Чтобы понять, как это красиво, нужно не видеть зимы несколько лет.
Выйдя из аэропорта, Таня подняла лицо к небу, и стала ловить ртом снежинки. Морозный воздух обжигал лицо. Ногам в лёгких сапогах было холодно, мороз забирался под тонкую замшу куртки, Таня намотала шарф на голову и побежала к стоянке маршрутного такси.
За окнами маршрутки мелькала предновогодняя суета. Москвичи с покупками и ёлками спешили по домам. Тётки, одетые в костюмы «снегурок», продавали апельсины, киви, виноград и календари с собаками на Новый 2006 год. Обвешанные покупками женщины в натуральных длинных шубах, неловко перелезая через сугробы, пробирались к автобусным остановкам и походили на медведиц.
« Странные какие, - подумала Таня, - на эти деньги, что они выложили за шубы, можно купить маленький автомобиль и ездить за покупками».
На Ярославском вокзале перед отправкой поезда она зашла в кафе и поразилась ценам. Жиденькое пойло стоило так же как чашка хорошего кофе в приличном кафе где-нибудь в Брюсселе или Люксембурге. Зато в электричке было чисто, светло и тепло.
А город изменился. Или к празднику принарядился. Огни, ёлки в гирляндах, нарядные витрины в новых магазинах. И красивые женщины в натуральных шубах перелезают через сугробы. И снег идёт.
А мама старенькой показалась только вечером. Утром Ирина Павловна зашла в ванную комнату. Умылась несколько раз сначала тёплой водой, потом холодной. И, как Иванушка из сказки, вновь помолодела. Вставила зубной протез, прицепила к жиденьким волосам пышный шиньон, провела розовой помадой по губам, зелёным карандашом по векам, а чёрным по бровям, и стала почти красавицей.
- Вставай, Татьяна. Послезавтра Новый год. Дел полно. Я думаю, что Новый Год ты будешь со мной встречать.
- Конечно, мамуля, я затем и приехала. Только ещё немного поваляюсь. Мы же полночи проболтали. Татьяна сладко потянулась,- Так хорошо тепло, уютно, а за окном идёт снег.
- А ёлочка-то у нас какая красивая… вон там мой любимый малиновый шар. Я его с детства помню. И кукурузу эту помню. Украшение ёлок времён Хрущёва. Всё-таки современные игрушки какие-то бездушные. Толстомордые ангелы и деды морозы китайского производства не заставляют радостно биться сердце в предчувствии праздника. Вспомнился анекдот: « В продажу поступили фальшивые ёлочные игрушки. Красивые, блестящие, а радости не приносят».
Из кухни запахло свежемолотым кофе, и раздался звук выскакивающего из тостера поджаренного хлеба.
-А что? У вас все пенсионеры могут позволить себе бутерброд с икрой на завтрак?
-Да что ты, дочка. Концы с концами еле сводят. Мне все завидуют: пенсию я себе выхлопотала самую максимальную. Два года работала. Соленья, варенья свои с дачи. Двое мальчиков студентов из университета у меня на квартире жили. Хорошие мальчишки вежливые, аккуратные. А до них две девки жили, такие неряхи, в ванну не войдёшь, всё время постирушки у них, вещи по стульям раскиданы. Да ещё повадились мои продукты воровать. Я им старый холодильник выделила, так нет, всё в мой лезли.
- Мам, а зачем такие неудобства с квартирантами?
-Таня, да у нас все предприимчивые пенсионеры квартиры сдают. Во-первых, это деньги, а во-вторых, мало ли что случиться может с пожилым человеком, а тут рядом кто-то есть. А на одну пенсию не жизнь, а убогое существование. Вот мы и крутимся, кто как может.
Одна моя приятельница разводит элитных щенков. Знаешь, какие деньги имеет. Я может, тоже куплю собачку за пятьсот долларов и буду щенят разводить и продавать. А ещё я себе хочу выхлопотать прибавку к пенсии, как ветеран войны.
Татьяна ошарашено посмотрела на мать: - « Мам, с тобой всё в порядке? Тебе сейчас семьдесят четыре года. А война шестьдесят лет назад кончилась. Ты в войну ребёнком была. Что-то ты раньше не говорила, что ты пионер- герой».
-Да,- прослезилась Ирина Павловна, - я десятилетней девочкой складывала мешки, которые мама шила для фронта. Мама на дому эти мешки на машинке прострачивала, стахановкой была. А я узелочки завязывала и по десять штук укладывала.
Ирина Павловна высморкалась в кружевной платочек.
Мать и дочь пили кофе и смотрели, как за окном тихо падал снег. Ирина Павловна снова всхлипнула, - детскими тоненькими ручонками расправляла, каждый мешочек, вот так вот, - она разгладила кокетливую кружевную салфеточку, лежащую на столе.
- А они мне отказали в прибавке к пенсии как ветерану. А я всё равно добьюсь. Подам на них в суд.
-Правильно, мама. Под лежащий камень вода не течёт. И себя чем-то займёшь, ты у нас дама деятельная.
-Дочка, а я очень насыщенно живу. У меня абонемент в бассейн, пенсионерам скидка полагается. Ещё я хожу в клуб «золотой возраст». Мы там делаем всевозможные поделки из лоскутков, и мои работы самые лучшие. Я тебе подарю игольницу в форме шляпки или собачку на год Собаки. Ещё у нас лекции психологов, как достойно стареть. Мы с подругами на танцы ходим под духовой оркестр. И ты знаешь, только у меня одной есть кавалер. А подруги мои меня помоложе. Но я пользуюсь большим, чем они, успехом. Я не красавица, но у меня есть стиль. Мне многие завидуют. Летом у нас на даче собирается компания, мы или шашлыки жарим, или рыбу коптим. Наш Фёдор мне такую замечательную коптильню подарил.
Ирина Павловна, забыв о своём трудовом военном детстве, стала увлечённо рассказывать, какие комплементы ей говорят при встрече знакомые, какая она замечательная хозяйка, сколько банок огурцов, грибов, компотов она запасает на зиму, похвасталась, что она участвовала в митинге пенсионеров, и приехавшие телевизионщики сняли её крупным планом. А она так хорошо выглядела на экране в длинном кожаном пальто и в новом берете. Потом она вспомнила, что сейчас по телевизору будет сериал, который она уже давно смотрит, и пусть Таня уберёт со стола и не тревожит её.
Таня мыла чашки и думала о том, что мать её, в общем- то, счастливый человек. Живёт своими интересами и очень осторожно интересуется жизнью близких. Не интересуется не из деликатности, а от равнодушия. Вот и вчера вечером она показывала Тане свои рентгеновские снимки, почти любовно говорила о дивертикуле (это такой кожаный мешочек у неё в пищеводе), а фотографии внучки рассеянно бегло рассмотрела и, отложив, снова продолжила разговор про свой дивертикул.
