Сбылась мечта – Валентина Петровна выдала дочку замуж.
Алёнку Валентина растила без папы, с бабушкой. C папой пришлось расстаться, когда малышке было три годика. Хорошо, что у Валентины была жива мама, которая души не чаяла в обеих своих девочках.
Именно она прознала про измену зятя и тут же рассказала Валентине. Именно она встала грудью на защиту дочери от изменщика и утешила её, и поддержала, когда этот недостойный человек уехал в конце концов на Север. Он и оттуда пытался писать письма, но Валентина под бдительным взором матери рвала их на мелкие кусочки, не читая. Если человек предал однажды, он предаст снова – так говорила мама и Валя с ней соглашалась.
А потом мама умерла и Валентина осталась с дочерью-подростком.
Плакала ночами, а утром бежала на работу. А с работы по магазинам, потом на кухню всё, как у всех. Хорошо, что алименты бывший муж выплачивал исправно. Но в душе было пусто, жаль было маму, жаль было себя – осталась без поддержки.
Про мужчин и не думала даже. Крепко она любила Егора своего, ранило его предательство больно, рассаднило сердце до крови. А когда зажило, нарос на нём панцирь и никто в это сердце пробиться уже не мог. Осталась в нем только одна любовь – к дочери.
Дочка росла умницей и красавицей. И школу закончила хорошо, и в институт поступила. Мама старалась помочь, как могла. И сготовит, и постирает, и нагладит – только учись, доченька.
А Алёна, не успев доучиться, обзавелась ухажером.
Хороший паренек, вежливый, скромный только очень, ну так то не беда, а счастье. В наше время такое редкость. Валентине Петровне он понравился, боялась только, что брак помешает учебе, поэтому уговаривала дочку повременить до диплома.
И вот такая радость – и диплом, и свадьба.
Пришлось, правда, ссуду брать, но ничего. Много ли самой Валентине Петровне надо? Ужмется, ей не привыкать.
Зато все как у людей – шикарное кафе, гирлянды цветных шаров, яркие плакаты с поздравлениями жениху и невесте. Энергичный тамада с микрофоном. Длинный, щедро накрытый стол с батареей бутылок. Столько выпивки и снеди на одном столе Валентина прежде и не видела. Машин шикарных заказали, Валентина только головой качала, да дивилась – живут же люди. Такой роскоши она не видала тоже.
Во главе стола молодые. Алёнка вся в атласе, кружеве и нашитых жемчугах, в белокурых локонах, накрытых воздушной фатой, с румянцем волнения и сияющими глазами в накладых ресницах казалась принцессой из сказки. А Виктор, в своем двубортном темном костюме, который делал его еще стройней и выше, вполне годился на роль принца.
Прекрасная пара – судачили гости, а мама Валя краснела от гордости за дочку и шикарную свадьбу, поправляла несуществующие морщинки на блузке и залакированную в глянцевый картон прическу.
После громких торжеств пошли семейные будни и начали они в скором времени Валентину Петровну, к её удивлению, оргорчать и расстраивать.
Она никак не могла найти общий язык с зятем. Уже и лучшие кусочки ему подкладывала и улыбалась приветливо, и приглашала настойчиво к просмотру самых интересных передач, а он всё как-то дичился. Всё никак не мог к ней привыкнуть. Мамой не звал и обращался на «вы», да по имени-отчеству.
Неуютно стало в доме, как будто не у себя, а в гостях. Валентина Петровна ничего не говорила, но дочь замечала, что маме уже не так привольно, как раньше. И за одеждой приходится следить – все же мужчина в доме, не расслабишься, в чем попало из ванной не выйдешь. И тон её сделалася каким-то неестественным, лебезяще-заискивающим перед зятем, который рядом с Валентиной Петровной казался высокомерным. Не пошутит с ней, не посмеется.
Поест и в комнату к себе нырнет, как волчонок – так однажды Валентина Петровна громко шептала по телефону подружке, а Алёна нечаянно подслушала.
