка проваливается, она резко сует мне стакан, проливая половину на джемпер, и уносится на кухню.
- Пошел вон, скотина! – доносится фальцетом.
Я мысленно чокаюсь с котом и залпом осушаю стакан. Животное смотрит на меня с яростью.
- Меня Кирилл зовут, кстати, – бросаю я в ответ на его шипение и закрываю за собой дверь…
Стрелки часов сходятся на одиннадцати утра именно в тот момент, когда расходятся скрипучие двери лифта. Я вставляю наушники и включаю айпод, начинают играть The Cure.
«I don't care if Mondays black
Tuesday, Wednesday - heart attack
Thursday, never looking back»
Сегодня четверг и последний день октября. Тучи образовали огромный металлический дуршлаг, из которого безостановочно сыпет мелкий дождь. Достав из сумки зонт, я неторопливо иду в сторону метро. Безумно хочется курить, но ни сигарет, ни палаток, как назло нет. Я нахожу в джинсах жвачку и удовлетворяюсь орбитом без сахара. Губы по-прежнему сухие и обветренные.
Когда-то я дал себе слово не жевать жвачку, услышав в одной из «целительных» передач про её пагубное воздействие на все, начиная от зубов, заканчивая поджелудочной. Какое-то время я пользовался леденцами, затем исключительно сигаретами. Теперь приходится комбинировать и обещать себе, что брошу. А обещания себе – самые лицемерные из всех.
Метро как всегда представляет собой душную и смердящую помойку, которая разбухает с каждым годом все больше, все сильнее воняет и как следствие – дорожает. Я выплевываю резинку в пространство между перроном и входом в вагон и заползаю внутрь. По дороге я копаюсь в сумке с целью составить логическую цепочку событий этой ночи, но нахожу несметные сокровища безответственного студента гуманитарных дисциплин: студенческий билет с вложенным в него презервативом, гора мелочи, поцарапанная (от пива) зажигалка, смятый коммерсантъ (+20 к интеллекту), тетрадка с заметками о невыносимой легкости бытия, флешка, томик Набокова (+ 40 к понтам), паспорт и зачетка без единой печати. Тем временем поезд проезжает станцию, на которой находится университет. Лезу в карман за телефоном, на экране – смс от старосты: «Хоть сегодня ты явишься?». Стоп. Замечаю что-то фиолетовое на руке, поворачиваю запястье – бумажный браслет из клуба. Хотя по похмелью можно было и так догадаться. Ну, хоть что-то.
Напротив меня сидит человек странной наружности. На нем надет самопальный шлем, из которого торчат длинные сальные волосы. Лицо его небрито уже как минимум месяц. На ногах грязные черные ботинки, в руках он сжимает деревянный щит, обтянутый кожей и огромный, меч-кладенец. Такое ощущение, что он только что вылез из русского фэнтези. «Волкодав против чародея» - или что-нибудь такое. Он ловит мой оценивающий взгляд и сурово сдвигает брови, отвечая мне вопросительным кивком головы. Я отстраняюсь, делая вид, что ищу что-то в плеере, встаю и быстро ретируюсь в конец вагона. На чародея я явно не тяну.
Осторожно, двери закрываются, следующая остановка – дом!
______
Как любой классический иждивенец из хорошей семьи, я, конечно же, проживаю в квартире, что бережно хранили для меня бабушка с дедушкой. Уютная двухкомнатная берлога в пределах садового кольца была передана мне во владение полтора года назад, аккурат после того, как я окончил первый курс и стал наивно полагать, что во всех отношениях готов к самостоятельной жизни. Самостоятельная жизнь довольно быстро скатилась в бесконечное пьянство и тотальное безделье. Молодому творцу ведь нужно время и пространство для саморазрушения с последующей реинкарнацией, желательно в святого гения. Кстати о творце…
Я относительно рано начал проявлять себя на поприще так называемого креативного мышления, которое простиралось на различные сферы общественной жизни. Начиная с виртуозной игры на гитаре в подъезде, заканчивая критическими заметками о несправедливости жизни. Последние, в свою очередь, переросли в интерес к журналистике. Постепенно получилось так, что пустословить, то есть апеллировать языковыми средствами, у меня получалось гораздо лучше, нежели цифровыми. И вот, выйдя за ворота школы с бестолковым аттестатом подмышкой, я зачем-то решил позиционировать себя, исключительно как гуманитарий и естественно оказался у тяжелых дверей журфака…
Как бы то ни было, я довольно быстро разочаровался в высшем образовании, собственно как и оно во мне. За первые два года я оброс железобетонной броней цинизма и эгоизма. Завел рыбок и повысил уровень холестерина в крови. Попал в тусовку «креативных» студентов. Стал перманентно употреблять такие лексемы, как «дискурс», «трюизм», «когнитивный диссонанс», «эклектика» и т.д. (здесь и далее по тексту). Повесил на себя гордые ярлык современной молодежи, а-ля «постмодернистский нигилизм», подался в колумнисты на модный хипстерский портал и в конец обнаглел.
______
Квартира встречает меня духотой, спертым воздухом и повисшей в нем пылью. По идее дома дел до черта: постирать, подмести, помыть трехдневную посуду, разобрать (а сначала погладить) кипу рубашек, проветрить помещение, в конце концов! Но вместо этого скинув с себя одежду, я беру пачку сигарет со стола и судорожно закуриваю. На кухне находится помятое яблоко, в которое я жадно вгрызаюсь и включаю ноутбук.
Я всегда вел дневники, сколько себя помню. Это был совет врача, по его словам, это помогало бы мне контролировать и по возможности вспоминать то, что забирала моя амнезия. Сначала это были общие тетради, затем красивые, но бестолковые ежедневники. Потом появился блог и, наконец, твиттер! Ценность текста рухнула. Время стало идти быстрее, мемуары больше никому не нужны. Теперь твое послание миру должно уместиться в сто сорок чертовых символов.
Поэтому я пытаюсь выдавить из своей памяти какую-нибудь емкую фразу, но в голову не приходит ничего лучше, чем:
«Москва, ты снова меня трахнула этой ночью!»
Вечером, а если быть точным через сорок минут, я должен быть на очередной выставке современного российского искусства. Я как человек ленивый и сомневающийся – опаздываю и, конечно же, ставлю под сомнение существование такового искусства. По заданию моего главного редактора, который к слову уже с самого утра алкоголизируется там вместе со своими друзьями-геями, я должен проанализировать контент, скоординироваться с фотографом и выдать гениальный отчет, наполненный неподдельным восхищением. Для такого лицемера и балабола как я – в общем, не самое трудное занятие.
Однако все эти наставления моментально вгоняют меня в тоску, и посему я минут пятнадцать развлекаю себя выбором правильного сочетания рубашки и кардигана. После серфинга по френдленте и вконтакте начинаю одеваться. Из колонок рвутся Guns n’ Roses – «Sweet Child O' Mine». Я скачу по комнате в расстёгнутой сорочке и трусах, повязав на голову галстук словно повязку, и ору на всю квартиру:
Where do we go,
where do we go now,
where do we go
Where do we go,
where do we go now?
В тот момент, когда я уже собираюсь взять швабру в качестве гитары, в чувство приводит телефонный звонок.
- Алло?
- Алло, Кирилл, это я, ты где? – запыхавшимся голосом тараторит Паша.
Убираю звук колонок.
- Ну, я, как бы настраиваюсь, а ты?
- Да вот бегу за автобусом, через, сколько ты будешь?
Прижимаю плечом телефон и поворачиваю левое запястье.
- Через полчаса, – говорю я с какой-то вопросительной интонацией.
- Хорошо, встретимся у входа. – бросает Паша и отключается.
- Зачем? – спрашиваю я у телефонных гудков…
______
Через полтора часа я захожу в здание галереи и поднимаюсь по деревянной винтовой лестнице. Все вокруг как будто пропитано творческим снобизмом. Просторное помещение, выкрашенное в бледный, молочный цвет. Складывается ощущение, что кто-то просто втер тонну мела в эти грязные стены, типа «придал старину». По бокам хаотично развешаны картины, посередине стоят черные кожаные диваны. Публика представляет собой типичное «треш-арт-шопито». Девочки в разноцветных вязаных шарфах и кедах, хмурые старики в беретах и обязательно бюргерских очках, надвинутых на крючковатые носы. Эстеты в твидовых пиджаках и кашне. Невтыкающие клерки в сопровождении своих якобы продвинутых девиц. Всюду снующие девушки-официантки, от которых пахнет потом и сигаретами.
Вездесущие сборища хипстеров, залипающие у столов с алкоголем.
В одной из таких компашек я цепляю взглядом Пашу и дую к нему.
Паша – наш штатный фотограф. Если описывать его в двух словах, то его джинсы уже, чем его ноги, а фотоаппарат больше, чем его голова. А вообще Паша – неплохой парень, по крайней мере, мы с ним ладим, ну или типа того. Его главный промысел – индастриал-фото, а весь этот фриланс для портала - только способ заработать. Он пару раз кидал мне ссылку на свои фотки заброшенных заводов и фабрик. Жутковатое зрелище, впрочем, у каждого свои тараканы.
На лету я умудряюсь схватить два бокала вина с подноса официантки, и приземлиться прямо у Паши перед глазами:
- За высокое искусство, мой друг! – салютую я. – И будь оно проклято!
- Аминь! – улыбается Павел и жадно пьет. – Ты чего так долго?
Я долго цежу красную жидкость сквозь зубы, чтобы уйти от ответа.
- Гушмана видел? – поднимаю глаза.
- Да, небось, уже в оргии какой-нибудь участвует. – Подмигивает фотограф.
- Я вот сейчас пойду и наябедничаю, Павлик.
Он закрывает лицо руками и сквозь пальцы сокрушительно мямлит:
- О нет, пожалуйста, не надо!
- Ладно, ты сделал хотя бы пару снимков? – интересуюсь я.
- А то, - он хлопает рукой по висящему на тонкой шее фотоаппарату.
- Умничка, пойду ознакомлюсь с экспозицией, никуда не уходи.
- Слушаюсь и повинуюсь! – ехидничает этот скелет с зеркалкой и тянется за новым бокалом.
Я слоняюсь вдоль картин галереи, пичкая свой блокнот общими фразами, и одновременно поражаюсь работоспособности своего мозга. Мой взор останавливается на картине, на которой изображена центральная улица города, наполненная гигантскими надкусанными яблоками. На самом деле я наслаждаюсь отнюдь не живописью, а красивой миниатюрной девушкой, что пристально изучает этот арт-объект.
- Символично, вы не находите? – довольно громко растягиваю слова.
Интересно мог я сказать еще большую банальность?
- По-моему, это какой-то product placement Apple… - она направляет на меня взгляд.
Голубые глаза сканируют меня с ног до головы так, что мне становится не по себе.
- Может быть, может быть.
Соберись, тряпка!
- Кстати, меня зовут Сафронов Кирилл, я – журналист известного Интернет-портала...
- Я заметила. – Прерывает она, кивая на мой бейдж.
- Ну вот, никакой интриги, - с досадой отвечаю я, переворачивая карточку тыльной стороной.
- Марина. - Протягивает маленькую ладонь. – Простой любитель сюрреализма.
Я только сейчас замечаю ее золотистые волосы, играющие на фоне бирюзового платка, плотно обмотанного вокруг шеи.
- Очень приятно, - смотрю на нее взглядом влюбившегося школьника.
- Что-нибудь уже написали? – наклоняет голову и хитро трогает мочку левого уха.
- Да… - прячу блокнот за спину – сплошное лицемерие!
- Так, так… - доносится знакомый хриплый голос из-за спины.
- Сафронов, хватит девушек снимать, мне статья нужна, а не еще одно разбитое сердце! –
Мне на плечо падает тяжелая волосатая рука нашего главного редактора – Сергея Гушмана.
Я оборачиваюсь и вижу молодящегося сорокалетнего мужика в военных ботинках, в которые заправлены тертые узкие джинсы. Черная футболка с надписью: «Cowboy gay sex» очерчивает небольшую трудовую мозоль, а солнцезащитные очки Ray Ban в белой оправе прикрывают мешки под глазами. Кажется, этот человек вообще не спит и уж точно никогда не бывает трезвым, но как все евреи – бесконечно хитер и способен вести дела в любом состоянии.
- Сергей Вениаминович, я как раз анализирую общественное мнение, осваиваю аудиторию и все такое.
- Теперь это так называется? – раскатывается его противный смех, а белоснежный оскал слепит мне глаза.
- Ок, Кирюша, осваивай что хочешь, хоть целину, но позиционирование должно быть грамотным, - он тыкает в меня своим толстым пальцем. - Ясно?
Господи, где он берет эти слова? Позиционирование? Просто скажи, что надо жопу полизать организаторам и все.
- Угу, - мычу я и провожаю его взглядом
Я засовываю руки в карманы и разворачиваюсь в поисках Марины, но вижу только яркую вспышку фотоаппарата. Закрываю глаза руками. Блокнот, зажатый подмышкой, падает.
- Улыбнись, придурок, нас ждет эпичная ночка! – сияет уже изрядно бухой Павел.