Таня с детства привыкла к тому, что всегда мать была яркая, сильная, красивая, а она, Таня - её бледная тень: робкая и забитая. Раскованно она себя чувствовала только в отсутствии матери. Ирина Павловна всё жизнь их маленькой семьи сфокусировала только на себе. Она редко интересовалась жизнью своей неприметной дочери, потому что её собственная жизнь была наполнена интересными и бурными романами.
Таня с горечью вспоминала, как в детстве, отправленная на всё лето в пионерские лагеря, она ждала мать в посетительные дни и мечтала, чтобы та приехала к ней одна. Она представляла себе, как они вместе будут сидеть на траве, есть вишни, и Таня ей скажет, как она скучает по дому. Но приезжала Ирина с большой компанией, с очередным новым кавалером. За территорией лагеря устраивался шумный пикник, все громко чокались и смеялись. А забытая уже через десять минут после встречи Таня сидела в сторонке с неприлично шикарными гостинцами.
В пору, когда соседские матери ожидали своих подросших дочерей со свиданий, шестнадцатилетняя Таня стояла в ночи у окна и ждала со свиданий свою красивую маму. А та приходила и кричала на неё:
-Почему не спишь? Ты посмотри на кого ты похожа, мымра. Глаза красные, как у петуха. Господи, да что же за наказание мне! Что ты меня пасёшь?
-Я боялась за тебя. Тебя так долго не было…всхлипывала Таня.
- Иди, спи, убожество.
И Таня уходила в свою комнату. Но не чувствовала обиды, а только успокоение, что мама дома. А, засыпая, думала о том, что своей дочери она никогда не позволит так волноваться за себя. И что её дочь не будет чувствовать недостатка в любви. И что будет она красивой и не такой рохлей закомплексованной, как Таня.
Катька, действительно, была красавица и уж совсем не рохля. И Таня боготворила свою дочь и никогда её не ругала. Когда она случайно обнаружила в косметичке шестнадцатилетней Катьки сигареты, то не стала её ругать. Поговорили, объяснились, и Катька завязала с курением. Через год она нашла у дочери противозачаточные таблетки. Раннее Танино вдовство сделало её целомудренной и стеснительной, и она была в шоке оттого, что её дочь испытывает оргазмы. А Катька и не стеснялась, таблеток не прятала, напевала из репертуара Земфиры, что девушка созрела. Отслужив в армии Обороны Израиля, дочь поступила на подготовительные курсы в Технион и устроилась на работу в магазин одежды. С Таней Катька никогда не ссорилась, но чувствовала своё явное превосходство и с высоты своего метр восемьдесят роста разговаривала с ней ласково и снисходительно. Короче, в грош не ставила. А несколько месяцев назад привела в дом своего друга. Алекс был студентом. А ещё он подрабатывал охранником-вышибалой на русской дискотеке. Новые запахи и новая музыка наполнили дом. Таня мыла чашки после друзей Катьки и Алекса, и слабенькая надежда на то, что в сорок лет жизнь только начинается, куда-то испарялась.
Убрав со стола, Таня подождала, когда в сериале наступит время рекламы, и спросила Ирину Павловну, как она находит внучку. С фотографии на Ирину Павловну нагло скалясь прекрасными нарядными зубами, глядела лохматая голопузая её внучка с серьгой в пупке и в носу. Это пирсинг называется, - объясняла Таня, - у неё ещё татуировка на лопатке. Скорпион. Ирина Павловна ужаснулась, а Таня продолжала объяснять, что в прошлом веке женщины свои знаки зодиака носили на цепочке, на шее, а в этом веке…
-Мам, она со мной как с ископаемым разговаривает, может она и любит меня, но перечит во всём, из чувства противоречия, что ли. А теперь ещё этот Алекс. Я как будто у них на квартире живу, лишний раз боюсь побеспокоить. Прислугой себя чувствую…
-Сама виновата. Я тебя строго воспитывала, ты у меня рта не смела раскрыть. Таня, не мешай кино смотреть, реклама уже закончилась.
- Мам, мы три года не виделись. Неужели этот мыльный сериал тебе интересней реальной жизни твоих близких?
- Таня, я его уже год смотрю, они мне как родные стали. После, после поговорим.
-Тебе проще. Я в виртуальном мире жить не хочу. Я хочу быть любимой и нужной. Мам, я решила вернуться в Россию, к тебе. Ты мне нужна, а я тебе. Оставлю Катьке квартиру в Израиле, пусть живут.
Ирина Павловна даже забыла о сериале. Мексиканские страсти показались ей блеклыми в сравнении с той пертурбацией, которую решила сделать её дочь.
- Ну, уж нет. Ишь, чего удумала. Ко мне она собралась. Продала свою квартиру, чтобы в Израиле купить жильё, а на мою жилплощадь нечего губу раскатывать. На хрен в свой Нацерет уя….й.
Таня стояла, хлопая глазами, но раздался телефонный звонок. Разъярённая Ирина Павловна подняла трубку. И мгновенно голос её сделался приторно сладким:
-Да, Да, здравствуйте Вера Николаевна, и вас с наступающим. Лекция? А какая тема? Культура эмоций. Как жаль, что не могу. Ко мне дочь в гости из Израиля приехала. Да, давно не виделись. Конечно. Да, хочется побыть вдвоём. И вам того же. До свидания.
Она повесила трубку и кокетливо сказала: - Вот пригласили на лекцию о культуре эмоций. Потом, вспомнив, что заявила её дочь перед телефонным звонком, сменила тембр голоса на более низкий и громкий, - я привыкла жить одна, мне никто не нужен. А уж с тобой я жить не собираюсь. Я женщина весёлая и искромётная, а ты нудная, как твой папаша. Не дала сериал досмотреть, собирайся, пойдём в магазины за продуктами к празднику. И что там надо купить для мобильного телефона, который ты мне в подарок привезла? Сама им объяснишь, я в этом ничего не понимаю. В этих сапогах тебе холодно будет, у меня есть унты. Они мне малы, вот ты их и разносишь заодно. Я твоей "Шанелью" подушусь? Кто это тебе такие дорогие духи подарил? Ну, не стой как вкопанная, у нас дел много.
Ирина Павловна отдавала команды, сама задавала себе вопросы и отвечала на них. Собеседник ей был не нужен, а нужен был слушатель, а ещё лучше зритель.
-Я дома. И это моя мама, вот теперь я её узнаю, всё такая же, не изменилась,- думала Таня, послушно натягивая меховые сапоги из оленьего меха.