После этого у молодых случилась небольшая размолвка. Мама чутко прислушивалась ко всему, что происходило за стенкой, а потому схватилась за сердце – ругаются молодые! Слов она не разобрала, из-за чего ругаются не поняла, но очень расстроилась. Стараешься-стараешься, а им всё не ладно. Хоть в апельсиновую рощу их посади! Нету покоя материнскому сердцу.
Тут еще новогодние праздники подоспели некстати.
Алёнку с Виктором пригласили отмечать в компанию – дело молодое. Умом Валентина Петровна всё понимала, а сердце привычно сжалось от тоски.
Сидела напротив телевизора, укрывшись старой шаленкой, смотрела в экран, а сама волей-неволей прислушивалась к весёлой возне за стеной.
«Вот и выросла дочка, своя у неё жизнь настала, мама уж не нужна» - думалось Валентине. От мыслей этих грустных защипало глаза и принялась она их тереть уголком шали, чувствуя себя брошенной и одинокой.
- Мама, ты чего? – Алёнка вышла из комнаты и удивилась. – Ты плачешь, что ли? – присела рядом на диван, уставилась тревожно матери в лицо.
- Да так, доченька, взгрустнулось чего-то, - вздохнула та.
- Ты не хочешь, чтобы мы на новый год уходили, да?
- Ну, хочу или не хочу, это дело десятое, - слабо ответила Валентина Петровна, - вы молодые, у вас своя жизнь, чего со старухой сидеть перед телевизором.
- Мама, - возмутилась Алёна, - ну какая же ты старуха! Тебе же еще и пятидесяти нет!
- Ну и что? Скоро будет. Не собираюсь я молодиться, ни к чему мне. Вы родите, я нянчить вам буду. Вот и будет мне занятие.
В этот вечер за стенкой у молодых опять ругались, причем громче прежнего. Валентина Петровна ухватила ухом слово «мать», которое раздраженно повторял Виктор весьма повышенным тоном.
Она даже немного осерчала – всё для него, чего ещё надо? Никакого уважения к старшим и никакой благодарности. Напилась корвалолу и кое-как заснула. А через пару часов проснулась и долго ворочалась. Мысли проклятые одолели, обида какая-то непонятная, воспоминания, страх одиночества и ненужности. Казалось, жизнь подошла к концу. Возилась-возилась, кое как забылась под утро.
На работу пришла совершенно разбитая.
- Что с тобой, Валечка? – с любопытством залебезила напраница Светка. – Никак с молодыми не ладно?
Все в отделе знали, что Валентина выдала замуж дочку, да удачно. Муж скромный, непьющий. Из хорошей семьи, из порядочной. Пусть его родители и не богаты, но половину свадьбы честно оплатили. Да вон они на фотографии, что на столе стоит в рамочке. Валентина её всем желающим показывала и объясняла с охоткой кто, кому и кем приходится. Гордилась и дочкой, и зятем.
А тут вдруг недовольство на лице – Светку прямо распёрло от любопытства, чем такой хороший зять не угодил.
- Ладно, всё у них ладно, мать только вот не нужна стала, - в сердцах пожаловалась Валя, - не угодишь зятю, всё морду воротит, всё спрятаться от тёщи норовит в комнатушке своей. Не поговорить с ним по простому, ничего. Всё выкает, всё по имени-отчеству. Уж иной раз думаю – лучше бы кого пороще нашла, подушевней.
- Они такие сейчас, - с готовностью зачастила Светка, - вон у моей соседки, Нинки, дочка замуж вышла. За богатого! Так он ей дорогу в дом заказал, это матери-то родной! Так и сказал – нечего свои банки с супом таскать, не помрем мы с голоду! Сидят на каких-то диетах заморских. Одни овощи жрут, да траву. Нинка рассказывала, пришла как-то к ним, заглянула в холодильник, а там даже колбасы нету! Ни сала, ни колбасы, ни селёдки. Супов не варят, мяса не едят. Одни куриные грудки, да рыбу. Дочка уж вся истощала, Нинка плачет – не заболела бы. Раньше то такая девка была – красавица! Кровь с молоком! А сейчас глянуть не на что! Истаскалась вся по фитнесам по своим, заморила себя диетами. Вся похудела, жопка с кулачок! Разве ж материнское сердце такое выдержит?