Epic Fail!
- С чего бы это?
- Гушман только что сказал, отмечаем открытие выставки, организаторы оформляют.
- Круто – киваю я и достаю сигарету.
- Эй, здесь нельзя курить – материализуется из света софитов быдловатый охранник именно в тот момент, когда я хочу прикурить.
- Что за день? Сплошные разочарования! – ворчу я, поднимая блокнот.
Внутри нарастает уже привычное и безрадостное чувство бесполезности всего, особенно предстоящей пьянки.
Я выхожу на улицу и, наконец, прогоняю через легкие табачный дым вместе с вечерней прохладой. Справа мне призывно подмигивают ксеноновые фары точь-в-точь, как глаза той девушки по имени Марина, что было такого в ней, что я так отчетливо запомнил это имя?
Спустя сорок минут я обнаруживаю себя в каком-то восточном, но определенно дорогом ресторане. Все вокруг курят кальян и звенят бокалами. За длинным деревянным столом сидит, по меньшей мере, человек двадцать, среди них Гушман, два томных гея-галериста, несколько унылых художников, десяток статичных девушек, выпавший из реальности Паша и ваш покорный слуга. Повсюду гремит музыка, смешивается с гоготом и дымом, образуя давящую пелену. Я не успеваю замечать, как меняется содержимое моего бокала, но отчетливо ощущаю, как алкоголь щиплет мои обветренные губы, и как я стремительно пьянею. Кажется, со мной говорят абсолютно все участники посиделки и одновременно никто. Я с неопределенной периодичностью бросаю что-то вроде: «Да, абсолютно точно! Да ладно? Это было бы просто супер!».
Каждые пять минут мне проталкивают кальянную трубку, и я без удовольствия чередую ее с сигаретой. Иногда я закусываю салатом, иногда какой-то разновидностью плова, иногда строю глазки манерной шатенке напротив, чьи монетно-образные золотые серьги и длинные черные брови прекрасно сочетаются с восточным антуражем.
Над столом постоянно проплывают какие-то тосты и долгие поздравления, но я стараюсь вслушиваться в забористые речи Паши, чтобы уловить в них нотку тревоги и во время оттащить товарища в туалет. Но парень в свою очередь держится стойко, вцепившись обеими руками в хрупкие плечи новоиспеченных подруг. Вместо него в сторону туалета тем временем кивает та шатенка, сверкая дьявольскими искрами из глаз.
Девушки очень любят говорить «да» в двух случаях: либо слишком рано, когда тебе необходимо еще двести грамм смелости, либо слишком поздно, когда твоя потенция безуспешно пытается поднять белый флаг.
Я отвечаю ей должно быть совершенно идиотской улыбкой, источающей девственное стеснение, и продолжаю закидываться ударными дозами виски, отчего окружающий мир плавно сворачивается в объектив fisheye и отчаянно теряет фокус. В какой-то момент мне в очередной раз заталкивают в рот кальян, и я глубоко втянув приторный дым, чувствую, как к горлу неизбежно подкатывает тошнота.
Неуверенно приподнимаюсь, мажу взглядом пространство и ретируюсь в уборную. По ушам начинают долбить «The Hurts – Wonderful life». На входе в узкий коридор меня хватает чья-то рука и затягивает в одну из кабинок. Мутный силуэт впивается мне в губы. Я поддаюсь, но чувствую, что процесс уже необратим. Она пытается расстегнуть мои штаны, в то время как я жадно глотаю воздух перед судорогой. Хлесткие руки резко дергают за ремень, и я, оттолкнув хищницу, проваливаюсь вперед, падая на колени.
- Don't let go! – поет сладкий голос.
Меня беспощадно тошнит.
- Never give up, it's such a wonderful life
- Буэ… у, бля! – мычу я, вытирая слюну.
- Ты отвратителен! – получаю я мощный удар каблуком в область задницы.
- Ууу ээ! – вою, облокотившись на унитаз.
Don't let go
Never give up, it's such a wonderful life!
Wonderful,
Wonderful,
Wonderful life!!!
______
Я бегу что есть мочи по темному проспекту, пытаясь оторваться от огромного мужика, режущего воздух своим гигантским мечом. Улица кажется бесконечной, словно я попал в какую-то сюрреалистичную рекурсию. С трудом передвигаю свинцовые ноги, стараясь не сбиться с темпа, но дыхание постепенно перехватывает, а его тень приближается все быстрей. Ноги подкашиваются, фонари сваливаются в кучу, и вот я уже на холодном и мокром асфальте ожидаю конца.
- Грамотное позиционирование! – страшным эхом говорит он, закидывая меч за голову.
- Это точно! – не своим голосом отвечаю я.
Меч в замедленном действии режет пространство, но за мгновение до удара огромное зеленое яблоко сбивает палача с ног, и он отваливает куда-то в сторону. Я непонимающе хлопаю глазами. Улица стремительно наполняется едким дымом. Где-то вдалеке сверкает вспышка фотоаппарата. Приподнимаюсь и иду на мерцание. Отмахиваюсь от серой пелены, я вспотел, в горле страшно пересохло. Вспышки все ближе. Все ярче. Все больнее обжигают сетчатку. Последний шаг. Белое марево заполняет все.
Я нахожу свое бренное тело на кровати именно в тот момент, когда утренний свет презрительно опускает свой взор на этот город грехов. Комната кажется совсем маленькой, вдвое меньше, чем обычно, голова втрое тяжелее. Еще одна мерзкая ночь показала идиотский сон и перетекла в очередное утро пятницы.
Холодный пол. Кухня. Стакан воды. Душ.
Придя в себя, я, наконец, решаю посетить университет. Не потому что хочу, а потому что надо (весьма спорное заявление). Подхожу к окну: к дорогам, словно изморозью приклеились автомобили, пробки гудят в обе стороны мостовой. На подоконнике замерзает старый цветок в керамическом горшке. Ртуть в градуснике украдкой подглядывает за мной, чуть вылезая из-за нулевой отметки. Мир кажется негостеприимным и гнусным местом.
Но делать все равно по большому счету нечего, поэтому я все же вытаскиваю себя на этот серый свет. Дождь наконец-то остановился, а если верить метеосводке – свалил в Питер. Жаль, что он не взял меня с собой. Я бы с удовольствием проветрил свои бесполезные мозги на финском заливе и как следствие простудился бы, пропав без вести среди сырых и ржавых парадных. Но вместо этого я спускаюсь в столичное метро.
По вагону еле-еле ковыляет хромая женщина неопределенной национальности, держа в руках листок А4, на который приклеена фотография маленького мальчика с лицом дауна. Видимо задумка состоит в том, что изображение несчастного ребенка, сжимающего в руках конструктор LEGO должно разжалобить отключившихся от реальности пассажиров подземки. Как и все подобные персонажи, она одета в грязный спортивный костюм, за спиной висит тяжеленный рюкзак, на голове обязательно повязан платок, подчеркивающий отчаяние и вселенскую скорбь. Она просит помочь, внимание, ради Христа (хотя, казалось бы, причем тут Он?), направив свои стеклянные глаза в бесконечность тоннеля, словно ожидая увидеть там свет. Всматриваясь в лица людей, понимаю, что я единственный, кто вообще зачем-то обратил внимание на этот объект, который, судя по всему, давно превратился в элемент декора столичной подземки. Студенты окунулись в свои телефоны, женщины в детективы, мужчины в газеты, даже старушки, вечно страдающие за компанию, очевидно, насмотрелись передач по НТВ, разоблачающих мафию подземелий, и только осуждающе причитают. На долю секунды меня одолевает желание выпотрошить свою сумку на предмет надоедливой мелочи, о которой я никогда не вспоминаю в нужный момент. Но то ли я начинаю стесняться, то ли мотив кажется мне чересчур циничным (а скорее просто лень), поэтому я бросаю это затею и протискиваюсь к дверям, за которыми начинает мерцать советский мрамор.
На станции меня выносит вместе с потоком людей и разбивает о волнорез противоположной толпы. С минуту я барахтаюсь среди движущихся тел, пока не оказываюсь на эскалаторе, выталкивающим, словно силой Архимеда, меня на поверхность.
______
Серо-бежевое здание университета выглядит устрашающе уныло. Да, именно здесь вершится суд над молодыми и перспективными умами будущих героев-стахановцев пресловутой модернизации России. Под длинными окнами нависли грязные кондиционеры, по стенам, словно извилины великих советских ученых, разбежались глубокие трещины. Вдоль здания скользят трамваи и пробиваются кареты скорой помощи, вокруг шпиля кружат черные птицы, задевая тяжелые пепельные облака.
Перебегаю светофор, здороваюсь с кем-то, поднимаясь по ступенькам, вокруг переминающиеся с ноги на ногу студенты, докуривают свои сигареты. На проходной пахнет кофе, охранники вспоминают название реки в Лондоне:
- Пять букв, ёшкин кот! – возмущается седовласый.
- Ведь помнил же! – шевелит густыми усами толстый.
- Темза… - прикладывая пропуск, бросаю я.
- Че? – хором.
- Темза, река. – Отвечаю я им.
- Точно! – восклицают они.
У кафетерия по обыкновению хихикают первокурсницы. Стреляю фирменным взглядом – в яблочко! Симпатичная брюнетка в темно-синей тунике, прижимающая к груди учебник по стилистике русского языка, смущено опускает взгляд. Неплохо, Сафронов, неплохо, только вот зачем? Все равно у тебя никогда ничего ни с кем не получится. Ты же вредоносная бактерия, ты паразит, незаметно и безболезненно портящий всем жизнь. Тебе никто не нужен, только ты сам – бестолковый, самовлюбленный нытик ну или такая же, как ты, испорченная и обиженная на весь мир девица с комплексом Бога.
Я затыкаю свой внутренний голос и устремляю взгляд внутрь кафе. За столиками сидит второй курс и судорожно читает кипы лекционных конспектов. Злые, не выспавшиеся бестии, вцепившись в волосы, закидываются кофеиновыми шотами, размахивают телефонами и методичками, устраивая торнадо из листков. Жалкое зрелище. Мне часто рассказывали страшилки на тему того, что третий курс – самый жесткий, наврали, наиболее трудным оказался второй. Эйфория по студенчеству успела рассосаться за первый год, а вот желание забить взросло на алкогольных дрожжах до предела, плюс нагрузка общегуманитарных дисциплин, плюс хвосты, да и предметы какие-то все скучные. В общем – неприятное было время. Как хорошо, что оно прошло и вернется только в сладких ностальгических воспоминаниях где-нибудь в районе кресла стоматолога лет так через двадцать. Кстати о стоматологе, надо бы записаться на прием и отметить это в органайзере, которого у меня нет.
Минут десять жду лифт, изучая расписание грядущих студенческих мероприятий:
1.Посвящение в первокурсники.
(No thanks!) Убогий КВН и другие приключения идолопоклонников Петросяна часть третья. Сущий ад и содомия. Стоит ли говорить, что на свое посвящение в студенты я даже не явился, вместо этого культурно отрывался на концерте Massive Attack, накурившись совершенно дикой травы, которую подогнал Стасик.
2. Лекция Анатолия Вассермана на тему будущего Интернет-блогов.
Йоу! Сам Онотоле? Надо бы поприсутствовать (хотя вряд ли).
3. Семинар по трудоустройству в какую-то ОАО (далее неразборчиво).
Унылое говно.
Захожу в полупустую аудиторию. На первых рядах канонично сидит обойма хороших девочек, которые уже распечатали добрую половину википедии и приготовили зачетки. Все они похожи друг на друга, как две пары не моих носок. На галерке сидят несколько чуваков с обязательными макбуками на столах. Варианта два: либо выбирают новую тачку от папочки на новый год, либо штудируют ветки пикаповских форумов. Поднимаю взгляд - дежурный кивок головы. Дохожу до середины, где появляются более менее знакомые и приятные лица. Протягиваю руки, подставляю щеки, спрашиваю что-то неважное, отвечаю что-то неинтересное.
Журфак – это то самое место, где напрочь отсутствует однородная масса. Здесь поразительным образом сочетаются синие чулки, которые непонятно как промахнулись мимо филфака и тотальные ленивцы с завышенной самооценкой, которые также промахнулись, только мимо ПТУ или армии. Талантливые неудачники и бездарные поселенцы рублевки. Прямо как в шейкере: горький алкоголь смешивается со сладкими соками. Надо отметить, что на нашем факультете все друг друга ненавидят. Коктейль – «Ненависть» - наш любимый! 50 грамм – злости, 50 –зависти. Девочки ненавидят мальчиков, мальчики ненавидят и хотят трахнуть девочек. Девочки завидуют девочкам. Мальчики – мальчикам. По крайней мере, так мне говорит староста, которая как бы в курсе всех движух и волнений. Я же склоняюсь к тому мнению, что всем друг на друга тотально насрать, потому что каждый понемногу уже пашет (а кто-то уже и по специальности, вроде меня) на благо своей собственной жадности и удовлетворенности, что само по себе нонсенс, потому как истинный журналист никогда не может быть удовлетворен. Но все мы гадкие и недовольные жизнью засранцы. Только и делаем, что создаем информационный мусор, его же стесняемся и над ним же смеемся.