А вечером она забежала к любимой подруге Натке, живущей в соседнем подъезде. Виделись они с ней раз в два три года, но не было у Тани более близкого друга. Ни одна из многочисленных израильских приятельниц, не понимала её как Ната. Ей даже объяснять ничего не надо было. Просто на мир они смотрели одинаково. А может только в России ещё не разучились дружить. Дамочки на Западе, или цивилизованном Востоке, как только проблемы какие-то, бегут к психоаналитику. А в России, на кухоньке под сухое винцо с подружкой все проблемы разрешались как-то сами собой без советов профессиональных душеведов.
Любимая подруга грустно острила про приветы с того света. Так Наташа называла болезни.
Сорокатрёхлетняя Ната имела такой букет болезней. Что Таня удивлялась, как она его умудрилась получить: давление, сахарный диабет, артрит.
-Да, Натусь, раньше мы про мужиков, а теперь про болезни. Темы меняются с годами.
-Тань, хочешь анекдот?
Мужик открывает дверь, а там смерть. Мужик в обморок. Оклемался. А смерть ему и говорит: « Не бойся, я не за тобой, а за твоей канарейкой».
Женщины замолчали, вспоминая кенаря Кешку. Жил он у Наты во времена, когда особенно часто умирали кремлёвские старцы. В ту пятилетку пышных похорон, в дни, когда партийные деятели уходили в иной мир, по радио и телевидению всё эфирное время звучала музыка. Кенарь Кешка, наслушавшись траурных мелодий, однажды чистенько так пропел адажио из « Лебединого озера». Гости, сидевшие у Наташи, покатились со смеху. А польщённый вниманием Кешка, перешёл к Шопену, и просвистал его траурный марш.
Художница Тамара была в восхищении от способностей Кешки, и, уезжая в недельную командировку, отдала свою учёную ворону на пропитание и воспитание Нате. У Наташи был трудный период: недавно она рассталась со своим московским возлюбленным. Ната ходила по квартире и громко сокрушалась, какой Громацкий дурак, что бросил её. Тамарина ворона внимательно её слушала. И однажды, поклевав пшена, серьёзно посмотрела на Нату и сказала (не прокаркала, а сказала) – Громацкий дурак. Натка с ней согласилась. Даже птицы её понимают, с людьми труднее.
Тамара, пришедшая забрать ворону, была в некотором замешательстве. И не оттого, что ворона заговорила, а оттого, что у председателя Союза Художников фамилия была тоже Громацкий. Вроде и не Иванов, а совпало.
-Знаешь, Нат, я твою способность с птицами беседовать часто вспоминаю. Через Израиль много птиц перелётных пролетает. У нас же Африка за углом. Когда вижу курлыкающий клин журавлиный, так хочется с ними привет вам передать.
- Знаешь, Татьяна, я недавно твой Израиль во сне видела. Я понимаю, что сон перепутал подъезды, ты его Ирине Павловне посылала, а он мне приснился. Будто лежу я на плотных водах Мёртвого моря, вся обмазанная лечебной грязью, и не могу её смыть. Пытаюсь зачерпнуть в пригоршню воду, а вода, как каменная, как будто море подо льдом. Бред какой-то: солнце светит, я в купальнике, а море подо льдом. К чему это?
- В отпуск тебе пора. Приезжай в гости.
-Ну, уж спасибо. Мне опять визу не дадут. Одиноких женщин в вашу страну не пускают. Я, после того как мне визу не дали, год заграницу не могла поехать.
-Да, обидно. А ты перестань быть одинокой, сходи замуж. Сколько раз тебя Славка звал.
- Тань, ну не смеши меня. Кто ж за друзей замуж выходит? Рождённая свободной замуж не выйдет. А вот ты у нас умница, красавица, всё с этим Ициком? Ну и имечко, прости меня, господи. Он развёлся, наконец, или всё ещё в процессе развода?
-Наташ, Ицик мне помогает, на работу нормальную меня устроил, в отпуск в Париж свозил. Хотя, честно говоря, этот неутомимый мачо только для постели и годится. Поджарый, загорелый, сексом увлечённо занимается, как спортом. Здесь в России нет таких экземпляров: мужики какие-то рыхлые, глаза тусклые. Да и живут по статистике лет шестьдесят. А средиземноморские мужчины стареют поздно. Даже старички по берегу моря в шортах пробежечку делают. Опять же витамины круглый год. Так что физическая форма у них в порядке. Вот только душа…
-Да, полно, Таня, - перебила подругу Наташа, - что уж особенного в нашей загадочной русской душе? Одни крайности да неразумности.
-Наташ, но ни с одним израильтянином, с кем сводила судьба, я не чувствовала родства душ. Чтобы ты и он - одно целое. Хотя после Лёвушкиной смерти я не ставила себе цель – замуж выйти. Мне надо было в чужой стране обжиться, квартиру купить, а самое главное - Катьку вырастить. На ноги-то я её поставила, только теперь сама как гиря у неё на ногах. Развернуться ей мешаю.
-Тань, ну это же аксиома, что родители – материал отработанный. А ты, со своим комплексом примерной дочери, Катерину по себе меряешь. Она - человек свободный, в себе уверенный, решения сама принимает: когда учиться, когда жениться. Я когда с ней по телефону разговариваю, ощущаю, что она израильтянка. И не только акцент, а образ мыслей, свобода в суждениях у неё уже не русские. Так что привыкай, что дочь твоя – отрезанный ломоть. Ты лучше о себе подумай. И полюби себя, в конце концов. Бери пример со своей мамы. Я, честно говоря, тебя раньше ждала, думала, что ты вчера ещё прибежишь от неё отдохнуть. Тань, как ты её прессинг выдерживаешь?
-Да уж, Ната, моя мама уникум. Учиться любить себя у неё надо. Представляешь, у неё в ванной на зеркале девиз красным фломастером написан « Люби себя, Ирочка». А как за собой ухаживает: массажи, питательные маски на лицо и прочая лабуда. Ой, Наташка, я ж и тебе косметический набор с Мёртвого моря привезла: кремы, гели, лосьоны и лечебная грязь, которой ты сегодня во сне намазывалась. И ещё: ты где встречаешь Новый год?
Наташа вздохнул. Праздник этот семейный, а своей семьи у неё не было. Последние годы она встречала все праздники в семье сестры. Но ей так надоели пустые разговоры, перебранка сестрицы с мужем и мытьё посуды после семейных торжеств, что она с радостью приняла приглашение Тани.
Хотя и этот вечер был предсказуем: Ирина Павловна будет сидеть во главе стола, говорить на всякие «актуальные» темы. Её менее продвинутые подруги будут восхищаться ею и говорить, какая она интересная и современная. А порозовевшая от похвал Ирина Павловна будет делать губки бантиком, предлагать тосты за любовь и за мужчин. Потом они споют про снегопад, потом все опьянеют. Ирина Павловна уйдёт спать. Подруги её тоже засобираются домой, а они с Татьяной будут убирать со стола и мыть посуду. Но Нате хотелось поддержать Таню. При ней Ирина не будет так уничижать дочь. Сорокалетняя Таня раздражала свою мать тем, что рядом с ней Ирина Павловна чувствовала свой возраст.