- На новый год уходят - перебила её Валентина и насупилась еще больше - Я ведь всё понимаю, Света, они молодые, им не интересно со мной. Но ведь обидно, старалась, старалась, растила дочку, всё для неё, а с чем осталась? Никому не нужная осталась и одинокая.
- Обидно, - покачала головой Светка, - а ты приходи к нам!- осенило её вдруг. - Мы у меня на квартире собираемся. И Нинка, соседка, придёт с новым хахалем со своим, и Марь Сергевна из бухгалтерии..
- Да ну, - обижено дернула подбородком Валентина Петровна, - что я, бездомная что ли, в новый год по людям шляться.
- Да при чем тут бездомная, Валя, - Светка даже обиделась, - я ж от всей души тебя зову.
- Новый год – семейный праздник, - упрямо ответила Валентина Петровна. На этом беседа и закончилась.
Домой Валентина пришла печальная, устало разложила захваченные по дороге продукты по полкам холодильника, зашуршала у плиты над простеньким ужином без настроения.
А откуда ему, настроению-то, взяться, когда одна, сама с собою. Никем не любимая.
Дочь с зятем где-то носит, и не позвонит, поганка, матери. Только собралась наложить в тарелку гречневой каши с куриным окорочком, как в дверь позвонили.
- Иду-иду, - прокричала по привычке и пошла отпирать.
Отперла, а там Егор – блудный муж и Алёнкин отец.
Постаревший, седой, иссохшийся. На улице бы встретила – не узнала. Даже ростом, как будто, поубавился. Ахнула про себя, хотела, было, гнать. Да чего уж там, сколько лет прошло, всё быльем поросло. А вдобавок и сил после бессонной ночи не осталось. Охватило какое-то тупое равнодушие ко всему.
Только и кивнула – проходи. И впустила в прихожую.
Прокашлявшись смущенно, разделся. Повесил куртку на вешалку, содрал с ног мокрые ботинки.
Валентина, удивляясь своему спокойствию, посторонилась, впустила в кухню.
Посадила на лучшее место – спиной к холодильнику, где он раньше сидел, пока скандал с изменой не разразился.
Он глянул в глаза робко
- Тепло у тебя как, Валя, хорошо.
- Давай, поешь, - пододвинула тарелку с кашей и курицей, села напротив, подпёрла щеку, уставилась на мужчину, которого любила, с которым когда-то жила и даже родила на свет Алёнку. Смотрела и не узнавала. И он, и не он. Сколько лет прошло.
– Каким ветром в наши края занесло? – спросила не то из интереса, не то из вежливости.
- Да так – дай, думаю, зайду, попроведую. А то уж состарились почти-что, так помрешь, чего доброго, и не повидаешься, - он улыбнулся широко и Валентину Петровну вдруг этой детской улыбкой обожгло.
Постарел, поистерся, а улыбка у него всё та же, какая в молодости была, за которую полюбила.
Сложила руки на столе, отвернула голову к окну. А в окне темно, только и видно что собственное отражение. Лицо злое, оплывшее, под глазами мешки, .
- Ну смотри... любуйся. На улице бы встретил, наверное, и не узнал бы.
- Да как же я тебя, Валя не узнаю, - поднял на неё грустные, голубые, как у Алёнки, глаза, - я тебя из всех женщин узнаю.
- Глянь, как запел! – Валентина даже подивилась такой наглости, - из всех женщин! Неужто уж всех перебрал и каждую наизусть помнишь?
- Ваааля, - протянул сконфужено, - да чего ты такое говоришь? Прямо в казановы какие-то записала меня.
- Какие казановы ещё! – Валентину прорвало, всё равнодушие как ветром сдуло. – Кобель ты, а не казанова! Настоящий кобель! Правильно мне мама говорила – не надо было и связываться с тобою! Всю жизнь мне изломал! – и она совершенно неожиданно и для себя, и для Егора заплакала, закрыв от него лицо руками.