- Кирюша!? Это и правда, ты? – слышу знакомый голос старосты.
- Все автографы исключительно после занятий! – картинно отмахиваюсь руками.
- Что это у тебя с губами? Опять целовался с поклонницами?
Наша староста просто зациклена на теме мифического фан-клуба имени Кирилла Сафронова. Откуда появилась вся эта тема, я так и не понял да и разбираться особо нет желания. Как бы то ни было, Света курит только «Парламент», пьет исключительно кока-колу «лайт» и не выносит суши. У нее красноватые волосы, как сильно разбодяженная кровавая мери, длинные, циркуля образные ноги и бронзовые миндалевидные глаза. Она всегда подозрительно добра ко мне, что наводит меня на странные мысли, ибо испытывать дружеские чувства к такому источнику эгоизма, как я, наверное, невозможно.
Впрочем, я давно вывел формулу дружбы между мужчиной и женщиной: она возможна, но только после того, как оба объекта переболели влюбленностью, причем обязательно в разное время. Зачем-то простили друг друга и продолжают бессмысленно интересоваться делами, миловидно и с усмешкой вспоминать о былом, запивая зеленым чаем, а в особо запущенных случаях водкой. Дарить друг другу идиотские подарки, а в страшнейшем алкогольном бреду ковырять засохшие ранки и еще больше убиваться и еще больше любить, но уже чисто платонически, по-дружески, блять.
Наша со Светой ситуация, к счастью, находится пока что на стадии зародыша.
- Светик, ты же знаешь, что я хочу только тебя, вот и хожу, облизываюсь у тебя под окнами.
- Ничего дорогой, будет и на твоей улице праздник – укоризненно качает своей рыжей головой.
- Где же наша старушка? – поеживаясь, интересуюсь я у остальных участников заседания.
В аудитории холодно и зыбко, а всеобщая атмосфера незаинтересованности только опускает градус еще ниже.
- Сейчас придет, не волнуйся. – Успокаивает меня Юля, томная блондинка с третьим размером груди. – Соскучился что ли?
Я корчу лицо и достаю ноутбук. На кафедре тем временем появляется миниатюрная бабушка с уставшим, но гордым видом. Глубокие морщины изрезали её впалые скулы, в своей темной строгой блузке она похожа на чернослив, чей фиолетовый оттенок на жидких седых волосах только дополняет образ сухофрукта советской закалки. Пока она монотонно вещает основы Конфликтологии, я перекапываю весь Интернет в поисках материалов для моей гениальной, но еще ненаписанной статьи. Полчаса безуспешных попыток почти вгоняют меня в отчаяние, но на шестой странице поисковика я натыкаюсь на едкую и негативную рецензию той самой выставки. Пролистываю вниз, автор – Кирова Марина. Марина? Стоп. Совпадение?
Прочитываю статью, фактически убеждаюсь, нахожу её почту, пишу: «Привет». Ответ приходит в конце пары (God bless Internet!), а к середине второй мы уже добавляем друг друга в друзья. Студенты в аудитории изо всех сил стараются делать вид, что слушают и конспектируют. Должно быть по привычке. Кто-то спит, опустив голову на руки, кто-то пьет чай из отвратительных пластиковых стаканчиков, а я небрежно набираю текст своего отчета и любуюсь её фотографиями. Марина ест рыбу в Норвегии (идеально-ровные зубы), Марина на танцполе (слегка кудрявые волосы разлетаются во все стороны, пропуская свет софитов). Марина лежит в купальнике на белом греческом пляже (кровь оттекает от моей головы куда-то вниз). Марина в строгом офисном прикиде: красные губы, сексуальная оправа очков (сглатываю слюну). Изучаю ее аудиозаписи, нахожу любимые, сыплю глупыми комплиментами, получая в ответ улыбчивые скобки.
«Мне нужен твой телефон».
«Зачем?»
«Для сугубо профессиональных вопросов личного характера».
«Ты не заслужил».
«I will!»
«Меня не интересуют глаголы будущего времени».
«Меня интересует сегодняшний вечер!»
«Я занята»
«Завтрашний!?»
«Я подумаю»
«Ты убиваешь меня!»
«Это необоснованное обвинение».
«Твой телефон нужен для связи с моим адвокатом!»
«Ладно, уговорил))»
______
- Стас, куда ты меня везешь? – интересуюсь я, глядя на пролетающую за окном такси Москву. Капли на стекле деформируются от движения, отражая тяжелое осеннее небо, поцарапанное самолетами.
- Тебе понравится, Кирюх, не волнуйся! – самодовольно закуривает чернобровый и чертовски красивый двадцати двух летний писатель, выпуская дым в мою сторону.
Мы лавируем по длинным столичным проспектам, освещенным ядерными фонарями, оставляя за собой едкие выхлопы и звуковую волну пошлейшего шансона.
- Как у тебя дела-то? – пытаюсь перекричать я тяжелый бас коллектива с колоритным названием «Бутырка».
- Сколько в мозги говна по насовано, ну а так ничего нового! – цитирует он в ответ Шнура, оголяя свои острые зубы.
Стас – типичный Интернет-писатель. Встречали когда-нибудь писателей? Замечали, что они всегда «в поиске»? Типа «ищут вдохновения»? Ждут прихода «Музы»? Короче делают все, что угодно, но только не пишут. Вот и Стас уже, который месяц прозябает и бездельничает, а по ночам высасывает «вдохновение» из глупеньких восемнадцати летних муз, которые любят группу Muse. Я люблю Стаса, мы с ним фактически родственные души, люди одного поколения, поколения лентяев и страдающих неудачников. Мы как Beavis and Butt-Head, только тупим уже не в телек, а в Интернет, перестреливаясь свежими демотиваторами и доставляющими видеоклипами. Мы даже познакомились в блоге, посвященном порно. Единственное, что меня выводит из себя в Стасе, так это его мерзкие вставочки типа «Все будет хоккей!» или «Говно вопрос!», которые частенько проскакивают среди дебрей его литературной речи. «Это все пережитки пролетарского происхождения!» – всегда отвечает он мне, осушая очередной бокал, сквозь который его медовые глаза становятся еще пронзительней и искушенней.
Подъехав к неоновой вывеске магазина, я начинаю расплачиваться с круглолицым таксистом, поправляющим свой иконостас на приборной панели. Стас, тем временем, уже складывает стеклянные бутылки в корзину местного супермаркета. С неба стрелами падает мелкий дождь, и картинка вокруг расплывается. Я в очередной раз начинаю бессмысленные поиски причины своего нахождения здесь. Получается я так и не научился плавать. Перейдя рубикон между детством и взрослой жизнью в возрасте двадцати лет, я так и не приспособил свое тело сопротивляться течению. Я ничего не меняю, ни на что не влияю. Я все время тону в потоке, часть которого сам и создаю, барахтаюсь в грязном информационном мейнстриме. Я не хожу на выборы, я даже не управляю автомобилем, предлагая общественному транспорту и такси делать это за меня. «И жизнь его похожа на фруктовый кефир» - это про меня, только с добавлением этилового спирта.
Вспоминаю Марину и немного успокаиваюсь, ее смазанный облик в моей дурной голове, кажется, даже светится ярче, чем все огни этой улицы.
- Вдруг получится? - спрашивает внутренний голос.
- Что получится? – наверное, вслух восклицаю я.
- Прибиться к берегу.
- Ты имеешь в виду влюбиться?
- Почему бы и нет?
- С каких это пор ты записался в оптимисты?
- С тех самых, как ты увидел ее на этой дурацкой выставке!
- И что?
- А то, что если кто-то тебе и подходит, то именно она!
- Я ничего о ней не знаю…
- И не узнаешь, если будешь каждый раз прятаться среди клонированных манекенов topshop.
Я достаю телефон и пишу смс: «Привет!». Кажется, вечность жду ответа, но он не приходит. Из дверей супермаркета гремя бутылками, выходит Стас. Мне становится холодно, но звон стекла, в котором плещется алкогольный Гольфстрим, снова накрывает меня теплой волной и уносит в очередную загульную ночь.
Прямо на лестничной площадке меня встречает какой-то школьник, изо всех сил старающийся казаться взрослым. На нем огромный балахон, мешковатые штаны и массивные кроссовки, на брови плотно натянута бейсболка. Он протягивает мне пластиковую бутылку, наполненную густым дымом, зажимая большим пальцем сакральное отверстие.
- Будешь? – спрашивают меня томатные глаза.
Я отмахиваюсь от этого будущего России и протискиваюсь в квартиру. В помещении редкостный балаган. Людей так много, что все они образовывают какое-то многорукое чудовище, которое одновременно расплескивает по стаканам и полу текилу, страстно целуется, плохо играет в Guitar Hero и извивается в психоделическом танце, словно огромная, ядовитая змея. Из колонок играет что-то невнятное. Мы приземляемся на большой кожаный диван и манерно закуриваем. Напротив нас тоже самое делают три точь-в-точь одинаковые девицы. Все они похотливо забросили ноги на ноги, обтянутые в черные лосины.
- Мальчики, давайте выпьем! А вы уже работаете? А на кого учитесь? - зажужжала прекрасная половина.
- Ну, вот Кирюша у нас создает нематериальные ценности путем шевеления извилин – пускается в витиеватые объяснения Стас.
- Стасик, ну зачем так сложно? Я - журналист. – оправдываюсь, опрокидывая стакан.
Да, да.. я именно тот лицемер, кто доносит до ваших красивых головок, что угги – это «вау», винзавод – новая Мекка, фотки на дедушкин зенит – иконы новой религии, а андрогенные мальчики – идеал мужчины. Рупор молодых российских модников, которые не любят свою страну, еще больше ее политику, делают вид, что увлекаются современным искусством, молятся на западные ценности, которые всячески скупают, копируют и опошляют, считают себя высшей расой и перманентно хотят свалить за бугор, где априори прекрасно и чудесно, где нет гопников и нетворческих профессий, где принцессы не какают, а у мальчиков на ноги натянуты исключительно джинсы topman и не пахнут носки. Старбаксландия и вечное лето. Я ваш бездарный проводник туда, в мир иллюзий и потребления, в кафкианский замок, где все доведено до абсурда и возведено в тренд.
- Да ладно? – устремляются удивленные глаза и линзы в мою сторону.
- Угу, а вот мой товарищ – по-братски обнимаю Стаса. – Писатель, самый настоящий!
- Правда? Про что пишешь?
- Исключительно про вас, дорогие девушки! – поднимает он бокал.
- За это и выпьем! – врубаю я капитана очевидность.
- Говно вопрос! – абсолютно лишне добавляет мой приятель.
Дискуссия плавно перетекает в обсуждение татуировок, вместе, с чем начинается их дефиле, в котором, к слову, участвует и Стас, засучив рукава на рубашке, демонстрирует набитую на его предплечьях готическим шрифтом цитату Гёте: «Enjoy when you can, and endure when you must». За неимением оных мне остается тупо сидеть и пить стакан за стаканом, меняя размазанные слайды перед глазами.
Еще более плавно разговор переходит к пиару говно-рассказов Интернет-писателя. Я ловлю момент, пока все внимание переносится на Стаса, лезу в карман пиджака и начинаю снова строчить сообщения Марине. Запомните, никогда не давайте пьяному человеку лезть в анналы своего телефона. Из этих хмельных смс ничего, кроме тупой досады на утро, хорошего не выходит.
«Тут отвратительно!»
Наконец-то приходит ответ:
«Зачем поехал?»
«Я же не знал».
«Марин, я тебе говорил, что ты безумно красивая?»
«Ты пьян?»
«Нет!»
«Так я и поверила))».
«Ну, может чуть-чуть».
«Не переусердствуй».
«Ты уже за меня волнуешься?»
«Разбежался))».
«Это так мило, завтра все в силе?»
«Зависит от твоего завтрашнего состояния».
Лица на противоположной стороне дивана постоянно меняются. Я вкачиваю целые пласты бесполезной информации то одним, то другим, оперируя умными словами, острыми фактами, вставляя известные фамилии, с целью зомбировать ребятишек. Потому как все это школьное сообщество меня немного пугает, прямо как у Томпсона, когда Рауль Дюк, объевшись наркоты, видит в баре огромных динозавров. Глядя на изобилие рюмок, пачек сигарет с выдернутой фольгой и бесконечную нецензурную и бессвязную речь, мне хочется их изолировать, убить, уничтожить, потому что будущее их так же туманно, как содержимое теплых пластиковых бутылок в худых, трясущихся руках. Впрочем, как мы помним, каждое поколение мечтает стать последним, и кто я такой, чтобы учить их жизни? (Точно не самый лучший пример для подражания)
Отбросив к черту чтение морали, я заливаю негодование плохо смешанной (явно в пользу водки) отверткой и отплясываю с подрастающим поколением под Duft Punk. Здравый рассудок постепенно высасывает из меня симпатичная брюнетка со светлым лицом, явно строя из себя персонажа каких-нибудь «Сумерек». Стеклянные глаза полуприкрыты, ногти впиваются в спину. Моя шея пылает засосами, а руки невольно бродят по неположенным местам.