Подруги сидели в уютной Наташиной кухне, пили сухое вино и говорили, говорили, а за окном тихо падал снег.
Снег шёл и утром. Пушистые хлопья тихо опускались на землю и деревья. И было так чисто и бело, что Тане не захотелось садиться в троллейбус, а захотелось пройтись две остановки до театра пешком. В этом детском театре двенадцать лет назад она работала аккомпаниатором. Многое изменилось в нём за эти годы: за неимением дотаций упразднили и литературную и педагогическую и музыкальную части театра. Не было и прежних развесёлых актёров, кого-то сократили, кого-то отправили на пенсию. А с ними вместе пропала и атмосфера того театра, в котором служила Таня.
Вокруг ёлки водили хороводы новые актёры. Молодые, красивые и скучные. Глядя, как дети танцуют «Утят», Таня подумала: « Словно и не уезжала никуда, всё то- же самое, только скучно». И опять ей вспомнился анекдот про фальшивые ёлочные игрушки.
В курилке к ней бросилась с объятиями тётка в костюме бабы Яги. И Таня не без труда в ней узнала актрису Синицыну. Актриса здорово растолстела и заматерела. Таня не стала кривить душой и говорить, что та совсем не изменилась, а спросила только, кто из прежнего состава остался.
- Сейчас, после интермедии, спектакль начнётся,- попыхивая сигаретой, забасила Синицына, - там Людка играет и Валерка с Риткой. Я в спектакле не занята, только у ёлки деньги зарабатываю. Хочу с дочкой разъехаться, деньги нужны. Вот и пашу: и актриса и помреж и зав. труппой в одном лице. Ты то как? Слушай, я в этом спектакле помреж, мне бежать надо. Ты надолго приехала?
Не дождавшись ответа, Синицына затушила сигарету и убежала. В курилке Таня душевно пообщалась с вечной театральной старухой, бессменным балетмейстером всех театров и клубов города Светланой Розановой и прошла в зрительный зал.
На сцене молодая актриса со слабым голоском искала своего названного брата, разбойники добросовестно и технично исполнили танец, поставленный бабой Светой. В ролях горластых Ворона и Вороны Таня узнала бывшего председателя профкома театра и его жену, а роль Снежной королевы исполняла её приятельница Людмила. Она ходила по сцене со скучающим лицом и недовольно поглядывала на молоденьких пластичных актрисок, которые изображали её снежную свиту. Тане опять вспомнился анекдот про фальшивые ёлочные игрушки, и подумалось, что на фольклорном концерте народов Севера было бы веселее. Хотя парень, игравший сказочника, был ах, как неплох.
После театра она зашла к своим старым приятелям Воликам. У них, как в саду у андерсеновской старушки, время замерло. Как будто не двенадцать лет назад она была у них последний раз, а только вчера сидела на этой кухне в клетчатых обоях. Вазочка с несколькими печенинами, семечки в хохломской плошке, даже набор кастрюль на окне тот же. Только сами Волики не то что постарели, а как-то поблекли. Они поили Таню жиденьким кофе, и было видно, что им жаль её. Одна. В чужой стране. Трудно ей. Мыкается там без родных и друзей. Дочка у неё с гонором, почище их лоботряса будет.
А Таня смотрела на чету Воликов и жалела их. « Как же скучно и однообразно они живут. Никаких изменений, даже набор кастрюль тот же, стоит пирамидкой на окне, – думала Таня. - Вот и я, если бы не уехала, так бы и старела в этом провинциальном городе. А мир огромен. Я видела разные страны, и сейчас на Святой земле живу. А Родина… так она всегда в сердце. А потом я же каждые два-три года в отпуск приезжаю».
Волики на Новый Год собирались к сыну в Кострому. Они поедут завтра на машине по той дороге, которая проходит мимо кладбища, где лежит Танин муж, и предложили подвезти её.
За обедом Ирина Павловна ворчала, что Таня всё утро пропадала, а студень разбирать надо.
- Мамуль, да я на утреннике в театре была, а потом к Воликам зашла, они за мной завтра заедут, и я на кладбище к Лёвушке схожу.
- Тань, ну я уж с тобой не поеду. Дел много. А ты и к бабушке на могилку зайди. Да, тебе всё утро Тамара звонит. Она же теперь в соседнем доме живёт. Такую квартирку себе сделала. Молодец женщина. У неё квартирный бизнес. И она процветающая бизнесменша.
Ирина Павловна недовольно посмотрела на дочь, у которой не было ни квартирного бизнеса, ни процветающего вида, и велела ей надеть фартук и идти на кухню разделывать студень. Таня вилкой снимала разварившееся мясо с телячьих и свиных ножек, пропускала его через мясорубку, выдавливала в эту массу чеснок, заливала всё бульоном, разливала в беленькие лоточки и ставила на окно. А Ирина Павловна в это время звонила соседке и говорила, что она сделала студень, и пусть та зайдёт за косточками для собаки. Ведь в наступающий год собак надо ублажать.
Томка орала в трубку, что к ним невозможно дозвониться, всё время занято, и вообще, хватит болтать по телефону, а пусть Таня собирается и идёт к ней. Она по случаю Татьяниного приезда делает вечером фуршет. Пригласила преимущественно мужчин из прошлой жизни. В Новый год они все в семьях, а накануне, может, и придут. И повод замечательный – приезд Татьяны.
- Повод у неё другой. Она квартирой своей похвастаться хочет. Мужичками окропить. Она ведь одна. А ты как предлог, чтобы гостей позвать - съязвила Ирина Павловна. - Кого она пригласила-то? Твоих знакомых? Эти новые русские дамы друзей не имеют. Ну, не смотри на меня так. Права я, права.
-Да никуда я не пойду, я после этого студня вся в чесноке, да и вставать завтра рано. Волики за мной в восемь утра заедут. Не пойду никуда, - схитрила Таня, зная обратную реакцию матери.
-Как это не пойдёшь. Душ прими, «Шанелью» подушись и надень красивое платье.
-Ещё чего. Если пойду, то в джинсах.
- Таня, тебе сорок лет. Хватит бегать как физкультурница. Надень юбочку. Ноги у тебя красивые. Да, а Семёнов там будет? Это ведь из-за него ты в Израиль уехала.
-Мам, не начинай. Я уехала, потому что в России в то время одной с ребёнком было просто не выжить. А Семёнов мне ничего и не предлагал. Он всю жизнь налево от жены ходил, но всегда сохранял статус женатого человека. А замуж меня, вдову с ребёнком, только Володька звал. Но я, дура, не захотела ему жизнь ломать. Я себя рядом с ним такой дурнушкой убогой чувствовала. Думала, что он из жалости нас с Катькой опекает. А Семёнова я никогда всерьёз не воспринимала. Он от юбки к юбке болтался, как переходящее красное знамя. Наверное, поистрепался за эти годы. Ему уж к шестидесяти.