- Да не мама твоя, не была бы и жизнь твоя изломана, - неожиданно твердо сказал Егор.
- Чего? – Валентина даже отропела от такой наглости, даже плакать перестала. – Ты еще смеешь маму мою винить?! Она тебе твою кралю нашла? Силом с ней в постель уложила?
- В постель не укладывала, а не раздула бы она этот скандал, не вытолкали бы вы меня за порог, ничего бы и не было! Кто безгрешен, Валя? Разве только вы с мамой со своей. У всех всё бывает, а только хотела твоя мама нас развести, вот и развела при первой возможности. И тебя без мужа оставила, и Алёнку без отца! Ты только подумай – мы же могли бы эти двадцать лет вместе прожить! Бок о бок, Валька! А прожили всю жизнь по отдельности. И теперь ты, того гляди, на те же грабли встанешь и дочку разведешь!
- Откуда ты про дочку знаешь? – в голове у Валентины зашевелились странные подозрения, тут же припомнились кое-какие факты и фактики. Например, как молнией ожгла догадка – а не он ли добавлял на свадьбу-то. Ей еще тогда показалось, что не по деньгам она шикарной вышла!
- От верблюда, - буркнул Егор и поднявшись с табурета, как ни в чем не бывало понес тарелку к мойке.
- Ты с ней встречался, да? За моей спиной встречался? – Валентина повышала голос, добавляя в него угрожающих ноток.
- Загудела, как паровоз, - не поворачиваясь, ответил Егор. – Как же не за твоей спиной, когда ты вся в мать свою, царство ей небесное, такая же упертая. Поленом не перешибёшь.
Закончив возиться под краном, он по хозяйски поставил тарелку в сушку и тряхнув чайник и удостоверившись, что он полон воды, поставил его на огонь.
Валентине стало так горько, что она снова принялась всхлипывать, натирая и без того красные глаза
- Предатели, вы все предатели. Растила её, всю себя ей отдала, а она! Через родную. мать переступила...
- Валя, родная моя, - он подошел сзади, обнял за плечи, а она начала стряхивать с себя его руки, - да ведь я ж ей тоже – родной папка. Я же её люблю, Валя. У меня кроме неё детей нет, а хоть бы и были... Ну мы с тобой дурака сваляли...
- Ты свалял!
- Ну хорошо, пускай. Я свалял. Но она то причём? Ну сама подумай. Ну...
Он гладил её по плечам, успокаивал, а она неожиданно размякла, отогрелась под давно забытой лаской, притихла. Егор почувствовал, прижался крепче, начал целовать прямо в голову, в самое темечко, а Валя чувствовала себя дура дурой, но боялась шелохнуться. Так и сидела, а он уже целовал лицо и поднимал её с табурета.
- Егор, дети придут, - шептала она
- Не придут, они велели передать, у Витькиных родителей заночуют.
«На короткой ноге, видать, с зятем» - промелькнуло в голове, да и пропало.
- А чайник-то, ты выключил? – встрепенулась на подушках.
- Выключил, - улыбнулся довольно Егор, затягиваясь крепкой папиросиной и пуская сизый дым.- Я вот думаю, а не прикупить ли нам по весне дачку? А?
- Дачку? – задумчиво протянула Валентина
- Ну да. Построим баньку, насадим ягод, огурцов, помидорчиков. Я «Бычье сердце» очень уважаю... – он выдул дымчатое колечко, провожая его мечтательным взглядом, - дети будут нам на всё лето внуков привозить. На свежий воздух, на природу, а?
- Ой, это бы замечатеьно было,- встрепенулась Валентина радостно, - малышам свежий воздух очень нужен!
- Ну вот и хорошо, начнем подходящее место искать, как только снег сойдет...
И долго еще они болтали, лежа в обнимку, про дачку, про внуков, про новый год, про ремонт, про поездку на Алтай, пока внуки не пошли и Бог знает про что еще.
Заснули под утро, довольные, счастливые, полные планов и надежд – жизнь для них только начиналась.