Harder, better, faster, stronger!
Я хочу разглядеть в танцующей массе Стаса, но вместо этого обнаруживаю в руке дополнительный стакан. Бесконечная музыка льется со страничек «Вконтакта», и квартира продолжает ходить ходуном. Между тем меня снова и снова втыкаются красные губы, намазанные блеском. Мне кажется, что вибрирует телефон или это лишь очередное острое колено трется об мой пах? Я делаю большой глоток, и ледяная жидкость сжигает мне горло, словно отрезая мозг от остального тела. Музыка заметно стихает, а пространство комнаты растягивается, и я понимаю, что снова пьян. Я зачем-то беру за руку свою Беллу (имя мне неизвестно) и тащу ее на продрогший балкон. С третьего раза прикуриваю сигарету и облокачиваюсь на перила. Брюнетка делает тоже самое, но облокачивается на меня. Промозглый воздух делает попытки проветрить мои мозги, но тщетно. Я поднимаю голову на смешение огней и дождя и думаю о том, что этот город совсем обезумел, и я вместе с ним. Слишком много беспорядочного, бесцельного и безыдейного, а главное бессмысленного. Слишком много «без» и слишком мало «тебя». Мне бы убежать отсюда, покаяться, но я продолжаю раздавать сигареты бухим школьникам, забегающим на балкон. (Эй, приятель, ты начинаешь меня пугать, что это за пьяные сентиментальные сопли?)
- Хочешь экстази? – каким-то дьявольским голосом вдруг спрашивает она.
Откуда у тебя взялось экстази, девочка, вам, что его уже на уроки химии поставляют? (Ты все еще удивляешься?) Она облизывает свои острые клыки языком, а мне чудятся маленькие рожки, выступающие из-под ее челки.
Я оглядываюсь на черное, сырое небо, выпускаю облако дыма и автоматически киваю головой, скорее от бессилия, нежели от безысходности. Господи, кто же меня так сильно испортил? Кто забыл вкачать мне ген ответственности?
Мы съедаем по маленькой розовой таблетке и сливаемся в пьяном поцелуе, после которого картинка теряется в черно-белых помехах.
«На ковре из жёлтых листьев в платьице простом»
Я слышу звуки гитары и чье-то хриплое пение.
«Из подаренного ветром крепдешина, танцевала в подворотне осень вальс-бостон»
Открываю слипшиеся глаза: я полулежу, полусижу, прислонившись спиной к старой скамейке, на которой поет бомжеватого вида старик с длинной седой бородой в обнимку со старой, советской гитарой фабрики Володарского.
«Как часто вижу я сон, мой удивительный сон, в котором осень нам танцует вальс-бостон»
Проверяю карманы – на удивление все на месте, зато вот в голове – ни черта. Проклятая амнезия, гребанная квартира, ****ский Стас!
«Там листья падают вниз, пластинки крутится диск, не уходи, побудь со мной, ты мой каприз»
Руки трясутся, голова неподъемна – тело ломается напополам. (Сафронов, ты, что наркоту кушал?) Во рту вязкая каша. (Не исключено!) Пиджак испачкан в глине, на брюках прожжённый след в районе ширинки. Вероятно, я похожу на перегной и воняю соответствующе. Я бы не удивился, если меня замел в кучу какой-нибудь таджик с целью поджечь и погреть над костром свои сырые, дырявые кроссовки.
- Где я? – интересуюсь у былинного старца.
В ответ получаю мимо нотное:
«А когда затихли звуки в сумраке ночном, всё имеет свой конец, своё начало»
Оглядываюсь. Патриаршие пруды, окрашенные в оранжево-красные подтёки. Значит до дома всего одна остановка на метро. Вселенная все же иногда бывает благосклонна даже к полным мудакам.
Я пребываю в терминальной стадии похмелья. Это когда тебе настолько ***во, что даже весело. Мое нутро сотрясается в поезде, а глаза направлены в сторону газеты, что читает мужик справа.
«Скорая сбила школьницу, которую до этого сбил пьяный милиционер!»
Я читаю и смеюсь. Грамотный райтер, все как по учебнику. Я ржу во все горло так, что начинаю кашлять. На меня оборачиваются оживленные лица. Как же мы привыкли к насилию, как легко мы сочетаем убийство с докторской колбасой на завтрак. Мы удивляемся дикому смеху, а не ужасным заголовкам газет. А мне действительно смешно. До истерики, до тошноты.
Нервно курю, сидя на ледяном кольце унитаза своей пустой квартиры, и обещаю себе, что это был последний раз, что больше никаких трипов со Стасом, никаких незнакомых балконов, никаких рассветов под Розенбаума.
- Ну-ну… - доносится из изъеденного спиртом желудка.
Я говорю себе, что изменюсь, обязательно изменюсь, глядя на дымящуюся сигарету, словно на свечу в маленьком храме. Эй, вы там внизу? Рогатые черти? Я больше не буду, слышите?! Больше не хочу! Запишите последнюю на мой счет! Докуривая сигарету, пускаюсь в похмельные размышления.
Я часто ловлю себя на мысли, что моя нынешняя жизнь – дерьмо, и почему-то мое прошлое кажется мне невыносимо прекрасным. Память – странная штука, она все покрывает каким-то ностальгическим налетом сладкой тоски, даже все то, что казалось ужасным и отвратительным, вроде первой сессии или несчастной безответной симпатии в детском лагере - все в этой приторной сахарной пудре. И ведь я уверен, что тогда в прошлом также считал свою жизнь никчемной, также переживал, комплексовал и нервничал. Наша память очень похожа на варенье, которое складывается в банки и со временем только засахаривается и порой так сильно, что крышка намертво прилипает, ее невозможно открутить, да уже и не стоит, наверное.
- А много сладкого – вредно! – уныло резюмирую я.
______
Итак, у меня сегодня свидание с Мариной. Когда ты последний раз был на настоящем свидании? Когда последний раз ты чувствовал к девушке хоть что-нибудь кроме похоти и безразличия, эстетствующий завсегдатай столичных кафе? Год? Два назад?
Картинка образа четко стоит перед глазами: черт, овальные полоски её бровей, просто как два мостика на спасительный берег, где холмиком выступает ее аккуратненький нос. Острые ногти и мягкий голос - её вольная интерпретация кнута и пряника. Я становлюсь одержим, и от этого мои руки снова бросает в мелкую дрожь. Прямо как у подростка. Я не должен обосраться! Только не в этот раз!
День тянется невозможно долго, растягивая похмельный синдром и перегар. Я полощу рот тремя видами ополаскивателей для десен (медовый, хвойный и мятный), натираю себя «пробуждающими» гелями со всевозможными экстрактами (алое, зеленый чай, лемонграсс) , как последняя чокнутая фанатка с подпиской на cosmo. Бреюсь с хирургической точностью, внимательнейшим образом разведаю каждый сантиметр носков. С несвойственной мне дотошностью наглаживаю белую рубашку. Фоном к этой гротескной картинке становится алко-джаз от Billy's Band:
«В воскресенье - четверг, в понедельник - среда,
И домой возвращаешься в девять утра...
Полупьяный местами, в остальном пьяный в хлам.
Ты порой - Jonny Walker, а порою - Агдам...».
Никак не могу выбрать галстук. Перебираю все варианты, одновременно проверяю твиттер. Останавливаюсь на темно-коричневом шелке. У меня нет права на ошибку. Кремовый тренч, зауженные брюки, замшевые ботинки, завязанные на двойной узел, никаких рисков. Завершает композицию шоколадный шафр в клетку, по-бендеровски накинутый на плечи. Онегин был бы мной доволен: денди может и не лондонский, но московский вполне себе. Растираю парфюм по шее и запястьям, делаю контрольный звонок Марине: через сорок минут на Полянке. Почти успеваю…
Желтые листья прилипли к асфальту, и я лечу по ним, маневрируя меж глубоких луж. Маленькое солнце, прячется за высотки, но уже давно не греет. Несусь, обгоняю застывших людей, подбегаю к дверям книжного магазина и вижу её. Небольшой, хрупкий силуэт на фоне последних бестселлеров.
- Привет, мои ключи утащила собака, прости, что опоздал…
- У тебя нет собаки, у тебя рыбки. – парирует Марина.
- Я решил доехать трамваями, но заблудился в их петлях - делаю глаза кота из Шрека.
- Трамваи не ходят кругами… - начинает она.
- А только от края до края… - заканчиваю.
Она улыбается маленькими ямочками и тонким надломом губ.
Мы идем по Большой полянке, минуя череду заведений, мириады машин, проскакиваем простуженные переулки, в глубине которых прячутся полуподвальные арткафе. Беседа строится вокруг последних прочитанных книг (я наивно козыряю Набоковым, она бьет в наотмашь Солженицыным), перескакивает на работу и перепрыгивает на учебу. Я узнаю, что она учится на пиарщика и пишет для конкурирующего интернет-издания. Общение на одном интеллектуальном уровне заставляет держать себя в тонусе и конструктивно строить речь, однако коньячный отблеск фонарей на ее льняных волосах не оставляет мне не единого шанса. Я несу какую-то банальщину, которыми обычно клею уставших абитуриенток у дверей приемной комиссии.
- Стареешь, чувак.
Как-то незаметно мы попадаем в обыкновенную кофейню, бежевых оттенков, в которых я, кажется, сливаюсь с пространством. Ей нравится обычный, черный кофе без сахара и воротит от корицы. Мы оба курим сигареты, но я чувствую, как от нее веет чем-то иным, отличным от других девушек, с которыми я выпивал тонны кофеина. Она рассказывает о своем детстве, а на фоне шепчет Eric Clapton - Autumn Leaves. Я убаюкиваюсь ее голосом, сливающимся с музыкой, и впадаю в романтический транс. Мне кажется, что люди вокруг смазываются, а свет ламп тускнеет. Мне мерещится, что за окном нет машин, и только падающие осенние листья приводят этот город в движение. Я теряю самообладание, поглаживая ее запястье, и не замечаю назойливость официантки, которая постоянно меняет нашу пепельницу, одну на двоих. Я не верю, что все еще могу быть таким. Боюсь сказать лишнее, переборщить с колкостью фраз. Пытаюсь нивелировать пошлость, снизить цинизм. Мне впервые за долгое время не хочется никуда бежать, сославшись на левую встречу, нет желания схватить телефон, изобразить якобы важный звонок, нет стремления спрятаться за очередной барной стойкой или монитором ноутбука. Почему? Потому что она такая же, как я? Нет, она лучше.
Мы идем по болотной, закрываясь шарфами от ветра, завывающего с набережной. Её рука в кармане моего пальто, моя леденеет на ее пояснице. Смешные истории и неловкие ситуации, в которые мы попадали, сливаются вместе с паром и слетают с наших губ. Я забываюсь и теряюсь во времени. И нахожу себя около ее подъезда с пылающим от ее поцелуя ртом и только тогда понимаю, что я пропал. Пропал в ней окончательно.
Оживаю от вибрации телефона в кармане. На экране выскакивает изображение Стаса, на котором он сжимает бутылку Джек Дениелс. В темноте подворотни, он похож на Иуду с тридцатью серебряниками. Не сегодня, Стасик. Мне надоело тусить в duty free перед воротами ада! Судорожно отклоняю и направляюсь домой.
Спустя час я дописываю статью, пичкая ее всевозможными эпитетами, сладкими комплиментами и прочими языковыми средствами лестности сверху донизу. Делаю победный глоток молока и нажимаю «отправить». Перед сном я еще долго смотрю на плавающих в аквариуме рыбок. Я люблю их за то, что они молчат, и никогда их не беспокою, но сейчас я нервно долблюсь к ним костяшками пальцев, нуждаясь в совете.
Что мне делать дальше? Куда все это приведет? Девушки говорят, что в такие моменты у них где-то там порхают бабочки. Меня же клюют вороны изнутри, и мне страшно!
Стайка гуппи в панике прячется в густые водоросли.
В первый раз всегда страшно…
______
- Сафронов твоя статья, это гениально!
- На меня снизошло вдохновение, Сергей Вениаминович! – свечусь я, набирая смску Марине под столом.
- И ты, Паша, тоже молодец.
- Стараемся! – меня хлопают по плечу.
Мы сидим во Friday’s на новом Арбате, а за окном понедельник и скверно. Должно быть, ноябрьские понедельники и не могут быть иными, однако я пребываю в прекрасном настроении. Нас четверо: счастливый я, заспанный Пашка, довольный Гушман и его похотливая помощница Лера, которую, к слову, хочет вся наша скромная редакция.
- Вы у меня скоро в Питер поедите. – Сообщает нам начальник, попивая апельсиновый сок. – На выставку.
Я чувствую, как внутри начинается знакомое ощущение тяжелого неба и пощечин мокрого ветра в лицо.
- Оу, будем окультуриваться! – восклицает Паша.
- Вы особо губы не раскатывайте, командировочные у нас, ребятки, скромные…
Мы переглядываемся с Пашкой, делая обиженные лица.