Надо ещё в магазин зайти, что-то к фуршету купить.
Томка открыла дверь. Один глаз накрашен, второй, не накрашенный, смотрится вдвое меньше, сигарета в растопыренных пальцах, растрепанные волосы на макушке прихвачены заколкой. Повесив Танину куртку в стенной шкаф и проводив увешанную свёртками гостью на кухню, умчалась заканчивать свой боевой раскрас.
Таня распаковывала свёртки со снедью, разглядывала Томкину кухню, и с удовлетворением отметила, что и её кухня в Нацерете не хуже, а в плане бытовой техники и покруче. Хотя никакая она не новая русская бизнесменша, а простая почтовая служащая.
В дверях появилась, пахнущая лаком для ногтей и духами от Эсти Лаудер, Томка. Так же как и Таня, она надела маленькое чёрное платье и туфли на высоких каблуках. Макияж её был ярким, но это ей шло. Томка всегда была как на котурнах. Всё-таки актриса бывшая. Говорила громко и внятно, мимика и пластика выразительны. Будто не на кухне она, а на сцене. Томка похвасталась новыми волосами, которые нарастила в институте Красоты за тысячу баксов. Показала Тане свою двухкомнатную крупногабаритную квартиру, которая получилась из коммуналки, которую Томка расселила и отремонтировала своими руками. Томка была великая труженица, но почему-то иногда любила играть роль капризной и балованной дамочки. А ведь она всего сама добилась.
Таня вспомнила, как, работая аккомпаниатором в театральном училище, она познакомилась с Тамарой. Актёрская семья Петровых приехала из небольшого районного города, где они были звёздами местного масштаба. Вернее, звездила Тамара, а добрый большой и красивый муж был при ней. И как телёнка на верёвке притащила его Тома, показываться в театр в областной центр. Фактурного Олега в театр взяли, а Тому посчитали провинциальной и в штат театра не зачислили. И стала она преподавать сценическую речь в театральном училище, где по совместительству работала Таня. Подругами они не были, но относились друг к другу с симпатией. А дружить времени не было. Тамара пыталась квартиру в районном городе поменять на жильё в областном центре. Но равноценного обмена найти не могла, и маленький Максимка жил у бабушки. Ну не повезёт же она сына в театральное общежитие. Вот и моталась на выходные в Рыбинск.
Недавно овдовевшая Таня бегала с одной работы на другую, пытаясь заработать, чтобы осиротевшая Катька не чувствовала себя обделённой. Та не любила оставаться с бабушкой, и Таня всюду таскала свою шестилетнюю дочь: и на репетиции в театре, и на студенческие спектакли. Тома, скучающая по сыну, очень привязалась к Катьке, которая была ровесницей её Максимки. А подружились женщины позже.
Томка всё-таки нашла подходящий обмен, ещё чего-то доплатила, и выменяла двухкомнатную квартиру. Привезла сына, устроила его в детский сад, в одну группу с Таниной дочкой. ( Оказывается Таня и в детском саду по совместительству работает, музыкальные занятия проводит). Вот и помогла с устройством.
А Олег, пока Томка занималась обменом, переездом и благоустройством новой квартиры, вышел из зоны Томкиного внимания, был предоставлен самому себе. И его, как послушного домашнего конягу, увела под уздцы одна бойкая артисточка. Томка такого предательства не ожидала. Попыталась вернуть мужика в стойло. Но куда ей было против горластой месткомовской активистки. Да и Олег решил сменить амплуа. Раньше он был положительный социальный герой, и даже не подозревал, что может быть героем любовником. Новая избранница раздвинула рамки его самосознания. Утвердила его в том, что он достоин лучшей доли. А счастье ему может составить только она. Томка от горя аж почернела. Вот тогда и поняла она Татьяну. Как трудно и одиноко молодой женщине с ребёнком.
А Таня пыталась вытащить Тому из депрессии. Да и в финансовом плане проблемы разгрести. Халтурки всякие в клубах и народных театрах ей находила. Но с развалом союза клубы и народные театры позакрывались, и прожить на преподавательскую зарплату с ребёнком было невозможно. Таня как вдова еврея подала документы на выезд в Израиль. Бегала, сломя голову, собирая справки и документы. А потом уехала как-то стремительно, почти ни с кем не простившись.
После Таниного отъезда Томка осталась практически без друзей. Да и с Петровым проблемы начались. Через год его работы в театре все вдруг поняли, что актёр он слабый, и не заключили с ним договор на следующий год. Это означало, что через пару месяцев, он останется без работы. Новая пассия тут же в нём разочаровалась и выставила его за дверь. Петров с горя запил, а потом пришёл к Тамаре проситься обратно, но Тома не простила его. Тогда он стал требовать размена квартиры, чтобы вернуться в город, где работал раньше и был звездой местного театра. Томка не захотела возвращаться в родные пенаты, не в её правилах возвращаться побеждённой. Она затеяла сложный обмен, и так этим увлеклась (видно таланты у неё открылись), что отправила назад в районный город своего бывшего, выменяв ему комнату, а сама переехала в двухкомнатную, разбитую бывшими жильцами алкашами квартиру в спальном районе.
Другая бы сидела и кручинилась, а Томка, прочитав книгу о ремонте собственными силами, повязала голову косынкой и приступила к ремонту. Через две недели квартиру было не узнать. За время обменов она обзавелась связями и знакомыми, и к ней обращались люди с просьбой (конечно же, за вознаграждение) найти хороший обмен. И она старалась, подходила творчески, да и самой интересно было. Через год у неё была трёхкомнатная квартира недалеко от центра, и своё обменное бюро. Так волею судьбы Томка стала предпринимателем. Максим вырос, и, окончив театральный институт, уехал в Москву. Но в театре не работал, а занимался мелким бизнесом. А Тамара, оставшись одна, вдруг поняла, что работа и деньги не такие уж и важные вещи, если рядом нет близкого человека. Но мужчины боялись её. Боялись её раскованности, громкого голоса, даже её успехов в бизнесе побаивались. А те мужчины, которые не боятся, предпочитали молодых, красивых, длинноногих. И Томка в своём возрасте « когда баба ягодка опять» даже для «здоровья» не имела мужчины и была бесконечно одинока.