- Дайте нам хотя бы Лерочку! – кричим мы хором.
- Обойдетесь. – морщится Гушман.
- Сергей Вениаминович, а кто будет за нами там следить?
- Сами знаете, северная столица крайне сурова к московским алкоголикам и тунеядцам!
Все переводят взгляд на Леру, которая непонимающе хлопает длинными ресницами.
- Ладно, черт с вами.
- Лер, ты сама-то как? Хочешь?
Лера наконец-то врубается в перспективу бесплатного трипа в Питер и подает голос:
- Ой, да эти два балбеса без меня же пропадут! – подмигивает мне Лера.
Мы одобрительно машем гривами, как два придурка из ларца. Компания дружно поднимает чашки и стаканы и чокается.
- Ну решено, в пятницу вечером поедите, детали сообщу позже.
Я выхожу из ресторана и иду вдоль улицы. Порывистый ветер гонит листву и натягивает провода, провисшие над дорогой. Я потихоньку начинаю любить осень. Все же правы были поэты, есть в ней что-то волнительное и в тоже время умиротворенное.
Хочу прикурить, лезу в карман, но рефлекторно достаю телефон:
«Приезжай ко мне».
«Сейчас?».
«Да!»
«Мне надо на работу, Кирилл…»
«Скажись больной».
«Я и так заболела…».
«Как? Чем?».
«Тобой».
«=**».
Пожалуй, это была лучшая неделя за последние несколько лет моей жалкой жизни. Марина взяла больничный и зависла у меня до пятницы. Мы гуляли по городу, фотографируя себя на камеры мобильных телефонов, катались на троллейбусах, разглядывая пассажиров. По очереди готовили завтрак и комментировали блоги. Дни напролет смотрели кино, запивая вином, закусывая сыром.
- Марин, какую пасту ты любишь? – кричал я с кухни.
- Исключительно, copy, Кирюша, тебе ли не знать?
Я ощущал себя героем романтической комедии, полной штампов и красивых декораций. И это были не розовые очки, это просто мир стал розовым.
«Pink, it was love at first sight
Yeah, pink when I turn out the light
And pink gets me high as a kite
And I think everything is going to be alright
No matter what we do tonight»
Как пел Стивен Тайлер.
Я намазывал свой твиттер сладкими цитатами, словно клубничный джем на приготовленные ею блины. Мы ежедневно штудировали городскую афишу в поисках самых пошлейших комедий и дешевых мелодрам, от которых раньше плевались. Я перестал узнавать себя в зеркале, мешки под глазами исчезли, скулы ныли от постоянной улыбки, сошел на нет мой вечный недовольный прищур. Влюбленность – воистину антипод снобизму.
Мы попали в тот самый период, когда можно находиться в одном помещении сутками и не уставать друг от друга. Заниматься сексом под Queen, а засыпать под баллады Боба Дилана. Негодовать по поводу изменений климата и смеяться над детскими фотографиями.
Мы однозначно влюбились друг в друга, но ни в коем случае не говорили об этом вслух. Мы боялись, мы оба знали, насколько это неподъемные слова для нас, вечно прячущих себя за баррикадами цинизма.
Порой мы даже умудрялись ругаться:
- Понимаешь, жизнь – как черно-белые клавиши фортепиано, сейчас ты жуешь куриные наггетсы, макая в кисло-сладкий соус, а потом бац, и ты уже валяешься под столом, извиваясь в приступах удушья.
- Боже, какое клише, давай на чистоту, без этих наших вечных метафор, жизнь – дерьмо, за исключением недолгих приступов счастья, вызванных очередным романом или алкоголем. Уж тебе-то это известно…
- Куда подевалась твоя романтика?
- Не знала, что у Макдональдса есть романтика.
- Ок, значит сейчас у меня приступ, сердечного счастья… - откровенничал я за маленьким столиком в душном зале общепита.
- Надеюсь, он будет длительным с серьезными осложнениями, – по-заговорщицки говорила Марина.
- Я слышал, что много кофеина как раз способствует, тебе еще взять?
- Ага, и закажи мне еще 6 штучек и кисло-сладкий соус.
- Ну ты и засранка!
Человек очень редко когда что-либо созидает, чаще всего он просто пытается взять то, чего у него никогда не было: деньги, свободу, семью… Мы же воровали себя у этой жизни. Вырывали из контекста, как сейчас модно говорить. Наши телефоны разрывались от звонков, как осколочные гранаты, от взрывов которых мы прятались под одеялом. Иногда ко мне возвращался мой скептический разум, и я с нетерпением ждал, когда она уйдет, наиграется в сказку, исчезнет из моей жизни, оставив мне свои чулки, с помощью которых я должен буду повеситься. Я думал о всей этой глупости, глядя как она задумчиво смотрит в окно, потому что узнавал в ней себя – тотального реалиста, с синдромом нарцисса. Мы ведь никогда, по сути, не верили в любовь. Мы искатели, всю жизнь ищем кого-то, бросая других, оставаясь в итоге наедине с самим собой - опустошённым и виноватым.
Моя проблема в том, что я все еще остаюсь ребенком, пусть и испорченным, но все же ребенком. Каждое чадо хочет, чтобы мир крутился вокруг него, и мир, скрепя своей шаткой целостностью, подчиняется. Но к счастью, когда такие, как я вырастают, вокруг нас остается крутиться только наше Эго. Наш вечный спутник. Наш вечный нимб.
Признаюсь, что находить себя влюбленным, сидя рядом с ней в ванне – чертовски приятное ощущение. Я делал это и раньше, но всегда оставался собой: избалованным сопляком, увлеченным новой игрушкой. Да- да, это всегда было именно увлечением с различной степенью тяжести. Теперь же, оно оказалось смертельным.
Я провожу руками по ее плечам, глажу мокрые волнистые волосы и сменяю короткие очереди поцелуев с попыткой рассказать о своем чертовом недуге, об амнезии. Подбираю нужные формулировки, подхожу издалека.
- Марин, знаешь, я хочу… - окончательно созрев, начинаю я.
- Подожди, дай угадаю! – закрывает мне ладонью лицо.
- Вряд ли…
- Ты хочешь взять меня с собой в Петербург?
В голубых глазах расширяются зрачки. На какое-то мгновение мне кажется, что я ослеп, и все вокруг потемнело. Я убираю руку от лица и целую ее в область шеи, спускаясь все ниже:
- Именно!
_____
Утро пятницы я встречаю в одиночестве, отчего на меня мгновенно наваливается грусть. К хорошему быстро привыкаешь, особенно если твоя жизнь – перманентное безрассудство.
Марина поехала домой, а затем на работу. Запутавшись ногами в пододеяльнике, я брыкаюсь, как загнанный зверь. Победив кусок икеевской ткани, я все же поднимаюсь с кровати и долго потягиваюсь, вслушиваюсь в хруст позвонков. Решаю покормить рыбок, но вначале кормлю себя оладьями, что остались со вчерашнего дня. Реальность постепенно возвращается ко мне, а тишину нарушает чуть ли не единственная мажорная песня The Cure - Friday I’m In Love. Без Марины в квартире опустело так, что хочется залезть в микроволновку, чтобы согреться или хотя бы сдвинуть стенки освободившегося пространства. Повсюду остался только запах и следы ее губ на бесконечных бокалах, расставленных по полкам, подоконникам, столам, да даже на стиральной машине.
Я захожу в интернет, и про меня разом вспоминают все мыслимые и немыслимые знакомые, которым почему-то всегда что-то от меня нужно, хотя они прекрасно знают, что от меня сложно чего-то добиться. Может быть, людям наконец-то наскучили поисковые системы? Иначе как объяснить тот факт, что десяткам людей необходимо поинтересоваться именно у меня: открылся ли тот или иной магазин? Насколько скучным был тот фестиваль японского кино, на который я обещал сходить вместе с ними? За сколько можно купить полароид, стоит ли слушать новый альбом Gorillaz и т.д. Нет, ребята, я люблю все эти ваши вопросы, но только не сегодня и только не ко мне.
Сегодня я еду в Питер, а значит, меня вновь ждет кишащий криминалом Ленинградский вокзал, старый вонючий поезд болотного цвета и восемь часов без сна. Если Марина все же поедет со мной – все будет по-другому. Мутный рассвет за окном будет гораздо теплее. Я уверен.
Залипаю в аське, обсуждая с Пашей предстоящую поездку:
- Ты готов умереть и переродиться заново?
- Паш, я в этот раз не один еду, понимаешь?
- Раньше тебя это не останавливало…
- Теперь все по-другому, я, кажется, попал)
- Ууу… ты меня расстраиваешь :( !
- Чего ты так переживаешь? У тебя будет Лерочка ;)
- Ой да ладно, ты прекрасно знаешь, что она недотрога.
- Послушай, все в твоих руках, чувак.
- Вот только не надо мне Анжелику Варум цитировать.
- А чего? Я б вдул..
- Я бы тоже.
- Паша, тебе скорее вдует Агутин.
- :(((( ты жесток!
Во время высокоинтеллектуальной беседы с Павлом, мне мозолит глаза мигающий значок сообщения от старосты. Тяну до последнего, но после пашенного ухода в офлайн, сдаюсь и кликаю на желтенькое письмо.
Она в красках описывает мое жалкое положение дел в университете. Среди гневных причастных оборотов и восклицательных драм, я пытаюсь найти факты, а именно: два пропущенных зачета, не допуск до экзамена и попадание в список за прогулы. Что ж могло быть и хуже. Я выглядываю в окно и внезапно встречаюсь там с солнечными лучами, что стреляют сквозь сальные ноябрьские тучи. Полиция кармы, видимо, взяла выходной.
Остаток дня я провожу, лавируя между попыток дозвониться до Марины и усилий, чтобы найти и собрать вещи. И то и другое получается у меня весьма скверно. Быть может, оператор мобильной связи нарочно врубает переадресацию? Могла бы и сама позвонить! И где эта чертова сумка? Я вскапываю все шкафы, пространство балкона и антресоль, сбагривая все необходимое в кучу, напоминающую Эверест. В самом низу простирается зеленое полотенце, сверху навалена обувь, ванные принадлежности, кипа бесполезных журналов и документов, мотки зарядок и наушников. По склонам катятся валуны мятых рубашек и джемперов, а вершину формирует пачка белых трусов и бутылка виски. Красота по-питерски.
- Я собран! – ликуя, набираю ей смс.
Через минуту вибрирует телефон.
- Кирилл… я не смогу… :(( Прости, пожалуйста!!!
- Почему? – спрашиваю, хотя уже знаю ответ.
Game over, чувак. Неужели ты думал, что все будет так, как ты хотел?
Её сообщения про работу, завал, дедлайн я читаю уже закрытыми глазами, отклоняю вызовы, один за одним, снова и снова. Проглатываю комок злости в горле и чувствую не обиду, а скорее досаду. Ужасную детскую досаду, с которой ничего не можешь поделать, а главное не можешь остудить мозг, напротив, ты вскипаешь. Картинно закуриваешь сигарету, хватаешь сумку и выходишь под мелодию своего звонка на мобильнике. Пошлое, эгоистичное ребячество и возвращение к самому себе, настоящему.
«Karma police, I’ve given all I can
It’s not enough
I've given all I can
But we’re still on the payroll»
______
Ленинградский вокзал встречает меня россыпью такси с открытыми багажниками, из которых вылезают спортивные сумки, ледяным сквозняком из тяжелых деревянных дверей и вереницами футбольных фанатов зенита. Пытаясь абстрагироваться от галдежа, я вспоминаю свою последнюю поездку в этот город. Ровно год назад меня затолкали в поезд мертвецки пьяного после очередного дня рожденья, который я естественно не помню, а наутро я, к сожалению, воскрес и продолжил медленно, но верно убивать себя снова. И почему в «культурной» столице так тянет нажраться? Быть может все дело в мрачной атмосфере, которая нагнетает обстановку обреченности и бесполезности бытия? Так или иначе, в Питере как-то особенно бессмысленно напиваешься. Я не стану говорить, что у меня какие-то специфические отношения с этим городом. Как у любого представителя бездельников, именующих себя «творческой интеллигенцией», Санкт-Петербург - является запасным аэродромом, Меккой духовности, убежищем от сытой и грешной Москвы. Туда едут без цели, планов и задач. Туда едут, просто потому что надо, потому что принято.
Я плетусь вдоль перрона, высматривая нумерацию вагонов. Как всегда нужный вагон аккурат в заднице состава, уходящего во мрак ночи, застилаемый вокзальной дымкой. Нахожу табличку с цифрой «2» за стеклом, обхожу кучку провожающих. Неповоротливая проводница с физиономией, напоминающей мопса, сканирует мой билет, закрыв своим обширным тазом и без того узкий проход.
- Место тридцать семь, приятной поездки, - тараторит она.
- Спасибо, дайте пройти, пожалуйста!
Плацкартный вагон забит до отказа. Поезд еще даже не тронулся, а все уже норовят расстелить свои шконки и достать из фольги запотевшие бутерброды. Я проталкиваюсь вглубь этого муравейника, постоянно задевая чьи-то торчащие задницы, одетые в рейтузы или тренировочные штаны. Если, что и осталось от совкогового прошлого, то это не очереди в сбербанках и колбасных отделах, это сраные плацкарты, где к чему не прикоснись – заедает механизм, не работает свет, а вентиляция напрочь забита грязью так, что здесь жарко даже в лютый мороз. Я пытаюсь разглядеть своих, но спотыкаюсь о чьи-то стрёмные тапки, проваливаюсь в пространство очередного купе и, наконец, передо мной открывается стандартная картина: Павел, развалившись на нижней полке цедит из пластикового стакана White Horse с колой и втирает телеги Лере, которая, в свою очередь, жует шоколадку и что-то рыщет в ноутбуке. Я сбрасываю с себя сумки, приземляюсь на твердое дерматиновое сидение рядом с Пашей и выдыхаю:
- Здравствуйте, коллеги! - развожу руки в стороны.
- А вот и наш подкаблучник! - салютует ехидный голос.
- Привет, Кирюша! – щебечет женский голос.
- Привет, привет…
- И где она? – интересуется Паша.
- Марина. Она не поедет. – отворачиваюсь к окну, за которым темнота начинает медленно сдвигаться вправо.
- Это печально, Кирилл, но ты настраивайся на лучшее. Нам предстоит тяжелый труд. – Паша протягивает мне стакан горько-сладкой жидкости.
Постепенно в поезде прекращается возня, свет приглушается, а общий гомон сменяется на колыбельное постукивание. Уехать, забыться, пропасть – три установки на эту поездку. Мне в очередной раз повезло, но я снова повел себя, как последняя тварь. Такова моя природа.
Я зависаю на какое-то время, уставившись на двух одинаково длинных чуваков, сидящих на боковых сидениях справа. Немытые, косматые волосы, острые подбородки и банки энергетиков в руках. Они ведут запутанную беседу о компьютерных играх, а точнее о какой-то одной игре. Парни дрейфуют явно на своей собственной волне, потому как их речь все наполняется и наполняется сленговыми пассажами до краев. Один из них резко шлепает ладонью по столу, изображая взрыв. Я вздрагиваю, оборачиваюсь к своим и спрашиваю:
- Кстати о труде, вам Гушман сказал как и чего?
- Ну, в общих чертах, мы думали - он тебе сказал.
- Я типа за главного что ли?
- Ну да… - хихикает Паша, – не я же.
- Сука, ну можно хотя бы раз вырубить свою безалаберность? – зачем-то хватаюсь я за волосы.
- Why you so serious? – интересуется Лера.
Паша махает рукой и осушает стакан.
- Наверное, на почту кинул, надо будет завтра проверить.
- Сегодня… - вставляет Лера.
- Что? – не врубаюсь я.
- Сегодня говорю… - кривится в улыбке.
- Знаешь, Лер, у меня был не самый удачный день, так что…
- Кирюш, он прошел, уже сегодня, на часы посмотри!
Я поворачиваю запястье. Действительно, уже половина первого. Допиваю оставшийся алкоголь и наливаю еще. За окном среди редких фонарей ползают огромные черные каракатицы, цепляясь за линии электропередач. Лишь восемь часов без сна и уже целая вечность без нее…
Захожу в тамбур: в качающемся мраке клубится дым, который выпускают две женщины средних лет. Огоньки их тонких сигарет рисуют синусоиды, разрезая воздух, отравленный никотином. Они призывно сверкают накрашенными глазами, предлагая присоединиться. Я разворачиваюсь на пятках и выхожу. Компания двух нетрезвых женщин средних лет меня мало привлекает, поэтому я хлопаю железной дверью и перебираюсь в туалет. Здесь естественно холодно и воняет. В бедном освещении я осматриваю свои руки, которые кажутся абсолютно желтыми, будто я превратился в персонажа симпсонов. Поднимаю взгляд, вижу, как в зеркале отражается процесс прикуривания сигареты. Глубоко затягиваюсь и закрываю глаза, думая о том, человек все же живет только воспоминаниями. Будет что вспомнить в старости – так часто говорят люди пенсионного возраста. А вот я не помню практически ни одного значимого события. Я не помню свой первый секс (возможно к лучшему), свою первую драку (только последствия), из памяти ушел мой выпускной, новогодние подарки, большинство моих дней рождений. Вселенная нарочно забирает все лучшее и смывает в свой вселенский унитаз, чья черная дыра жадно засасывает все самое вкусное. Получается, я и не живу вовсе, только сижу на унитазе прокуренного туалета своего поезда и смотрю, как мои воспоминания смываются вниз, а мимо, в прямоугольнике темной форточки, проносится жизнь, бессмысленная и беспощадная.
После тупых скитаний по вагону я возвращаюсь на свое место. Паша негромко храпит, а из его наушников приглушенно кричит Джаред Лето, ну или Честер Беннигтон, впрочем, какая разница? Лера аккуратно постелила свое белье, заколола волосы и почивает, отвернувшись к стенке. Кажется, весь вагон спит, кроме меня и дешевого виски, танцующего на мутном дне пузатой бутылки. Я никогда не мог заснуть в поезде, и сегодня – не исключение. В который раз я трясусь то ли от холода, то ли по инерции с поездом под этим бледно-розовым предрассветным небом совершенно один. Должно быть, Питер, слишком ревнивый город. Видимо он хочет помучить меня одного, уже на полпути и без лишних свидетелей.
Состав постепенно замедляет ход, застывая в какой-то полной глуши. Я достаю из кармана телефон: до пункта «П» еще полтора часа. Новых сообщений нет. Пропущенных вызовов нет. Сигнала нет. В горле пересохло, и я делаю последний глоток прямо из бутылки. Дисплей телефона гаснет вместе с медленным падением моих век…
______
Когда поезд, наконец, подъезжает к Питеру все радостно гогочут, вытаскивают свои сумки и садятся на проходе. Еще какое-то время я молча туплю в окно, стараясь не думать о том, что меня ждет в эти мрачные два дня. Паша играется в телефон, Лера наводит марафет, а я уже ощущаю, как промозглый ветер-извращенец облизывает своим шершавым языком голые, беззащитные деревья.
Вместе мы сдаем белье, перекидываемся парой ненужных фраз с проводницей, хватаем сумки и вываливаемся на перрон. Первым делом мы с пашей закуриваем, скорее по привычке, нежели от желания. Небо подозрительно смотрит на нас, сгущаясь над вокзалом.
- Наверное, нужно где-то позавтракать? – с недоверием спрашивает Лера.
Я чувствую прожжённую пустоту в районе желудка и судорожно киваю.
- Я знаю неплохое место – паша поднимает большой палец и устремляется вперед за толпой вновь пребывших.
- Ну, здравствуй, Питер! – выдыхаю я дым и бросаю окурок на железнодорожные пути.
Закидываю сумку и оглядываюсь на перрон. С неба начинает медленно сыпаться что-то мокрое и мелкое, что-то непонятное и неопознанное, что в Питере именуют просто – осадки.
– Ровно через год, как и обещал…
Мы сидим в какой-то темной мизерной рюмочной советских времен, каких в этом городе сохранились десятки, в девяностых они переходили из рук в руки, а в конце нулевых вдруг оказались у новых российских буржуа. Впрочем, свою стилистику это место явно не растеряло, потому как у барной стойки уже с утра примостились два завсегдатая с милыми опухшими физиономиями и глазами, полными житейской мудрости. Мы жуем невкусные тосты с ветчиной и сыром. Ветчина напоминает соленый картон, сыр впрочем, тоже. Чем это место отличается от других, я так не понял, разве что музыкой, характерной антуражу. Стоит сказать, что Питер выигрывает в этом вопросе, если ресторанчик в стиле ретро, то и музыкальный фон соответствующий, чего не скажешь о Москве, где в блюз-баре на полную громкость может бормотать 50 cent, вылезая из экранов плазменных телевизоров. А здесь все-таки культурная столица, как ни крути. Я стучу пальцами по столу в такт вальсу из кинофильма «Берегись автомобиля!», наблюдая, как Паша пьет уже 3 чашку экспрессо, а Лера укоризненно качает головой, читая новостную ленту.
- Ты бы завязывал с кофе, чувак. – советую я, окончательно разделавшись с бутербродом. -
Слишком много кофеина на твои маленькие мозги…
- И это говорит мне человек, начинающий свой день со стакана глинтвейна.
- Я замерз!
- Ребята тихо, слушайте, что Гушман написал…
И тут Лера начинает излагать главную цель нашей поездки, которая заключается непременно в том, чтобы посетить модную выставку, заценить пару заумных инсталляций, перетереть с организаторами и идейными представителями, сделать посредственный фотоотчет и написать унылую рецензию. Короче, все как всегда. Уже год я занимаюсь этой псевдо журналистикой – пишу высеры, от которых оргазмирует якобы творческая молодежь, которая еще не доросла до яппи, но вовсю мечтает. Я каждый раз удивляюсь, что все это еще кому-то нужно. В наш век интернета, где у каждого, по меньшей мере, есть твиттер, блог и страничка в социальной сети – кто-то до сих пор нуждается в «авторитетном» мнении какого-то рас****яя. В наборе штампов самодовольного мудака, который запятые то ставить правильно не научился, потому что на уроках русского языка читал Чака Паланика вместо Розенталя. Кажется, я нащупал свой потолок и уже не надеюсь когда-либо достичь высот во второй древнейшей профессии. Действительно, зачем напрягаться, если на прожигание жизни с горем пополам хватает того, что мне платят сейчас. Дальновидность и амбиции? Это не ко мне. Я предпочитаю теорию малых дел: непыльная работка, вроде бы институт, собственное гнездышко внутри мкада и девушка с глазами цвета Jack Daniels.
В этот момент во мне просыпаются зачатки совести, и я уже хочу извиниться перед Мариной, но друзья одергивают мою руку, держащую телефон, и выводят из рюмочной.
До обеда мы слоняемся по городу, потихоньку двигаясь в сторону нашего пристанища. На гостинице мы сэкономили, потому что Паша пробил вписку у своего друга, питерского фотографа – Филиппа. Город постепенно окрашивается в черно-белую гамму, и только мерцание фонарей в лоснящейся Неве заставляет зрачки реагировать и различать силуэты причудливых домов и очертания острых крыш.
_____
Наше трио поднимается на пятый этаж, почти, где Луна, волоча за собой уже ставшие неподъемными сумки. По стенам, вверх по спирали разбегаются глубокие трещины, а сквозняк, пролезающий сквозь щели ставней, так и норовит разворошить сырой пепел в банках из-под кофе. Запыхавшиеся, мы открываем дверь и моментально утопаем в вязкой неге под названием питерская богема. По обоям в стиле модерн словно струи ледяного ливня катятся звуки английского джаза. В воздухе висит смесь из табака, ароматических палочек и приторного шоколадного коньяка. Нас довольно вяло встречают, предпочитая шумным и уставшим москвичам меланхолию и северную безмятежность. Мы проходим в комнату, и Паша начинает знакомить нас с ее обитателями: фотограф Филипп (смуглая кожа, аккуратная бородка, растянутый свитер, типичный питерский прищур), дизайнер Ольга (высокая, худая и бледная, похожая на финку, нордическая красотка) и студентка театрального вуза Вика (шатенка с густыми бровями и пухлыми губами, к которым прилипла длинная сигарета, поверх очков - пронзительный и глубокий взгляд куда-то сквозь). Вдоль стен расставлены старые мягкие кресла, над облупившимся потолком качается бледная лампочка, а в центре комнаты доминантой возносится огромный черный рояль, набитый книгами по архитектуре и фотографии. Непринужденная беседа о дороге, погоде и новостях согревается коньяком, а ноги постепенно становятся ватными, и мы медленно сползаем по стенам на пол и убаюкиваемся ни то интеллектуальной беседой, ни то бесконечной мелодией саксофона.
Коньяк заканчивается аккурат в тот момент, когда тьма за окном становится абсолютно полной. Кто-то ставит на паркет бокал, но тот не удерживает равновесие и катится полукругом по комнате, пока не останавливается у поцарапанной ножки рояля, а чей голос тихо произносит:
- А пойдемте в ателье?
- Ага… - отвечает кто-то другой.
И после этого еще какую-то вечность ничего не происходит. Никто так не сдвигается с места и кажется, что все давно спят и разговаривают прямо во сне. Я давно заметил эту черту у людей из других городов, но питерские – это апогей. Они настолько неторопливы, что порой ощущаешь себя абсолютно больным человеком, с дюраселом в заднице, дерганным и нервным. Я не знаю с чем это связано, возможно, с тем, что в суровых северных широтах не особо и хочется двигаться, но скорей всего с тем, что большинство молодых людей здесь – откровенно не парятся. Я не видел на здешних станциях метро бегущих сломя голову студентов. Я не видел гнусавящих клаксонами в пробках безумных карьеристов в корпоративных галстуках. Я не знаю, кто работает здесь в «макдональдсах», «кофехаусах» и «теремках», видимо в сфере общепита трудятся исключительно дамы бальзаковского возраста, потому как весь молодой электорат, что встречался мне в этом городе – не работает, он лишь творит и плодит культуру в массы. Высокую или низменную – вопрос другой. Время тут идет медленней настолько, что вращение планеты практически не ощущается, в это время года здесь либо темно, либо очень темно, либо холодно, либо отвратительно ледяно. Приезжий сюда человек поначалу тотально регрессирует, пытаясь развернуться с помощью этилового спирта. Здесь тебя перематывает назад, выворачивает наизнанку, ты даже пьянеешь в обратную сторону, а засыпаешь исключительно под утро, потому что солнца здесь все равно не видно.