Женщины красиво разложили на тарелках маленькие бутерброды, протёрли от пыли модные фужеры для вина и рюмочки под водку. Томка зажгла свечи, включила музыку «из юности», и вместе с Караклаич запела низким голосом… падает снег, ты не придёшь сегодня вечером. Когда она самозабвенно завыла… и теперь я слышу ууууу, твой любимый голос ууууу… в дверь позвонили. Пришёл первый гость. Григорий Китаев когда-то был украшением города. Поэт и юморист. А теперь он стал издателем. Издательство его не то что процветало, но и не бедствовало
-Танюха, ты мало изменилась, -говорил он, целуясь с женщинами и доставая из дипломата шампанское и водку. Не успел он повесить дублёнку в стенной шкаф, как пришёл Игорь, друг детства Таниного покойного мужа. Таня видела его четыре года назад, когда приезжала в отпуск. Тогда Игорь был, что называется, на плаву. Успешный директор какой-то научной фирмы. Но судьба изменчива: в один год он похоронил жену и лишился работы, в «фирме» его подсидели, и теперь он преподавал в технологическом вузе и воспитывал дочь студентку. От прежнего благополучия остался костюм от Армани, который со временем пообносился, но ещё напоминал о былом статусе. Да и сам Игорь от ударов судьбы как-то потускнел. Он с опаской посмотрел на принявшую боевую стойку Тому и нежно обнял и расцеловал Татьяну. – Да, Танюша, и я два года назад овдовел. У Веры инсульт был. А это тебе.
Игорь достал из портфеля шампанское и коробку конфет с трогательной картинкой. На картинке была изображена какая-то нерусская деревушка, а в ней румяные дети лепили снеговика, и падал снег. И Таня вдруг ощутила себя девочкой из этой снежной деревушки, и услышала смех детей и скрип снега под ногами, и весёлое карканье ворон, и даже услышала, как падает снег.
-Да, Игорь, весь ремонт сама сделала. Да, и плитку в ванной и туалете сама выкладывала. Пока Таня рассматривала картинку, Томка показывала гостям свою квартиру.
-Тань, а ты что в прихожей стоишь? Пошли «фуршетить». Семёнов звонил, он на каком-то банкете, уточнил мой адрес и сказал, что придёт позже. Таня не стала рассказывать, что вовсе не в прихожей она сейчас стояла, а находилась в снежной деревушке и лепила снеговика.
-Танька, он что, правда овдовел?- горячо шептала Томка прямо в Танино ухо. А я и не знала. Вот как, получается: живём в одном городе, вроде косвенные знакомые, и ничего не знаем, что происходит у людей в жизни. Даже про близких своих ничего не знаем.
-Ну, за красоту импровизированных встреч! – подняла бокал с шампанским Томка, - и за уходящий год! Гриш, дай мне тартинку с икрой. Мне надо у тебя визитки заказать. Сколько за сто штук берёте?
Ребята, - перебила Таня,- давайте сегодня не будем решать деловые вопросы. Просто выпьем за встречу, за уходящий год. Гриш, ты у нас поэт, оформи мысль в стихи, или почитай, что-нибудь из последнего.
- Да, ты что, Танюша, я давно уже не пишу стихов. У меня сейчас проблемы: где краску и бумагу подешевле прикупить.
-Мы не гнались за модой,
Просто жили, старели.
Кто-то жил, словно Моцарт,
Кто-то – словно Сальери.
Кто-то плыл через море,
Становился Колумбом,
Кто-то жил вне историй
И возделывал клумбы.
Мы судьбе подневольны,
Хоть порой и строптивы.
Кто-то ею доволен,
Кто-то просто настигнут.
Таня читала Гришкины стихи и сама удивлялась тому, что она их помнит.
Гришка был растроган и благодарен Тане за то, что она всколыхнула в нём те чувства, о существовании которых он и сам забыл. Да чего там говорить, изменился Григорий. Был поэт, а стал предприниматель. И, глядя на Таню, он думал, что она, уехав из страны, пропустила период перестройки, и осталась большим «совком», чем все они здесь. И его раздражала её инфантильность. Но ведь она столько пережила. Да и совсем она не дура. А может, это и не инфантильность вовсе, а детскость. А дети вообще мудры. А чтобы не обременять себя какими-то новыми тревожными мыслями и чувствами, Григорий придвинул стул к столу с закусками, налил себе водочки и подцепил на вилку золотистую шпротину.
Томка, узнав, что Игорь – вдовец, даже растерялась. Она то рассчитывала на короткий предновогодний адюльтер. Потому и вызвонила этого красивого, заметного в городе мужика. Гришка сказал, что они с Татьяниным мужем были друзьями детства, и дал ей телефон. Томка несла что-то про сюрприз для Татьяны, и не верила особо, что Игорь согласится придти. А теперь вот он пришёл, и оказывается, он вдовец. Томка поняла, что надо менять тактику и стратегию.
А Игорь с судьбой смирился, менять в личной жизни ничего не хотел и на Томкино активное ухаживание смотрел без интереса.
Буквально три года назад был он, что называется, на гребне волны. Кандидат наук, преуспевающий директор научной фирмы. Жена умница. Дочь студентка-красавица. Всем судьба одарила. А потом в одночасье всё и отобрала. Молодой, в Англии обученный, чей-то там сынок элегантно так, без отстрелов и скандалов занял его рабочее место. На понижение Игорь идти не хотел, встал в позу и уволился. А пятидесятитрёхлетние кандидаты наук, оказалось, никому не нужны на рынке труда. Дочка университет бросила, с женатым мужиком связалась. У жены инсульт от всех этих перипетий. Вот ведь какие выкрутасы судьба выделывает: вчера весь был в шоколаде, а сегодня безработный с женой-инвалидкой и дочурка того гляди, в подоле принесёт. А смертью своей жена его как бы выкупила облегчение для них. Дочка женатика своего бросила, вернулась в университет, а Игоря взяли преподавать в институт, где он когда-то учился и защищал диссертацию.
Уже были пересказаны все новости, рассмотрены декоративный камин и другие красоты Томкиной квартиры и выпиты две бутылки шампанского и бутылка водки. Томка устала объяснять, что фуршет – это приём, на котором угощаются лёгкими закусками, не садясь за стол, т. е стоя. А потом, махнула рукой, сама придвинула стул к закусочному столу и попросила Игоря налить ей ещё шампанского.
-Ты, Томочка, зачем-то всё усложняешь: вот на фига стоять? Если можно нормально посидеть, - недоумевал Григорий, открывая очередную бутылку шампанского. – А потом как же ты скажешь «хорошо сидим», если ходишь на своих красивых ногах взад-вперёд.
Реплика про красивые ноги Томке понравилась, она громко рассмеялась. Подняла бокал и сказала: «Хорошо сидим».