«Кто нас заметит? Кто улыбнется? Кто нам подарит рассвет? Черный цвет…»
Спустя несколько часов мы все же бредем через лабиринты идентичных дворов и косых переулков в заведение под названием «Atelier bar». По рассказам новоиспеченных знакомых, я узнаю, что это модное место, где тусуется самая одиозная часть молодой питерской богемы. Я слегка напрягаюсь, переглядываюсь сначала с Лерой, которая чешет экран своего айфона, затем с Пашей, который довольно кивает головой и закуривает сигарету. Меня проталкивают к входу, но я успеваю заметить этот старинный, готовый в любую секунду развалиться, фасад. (Что-то мне это напоминает). Именно за такими стенами всегда и скрываются девятые врата.
- Чего ты залип? Проходи! – толкает меня Паша в район лопаток.
В помещении настолько темно и ни чёрта не видно, что поднимаясь по лестнице, все светят под ноги своими мобильными телефонами. Мы забираемся на второй этаж и упираемся в барную стойку. Я заказываю сто грамм виски у бармена, похожего на зомби, выползшего из заброшенного склепа. Жадно отхлебываю, чтобы хоть немного приглушить гремящую из всех щелей музыку. Кажется, играет какой-то стремный витч-хаус, смешанный с вонки и дарк-сайдом. Ну а что вы хотели? Это же модное место.
Пока я допиваю виски, наша компания незаметно разбредается по темным углам этого клуба. Я остаюсь один на один с баром и психоделической музыкой. Эта ситуация не оставляет мне выбора, поэтому я пускаюсь в былинный марафон с препятствиями в виде различных шотов. Изредка со мной пьют «интересные» личности, у которых я мельком интересуюсь по поводу завтрашней выставки. Все эти манерные девицы, латентные гомосексуалисты, дохлые фронтмены убогих инди-групп, говнофотографы, говнопоэты, авангардные скульпторы и прочие хипстеры различного посола говорят мне что-то вроде: «Это будет гениально!», «Это порвет шаблоны!» «Не знаю, как Вы, а я думаю, это будет шедеврально» «А ты, лапочка, увидимся завтра!»
После очередной стопки текилы на меня вдруг огромной волной цунами накатывает тоска по Марине. Да-да, я вспоминаю о ней, только полностью отделив свой разум от происходящего, погрузив его в бездну жестоких страданий. Настоящая, высокодуховная скотина. А ведь еще несколько дней назад я валялся с ней в кровати и смотрел Сладкий ноябрь, умиляясь всей абсурдности происходящего.
- Может у меня раздвоение личности? – говорю я сам с собой.
- Не выдумывай себе оправданий, ты просто мудак бесчувственный! - режет внутренний голос.
Я кидаюсь в карман за телефоном, как за спасательным кругом, но оператор уже давно отказался соединять меня с ней. Кредит исчерпан. Расстреливаю обойму омерзительно-сопливых смс’ок, перезаряжаюсь сигаретой и снова стрелять, в темноту клуба, наугад, наощупь. Безответно.
В перспективе помещения беснуются чьи-то тела, похожие на демонов. Мне мерещится оргия, агония, содомия. Я тупо хлопаю глазами, пока не чувствую сильную горечь во рту от дотлевшей до фильтра сигареты.
Утопив бычок в пепельнице, я безнадежно отключаю телефон и знакомлюсь с еще одной модной представительницей среднего класса, чьи белые локоны, закутанные в пурпурный шелковый шарф, привлекли мой мутный похотливый взгляд отчаявшегося неоромантика. Мы заговариваем естественно о философии, в которой я ни черта не понимаю, но прекрасно делаю вид. Она загоняет длинную телегу о гедонизме, а я уже, кажется, потихоньку начинаю трезветь.
После ее десяти минутного пассажа она поднимает свой вопрошающий карий взгляд в надежде услышать от такой пьяной, но все еще симпатичной свиньи как я - лаконичный, а главное логичный контраргумент.
Но тут я залезаю в самые страшные глубины своей испепеленной памяти и выуживаю оттуда цитату Ницше (что-то про самопознание и палача). Гробовое молчание. Понимая, что это было совершенно не в тему, я прошу помощи и бармена и заказываю на казенные деньги ей какой-то дорогущий коктейль, а себе порцию одно солодового виски. (Что очень круто по меркам студента средней руки) От чего ее глаза начинают искриться, словно огоньки мелькающих в пространстве бара сигарет и мобильных телефонов. То, что девушкам абсолютно плевать на внешность, я понял еще лет в шестнадцать. Ну, конечно, если ты не 200 килограммовый кабан с волосатой спиной и тюремной наколкой на коленке. Будь просто естественным, ведь им гораздо важнее то, что вываливается из твоего рта, а затем и кошелька. Вот она, социология в массах. Мы так любим заговаривать зубы и жевать ими роллы калифорния, что простые объятия или поцелуи уходят на второй план. Химия тел осталась в прошлом, развалилась вместе с римской империей, а может и раньше. Вы только подумайте, как часто мы используем выражение «трахать мозги». А ведь и правда, если мы начинаем испытывать к другому человеку что-то большее, чем похоть, то мы вначале имеем друг другу мозги, а уж потом все остальное. Циничный расчет, разбавленный сладкими идеалистическими соплями, которые, как любой другой насморк, периодически появляющийся в межсезонье, со временем проходит. А остаются только мигрени. Трахал ли я Марине мозги? Безусловно. В этом и была ее особенность. Мы оба начали с головы, ну прямо как палачи…
Пока я пытаюсь понять вывел ли я только что формулу современных отношений, либо мертвецки напился, девушка, которую я угостил коктейлем, уже тащит меня к себе. Ноги практически не слушаются, зато я нахожу в себе силы рассказывать ей о своих прошлых поездках в Питер и вожделенно лапать за задницу. Мы идем сквозь густую тьму целую вечность, пока не оказываемся в мизерной комнатке, на твердой, словно палуба Авроры, кушетке. Меня освобождают от брюк, зачем-то целуют, ломая языком всю мою теорию. Губы поднимаются выше, длинные волосы накрывают мою голову, а далее происходит неизбежное. И в этом моя проблема: мне не могут поиметь мозги, потому что они надежно заспиртованы…
_____
Все когда-нибудь заканчивается и приходит ****ец. В моем случае он пришел в виде нового дня. Еще один день моей ****ской жизни, которая плюс ко всему еще и забросила меня в Питер. Поворот головы: рядом лежит спящее тело, взгляд вниз: в ногах спуталась рубашка. Я еле-еле поднимаюсь, ищу туалет. В храме мыслей я думаю о том, что неплохо бы выйти в окно или принять ванну, в которую потом бросить фен. Но я как обычно малодушничаю и иду на кухню в поисках еды. В старом, пузатом холодильнике преимущественно йогурты, огурцы и кефир. Хватаю какой-то заветренный салат, хлопаю дверью, увешанной сувенирными магнитиками, и начинаю поглощать содержимое плошки. Пока я пытаюсь разобраться курица это или рыба, в воздухе рождается короткий писк. Я перевожу взгляд на стол, в середине которого маленькие электронные часы пробили 15:00. В следующую секунду звон падающей вилки сливается с моим протяжным «блять», а я наконец-то прозреваю, что это протухшие креветки с авокадо, и что инсталляции, на которых я должен был быть час назад – окончательно и бесповоротно просраны. Но я все равно метеором несусь в комнату, залетаю в штаны и рубашку, на пальцах перепрыгиваю в прихожую и закрываю за собой дверь.
Следующие сорок минут я скачу по трамваям и троллейбусам, мучая бабушек и девушек своим топографическим кретинизмом. Телефон включать я боюсь, потому что знаю - Лера страшна в гневе. А тирады перегруженной нецензурными выражениями в мой адрес мне сейчас точно не хочется. Когда я, наконец, добираюсь до выставочного центра, народ потихоньку расходится. На их лицах целая палитра чувств и эмоций, а на моем должно быть только кромешный саспенс перед неминуемым крахом. Я прохожу в конец галереи, где еще толпятся люди и пожимают руки организаторам. Не успеваю я поздороваться, как в затылок мне попадает сумка.
- Где ты был??? - проносится сзади свирепый женский фальцет.
- Эй! – сгибаюсь пополам.
- Я спрашиваю, где ты шлялся, Сафронов!?
- Отвечай, я сказала!
- Ну я…
- Что ты там мямлишь?
- Лер, я…
- Ты что? Ты не специально, да? Гушман тебя убьет, уничтожит и меня заодно!
- А еще раз показать не судьба?
- Не судьба, Сафронов, никто под ваше высокопреосвященство подстраиваться не будет, это тебе не кинотеатр. Алкоголик чертов! – орет Лера.
Я съезжаю на кресло и достаю из сумки последний выпуск журнала Men’s Health. Открываю разворот и прикрываюсь, пылая от стыда, журнал разъезжается домиком по моей похмельной физиономии, как бы подтверждая исследования британских ученых о том, что чрезмерное употребление алкоголя приводит к апатии, фрустрации и проебанству всего на свете.
- И что теперь делать? – отчаянно спрашиваю пустоту.
- Я не знаю, что теперь делать, я звоню Гушману. – начинается мини-паника.
- Эй, эй, не торопись, – выручает, появившийся из ниоткуда Пашка.
- Что не торопись? – тычет пальцем - Ты ему будешь концепцию пересказывать?
Я поднимаю голову из-под журнала и перевожу взгляд то на Леру, то на Пашу.
- Да я не понял ни хрена, Лер, ты сама-то врубилась в месседж?
- Я то врубилась! – уводит глаза.
- Ну вот и расскажешь, Кирюха чего-нибудь состряпает, как всегда. - он выдавливает из себя улыбку – правда ведь?
- Да это вряд ли! – протягиваю я.
- Вот видишь! – не унимается разъяренная девушка.
- Ну, налажали, Лер, ну с кем не бывает? Что вы тут драму устраиваете? Фотки я, между прочим, сделал.
- Да идите вы к черту со своими фотками! – Лера разворачивается на каблуках и стремглав уносится из галереи.
- Ну и стерва… - резюмирует Паша.
Я тупо киваю.
- Слушай, а может, попросим копию записи?
- Не дадут, все эти люди искусства на редкость принципиальные суки.
- Ну, им же нужен положительный отзыв, так?
- Они за это Гушману заплатили, врубаешься?
- Может украдем?
- Паша, ты далеко не Том Круз, угомонись, а?
- Ладно, что-нибудь придумаем - садится рядом. - Ты где был-то?
- На дне, Паша, на дне…
Через час мы сидим на кухне у Филиппа и нервно курим, я пытаюсь набросать вступление, ковыряясь в Google. По квартире снуют какие-то незнакомые персонажи, то и дело, доставая лед, из холодильника, погружая его в свои стаканы с чем-то темным и шипучим.
Я пишу длинные витиеватые предложения и стираю их раз за разом. Вместе с серо-лиловым закатом на меня снова находит питерский сплин. Напротив сидит Филипп, с удовольствием поглощая самодельные ролы из крабовых палочек, а я ощущаю себя, как одинокая кунжутная семечка, плавающая в черном и смолянистом соевом соусе. Время подходит к запоздалому обеду, и на столе начинает появляться нехитрая закуска в виде отвратительных сырков дружба, хлебцов с отрубями и чайных кружек, в которые цедится из картонной баклажки какое-то жалкое подобие вина. Вот она закономерность, чем круче богема, тем проще их яства. И дело, как вы уже поняли, не в пресловутой духовности и ностальгии по олдскульным временам перестройки, когда портвейн пах не вино-водочными отходами, а свободой, дело естественно в банальном отсутствии денег.
Кто-то говорит длинный и красивый тост, от и до наполненный трюизмами, все чокаются, пьют и морщатся. Шум начинает заглушать даже скрипящую форточку, отчего попытки написать хоть что-то сводятся к температуре за окном, которая опустилась до нулевой отметки. Я хлопаю крышкой ноутбука и предлагаю Паше выйти подышать воздухом. Быть может сделать пару фотографий на память о поездке, которую я бы с радостью предпочел забыть. Но по закону подлости моя амнезия, по-видимому, в глубоком запое.
Мы бредем по черно-оранжевым улицам, взбираясь на мосты, фотографируя друг друга в задумчивых позах о вечности, которая также как и Нева течет куда-то вдаль извилистой перспективы. Я пронзительно вглядываюсь в Пашин объектив и думаю о том, что все-таки самый гениальный фотограф в мире – это наша собственная память. Лучшие образы и самые удачные ракурсы снимает именно она. Пускай на ее снимках слишком много шумов и зернистости, не так много яркости и не хватает контраста. Все равно эти снимки – всегда самые точные. И как мне обидно и пусто от того, что моя память все время засвечивает все кадры. Ни одной улыбки, ни одной пары счастливых глаз – лишь беспробудная тьма и отчаянная повседневность.
Паше кто-то звонит, и я вдруг вспоминаю о родителях, которые даже не в курсе, что их идиотское чадо пребывает в северной столице. Я снимаю себя на камеру телефона на фоне шпиля Петропавловской крепости и кидаю им себя зашифрованного в пиксели по доисторической схеме, через mms.
- Кирилл, мне надо с человеком встретится, уже который раз обещаюсь. – подходит из темноты Паша.
- Ну, так встреться, какие проблемы? – облокачиваюсь на парапет.
- Да не хочется тебя одного оставлять. – каким-то сочувственным тоном.
- Как благородно с твоей стороны.
Мы оба смеемся, наверное, впервые за эти два дня.
- Слушай, а ты сумку с камерой не возьмешь, а то мне с ней тяжко будет.
- Давай, так уж и быть, – одеваю на плечо увесистую поклажу.
- Спасибо старик, ну я побежал, встретимся у Фили в половину одиннадцатого, ага?
- Погоди, как ее зовут?
- Лена, а что?
- Да так, ничего, беги.
Я закуриваю сигарету и делаю первую сильную затяжку. В воздухе так сыро, что вкус сигареты кажется особенно горьким. Ветер с реки вместе с опустившейся мглой усилился, а мои ладони буквально заледенели. Сую руки в карманы, пересекаю набережную Фонтанки. Иду вдоль Литейного, задрав голову, рассматриваю вывески заведений и огни фонарей. Так хочется проткнуть это черное небо пальцем, чтобы оттуда просочился хотя бы маленький просвет в Москву, туда, где сейчас Марина. Что она делает, с кем проводит это холодное ноябрьское воскресение? Почему я опять про нее вспомнил? Неужели меня и впрямь к ней тянет? Я снова окунаюсь в сентиментальность и делаю еще одну попытку дозвониться, но в этот момент из-за угла выходят два объекта в темно-серой форме и вплотную подступают ко мне.
- Добрый вечер, Капитан Гордеев, ваши документы, – бурчит волевой подбородок.
- Да, сейчас, – я начинаю копаться в карманах пальто, в то время как его напарник обходит меня сзади. На улице мгновенно становится пустынно и тихо.
Я снимаю сумку, чтобы залезть в задний карман брюк, как ее тут же подхватывает сзади стоящий сотрудник милиции.
- Тааааак. – анекдотично растягивает он. – Давайте посмотрим содержимое вашей сумочки.
- Там фотоаппарат, я фотограф, – заикаюсь, хлопая себя по нагрудным карманам.
- Ууу, Алексей Федорович, у нас тут наркотики.
- Что? – хором с капитаном произносим мы.
- Порошок какой-то, товарищ капитан.
- Пройдемте, – меня берут за руку.
- Куда? – врубаю идиота.
- На кудыкину гору, пошли, говорю.
- Никуда я не пойду, это не моя сумка.
- Так ты же у нас фотограф.
- Это моего друга сумка, вы не понимаете.
Телефон выскальзывает у меня из рук и оказывается у одного из ментов. Я пытаюсь вырваться, но из уст капитана доносится сухое:
- Вяжи его.
Мои руки за спиной сгибаются в ломанную геометрическую фигуру, и вот я уже чувствую щекой ледяное покрытие капота. Из правого кармана пальто вытаскивают паспорт.
- Сафронов Кирилл Андреевич, девяностый год рождения, город Москва, - зачитывается вслух.
- По какому поводу гастролируем?
- Я журналист, приехал на выставку, – гнусаво мямлю.
- То фотограф, то журналист, что за порошок в сумке, а сука? – спрашивает старший.
- Не знаю я ни про какой порошок.
- Наркоманы чертовы, – вторит другой.
- Ну, в обезьяннике узнаешь.
- Слушай, а хороший у тебя телефончик, почем брал? – вертит в руках серебристый аппарат.
- Забирайте себе, только отпустите.
- Так дела не делаются, ты что думаешь, мы наркомана за какой-то телефон отпустим? Это у вас в Москве так работают?
- Типа того, – злобно выпаливаю.
- Ну, а у нас тут все культурно, по протоколу, - руки заламывает еще сильнее.
(Особенно твое быдлядское «ну» очень культурное.)
- Охуеть как культурно,– абсолютно лишне залупаюсь я.
Мне прилетает три мощных удара в область почек, после чего мое тело съезжает по капоту на асфальт в приступе кашля.
- Ладно, хорош.
- Ему тут какая-то Марина звонит.
- Девушка твоя или драгдилер?
- Девушка – чуть слышно хриплю.
- Не слышу!
- Девушка!
- Еще раз!
- Девушка, блять – захлебываюсь в кашле.
Вызов прерывается, и тяжелый ботинок залетает мне прямо в левое ухо. Голову разрывает такая боль, что картинка заливается темнотой, а звук отдаётся тысячекратным эхом.
- Ладно, Егорыч, забирай наш порошок и поехали.
- Так точно.
- Мы, Кирилл Андреевич, телефончик у вас конфискуем, ага? – слышится в полном бреду.
К ногам мне бросают паспорт, два силуэта садятся в машину, хлопают дверьми и резко трогают с места.
Какое-то время я лежу, корчась от боли. Меня изредка толкают ногой прохожие, но натыкаясь на монотонное мычание, проходят мимо. Когда боль в голове немного стихает, я поднимаюсь, отряхиваю мокрый паспорт и перекидываю сумку через шею. В голове разрастается уже знакомая сырая пустота. Очередной приступ, превративший последние 12 часов во мрак неизвестности.
Я иду по невскому проспекту, чьи огни слепят опухшие глаза. Что случилось? Почему так болит спина? Где мой телефон? Где Паша, почему у меня его сумка? Все эти вопросы как всегда повисают в воздухе, сыром и отравленном выхлопами. Меня трясет и тошнит одновременно. Голова раскалывается от неизвестности, словно от лоботомии.
- В какую историю ты попал на этот раз? В какое глубокое дерьмо ты вляпался? – крутится в кипящем мозгу.
- Плохая карма, – первое, что приходит мне на ум.
По Невскому плывут блестящие автомобили, разрезая осенние лужи. Их противотуманные фары освещают хмурые лица, идущие мне навстречу. Такие типично русские, тоскливые физиономии северного города. Я бреду вдоль бутиков и ресторанов совершенно разбитый и потерянный, причем во всех смыслах. Задеваю сумкой двух девиц подросткового возраста, похожих друг на друга, как пара паленых угг. Слышу в спину:
- Поаккуратнее нельзя, что ли? Урод!
Останавливаюсь у входа в подземный переход. Мое внимание привлекает мужик лет пятидесяти, играющий на старой электро-гитаре, сидя на небольшом, хриплом комбике, облокотившись на столб. На голове его небрежно надета помятая фетровая шляпа, а на шее обязательно повязан дырявый шерстяной шарф. С самого детства я испытываю слабость к таким персонажам. Мне думается, что это люди вне времени. Они будут существовать тут и через десять и через двадцать лет, все в той же шляпе, с этой же гитарой сидеть и петь песни, не взирая на войны, теракты, инфляции и смену режимов. Я пытаюсь вслушаться в текст, сквозь шум толпы и гомон транспортного потока:
«…На улице играет музыкант
Какой-то незатейливый мотивчик
Послушаю и двину в ресторан
Пусть думает, что я такой счастливчик…»
А ведь и правда, послушаю и двину в ресторан, пусть хоть кто-нибудь подумает, что я счастливчик, хотя мужику точно плевать. Я оглядываюсь по сторонам, примечаю красивую неоновую вывеску итальянского ресторанчика. Без горячего я точно тут больше не выживу. Кидаю в разложенный перед ногами мужика кофр сторублевую купюру и ухожу. Банкноту ловко подхватывает ветер и красиво закручивает ее в прицеле невских фонарей.
Перед тем, как открыть дверь, я снова спрашиваю себя:
- А почему собственно человек должен быть счастлив? Кто вообще выдумал эту прописную истину?
- Да нет, задумка то хорошая, исполнение у тебя – говно! – отвечает мне внутренний голос.
За мной мягко закрывается дверь, и мне просто невыносимо хочется закончить на этом свою историю. Лихо смазать финал, опустить в грязную питерскую лужу все концы этого опуса. Но как вы уже поняли, я – бессовестный негодяй, который не секунду не заботится о своих читателях.
Да-да, я посажу вас на поезд до Москвы, и вы поедите вместе со мной туда, откуда все началось…
______
Я поднимаюсь по ступенькам подъезда и начинаю тыкать пальцем в домофон. На третьей попытке я врубаюсь, что у меня есть ключ и прикладываю металлическую таблетку к двери. В помещении подъезда по обыкновению тускло и тихо, только скрежет лифта доносится с верхних этажей. В почтовом ящике на удивление нет рекламы, а из-под дверей первых квартир впервые не пахнет протухшей едой. С трудом заталкиваюсь в лифт, задевая сумкой панель с кнопками. Меня плавно несет наверх, хотя я предпочел бы падать вниз, с оборванным тросом и летальным исходом.
- Ну, вот я и дома, - сообщаю я лестничной площадке и принимаюсь ковыряться с входной дверью, - снова один, без работы, да и рыбки, наверное, сдохли.
Замок поддается, и я прохожу в коридор. Моя дверь не заперта, что меня настораживает. Я бесшумно вхожу и обнаруживаю связку ключей на комоде. Внутренности начинает колотить. Из комнаты еле-еле просачивается синеватый свет. На цыпочках подкрадываюсь и заглядываю в пространство комнаты.
В кресле сидит Марина, поджав под себя ноги. Она увлеченно играет в The Sims на моем старом компьютере, который стоял без дела вот уже год с покупки ноутбука. В руке ее дымится кружка с чаем. Рядом с мышкой лежит смятый носовой платок и изредка поблескивает экран телефона. Я смотрю на ее силуэт и понимаю, что соскучился по каждой клеточке ее тела.
Мои губы разрываются в тупой безумной улыбке, и я пытаюсь понять - какого черта она тут делает. Мой уставший мозг, сделав сальто назад, приземляется и окончательно садится на шпагат. Разве я заслужил тебя? Неужели ты все еще хочешь продолжить эти танцы на костях? Зачем тебе такой манерный неудачник, как я? Ты же лучше меня, тебе ведь не нужно поливать все вокруг себя желчью, разбрызгивать этот ядовитый цинизм, жалея себя, обвиняя других. Ты хочешь меня спасти? Достать со дна унитаза? Вымыть, вычистить, причастить? Тебе не станет от этого легче, поверь мне. А уж мне и подавно. Я трахнулся как минимум с двумя, пока был в Питере, возможно, их было и больше, но я не помню. Ах да, я же не сказал тебе главного, да, дорогая, я не был с тобой до конца откровенен, представляешь? Так вот, слушай, у меня амнезия. Да, ты не ослышалась. Нет, такое бывает не только в кино! Я временами выпадаю из этой прекрасной жизни, чтобы побывать в самом настоящем аду, и знаешь, там очень страшно. Там не больно нет. Там просто тотальная пустота. Вакуум. Квинтэссенция одиночества, если тебе так угодно. И я жил так все это время. Хотя нет, не жил – прожигал. Напалмом. День за днем. Год за годом. Я почти смирился, привык и отмерил себе время, пока тает лед в очередном стакане. И вот появляешься ты, слишком красивая и слишком похожая на меня, также израненная всей этой бессмысленностью и бесцельностью, которой так подвержены молодые люди. Слишком похожая, но со знаком плюс. И я теряюсь, я не знаю, что с тобой делать. Тонуть или топить? Отталкивать или любить?
В моих глазах стоят слезы, настолько горькие и тяжелые, что держать их уже нет сил. Все силы ушли на то, чтобы так и не сказать ей все это вслух. Суметь опустить отравленную иглу, которой я так привык ранить всех остальных и прежде всего себя. Я делаю глубокий вдох и вытираю лицо рукавом.
Собрав все свое жалкое существо в ладони, я осторожно подхожу к ней сзади, закрываю ей глаза и невинно спрашиваю, пытаясь унять дрожь в голосе:
- И почему все девушки вечно играют в The Sims? Хорошо ли вам или бесконечно плохо? Вы там работу над ошибками делаете или будущее свое моделируете?
Марина хватает меня за руки, резко разворачивается и бросается мне на шею.
На экране два сима точь-в-точь наши копии начинают неуклюже целоваться, а над ними вырастает угловатое пиксельное сердце, стучащее в унисон всхлипам, что наполняют комнату.
Конец
Все реальные прототипы и персонажи отчаянно старались походить на героев данной повести, однако устоять перед беспощадной гиперболизацией сурового автора, увы, не смогли.