Вот тогда и пришёл Семёнов. В руках он нёс орхидею. Таня, получив этот нежный, ничем не пахнущий цветок, почувствовала неловкость, ведь хозяйка дома Тома, и ей по этикету надо бы вручить цветы. Семёнов, словно прочитав её мысли, пояснил, что цветок для гостьи нашего города. Затем выудил из дипломата бутылки шампанского и коньяка и пакет мандаринов. Томка, принимая от него пакет с фруктами, спросила: « Семёнов, ты мандаринчики с банкета, что ли сгреб?» Это она ему за цветочек отомстила, но почему-то все подумали то же самое. А Семёнов засмеялся, но не открыто и заразительно, а как-то ехидненько, и Таня увидела, что ему надо к стоматологу.
Если честно, то никогда Семёнов не был красавцем. Но бабник был известный. Ни одной юбки не пропускал. Причём, нельзя было определить, какой тип женщин ему нравится. Был он, что называется, всеяден. Были у него и Рубенсовские женщины с розовыми телесами, и дамочки тургеневские: худенькие, слабенькие. В стране, где мужчин на несколько миллионов меньше, чем женщин, это нетрудно. Не было у него только - красивых или некрасивых, но уверенных в себе женщин. Их он боялся, вернее не их, а своей несостоятельности. Но никогда в жизни он бы в этом не признался даже себе самому. А потому, по диалектическому принципу перехода количества в качество, он «трахал, всё что шевелится», в глубине души надеясь найти идеальную любовницу.
И сейчас, глядя на Семёнова, Таня отметила про себя, как жизнь и время его потрепали. Испитое лицо, лысый (правда, сейчас это модно). И вёл он себя как-то суетно. Хотя юмор понял, принял условия «фуршета по-русски»: придвинул стул к столу с закусками и сел. Затем, разлив всем вино в бокалы, сказал любимый Томкин тост «за красоту импровизированных встреч». Томка недовольно сморщила нос, и воровато покосилась на Таню. А Таня отметила про себя: «Э, голубчик, ты и здесь наследил».
И вспомнилось ей, как в тот чёрный год, когда двое отморозков зарезали её Лёвушку, и мир для неё рухнул, Семёнов пришёл на помощь. Все расходы на похороны оплатила редакция. И по следователям Семёнов бегал, и пенсию на ребёнка выбивал. А на сороковой день он принёс деньги, которые собрали Лёвушкины коллеги-журналисты. Таня и сама не могла осознать, как это произошло. Да, как? как? Как в пошлом анекдоте про медленно и печально. После поминок все разошлись, даже подруга Натка, домыв посуду, умчалась на вокзал встречать московскую электричку, в которой летел на крыльях любви её Громацкий.
Таня сидела в комнате дочери, смотрела на спящую Катьку и думала, что если бы не дочь, то жить ей, в общем-то, незачем. А Семёнов вернулся за случайно, а может неслучайно оставленной папкой с бумагами. Пришёл с мороза, попросил чаю. И они сидели на кухне, пили чай, а за окном падал снег. Она тихо плакала, одной рукой он гладил её по голове, другой вытирал слёзы своим наглаженным носовым платком. Она стеснялась испачкать платок тушью. Потом слёзы он стал стирать губами, одной рукой уже гладил её хрупкие плечи и маленькую грудь, а другой рукой раздвигал её худенькие коленки. И она не сопротивлялась, а наоборот прижалась к нему вся, щекотно уткнувшись мокрым лицом в его шею, и замерла. Ах, каким надрывным, острым, но сладким было это греховное соитие на её кухне. Он даже испытал что-то похожее на жалость к ней, такой молодой и такой беззащитной. Достоевщина какая-то – эта голубая жилочка у неё на виске.
И сейчас, сидя рядом с Таней, он вспомнил, какой трогательной была она в тот год. И какая чужая она стала теперь, только жилочка на виске та же. А Таня, глядя на Семенова, думала, что пороки человеческие к старости проявляются на лице, прав был Оскар Уайльд. Хотя при чём тут Дориан Грей? Семёнов больше походил на старого сладострастника Фёдора Карамазова. Его маленькие масленые глазки скользили по Таниным ногам и по Томкиной спине и попе. И вся его деланная весёлость и желание понравиться казались Тане омерзительными.
А Семёнов понимал, что время его ушло вместе с привилегиями, которыми он пользовался при социализме. Хотя не только его статус маленького начальника по печати привлекал к нему противоположный пол. Ещё несколько лет назад женщины при его появлении волновались и кокетничали. А сегодня и цветов и плодов принёс, а высмеяли. Хотя, права Томка. С банкета дары. Эх, раньше другие были женщины. За пятёрку их в ресторан сводишь, пластинку Пугачёвой подаришь, так ведь как благодарны. А у нынешних молодых запросы другие. Шуб натуральных хотят, а если не поездку в Париж, то хотя бы духи французские требуют. Современные девицы даже не скрывают, что если у тебя денег нет, так и не суйся, папаша. Раньше самым главным были связи, а теперь деньги. А где он денег-то возьмёт за год до пенсии. Да и никакой он не предприниматель, издательство еле концы с концами сводит. Вон Гришка и моложе всего на десять лет, а вот обскакал. Танька с Томкой с ним любезничают, а от него, Семёнова, морды воротят. Стар, видите ли, он для них. А старый конь борозды не испортит. Да имел он их обеих. Томке он помог с регистрацией её бизнеса (связи у него с прежних времён тогда ещё оставались). Измучила его потом своей благодарностью. Полгода от неё не мог отвязаться.
Нехорошо с Танькой получилось. Она только овдовела, ходила как сомнамбула, ну он её поддержал, а она влюбилась, чего-то ждала. А чего ждать? Он же сказал, что надо подождать пока дети вырастут. Да и куда он от своей Петровны денется. Почти сорок лет вместе прожили. Да, и не ушёл он ещё в те годы из «большого секса», чего на одной зацикливаться. Сколько же их было, красивых и разных. Прошли времена, когда он был в обойме. Теперь и зовут редко в компании, да и женщины не смотрят. Неужели старость наступает?
Вернувшись домой, Таня долго не могла уснуть. Вспоминала трудные годы, когда осталась одна, вспоминала, какими были те, с кем сегодня сидела на фуршете по-русски. И было грустно, что всё проходит и всё меняется.
Было уже без двадцати девять, а Волики всё не приезжали, а на телефонные звонки не отвечали. Больше всего Таня не любила необязательных людей. Сама она была человеком пунктуальным и считала, что заставлять себя ждать – это дурной тон. Она даже перестала общаться с одной из своих израильских приятельниц, которая назначала встречу утром, а появлялась вечером. А на замечание о том, что воровать чужое время плохо, отвечала романтичным тоном, что она живет вне времени. Необязательности Таня не прощала. Тане легче было расстаться с такой приятельницей, чем с любимым принципом, что точность – вежливость королей. Таня нервничала и ругала себя, что зря связалась с Воликами. Надо было ещё час назад вызвать такси. Теперь бы уже к кладбищу подъезжала. Хотя в канун Нового Года заказать такси – проблема. Во всяком случае, в её время было так. Наконец, телефон Воликов ответил. Просто Оля с Борей укладывали в машину провиант для своего сына, который проживал от любящих родителей аж в ста километрах. Наконец все банки с компотами и солёными огурцами они разместили в багажник, теперь они собирались собрать вещи для поездки на два дня, перекусить перед дорогой и часа через два заехать за Таней. Ирина Павловна ехидно хмыкнула и подметила, что в этом мире нет друзей, каждому самому до себя.
Таня поблагодарила Воликов, поздравила их с наступающим Новым годом и сказала, что не надо за ней заезжать, что, возможно, она сегодня не поедет на кладбище. А сама, повесив трубку, набрала телефон такси. Такси приехало через двадцать минут, а уже через час Таня брела по дорожке, ведущей к могиле её Лёвушки.
И кладбище в этот предпраздничный день не было пустынным: из открытых дверей церкви было слышно, как кого-то отпевали. Перед входом старушки продавали яркие бумажные цветы. Невдалеке похоронная процессия графично выделялась на белом снегу. Гармонию нарушали только краснорожие могильщики в ватниках. Откуда-то долетали нестройные звуки траурного марша. Каркали вороны, и падал снег. Кладбище жило своей жизнью. У смерти нет выходных.
Оградка уже начинала ржаветь. Лёвушка улыбался ей с портрета. Молодой, а глаза грустные. Видно предчувствовал свою гибель. Как мало прожил. Всего тридцать лет. Рядом могила его мамы. Так вместе и лежат на русском кладбище под русской фамилией отца и мужа. Таня достала из пакета купленный у церкви веник-голяк и смела снег с надгробий. Вынула из целлофана восемь гвоздик и положила по четыре на надгробья Лёве и Фейге. Зажгла привезённые из Израиля поминальные свечи в железных баночках. Свечи почему-то не гасли, хотя шёл снег. Налила из плоской фляги немного коньяка в пластиковые стаканчики себе, Лёвушке и Фейге. Из пакета высыпала на могилы израильской земли и стала рассказывать, как им с Катькой живётся на святой земле. Вот ведь как случилось, что не они, а русская Таня с Катькой живут на этой земле, а Фейга с Лёвушкой лежат не в земле своих предков, а в русской земле. Таня вспомнила, что уезжали они с шестилетней дочерью как вдова и дочь еврея. Уезжали потому, что в разваливающейся стране было не выжить одной без мужа. Молока ребёнку невозможно было купить. Вот и сорвались они в Землю Обетованную. А там, сколько трудностей пережили... Пособие как вдова она получала достойное. Но про профессию пришлось забыть. Таня кисло улыбнулась, вспомнив анекдот: если в аэропорту Бен-Гурион с трапа сходит человек без скрипки, значит он пианист. И полы мыла, и в магазине работала, и за стариками ухаживала. А потом окончила компьютерные курсы, и Ицик помог ей с работой. Катька как молодое деревце прижилась на израильской земле, впитав язык, культуру, ментальность страны. А Таня не смогла пустить корни, за тринадцать лет так и не почувствовала эту страну своим домом. И вот сейчас дочь выросла, у неё своя жизнь, и Таня ей не хочет мешать.
Снег падал и покрывал могилы белым саваном. Осмелевшая ворона села на оградку и уставилась на Таню круглым глазом. «Жаль, что я не художник Суриков, который, однажды увидев ворону на белом снегу, написал картину «Боярыня Морозова». Но для меня эта ворона - Синяя птица, - думала Таня, разглядывая ворону, - я, как герои Метерлинка, покинула дом в поисках этой птицы, а, поскитавшись и вернувшись, поняла, что моя Синяя птица живёт у меня дома, и дом мой - Россия, и моя Синяя птица - эта ворона. Но почему все эти откровения пришли мне на кладбище? Что за экзистенциализм».
Таня шла по кладбищу к могиле бабушки и думала о том, что кроме неё и Лёвушки, не было у Тани более близких людей. Да и сейчас никому-то она не нужна: дочь живёт своей жизнью, а мать, привыкшая жить только для себя, впадает в панику от одной только мысли, что Таня останется в России и нарушит её комфортную старость. Дочь выросла, а мать отвыкла от неё. Да и не любят они её. Кроме Лёвушки никто её не любил. Разве что Володька. А с теми, с кем сталкивала её судьба за эти годы, она не чувствовала созвучия душ, когда двое – одно целое. Так было только с Лёвушкой, да ещё с Володькой, первой школьной любовью. С ним они вообще телепатически общались, друг друга без слов понимали. И хоть целовались взахлёб в подъезде после школьных вечеров, считали себя больше друзьями, чем влюблёнными. Гуляли под зонтиком в дождь и пели из битлов «Don’t let me down». А потом он, не добрав балла при поступлении в университет, загремел в армию.
А она встретила умного и доброго Лёвушку, и была с ним так счастлива, что так не бывает. Они были одним целым: Лёвушка, она и Катька. Он их обожал, видно предчувствовал, что рано уйдёт из жизни. И все это видели и завидовали им.
И вернувшийся из армии Володька видел, как любима Таня. И стал геологом и всё время уезжал. А после Лёвушкиной смерти звал её замуж. Но, оглушённая смертью мужа, Таня его не захотела слушать. Она сказала ему, что он найдёт себе молоденькую джинсовую девочку, а ей, Тане, уже тридцать. Ей надо поднимать дочь. И она уедет из страны, где за пыжиковую шапку и мохеровый шарф могут пырнуть ножом и отнять жизнь у мужа и отца маленькой девочки. И она уехала.
Через пять лет они встретились в Антверпене в музее Рубенса, куда их обоих в отпуск отправила судьба. Хотя Рубенса оба они не любили, просто туристские маршруты пересеклись. И было, как в песне Пугачёвой про три счастливых дня, дарованных судьбой. И снова он звал её замуж. Но в Израиле её ждала дочь, которая любила страну, в которой жила, и возвращаться в Россию даже и не думала.
От одноклассников в нечастые свои приезды в Россию Таня узнала, что Володька так и не женился.
И снова пошёл снег, пушистыми хлопьями тихо опускаясь на могилы и дорожки. И стало бело. А к Тане так же тихо как снег спустилась мысль, о том, что не надо искать судьбу за морям, и что всё в этой жизни исправимо.« Завтра же позвоню девчонкам из класса и найду Володьку» - решила для себя Таня.
И вдруг она почувствовала, что кто-то смотрит на неё. Она повернула голову и встретилась с ним глазами. Володька!
Всё тот же серьёзный взгляд. Светлые густые волосы, пухлые губы…
Ах, какой хороший портрет был на его могиле. И дата смерти –
прошлый год. На новой металлической оградке сидела синяя птица в образе кладбищенской вороны и громко каркала о том, что в мире исправимо всё, кроме смерти. И падал снег.